Юлия Гордеева

Коты в кармане^[2]

Про маленьких кошек (для грустных девочек)

Мама подходит к телефону.

– Але! – говорит мама быстро, потому что ее отвлекают от изготовления вкуснейшей запеканки.

В трубке молчание. Мама добрая, поэтому спрашивает еще раз:

– Але же.

– А... а Симу можно? – говорит маме робкий тоненький голосок издалека.

– А кто ее спрашивает? – от неожиданности отвечает мама.

После длительной паузы голосок мямлит:

– Это Кася...

– Секундочку... – продолжая изумляться, мама кричит из коридора в комнату:

– Сиии-мааа, тебя к телефону! – и недоверчиво поглядев на телефонную трубку, кладет ее на пол.

Мама уходит.

К телефону подходит Сима.

– Але.

– А это Сима?

– Да.

– А что ты делаешь?

– Я ем, – зачем-то врет Сима.

– А я сплю.

В разговоре возникает очень долгая пауза: как будто Сима и Кася решили доказать друг другу, что одна ест, а другая – спит.

– А ты где? – начинает Кася.

– А на подоконнике. А ты?

– А я на шкафу там.

– Там что?

– Ну пыль.

– Тебя набьют! – ужасается Сима судьбе подруги.

– Нет. – Кася кратка.

– А как?

– Тут дома – никто.

– Ааа! – понимает Сима и хвастливо продолжает: – А у меня мама и Бася, и еще там.

– Пока, – говорит вдруг Кася.

– Да, все, – прощается Сима.

Обычная история. Те же плюс кот

Сима и Кася сидят запертые, потому что мамы уехали на дачу.

Касина мама тогда сказала:

– Света! Ну что они будут у меня сидеть? У меня ремонт. Пусть у тебя!

– Как что – пусть у меня! Ну пусть. А что им есть?

– Оставим им корм и картошку. В конце концов. После этого Касина мама поймала Касю под диваном и положила в переносной дом. Так девочки оказались взаперти у Симы.

Когда прошло много часов и переделано много важных дел, Сима вдруг задорно подталкивает Касю протертым локтиком в бочок:

– А давай звонить!

– Ага, давай. А чтоб кто?

– Ну чтоб Фопс!

– Ххы! – заливается Кася. – Фопс! А он кто?

– Ну кот там! – волнуясь, рассказывает Сима. – А он по перегороду? – Кася напрягается, предполагая, что предстоит междугородный звонок.

– Нет, тут. Ну, давай! – подначивает Сима.

Кася когтиком кружит диск. После нескольких гудков и щелчка слышится молчание.

– Але... – робко тянет Кася. На несколько минут воцаряется тишина, прерываемая только сопением трех носов.

– Там никто? – сиплым шепотом из параллельной трубки спрашивает нетерпеливая Сима.

– Але-мале! – вдруг несмело отзываются с той стороны.

– Ой! – хором кричат кошки.

– Ну, вам что? – говорит Фобос усталым голосом.

– А ты Фопс? – принимается кокетничать Сима.

– Сама ты Фопс, – обижается Фобос. – Я ффф! ффф!

Сима и Кася испуганно отскакивают, потом возвращаются:

– Плохой! – заявляет Фобосу Кася.

– Чевой-то... – без интереса спрашивает Фобос и поясняет: – У меня дикция.

Сима и Кася меленько хихикают.

– А, ну пока! – говорит Кася.

– Мы потом! – добавляет Сима.

Распрощавшись с котом, маленькие кошки валяются на паркете возле телефона.

– А интересный, да? – мечтательно говорит Сима.

Горестное физиологическое

Ночью Кася почувствовала, что телефон собирается звонить и подошла к нему поближе. Услыхав, как внутри коробки кто-то словно бы вдохнул воздуху, чтоб закричать, быстро сбила трубку с рычага и приложила к ней ушко. Так сидела, пока оттуда не сказали:

– Але, Кася?

– Ага, а ты что? – спросила Кася, узнав Симу.

– Ну нет. Вот ты кружишься?

– Не-а, – озадачилась Кася, – мне дали витамин.

– Я важное звоню! – горячо зашептала Сима. – Не кружись!

– А скажи! – принялась нервничать и вертеться Кася. Неспроста ведь одна маленькая кошка звонит другой посреди ночи.

– Аама на кухне – куррила, – заявила Сима и для пущей ясности зачихала: – Пфи! пфи!

– Нууу! – разочарованно протянула Кася, не видя в этом никакого горя.

– А я там шла!

Тут Кася поняла и закричала в телефон:

– Надо было мчать же!

– Я снулая была, а она сидит и дверь заворотила. Я там потом стояла. Говорила: «Ма-ма». А мама сказала: «Астань!» – посыпала Сима многочисленными подробностями.

– Накричала тебе? – огорчилась Кася.

– Нет. Пустила, а я села на ковре там и блев-лю, – Симин голосок задрожал от нахлынувших горестных воспоминаний. – А она меня набила!

Кася нявкнула в ответ. Чем утешишь, чем спасешь подругу, у которой такая непонятливая мама... Ведь не приедешь сама и не унесешь в перевозном доме к себе под обеденный стол.

– Спи сном, – только и смогла посоветовать она.

Важное

Однажды поутру, когда мама и папа ушли по лестнице, где накурено, холодно и блохи, в Каси-ной квартире раздался тревожный звонок.

– Але! Але же! – важно поинтересовалась Кася, потому что была оставлена за старшего.

– Кася, послушай-ка! – опустив приветствие, загомонила Сима.

Кася насупилась и стала слушать. В телефоне ничего интересного не произошло, только Симка сопела. «Вот дура!» – в сердцах подумала Кася и сказала:

– Или уже давай, или я улезла.

Сима в ответ чертыхнулась подружкиному нахальству и задавачеству, но стерпела, потому что у уважающей себя маленькой кошки друзей раз, два и обчелся.

– Тут в доме – рождение! – заявила она.

– Ух! – задохнулась Кася. – А кто котенок?

– Ну у мамы тут!

– А он небольшой?

– Вообще он давно, но сегодня, – веско пояснила Сима и, вздохнув, продолжила: – Все ему дают овощи и игрушки. Я тоже хочу ему принести, но у мене бант.

– Понесешь бант? – живо заинтересовалась Кася.

– Ага, я его стала нести, а он вместе с дверью!

– Нууу!

Кошки пригорюнились.

Вдруг Касю осенило.

– Послушай, Сима, а дай еду!

– Он другую ест! – стала отнекиваться Сима.

– Возьми у мами, ну на столе там! – воодушевленно планировала Кася, так и представляя себе весь риск мероприятия. И веско припечатала поговоркой:

– Кто не лезет на стол, тому не дали молоко!

– Нет. Пока! – попрощалась Сима.

У Каси в телефоне загудело. Она пожала плечами, досадливо понюхала трубку да и бросила ее на полу.

А Симе повезло! Вечером, когда все – мама, папа, старший котенок и гости сидели за столом, она обиженно уснула на газете. Но рано поутру, когда едва посветлела и засинела ночь, она вышла на кухню попить воды из вазы с гвоздиками и увидала, как из-за холодильника вышла плинтусная мышка-карлик. Симино тельце мелькнуло молнией. Через несколько минут она осторожно принесла и уложила красивым крендельком на подушке возле спящего котенка-именинника свой удивительный, парализованный ужасом подарок. Симе было чем гордиться: никто из гостей не мог бы и догадаться подарить человеческому братцу живую съедобную игрушку!

Та сторона

– Сима, Сима! – захлебывался телефон. Сима обняла трубку и закружилась с ней по паркету.

– Кася! – воскликнула она и минуту не могла вымолвить ни слова, только перекатывала внутри гулкое урчание. А привыкнув к радости, спросила: – А ты где?

Ведь давно было известно, что Касина мама уезжает в летающем доме далеко и берет Касю с собой. Сима сама лично подслушала один разговор.

– Света! – чаячьи вскрикивала Касина мама. – Куда мне ее? Ну не с собой же тащить в самом деле!

– Я бы взяла, ты же понимаешь. Но мне нужно на Обь, а мелким кошек поручить невозможно, – почему-то извинялась Симина мама и продолжала: – Нет. Сима не пропадет, а за твою мне страшно.

– Вот черт! – напоследок каркнула Касина мама и совсем другим голосом, детским и грустным каким-то, сказала: – Пойду сегодня справлю Каське паспорт с прививками. Чует мое сердце – обоссытся опять, если станут рядом шуршать целлофаном. – И добавила: – Стресс...

– Я тут под кроватью! А мама балкон закрыла и нету, а тумбычку наоборот открыла, я в ней огород горожу! – весело кричала Кася. – И еще мы ходили на улицу, и мама утонула и ее трясло, а я рыла песок пока. Ой, а погоди!

В трубке послышалось мягкое шуршание, затем глухо и низко цынкнули пружины матраца и почти сразу что-то стеклянно загремело и покатилось.

– Мушонка словила, – сообщила Кася. – Я тебе такого тоже дам, только другого.

– А страшно? – отважилась наконец спросить Сима.

– А я не боялась, – вдруг посерьезнела Кася. – Тут все как ты, но худеньки и хвост плохой. И глупые: мама смеялась, давала колбаску, а они ей руку трогали и колбаску не брали. Дуры совсем. Я из автобуса видела. Автобус – это перевозной дом людей.

– Я была, меня в нем к старшей маме возили, – отмахнулась Сима, – лучше про еще скажи!

– А мама один раз пришла, и я ее нюхала. И хотела умчать, чтоб никогда! – страшным шепотом вдруг сообщила Кася.

Сима насторожилась и муркнула в трубку вопросительный знак.

– Мама сказала: я вижу колобашки из кошек. Маленькие кошки завязаны в колобашки. Взяла меня и держала сильно, пока не стала спать.

Сима ахнула и даже чуть было не лишилась чувств.

Через две недели Касина мама приехала в гости. Весь вечер между рассказами о море она то и дело обиженно возвращалась к одному и тому же эпизоду: перед самым отъездом на рецепции с нее потребовали огромную сумму за какой-то несуществующий телефонный разговор, который, коря себя за бесхарактерность, она все же оплатила. Перед самым уходом она спохватилась, порылась в кармане пальто и передала Симе от Каси невесть какой неизвестностью пахнущего премалюсень-кого скарабея.

День рождения

Едва дождавшись маминого ухода, Кася принялась расхаживать по углам и вопросительно мяукать. Было тревожно и муторно. Сначала Кася списала свое беспокойство на вновь начавшийся сезон кружения, однако проверила себя, почесав попу о дверной косяк. Не почувствовав при этом свойственной кружению дрожи и сумасшествия, она еще более озадачилась. Через полчаса душевных терзаний, когда вместо отчетливого «мяу!» стало выходить лишь задушенное ватной тоской «му...», когда без аппетита было съедено полмисочки мясных квадратиков, Кася вдруг увидела телефон и очень ему удивилась.

Будто не зная, что делает, Кася сняла трубку и, положив ее на паркет, несколько минут задумчиво слушала длинный гудок, потом перешедший в тревожные короткие. Подвигала трубку белой ручкой, подумала было положить ее на место, да вдруг выпростала когтик и стала цеплять им цифры в дырявом плексигласе. Цифры отвечали сухим приятным треском.

– Сима, – принялась шутить Светлана, – иди к телефону, мне в такое время не звонят! – И захохотала из кухни под шум воды.

Сима словно ждала – бросилась весело в коридор и даже на бегу прошлась колесом.

– Але! але! – возбужденно прокричала она в телефон.

– Але... – сказали ей в ответ бесцветным и чужим голосом.

– Ну это кто? – требовательно и разочарованно стала дознаваться Сима и собралась уж уходить, как с ужасом узнала голос.

– Кася, что же! Зачем так? А я тебе сумочку везу...

– Какую ище сумочку? – вяло нявкнула Кася. – Я не знаю что. Я будто низачем.

– Сумочку, – неуверенно забормотала Сима. – Собрала, тебе дам. Там и две горошки, чтоб ты катала, и ниточка с кружком, и квадратики, где овощи, зеленый и другой... Как ты любишь же.

Сима чуть не плакала.

– Там из бумажки наряд... – бессильно хнык-нула она. – Воротничок. Я сама сделала.

– Да что же это! – закричала вдруг гневно Кася. – Ну тебя, Симка. Совершенное глупнО! – и даже прихлопнула ручкой.

Сима сморщила лоб и распялила носопипку.

– Ыыыыы... я дарить хотела, чтоб поздравление тебе! чтоб два года! а ты... ПЛОХАЯ!

Касю выгнуло, словно окатили кипятком. Один раз – когда она поняла, что Сима сказала ей, и сразу же – второй, когда она поняла, что сама наговорила Симе. Кася обмякла, неловко встала и покачнулась, припав на левую сторону, будто очень старая кошка.

– Симка! Симка! – тоскливо просила она в трубку.

Маленькие кошки больше ни слова не сказали, но тихонько плакали вдвоем, пока совсем не помирились.

Касина мама вернулась поздно и, схватив на руки вышедшую встречать Касю, прижала ее к себе и закружила.

Смеясь, мама говорила:

– А вот всем детям дули, а Касику нашему – калачи, чтоб он спал и днем, и в ночи!

Помимо нового блюда на ужин, цветка в широкой вазе, чтоб можно было красиво пить воду, и разрешения целую неделю сидеть на кухонном столе, Кася получила также крошечный холщовый мешочек, в каком нумизматы хранят монеты. Глядя на мешочек этот, Кася смутилась и дала себе одну клятву, смысл которой навсегда останется нам неизвестен, однако знаком всякой маленькой кошке, у которой хоть раз была деньрожденчес-кая депрессия.

Маленькая слабость

– Вот уж номер так номер, – ругалась Мира, отнимая у кошки хомяка.

Кошка с дурацким именем Рома то приседала, то вдруг подавалась вперед, метя сложенным в крючок указательным когтем хомяку в голову и неизменно попадая по руке расторопной хозяйки.

«Тьфу, пропасть! – думал хомяк, перекатывая за щекой еще горячий хабарик. – Покурить спокойно не дадут!».

Сунув хомяка в трехлитровую банку, Мира водрузила ее на середину кухонного стола. Растопырив локти и подперев кулаками щеки, она несколько минут хмуро наблюдала за хомячьими эволюциями. Хомяк тем временем угрюмо перекладывал с места на место газетные клочья, то и дело прикидываясь, будто на очередном обрывке ему попалась занимательная статья, и косился на Миру.

– Сволочи проклятые, – бубнил он под нос, волоча подальше от горстки сегодняшних какашек яблочный огрызок и заворачивая его в капустный лист.

Мира не выдержала.

– Сам дурак! – заявила она хомяку. И продолжила, прищурившись: – Это надо же! Вылезти из банки посреди буквально планеты всей. Ладно бы потихоньку. Куда там. Рухнуть с подоконника вместе с коробкой ароматических палочек, разбудить Рому, задать стрекача, потом спрятаться за помойным ведром...

Хомяк скептически приподнял белесую ангорскую бровь и эстетически выгодно застыл в профиль, слегка запрокинув голову и романтично опершись ладонью о стекло.

– ...И что же? Затаись же, заглохни! За тобою кошка целая гонится, а не хрен собачий! И что он делает, люди добрые... Забегает за угол и немедленно закуривает! Ведро пластиковое прожег. Спрятался, называется.

Отвернувшись спиной, хомяк с деланным спокойствием перебирал личные вещи и ценные бумаги. Вся его спина сообщала миру о том, насколько мир этот к нему несправедлив и как ему за это отольются однажды мышкины слезки.

– Это было нечестно, – произнес он довольно резким тоном. – Я имею полное право на перекур.

– Ты понимаешь, чем тебе грозит твое курево? У тебя полная банка бумажек. У тебя небось и какашки-то горючие, ты ж эту бумагу жуешь все время! От тебя и костей не останется.

– А я буду у поилки курить! – не унимался хомяк и нагло сплевывал себе под ноги, цыкая зубом.

– Здрасте, приехали... – удивилась Мира. – Да у тебя в банке отродясь поилок никаких не было, откуда эти буржуазные бредни? Поилка. Надо же!

– Все верно, – подтвердил хомяк, на всякий случай внимательно оглядевшись, – вот именно! Вы уморить меня хотите. У меня обезвоживание, и на ваших аграрных подачках я долго не протяну.

– Ах, не протянешь! – совсем уж рассердилась Мира. – Вот сейчас выверну тебе твои мешки из-за щек и посмотрим, чем ты там пробавляешься!

– Да идите вы все к кошкиной матери! – принялся откровенно хамить хомяк. – Что я вам тут, клоуном нанялся? Устроили шоу за стеклом. Уйду в дуршлаг жить – пожалеете!

И принялся зачесывать челку из-за ушей на лоб.

– Можно и в дуршлаг, – смягчилась Мира, – только я тебе там картонку постелю. А то проваливаться будешь. Хвостик-рисинка.

«И мыть тебя, дурака, удобно будет», – подумала тут же про себя. Подхватила банку и отнесла обратно на подоконник.

Дождавшись, когда останется в кухне один, хомяк запустил холеную розовую ручку под газетный ковер и извлек крошечный кремень. Сказал: «Курну, и на боковую», и удовлетворенно выкатил раскисший хабарик из-за щеки.

Дурные наклонности

У хомяка в голове мгновенно помутилось и закипело. На секунду он потерял сознание, но, очнувшись, решил не вставать, а еще минутку полежать посреди кухонного стола брюшком вверх, распластав руки во все четыре стороны света. Хомяк чувствовал, как сквозь него проходят и скрещиваются параллель с меридианом, и осознавал, что именно он стал причиной их пересечения. Однако держать свою значимость внутри себя было не в его характере, и он, повернувшись на бочок и подперев ручкой голову, принялся оглядываться в поисках предмета, к которому не стыдно было бы приложить сверхъестественную длань. Заприметив в зыби окружающего сахарницу, похожую на китайский фонарик, хомяк встал и по синусоиде отправился к ней.

– Э-ге-гей, марамоец, погоня-ай! – распевал хомяк, веселя и подначивая себя.

Путь к сахарнице был долог. Иногда синусоида заносила хомяка на самый край стола, и снизу на него взглядывала мимикрирующая под песочного цвета кафель бездна. Тогда он с бесшабашной смелостью усаживался на краю пропасти и, по-американски положив ногу на ногу, то и дело заваливаясь вбок, принимался швырять вниз хлебные крошки.

– Это победа духа над материей! – пояснял хомяк свои экзерсисы насупившейся бездне. – Слыхала, дура?

В очередной попытке добрести до заветного красного фонарика, наполненного магическими кристаллами, хомяк задумался – кто дура? Взбудораженное болотце подсознания услужливо выдало хомяку слайды из детства. Вот его папаша качается на миниатюрных каруселях с куском моркови в руках. Слышен его залихватский смех и сразу затем – глухой звук падения тельца в опилки. Докатался. Вот мама прячет едва родившегося хомя-чонка в темном углу и присыпает ветошью. «Отец-то не ровен час закусить вздумает...» – приговаривает она. Вот жирные руки с ногтями-тарелками тянутся к хомячонку, закрывшему глаза в попытке усомниться в реальности происходящего, и гадкий голос приговаривает: «Вот этот, этот хоро-шенькый». А вот Мира. Смотрит, как всегда, через стекло, поэтому выглядит как белая тупая рыба... Хомяк стряхнул с себя пустопорожнюю фрейдов-щину, но так активно и с такой амплитудой, что немедленно шлепнулся.

Падение отрезвило его. Он понял, что за время блужданий не приблизился к сахарнице и на сантиметр. В коридоре слышались шаги и ненасытное мявканье. Хомяк по хозяйственному наитию сунул под мышку валяющийся рядом ватный клок и приготовился к телепортации в банку.

– Вот и малюточка! – засюсюкала Мира, поднимая хомяка в холодных ладошах. Хомяк привычно ощутил, как исчезает из-под ног надежная опора, и вдруг уткнулся носом в Мирин нос. В хомяке взыграл волокита. Не долго думая, он задорно укусил этот нос, но когда собрался было уж подбочениться и игриво зашевелить бровями, чтоб Мира окончательно признала в нем дамского угодника, вдруг понял, что оглушен Мириным визгом и уже летит куда-то в тартарары.

Утром хомяк в очередной раз пожалел, что ему в банке не полагается поилка. Яблочные огрызки ничегошеньки от жажды не спасали, спать было невозможно, кричать – нет сил. За стеклом возникла Мира с поцарапанным носом.

– Сволочь! – незаслуженно оскорбила она хомяка. – Сволочь! Мне теперь уколы будут делать. Сорок уколов в живот от бешенства, мерзавец. Шлемазл. Ты лишил меня лица!

Желание попросить у Миры воды умерло под пыльным матрацем байроновской гордыни. Хомяк сгорбил спинку и отвернулся, бросив через плечо:

– И правильно. Все равно твоей рожей можно было только соду гасить. – Затем уселся, приняв от этого грушевидную форму, посреди банки и уставился вверх. Вверху, искаженные баночным и оконным стеклами, молчаливо летали в белой вате неба черные кляксы птиц.

Мира сунула руку в банку и стала осторожно подбирать вокруг медитирующего хомяка испортившуюся еду. Среди еды попался клочок ваты, иметь которую в банке хомяку строго запрещалось. Мира узнала его, этот клочок: пропитанный спиртом, он служил ей для протирки объектива антикварного «Зенита», а после был в спешке брошен на столе. Мира поняла и сдержанно хихикнула. Затем помрачнела, представив, что было бы, если бы хомяку по пьяни вздумалось покурить, и он стал бы чиркать кремнем.

Хомяк еще около получаса предъявлял силу характера и не притрагивался к воде и крошке аспирина.

Новая история

– Здрасте! – звонко произнес детский голосок.

– Ну? – снисходительно хмыкнула Сима. Ребенок явно не туда попал.

– А вы кто? – спросил младенец.

– Кое-кто. Кто надо! – отрезала Сима.

– А я всиравно все про вас знаю! – заявил ребенок с характерной детской бесцеремонностью. – Меня мама в коробке везла, а я учуяла!

– Кш! – прикрикнула на ребенка Сима. – Какое мне ума дело, что за мама тебя везла? Аферист.

– Нет, – упрямо гнула свое собеседница. – Не аферист. То ваша коробка была!

– Ффф, – неприятно удивилась Сима. Хвост ее сам собой заходил из стороны в сторону.

– И там еще было написано. Я разузнала и звоню.

«Сумасшедшее какое-то», – подумала Сима. Действительно, что за странный звонок! В последнее время жить было довольно тоскливо. Кася, и так объявлявшаяся редко, перестала звонить вообще, а набрать номер сама Сима не могла: мама Светлана поменяла аппарат на кнопочный. Когти тускло клацали по неподвижному пластику и соскальзывали. Во всем чувствовалась усталость, даже в этих неподатливых кнопках. Но все же, что это за котенок?

– Как тебя? – спросила Сима.

– Соничка! – пискнула девочка на той стороне. – Я тут недавно живу. А раньше – тетя Кася.

Сима беззвучно ахнула, по тусклой шерсти прошла короткая волна дрожи.

– Поговорю дай! Где? – испуганно потребовала она.

– Никак. Тетекаси нету, мама сказала – су-льт... – сказала Сонечка грустно, хотя и сама не знала, что за сульт и чего тут грустить. – Я же вам про коробку, но там непонятно. Там и про тетю Касю, и про вас.

Сима часто задышала в трубку и попросила:

– Ты сюда звони, Сонечка. Понятно?

– Понятно! – радостно воскликнула Сонечка и нажала отбой. Всю ночь Сима проплакала, и никто не мог ее успокоить – ни мама с таблетками от весеннего кружения, ни старший мамин котенок с руганью и тумаками.

Зверомать как позорище

В квартире у нас проживают исключительно тормоза. Елку мы выносим в мае, купальный сезон открываем ровно в тот день, когда пророк Илья портит воду, а дачно-шашлычный – в середине лета, когда другие уже выписываются из больницы после заворота кишок. Зато у нас больше поводов для внезапных праздников. Сегодня, чуть только после двух безоблачных недель заморосил дождь, нам взбрендило ехать на природу. За сборами мы совершенно забыли про Сонечку, поэтому сконфуженно застыли, обнаружив, что она сидит пеньком у входной двери и грустно на нас смотрит.

– Давайте возьмем ее с собой, – предложил Димончик.

– Да нет, – испугалась я и проявила неуместную заботу, – там же клещи, пауки, деревья!

– Бед-дная Сонечка! – по своему обыкновению принялся драматизировать Вовва.

Чтобы Сонечка не выскочила из квартиры вслед за нами, Вовва задумал ее отвлечь. Подняв серый укоризненный пенек с пола, он посадил его на комод и наставительно велел:

– З-значит так: мы идем за машиной, скоро вернемся за тобой, а ты пока б-беги, собирай сумочку!

Чуть только за нами закрылась дверь, Сонечка спрыгнула на пол и в восторге, сломя голову и задрав хвостишко, помчалась в кабинет. Порывшись немножко в коробке за диваном, она нашла свой маленький круглый саквояжик – песочного цвета, на ремешке, с кармашками на молниях сбоку – и вынесла его на середину гостиной.

– Мии-ми-мии! – деловито и весело напевала Сонечка на разные лады. В сумочку уместились черный нейлоновый поясок с тремя узелками и розовый бисерный шарик. Меховой утенок категорически не влезал, поэтому Сонечка решительно взяла его зубами за толстую попу и упрятала в спальне.

По прошествии часа Сонечка сказала:

– И хорошо, чтоб место. Положу гостинцы!

По прошествии трех часов Сонечка озадаченно поела, а остатки очень аккуратно разложила по карманам сумочки.

По прошествии пяти часов Сонечка отчаялась и позвонила Симе.

– Вдруг они умрили! Ехали чтоб я и умрили в аварии! – всхлипывала она. – И теперь никогда!!!

Мудрая Сима благоразумно промолчала в ответ.

Когда прошло семь часов, Сонечка проснулась на холодном полу в темном коридоре. Ей приснился страшный сон про маму и ножницы. Сумочка сиротливо валялась рядом. Сонечка заплакала, отворила на сумочке кармашек и стала давиться жестким квадратиком корма. Надежды не было.

А еще через три часа мы вернулись, в темноте коридора чуть не наступили на Сонечку, пнули заботливо собранную сумочку, включили свет, увидали, нас накрыло, мы разрыдались как два сентиментальных крокодила, очнулись, подарили Сонечке ведро ромашек и поклялись никогда не оставлять одну. И Сонечка нас простила, хоть мы и предъявили ей себя последним вероломным дерьмом.

Будни

– Мама, я пойду Тетисиме позвоню! – сказала Сонечка и, важно переваливаясь на коренастых ножках, отправилась на кухню. «Чем бы дитя не тешилось», – подумала я, ломая топором полку в кладовке (очень хотелось втиснуть туда вешалку на колесиках).

– Ой, шкажите, а Щиму можно? – пробормотала, застеснявшись, Сонечка.

– Ничего не понимаю, что вы говорите, – ответила Светлана, – даю Симу. Сима, иди послушай тут! – и унеслась, размахивая мокрой мужской майкой.

– Ну але там! – весело крикнула Сима.

– Тетесима, а у меня уборка, а мама мешает! – пожаловалась Сонечка, ковыряя когтиком отличные виниловые обои.

– А чиво? – заинтересовалась Сима и отмахнулась от подлезшего с глупостями Себастьяна.

– Ну тут крошево. Я делала занерское решение с табуретом, стала потом мести, а мама стучит в углу – аж ужас.

– Стой посекундочку! – попросила Сима и, придав голосу светскость и вальяжность, обратилась к прилегшему рядом рыжему белопузому Себастьяну:

– Басьен, что девочка метелит? Бася неизящно захихикал.

– Деревяшку скребла небось там. Зайнер, гы-гыгыр.

Сима повернула лицо в трубку и шепотом повелела:

– Смотри там, ну чтоб не набили.

– Ой да, – вздохнула Сонечка, – такие гов-ны... Ага, ну пока!

Сима отпихнула трубку под шкап и обернулась к Басе, чтоб позвать на тахту, но Бася заявил, что у него болит голова, и, мрачно оглядываясь, нарочито неловко полез на подоконник, где принялся жевать каланхоэ. «Это не вовремя – вечно мне горе!» – снисходительно подумала Сима и потрусила на кухню.

Детское

Сонечка решила: новостей так много, что пора звонить Симе. Сиганув с табуретки на стол, она свернула на пол маленького новогоднего петуха и немало подивилась, с чего бы это ему вдруг упасть. И набрала номер.

– Але, Тетесима! – закричала Сонечка в трубку. – Тетесима, тут, знаешь ли, творится!

– Хм-хм, девочка Со! – ответил с той стороны мелодичный тенор. – Про что такая спешка? Серафима головомоет в тазу. Себасьен на проводе!

– Ой, – ответила Сонечка и растеряла мысли. Но через минутку собралась и, будучи хорошо воспитанным котенком, спросила:

– А как ваше там, дядя Бася, здоровье?

– Пфуй! – оскорбился кот. – Я закрыл вопрос колонхоэ, эпохондрия – не мне!

Сонечка никогда не пробовала чудодейственное растение каланхоэ и впервые слышала про ипохондрию. Дядя Бася беспардонно давил интеллектом. И Сонечка смущенно замолкла и засопела.

– А что ты, жениться будешь? – поинтересовался Себастьян.

Как и любой кастрат, он испытывал очень живой интерес к чужой личной жизни.

– Ну, мама сказала может да, но мне пока не интересно кружиться, – вежливо ответила Сонечка. На той стороне послышалось шипение и глухой шлепок, и дядя Бася куда-то провалился.

– Ах, девчонка! – радостно мурлыкнула Сима. – Ну что же!

– Тетесимачка, а вы там что, мылись?

– Ну, ага, – отвечала Сима, зачесывая непослушный хохолок на макушке.

– Ой, ну совсем. А я не люблю, мне щиплет. А вчера уж и вообще, словили и душили!

– Что? Набили? – не поняла Сима и испугалась.

– Не. Таблетку давали, но ничего, я им как плюну! – хвастливо выкрикнула Сонечка и добавила залихватски: – Прямо в глаз!

– Со, это недопущчимо! – заволновалась Сима. – Если велят, значит повод!

– Нууу! – расстроилась Сонечка. – Что же мне теперь?

– Я и сама не очень, но можно позвонить собаке, – предложила Сима.

– Сабаааке??! – вспушилась Сонечка от страшной неожиданности.

– Ну-ну. Та собака не дальше, чем ты. Молоко не обсохло, – успокоила Сима и продиктовала номер.

Сонечка зажмурилась и быстро крикнула в трубку:

– Але, а Тина там? – и прижала уши к голове. После минуты шуршания и шумного сопения (позже Сонечка клялась, что было даже слышно, как вращаются огромные глаза!) с той стороны тихонько ответили:

– А я. Кажетца...

Удивившись, что собака так робко разговаривает, Сонечка открыла один глаз, заглянула им в трубку, чтоб удостовериться, что все именно так, и осторожно сообщила:

– Мне сказали, ты про таблетки знаешь, вот.

– Ну, не очень, я лучше про папиросы и волосяные заколки... ну и ватные шары немножко... – извиняясь, тихонечко сказала Тина, трогая белой лапой крошку на линолеуме.

– А вот знаешь, а мне надо про таблетки, – расстроилась Сонечка, – я плевалась, и все расстроились...

– А как тебя звать? – как-то не к месту вдруг спросила Тина.

– От этого прием зависит? – заволновалась Сонечка и затараторила:

– А целое имя или домашнее? Я Софочка или Со, Со-сонечка!

– Да нееет! – обрадовалась Тина. – Вот смотри, Со-Со, как надо быть. Прокати таблетку подальше, а пока мама тебя держит за рот – хватайся за горло и тряси головой. Она и провалится!

– Ничево се... – офонарела Сонечка.

– Ну ты позвони потом про че-как, ну? – попросила Тина, разулыбалась и трижды обернулась вокруг своей оси.

Вечером Сонечка совершенно безнаказанно лежала прямо посреди журнального столика – между тарелкой чипсов и кружкой пива – и, грациозно вытянув ножку в сторону телевизора, напевала:

– Дат май хат! Билонз! Ту дади! Да-да-да! Да-да-да! Да-да-да!

Дело в том, что, решив, будто Тинин вариант приема лекарств слишком мудрен, Сонечка просто собрала волю в кулак и сама съела таблетку, чем вызвала бурные аплодисменты, безудержное сюсюканье, обещание золотых гор, внеочередную тарелочку угощения и разрешение залезать на любые столы аж до следующей пятницы.

Вениамин

Однажды кто-то из нас, взрослых, не положил телефон на базу, а забыл на диване, и Сонечке смог дозвониться малыш.

– Оф, оф! – сказал он ей.

Сонечка расхохоталась и аж завалилась на бочок. Целых два раза она разговаривала с настоящей живой собакой. Первый раз по ошибке, второй – по необходимости. Но чтоб вот так!

– Эй, маленок, ты чей? – обнадеживающим голосом спросила она, стараясь ничем не смутить собеседника.

Песик на той стороне посопел в трубку и объявил:

– Я мамин. Мама велила быть смирно, но я упал и штуку эту уронил. И вот!

– Что вот? – Сонечка зажала лапой свободное ушко, чтобы лучше слышать.

– Тебе позвонил я, не понимаешь ты, что ли?

– Наверно, твоя мама с моей друзья, – догадалась Сонечка. – А ты кнопку нажал.

– Ой низнаю! – скептически заявил крошка, демонстрируя, что любые, даже самые важные обстоятельства окружающего мира обязаны были померкнуть ровно в тот миг, как он появился на свет.

Сонечка хихикнула:

– А как тебя зовут?

– Веничка, – ответил песик и гордо добавил: – Я этот... Пупс!

Сонечка совсем ослабела со смеху и скатилась с дивана. Когда же она вскарабкалась назад, Веничка вдруг горячо зашептал в трубку:

– Я застукан! Идут! – и отключился.

А вечером того дня мне позвонила подруга и нахвасталась, что завела себе крошку мопса, забавнейшего толстопуза. Я смеялась и повторяла: «Мопс, мопс! Веник!» Сонечка при этом досадливо кусала меня за пальцы и выкрикивала:

– Да пупс же он, ну? – но я, конечно, ничегошеньки не понимала и сердито куталась от нее в плед.

Первые слова

– Ты мине ни мама! – заявила Сонечка, едва научившись говорить. Я раззявила рот и выпустила из рук тщательно намываемую тарелку. Тарелка гулко ухнула на дно кастрюли и застряла там наглухо.

– Что за сраный мексиканский сериал? – спросила я озадаченно, глядя сверху вниз на уютно обернутый хвостиком-морковочкой наглый серый пенек.

– Ты здоровенная, – бесстрастно аргументировала Сонечка.

– Поверь, зайчишка, в свое время я тоже была малюсенькой, – заискивающе просюсюкала я. – Вот такой! – и в качестве доказательства покачала у Сонечки перед носом спитым чайным пакетом.

Сонечка от удивления слегка попятилась, наступила себе на хвост и чуть было не потеряла равновесие.

– А чтоб свет и вода? – задиристо крикнула она и нахмурилась.

Поскрипев скрижалями памяти, я выудила отличный способ уесть девчонку.

– Пользоваться водой самостоятельно я научилась только в три года. А до света доросла и вовсе в пять! – сказала я запальчиво и как бы стыдливо, чтобы Сонечка поняла, какое она чудо акселерации и как мне тяжело видеть любое подтверждение этого.

– Иииии! – закатилась Сонечка под табуретку.

«Чего только не позволишь ребенку в целях погашения скандала», – тоскливо думала я, остервенело колотя по перевернутой вверх дном кастрюле.

Кинокритика

Зазвонил телефон.

– Можно ли услыхать Со? – спросили меня оттуда нахально.

– Со кружится! – строго ответила я. – Кто спрашивает?

– Это Себосьен, и поскорее!

Я поперхнулась чаем и отнесла телефон Сонечке на диван. Совсем с ума посходили коты, решила я, и заперлась в ванной – от греха подальше.

– Что поделывает Со? – игриво осведомился Бася.

– Ну ничего тут, елозяю, – ответила Сонечка стыдливо и, не сдержавшись, неприлично мявк-нула.

– Тиш-тиш, – промолвил Бася, отгоняя нахлынувшие воспоминания юности, – скоро врачиха придет и чик-чирик!

– Птичек принесет? – удивилась Сонечка. Бася фыркнул и решил сменить тему.

– Ну а еще чего там?

– Кино вот глядели, – стала рассказывать Сонечка. – Про кота!

– Желтого? – деловито осведомился образованный Себастьян, имея в виду Гарфилда.

– Ага, желтого! – обрадовалась Сонечка. – Он с мамой жил, на шкафу и на кухне. Но мама говорила, что он – Никто.

– Кхе... – озадачился Бася.

– Но им ничего было, весело, – продолжала Сонечка. – Потому что часто приходили множества, а мама то и дело лазила в окно.

Бася заволновался и спросил:

– А кто мама?

Сонечка немножко подумала. Маленьким кошкам требуется время, чтобы вспомнить, как выглядят хозяева.

– Ну такая вроде, как у меня, например. В платье.

– А, – понял Бася. – Ну что они тогда?

– Ну а потом все так закружилось, – быстро сказала Сонечка и покосилась на свой змеящийся хвост. – Никто ехал в такси на самолет и ничегошеньки не подозревал. А мама его вдруг... – Со-нечкин голосок сорвался, – ...кинула наружу под дождь!!!

Сказать по правде, Бася отродясь не слыхивал такой ужасной истории. У него даже возникло искушение найти Серафиму и спрятать нос ей под палевую подмышку.

– Да, – страшным шепотом продолжала травить рыжую Басину душу Сонечка. – И умчала! А Никто сложил руки и промок, не сказав ни словца...

– Невозможно, чтоб так! – вскричал Себастьян и даже частично потерял дар речи. – Это не-допущчимо на свете про кота!

– Дядя Бася, вы что тут наперебивали, не все же еще, – возмутилась Сонечка с черствостью, свойственной всем подросткам.

– Ыыы, – проныл Бася, колотя кулаком по полу.

– Ну так вот, а с ними там ехал еще другой человек, он пожалел Никто и вышел за ним искать, и тоже промок, а злой маме дал заклятую коробочку! – нагнетала Сонечка.

– И что она? Умрила? – с робкой надеждой поинтересовался Бася.

– Нет вроде, – опешила Сонечка, – просто поглядела туда и сразу тоже пошла под дождем мяукать и звать Никто. Чуть с ума не сошла, пока он не появился в углу.

– А что он сказал? – решил узнать Бася. Это было очень важно – что сказал кот из кино. Ведь в кино кого попало не показывают и что попало не говорят.

Сонечка минутку подумала.

– Он сказал «я здесь». Человек и мама стали его обнимать и целовить, но он отворачивался, потому что наверно не очень простил. Вот.

Себастьян смахнул слезу и дал себе клятву, что он однажды тоже кое-кого тут не очень-то простит.

Выключая телефон, брошенный на диване, придерживая полотенце, намотанное на мне, упаковывая в коробку диск с «Завтраком у Тиффани», я все размышляла: о чем же могут час кряду болтать два, по сути, совершенно чужих друг другу кота?

Когда болит

В два часа ночи вдруг затренькал телефон. Светлана насупилась во сне, но треньканье тут же прекратилось, и ее брови разошлись по местам, разгладив переносицу. Ей, замешкавшись было, продолжили сниться оранжевые кленовые листья, налипшие на мокрую синюю крышу колодца.

– Але? – страшным шепотом спросила Сима.

– Мами не очень, – без предисловий сообщила Сонечка.

Сима изогнула хвост вопросительным знаком и покосилась на комнату, где была заперта Светлана.

– ? – уточнила она встревоженно.

– Мне надо было спать, но не тут-то, – медленно и серьезно сказала Сонечка, привыкшая ночевать у хозяйки на спине.

Сима усмехнулась.

– Что, танцевит на кухне унца-унца? – съехидничала она.

– Тетесима, она лежит там в темноте! – выкрикнула Со. – И вот!

У Серафимы дрогнули кончики ушей. «Нельзя, чтоб дети боялись», – сказала она себе и велела тихонько:

– Сходи смотреть, и потрогай.

Сонечка утопотала от телефона, но скоро вернулась с ответом:

– Шевелится чуть, бормотит.

Сима опустилась на бочок. Вдохнула, представляя печеночные котлетки, и выдохнула, подумав о Себастьяне, пытаясь таким образом поскорей вернуть душевное равновесие.

– Она как ком. Я хотела полечить – никак, уж очень, – пожаловалась Сонечка.

Серафима вдруг догадалась. Вскочила, стрелой метнулась в кухню и взлетела на подоконник. Подняла вверх сиамское личико, и его тут же омыл мертвый лунный свет, на мгновение превратив маленькую кошку в серебряного болванчика. Вернувшись к телефону, Сима приказала:

– Спи на диване. Не умрит.

Утром я проснулась от того, что Сонечка таращится на меня с прикроватной тумбочки. Захныкав, отвернулась от нее и подумала обиженно спросонок, что это ужасно – когда всю ночь в квартире раздаются какие-то постукивания, мяв-канья, приближающееся и удаляющееся клацанье когтей по паркету, и тебя то трогают за руку мягкой лапкой, то с истошной нежностью тарахтят в лицо, щекоча усами. Удивительно, до чего неугомонны эти маленькие кошки.

Скукота

Мама на прощание ткнулась своим носом в Сонечкин носишко и ушла на работу. И дома тут же началось телефонное хулиганство.