Ачмасский знак

Продажа лошадей, трофеев и части накопившегося добра принесла Олегу три гривны серебром. Тщательный осмотр карманов, сумок, мешочков и пересчет найденного серебра – еще пять гривен. Вместе с тремя, что удалось выиграть на ставке в божьем суде, получилось всего одиннадцать.

– Неплохо, совсем неплохо, – кивнул Любовод, поглядывая на переодетую в новую одежду Урсулу, но вслух ничего более не сказал. Возможно, долгие вечерние разговоры с невестой заставили купца глядеть на женщин несколько шире, нежели прежде. И он не счел своего товарища совсем уж законченным дураком. Просто немного удивился его выбору.

Дальнейшие дни друзей оказались плотно забиты делами. Изредка советуясь с ведуном, Любовод старательно закупал все, чем особо ценится русская земля и чего не найти в иных местах. От мехов он отказался, но сала, воска, пеньки, лосиных шкур, полотна закупил. Специально съездил в Суздаль, чтобы приобрести немалую партию великолепных суздальских клинков, уступающих разве только киевским мечам. Купил у кого-то нераспроданный за зиму бисер. Достались стекляшки, в преддверии новой навигации, за бесценок. Товар, конечно, не русский, арабский – но Любовод решил, что на востоке, еще дальше от арабских владений, цена на такое украшение должна оказаться выше. Перекупил в том же Суздале франкские кружева – чем дальше на восток, тем выше они должны цениться; взял резную слоновую кость из черной Африки, стальные иглы – в диких местах они ценятся куда выше золота, – жемчужные понизи и тюки бархата, и еще многое, многое другое, о чем Олегу и в голову не приходило.

С Волги сошел лед, начала подниматься вода – и в один из дней у изрядно просевших причалов закачались на воде две ладьи. К этому часу скотинские амбары на берегу были уже битком набиты запасенным товаром, и вместо отдыха морякам пришлось лихорадочно перегружать все это в трюмы кораблей, пока нарастающее половодье не утопило причалы, а заодно и склады со всем добром.

– В добрый путь вам, други мои, – за прощальным столом поднял кубок Елага Скотин. – Простите, коли что не так. Любы вы мне стали оба. И ты, новгородец ведун Олег, честностью и ратным умением весь град наш изумивший, и новгородец купец Любовод, славный разумением своим и ловкостью торговой. Где бы ни были вы, помните, что ворота двора моего для вас всегда открыты, что всегда вас тут накормят от души, спать положат, от беды защитят…

Смотрины смотринами, но ни о какой свадьбе хозяин не помянул. Сватовства еще не было – значит, и говорить не о чем. Так, слухи пустые… Но тут вдруг Любовод полез в кошель на поясе, достал тряпицу бархатную, развернул и протянул сидящей напротив девушке. На темно-зеленой ткани красновато блеснуло червонное золото.

– Прими дар от меня на прощание, красота ненаглядная, Зорюшка прекрасная. Не нашлось у меня дара, тебя достойного, но пусть хоть серьги эти тебе о добром молодце напомнят, как на реку вдруг глянешь вечерней порой. Я же о тебе что ни день, что ни ночь, что ни закат, что ни рассвет завсегда помнить стану. Обещаю из странствий дальних такой подарок привезть, чтобы не стыдно показать тебе, красоте красной, радости невиданной. Дабы видели все и сказывали: токмо Зорислава сего достойна, а более никто.

– Благодарю тебя, сердешный мой, – приняв сверток, сжала его между ладонями девушка. – Обещаю тебе хранить подарок на сердце своем, пока ты в странствиях скитаешься, не показывать никому, а надеть токмо как парус твой на реке увижу, как ладья твоя у причалов отцовских закачается.

Родители откровенно опешили, не зная, как реагировать на столь нежданную сердечную близость. То ли радоваться за дочь свою, то ли возмущаться вопиющему нарушению заведенных порядков. А пока они думали, молодые протянули руки через стол и сплели пальцы.

– Жди меня, Зорюшка, – попросил купец. – Какие бы ветра ни дули, какие бы течения ни текли, вернусь я к тебе, зазнобушка моя сердечная. Вернусь и с собой увезу.

– Ни на кого более не гляну, друг сердешный. Ждать стану хоть до часа последнего, каженный день на реку приходить…

– Да что за молодежь ныне пошла! – наконец не выдержал хозяин. – Хоть бы благословения дождались родительского, прежде чем миловаться-то!

– Да езжайте наконец! – махнула набеленной ладонью Велиша. – А то сейчас расплачусь.

– И верно, пора, – понимая, что по своей воле молодой купец невесту не отпустит, взял его за руку Олег. – Ладьи ждут. Идем.

Земля уже вовсю дышала весной: набухшие почки деревьев лопались, выбрасывая липкие нежно-зеленые листочки; вдоль тропинок, у стен домов, на еще не застроенных лужайках стремительно набирала рост молодая трава. Набирала полноту и матушка-Волга, русская река, пока еще называемая кое-кем хазарским Итилем. Воды ее уже захлестывали высокий совсем недавно причал, на котором маялись несколько одетых в непромокаемые кожаные штаны и куртки моряков. Среди них Олег узнал только христианина Ксанра – тот беседовал с безбородым мужчиной, получившим когда-то серьезную травму, после которой шея его была согнута вперед под тупым углом, а голову приходилось, наоборот, закидывать назад, и вид получался – прямо ястреб, усевшийся на высокой ветке и свысока обозревающий окрестности.

«Александр Коршунов, – вспомнил ведун. – Сын старого Коршуна. Похоже, это и есть старый кормчий Любовода…»

Ладьи, несмотря на полную загрузку, все равно возвышались бортами над причалом на полтора человеческих роста. В длину они были примерно как сочлененный «Икарус», в ширину – вдвое больше. А уж сколько от палубы до киля – под водой не угадаешь. Сверху, с увешанного щитами носа, на подходящих Любовода с Серединым и семенящую сзади Урсулу с любопытством глазели лохматые, но в большинстве безбородые и безусые рожи. Варяги, опять варяги.

Хотя предсказанную волхвами жуткую кончину Любовод благополучно миновал еще года четыре назад, дурная слава смертника по-прежнему тянулась за молодым купцом. Потому новгородцы, дети купеческие, обитатели ближних селений наниматься к нему остерегались. Волей-неволей набирал к себе Любовод всякую шантрапу. Варягов, что не знали по молодости, куда еще можно пристроиться на обширной Руси, ратников с не менее дурной славой, чем у него самого, воинов, замеченных в трусости или вранье, моряков, не взятых другими из-за пьянства, вороватости или лености.

– Слушайте меня все! – громко рыкнул Любовод, разбрызгивая сапогами захлестывающие причал волны. – Это друг мой, сотоварищ и компаньон ведун Олег! С сего часа назначаю его старшим на Детке! Слушать его приказа всем, как моего собственного! Коршунов Ксандр с ним кормчим пойдет. Старшего Коршуна к себе забираю. Все, прощайтесь с землей-матушкой, кто еще не успел. Триглава вас теперь не скоро увидит. Готовьтесь к отходу.

Коршуновы переглянулись, разошлись. Спустя минут пять встретились на причале с вещмешками за спиной. Переглянулись и снова разошлись.

– Давай, друже, – одобрительно хлопнул Любовод по плечу ведуна. – Старайся не отставать, да команде спуску не давай. Рвань эту в кулаке держать надобно. Малого с ними не бывает. Коли раз небольшого приказа ослушаются, потом и в важном деле взбунтоваться могут. Посему гноби до конца при любой мелочи. Учи повиноваться. Коли что – кричи мне, подсоблю. Ну, да пребудет с нами Похвист, Стрибог и великая Макошь, главная наша покровительница. Отплываем.

Сходни, лежащие на борту ладьи, больше напоминали лестницу. Олег пропустил Урсулу вперед, провел се до напоминающей небольшой сарай кормовой надстройки, подтолкнул внутрь. Сам подошел к борту, выглянул наружу.

Причал уже опустел, оставшиеся после гостей земляные отпечатки сапог смывали холодные волжские волны.

– Убрать сходни! Закрыть борт! – услышал Олег и тут же продублировал: – Убрать сходни! Закрыть борт!

Широкая доска с набитыми на нее поперечными планками поползла наверх, моряки споро примотали ее на крышку трюма. За борт вывесили два круглых, с сосковидными умбонами щита.

– Отпустить концы!

– Отпустить концы! – эхом повторил ведун. Двое моряков – один на носу, другой на корме – смотали с выпирающих наружу окончаний шпангоутов толстые канаты, дернули ослабленные концы. Петли спрыгнули с причальных бревен, упали в воду. Моряки быстро их подтянули, смотав в бухту.

– Горислав, с веслом на нос! – Эту команду отдал уже не Любовод, и Олег повернул голову к Коршунову: – Давай, командуй. Это, как понимаю, твое дело.

– Малюта, с веслом на нос! – тут же скомандовал молодой кормчий. – Отталкивайся. Отбойники… Нет, отбойники пока не трогайте. Пусть помокнут, ничего с ними не сделается. Кто там еще… Легостай, Тютюня, на борт с веслами! Готовьтесь!

Торговые корабли медленно отползали от берега. Течение тут же подхватило судно Любовода, понесло его вниз – но оно же стало наваливать на причал ладью Олега.

– Ну же, упирайтесь! – повысил голос Ксандр. – Сил, что ли, совсем нет?

Грохнули дубовые отбойники, зажатые между бортом и причалом, корабль скрипнул, откатился на пару шагов.

– Ну, дружно все! – скомандовал кормчий. Моряки навалились, ладья пошла назад. Течение стало заворачивать корму, но Ксандр, казалось, ничего не замечал:

– Еще дружно! Еще!

Волга закрутила корабль – но он успел выкатиться за длину причала, проплыл мимо, продолжая вращение, и встал поперек реки. Кормчий навалился на весло, затормаживая величавый танец, вырвал его из воды, гребнул, потом еще. Судно плавно выправилось носом вниз по реке и покатилось вслед за первым по самой стремнине.

– Молодец, Детка, – выдохнул Ксандр.

– Детка – это название? – поинтересовался Середин. – А то судно тогда как называется?

– Мамкой, – усмехнулся кормчий. – Оно ведь первым уродилось. С его прибытков вторую ладью строили.

На Мамке медленно поползла вверх поперечина, наполнился боковым ветром парус с алым крестом, вписанным в круг Коловорота.

– Поднять парус! – скомандовал Олег.

– Хватит голосить, не на торгу, – неожиданно осадил его с насмешкой безволосый моряк в душегрейке на голое тело.

– Что ты сказал? – растерялся от неожиданности ведун.

– Кошельком своим командуй, – охотно посоветовал моряк, – а не ладьей. Коли загрузили тебя сюда, так хоть не мешайся.

– Что? – Олег вытянул руку, указывая бунтарю на горло. – Что ты сказал?

– Да ты еще и глухой, приятель? – расплылся в ухмылке моряк.

На шее его билась тугая жилка, и ведун начал мерно подрагивать пальцами, приноравливаясь к его пульсу.

– Че вытаращился, хозяйчик? Людей никогда не видел?

С разных сторон начали потихоньку подтягиваться моряки и варяги из судовой рати, оглаживающие рукояти мечей. Ксандр тоже молчал, ожидая, чем кончится ссора, и не думал поддержать друга своего хозяина.

– Че таращишься? – повторил вопрос лысый.

Олег не ответил, продолжая подрагивать пальцами, приноравливаться к ударам его сердца, сливаясь с этим ритмом в единое целое, – а потом резко сжал кулак.

Моряк ахнул, побледнел, бесшумно захлопал губами. Враз ослабевшие ноги подогнулись, уронили его на палубу.

– Ты что думал, смертный, я драться с тобой стану? – Олег сделал шаг вперед, нависая над несчастным. – Думал, уговаривать тебя примусь или шум всем на потеху поднимать? Еще слово вякнешь, смертный, – издохнешь, мяукнуть не успеешь ни разу. А Любоводу скажу, больной человечек попался. Не повезло.

Олег резко разжал пальцы над его лицом, и моряк смог наконец-то сделать вдох, тут же закашлявшись.

– Колдун… Колдун… – еле слышно пронеслось между моряками и судовой ратью, и команда стала разбредаться в стороны.

Ведун про себя усмехнулся. Мало понимая в магии, люди склонны преувеличивать ее могущество. Между тем для остановки чужого сердца необходимо на меньше полуминуты спокойствия и полной сосредоточенности. А нередко – и нескольких минут. Понятно, что в быстротечной схватке никто такого времени чародею не даст, придется ему, как и всем, полагаться только на быстроту клинка и ловкость… Но кто задумывается об этом, увидев проявление колдовской силы? Все просто боятся.

– Ты почему еще валяешься? – вслух сурово спросил Середин. – Бегом к веревке или сразу за борт прыгай. Я приказывал поднять парус.

Возникла небольшая заминка – моряки поглядывали то на Ксандра, то на Олега, то на поперечный брус.

«Похоже, приказы о постановке или снятии паруса должен отдавать только кормчий», – запоздало сообразил ведун.

Однако младший Коршунов не стал обострять спора и кивнул команде:

– Не слышали, что хозяин сказал? Поднять парус! Левый конец отпустить на три узла по ветру. Правый оставить. Поднимай!

Парус Детки тоже наполнился ветром, показав всему миру такой же вписанный в круг алый крест, но у второго корабля раздвоенные концы символа странничества выступали за пределы Коловорота.

За бортом зажурчала вода, корабль устремился в погоню за своим более старшим товарищем.

– Не буду мешать, – кивнул Ксандру Олег. – Коли что, зови.

Ведун прошел мимо опасливо прижавшихся к борту варягов и шагнул в капитанскую каюту.

Если ладья напоминала размерами два «Икаруса», то капитанская каюта – две автобусные кабины. Имея ширину не больше трех метров, а длину – не больше четырех, она оставляла место только для низкого топчана, двух сундуков у противоположной стены и еще одного – у стены за топчаном. В крышке сундука были проделаны выемки для чернильницы и перьев, а из стены выглядывали под углом вверх палочки для свитков. Самих свитков, чернильниц и бумаги на сундуке не имелось.

– Надеюсь, таможенных деклараций мне заполнять не потребуется, – негромко пробормотал Середин.

Окон не было – свет проникал через пропил под самой крышей. Отделки не предусматривалось – все было застелено коврами, оные висели и на стенах, поверх неструганых досок. Единственный свободный уголок занимала жаровня – но разводить огонь в столь скученном месте Олег ни за что бы не рискнул.

Однако Урсула в этой берлоге казалась счастливой до невероятности. Увидев ведуна, она взвизгнула, кинулась к нему и повисла на шее, прижавшись щекой:

– Я с тобой, господин! Я плыву с тобой! Я же говорила, что ты не сможешь меня продать!

– Не искушай меня, девочка, – предупредил Олег, хотя и понимал, что вопрос разрешился со всей невозвратной безнадежностью. – Причалов на реке еще много.

Причалов много, а выбор один. И кто она ему теперь? Подружка, сестра, дочка? Невольница непродажная… Ну, по крайней мере, не жена. И не претендует.

– Я постелю твою шкуру нам на постель?

Нам! На постель! Хотя – другой кровати конструкция берлоги не предусматривала.

– Стели, – махнул рукой ведун. – Стоять тут вдвоем тесно, может, хоть спать просторно будет. И да не оставят меня боги своей милостью – чем же все это закончится?

Он вышел обратно на палубу, оперся о борт рядом с кормчим. За прошедшие несколько минут быстрое течение унесло судно за излучину, город потерялся из виду, и возникло ощущение, что плывут они не в сердце Руси, среди самых обжитых земель, а где-то среди диких лесов, куда еще не ступала нога человека. Разлившаяся вода уже проникла глубоко под кроны, деревья поднимали свои неохватные стволы прямо из речных глубин. Ни тропинок, ни дорог. Только вода.

– Меня половодье один раз в дороге застало, – вспомнил ведун. – Отрезало на холмике, и две недели я там куковал. С голодухи чуть ячмень лошадиный не слопал.

– Бывает, – усмехнулся Коршунов-младший. – Меня однажды ледостав у острова перед Холмогорами подловил. Лед тонкий, человека не держит, но и ладью сквозь себя не пускает. Две недели ждали, пока затвердеет, чтобы на землю зимовать уйти. Меня тогда самого чуть не съели.

– Да, это серьезнее, – согласился ведун. – Это уже у Любовода?

– Нет, хозяин. К купцу меня о прошлом годе отец привел, как вторую ладью спустили. Его самого отец Любовода долго уламывал с сыном походить. На том ведь, сказывали, проклятие. Но как срок проклятия вышел, согласился батя. И понравилось зараз. Удачлив купец молодой. Оттого и меня к нему отец позвал…

– Волгу знаешь?

– Кто же ее не знает? Сегодня день пути к северу будет, а завтра на юг начнем поворачивать. Хотя, коли ветер попутный продержится, еще сегодня можем повернуть.

Ветер не стихал. Ладьи катились по водной глади, пуская в стороны невысокую волну, из-под носа Детки слышалось мерное журчание. Парус напористо выгибался, ни разу не хлопнув. На палубе тянулась такая же спокойная, мерная жизнь. Моряки, полтора десятка человек, сбившись ближе к корме, играли в кости. Судовая рать почти в четыре десятка мечей, полностью состоявшая из скандинавских наемников, точила клинки, разговаривала, пела протяжные песни, развлекалась с невольницами. Любовод по своему обыкновению купил на каждую команду по две девки, дабы мужи сильно по ласкам не тосковали и во время дорожных остановок глупостей не наворотили. Рабынями оказались европейки – белокожие, стройные, со скуластыми вытянутыми лицами. Блондинка, скорее, была жертвой бесконечной войны норманнов с саксами; другая, рыжеволосая, похожая на римлянку, могла действительно быть потомком разбойничьего народа, низвергнутого в руины доблестными соседями. Ныне Италия – не самое спокойное место. Ритмичные стоны женщин с удивительной точностью сливались со скандинавскими мотивами. Этакий гимн путешествующим викингам.

Еще до заката корабли выкатились на простор какого-то озера, но всего за пару часов прошли в виду берега до нового истока и опять втянулись в волжское русло. Начало темнеть.

На корабле Любовода заполоскался парус. Судно снизило ход, позволяя себя нагнать, с кормы закричали:

– Эй, ведун Олег! Ведом ли тебе человек Будута?

– Помню такого! – крикнул в ответ Середин. – А вам зачем?

– На стоянке ночной поговорим! – закричал сам купец.

– Зачем ночью стоять? – не понял Олег. – Время ведь уходит!

– Так ведь не видно пути! Налететь на отмель можно ал и на топляк какой!

– А мы лампу зажжем, вы на огонь и идите!

Некоторое время на Мамке молчали, потом купец решился:

– Понял, друг! Вперед идите! Мы следом! Любовод поотстал на две сотни саженей, потом на его мачте опять поднялся парус.

– Здесь точно резких поворотов не будет? – переспросил кормчего Олег.

– До Ярославля быть не должно, – покачал головой Ксандр. – Но до него еще часов десять пути, коли повезет.

– Тогда оставь вместо себя кого-нибудь и иди отдыхать. Я на носу встану, чтобы опасность какую не прохлопать. Оттуда и буду командовать, коли что не так.

– Как скажешь, хозяин, – не стал спорить Коршунов-младший. – Токмо я еще не устал.

– Зато я в темноте видеть умею.

– А-а, – понимающе кивнул христианин и на всякий случай перекрестился. – Волостя, сюда иди! За меня до рассвета останешься. Хозяина слушай, не дури. Ну, милостью божьей, спокойной вам ночи.

– Фонарь зажгите, а то на Мамке нас не увидят, – напомнил ведун и стал пробираться вперед, перешагивая в быстро сгущающихся сумерках лежащие на палубе тела.

Добравшись до изогнувшегося над форштевнем, деревянного оскалившегося гуся, Олег пробормотал заговор на звериное чутье и в проступившей ясности первого кого увидел – это варяга без штанов, безо всякого смущения пользующего невольницу прямо у Середина под ногами. Хотя, какой может быть стыд, когда на открытой палубе небольшого, в общем, суденышка собрано почти шестьдесят человек и на всеобщем обозрении приходится делать все – от чистки зубов до справления естественных надобностей? Чего ожидать от рабынь, на каждую из которых приходится по тридцать мужиков? Как с ума не сошли от такой участи, и то непонятно.

Ничего не поделаешь, такова она – романтика дальних странствий в понятиях и нравах нынешних времен. Так и тропили люди пути из варяг в греки, открывали Персию и Египет, Британию и Печору. Да и Америку разведывали примерно тем же порядком.

Олег отпихнул варяга вместе с женщиной, присел на борт, опершись рукой на шершавую шею «гуся»,глянул вперед.

– Эй, на корме! Левее чуток, к берегу уходим. Еще немного. Теперь прямо держи, на стремнине держимся.

Так и просидел ведун до рассвета, короткими командами помогая удерживать ладью на фарватере, не позволяя сбавить скорость.

Когда из-за горизонта наконец выползло солнце, Олег в первый миг подумал, что в темноте завел корабль не туда, в какое-то море – вода поблескивала от горизонта до горизонта. Но потом он заметил несколько сбившихся в кучу избенок, темнеющих над «морскими просторами», одинокий стог, россыпи раскидистых крон, торчащих из волн то тут, то там, полоски кустарника, обозначающие бывшие берега реки, и сообразил: половодье. Весна. Время, когда земля на Руси становится редкостью, у крылечек к коновязи гости привязывают лодки, а рыбу селяне ловят в сеть, поставленную поперек двора.

– Твоя доля, хозяин… – Подошедший приказчик, низкий и кряжистый, с правым боком, опущенным значительно ниже левого, протянул два ломтя хлеба, между которыми была всунута солонина, и деревянную миску с кислой капустой. Запивать это полагалось, видимо, тем, что течет за бортом.

– И на том спасибо. Александр Коршунов встал?

– У весла ужо…

– Тогда я пошел на боковую.

В каюте с постели подпрыгнула сонная Урсула:

– Где ты был, господин?

– Много будешь знать, малышка, скоро состаришься.

– А что там за женские голоса?

– Да ты, никак, ревновать собралась? – стянул с себя косуху и сапоги Олег. – Не перегибай палку, девочка. Она может разогнуться и больно ударить.

Он рухнул на топчан, на густую медвежью шкуру и закрыл глаза.

Так и потянулись дни его первого торгового похода. В светлое время Олег отсыпался, ночью занимал свое место на носу, выглядывая «кошачьим глазом» повороты, топляки, упавшие в реку деревья или выпирающие со дна камни. Благодаря этому ладьи скользили по Волге без вынужденных остановок на ночлег. Дневок тоже не делали – в половодье найти место для причаливания, разведения огня не так-то просто. А без костра и вовсе какой смысл останавливаться? Всухомятку и на борту перекусить можно.

Корабли, подгоняемые то попутным, то боковым ветром, постоянно обгоняли течение, но где-то на десятый день вода начала спадать, словно незаметно прокралась к морю некими обходными путями. Правда, по берегам тянулись уже не леса, а гладкая однообразная степь, дровами не богатая. Но однажды перед рассветом Волга довольно круто повернула влево – и вдруг рассыпалась на множество небольших речек и проток.

– Табань!!! – закричал Олег, наблюдая, как влево один за другим отворачивают все новые и новые рукава, пробивая в бескрайнем поле камышей узкие водяные тропинки. – Тормози, а то сейчас река вся пропадет, одни на мели останемся.

Волостя, ночной кормчий, засвистел в переливистый ивовый свисток, закричал:

– Парус! Парус спускайте!

Сонные моряки, поднимаясь со своих мест, побежали к веревкам, ухватились всё дружно, затопали ногами по палубе, опуская поперечный брус, и сразу заворачивая его, укладывая вдоль борта. Позади, на Мамке, тоже засвистели, забегали. Лишившись ветряного напора, ладьи чуть осели, зашелестели водяными бурунами.

– Эй, на Детке! – Любовод, спросонок выскочивший в одной рубахе, оперся руками на борт, наклонился вперед. – Что случилось?!

– Не знаю, куда поворачивать! – заорал в ответ ведун. – Вон сколько ответвлений.

– Уже? – зачесал в затылке купец. – Десять ден всего. Быстро… Поднимай Ксандра, пусть к рулю встает. Ахтубой пойдем. Она хоть извилистей и уже, да спокойнее. На Итиле балуют иногда, я слыхивал… Отдыхай, друг. Ныне помочь не сможешь, в этом лабиринте без кормчего не разберешься.

– Другой бы спорить стал, а я – пожалуйста, – зевнул Середин и отправился спать.

Однако спать до бесконечности невозможно. На второй день незадолго до полудня ведун опять вышел на палубу, встал рядом с кормчим, наблюдая за медленно проплывающими по сторонам камышовыми просторами, среди которых громко плескались какие-то чудища, над которыми носились черные стаи уток и длинноносых бакланов. Время от времени в стене камышей появлялись расщелины, вбок уходила очередная протока^[5].

– Как ты тут ориентируешься, Ксандр? По-моему, все вокруг одинаково.

Вместо ответа Коршунов указал куда-то в сторону. Олег пригляделся в указанном направлении и различил далеко над самым горизонтом зеленые холмики.

– Горы, что ли?

– Кроны древесные. Островов тут много мелких, разных. По ним и видно, куда плывем.

– Наизусть все помнишь?

– На то и кормчий на ладье, хозяин.

– Понятно… Долго нам еще до моря?

– Дня три. Островок у нас есть приметный, с удобной стоянкой. Отдохнем на нем, по земле походим напоследок, поедим горячего, да и двинемся на простор-то. От него до моря аккурат полдня останется.

– Ладно, подождем острова…

Между тем река, что ни день, становилась все уже, камыши с легким бумажным шелестом терлись о борта кораблей, и попытка спустить весла наверняка бы закончилась крахом. К счастью, суда обходились только течением и парусом – но на ночь неизменно бросали якоря, чтобы не засесть на мели в потемках.

К середине второго дня протока сомкнулась почти вплотную – камыши уже не терлись о борта, а ложились под форштевень, то и дело жестко шкрябая по днищу. Русло реки угадывалось лишь по узенькому, метра в два, ручейку. Единственное, что утешало Середина, – так то, что растет камыш на глубинах до двух, а то и до трех метров, а значит, по сторонам от путников все-таки не мель, а вода довольно глубокая, а еще то, что плывут здесь кормчие не в первый раз и путь должны знать.

Совершенно неожиданно камышовая стена оборвалась, и впереди открылся обширный, не меньше трехсот саженей в ширину, разлив. Судно Любовода покатилось вправо, опустило парус, выпростало в стороны весла. Детка проскочила мимо, однако Ксандр навалился на руль, тоже заворачивая ладью.

Олег увидел на краю разлива вытянутый островок, густо поросший кленами, дубами, осиной. Но выше всего, естественно, забросили свои ветки поджарые пирамидальные тополя. Оба окончания острова тонули в камышовых зарослях, но со стороны разлива ширина зарослей составляла от силы метров пять. Значит, глубина здесь подступала совсем близко к суше.

– Парус спустить! – приказал кормчий. – Укладывайте да увязывайте, как бы ветром ночным не разметало.

Моряки споро опустили поперечный брус поверх крышки трюма, прихватили к ней несколькими толстыми ремнями. Ладья тем временем продолжала катиться вперед, готовая протаранить берег на изрядном ходу.

– Волынец, Боброк, Боголюб! Раздевайтесь, вам ныне купаться…

Трое моряков быстро поскидывали одежду, оставшись совершенно голыми, взяли в руки веревочные концы, встали на носу. Ладья на хорошей скорости вломилась в камыш. Коршунов, словно спохватившись, навалился на руль, пытаясь повернуть судно, но не успел: сперва тяжело затрещали камыши, потом дрогнул весь корпус, пошел вверх. Под килем заскрипело дно, по оба борта вода закипела от вырвавшихся пузырьков гнилостного газа. Трое моряков, как бы потеряв равновесие, вылетели наружу, но споро пробились через оставшуюся полоску в пару саженей на берег, отбежали и принялись крепить веревки к стволам деревьев.

Ладья Любовода тем временем совершала и вовсе непонятные маневры. Войдя на несколько метров в камыши, она сбросила в воду десяток человек – голых, но с копьями. Стоя по грудь в воде, бедолаги начали принимать что-то темное, тянущееся за отплывающей Мамкой.

– Чего они делают? – не понял ведун.

– Бредень выбрасывают.

– Какой бредень? Его же через камыши не протащишь!

– Малюта, Легостай, Тютюня! С вас костер. Остальные давайте – борт очистить, сходни на берег. Раздевайтесь, успеете отогреться. Рать судовая, к вам тоже относится. Кто не рыбачит, днем без обеда останется! Шевелись, а то отлежали бока, скоро к доскам прирастете!

Угроза подействовала – варяги зашевелились, начали раздеваться и, взяв мечи, выбираться за борт. Скандинавы, как известно, даже дома до ветру без клинка не ходят.

Ладья Любовода тем временем прошла вдоль камышей саженей тридцать, снова сунула нос в камыши и высадила еще одну группу голых копейщиков. Двое из них двинулись через заросли к первому отряду, что-то расправляя в воде. Команда с Детки направилась в их сторону по суше и остановилась на краю острова.

Застучали топоры – это оставленные моряки валили засохшую на корню и успевшую подгнить с южной стороны осину в полтора обхвата. Скоро дерево затрещало, повалилось, обламывая ветки соседних кленов. У Олега вдруг возникла мысль, что клены и дубы сами по себе здесь, вдали от лесов, вырасти не могли. Наверняка путешественники высадили, чтобы пару раз в году было где валежника собрать, костерок развести, отдохнуть с дороги.

Тут вдруг на мысу послышался дружный вопль: скандинавы, размахивая мечами, ринулись в атаку на камыши. Вздымая тучи брызг, они врубались в беззащитного врага, успешно наступая все глубже и глубже, пока не застряли в плотных рядах колышущегося недруга на глубине почти по горло. Однако своего они добились – во все стороны от отмели метнулись некие существа, путь которых отмечали трясущиеся камышовые кисточки. Голые копейщики, что стояли в нескольких саженях от остановившихся скандинавов, от резкого рывка вдруг полетели в воду, но быстро поднялись, завопили, принялись взмахивать рогатинами, сражаясь с кем-то невидимым.

Отчаянно бурлила вода, то и дело теряли равновесие моряки. В воздухе мелькали кисточки и корни вырываемого со дна камыша, босые пятки, головы, поблескивали наконечники. Со стороны казалось, что путники схватились насмерть как минимум с Лох-Несским чудовищем. Причем побеждали – гуща схватки неуклонно смещалась к берегу.

– Урсула, если хочешь размяться, другого шанса еще долго не будет, – постучал в стену каюты ведун и, мучимый любопытством, сбежал по сходне, двинулся на вытянутый край острова.

Схватка уже закончилось. Копейщики, взламывая камыши, волокли добычу на отмель. Олег увидел ребристую хребтину и в первый миг подумал: «Крокодил!». Но затем над водой высунулся высокий плавник. «Акула», – мелькнуло в голове у Середина. Но тут, после нового рывка бреднем, по камышам чиркнул вытянутый острый носик, и ведун наконец понял: это была белуга.

– Знатная белорыбица, – довольно кивнул стоящий рядом моряк. – Жалко, большая рыба ушла.

– Большая?..

Пойманная рыбка имела сажени четыре в длину. А если в метрах мерить – то все шесть, если не семь. Весу в ней было не меньше тонны. Может быть, даже и полторы. Монстр, размерами всего втрое уступающий ладье. Всплыви такой рядом с обычной надувной лодчонкой, подмигни спиннингисту глазом на полутораметровой голове – и сомнений в существовании гигантских водяных змеев у того уже не останется. Современные же рыбаки, разгоряченные схваткой и оттого забывшие выйти из реки, горячо обсуждали, как вторая, «настоящая» белорыбица прошла над бреднем, и ее едва кончиком рогатины зацепить успели.

Мамка Любовода тем временем, описав по заводи широкую дугу, пристроилась борт о борт к уткнувшейся в берег ладье. Молодой купец в атласной косоворотке и синих, атласных же штанах сошел на остров, добрался до мыса, глянул на добычу:

– Хорош плакаться, Важин. Мы рыбой не торгуем, а перекусить и этой хватит. Тяните ее на траву, да сами вылазьте, пока орган детородный не застудили. Кто потом моряков новых строгать будет? Костер горит, идите греться. Два бочонка с медом ради прощания с землей выставляю.

– Ур-а-а! – дружно заорали обе команды. – Слава Любоводу!!!

Одевшись, команды по двое, по трое разбрелись по острову – устав сидеть в корабельной тесноте, все стремились получить хоть какое-то ощущение простора. Общий пир свелся к тому, что любой желающий мог подойти к бочонку с выбитым донышком и зачерпнуть хмельного напитка. Рыбу тоже каждый готовил сам: отрезал от лежащей на боку туши сколько хотелось, солил-перчил, сколько считал нужным, обмазывал кусок глиной из ямы под корнями дуба и бросал в жаркий костер – тоже на срок, который сам же выбирал.

Олег пить не стал – не хотелось чего-то. Он отрезал по тонкому, в два пальца, ломтю рыбной плоти себе и Урсуле. Не из скромности, а чтобы быстрее пропеклось. Щедро посыпал солью с перцем, передал невольнице, чтобы обмазала глиной. Сам сел рядом с другом на расстеленный неподалеку от огня ворсистый ковер.

Тот чуть потеснился, протянул глиняную баклажку:

– От, отпробуй. Вино яблочное. Не знаю, как грекам, но мне это куда боле, нежели виноградное, нравится. Кисленькое, жажду хорошо утоляет, коли с водой развести. Лихоманку, сказывали, гонит.

– Спасибо, – принял простенькую флягу ведун, сделал пару глотков. – И вправду неплохо.

– Да, ноне мы быстро по Итилю скатились. Мыслю так, со всей Руси первыми пришли. Прочие токмо ден через десять появятся. Им по ночам плыть не получится. Темные ночи-то.

– Надеюсь, эта гонка хоть какую-то отдачу принесет?

– Должна. Лишние десять дней, лишние версты, что до холодов пройти успеем. Ты как мыслишь – этой осенью возвертаться али после зимовки?

– А мне все равно. Все мое со мной. Где я есть, там у меня и дом родной. Хоть здесь, хоть в чаще лесной.

– От и я мыслю… Торопиться али нет? Зараз товару набрать – продешевить можно. Но обернешься быстрее – на Руси с нового товара прибыток все едино быть должен. А не спешить – дальше уйти можно, разобраться без спешки… Ладно, с этим на месте разберемся. Я вот что вспомнил. Пристал к нам человек в Угличе. На тебя ссылался. Вроде как знакомец твой. – Любовод привстал, закрутил головой: – Коршун, приживалка наш где?

– Мед только что пил. За рыбой, небось, отправился… А вон он, топает.

Середин повернул голову в указанном направлении и замер от изумления: к костру, прихлопывая поверхность глиняного кома размером с человеческую голову, подходил Будута собственной персоной, в черных полотняных штанах, коротких сапожках и ярко-синей шелковой рубахе, взятой в разоренном городе торков.

– Вот так ква…

– О, боярин, – встретившись взглядом с Олегом, обрадовался паренек. – Я так и помыслил, здеся ты будешь…

И он ловко, словно запуская шар кегельбана, закатил глиняный комок под бревна костра.

– Ты откуда тут взялся?

– Дык, боярин, ты же сам сказывал, что в Углич направишься. Я, как момент улучил, туда же убег.

– Что значит «убег»? – холодно поинтересовался Середин.

– В Угличе спрошать начал, а тама токмо про суд все и сказывали. Указали, будто ты в женихи к купцу Скотину заделался да с его племяшом с Новгорода на торг в Персию сбираешься, товар закупаешь. Я на пристань побег да на ладью забрался, на кою люди указали. Мыслил, там тебя застать.

– Пришел с города, забрался, уселся с людьми, к кошту зараз пристроился в равной доле, – вмешался в рассказ Любовод. – Кормчий и решил, что я его в команду взял. Держался больно уверенно. А как я пришел да разрешилось все – на тебя сослался. Я кричал, коли помнишь. Ты признал, что ведаешь про такого…

– Что значит «убег»? – повторил свой вопрос ведун.

– Дык, боярин… – забеспокоился паренек. – Мы ведь так в походе поладили… А в детинце муромском то коней выводи, дабы не застоялись, то кожи мни, то яму чисти, то мостовую выскребай. А кормят токмо кашей, да рыбой вареной. Да баранина раз в седмицу перепадает… Ну я и вспомнил, как ты серебра мне давал подобру, что дуван кое-какой у тебя в узлах остался. Истинный ты боярин, тебе служить… Ась?

– Это проклятие какое-то на мою голову свалилось, – потер виски Олег. – Проклятие есть, а не чувствую. Подурнел, что ли? Не успел с одной тяжбой разделаться, уж другая сама на шею лезет.

– Ты ведь, вестимо, извечно в делах ратных, боярин. А в делах таковых я могу, сам ведаешь…

– Свяжите этого паразита да в трюм бросьте, – поморщился Олег. – И пасть чем-нибудь заткните, слышать его не могу.

– Как же ж так, боярин? – не понял холоп. – Я ведь к тебе шел.

– А ты думал, я краденое добро собирать намерен? Беглых холопов укрывать?! – взорвался Олег. – Где ты на мне подпись «тать» углядел, уродец?!

– Не нравится мне у Муромского князя…

– Не нравится?! Вот, смотри… – Олег сцапал за загривок не вовремя подошедшую Урсулу, выдвинул вперед: – Это она про «нравится» говорить может, на свободу пытаться сбежать, она. Ее на меч в чужой земле взяли. Против силы увели. А ты, скотина, ты сам свою свободу до века за серебро звонкое продал! Сам в верности клялся и прибыток пропивал. Ты серебро, за службу твою наперед заплаченное, князю вернул, паскуда? Ты за кров, ученье, кормежку с ним расплатился? Чего же ты теперь ко мне явился, зараза? Хочешь, чтобы я за твои художества отвечал, от князя отмазывал, вместо тебя помои позорные на себя принял?.. Извини, малышка, не хотел тебе больно делать.

– Ну, положим, связать и затычку сунуть я ему смогу, – усмехнулся Любовод. – Токмо в трюмах свободного места нет, это я тебе точно ручаюсь.

– Ну пусть тогда на палубе валяется, – отмахнулся Середин. – Холоп это беглый Муромского князя. – Вернуть надобно, раз споймали.

– Беглый холоп? – Купец скривился, как от зубной боли. – Да, нехорошо получается. Однако же вертаться из-за него нам никак не с руки. Вона, сколько верст отмахали.

– На обратном пути можно для сыску передать, – предложил Олег.

– Сдохнет за столько месяцев, – пожал плечами купец. – Не стану же я его за просто так кормить.

– А ну слухи дойдут, что ты княжьего холопа поймал да уморил до смерти?

– Да, тоже нехорошо, – согласился Любовод и понизил голос: – А давай его утопим к лешему, и вся недолга? Скажем, по нужде малой пошел да за борт свалился. Морское дело такое, всякое бывает. Лежал неловко, да волной смыло. Мы его не укрывали, вернуть сбирались, да незадача вышла. А что на ладью попал, так пусть князь за холопами лучше следит, мы ему не сторожа.

Будута глянул на купца, на ведуна, осторожно пошел в сторону.

– Ты куда? – цыкнул на него Олег.

– Винца выпью напоследок… Дабы тонуть не так страшно было.

Моряки, прислушивавшиеся к разговору, захохотали. Любовод тоже ухмыльнулся, опустил голову, потер нос:

– Вот засранец. Все едино тонуть – так чего продукт-то переводишь? А знаешь, ведун, давай его здесь оставим? Воды вдосталь, рыбы наловит. А на обратном пути подберем… Коли до зимы воротимся…

– Лучше сразу утопите! – взмолился холоп. – Чего голодом и холодом зазря томить-то? Я быстро, рыбку сейчас скушаю, да и топите. Чего уж, коли так поворотилось? Я вина глотну маненько? Горло совсем пересохло.

– Из реки пей, не на море! – рыкнул Любовод, однако остановить Будуту не успел. Тот зачерпнул ковш меда и быстро высосал, заглатывая большими глотками.

Моряки опять захохотали.

– Топить княжьего холопа не жалко, но коли до сыска дойдет, за убыток виру насчитать могут. Нехорошо, – смилостивился Любовод. – Однако же и кормить его на свой кошт я не намерен. Либо тут оставим, либо пусть не в веревках отдыхает, а наравне со всеми работает.

– Я буду! – радостно завопил Будута. – Я такой – как возьмусь, так честно усе делаю! Слава Любоводу-купцу!

И он тут же осушил еще ковш – новгородец только брови успел поднять от удивления.

– Ты же видишь, он беглый, – предупредил Олег. – А ну опять утечет али случится что?

– Ксандр, к себе на борт беглого забери, – усмехнулся Любовод. – Пусть ведун Олег за ним приглядывает, коли уж о княжьем добре так печется. Все слышали? – оглянулся он. – По нужде холопа княжьего на кошт принимаем, дабы опосля хозяину в целости вернуть! Коли сыск на кого наткнется по возвращении, о том не забудьте… А случится с ним что – тут уж вина не наша будет. Ветра в море сильные, волны высокие. На все воля богов. Отойди от бочки! Можешь больше не бояться, не утопим.

– Я тебя, купец, отныне, как отца родного, слушать стану, преданным рабом буду… Интересно, запеклась ужо рыбка-то?

– Гляньте, какая лялька у нового хозяина. Мы тут маемся с затасканными невольницами, а у него еще нерастянутая есть.

Олег как-то и не понял, что говорят именно о нем и Урсуле. Лишь когда девочка прижалась к его плечу, Середин обратил внимание все на того же неугомонного безволосого моряка.

– Надо бы по справедливости на круг ее поставить, а, мужики? На одной ладье плывем – стало быть, все у нас поровну.

– Да ты перегрелся, милок, – поджал губу ведун. – Прыгни-ка в воду, охладись.

– Красива, сказываю, девка, – осклабился безволосый. – Прямо зависть берет.

– Ты меня плохо слышал? – Олег вытянул в его сторону руку, дрогнул пальцами.

– Э, ты чего, колдун? – попятился безволосый. – Ты чего? Пошутил я, пошутил малехо…

– А я нет, – сообщил Середин, не сводя с него указательного пальца. – Остынь.

– И е-е-ех! – мотнул головой безволосый, разбежался и, поджав ноги, с воем сиганул через камыши.

– Вижу, с командой ты язык общий нашел, – кивнул Любовод. – Стало быть, за Детку можно не беспокоиться. Тогда и в море идти не страшно. Коли раскидает нас, не пропадете. Да, упредить хотел. Ежели действительно раскидает, то на реке этой встретимся, верстах в двух выше устья. В непогоду лучше подальше от моря быть. А коли и там проток много, то костер сырой жгите. Да сами посматривайте, чтобы наш углядеть. Коршунову сильно не доверяй, он те места еще хуже тебя знает. Ежели решишь, что становиться али уходить надобно, то требуй, чтоб сполнял. И дозоры выстави обязательно! Мало ли чего там, со степняками. В низовье всегда в море от них уйти можно. В общем, при любом сомнении вперед двигайся, и я так же стану. Иначе далеко пройти не получится.

– Так и сделаю, не беспокойся, – кивнул Олег.

– Да будут боги милостивы к путникам и ищущим, ведун. – Любовод отлил глоток вина в пользу богов, а остальное торопливо допил. – Как там моя Зорислава? Может, не стоило никуда ходить в этом сезоне? Там ужо сваты, небось, на пороге. По осени могли бы свадьбу сыграть. Я бы ее в свой дом привел, в объятиях сжал крепко-крепко. Моя бы она тогда стала, точно моя.

– Может, успеем вернуться до осени-то?

– Ох, ведун, хорошо тебе. Все твое всегда с тобой. Мое сердечко в Угличе, а ты свою радость вон, с собой увез.

Урсула от таких слов расцвела, вскочила и побежала к огню выковыривать глину с запекшейся рыбой, вернулась, упала на ковер на колени, протянула усыпанные пеплом комки:

– Угощайся, господин.

– Двадцать гривен! – покачал головой Любовод. – От двадцати гривен отказаться! Любому понятно, сердце тут откушено изрядно. Любовь коварна. Иной раз рабыня краше княгини кажется.

Купец задумчиво покрутил в руке баклажку, махнул рукой, пошел к бочонку и зачерпнул себе копт простого вареного меда. Видать, хотел залить им сердечную рану.

Белорыбица, приготовленная даже таким немудреным способом, оказалась необычайно вкусна. Ароматна, рассыпчата, сочна и жирна одновременно. Уписав свои небольшие кусочки, Олег отправил невольницу отрезать пару ломтей поболее, потом еще раз. Перед вечерней зарей они раскололи последние куски – размерами с футбольный мяч – и истребили полностью, опьянев от сытости не хуже, чем от вина. Впрочем, навеселе были все вокруг – и Олег, как ни хотелось ему поспать на свежем воздухе, поднялся:

– Айда в каюту. Не стоит искушать ближних своих. Они могут оказаться слишком слабы.

Минутой спустя они вошли в капитанскую каморку и… Обнаружили там на постели развалившегося Бутуту.

– У тебя тут уютно, боярин, – похвалил он, хлопая ладонью по медвежьей шкуре. – Знакомая штучка. Раз уж я при тебе оказался, боярин, будь уверен…

– У вас тут, что, солнечный удар у всех случился? – изумился Олег.

– Любовод ведь к тебе меня приставил, бо… Бо… Не дав холопу договорить, ведун прихватил его за шиворот, выволок наружу и сильным пинком отправил за борт. Постучал рукой об руку и удовлетворенно кивнул:

– Любовод прав. На море бывают такие коварные волны… Ох, чую я, добром это путешествие не кончится.