Глава 11

Понедельник выдался куда более хлопотный, чем планировалось, и на протяжении всего этого безумно длинного, заполненного делами и заботами самого неприятного свойства дня Глебу то и дело вспоминалась старая поговорка, гласящая, что понедельник – день тяжелый.

Начиналось все вроде бы в строгом соответствии с планом. Отвез Ирину на работу, чмокнул ее на прощание в щеку и получил ответный чмок, а также дал традиционное, но трудновыполнимое обещание быть предельно осторожным. Затем Глеб вынул из кармана список редакций газет, в которых публиковались "энклапионные" статьи Алексея Дубова, и стал прикидывать, с какой именно начать. За этим занятием его застал звонок генерала Потапчука. Нажимая клавишу соединения, Сиверов бросил взгляд на часы и удовлетворенно кивнул: рабочий день на Лубянке начался меньше часа назад (если он там вообще когда-либо заканчивался), а аналитики уже положили Федору Филипповичу на стол обещанный отчет. Молодцы ребята, оперативно сработали...

Вчерашний день получился хорошим, а вечер так и вовсе великолепным, и сегодня с самого утра Глеб пребывал в бодром, приподнятом настроении. Все шло именно так, как было задумано; звонок Потапчука тоже был предусмотрен планом, и, полагая, что точно знает, о чем пойдет речь, Глеб настроился на привычный обмен любезностями и колкостями, который обычно доставлял обеим сторонам невинное удовольствие.

Все, однако, произошло совсем не так. Тон у Федора Филипповича был деловой и озабоченный, даже мрачный; говорил он отрывисто, слова напоминали команды, отдаваемые не на плацу, а в бою, и уже по тому, как он поздоровался, Глеб понял: все, привет, шуточки кончились, даже не успев начаться.

– Аналитики прислали отчет, – сказал генерал таким тоном, словно сообщал, что здание на Лубянке захвачено террористами, которые в данный момент ломятся в дверь его служебного кабинета. – Статьи действительно написаны Дубовым. С вероятностью около восьмидесяти пяти процентов.

– Что и требовалось доказать – сказал Глеб. – Осталось только уговорить кого-нибудь из редакторов выманить этого клоуна из норы. Например, пригласить его в редакцию для разговора на предмет трудоустройства. На это он должен клюнуть, просто обязан.

– Это ни к чему, – сообщил Федор Филиппович все тем же сухим, отрывистым тоном. – Искать Дубова больше не надо. Он сам нашелся.

– Вот черт, – упавшим голосом сказал Глеб, моментально сообразив, что никаких поводов для оптимизма в этом сообщении нет.

Предчувствие его, увы, не обмануло. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Федор Филиппович со свойственной ему прозорливостью и в силу давно укоренившейся привычки, надеясь на лучшее, всегда быть готовым к худшему, озадачил одного из сотрудников своего отдела регулярным чтением и детальным изучением ежедневных милицейских сводок происшествий по городу на предмет выявления случаев насильственной смерти с применением холодного оружия. Таких случаев в огромной Москве, естественно, каждый день происходило прямо-таки неимоверное количество; пробегая глазами доставляемые ему по утрам выборки из вчерашних сводок, Потапчук всякий раз думал, что это больше похоже на списки потерь в какой-то средневековой войне (его интересовали только резаные, колотые и рубленые раны). Орудия, которыми эти раны были нанесены, отличались большим разнообразием: в сводках фигурировали все виды ножей, от охотничьих до перочинных и даже столовых; попадались топоры, заточки, напильники, сапожные шила, ножницы, вплоть до маникюрных, опасные и безопасные бритвы (слава богу, обошлось без электрических), бутылочные горлышки, именуемые в милицейских протоколах "розочками", сгоряча пущенные в ход вилки и даже одна столовая ложка с заточенным черенком. Все это было не то, и Федор Филиппович осторожно радовался, день за днем не находя в сводках того, что искал.

Но радовался генерал недолго, потому что как раз сегодня он это нашел, а найдя, сразу же связался с упомянутым в сводке райотделом и выяснил подробности.

Ранним воскресным утром некая гражданка Ремизова (шестидесяти шести лет, пенсионерка, вдова), проживающая по такому-то адресу (у черта на рогах, в двух шагах от МКАД), вывела на прогулку свою собаку (карликовый пинчер, сука, восемь лет, глаза навыкате, лапы кривые, хвост отсутствует; характер стервозный, отзывается на кличку "Миледи"). Проходя мимо квартиры номер сорок восемь, которая последние два года сдается внаем и которую недели полторы назад занял новый жилец (молодой, приятной наружности, вежливый, женщин к себе не водил, не дебоширил, из дома выходил редко и вообще вел себя вполне прилично), гражданка Ремизова заметила, что дверь квартиры приоткрыта. Вернее, первой заметила это Миледи, которая никогда не упускала возможности сунуть свой любопытный нос в любую щель и на кого-нибудь тявкнуть, а еще лучше – цапнуть за лодыжку. Воспользовавшись длиной поводка, зловредное животное успело до половины проникнуть в приоткрытую дверь квартиры номер сорок восемь раньше, чем пенсионерка заметила маневр и потянула за поводок.

Никакого сопротивления не последовало: Миледи покинула квартиру номер сорок восемь своим ходом, пятясь на полусогнутых дрожащих лапах и поджав под себя обрубок хвоста. Проделав это, она прижалась к ногам хозяйки, села и, задрав морду, разразилась бешеным, истеричным лаем, который тут же перешел в протяжный, тоскливый вой. При этом любимица пенсионерки Ремизовой от полноты чувств напустила на кафель лестничной площадки лужу такого размера, что ей позавидовал бы даже сенбернар. Времени было шесть утра с какими-то минутами, подъезд еще спал, и старушка, не столько напуганная, сколько раздосадованная очередным фортелем своей норовистой питомицы, недолго думая, дала ей пинка под мокрый поджатый зад. Эта суровая мера, однако, не возымела никакого эффекта: коротко взвизгнув, Миледи продолжила начатый концерт, оглашая подъезд тягучими пронзительными звуками.

Естественно, соседи проснулись, и кое-кто не поленился выглянуть из квартиры и высказать пенсионерке все, что думает по поводу проживающих в многоквартирных домах собак вообще и по поводу этой криволапой стервы Миледи в частности. Правда, настоящего скандала все-таки не получилось, поскольку Ремизовой удалось отвлечь внимание соседей от себя и своей собаки, указав на приоткрытую дверь сорок восьмой квартиры и объяснив, из-за чего поднялся шум.

Москвичи – народ сообразительный, бывалый и видавший самые разные виды. А если кто-то видов почему-либо не видал, то уж слухов наслушался предостаточно. Так что даже у самых агрессивных любителей поспать в свой законный выходной до полудня хватило ума сообразить, что дело тут нечисто: собаки просто так, без причины, на потолок не воют и под себя, как правило, не мочатся. В дверь квартиры номер сорок восемь сначала позвонили, потом постучали, а потом наконец заглянули.

Смельчак, который это сделал, выбрался из квартиры примерно тем же манером, что и Миледи, разве что не стал после этого выть и пачкать кафель. Но лицо у него было такое, что кто-то из соседей, даже не задавая вопросов, бросился к телефону.

В однокомнатной квартире царил полный разгром. Повсюду были разбросаны личные вещи и одежда потерпевшего, а также неимоверное количество разных газет, купленных, как удалось без труда установить по датам их выхода в свет, на протяжении последних полутора недель. На полу рядом со столом валялся зверски раскуроченный портативный компьютер – ноутбук; жесткий диск из него был выдран с мясом и бесследно исчез, а по всей комнате были разбросаны обломки дискет и компакт-дисков. Никаких документов, с помощью которых можно было бы установить личность жильца, в квартире обнаружить не удалось, а сам жилец представиться сотрудникам милиции не мог, поскольку лежал навзничь посреди разбросанного на полу, обильно политого его кровью хлама, и был распорот наискосок, от правого бедра до левой ключицы, как какой-нибудь невезучий карась на разделочной доске.

Дактилоскопирование ничего не дало: кое-где отпечатки пальцев были стерты, а в других местах их было сколько угодно, но все они принадлежали убитому. В милицейской картотеке данные на человека с такими отпечатками отсутствовали; покойник был причислен к многомиллионной армии неопознанных и обычным порядком отправлен в морг. Из улик же, которые могли бы дать следствию хоть какую-то зацепку, в квартире удалось обнаружить только окурок тонкой дамской сигареты со следами светлой перламутровой губной помады на фильтре. Улика была аховая: из нее только и следовало, что в квартире побывала женщина, но случилось это в день убийства или в какой-либо другой день, по окурку, разумеется, установить невозможно. И потом, ведь не женщина его так лихо разделала!

– Гитарист? – дослушав до этого места, осторожно предположил Глеб.

– Это ты мне скажешь, – прозвучало в ответ, – после того, как побываешь в морге и посмотришь на этого покойника. Заодно раздобудь его фотографию и свяжись с Псковом. Пусть этот Стрешнев предъявит ее для опознания кому-нибудь, кто был знаком с Дубовым.

– А надо ли, Федор Филиппович? – спросил Глеб, точно зная, каким будет ответ. – Газеты...

– Да, газеты те самые, со статьями Дубова, но это еще ничего не значит. Собирать номера газет с его писаниной и быть им – это, согласись, не совсем одно и то же. И вот еще что: когда станешь на досуге все это обдумывать, не упусти из вида окурок.

– Думаете, она? "Шерон Стоун"?

– Ну, вот и готов рабочий псевдоним. Слава богу, хоть какое-то продвижение вперед! – проворчал генерал. – Да, Глеб Петрович, боюсь, это она. Похоже, они f с этим гитаристом-потрошителем работают в паре, как Бонни и Клайд, и парочка эта переместилась из Пскова в Москву. Переместилась, надо полагать, вслед за энклапионом.

– Как вы и предсказывали, – добавил Сиверов.

– Не подлизывайся. Отправляйся в морг, потом доложишь, – отрезал Федор Филиппович и прервал соединение.

– Доктор сказал "в морг" – значит, в морг, – печально произнес Глеб, пряча мобильник в карман, и плавно тронул машину.

Ему была знакома страшная рана, начинавшаяся в паховой части правого бедра, тянувшаяся наискосок через все туловище – распоротый живот, аккуратно вскрытую грудную клетку – и кончавшаяся выше ключицы, перерубленной надвое чисто, без осколков. Возникло ощущение, называемое психиатрами дежа вю, и ощущение это усиливалось речами патологоанатома, который практически слово в слово повторял то, что Глеб уже трижды слышал в Пскове: и про тяжелый, а значит, довольно длинный, бритвенной остроты клинок, и про направление удара – снизу вверх, а ни в коем случае не наоборот, что само по себе выглядит очень странно и даже, черт возьми, невероятно, – и про чудовищную силу этого удара, и про рассеченное легкое, и про сердце, без малого разрезанное пополам...

– Послушайте, доктор, – сказал Глеб патологоанатому, на лошадиной физиономии которого обращение "доктор" вызвало тень саркастической улыбки, – это очень важно. Скажите, можно ли уверенно утверждать, что вот это повреждение, – он кивнул в сторону цинкового стола, на котором лежал посиневший труп, – ну, как бы это сказать... уникально, что ли?

Патологоанатом перестал ухмыляться и задумчиво подвигал тяжелой, темной от щетины нижней челюстью.

– Знаете что, – сказал он, суя в зубы "беломорину" и замысловато сплющивая картонный мундштук, – если бы кто-то описал мне это повреждение на словах, я бы, как вы только что выразились, уверенно заявил, что это – брехня, бред сивой кобылы. Сделать такое на операционном столе, предварительно усыпив, а еще лучше – умертвив пациента, – это да, это сколько угодно. Но кому это надо? А чтобы вот так, в бытовых условиях, да еще живого человека, который не станет стоять и молча ждать, пока его распилят надвое... Уму непостижимо! Это надо делать одним мощным ударом, и мне трудно представить человека, способного такой удар нанести. Я бы сказал, что такое в принципе невозможно, но, увы, не могу оспаривать очевидный факт. А факт – вон он. – Обтянутый латексом костлявый палец протянулся в сторону цинкового стола. – Следовательно, кто-то это сделал. Так вот, отвечая на ваш вопрос, скажу так: существование даже одного такого человека удивляет. Второй такой родится не скоро.

– Спасибо, доктор, вы мне очень помогли, – сказал Глеб, дал ему наконец прикурить, с облегчением распрощался и поехал в райотдел.

Здесь он не без труда получил доступ сначала к фотографиям места происшествия, а затем к аппарату факсимильной связи и компьютеру, подключенному к Интернету. Затем связался с Псковом, переслал туда фотографии, разыскал по телефону майора Стрешнева и попросил провести опознание. Поскольку договоренность между ними все еще оставалась в силе и бравый майор с чапаевскими усами до сих пор ждал, когда же, наконец, на его голову водрузят лавры за успешно проведенное сотрудником ФСБ Федором Молчановым расследование, поиск свидетелей и процедура опознания заняли у него всего ничего – часа три, три с половиной, не больше. Глеб не без оснований полагал, что майор при желании мог бы справиться с этим трудным и опасным делом за полчаса, но радовался уже и тому, что процесс не затянулся на неделю.

Ответ, присланный из Пскова, был однозначный: на фотографиях изображен именно Алексей Дубов, и никто иной. Глеб позвонил Федору Филипповичу и доложил о результатах опознания, как-то ухитрившись сдержаться и не ввернуть что-нибудь типа "я же говорил!". После этого Сиверов должен был возобновить не успевшие начаться поиски редакций, с которыми сотрудничал покойный журналист. А времени оставалось в обрез. Главные редакторы – народ трудноуловимый; рабочий день у них ненормированный, пробивать карточки на табельных часах они не обязаны, а уж отчитываться кому бы то ни было, куда пошли и что намерены делать, и подавно. Все это Глеб обдумывал уже на лету, гоня машину по боковым улицам в объезд пробок к ближайшей от него редакции и поминутно поглядывая на часы.

Ему повезло: главный оказался на месте, хотя, когда Сиверов прорвался наконец в его кабинет, уже складывал в портфель какие-то бумаги. Брошенное им "Чем могу служить?" прозвучало не слишком приветливо. Ясно было, что служить Глебу чем бы то ни было он не испытывает ни малейшего желания, а лицам, ответственным за проникновение в его кабинет какого-то постороннего в темных очках, наверняка не поздоровится. Поэтому Сиверов сразу бросил в бой тяжелую артиллерию и танки, предъявив удостоверение, которое еще не успел спрятать в карман после жестокой и кровопролитной схватки с секретаршей.

– Так чем могу? – повторил главный редактор, заметно сбавив тон.

– Меня интересует Алексей Дубов, – сообщил Глеб.

– Впервые слышу, – сказал главный. Мина у него была довольно-таки кислая, из чего следовало, что к правоохранительным органам и в особенности к спецслужбам он относится с предубеждением. В этом он, увы, не был оригинален; Сиверов и сам относился к вышеупомянутым организациям с предубеждением и не знал никого, кто был бы такого предубеждения лишен.

Слепой сверился со своей шпаргалкой и добавил:

– В вашей газете он публиковался под псевдонимом "Александр Долинский".

– Ах, этот!..

Главный редактор поморщился с видом человека, заранее предвидевшего неприятности.

– Ну вот, я так и знал, – сказал он и тяжело вздохнул.

Глеб вспомнил, что именно в этой газете была опубликована одна из самых вздорных статей Дубова, в которой тот прозрачно намекал, что энклапион, возможно, вовсе не был украден какими-то уголовниками, а, напротив, изъят у археологов сотрудниками спецслужб с целью расшифровки содержащегося в нем послания, а в перспективе, понятно, завладения чашей Святого Грааля. А чаша при умелом обращении способна подарить вечную жизнь узкому кругу избранных – высшему руководству страны, например, и, несомненно, руководству спецслужб...

Главный редактор, конечно же, хорошо помнил весь этот почти забытый Сиверовым бред и давно уже, наверное, с тревогой ждал подобного визита. Он явно испытывал сильнейшую неловкость, но сразу поднимать лапки кверху тоже не собирался и потому, не дожидаясь новых вопросов, первым перешел в наступление.

– Хочу вас сразу предупредить, – объявил он, вытряхивая из лежащей на столе пачки сигарету и задвигая ее конец куда-то под усы, – что за мнения, высказываемые авторами в публикациях, а также за достоверность содержащейся в этих публикациях информации редакция ответственности не несет.

– Знаю, – сказал Глеб, – читал. Это напечатано на последней странице, в самом низу... Кстати, очень удобная оговорка. Но я пришел сюда не права качать, поверьте.

– А зачем же тогда? – Главный редактор чиркнул зажигалкой и прикурил, с интересом глядя на Сиверова поверх огонька, который, трепеща, отражался в линзах его очков. – Если вам нужен этот... Как вы сказали – Дубов? Так вот, если он вам нужен, вы обратились не по адресу. Я понятия не имею, кто он, чем дышит и где его искать.

– Но статьи его вы читали?

Главный редактор опять поморщился и так запыхтел сигаретой, словно пытался поставить перед собой дымовую завесу.

– Имел такое удовольствие, – проворчал он сквозь дым. – И вы знаете, у меня сложилось впечатление, что он публиковал свои опусы не только у нас. Я наталкивался на публикации весьма сходного содержания и в других изданиях. Псевдонимы везде разные, но меня-то не проведешь!

– Это хорошо, что вас не проведешь. Просто превосходно! А скажите-ка, если вас не затруднит: вы печатали эти его опусы потому, что данная тема вас заинтересовала, или по какой-то иной причине?

Главный некоторое время смотрел на него сквозь редеющее облако дыма с таким выражением, что было без слов ясно: он уже догадался, что Глеб сам знает правильный ответ на свой вопрос.

– Что мы, ей-богу, как дети, – безнадежно махнув рукой, сказал он. – Давайте говорить начистоту. Деньги лишними не бывают, а за этот свинячий бред очень хорошо платили. И я, поверьте, не положил в карман ни копейки этих денег. Все было официально, по закону. Суммы перечислялись на расчетный счет редакции и направлялись на текущие нужды... Хотите взглянуть на документы?

– Обязательно, но не сейчас. Кто приносил материалы?

– Да никто не приносил. Они приходили по электронной почте, каждый раз с нового адреса.

– А деньги?

– Точно так же, перечислялись через единую банковскую систему. Нынче только бандиты таскают на спине мешки с наличными. Да и то не все. Слушайте, скажите прямо, что вы тут ищете?

– Заказчика, – прямо ответил Сиверов. – Того, кто оплачивал этот, как вы выразились, свинячий бред.

– А зачем?

– Я мог бы не отвечать, – подумав, сообщил Глеб, – но отвечу. Вы сами предлагали не быть детьми. Ну, так и не будьте ребенком! Кто-то компактно, плотным залпом выстреливает целую серию статей примерно одинакового содержания, публикуя их чуть ли не во всех крупных изданиях с приличными тиражами. Вы сами обратили на это внимание, верно? Статьи носят ярко выраженный заказной характер, место на полосе всякий раз щедро оплачивается... Вам не показалось, что это смахивает на рекламную кампанию?

– Признаться, да, показалось.

– И что рекламируется?

– Это что, допрос?

– Это просто предложение пошевелить мозгами. А шевелить вы ими не хотите, потому что уже поняли, к чему я клоню. С таким же успехом вы можете начать печатать объявления примерно такого содержания: "Недорого продам японский телевизор, видеомагнитофон, два мобильных телефона, кожаную куртку, золотую цепочку и обручальное кольцо, все вещи краденые, б/у".

– Ох ты, семь-восемь! – редактор хлопнул себя по лбу. – Как же я, старый дурак, сразу-то... А вы уверены, что это именно так?

– Нет, – ответил Глеб. – Мне просто не с кем было поболтать, вот я и пришел к вам, чтобы скоротать часок, развлекаясь предположениями...

– Вот ведь сволочи! – возмущенно пожаловался главный. – Я чувствовал, конечно, что не надо бы с ними связываться, но такое... Такое я даже предположить не мог!

– А между тем это очевидно, – сдержанно заметил Сиверов.

– Да, вы правы, очевидно. Очевидное – невероятное... Наверное, никто ничего не сообразил именно потому, что в такую наглость просто невозможно поверить. Ну, пускай только еще раз сунутся!..

– Не сунутся, – заверил его Глеб. – Дубов убит. В субботу вечером, у себя на квартире. Жесткий диск его компьютера и все носители информации уничтожены, так что статей такой тематики больше не будет.

Главный редактор, в котором при этом сообщении мгновенно проснулся газетчик, резко подался вперед, и за стеклами его очков вспыхнул хищный огонек.

– А вот это уже тема, – совсем другим голосом сказал он. – Поделитесь информацией?

– Обратитесь в милицию, – посоветовал Глеб. – Может, они поделятся.

– Ну, а хотя бы сослаться на ваши слова мы можем?

– Как я могу вам запретить? Можете, конечно. Вы все можете. В том числе и получить с Лубянки официальный документ с требованием опровержения, выданный на том основании, что упомянутый вами человек в списках личного состава не значится. Вам это надо? Лучшее, что вы можете сделать, – поскорее и как можно аккуратнее замять эту тему. Да тут и заминать ничего не надо, она погаснет сама, как только перестанут выходить эти чертовы статьи... Просто помогите мне выйти на заказчика. Поможете – я вам потом, если захотите, представлю подробный отчет о том, как все было. С фотографиями. А вы, наверное, захотите...

– Уже хочу, – признался главный редактор. – Только я даже не представляю, как на него выйти.

– Эх, вы, охотник за информацией, акула пера, пиранья масс-медиа... Вы что-то говорили о финансовых документах. Там же должны быть номера счетов, с которых поступали деньги...

– Идиот! – воскликнул главный редактор и, еще разок хлопнув себя по лбу ("Недаром он у него такой лысый, – подумал Глеб, с чувством выполненного долга закуривая сигарету, – такого никакая растительность не выдержит!"), схватился за телефон, чтобы позвонить в бухгалтерию.

Уже собираясь уходить, Сиверов заметил на столе у редактора свежий выпуск газеты. Номер был развернут где-то посередине – видимо, редактор коротал конец рабочего дня, просматривая творение рук своих и возглавляемого им коллектива. С разворота на Глеба смотрело мужское лицо, показавшееся ему смутно знакомым, – широкое, грубоватое, с остриженным под машинку черепом и густой, выдающейся вперед, квадратной, как дворницкая лопата, бородищей. Усы с лихо и старомодно закрученными кверху кончиками тоже выглядели очень знакомо. Углядев между бородой и верхним краем какого-то белого балахона поблескивающий металлом высокий кольчужный воротник, Глеб наконец вспомнил, где видел этого человека: вчера, на берегу, где молодежь демонстрировала друг другу силу своих рук и крепость черепов. "ЗАМОСКВОРЕЦКИЕ ТАМПЛИЕРЫ", – гласил заголовок.

"О господи", – подумал Глеб и, постучав по фотографии пальцем, спросил:

– Развиваете тему?

– Помешались все на этих тамплиерах, – буркнул главный редактор.

– Что есть, то есть, – вздохнув, согласился Сиверов.