42

Не то чтобы Мэл больше не верил в Бога.

В прошлом он был религиозным и во время Войны за объединение не раз черпал силы из золотого крестика, который висел у него на шее. Иногда он даже целовал этот крестик – на удачу. Он был убежден, что милосердный Господь его защищает, и эта уверенность позволила ему выбраться из нескольких жутких ситуаций – вплоть до самой битвы в долине Серенити.

Именно тогда все изменилось. Справедливый Бог не позволил бы Альянсу одержать победу, а сторонникам независимости – потерпеть такое сокрушительное, унизительное поражение. Бог ведь не помогает тиранам и угнетателям, верно?

Но, похоже, Он все-таки им помог. И если безоговорочная победа Альянса была частью плана Господа, ну, значит, это был хреновый план, а Он – паршивый Бог.

После долины Серенити вера Мэла была подорвана, и теперь от нее практически ничего не осталось. Пока пастырь Бук был на борту «Серенити», Мэл часто спорил с ним о религии. Пути Господни неисповедимы, возражал Бук, и мы, Его дети, должны просто верить в то, что Он желает нам добра. И, что бы ни утверждал Мэл, пастырь стоял на том, что Богу не свойственна жестокость и мстительность.

– Господь следит за тем, чтобы нам не досталось непосильное для нас бремя, – сказал как-то Бук. – Может, оно и тяжелое, но Он создал нас такими, чтобы мы могли его вынести.

На это Мэл ответил:

– Ну да. Но как было бы приятно, если бы Он время от времени нам помогал. Он ведь всемогущий и все такое, так неужели Он не может протянуть нам божественную руку помощи?

– Мэл, а ты никогда не думал о том, что Он уже это делает? – ответил Бук, загадочно улыбаясь. – Что, если бремя раздавило бы тебя, если бы основную тяжесть не взял на себя Бог?

Прямо сейчас, ведя «крепыша» по бескрайнему лесу, Мэл мечтал о том, чтобы Бог взял на себя часть или даже все дело, которым они сейчас занимались. Более того, ему хотелось, чтобы Господь подал им знак, что они на правильном пути и что они точно найдут доктора Вена среди этих заснеженных пустошей.

Мэл понимал, что он о многом просит. Фактически он хочет, чтобы произошло чудо. Он знал, что тащит за собой трех членов экипажа против их воли, заставляет их помогать ему, несмотря на всю бессмысленность этой затеи.

С другой стороны, как Бог мог допустить, чтобы такая благородная, добрая, прекрасная во всех отношениях женщина, как Инара Серра, умерла столь жуткой смертью? Как это можно назвать правильным или справедливым?

Возможно, Бог просто хотел заполучить ее – и сейчас был занят тем, что готовил ее к отправке на небо. Возможно, он не только безжалостный ублюдок, но еще и жадина.

Как Бук отнесся бы к тому, что Мэл думает о Боге в таких терминах? Пастырь, несомненно, покачал бы головой и сказал что-нибудь вроде: «Наверняка Он слышал и более грубые слова в свой адрес. Полагаю, Он просто не обращает на них внимания. Возможно, Он думает то же самое и о тебе, Мэл, но все равно тебя прощает».

Мэл считал, что Бог – если он существует – скорее, не всепрощающий, а карающий. По крайней мере, именно таким он был, когда речь шла о некоем Малькольме Рейнольдсе.

Когда Мэл погрузился в эти размышления, двигатель «крепыша» начал сбоить. Машина сбросила скорость.

Мэл сдвинул ручку газа вперед, думая, что гусеницы просто наткнулись на необычно глубокий сугроб и нужно чуть-чуть увеличить мощность.

«Крепыш» продолжал замедляться и уже практически еле полз.

Мэл посмотрел на индикатор топлива: оставалась еще четверть бака. Он постучал по стеклу – на тот случай, если индикатор забарахлил, – но стрелка не сдвинулась.

«Крепыш» остановился. Его двигатель захлебнулся и умолк.

– Мэл, в чем дело? – донесся сзади голос Джейна. – Почему мы остановились?

– О боже! – прошипел Мэл.

Это было не проклятие.

Это было скорее обвинение.