Я отправляю Дилану сообщение. Позвони мне, как только сможешь! Я кое-что нашла! Проходит пять минут, но он так и не отвечает, и я решаю позвонить. В моем сознании постепенно формируется теория. И мне необходимо с кем-то ею поделиться, пусть даже я и услышу в ответ, что сошла с ума. Но в том-то и дело — я вовсе не сумасшедшая. Хотя в данной ситуации безумие было бы предпочтительней. Выйдя наружу, я прислоняюсь к одному из каменных львов у входа в библиотеку и набираю номер Дилана. Мне отвечает автоответчик. Я оставляю сообщение, взволнованно шепча в трубку: — Дилан, где ты? Я разузнала кое-что о жильцах Бартоломью. Они не те, за кого себя выдают. Мне кажется… Мне кажется, я знаю, что здесь происходит, и это по-настоящему страшно. Прошу тебя, перезвони, как только услышишь это сообщение. Я кладу трубку и поднимаю взгляд к небу. Полная яркая луна висит так низко, что шпиль Крайслер-билдинг рассекает ее пополам. В детстве мы с Джейн обожали полнолуния и лунный свет, проникающий в окно ее спальни. Порой мы дожидались, пока родители уснут, чтобы постоять вместе в омывающем нас белоснежном сиянии. Теперь это воспоминание омрачают мысли о том, что делали в полнолуние члены Золотой Чаши. Еще одна частичка моего прошлого с Джейн осквернена, как и Бартоломью. Я поворачиваюсь, чтобы зайти обратно в библиотеку, но тут звонит телефон, который я все еще крепко сжимаю в руке. Дилан наконец-то отозвался. Но, когда я отвечаю на звонок, то слышу незнакомый голос. Женщина говорит несколько опасливым тоном. — Это Джулс? — Да. Секундное молчание. — Джулс, это Бобби. — Кто? — Бобби. Из приюта для бездомных. Тут я наконец-то вспоминаю. Бобби, добрая и веселая женщина, с которой я познакомилась два дня назад. — Как поживаешь? — Помаленьку. Новый день, новые мысли. Все как завещала Элеонора Рузвельт. Слушай, я не против поболтать, но позвонила не за этим. Мое сердце, едва-едва успокоившееся, снова начинает суматошно колотиться. Кровь ускоряется в жилах. — Ты нашла Ингрид? — Кажется, — отвечает Бобби. — К нам пришла девушка. Похожа на ту, которая на фото. Но, может, это и не она. Выглядит гораздо более потрепанной. Если честно, Джулс, она смахивает на огородное пугало. — Она сказала, что ее зовут Ингрид? — Да она вообще не шибко разговорчива. Я пыталась с ней поболтать. Она меня послала. Это не похоже на Ингрид. С другой стороны, я понятия не имею, через что ей пришлось пройти. — Какого цвета у нее волосы? — Черного, — говорит Бобби. — Крашенные. И очень неумело. Одну прядь она пропустила. Я сжимаю телефон еще крепче. — Ты ее видишь? — Ага. Сидит на койке, прижимает колени к груди, ни с кем не говорит. — Ты можешь разглядеть, какого цвета непрокрашенная прядка? — Секунду. — Голос Бобби отдаляется. — Да, кажется. — И какого? Я задерживаю дыхание, готовясь быть разочарованной. Я привыкла не ждать ничего хорошего от жизни. — Голубого, насколько я вижу, — говорит Бобби. Я выдыхаю. Это Ингрид. — Бобби, мне нужна твоя помощь. — Я попытаюсь. — Не дай ей уйти, пока я не приду, — говорю я. — Любой ценой. Хоть свяжи ее, если придется. Я скоро буду. Я сбегаю вниз по ступеням библиотеки и мчусь на 42-ю улицу. Приют в десяти кварталах на север и нескольких кварталах на запад. Я бегу, игнорируя светофоры, и мне удается добраться за двадцать минут. Бобби ждет меня снаружи. Она по-прежнему одета в кардиган и брюки защитного цвета и стоит на некотором отдалении от группы курильщиц, с которыми я говорила два дня назад. — Не волнуйся, она все еще внутри, — говорит Бобби. — Она с кем-нибудь говорила? Бобби качает головой. — Не-а. Молчит. Но выглядит напуганной. Мы заходим внутрь — женщина за потертым стеклом видит, что я вместе с Бобби, и не задает никаких вопросов. Сегодня людей в бывшем спортзале заметно больше, чем в прошлый раз. Почти все койки заняты. На свободных лежат чьи-то чемоданы, пакеты, потертые подушки. — Вон она, — говорит Бобби, указывая на койку в дальнем углу спортзала. На ней, прижав колени к груди, сидит Ингрид. За прошедшие три дня изменились не только ее волосы. Она вся выглядит мрачнее, грязнее. Словно поблекшая версия себя прежней. Ее волосы — черные, за исключением той самой предательской голубой прядки, — повисли немытыми сосульками. Она одета в те же самые джинсы и рубашку, в которых я видела ее в последний раз, но они успели запачкаться за несколько дней носки. Лицо у нее чистое, но обветренное, словно она слишком долго пробыла на улице. Ингрид оборачивается и смотрит на меня; в ее покрасневших глазах мелькает узнавание. — Джуджу? Она вскакивает с койки и заключает меня в объятия. — Что ты здесь делаешь? — говорит она, явно не собираясь меня отпускать. — Ищу тебя. — Ты же ушла из Бартоломью, да? — Нет. Она отстраняется и отходит на пару шагов, глядя на меня с явным подозрением. — Скажи, что они тебя не завербовали. Поклянись, что ты не одна из них. — Клянусь, — говорю я. — Я хочу тебе помочь. — Не получится. Мне уже не помочь. — Она падает на ближайшую койку, закрывая лицо руками. Ее левая ладонь трясется. Даже когда она сжимает ее правой, грязные пальцы все равно продолжают дрожать. — Джуджу, тебе нужно оттуда убираться. — Я так и планирую, — говорю я. — Нет, прямо сейчас, — настаивает она. — Беги так далеко, как только сможешь. Ты не знаешь, кто они такие. Я знаю. Мне кажется, я знала уже довольно давно, только боялась осознать. Но теперь все, что я узнала за последние несколько дней, встает на свои места. Как только что проявленная фотография. Жуткое изображение медленно проступает на белой бумаге. Я знаю, кто они такие. Возрожденная Золотая Чаша.40