Глава шестнадцатая

Нам всем, и мне, и детям, необходимо на денек уехать из Годлина, решила я. Я задыхалась под бременем бесчисленных тайн, кои обитатели деревни скрывали от меня, проговариваясь, только если надавить. Теперь я вполне уразумела, отчего предыдущая гувернантка, мисс Беннет, ища себе замену, прибегла к закулисной методе. Надо полагать, она тоже узнала о судьбе четырех своих злополучных предшественниц и более не смогла здесь оставаться. Неизвестно, выпадало ли на ее долю столько же «несчастных случаев», сколько свалилось на меня. В самые низменные минуты я подумывала последовать ее примеру: отослать объявление в газету, притвориться хозяйкою дома, указав лишь инициал взамен имени, данного при крещении, и найти ту, кто избавит меня от этого груза. Вовсе не исключено, что немало молодых женщин в этом мире добиваются перемены своих обстоятельств. Если удача мне улыбнется, я, как и мисс Беннет, смогу убраться из Годлина уже через неделю.

Одно лишь останавливало меня — дети. Говоря точнее, Юстас. С самого прибытия, обнаружив, что отпрыски семейства Уэстерли совершенно всеми оставлены, я сочла себя обязанной о них заботиться. Чем ближе знакомились мы, тем более моя ответственность росла, а к Юстасу я прониклась чем-то похожим на любовь, ибо он был прелестным ребенком, легко дарил меня улыбкой или не по годам проницательным замечанием, положительно тревожился, наблюдая все, что творилось вокруг, и постигая происходящее не лучше меня. Изабелла — случай посложнее. Она была со мною дружелюбна, неизменно вежлива, но откровенно мне не доверяла. Она никогда не поднимала забрала — быть может, прежде ей доводилось ослаблять бдительность и ее постигло разочарование, — и с нею я сблизилась не так, как с ее братом. По каковой причине между нами подчас пробегала кошка.

В такие минуты я размышляла, сколь иначе сложилась бы моя жизнь, не умри во младенчестве моя сестра Мэри. Быть может, это стремление опекать детей, не только Уэстерли, но и маленьких девочек, доверенных мне в Святой Елизавете, — следствие потери сестры, даже не успевшей узнать о моем существовании? Я гнала от себя эту мысль, но она поселилась в недрах моего существа. Шепот душевной моей нужды звучал неумолчно.

Руки заживали, и спустя неделю миссис Ливермор — очевидно, отныне ее надлежало звать сиделкой Ливермор — помогла мне снять плотные бинты, наложенные доктором Токсли. Глядя, как разматывается марля, в сердце своем я трепетала, страшась того, что вот-вот откроется взору. Я наблюдала за лицом миссис Ливермор, и, хотя она тщилась сохранить невозмутимость, гримаса исказила ее черты, — гримаса, давшая мне понять, что, хотя сиделке и выпадали в жизни малоприятные зрелища, руки мои не уступают худшим из них.

— Ну как? — спросила я, боясь взглянуть сама, однако деликатностью сиделка не отличалась.

— Глаза-то и свои есть, мадама, — проворчала она. — Сама и глянь.

На миг я зажмурилась, глубоко вдохнула и глянула. Руки, на неделю забинтованные, были сейчас красны и болезненны, пожелтели от остатков болеутоляющей мази, и я понимала, что отчасти все это исцелится, однако знала также, что рубцы, эти воспаленные алые полосы, пребудут навсегда. Ожоги оказались чересчур тяжелы. Мои годлинские шрамы. Призрак — ибо я совершенно уверилась, что природа его такова, — этот странный фантом, негодовавший на мое присутствие в Годлин-холле, ошпарил меня, и я навеки сохраню свое увечье. Я попыталась согнуть пальцы, и они, к моему облегчению, согнулись, хотя боль была до крайности остра. Хорошо, что хотя бы сохранилась чувствительность. Могло быть и хуже.

— Пока так и оставь, — велела миссис Ливермор, полоща бинты в раковине. — Пущай проветрятся. Чутка погоди — и отпустит.

Естественно, призрак уже немало страшил меня. Он спихивал меня с костотряса, выталкивал в окно спальни, превращал ледяную воду в кипяток. К тому же, полагала я, он был в ответе за то, что по прибытии в Норфолк я едва не упала под поезд. Призраку было ведомо, кто я такая. Быть может, он последовал за мисс Беннет на вокзал, постиг, что я ее преемница, и решил избавиться от меня, прежде чем я доберусь до Годлин-холла. Да, признаю: я страшилась его, однако сила и упорство не покидали меня, и я была полна решимости не поддаться.

И я ни за что не дозволю ему навредить детям; это, впрочем, в его намерения, похоже, и не входило.

Доктор Токсли привез банку густой белой мази, велел неделю осторожно втирать ее каждые шесть часов, и я была признательна ему за такую заботу, ибо мазь снимала жжение, то и дело ожесточавшееся. Лишь через день-другой после моего злосчастья, более или менее окрепнув, я решила совершить поездку.

— Нам не полагается отсюда уезжать, — сказала Изабелла, когда дети позавтракали и я изложила им свой замысел. Она принесла за стол «Путешествие Пилигрима» Баньяна ^[32]— поразительный выбор для девочки в столь нежном возрасте. Я сама приступала к нему год назад, но сдалась под натиском смертельной скуки. — Нам полагается быть здесь. В доме.

— В жизни не слыхала подобного вздора, — заявила я, допивая чай, но к Изабелле не поворачиваясь. — Это кто сказал?

Она не ответила, лишь отвернула лицо и продолжала задумчиво жевать гренок. Пес Перец снаружи поскребся в дверь, взвизгнул и убежал.

— Нездорово целыми днями торчать в четырех стенах, — прибавила я. — Свежий воздух чудесно оживляет душу.

— Мы выходим играть, — возразил Юстас.

— Разумеется, — сказала я. — Но исключительно в саду. Вам не хочется сменить обстановку?

— Нет, — отвечала Изабелла.

— Я не против, — одновременно с нею произнес Юстас; сестра одарила его испепеляющим взором, и мальчик слегка съежился. — Ну правда, — пробубнил он, ни к кому не обращаясь.

— Нынче уроков не будет, — решительно сказала я; последнее слово должно остаться за мною. — Нынче будет экскурсия. Это ведь тоже важно для образования, не так ли? Я всегда водила маленьких девочек в палату общин на дневную экскурсию в конце года, а один раз нас даже допустили на Гостевую галерею.

— Куда экскурсия? — с подозрением осведомилась Изабелла.

— В деревню, наверное, — сказал Юстас, уже заскучав.

— Боже мой, конечно нет, — сказала я. — Мы эту деревню сто раз видели. Хотите, я попрошу мистера Хеклинга запрячь коляску и отвезти нас в Норвич? Меньше двух часов пути, и мы полдня сможем любоваться городом.

— А что в Норвиче? — спросил Юстас.

— Наверняка много чего, — сказала я. Сама я в Норвиче была лишь проездом в первый вечер. — Там есть торговые лавки и лужайки. Музей-другой. Огромный городской собор. В библиотеке вашего отца я нашла книгу о Норвиче.

При упоминании отца Изабелла повернулась ко мне и слегка сощурилась. Я тотчас смутилась: быть может, она не желала, чтобы я пользовалась библиотекой. Или ей не по нраву, что я заговорила о ее отце. Однако из Годлин-холла меня гнало и его присутствие. Я сочувствовала бедняге, он несомненно заслуживал отдохновения мирной смерти, а не пытки в ужасном заточении под крышей дома, но меня наполняла неприязнью мысль о том, что он поблизости, с хрипом втягивает воздух, с трудом ест и за всеми его нуждами личного и прочего свойства следит миссис Ливермор. Пожалуй, во мне говорило бессердечие, но ведь я была молода. Лучше бы он лежал в больнице, а не в одном доме со мною, хотя дом этот и принадлежит ему. Противоестественно, полагала я, что обитаем мы здесь вчетвером, однако лишь трое изо дня в день видятся друг с другом.

— Еще в Норвиче есть замок, — продолжала я. — В одиннадцатом столетии его повелел выстроить Вильгельм Завоеватель. Можно погулять там и счесть это уроком истории. Тебе же наверняка понравится, Юстас?

— Да, — поразмыслив, кивнул он. — Очень-очень.

— Значит, договорились.

— Нам полагается быть здесь, — повторила Изабелла.

— А сегодня нас здесь не будет, — возразила я, встала и принялась убирать тарелки. — Приготовьтесь, а я поговорю с Хеклингом.

Я затылком чувствовала, как Изабелла из-за стола прожигает меня взглядом, но не желала оборачиваться. Через окно я взглянула в сад: из-за дерева появилась лисица, огляделась и спряталась за кустом. Позади меня тяжко замаячил призрак, надавил мягко, затем сильнее, словно чьи-то костяшки мяли мне мускулы, но едва я развернулась, все исчезло. Я сглотнула и поглядела на детей, выдавила улыбку, сделала вид, будто ничего не произошло.

— Вот так, — сказала я.

— Раз уж надо куда-то ехать, — сказала Изабелла, — я бы лучше съездила в Большой Ярмут. Если ехать совершенно необходимо, — прибавила она.

— В Большой Ярмут? — переспросила я, удивленная ее внезапным интересом. — Почему туда?

Она пожала плечами:

— Там пляжи. Можно строить песочные замки. Я всегда хотела туда съездить, но нам так и не удалось. Мисс Беннет обещала нас свозить, но не свозила. Солгала нам.

Я поразмыслила; собственно говоря, я и сама подумывала про Большой Ярмут, но отвергла эту мысль в пользу Норвича, предположив, что детям любопытно будет поглазеть на витрины городских лавок. Теперь же, поскольку Изабелла заинтересовалась, по справедливости мне надлежало уступить, и я кивнула.

— Вот и хорошо, — сказала я. — Можно, пожалуй, и туда.

— А как же замок? — возмутился Юстас, обиженно выпятив губу.

— В следующий раз, в следующий раз, — сказала я. — У нас с вами предостаточно времени. Может, съездим в Норвич на будущей неделе. А сегодня послушаемся Изабеллу и посетим Большой Ярмут.

И мы отправились в путь. Хеклинг довез нас до вокзала Торп, а оттуда мы доехали поездом за каких-то сорок минут, через Бранделл и Лингвуд; зелень полей пролетала мимо, и душа моя безмятежно воспарила. В Экле молодая мать с двумя маленькими детьми зашла в вагон, и я уже предвкушала возможность в кои веки побеседовать со взрослым человеком, но, как только двери захлопнулись, дети, мальчик и девочка, близнецы, если я не ошиблась, неизвестно почему разрыдались. Изабелла и Юстас наблюдали, как наша спутница утешает своих отпрысков, но слезы их высохли, лишь когда вся троица встала и ушла из вагона. Я возликовала, когда вновь наступила тишина.

Приятно было сидеть и глядеть в окно, ни с кем не ведя бесед. В вагоне мы остались одни, и дети развлекались настольной игрою, которую прихватили с собой, а я созерцала пейзажи и временами ныряла в «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо» мистера Дефо, которую, вновь рискуя вызвать неодобрение Изабеллы, позаимствовала из библиотеки ее отца.

День стоял солнечный; чем более удалялись мы от Годлина, тем краше становилась погода. На перроне в Большом Ярмуте я полной грудью вдохнула свежий воздух. Безотлучно пребывая в Годлине, я и не постигала, сколь там душно, и решила по возвращении попросить Хеклинга отныне заходить в дом и днем открывать хотя бы некоторые окна. (Сама я немало опасалась их отворять еще с происшествия в спальне и предпочитала к ним даже не приближаться.) По видимости, смена обстановки пришлась по душе и детям; Изабелла заметно повеселела. Она непринужденно щебетала, а Юстас так взирал на песок и море, словно готов был бежать, пока не упадет в изнеможении, — точно пес, что привык к дому и поводку, но внезапно очутился на воле в горах и, охваченный счастьем свободы, в восторге носится вверх-вниз по камням.

— Это все благодаря тебе, Изабелла, — сказала я; мы добрались до пляжа, преодолели деревянный заборчик и зашагали через дюны. — Кому нужен душный ветхий Норвич, когда на свете есть такое?

— Энн Уильямс хорошо отзывалась о Большом Ярмуте, — отвечала та, сняв туфли и погрузив ступни в песок. Юстас последовал ее примеру, а я подобрала его туфли с чулками и запихнула к себе в сумку. — У нее было счастливое детство, у Энн Уильямс. Так она говорила. О счастливом детстве обыкновенно читаешь в книжках, не так ли? В настоящей жизни его не бывает.

— Энн Уильямс? — переспросила я, впервые услышав это имя. — Кто это? Твоя подруга?

— У меня нет подруг. Я уверена, вы это заметили, Элайза Кейн. (Я отвела взгляд, не придумав уместного ответа.) Энн Уильямс — наша третья гувернантка, после мисс Голдинг, но до мисс Харкнесс.

— А, — сказала я. — Понятно.

— Энн Уильямс мне нравилась, — заметила Изабелла. — Какое синее! — прибавила она, глядя на море, и лицо ее засияло редкой радостной улыбкою. — И такие чудесные волны. Пожалуй, я искупаюсь.

— Мисс Уильямс играла со мною в прятки, — прошептал Юстас, дернув меня за рукав. — Завязывала глаза, считала до пятидесяти, а потом меня искала. Ни разу не нашла, конечно. Я хорошо прячусь.

— Не сомневаюсь, — сказала я, желая сменить тему. Мне еще предстояло уяснить историю предыдущих гувернанток. Для сего требовалось очередное свидание с мистером Рейзеном, однако прежнее рвение оставило меня, и я откладывала встречу, сомневаясь, что желаю узнать все, хоть и почитая это своим долгом.

— Я взяла купальный костюм, — сообщила Изабелла. — Можно искупаться?

— Не вижу, что может помешать, — отвечала я. — А ты, Юстас? Хочешь купаться?

Он помотал головой и крепче вцепился в меня.

— Юстас не любит воду, — пояснила Изабелла. — А я всегда любила. Мама говорила, в иные времена я стала бы русалкой.

Я посмотрела на нее — она слегка побледнела; обыкновенно девочка ни словом не поминала родителей, и, однако, сейчас высказалась таким вот манером. Она сглотнула и отвернулась — без сомнения полагая, что я разглядываю ее, и не желая встретиться со мною глазами.

— Я переоденусь за дюнами, — крикнула она, убегая от нас. — Я быстро.

Не желая ее смущать, мы с Юстасом удалились и, набредя на островок чистого белого песка, сели, дабы понаблюдать, как она будет плавать. Я словно очутилась в раю — я сидела на песке, солнце согревало мне лицо, чистый морской воздух наполнял грудь. Ах, если бы здесь поселиться, думала я. Мы бы каждый день приходили на пляж, в любую погоду. Смыли бы скверну Годлин-холла.

Вскоре мимо нас промчалась Изабелла в купальном костюме, и на мгновенье мне привиделось, какой станет она спустя десятилетие, в мои годы. Разумеется, решительно иной — в отличие от меня, она вырастет красавицей. Молодые люди будут наперебой добиваться ее руки, и, вероятно, она разобьет немало сердец, прежде чем отыщет то единственное, что пожелает холить и лелеять. Бесспорно, лишь весьма особенный молодой человек сумеет пробудить и сохранить ее любовь.

— Красиво здесь, да? — сказала я, и Юстас кивнул. — Ты вообще никогда не плавал?

— Один раз, когда был маленький, — отвечал он. — У меня не получалось. Дно пропадало, и я пугался.

— Плавать не очень трудно, — заметила я. — Просто нужна уверенность. Мы, знаешь ли, обладаем естественной плавучестью. (Он взглянул на меня и насупился, не понимая.) Мы от природы не тонем, — объяснила я. — Многие взрослые утверждают, будто не умеют плавать, но знаешь ли ты, что, если бросить младенца в море, он поплывет без малейшего труда?

— Зачем бросать младенца в море? — немало ужаснулся он.

— Да нет, я не предлагаю. Я лишь хотела сказать, что тела наши прекрасно умеют то, чего впоследствии мы учимся страшиться. Одно из самых огорчительных свойств взросления. Боимся больше, умеем меньше.

Он поразмыслил и потряс головою, словно мысль эта оказалась чересчур для него сложна. Он горстями зачерпывал песок, медленно сыпал его на голые ноги, пока те не исчезали вовсе, а затем медленно их сгибал, и они появлялись вновь, словно чудовища из трясины. Очевидно, это его забавляло, потому что всякий раз он улыбался.

— Я рада, что мы можем побыть вдвоем, Юстас, — сказала я, помолчав. — Я хотела поговорить с тобой.

Он не взглянул на меня и не бросил своей игры, но я видела, что он слушает. Я задумалась — как лучше спросить? Уже несколько дней я размышляла об этом и ждала подходящей возможности.

— Помнишь тот день, когда я обожгла руки? — спросила я. Он не ответил, но я прочла подтверждение в его молчании. — Ты кое-что сказал тогда, — продолжала я. — Про старика.

— Да? — невинно спросил он.

— Да, Юстас. Ты сказал. Когда поранил коленку и пришел в дом.

— Я упал, — отвечал он, припоминая, и поджал правую ногу, дабы осмотреть царапину; она, однако, и в помянутый день была невелика, хотя и слегка кровоточила, а теперь зажила вовсе.

— Верно. Ты упал. Потому что увидел старика.

Он глубоко вздохнул, так при этом засопев, что я даже испугалась. Я помолчала. Если он не желает об этом говорить, быть может, напрасно я настаиваю. Но нет, решила я, моя работа — приглядывать за детьми, заботиться об их благополучии, и если нечто расстроило его, мне потребно об этом знать.

— Юстас, — сказала я. — Ты меня слушаешь?

— Да, — тихо сказал он.

— Расскажи мне о старике. Где ты его видел?

— Он стоял на дорожке. Между двумя большими дубами.

— Значит, он пришел в поместье из-за деревьев? — спросила я.

— По-моему, нет. По-моему, он просто там стоял. На дорожке.

Я нахмурилась:

— Ты его знаешь?

— Нет, — сказал Юстас. — То есть да, я его раньше видел, но не знаю, кто он.

— Значит, он не из деревни?

— Может, из деревни, — пожал плечами Юстас. — Не знаю.

— Может, он друг мистера Хеклинга?

— Может.

— И что он тебе сказал? — продолжала я. — Этот старик? Он тебя чем-то расстроил?

— Он ничего не сказал. Смотрел на меня, и все. Я думал, он смотрит на меня. А потом сам на него посмотрел и понял… ой, глядите! Изабелла машет.

Я поглядела в море — и в самом деле, Изабелла нам махала. Я помахала в ответ. Надо бы повнимательнее за ней присматривать, напомнила я себе. Впрочем, она опустила руку, нырнула в прибой, изящно поплыла, и я увидела, что пловчиха она сильная — быть может, мать была права — и ничего с нею не случится.

— Что ты понял, когда на него посмотрел? — спросила я, вновь повернувшись к Юстасу, и тот встал, смахнул с ног песок и воззрился на меня в испуге.

— Я про это не хочу, — сказал он.

— Почему?

Он снова тяжело вздохнул; разговор ужасно угнетал его, однако я полагала, что необходимо выспросить все.

— Если он смотрел не на тебя, — продолжала я, — на кого же он смотрел? Может, он смотрел на дом? Может, хотел нас ограбить?

— Ничего не ограбить, — возразил Юстас. — Говорю же, он старик.

— Ладно, и какой старик? Как он выглядел?

— Обычный старик, — сказал он. — Не очень высокий. Сутулый немножко. С бородой.

Я вздохнула. Этот словесный портрет описывал почти всех стариков, что встречались мне в жизни.

— Юстас, — сказала я, положив руку ему на плечо; он взглянул на меня, и губы его задрожали, в глазах набухли слезы. — На кого он смотрел?

— Там никого не было, — в конце концов выдавил он. — Только мы с Изабеллой. Но он смотрел нам за спину и говорил, что она должна уйти.

— Кто должен уйти?

— Да не знаю! — закричал Юстас. — Он только сказал, что она должна уйти. Что ей тут делать нечего.

Я нахмурилась. Тысяча догадок и объяснений роилась у меня в голове, но любопытнее всего было предположение, что неведомый этот старик обращался к призраку. Что он видел дух в физическом его воплощении. Однако, если его видел старик, отчего же не видела я?

— Юстас, — твердо сказала я ему. — Если ты опять увидишь этого старика или тебе почудится… как бы это сказать… нечто незнакомое, некто тебе неизвестный, настоятельно прошу тебя…

— Глядите, — сказал Юстас и указал вдаль, откуда к нам подбирался черный силуэт. Изабелла все еще плавала, уже ближе к берегу. Я снова перехватила взгляд Юстаса и всмотрелась в то, что на нас надвигалось. — Собака, — тихо сказал мальчик. — Она хочет нас укусить.

Пес и впрямь мчался к нам во весь опор. Я огляделась — быть может, хозяин поблизости и его зовет, — нет, на пляже мы были одни. Пес бежал к нам, и я встревожилась; хотелось вернуться на тропинку, но я, разумеется, знала, что злую собаку бегство только разозлит. Лучше с нею подружиться, показать, что мы не желаем ей дурного.

Я уже отчетливо различала собачью морду, и морда эта словно явилась из ночных кошмаров. Угрюмый черный пес, чернее ночи, вывалил из пасти ярко-розовый язык. Он залаял, да так свирепо, что сердце затрепетало у меня в груди, а дыхание оборвалось.

— Не беги, Юстас, — тихо сказала я, обняв его за плечи, желая защитить. — Ни в коем случае не беги. Если замрешь, она тебя не укусит.

— Она и не хочет кусать меня, — спокойно отвечал Юстас; он разглядывал собаку, а на меня вовсе не смотрел. Я снова покосилась на море — выходя из воды, Изабелла разглаживала купальный костюм и наблюдала за нами.

Пес приблизился почти вплотную. Остановился, упер лапы в песок, и из глубин его нутра исторгся низкий гортанный рык. С губ его срывались слюнные сталактиты.

— Хороший песик, — примирительно сказала я. — Хорошая собачка.

Я потянулась ее погладить, успокоить, но собака гавкнула так злобно, что я отдернула несчастную свою обожженную руку и еще крепче обхватила Юстаса. Это лишь больше раззадорило собаку — она пустила слюни, заскулила, а потом залаяла так грозно, что меня охватила паника. Псина бросилась, еще не атакуя, но внезапный ее рывок разлучил нас с Юстасом, и собака встала между нами; глазом не поведя на мальчика, всю свою черную ярость она обратила на меня.

— Ну пожалуйста, — сказала я, понимая, сколь нелепо уговаривать собаку, напрочь лишившуюся рассудка, но что мне оставалось? Лишь умолять — умолять о пощаде. — Прошу тебя.

Левой задней лапой зверюга поскребла по песку, присела, нагнув голову и вперив глаза в меня, и я поняла, что страшный миг не за горами. Пес в считанные секунды прыгнет, и тогда выбора у меня не будет. Либо убить его, либо самой погибнуть. Я безмолвно вознесла молитву и напружинилась, готовясь защищать свою жизнь.

— Уходи! — из ниоткуда раздался голос; к моему потрясению, между нами возникла Изабелла. — Уходи, — повторила она. — Слышишь меня? Кыш.

Пес слегка попятился, в негодовании заскулил, однако девочка не пожелала слушать его возражений.

— Оставь нас в покое! — крикнула она. — Слышишь?

Повторять не пришлось. Пес развернулся и, разгромленный, потрусил прочь, точно наидобрейший, наипослушнейший домашний питомец. В изумлении я опустилась на песок, а Изабелла обернулась ко мне, и во взгляде ее неодобрение мешалось с презрением.

— Вы ведь не боитесь собак? — спросила она. — Им просто надо показать, кто тут хозяин.