Это началось две недели назад, когда он дежурил на «Скорой». Вечером его вызвали в высотку на Котельнической набережной к больному со смешной фамилией Зелепукин.

Состояние больного не могло вызвать даже и тени улыбки – он страдал раком печени и медленно умирал, по-видимому, слишком медленно, потому что после того, как врач ввел ему обезболивающее и, следуя неукоснительной привычке, отправился в ванную вымыть руки, и состоялся тот шокирующий разговор.

Хмурясь и глядя в одну точку, он намыливал руки, стараясь не забрызгать рукав белого халата. По легким шагам, раздавшимся за спиной, врач понял, что в ванную вошла хозяйка. Ему неприятна была такая неделикатность, но он ничем не выказал своего неудовольствия и с превеликой тщательностью стал смывать мыло с ладоней.

– Возьмите вот это полотенце, – сказала хозяйка. – Оно чистое.

Он сухо поблагодарил и принял из рук хозяйки полотенце, избегая смотреть ей в глаза. Женщина внимательно разглядывала его, не испытывая, кажется, ни капли стеснения при этом. Он был готов отреагировать на это беззастенчивое разглядывание раздраженной тирадой, но что-то удерживало. И он только пристально посмотрел на женщину. Впервые.

У нее были правильные, может быть, даже идеальные черты лица, сильно подпорченные временем и привычно жестким выражением. Дорогой домашний халат с тисненым рисунком на лиловой ткани подчеркивал, даже выпячивал, ее безвозвратно потерянную красоту – желтушность кожи, морщины на шее, поблекшие сухие волосы. Однако самоуверенности и властности ей было не занимать.

– Я хочу поговорить с вами о муже, – произнесла она категорическим тоном. – Федор Никодимович безнадежен. Он страдает. Страдаю я сама. Медицина не может помочь. Вы это отлично понимаете. Так вот ответьте – стоит ли продолжать его страдания?

* * *

Как ни странно, врач понял ее с полуслова. Однако, как оказалось, понял он не все. Возвращая использованное полотенце, он совершенно равнодушно осведомился:

– Но чего же вы от меня хотите? Эти вопросы решает господь бог – на небесах... а не мы с вами.

– Но вы же умный человек! – негодующим шепотом произнесла хозяйка. – Богу нет до нас никакого дела. Мы сами вершим свою судьбу!

– Не предлагаете же вы мне вершить судьбу вашего мужа? – недовольно сказал он, начинавший уже тяготиться этим нелепым препирательством.

– Именно предлагаю! – отрезала женщина. – Не даром, конечно. Я заплачу вам. Очень хорошо заплачу...

– Ну-у, уж это вы... – неуверенно пробормотал он, инстинктивно оглядываясь. – Эвон куда вы махнули! Это не предмет для обсуждения, понимаете?

Их глаза встретились. Взгляд женщины был пуст и спокоен. Он почувствовал, что их обоих связывает что-то общее, чему трудно подобрать название, – что-то безысходно страшное и неодолимое.

– Я не собираюсь ничего обсуждать, – заявила женщина. – Обдумайте мое предложение. Только не тяните с этим слишком долго – можете опоздать. Здесь нет никакого риска. Не будет ни претензий родственников, ни вскрытия, разумеется.

Она протянула ему какую-то бумажку.

– Что это? – спросил он, нервничая.

– Это мой телефон. Звоните в любое время.

Поколебавшись, он взял записку. По губам женщины пробежала легкая усмешка.

– Только не затягивайте, – еще раз предупредила она. – Не все такие мямли, как вы. Можете опоздать. И будете кусать свои протертые локти.

Он был готов сквозь землю провалиться. Он не понимал, зачем взял номер телефона, зачем не выбросил бумажку сразу, выйдя на улицу. Он понял только теперь, жарким июньским утром, что уже тогда принял решение и просто боялся признаться в этом самому себе. Две недели ушло только на то, чтобы победить этот страх. Осознав это, он снова испугался. Теперь врач боялся одного – что опоздал. Заказ давно передали другому, а он опять остался с носом. Доктор порывисто сел на постели и озабоченно огляделся. Убогая обстановка его жилища вызывала в нем что-то вроде зубной боли. Но смотрел он не на опостылевшую меблировку – он машинально искал глазами пиджак, в котором был на том вызове. Пиджак висел на плечиках в платяном шкафу.

Он встал и подошел к шкафу. В комнате было уже совсем светло. Небо за окном приобрело лимонно-желтый оттенок с розоватыми пятнами на месте облаков. Вот-вот должно было встать солнце.

Ему пришлось порыться в карманах пиджака, что-бы достать клочок бумаги. Кроме телефона, на нем было написано два слова: «Лидия Сергеевна».

Ага, значит, эту мадам зовут Лидией Сергеевной – в момент посещения он как-то проигнорировал этот вопрос. Женщина позаботилась и об этом – без имени-отчества разговор по телефону выглядел бы неловким.

Сжимая в руке бумажку, он, как был, в трусах и майке, выскочил в коридор, подбежал к телефону, который стоял в коридоре на тумбочке, схватил трубку и опомнился: неприлично звонить в столь ранний час. Но потом он вспомнил слова Лидии Сергеевны: «Звоните в любое время» – и, подгоняемый нетерпением, лихорадочно набрал номер.

Трубку Лидия Сергеевна взяла сразу. Он постарался успокоить дыхание и обычным бесстрастным голосом произнес:

– Доброе утро! Извините, я вас, наверное, разбудил?

– Я уже давно не сплю, – ответила Лидия Сергеевна. Она узнала его сразу. – Как я догадываюсь, вы тоже? Надумали наконец? Не скоро это у вас получилось.

– Дело слишком серьезное, – помолчав, сказал врач.

– Серьезные дела не стоит откладывать, – назидательно сказала женщина. – Но вам повезло. Когда вы можете приступить к работе?

– А когда вы хотели бы?

– Вы можете приехать прямо сейчас, – неумолимо произнесла Лидия Сергеевна. – Федору Никодимовичу сейчас особенно плохо. Он не спал всю ночь. Как и вы...

– Я выхожу через полчаса, – решительно сообщил врач. Ему показалось, что в этот момент он обрушился в ледяную прорубь – таким холодом обдало его с головы до ног.

– Я встречу вас внизу, – деловито сказала Лидия Сергеевна. – Не забудьте захватить с собой белый халат. И позаботьтесь... – Она на секунду запнулась. – Позаботьтесь о лекарствах!

– Разумеется, – буркнул он. – У вас все?

– Да, я вас жду. – Лидия Сергеевна положила трубку.

Он остался один – в ошеломляющей, невыносимой тишине.

Предложение Лидии Сергеевны тогда было до того необычным, что врач в первую минуту сгоряча отказался от него наотрез, а все последующие дни ломал голову, не в силах дать себе внятный ответ – должен ли он согласиться. Сначала он даже делал вид, что начисто об этом предложении забыл, что никакие силы не заставят его нарушить писаные и неписаные законы. Но постепенно понял, что просто обманывает сам себя. На самом деле выгодное предложение завладело всеми его мыслями без остатка, и в нынешней беспокойной ночи виновата не одна жара – врача опять мучили сомнения. Решение давалось с огромным трудом, и это было вполне естественно. Ему предложили за большие деньги и практически без риска убить человека.

Впрочем, это не могло считаться убийством в полном смысле слова. Он не был душегубом, он боялся милиции и на настоящее преступление никогда бы не решился. Но в данном случае надо было ускорить этот процесс, в каком-то смысле помочь, избавить человека от страданий. Конечно, формально это могло считаться убийством – законы слишком неповоротливы и не успевают за требованиями быстро меняющейся жизни. А главное, никто не будет знать о свершившемся, кроме него и жены умирающего. Именно она обратилась с такой необычной просьбой, и на шутку это никак не походило.

Непрошеная мелкая дрожь снова начинала бить его тело. Он почувствовал, что кожа его сделалась холодной и влажной. Воровато оглянувшись, бросился в туалет и смыл бумажку с номером телефона в унитаз. Наскоро умывшись и вычистив зубы, он оделся и повязал галстук. Завтракать не стал – кусок не лез в горло. Раскрыв черный потертый чемоданчик, он уложил в него белый халат, несколько одноразовых шприцев, а потом, схватившись за голову, упал в кресло и просидел так несколько минут в глубокой и мрачной задумчивости.

Воробьиный свист и хлопанье маленьких крыльев по карнизу вывели его из задумчивости. Он поднялся и подошел к шкафчику, в котором хранились лекарства, выдвинул ящик. Поколебавшись, врач выбрал коробку с ампулами и внимательно пересмотрел их все до единой. Тень сомнения отразилась на его непроницаемом лице. До сих пор ему никогда не доводилось применять лекарства для того, чтобы убить человека, и он не знал, сработают ли они.

На белом прямоугольнике потолка вспыхнули золотые солнечные пятна. Он посмотрел на циферблат будильника и порывисто встал. Коробка с ампулами также перекочевала в чемоданчик. Врач захлопнул крышку, озабоченно порылся в карманах, нащупывая бумажник и мелочь на метро, потом взял «дипломат», строго оглядел комнату и решительным шагом направился к дверям.

Путь, проделанный на метро и затем пешком до высотки, абсолютно стерся у него из памяти. Он находился в каком-то странном состоянии, похожем на опьянение. Мир вокруг словно потерял реальность. Врач ощущал себя кем-то другим, неизвестным и загадочным человеком, блуждающим по бесконечному лабиринту в поисках драгоценной награды, и одновременно словно наблюдал за этим человеком со стороны с болезненным любопытством.

Это помрачение сохранялось до того самого момента, когда врач вступил в вестибюль высотного здания, где его уже давно ожидала Лидия Сергеевна.

– Наконец-то вы явились, – констатировала она с неудовольствием.

– Я нигде не задерживался, – холодно ответил ей мужчина, внезапно обретая трезвый взгляд на вещи.

– Это не имеет значения, – отмахнулась Лидия Сергеевна. – Я просто волнуюсь.

Они вошли в лифт. Врач с удивлением отметил, что теперь он абсолютно спокоен и собран. Предстоящее испытание казалось задачей хотя и сложной, но вполне разрешенной.

– У вас, кажется, есть домработница? – спросил он Лидию Сергеевну.

– Сегодня у нее выходной, – ответила женщина.

Внезапно он осознал, что за все время между ними ни разу не обсуждалась сумма гонорара. Это привело его в некоторое волнение. При определенных обстоятельствах вся эта история несомненно теряла смысл. Он уже знал, какой вопрос он задаст первым.

И задал его, едва за спиной захлопнулась высокая дверь квартиры.

– Мы не оговорили сумму, – словно продолжая прерванный разговор, сказал он. – Сколько вы намерены мне заплатить?

Лидия Сергеевна, не отвечая, уверенными шагами направилась в комнаты. Сбитый с толку мужчина едва поспевал за нею. Остановившись возле пузатого старомодного секретера, отливавшего теплым полированным блеском, Лидия Сергеевна открыла дверцу и неуловимым движением извлекла откуда-то пачку стодолларовых банкнот, перехваченную резинкой.

– Здесь пять тысяч, – значительно произнесла она, протягивая деньги.

Тут же нахлынуло внезапное разочарование. Ему никогда не приходилось держать в руках такую сумму, но в неясных мечтах ему рисовалось нечто большее. Его колебание не ускользнуло от внимания Лидии Сергеевны.

– Вам мало? – с удивлением спросила она.

– Мало.

– Вот еще новости, – раздраженно сказала Лидия Сергеевна. – Кем вы себя вообразили – киллером? Вас просят убрать президента?

Он пропустил насмешку мимо ушей.

– Я возьму десять тысяч, – непреклонно заявил он. Лидия Сергеевна растерялась – впервые за все время.

– Вы чересчур нахальны, – с неудовольствием сказала она. – Боюсь, у нас с вами ничего не получится.

Он во второй раз за утро испытал ощущение ледяной проруби. Но на изъеденном лице его не дрогнул ни один мускул.

– Чего же тут бояться, – сказал доктор хладнокровно. – Не получится, значит, не получится. Всего хорошего! – Он повернулся и решительно направился к выходу.

– Постойте! – с досадой окликнула его хозяйка. – Черт с вами! Я не могу больше ждать.

– Вы согласны уплатить десять тысяч? – уточнил он, оборачиваясь.

– Согласна-согласна! Неужели я неясно выражаюсь?

Он медленно подошел к ней.

– Деньги позвольте вперед! – негромко сказал он.

Лидия Сергеевна беспрекословно выдала ему требуемое. Тот отложил в сторону чемоданчик и, взяв в руки деньги, с превеликой дотошностью пересмотрел банкноты – все до единой. Результатами осмотра он остался доволен и не спеша рассовал деньги по карманам.

– Вы закончили? – язвительно спросила Лидия Сергеевна. – Меня едва не стошнило, глядя на вас.

– Когда рискуешь, – объяснил он, – нужно по крайней мере знать, за что рискуешь!

– Мне нравится ваш подход к делу, – иронически сообщила Лидия Сергеевна. – Надеюсь, вы и дальше будете так же обстоятельны? Что вы предполагаете применить?

Врач задумчиво посмотрел на нее, не сразу решившись ответить.

– Я думаю использовать конвалятоксин внутривенно, – признался наконец он. – В повышенной дозе и при быстром введении он должен вызвать остановку сердца.

– Что значит – должен? – подняла брови Лидия Сергеевна. – Вы что, не уверены?

– Он ее вызовет.

Раскрыв чемоданчик, он неторопливо облачился в белый халат и рассовал по карманам шприцы и ампулы.

– Где больной? – спросил он наконец. – Я запамятовал, где тут у вас спальня.

Лидия Сергеевна молча взглянула на него и пошла к двери. Так же молча они дошли до спальни, и она легкими движениями подтолкнула его в спину. Врач вошел в комнату, привычно хмуря брови, и поздоровался. Больной лежал на кровати, гневно разглядывал врача, силясь что-то сказать. Доктор наклонился поближе.

– Какого черта! – грубо пробормотал старик. – Ваша служба стала работать безобразно! Вас не дождешься! В мое время за такую работу людей расстреливали... Понимаете вы это? – Губы его кривились от досады и боли. Высохшая желтая кожа туго обтягивала череп.

«Ваше время прошло, – подумал он, – вам уже никогда не доведется расстреливать, вам теперь самим бы выжить...» Но вслух только сказал:

– Мы выехали сразу же, как получили вызов. Без задержек. Просто вас беспокоят боли, и оттого кажется, что долго...

– Не морочьте мне голову! – задохнулся старик. – Передо мной на стене часы! Больше всего я ненавижу эту трусливую ложь! Вы не находите в себе смелости даже признать вину, мерзавец!

– Не надо так волноваться! – миролюбиво сказал врач. – Сейчас я сделаю вам укол, все придет в норму... Расслабьтесь!

Не обращая внимания на ворчание старика, он обнажил его высохшую руку и перетянул плечо жгутом. Затем сноровисто начал наполнять шприц лекарством, надламывая одну ампулу за другой.

– Чего это вы там собираетесь мне вводить? – подозрительно прохрипел больной, водя по сторонам воспаленными глазами.

– Как обычно, морфин, – спокойно ответил он, поднимая шприц, и выпустил из иглы тонкую струйку жидкости. – Немного увеличим дозу... Ведь, кажется, двойная доза вам уже не очень помогает?

– Ни хрена не помогает! – подтвердил старик, напряженно следя за тем, как тот ощупывает бугристую фиолетовую вену на его локтевом сгибе. – Да еще моя стерва намеренно забывает приобрести лекарство! Она хочет, чтобы я мучился! Но ей эта политика еще выйдет боком! Дайте мне только встать...

Мужчина в белом халате проколол иглой стенку вены и потянул поршень – густая черная кровь с усилием вползла в шприц. Он распустил жгут и, закусив губу, решительно надавил на поршень.

– Только вы, врачи, не лечите меня ни хрена... – опять заговорил старик и вдруг оборвал речь.

Врач быстро взглянул на пациента и выдернул иглу из вены. Шприц был пуст. Рот старика открылся, словно он собирался закричать, но наружу вырвался лишь слабый шелест выдыхаемого воздуха. Желтое лицо вдруг страшно побелело – исчезли даже закатившиеся зрачки, и на этом побледневшем лице ясно выделились внезапно посиневшие губы. Больной больше не шелохнулся, и по-прежнему раскрытым оставался безмолвный щербатый рот.

* * *

– Федор Никодимович! – испуганно позвал он, пытаясь проглотить вставший в горле комок.

Ответом ему было молчание. Внезапно и остро он ощутил скверный запах, висевший в комнате, – запах немытой кожи, испражнений и пота. Его затошнило, захотелось на воздух.

– Федор Никодимович! – уже смелее произнес он и нащупал пальцами сонную артерию старика.

Зелепукин был мертв. Врач вдруг понял, что весь вспотел. Достав из кармана носовой платок, он тщательно вытер лицо и шею. Потом так же тщательно и аккуратно собрал шприцы, пустые ампулы и спрятал по карманам. Перед уходом еще раз посмотрел на старика, но сомнений никаких уже не испытывал. Он справился с этой работой. И пусть он еще не разбогател, но первый шажок к богатству, несомненно, сделан.

Лидия Сергеевна встретила его мрачным, испытующим взглядом. Доктор подошел к столу, где лежал его чемоданчик, и, не торопясь, сложил туда содержимое своих карманов.

– И долго вы собираетесь молчать? – враждебно спросила Лидия Сергеевна.

– Что? Да-да, – спохватился он. – Простите, я немного задумался. Ну что ж, конвалятоксин, как я и полагал, оказал свое действие. Мне здесь больше нечего делать. Прощайте!

Он направился в прихожую.

– Доктор! – окликнула его Лидия Сергеевна. – Снимите же с себя этот халат! Или вы собираетесь в таком виде идти до самого дома? Будьте внимательнее, доктор!

* * *

Итак, я – Ладыгин Владимир Сергеевич, работаю теперь в терапевтическом отделении под руководством милейшего Игоря Станиславовича Макарова. Откровенно говоря, до последней минуты мне в это не верится. Все, что произошло за последние недели в нашей больнице – при моем непосредственном участии, заметьте, – должно было привести к неминуемому увольнению. Нравы нашего учреждения очень строгие. Даже появление на рабочем месте без галстука уже производит небольшой переполох. Что же говорить о том вопиющем случае, когда наша больница стала ареной криминальных разборок!

Разумеется, затеял их не я, но в силу обстоятельств и некоторой склонности к авантюрам так активно вмешивался в события, что руководство именно меня рассматривало в качестве основного источника неприятностей. Особенно преуспел в этом мой непосредственный начальник, заведующий реанимационным отделением Степан Степанович Ланской. Еще не успели остыть тела погибших, как на стол заместителя главного врача легла его докладная о моем недопустимом поведении. Заместитель главврача Штейнберг Борис Иосифович сам был зол на меня, и от немедленной расправы меня спас только больничный лист.

– Бросай свою реанимацию! – заявил мне Макаров, едва я снова появился на работе. – Пиши немедленно заявление о переводе, а я замолвлю за тебя словечко...

Это меня несколько приободрило – к словам Макарова прислушивались. Да и к самой возможности перейти в терапию я отнесся с любопытством – напряженная атмосфера реанимации начинала меня утомлять. Я не стал долго размышлять и написал заявление – склонность к импульсивным поступкам свойственна мне с детства. Макаров забрал заявление, многообещающе подмигнул и до поры до времени исчез. Зато появился Ланской и многозначительно сообщил, что меня просят пройти на ковер. Я послушно пошел за ним, разглядывая его коротко стриженный, жилистый и загорелый затылок, темнеющий, словно кирпич, между белоснежной шапочкой и халатом. При этом я меланхолически вспоминал, как сложно было устроиться на эту престижную работу и сколько хороших людей замолвили за меня словечко.

Получалось, что я подвел всех. Теперь свой голос за меня собирался подать Макаров, и в этом был для него определенный риск. Правда, в дальнейшем я не рассчитывал привлекать внимание к своей персоне. В конце концов, криминальные ситуации нехарактерны для такого учреждения, как наша привилегированная больница, и теория вероятностей подсказывала, что вряд ли мне доведется в скором времени опять столкнуться с чем-то подобным. Таким образом, я с чистой совестью мог гарантировать свое примерное поведение в будущем. С этими мыслями я и вступил в кабинет Бориса Иосифовича Штейнберга.

Он сидел за массивным двухтумбовым столом, положив тяжелый подбородок на сжатые кулаки, и смотрел на меня немигающим орлиным взглядом. Завидная густая шевелюра отливала серебристой сединой. Борис Иосифович был величав, осанист, имел рыкающий голос и отвечал всем представлениям о суровом, но справедливом начальнике. С ним боязно было даже встречаться, а не то что получать от него нагоняй.

По другую сторону стола с завидным спокойствием и непринужденностью восседал Макаров. Его холеное, с крупными чертами лицо выражало сочувствие и доброжелательность. Небрежно закинув ногу на ногу, он поощряюще посматривал на меня и улыбался. Мы поздоровались и подошли поближе. Ланской кашлянул и сообщил:

– Вот, привел, Борис Иосифович! – При этих словах он обеспокоенно обернулся, словно допуская возможность, что я по пути потерялся.

– Та-а-ак! – густо сказал Штейнберг. – Ну что же, присаживайтесь, не стойте столбом.

Мы опустились на стулья, не сводя с начальства преданных глаз. Борис Иосифович уничтожающе посмотрел на меня и, опустив голову, задумчиво перелистал бумаги, лежавшие перед ним на столе.

– Знаете, зачем я вас вызвал, Ладыгин? – громко спросил он вдруг.

– В общих чертах, Борис Иосифович! – быстро ответил я.

Штейнберг пристально посмотрел на меня.

– Все у вас в общих чертах! – угрожающе сказал он, выделив из стопки бумаг один лист и внимательно вчитываясь в него. – Просите о переводе в терапевтическое отделение?

Я взглянул на Макарова и кивнул. Борис Иосифович внимательно посмотрел на меня, потом на Ланского.

– Отпускаешь кадры, Степан Степанович? – спросил он. – Или есть возражения?

Ланской был растерян.

– То есть, Борис Иосифович... – замялся он. – Я полагал... докладная... Поведение Ладыгина...

Он замолчал, недоуменно оглядываясь на меня.

– Э-э! Ладыгин в данном случае сотрудничал с органами, Степан Степанович! – пробурчал Штейнберг. – Мне оттуда сигнализировали. Возможно, проявляя при этом не всегда уместную инициативу... Но... В общем, этот вопрос закрыт!

Видно было, что подобное решение не слишком нравится ему самому, но идти против органов он не смел. Ланской сориентировался мгновенно. Намечающийся вариант вполне его устраивал.

– В таком случае у меня также вопросов нет! – бодро произнес он. – Против перевода Ладыгина не возражаю.

– Ну так и напиши тогда – не возражаю! – ткнул пальцем в бумагу Борис Иосифович. Ланской быстро поднялся, щелкнул авторучкой и поставил визу на моем заявлении.

– Все свободны! – объявил Штейнберг и вдруг поманил меня широкой ладонью. Я поднялся со стула и подошел вплотную к начальственному столу. Борис Иосифович откинулся на спинку кресла и несколько секунд презрительно рассматривал меня.

– Ты, Ладыгин, кто – врач? – спросил он наконец с недоверием.

– Имею диплом, – заверил я. – В отделе кадров все зафиксировано.

– Вот именно, врач! – заключил Штейнберг с каким-то странным сожалением. – В отделе кадров ты значишься врачом, правда? Зачем же ты строишь из себя детектива?

– Сотрудничал с органами, Борис Иосифович! – покаянно сказал я.

Он с досадой махнул рукой:

– Брось! Знаю я, как ты сотрудничал! Прежде наломал дров по собственному почину... Послушай, что я тебе скажу... Ты еще молод и многого не понимаешь... Никогда не лезь не в свои дела, понял? Они могут оказаться настолько серьезными, что тебе просто оторвут башку! Это я тебе по-отечески говорю, не обижайся! И ведь не тебе одному оторвут – люди вокруг пострадают, ну?

– Борис Иосифович! Я все понял! – искренне сказал я. – Больше ничего подобного не повторится!

– Ладно, верю... Иди работай! – милостиво сказал Штейнберг, но вдруг снова остановил меня. – Спортсмен? – спросил он одобрительно. – Каким видом занимаешься?

– Скорее бывший, – виновато ответил я. – Бокс, подводное плавание...

– По фигуре видно, – проворчал Борис Иосифович. – А что бывший, это нехорошо. Бросать не следует – форму держать нужно. Энергию дурную сбрасывать... Сейчас столько клубов существует спортивных... В вашем случае я просто настаиваю – займитесь!

– Непременно, Борис Иосифович! – пообещал я с горячностью.

Таким образом, в состоянии эйфории и радужных надежд я переместился в отделение терапии, собираясь сосредоточиться отныне на работе и только на работе. Бесконечные конфликты с Ланским уходили в прошлое. Макаров обещал мне лучезарные перспективы и обширные связи в самых широких кругах.

Однако ожидания не оправдались – ни мои, ни Макарова. Оправдалась пословица, утверждающая, что свинья грязь всегда найдет. Все началось с невинного разговора, случившегося между мной и одним из пациентов терапевтического отделения – полковником МВД в отставке, носящим знаменитую фамилию Чехов. Звали его, правда, Юрием Николаевичем, и на писателя Чехова он был совсем не похож. Он скорее был похож на борца вольного стиля, вышедшего в тираж, – коренастый, плотный, несколько раздавшийся в талии, с мясистым широким лицом, на котором настороженно сверкали прищуренные бесцветные глаза. Страдал он хроническими заболеваниями желудочно-кишечного тракта, не в порядке у него было все – печень, желудок, кишечник и поджелудочная железа, – и, возможно, по этой причине на жизнь смотрел весьма мрачно. Хотя, если верить его собственным признаниям, основания для этого имелись достаточные.

Служил он до недавних пор в московском РУОПе и продолжал бы служить, но, как следовало из рассказов Юрия Николаевича, между ним и руководством РУОПа возникли непримиримые противоречия. Получалось, что, вместо того чтобы бороться с нарушителями законности, руководители РУОПа сами этот закон злостно нарушали. Юрий Николаевич намекал на расхищение бюджетных средств, незаконное распределение квартир, контрабанду оружия и выколачивание денег из коммерческих структур. Впрочем, сердитый полковник не опускался до намеков. Едва коснувшись излюбленной темы, Юрий Николаевич приходил в сильнейшее возбуждение, страшно ругался и выкладывал все тайны открытым текстом, упоминая при этом такие известные фамилии и в таком нелицеприятном контексте, что даже мне становилось как-то не по себе.

– Профессионалов в МВД осталось – раз-два и обчелся! – убежденно заявлял Чехов своим сердитым, с командирской хрипотцой голосом. – Они там не нужны. Чтобы там служить сейчас, нужны совсем другие качества, которыми я лично обделен, к сожалению! – с горькой иронией заключил он.

– Неужели все так плохо? – вежливо удивлялся я.

– Молодой человек! – с глубочайшим презрением воскликнул Юрий Николаевич. – Я всю жизнь занимаюсь тем, что ловлю бандитов! Ничего больше я делать не умею. Я думал, что так и умру на посту. Но теперь никто не ловит бандитов – с ними предпочитают дружить. Откройте глаза! Я на таких условиях работать не могу, поэтому я и ушел!

Не знаю, каков был процент правды в его словах, но говорил он убедительно и безапелляционно, словно зачитывал приказ, и очень возмущался, если слушатель выражал хотя бы малейшее недоверие. В то же время к чужому профессионализму он относился достаточно скептически, а рекомендации врачей не ставил ни в грош. Лечебную диету он считал шарлатанством и, несмотря на категорический запрет, не прекращал употреблять в пищу жирное, соленое, копченое и перченое, попадая на больничную койку с обострением не реже чем четыре раза в год. Вдобавок он неумеренно курил и с удовольствием пил водку.

– Водка под соленые грибы – для вас гибель! – убеждал я его.

Юрий Николаевич скептически кривился и, не моргнув глазом, заявлял:

– Вы, врачи, ни хрена не понимаете! Вы бродите в потемках и на ощупь ищете дорогу. Теперь вот нащупали – правильный образ жизни! Чепуха! Присмотрелись бы лучше к феномену Черчилля – мужик всю жизнь прожил неправильно, а чувствовал себя прекрасно и умер в преклонных годах!

– Мы говорим сейчас не о феноменах, – сердито возражал я. – А о конкретном пациенте Чехове Юрии Николаевиче, который немедленно сводит на нет усилия врачей...

– Ловко хотите устроиться! – парировал настырный полковник. – Кабы я не пил, не курил и не ел грибов – нужны бы мне были ваши усилия! Будьте любезны меня вылечить, невзирая на посторонние обстоятельства! Вот тогда я поверю, что имею дело с профессионалами, а не с благостными проповедниками!

Возражений он никаких не принимал, неколебимый в своих заблуждениях, как скала.

– И не уговаривайте меня! – грозно заявлял он. – Меня за всю жизнь никому не удавалось уговорить. Под дулом пистолета!

В общем, пациентом он был сложным и невыгодным. Однако чем-то он притягивал меня – какой-то агрессивной цельностью натуры и независимостью суждений. Причем поговорить он любил – видимо, в иных обстоятельствах это ему нечасто удавалось – и выкладывал все, что приходило в голову, без обиняков.

– Вот лечусь я уже лет десять, – сказал он однажды во время осмотра. – А результатов – ноль. Все только хуже и хуже. Иной раз задумаешься – а на хрена нужна такая жизнь? Ведь мало того, что тебя достают со всех сторон, – еще и внутри горит, словно утюг раскаленный проглотил! Только не начинайте, прошу вас, старую песню про диету!.. Суть не в этом. Вот задумываюсь я, а что будет через пять лет, через десять? Повидал я, что делает с людьми болезнь и старость... Был орел, бабник, гроза преступного мира, а стал? – Чехов с отвращением махнул рукой. – Развалина, труп! Идет на полусогнутых, глаза слезятся, колени дрожат, сердце екает... тьфу! Мое мнение – человека надо, как коня: захромал – пулю в лоб и на кладбище! Не мучь себя и других!

– Это мысль не новая, – заметил я авторитетно. – По-научному называется эвтаназия. Между прочим, в нацистской Германии весьма поощрялась. Сейчас, видите, и у нас всплыла. Наверное, сложное экономическое положение располагает к возникновению бредовых идей...

– Эх, Владимир Сергеевич! – укоризненно сказал Чехов. – При чем тут Германия? Я же не в смысле внедрения... Исключительно индивидуально! Если я полагаю свое существование невыносимым и бессмысленным – для чего же цепляться за жизнь? Имею право на милосердие...

– На милосердие – имеете! – строго сказал я. – А на подобные разговоры – нет! Будь моя воля – я бы за такие провокационные идеи давал лет десять! Вы сболтнете, другой... Третий по телевизору выступит... А в обществе незаметно складывается идиотское мнение, что теперь все дозволено – больных не лечить, слабых в пропасть бросать, стариков уничтожать... Я не голословно говорю – совсем недавно у меня такой случай был. Выезжаю на вызов – я тут ведь еще на «Скорой» подрабатываю, а жена больного намеками, экивоками сообщает мне, что неплохо бы было ее безнадежного муженька спровадить побыстрее в мир иной. Из чистого милосердия, разумеется!.. И за приличный гонорар! То есть понимает все-таки, что случай не из рядовых, выходящий, так сказать, за рамки обычной практики...

В неприветливых глазах Чехова загорелся любопытный огонек. Он сел на постель, не интересуясь, закончил ли я осмотр, и натянул на могучие плечи спортивную майку.

– И что же вы? – с нетерпением спросил он. – Пошли женщине навстречу?

– Как бы не так! – сердито отрезал я. – Мораль, правда, читать не стал, поскольку уверен, что подобным особам мораль неведома, но ответил категорическим отказом.

– Любопытно! – пробормотал Юрий Николаевич. – Тоже своего рода заказное убийство! Полагаю, она посчитала вас эдаким чистоплюем с придурью, верно? Сумма-то хоть называлась приличная?

В голосе его появились невольные профессиональные нотки.

– Сумма как раз не оговаривалась, – с усмешкой ответил я. – Намекалось, однако, что немалая. Видимо, сильно успел надоесть благоверный. Отказ мой действительно был расценен как трусость и наивность. Мне даже было заявлено, что не все, слава богу, такие дураки, как я, и на мне свет клином не сошелся.

– То есть заказ будет передан другому! – заключил Чехов. – И как... не интересовались, чем дело кончилось?

– Нет, конечно, – пожал я плечами. – Не буду же я дежурить у порога... И в суд не потащишь, разговор велся, естественно, без свидетелей. Безнадежный, по-моему, случай!

Юрий Николаевич задумался. На его грубом лице появилось выражение зловещей сосредоточенности – наверное, именно с таким выражением он выходил в былое время на схватку с бандитами.

– Да-а! – протянул он наконец. – Доказать это очень трудно. Но, в сущности, возможно. И не такое доказывали при желании... А скажите – этот больной... без постороннего, так сказать, вмешательства долго бы еще протянул?

– Трудно сказать, – заметил я. – Это зависит от многих факторов. Думаю, полгода вполне еще мог пожить. А может быть, больше... Но жену это никак не устраивает. Видимо, что-то связанное с имуществом, с наследством, может быть... Иначе зачем в ход пошли деньги? Проще было бы подождать. Может быть, он завещание грозился переписать, не знаю...

– Значит, вы не в курсе – жив бедолага или уже... того? – выразительно проговорил Юрий Николаевич.

– К стыду своему, не интересовался! – признался я. – Не видел возможности!

– Ну вот! А еще рассуждаете о гуманности! – победоносно усмехнулся Чехов. – На вашем бы месте я эту стерву так припугнул, что она сама бы в петлю залезла! А то – не интересовался! Правильно она в вас чистоплюйство определила!

Слова Юрия Николаевича меня смутили. Ситуация обернулась ко мне неожиданной стороной, и ясно высветилось, что поведение мое и в самом деле было далеко не безупречным. Наверное, действовать можно было и решительнее, и последовательнее.

– М-да, действительно... – пробормотал я. – Как-то я об этом не подумал... Действительно, следовало быть настойчивее... Сигнализировать в милицию, скажем...

Юрий Николаевич, хитро прищурясь, наблюдал за моим смущением с весьма довольным видом. Когда я окончательно запутался, он сдержанно рассмеялся и покровительственно сказал:

– Вы что всполошились? Приняли мои слова всерьез? Эх, Владимир Сергеевич! Вы на самом деле наивны, как дитя. Да ничего вы не могли сделать! Куда сигнализировать, о чем?! Нет, как говорится, трупа – нет дела! Послали бы вас куда подальше, и все. Да и эта мадам навряд ли вас испугалась бы. Она практически ничем не рискует. Вот если бы удалось зафиксировать факт насильственной смерти... Но кто этим будет заниматься? Бросьте! Просто мне, каюсь, захотелось чуточку вас поддеть. Слишком круто вы за меня взялись. Все в жизни относительно, Владимир Сергеевич! И даже медицина не в силах решить всех вопросов!

– Медицина, конечно, не решит всех вопросов, – сердито сказал я. – Но иногда проще все-таки соблюдать диету, чем проповедовать эвтаназию!

Откровенно говоря, я был сердит не столько на Юрия Николаевича, заблуждавшегося хотя и безбожно, но вполне чистосердечно, сколько на самого себя. Что бы там ни высказывалось Юрием Николаевичем в мое оправдание, а промах я допустил непростительный. Зная о готовящемся убийстве, я даже пальцем не пошевелил, ничего не предпринял, чтобы помешать ему. Никакие обстоятельства и никакие заботы не могли служить мне оправданием.

Эта мысль засела во мне занозой и окончательно лишила покоя. Мое обещание Борису Иосифовичу, что отныне я ни на шаг не буду выходить за пределы своей компетенции, было благополучно забыто. Я решил действовать не откладывая.

На следующий день после разговора с Юрием Николаевичем у меня было ночное дежурство на «Скорой». Ночь выдалась довольно спокойной, и я воспользовался этим, чтобы выяснить некоторые обстоятельства.

Дежурным диспетчером был Хоменко – флегматичный и обстоятельный молодой человек, никогда ничему не удивляющийся и не задающий лишних вопросов. Это было мне на руку.

– Послушай, – сказал я ему. – В мае, не помню, какого числа, у меня был вызов к больному Зелепукину...

– Зелепукин, Зелепукин... – наморщил лоб Хоменко. – Помню такого! Хроник, неправильные вызовы... Живет, кажется, на Котельнической набережной?..

– Он самый! – подтвердил я. – У меня к тебе просьба: пошуруй в компьютере – хочу узнать, ездил ли кто-нибудь к нему после меня?

– Можно! – согласился Хоменко и, небрежно откинувшись на спинку вертящегося кресла, одной рукой принялся перебирать клавиши компьютера.

Я смотрел на него с завистью и восхищением. Сам я вырос в те времена, когда компьютеры встречались только в фантастических фильмах, и отношение у меня к ним сохранилось с тех пор уважительно-недоверчивое, как к чему-то в принципе недоступному и недостижимому. Наверное, прояви я минимальную настойчивость, и мне удалось бы в какой-то степени освоить эту технику, но я инстинктивно удерживал себя от этого шага, словно овладение компьютером могло изменить мою сущность.

Молодые люди вроде Хоменко были полностью свободны от опасений такого рода и управлялись с фантастическими аппаратами с завидной легкостью. Бездны информации открывались им, точно сокровищницы из сказок «Тысяча и одной ночи», а они воспринимали это чудо флегматично и снисходительно, как заметку в стенной газете.

– Есть! – объявил Хоменко, тыча пальцем в экран монитора. – Зелепукин Федор Никодимович, шестидесяти восьми лет, Котельническая набережная... Что, ты говоришь, тебя интересует?

– Кто выезжал к нему за последний месяц, – подсказал я.

Хоменко щелкнул клавишей и посмотрел на экран, окрасившийся красивым бирюзовым цветом.

– Так... Ты был у него семнадцатого мая... – сообщил он. – Потом... двадцатого ездил Светлышев, он тогда заменял Кириллова. Двадцать третьего к нему посылали Виноградова. Затем двадцать пятого у него был Четыкин из другой смены... И еще был вызов – второго июня. Ездила Екатерина Игнатьевна из нашей смены... Во всех случаях вводился морфин. Больше никаких мероприятий не проводилось. Вот, пожалуй, и все.

– Постой! – перебил я. – А после второго июня не было ни одного вызова?

– Да нет же, – ответил Хоменко. – Я тебе выдал полную информацию, как ты и просил.

– Спасибо, – сказал я. – А где сейчас Екатерина Игнатьевна?

– В комнате отдыха, по-моему, сериал какой-то смотрит...

Екатерина Игнатьевна действительно смотрела телевизор в компании моей помощницы по бригаде Инны, девушки молодой, но исключительно серьезной. Екатерина Игнатьевна и сама была личностью с весьма большими амбициями и исключительным самомнением. Держалась она всегда по-королевски надменно и снисходительно, словно оказывая окружающим неоценимую услугу. Однако даже такие возвышенные и самоуглубленные дамы не в состоянии устоять перед чарами примитивных героев латиноамериканского «мыла». По-моему, здесь непочатый край работы для психологов и психиатров. Я же, не являясь ни тем, ни другим, испытывал серьезные трудности, намереваясь вырвать надменную Екатерину Игнатьевну из плена иллюзий. Но отступать я не собирался, подгоняемый нетерпением охотника и следопыта.

Комната отдыха, выполненная в спокойных голубоватых тонах, была погружена в приятный полумрак. По стенам вились стебли каких-то комнатных растений. Вокруг телевизора расставлены мягкие кресла, два из которых были заняты дамами. Когда я вошел, меня удостоили самого поверхностного взгляда, и тут же глаза женщин вновь устремились на экран, где жгучий бразильский брюнет безутешно рыдал прямо в камеру. Почему-то мужчины в сериалах постоянно плачут – видимо, это самое надежное средство завоевать сердце женщины. «Интересно было бы попробовать», – подумалось мне.

Однако единственное, что мне удалось из себя выдавить, это самый будничный вопрос:

– Екатерина Игнатьевна, вы не могли бы уделить мне пару минут?

Она ответила, не отрываясь от экрана, точно сквозь сон:

– Что вы хотели, Владимир Сергеевич?

С сомнением посмотрев на юную Инну, я уточнил:

– Это интимный разговор. Может быть, выйдем на минуточку?

Мне удалось пронять Екатерину Игнатьевну. Она взглянула на меня с царственным недоумением, и ее тщательно подкорректированные брови поднялись высоко вверх.

– Что это значит? – холодно произнесла она. – Какой у нас с вами может быть интимный разговор, Владимир Сергеевич?

– Разумеется, это шутка, – нетерпеливо объяснил я. – Но вопрос для меня очень важный. И безотлагательный.

Надменное лицо Екатерины Игнатьевны выразило крайнюю степень неудовольствия.

– Меня удивляет склонность молодых людей к шуткам такого сорта! – сообщила она. – И вообще, если у вас есть вопрос, так задавайте его, а не разыгрывайте здесь сцены из римской жизни!

Нет, положительно, я позавидовал бразильским мужчинам, безо всяких усилий льющим горькие слезы. Мне тоже хотелось в этот момент заплакать, но слез не было и в помине. Хотя «сцены из римской жизни» звучали очень обидно, пусть и не слишком понятно.

– Ну бог с вами! – сказал я покорно. – Хотя я предпочел бы разговор с глазу на глаз. Скажите, второго июня вы были на вызове у Зелепукина на Котельнической набережной?

– Ну и что? – холодно спросила Екатерина Игнатьевна. Ни один мускул не дрогнул на ее холеном лице.

– Жена больного... э-э... не делала вам никаких необычных предложений, Екатерина Игнатьевна?

И опять лицо ее не шелохнулось.

– Что вы имеете в виду под необычными предложениями, поясните! – высокомерно произнесла Екатерина Игнатьевна.

Пожалуй, я растерялся. Мое расследование с самого начала заходило в тупик. Да и глупо было надеяться выудить что-то из этой замороженной куклы, больше похожей на истукана с острова Пасхи, чем на женщину. Если она что-то и знает, так своим вопросом я просто спугнул ее.

– Под необычными предложениями я понимаю предложения, в которых содержится нечто, выходящее за рамки обыденного, – скучным голосом объяснил я. – Например, вы собираетесь поставить больному клизму, а вам предлагают вместо этого задушить его подушкой... Мне кажется, такое предложение звучит достаточно необычно...

Теперь на меня посмотрели обе женщины. Мне удалось натянуть нос бразильским красавцам, но какой ценой! Особенно выразителен был взгляд Инны – чувствовалось, что ей очень стыдно работать под началом такого легкомысленного и непритязательного шутника, как я. Меня, правда, больше интересовала реакция Екатерины Игнатьевны – и, надо сказать, она меня несколько успокоила. Намек был более чем прозрачен, но Екатерина Игнатьевна отреагировала на него всего лишь как на очередную дурную шутку.

– Владимир Сергеевич, – произнесла она ледяным тоном, – в другой раз, если захотите поупражняться в остроумии, подберите себе объект, который бы соответствовал вашему уровню. А меня попрошу впредь оставить в покое!

– Уже оставил, – мирно ответил я. – Кстати, говорил я вполне серьезно, а если вы склонны видеть во всем смешное, это значит, что у вас веселый и нестандартный склад ума...

Никто за язык меня не тянул, но от этого невинного замечания я не мог удержаться, приобретя в лице Екатерины Игнатьевны непримиримого и серьезного врага. Но, в конце концов, не плакать же мне было!

Ничего конкретного я не узнал и поэтому решил форсировать события. Я опять направился в диспетчерскую и сказал:

– Послушай, Хоменко! Сделай мне вызов к этому Зелепукину!

– Ты же знаешь, Владимир Сергеевич, – наморщившись, ответил диспетчер, – что все звонки фиксируются...

– Подумаешь, проблема! – легкомысленно сказал я. – Позвоню сейчас с другого телефона, и пусть себе фиксируется.

– А за вызов платить кто будет? – поинтересовался Хоменко. – Ты уверен, что тебя там ждут?

– Сам заплачу! – с досадой сказал я.

Хоменко покачал головой.

– Родственник, что ли, он тебе? – спросил он. – Носишься ты с ним...

– Почти, – ответил я и отправился искать телефон, чтобы сымитировать вызов.

Все звонки у нас фиксируются на магнитную ленту и сохраняются в течение суток. Это делается на случай каких-то спорных ситуаций. У меня была надежда, что сегодняшняя информация не окажется спорной, иначе меня ожидали неприятости.

– Инну не берешь с собой? – поинтересовался Хоменко, когда вызов был оформлен.

– Зачем она мне нужна? – ответил я. – С родственником я и сам разберусь.

– Зря! – мечтательно заявил Хоменко. – Такая девочка! Я бы с ней хоть на край света...

– Оставляю ее тебе, – сказал я. – Пригласи ее в диспетчерскую и проведи какие-нибудь занятия. По технике безопасности, например...

– Да, пригласи! – вздохнул Хоменко. – Она на меня даже не смотрит!

– Сумей увлечь девушку! – сказал я. – Поговори с ней о чем-нибудь захватывающем. Расскажи, например, о поражениях электротоком... Инна у нас товарищ серьезный, ей должно понравиться...

– Ты все шутишь! – опять вздохнул Хоменко. – А я слышал, у тебя неприятности... Из реанимации тебя поперли...

– Ну уж и поперли! – нахмурился я. – Слушаешь всякие сплетни! Сам ушел! Перевелся в терапию.

– А чего в терапию? – спросил Хоменко, с любопытством кося на меня глазом.

Я пожал плечами:

– А что? Спокойно. Престижно. Макаров предложил, а я согласился...

– А чего это он тебе вдруг предложил? – не отставал Хоменко, и в его тоне мне почудилась какая-то издевательская насмешливая нотка.

– Откуда я знаю! Понравился я ему! – Но, заметив на губах диспетчера странную усмешку, я встревожился: – А в чем дело? Ты чего-то знаешь?

– Да нет, я ничего! – отвел взгляд Хоменко. – Просто болтают. Ты не в курсе, что ли? Ну, в общем, что Макаров, это... ну, нетрадиционной ориентации, понимаешь? Он и не женат поэтому до сих пор. Я думал, ты знаешь...

– Первый раз слышу – ошарашенно сказал я. – М-да... Да бог с ним! Меня его ориентация не волнует...

– Ну, тебе виднее! – сказал Хоменко. – Так ты едешь? Степаныч уже готов.

Я кивнул и вышел из диспетчерской. Слова Хоменко смутили меня. Интерес, проявленный ко мне элегантным и добрейшим Игорем Станиславовичем, предстал теперь совсем в ином свете. До сих пор мне не доводилось вплотную сталкиваться с проблемой сексуальных меньшинств, но надо признаться, что сочувствия у меня они не вызывали. Если сообщение Хоменко окажется правдой, в терапевтическом отделении меня ждут самые непредвиденные осложнения. Правда, сплетня – это наш национальный вид спорта, и все мои опасения могли оказаться совершенно пустыми. Подумаешь, не женат! Я тоже до сих пор не женат. Просто не готов пока взять на себя ответственность. Может быть, Макаров тоже пока не готов. Так или иначе, я решил выбросить до поры до времени все это из головы. У меня еще была впереди масса проблем с несчастным Зелепукиным.

Как обычно, никакого определенного сценария у меня не было. Я намеревался действовать по обстоятельствам. Никаких особенных результатов от своей поездки я не ожидал – если бы я застал Зелепукина в живых, это вполне бы меня удовлетворило. Пожалуй, я все-таки постарался бы припугнуть хозяйку оглаской. Дальше моя фантазия не простиралась.

Однако меня ожидал неприятный сюрприз. На двенадцатом этаже высотки, где располагалась квартира Зелепукина, меня встретила пожилая опрятная и внимательная женщина, в которой я узнал домработницу. Приоткрыв тяжелую дубовую дверь, она встревоженно и недоверчиво уставилась на мой белый халат.

– А-а... вы к кому? – неуверенно спросила она.

– Я к Федору Никодимовичу, – деловито объяснил я. – Или к его жене. Как хотите.

Домработница сделала движение, будто глотала застрявший в горле кусок.

– Лидии Сергеевны нет сейчас дома, – тихо ответила она. – А Федора Никодимовича... вы разве не знаете... мы вчера схоронили...

– Вот как! – озадаченно сказал я. – Какое несчастье! Нет, я ничего об этом не знал. Как он умер?

– Обыкновенно, – вздохнула домработница. – Лидия Сергеевна вышла на кухню по хозяйству... Завтрак сготовить... У меня-то в тот день как раз выходной был... А когда в спальную вернулась – он уж не дышит. Ну, отмучился, слава богу!

На лице ее было написано искреннее сожаление.

– Выходной... В день смерти вас здесь не было? – пробормотал я. – А еще кто-нибудь был в доме, кроме Лидии Сергеевны?

– Никого, – покачала головой домработница. – Одна она, бедняжка!.. А вы, значит, по ошибке приехали? Или, может, раньше договаривались?

– Получается, по ошибке, – ответил я. – Извините за беспокойство... А вообще Лидия Сергеевна когда теперь будет?

Домработница сокрушенно покачала головой.

– Уж и не знаю, что вам сказать. Она меня в свои дела не очень-то посвящает – считает ниже своего достоинства... Но, как я понимаю, – переезжает она. Квартира теперь другим людям достанется. Мне место искать придется, наверное...

– Что же с собой она вас не берет? – сочувственно спросил я.

– Куда? – таинственно приглушенным голосом произнесла женщина. – Она ведь за границу уезжает. За кордон! Там таких, как я...

Она безнадежно махнула рукой.

Итак, круг замкнулся. Своей ли смертью умер несчастливый Зелепукин, или Лидии Сергеевне удалось воплотить в жизнь свои зловещие планы – выяснить теперь не представлялось никакой возможности. Не требовать же, в самом деле, эксгумации покойника! На основании чего – моих ничем не подкрепленных подозрений? Дело, конечно, было нечисто – я был в этом уверен. И решительный отъезд Лидии Сергеевны за кордон косвенно подтверждал это. Но исправить свою ошибку мне было уже не суждено. И даже потревожить совесть железной леди Зелепукиной мне напоследок не удалось. Судьба распорядилась по-своему. Крайне недовольный собой, я распрощался и покинул злополучное место.

* * *

Всю ночь сквозь распахнутое окно в комнату вползал одуряющий зной. И только под утро, когда чуть-чуть побледнело небо, подул почти неуловимый ветерок, намекающий на спасительную прохладу. Роман Ильич, не сомкнувший глаз, в очередной раз повернулся на своей одинокой постели и, вытянув руку, нашарил на столике будильник. Поднеся его к глазам, Роман Ильич убедился, что мучиться еще долго – стрелки показывали половину четвертого. Он вернул будильник на место и, вытянувшись во весь рост, крепко зажмурил глаза. Методично и бесстрастно он принялся повторять про себя формулы аутогенной тренировки, пытаясь силой воли вызвать хоть полчаса сна.

Его настойчивость была вознаграждена: раздражение улеглось, и утомленный мозг начал погружаться в бархатную черную пучину, какие-то бесплотные туманные образы каруселью завертелись перед внутренним взором, но в этот момент предательский настойчивый звон комариных крыльев возник ниоткуда и впился в самое ухо. Сна как не бывало.

Четыкин открыл глаза и с ненавистью посмотрел на белесое пятно потолка, призрачно светившееся в полумраке. Проклятый комар исчез без следа, но дело свое он сделал. Роман Ильич понял, что теперь уснуть ему уже не удастся. «Нужно обязательно проверить сетку, – мимоходом подумал он. – Возможно, в ней появились отдельные прорехи». Устанавливая ее, он с присущей ему тщательностью и педантизмом заделывал все щели, но ничто не вечно под луной. Совсем не открывать окно было невозможно – лето в Москве выдалось убийственное, палящее, удушающее. Без сетки же в окна набивались всякие твари, отравляющие жизнь.

А жизнь у Четыкина и без того была нелегкой. Двадцать лет назад он окончил мединститут и, полный радужных надежд, начал свой трудовой путь. Реальность быстро не оставила от этих надежд даже мокрого места. Ничего особенного Роману Ильичу добиться не удалось. Он был усерден, но не более. Ни его средние способности, ни замкнутый характер, ни весьма заурядная внешность не сулили ему никаких перспектив. Он всегда оставался исполнительным, дисциплинированным, надежным и педантичным. Но этого было слишком мало для карьеры. Он пытался сходиться с нужными людьми, пытался угождать начальству, но особых выгод для себя не извлек.

В конце концов все оборачивалось против него – и исполнительность, и педантичность, и невыразительная внешность. Его бесстрастное лицо, изрытое шрамами от старых угрей, неподвижные рыбьи глаза, размеренный голос и абсолютное отсутствие чувства юмора отпугивали всех, кто имел с Романом Ильичом дело. Услуги принимали, но его самого старались держать от себя подальше, подозревая в нем некую скрытую угрозу. Единственное, чего ему удалось добиться, – это устроиться в престижную больницу, расположенную в одном из переулков между Тверской и Большой Никитской.

Работал он в отделении «Скорой помощи». Помощь была хотя и скорой, но платной, и клиентура у Романа Ильича весьма специфическая – бизнесмены, крупные чиновники, военные, артисты. Он выезжал по вызову в престижные районы, в элитные квартиры, в загородные особняки – и чужая обеспеченная жизнь вызывала в Четыкине глухую неутолимую зависть. Сам-то он жил в старом пятиэтажном доме на Варшавском шоссе, в однокомнатной квартире с кухней и санузлом на двух хозяев. Комната досталась ему от покойной матушки, которая в одиночку растила и воспитывала его. Роман Ильич еще пытался строить какие-то планы относительно нового жилья, делать накопления, но после «черного августа» все эти планы пошли к черту, накопления разлетелись в один момент, и все нужно было начинать с нуля.

Однако зарплата его, хотя и была несколько выше, чем в обычных учреждениях медицины, не позволяла уйти слишком далеко от этой круглой цифры. Нелепость и несправедливость такого положения угнетали Романа Ильича. Он вспоминал, что слышал о врачах на Западе – об их высоких гонорарах, счетах в банках, собственных клиниках и личных яхтах.

Да что там на Западе! И здесь, в России, врачи жили когда-то как люди – достаточно почитать того же Чехова! Врач имел дом – непременно большой, каменный, – собственный выезд, то есть лошадей и карету, а по нынешним меркам это будет не меньше, чем «Мерседес». Врач был человеком независимым и уважаемым.

И всего этого Роман Ильич был по непонятным причинам лишен. Какая-то неведомая, но непреклонная сила отобрала у него саму возможность достойной, насыщенной жизни, а взамен подсунула бесполезный диплом советского врача, дающий право лишь на полунищенское существование безо всяких намеков на перемены. Сознание своей беспомощности и неудачливости наполняло сердце Романа Ильича ядом отчаяния. Не складывалась у него и так называемая личная жизнь. И здесь срабатывал тот же эффект отчуждения. Его непреклонное, замкнутое лицо, изрытое шрамами, точно изъеденное червями, отпугивало от Четыкина любых женщин, даже дурнушек. И даже проститутки, услугами которых он иногда пользовался, несмотря на свой профессионализм, с трудом скрывали неприязнь, которую вызывал у них этот странный, сдержанный и скучный человек.

Будто в насмешку судьба подсунула Роману Ильичу в соседи юную профессиональную баскетболистку с карамельным именем Лариса. Несмотря на юный возраст, Лариса была совершенно самостоятельной и беспардонной особой. Она совершенно спокойно разгуливала по квартире в трусах, туго обтягивающих мощные бедра, и в спортивной желтой майке, которую сзади украшала огромная цифра «пять», а спереди – призывно торчащие девичьи соски. Четыкин всегда обмирал, видя перед собой эти два метра жаркой плоти, пухлые губы и соломенного цвета волосы, стянутые в хвост на затылке. Он испытывал к девушке сложное чувство, состоящее наполовину из ненависти, а наполовину из вожделения. Он перестал оставлять в ванной свои гигиенические принадлежности, потому что Лариса без зазрения совести могла в любую минуту воспользоваться его полотенцем, зубной пастой и даже бритвенными лезвиями, чтобы выбрить себе подмышки. Романа Ильича это коробило – ко всему прочему он был еще и необыкновенно брезглив. Никакие замечания и нравоучения на Ларису не действовали – она воспринимала Романа Ильича как пигмея и не прислушивалась к его словам. Ни ледяной тон, ни пристальный взгляд рыбьих глаз Роману Ильичу не помогали – его просто игнорировали, – и это причиняло ему дополнительные страдания.

Особенно туго ему приходилось, когда к Ларисе заваливались ее подруги – такие же огромные и бесстыжие баскетболистки в кроссовках невиданных размеров и со спортивными сумками через плечо.

После них на кухне оставалась грязь и горы окурков, испачканных розовой помадой. Но хуже всего было, когда приходили мужчины. Они менялись, но всегда это были непременно спортсмены – едва не задевавшие коротко стриженной головой потолок, с узлами мускулов на длинных руках и с беспощадными гладиаторскими глазами. Иногда кто-то из них оставался на ночь, и тогда из Ларискиной комнаты неслись такие страстные и неистовые звуки, что, слушая их, Роман Ильич едва не терял рассудок. Спасало его только то, что Лариса большую часть времени пропадала на сборах, соревнованиях, в заграничных вояжах, и тогда он становился единственным хозяином квартиры и немного восстанавливал душевное равновесие.

Но в целом положение свое Четыкин считал нестерпимым, и голова его постоянно была занята одним – он хотел срочно разбогатеть. Однако способов разбогатеть Роман Ильич не знал. Он умел только одно – лечить людей. За это ему платили умеренную зарплату, и никто не предлагал ни копейки больше. К способностям и желаниям Романа Ильича все были до странности равнодушны.

На работу он часто приходил разбитым и больным. Это всегда случалось, когда со сборов возвращалась его соседка Лариса. Возвращалась не одна, а с целым табором шальных баскетболисток. Они веселились всю ночь напролет. Четыкин не мог сомкнуть глаз. Прекратить бардак у него не хватало духу. От обилия мощных потных женских тел в маленькой квартире ему делалось по-настоящему жутко. Это был какой-то мистический, первобытный страх, справиться с которым Роман Ильич был не в силах.

На дежурстве он то и дело засыпал. Его тревожили, только если поступал вызов. По другим поводам коллеги предпочитали с ним не общаться, что, впрочем, вполне Романа Ильича устраивало. Ничего путного он от коллег не ждал. Как, впрочем, и от жизни.

* * *

Алексей Виноградов проснулся в семь утра. Он ежедневно просыпался в это время, так как за многие годы у него уже выработалась устойчивая привычка. Проснувшись, Виноградов некоторое время еще полежал в постели, потом встал и первым делом выпил стакан апельсинового сока.

Сделав зарядку, Виноградов надел шорты и футболку и вышел на улицу, направляясь в сторону парка, находящегося прямо напротив его дома. Пройдя через ворота, Алексей дошел до своей любимой аллеи и уже по ней побежал, разгоняясь, легкой трусцой...

Этот ритуал он совершал каждый день на протяжении многих лет. Исключения составляли лишь те утра, когда врач престижной частной клиники Алексей Викторович Виноградов возвращался утром с ночного дежурства. Но тогда он наверстывал упущенное вечером, после того как отсыпался.

Виноградову было тридцать два года. Это был высокий, стройный шатен с ясными голубыми глазами. Внешность его была яркой, неординарной и весьма привлекательной в глазах женщин. Он пользовался у них колоссальным успехом, но тем не менее никогда не был женат.

Он и сам не знал почему. Нет, не потому, что был убежденным холостяком. Просто так складывалось, что ни одну из своих многочисленных приятельниц он не представлял в роли жены.

На Виноградова трудно было угодить. Само собой, его будущая жена должна была обладать абсолютными внешними данными. Более того, Алексей предпочитал женщин из «высшего света». К тому же Виноградову нужна была женщина, с которой ему всегда было бы интересно. А часто выходило так, что новая ослепительная подружка оказывалась при более близком знакомстве не менее скучной, чем муляж. Так что долгих и прочных связей с женщинами Алексей не имел, хотя посвящал им немалую часть своей жизни.

Он появлялся с ними на светских мероприятиях, которые часто и охотно посещал. Благодаря работе в престижной больнице, общительности натуры Алексей имел много друзей и приятелей в разных кругах, но в основном из светской тусовки. Именно такая жизнь его всегда привлекала и манила. Рестораны, приемы, презентации, банкеты, литературные, кинематографические и прочие вечера – вот среда, в которой Алексей всегда хотел бы вращаться.

Конечно, подобный образ жизни требовал денег, и немалых. И в последнее время перед Алексеем эта проблема встала особенно остро. Тех денег, что он получал в клинике, ему явно не хватало. Приходилось залезать в долги, которые потом, естественно, непременно нужно было отдавать.

Алексей вырос в интеллигентной семье. Мать его была профессором-музыковедом, преподавателем музыки, отец – филологом-лингвистом, поэтому с детства было предопределено, что Леша выберет творческую профессию. И когда он объявил, что поступает в медицинский институт, члены его семьи хоть и поморщились, но не возражали и даже были и довольны: врач – вполне престижная профессия.

Учеба давалась Алексею легко. Будучи от природы очень одаренным человеком, обладая блестящей памятью, Алексей сдавал сессии, словно шутя. Однако, как это часто бывает при подобных данных, ему не хватало усидчивости. Он привык схватывать все на лету, а просиживать вечера и ночи за учебниками, грызя гранит науки, было скучно, неинтересно.

Окончив институт, он поработал врачом на «Скорой помощи», понял, что больших денег там не заработаешь, но зато приобрел практические навыки, после чего устроился в частную клинику – помогли мамины связи. Конечно, зарплата здесь была выше, чем на «Скорой», но все равно деньги таяли с катастрофической быстротой, не успевая за потребностями Алексея.

Не желая менять образ жизни, Алексей отчаянно искал дополнительный заработок. Но так как он был человеком честолюбивым, с амбициями, то и здесь его не могла устроить любая «шарашка». Пойти, например, подрабатывать грузчиком по вечерам он, конечно, не мог.

Пытался лечить знакомых своих знакомых, давал советы и разрабатывал собственные методики, но заработки эти не были стабильными, а также и высокими, поэтому не могли решить его проблем. А проблемы нависали тяжелым комом, готовым в любой момент обрушиться на буйную голову Виноградова.

В последнее время это сильно портило ему настроение. Вот и сегодня, едва Алексей проснулся, как действительность напомнила ему, что у него остались две последние упаковки любимого апельсинового сока, а денег на приобретение новых нет, поскольку тогда ему попросту придется отказаться от еды.

Вздохнув, Алексей пробежал пять кругов по парку и не спеша направился к дому. Но даже пробежка и принятый сразу после нее холодный душ – тоже многолетняя привычка – не смогли сегодня взбодрить Алексея и привести в нормальное русло его мысли.

Позавтракав, Алексей стал собираться на дежурство. Выйдя из дома, он отправился к ближайшей станции метро.

«Черт, даже машину не могу себе купить! – сокрушенно качал он головой, не задумываясь над тем, что если подсчитать сумму его затрат на многочисленные тусовки, то ее как раз бы хватило на какой-нибудь недорогой автомобиль. – Ради чего было учиться столько лет?»

Хорошо еще, что у Алексея была своя квартира, доставшаяся ему от бабушки. Жизни с родителями в тридцать два года он себе не представлял.

Трясясь в переполненном вагоне метро, Алексей с тоской смотрел в окно и мучительно размышлял, где ему раздобыть денег...

* * *

В машине дежурный врач молчал. У него не было никаких знакомых на улице Добролюбова. Тем более он не знал Смирнову Любовь Николаевну, семидесяти семи лет, которая жаловалась на затрудненное дыхание. И Смирнова Наталья Дмитриевна, которая, собственно, и звонила в «Скорую», была ему неизвестна. Никак не мог он и тешить себя мыслью, что имя его известно всей Москве и все больные желают лечиться только у него, – это была полная чушь. Но тем не менее имя его было названо, и он, как всякий интроверт, то есть человек замкнутый, испытывал неприятный дискомфорт, попав в зону чьего-то пристального внимания.

Перед его внутренним взором упорно и назойливо вставали два отвратительных видения, которые он безуспешно пытался гнать от себя, – распахнутый последним судорожным движением рот Зелепукина и черные скользкие сороконожки, разбегающиеся из-под отваленного в сторону камня. Чувства, которые он испытывал сейчас, были очень похожи на панику застигнутых врасплох насекомых.

Однако по лицу его ничего понять было невозможно. Оно оставалось, если можно так выразиться, постоянно в одном градусе, и ни водитель, ни санитары не заметили в своем враче никакого беспокойства. Санитары даже испытали некоторое удовлетворение, когда, добравшись до места, он сухо распорядился:

– Можете оставаться в машине! Вы мне пока не нужны!

Что-то подсказывало ему необходимость появиться у больной без свидетелей. Он вылез из машины, взял укладку и направился к подъезду большого семиэтажного дома, построенного, вероятно, еще в довоенные или послевоенные времена, на что указывала солидная основательная архитектура здания с высокими окнами и маленькими балкончиками.

Возле дверей подъезда его ждали. Из полутьмы вдруг выступила стройная соблазнительная фигурка, обтянутая черными, поблескивающими, точно вороненый металл, брючками и кисейной кофточкой такого же аспидного цвета. Волосы у девушки также были темные – и вся она казалась поэтому какой-то тенью, призраком жаркой июньской ночи. В первый момент доктор даже вздрогнул.

– Вы, наверное, к нам? – защебетала девушка, заглядывая ему в глаза. – Идемте, я вас провожу, а то вы будете плутать. На лестнице темно, и лифт не работает.

Его обдало облаком какого-то невероятно сладкого и дурманящего аромата – таких духов он никогда еще не встречал, и они подействовали на него самым тревожным и возбуждающим образом. Он пошел вслед за девушкой, пьянея от томительного запаха и от гибких кошачьих движений своей юной спутницы.

В подъезде было действительно темновато, но не настолько, чтобы нельзя было найти дорогу. Врачу даже удалось довольно хорошо рассмотреть девушку, когда она, легко взбежав по ступенькам, остановилась и оглянулась, поджидая его.

У нее было гладкое и безмятежное личико с резко подведенными глазами и большим накрашенным ртом. Когда она говорила, на щеках появлялись соблазнительные ямочки. И еще доктор заметил сдвинутые на лоб, запутавшиеся в густых волосах узкие солнцезащитные очки.

– Третий этаж! – как бы извиняясь, сообщила девушка и без особых усилий начала подниматься по высокой лестнице, треща подкованными каблучками.

Он поднимался не спеша, угрюмый и покорный, точно навьюченный мул. Наконец он добрался до третьего этажа. Девушка, пританцовывая от нетерпения, ждала его у дверей. Врач все так же молча последовал за ней в квартиру и, войдя в прихожую, едва не задохнулся от обрушившегося на него смрада.

Девушка виновато посмотрела на его изменившееся лицо и развела руками.

– Она сама давно не встает, – объяснила она, имея в виду больную. – А хорошую няню найти сейчас так трудно! Ни одна не задерживается! А Саша все время занят... Он ужасно занят! Вы же знаете, как сейчас заниматься бизнесом, – нужно все время быть начеку! Конечно, он старается что-то сделать, но ведь у него не сто рук...

– Чем больна Любовь Николаевна? – неприязненно спросил он, оглядывая помещение.

Квартира была хорошая – с высокими потолками, с просторными комнатами. Но на всем лежала печать запустения и распада – разбросанная повсюду ветхая одежда, забитые пылью ковровые дорожки, грязные пятна на обоях... И запах! Запах нечистот, гниения, спертого воздуха и лекарств.

– Чем больна? – повторил врач. – Кто вы ей будете?

– Я? – удивленно сказала девушка, словно проснувшись. – Да вроде снохи... Вам Саша все объяснит. Пойдемте, он на кухне. Там все же не так пахнет...

Крайне недовольный, он пошел за девушкой на кухню. Под ногами ощущалось что-то, похожее на слизь, видимо, полы здесь не мылись уже много месяцев. «Ну и загадили квартиру, – подумал с отвращением. – Бизнесмены! Наверное, не живут здесь. Ну да, она же говорила что-то про нянек, которые не задерживаются...»

Он вошел на кухню, жмурясь от яркого света – двухсотпятидесятиваттная лампочка безо всякого абажура свешивалась с потолка на непомерно длинном шнуре и била прямо в глаза. За деревянным столом, покрытым газетой, сидел молодой человек с мощными плечами и толстой шеей тяжеловеса. С шеи свешивалась массивная золотая цепь. Молодой человек поднялся навстречу и протянул ему квадратную ладонь.

– Александр! – сказал он солидно и рукопожатием едва не раздавил доктору пальцы. – Присаживайтесь. Вот этот стул вроде почище...

Морщась от боли и шевеля кистью, врач опустился на стул и исподлобья посмотрел на молодого человека. Александр, казалось, был живым воплощением образа «нового русского», растиражированного в тысячах анекдотов и карикатур. Кроме медвежьей фигуры, облаченной в малиновый пиджак, он обладал еще круглой, коротко стриженной головой и маленькими дотошными глазками, в которых навсегда застыло выражение озабоченности.

– Вы тот самый дежурный врач? – деловито поинтересовался Александр.

– Я не понимаю...

– Я сейчас все растолкую, – пообещал молодой человек. – Может, сначала это... По рюмочке... – Он кивнул на стол и выжидательно уставился на врача.

Доктор заметил, что на столе красуется бутылка виски, стаканы и тарелка с нарезанными апельсинами.

– Не пью, – категорически сказал он. – Тем более на работе...

– А я выпью, – столь же категорически заявил Александр и, не откладывая дела в долгий ящик, исполнил свое намерение, занюхав порцию виски малиновым рукавом.

Врач настороженно выжидал. Происходящее совершенно не нравилось ему. Александр покрутил головой и жарко выдохнул. Потом многообещающе посмотрел на человека в белом халате, сидящего напротив него, и почесал затылок, будто не знал, как начать разговор.

– Врачуете, значит? – неуверенно сказал он наконец.

– Нельзя ли ближе к делу? – вежливо, но холодно спросил врач.

– Да нет, чего... Можно... – пробормотал Александр, как-то беспомощно оглядываясь на девушку, которая стояла возле окна, ладонями опираясь о широкий подоконник. – Чего сказать-то, а, Наталка?

– Что ты мне сам сто раз говорил? – с досадой ответила девушка. – Сам знаешь лучше меня!

– Да я, на фиг, не знаю, с чего начать, понимаешь? – смущенно проговорил молодой человек. – Вроде, блин, неудобно как-то!

– С денег начни! – убежденно сказала девушка. – Чтобы человеку голову не морочить. Ему будет все ясно и понятно.

– Точно! Золотая у тебя голова, – с облегчением сказал Александр и с кривоватой ухмылкой обернулся к доктору: – Наташка правильно сообразила, чего там говорить... В общем, я вам плачу пять штук, а вы сделаете свое дело, и мы разбежались! Пойдет так?..

Выпалив это, он уставился на него в нетерпеливом ожидании.

У врача к горлу подкатил неприятный комок, и тревожный холодок пробежал по спине. Он, несомненно, понял суть невнятного предложения, но в первую минуту даже себе побоялся в этом признаться.

– Что такое? Какие пять штук? – сказал он надменно, вскидывая подбородок. – Выражайтесь яснее, что вы от меня хотите?

Александр насупился и опять оглянулся на свою жену.

– Может, все-таки выпьешь? – с надеждой спросил, незаметно переходя на «ты». – Нет? Ну ладно! В общем, суть такова... Мамаша у меня плохая... Доходит совсем. Заживо, можно сказать, гниет. Смотреть больно. Мне за ней присматривать некогда. А чужим она, сам понимаешь, тоже на хрен не нужна... Чуешь, какой запашок в доме? А бог никак ее прибрать не хочет... Так и мучается старуха. И других мучает... Помочь бы ей надо...

Он замолчал и с надеждой посмотрел на врача.

На того словно напал столбняк. Он сидел и молчал, беспомощно глядя на стриженого детину, который в своих рассуждениях был прост, как ребенок, и, как ребенок, жесток. Но он застал его врасплох.

Врач старался забыть то, что произошло с ним на Котельнической набережной, гнал от себя видение безмолвно раскрывающегося старческого рта и надеялся, что в конце концов ему удастся забыть. Но теперь ему дали понять, что такие вещи не забываются. И, самое коварное, ему опять предложили деньги!

Те десять тысяч, что доктор получил от Зелепукиной, были припрятаны дома, в одном из старых медицинских учебников, в котором он вырезал и склеил страницы так, что образовался маленький тайник. Деньги покоились там без движения. Он предполагал оставить их на самый черный день, а пока делал вид, что их просто не существует. Он никак не надеялся, что ему повезет еще раз и найдутся люди, которые захотят... Но такие люди нашлись. Причем нашлись так быстро, что врач даже не успел приготовиться. Он опять не знал, как ему следует поступить и чего он хочет больше – денег или покоя.

– Ну, чего молчишь? – потревожил его Александр. – Я вроде тебе все растолковал...

– Если я правильно понял, – медленно сказал врач, – вы хотите, чтобы я умертвил вашу мать?

Александру стало не по себе от его неподвижного взгляда и ледяных слов. Он завертел бычьей шеей, которая у него внезапно побагровела, и, пряча глаза, сказал:

– Нет, ну... Я не так сказал, правильно? Я говорил – помочь... Ведь ей все равно теперь жизнь в тягость... Она и не понимает уже ничего. Сам я, конечно, на мать руку не подниму, правильно? А ты все-таки доктор... Знаешь, как там и чего...

Он замолчал и торопливо налил себе виски.

– И ничего здесь нет особенного! – подала голос юная Наташа. – За границей, например, так многие делают... Я по телевизору сама видела. Чего ей действительно мучиться? Она нам сама спасибо скажет!

– Да вы только на нее взгляните, доктор! – убеждал приободрившийся Александр, неожиданно опять перейдя на «вы». – Там же места живого не осталось! И сколько еще она будет так – никто не знает. А я бы сейчас хату как раз отремонтировал и вдул бы за хорошие бабки. Между прочим, – добавил он очень серьезно, – я за эти бабки памятник могу старухе отгрохать на века!

Врач смотрел на него не мигая. Со стороны его лицо казалось похожим на барельеф, вырубленный из уже искрошившегося камня, но в душе его бушевали нешуточные страсти. Однако он не дал им вырваться наружу и спросил с прежним спокойствием:

– А с чего вы решили, что я пойду на это?

Он еще внутренне пытался бороться с демоном наживы, пожиравшим его душу.

Александр опять замялся, и врач уже собирался, преодолев последние сожаления, с независимым видом подняться, чтобы покинуть это сомнительное место раз и навсегда. Но в этот момент, словно гром среди ясного неба, прозвучали слова юной Наташи, которая с презрением и разочарованием произнесла:

– Ой, да ладно уж целку-то из себя строить! Мы же вас не зря разыскали, наверно! Зелепукина Федора Никодимовича помните? Чтобы вы знали, Лидия Сергеевна, его жена, мне теткой приходится. Она нам вас и посоветовала, а вы тут комедию ломаете!

Доктор был убит. Он внезапно побледнел и, потеряв дар речи, только испуганно переводил взгляд с Александра на его молодую жену и обратно. Теперь он окончательно осознал, в какую чудовищную западню попал. Его преступление перестало быть тайной и сделалось достоянием посторонних. Но кто мог предвидеть, что у той хищницы из высотки окажется не менее кровожадная племянница? Что она поделится с ней секретом? Никто, а менее всего он сам, всю жизнь чуравшийся сомнительных компаний.

Но как бы то ни было, а из создавшегося положения нужно было искать выход. Его растерянность не ускользнула от внимания беззастенчивых супругов, и они немедленно перешли в наступление.

– Ну так что, доктор? – окончательно окрепшим голосом произнес Александр. – Уговорила тебя Наташка? Чего молчишь? Или, может, ты мне не доверяешь? Вот они, баксы, держи!

Он весело сверкнул глазами и полез во внутренний карман пиджака. Неторопливо достал оттуда пухлый, сверкающий гладкой кожей бумажник и, развернув его, вытянул не слишком толстую пачечку сотенных долларовых банкнот. Значительно посмотрев на замершего врача, он выпятил нижнюю губу и небрежным жестом швырнул пачку на стол. Деньги шлепнулись с негромким соблазнительным звуком. Доктор проводил их полет хмурым напряженным взглядом.

А молодой человек все так же степенно сложил бумажник и бережно спрятал на своей бочкообразной груди. Затем он одернул пиджак и посмотрел на врача с вызовом.

– Твои, – сказал он лаконично.

И тут доктор произнес слова, которые вырвались из его уст сами собой, как будто совершенно без его участия.

– Здесь должно быть десять тысяч, – скрипуче сказал он.

Брови Александра поднялись, он переглянулся с женой, и они оба фыркнули.

– Не набивай себе цену, доктор! – сурово сказал молодой человек. – Я этого не люблю. И так переплатил.

– И вообще, вы должны понимать, с кем имеете дело! – запальчиво сказала Наташа. – Мы с вами говорим пока по-хорошему, но можем так испортить вам жизнь... Не обрадуетесь!

Он затравленно посмотрел на нее. Весь апломб его куда-то бесследно пропал. Незаметно для себя он сдал все позиции, и теперь инициатива была не на его стороне. Он осознал, что даже не в состоянии выторговать себе сумму побольше. Как бы не потерять и этого. Не глядя, он протянул руку, нащупал на столе пачку купюр.

– Хорошо, я согласен, – тускло произнес он. – Показывайте, где больная?

Молодые супруги торжествующе переглянулись, и Александр сделал приглашающий жест рукой.

– Пойдемте, – сказал он. – Это в спальне.

Врач поднялся, одномоментно отправив в карман пачку банкнот. Невольно в голове его промелькнуло нехитрое математическое действие – десять плюс пять было немного, но даже этого немного ему не удалось бы заработать честным трудом за всю прежнюю беспорочную жизнь. Эта мысль немного приободрила его.

Он подхватил укладку и направился вслед за Александром. Проходя через зал, заставленный старой потемневшей мебелью и освещенный так тускло, что он казался каким-то слепым, доктор заметил, что люстра, висящая под высоким потолком, тоже старая, состоящая из массивных хрустальных подвесок. Но хрусталь был покрыт толстым слоем пыли, а свет давала единственная уцелевшая лампа.

«Да, здесь бы приложить руки, – с угрюмой завистью подумал он. – Квартирка бы заиграла!» Но тут же выругал себя за праздные мечтания и приказал себе сосредоточиться на предстоящем деле.

Между тем Александр толкнул дверь спальни и обернулся к врачу. Лицо его сделалось скорбно-виноватым. Он молча ткнул пальцем в сторону широкой железной кровати с панцирной сеткой и сверкающими шариками на спинке. Доктор подошел ближе и обмер от неожиданности.

За время работы ему приходилось видеть всякое, но такие запущенные больные попадались нечасто. Перед ним на измятых, серых и промокших от мочи простынях лежала изможденная высохшая старуха с огромным, как шар, животом и с глубоко запавшими бессмысленными глазами. Ночная рубаха, грязная и влажная, была бесстыдно задрана, открывая отечную кожу живота и такие же распухшие ноги. Увидев перед собой людей, больная пошевелилась и что-то промычала запекшимися губами.

– Д-а-а, батенька! – протянул врач с осуждением и искоса посмотрел на неверного сына почти с отвращением. – Запустили вы мамашу!

Он осознавал, насколько неуместен сейчас его наставительный тон, но удержаться от замечания не сумел. Видимо, многолетняя профессиональная привычка брала свое. Перестроиться на роль палача ему пока не удавалось.

– Да вот видите, доктор! – с тоской и растерянностью отозвался Александр. – Я и не думал, что люди могут жить в таком состоянии... Сиделки не выдерживают, вчера последняя сбежала, а она все живет... И не ест практически, не пьет...

Врач «Скорой помощи» извлек фонендоскоп, прослушал сердце старухи. Ритм был неровный, но не частый. Он опять подумал о Зелепукине, вспомнил разинутый в немом крике рот. Пожалуй, здесь можно применить то же самое, подумал он. Только куда же торопиться? Старухе остались скорее всего считаные дни. Но это уже не его дело. Если людям невтерпеж, зачем ему отказываться от таких денег?

Он вытащил из ушей рогульки фонендоскопа, медленно свернул его и положил в карман.

– Оставьте нас одних! – сурово сказал он Александру.

Тот поспешно кивнул и вышел на цыпочках. Доктор развернул укладку и задумчиво прошелся взглядом по стеклянным головкам ампул. Неожиданно в голову ему пришла шальная мысль попробовать обойтись без лекарств. Десять кубиков простого воздуха, если загнать их в венозное русло, вызовут эмболию и немедленную смерть. «Экологически чистую смерть», – подумал он и попытался вспомнить, насколько достоверно определяется воздушная эмболия при судебно-медицинском вскрытии, но не мог. Впрочем, он тут же заставил себя не думать об этом. Вскрытия быть не должно – об этом позаботятся родственники.

Оставалась еще одна проблема. Он, сопя и хмурясь, потянулся к больной и, преодолевая минутное отвращение, повернул к себе ее руку. Так и есть – вены старухи были истончены и изуродованы атеросклерозом – попасть будет крайне сложно. Но он всегда гордился своим умением попадать в любую вену и не собирался пасовать и сейчас.

Быстро и туго перетянув высохшее старческое пле-чо жгутом, он собрал двадцатиграммовый шприц и до предела оттянул поршень. Теперь в шприце была смерть – бесцветная, бесплотная, ничем не пахнущая, – такая, какой и должна быть смерть.

Доктор по привычке протер локтевой сгиб спиртом и сам усмехнулся этой бессмысленной предосторожности. Отбросил целиком ватку и, еще не убрав с лица усмешку, зорко взглянул в лицо старухе.

А дальше произошло то, чего он никак не ожидал. Естественный ли это был ход событий или старуха прочла в лице своего рокового гостя нечто такое, что потрясло ее до глубины настрадавшейся души, – осталось неизвестным. Только она внезапно приподнялась на кровати и, глядя на врача с безграничным ужасом, заговорила быстро и неразборчиво, словно читая какую-то тайную молитву.

Он от неожиданности вздрогнул и замер, вслушиваясь в поток этой дикой речи. Волосы зашевелились на его голове. Ему казалось, что он вот-вот поймет смысл таинственных бессвязных слов, и смысл этот будет ужасен.

Но речь больной оборвалась так же внезапно, как и началась. Лицо ее исказилось и посинело. Нечеловеческий свистящий хрип вырвался из горла. Тело старухи охватила долгая судорога – потом оно обмякло и рухнуло на кровать. Наступила тишина.

Врач выронил на пол шприц и настороженно посмотрел на неподвижное тело. Он никак не мог поверить такой неслыханной удаче. Не шевельнув даже пальцем, не взяв греха на душу, он заработал пять тысяч долларов?

Он несколько минут продолжал сидеть, не шевелясь и пристально глядя на старуху, которая не подавала никаких признаков жизни. Наконец он протянул руку и нащупал сонную артерию на сморщенной шее. Сердце не билось.

Однако доктор не торопился. Он дотошно и буднично зафиксировал все необходимые признаки биологической смерти, собрал инструменты и медикаменты. Потом закрыл укладку и с облегчением вышел из комнаты.

Супруги встретили его настороженным взглядом. Врач остановился на пороге и сухо сказал:

– Я зафиксировал у больной смерть до приезда «Скорой». Реанимационные мероприятия эффекта не дали. Могу выдать вам медицинскую справку о смерти. Но можете обратиться в поликлинику по месту жительства. Я бы предпочел сейчас уйти.

Александр изменился в лице и неумело перекрестился.

– Выпить надо... за упокой души... Давай, доктор, выпей все-таки! Обычай, никуда не денешься...

Он отрицательно покачал головой.

– Не забывайте – я на работе! – непреклонно ответил он.

* * *

После этого визита к Смирновой в жизни доктора ровным счетом ничего не изменилось. Больше всего ему хотелось затеряться в этом мире так, чтобы никто не мог обнаружить и припомнить его. Он даже подумывал, не уехать ли в провинцию, в глухую дыру – купить там домик и зажить тихой, незаметной жизнью.

Но, подумав, решил не торопиться. Во-первых, Москва – это все-таки Москва. А во-вторых, ничего катастрофического пока не случилось. Совершенное им не имело никакого резонанса. Никто не звонил ему, никто не задавал ему никаких вопросов и тем более не присылал повесток. Порой ему казалось даже, что ровным счетом ничего не было и эти две смерти плод его воображения, не более. Он не испытывал мук совести, хотя вначале ожидал их появления, и был очень удивлен и обрадован, когда ожидания оказались напрасными. Ему не снились страшные сны, и даже видение раскрытого мертвого рта постепенно стерлось из памяти.

Единственное, что периодически беспокоило доктора, – это неясный, не слишком сильный страх, который охватывал его в самый неподходящий момент. Тогда ему чудилось, что кто-то, безумный и беспощадный, вдруг появляется на пороге и, ткнув в Четыкина пальцем, скрежещет нечеловеческим голосом: «Вот он!» В такие минуты врач впадал в прострацию, взгляд его делался беспощадным и тоскливым, и он умолкал даже в момент важного разговора, приводя собеседника в недоумение.

Однако постепенно доктор справился и с этим недугом и продолжал жить размеренно и просто. Иногда он доставал с нижней полки заветный учебник и, запершись на ключ, пересчитывал свои капиталы – это доставляло ему странное наслаждение. Иногда он против своей воли вдруг начинал мечтать о приумножении накоплений, о некоем заказе, который позволит заработать много, быстро и без особых усилий, но тут же гнал такие мысли прочь.

* * *

Вениамин Павлович Светлышев, пожилой врач частной клиники, возвращался домой с дежурства в крайне подавленном настроении. Последнее время оно часто одолевало его, и причина этому была только одна – деньги. А точнее, их отсутствие. В клинике он зарабатывал, конечно, неплохо, но этих средств все равно постоянно не хватало.

У Светлышева была довольно большая семья: жена, сын со снохой и дочь с зятем. И у сына, и у дочери были свои дети, и все хотели есть. Хорошо еще, что дочь вышла замуж за человека, обеспеченного жилплощадью, и ушла жить к нему. А вот сын с семьей продолжал жить в трехкомнатной квартире отца.

Жена сына не работала, находясь в декретном отпуске и готовясь стать матерью во второй раз. От одной мысли об этом Вениамин Павлович приходил в ужас.

«Дети – это, конечно, хорошо, – рассуждал он, качая головой. – Но зачем же вы, ребята, второго-то решили завести?»

Он очень любил своих внуков, часто возился с ними и очень внимательно относился к их здоровью. Но внуки, как и дети, постоянно требовали затрат. То сын, то дочь просили у Вениамина Павловича различные суммы взаймы. Займы эти никогда не возвращались. Вениамин Павлович и не пытался требовать их обратно, тем более что за детей постоянно вступалась жена. Потом жена сама же жаловалась на нехватку денег и с упреком говорила Вениамину Павловичу, что он мог бы зарабатывать и побольше.

Он и сам это понимал, но как же он мог приносить больше, если каждый месяц получал в клинике одну и ту же сумму? И прибавки к зарплате в ближайшее время не ожидал.

Кроме того, появилось в последнее время у Вениамина Павловича одно увлечение – он всерьез заинтересовался нетрадиционными методами лечения и даже собрался писать диссертацию на эту тему. Для этой цели он и стал посещать «Клуб психологической разгрузки».

Познакомившись с другими членами клуба и его гуру, Вениамин Павлович сам не заметил, как втянулся в занятия и вскоре не мыслил себе жизни без них. Он отмечал, что на занятиях этих прямо-таки отдыхает душой и телом. Гуру обладал уникальной способностью расслаблять волю своих учеников, чтобы они освобождались от груза душевных забот хотя бы на время.

Гуру был основателем своего учения, и Вениамин Павлович стал рьяным его последователем. Он запоем читал книги, которые любезно давал всем членам клуба гуру, на занятиях внимал каждому его слову, восхищаясь способностями учителя.

Своего гуру Вениамин Павлович уважал безмерно. А многих из своих коллег, если честно, считал просто неучами. Взять хотя бы этого напыщенного хлыща Виноградова. Ведь ясно же, что он просто дилетант в сравнении с ним! Кичится своим лощеным видом, потому что больше кичиться нечем. А гуру призывал не думать о низменных вещах, не зацикливаться на материальных проблемах.

Вениамин Павлович старательно гнал от себя те самые низменные проблемы, но они коварным образом почему-то задерживались и постоянно напоминали о себе, словно издеваясь. Да и как было им не задерживаться, если гуру частенько устраивал семинары для всех участников клуба. Семинары были выездными и проводились на природе.

«Нужно быть ближе к природе», – так говорил гуру и назначал местом проведения нового семинара какой-нибудь подмосковный или приморский дом отдыха. Никто с этим не спорил, и все одноклубники вытрясали из своих запасов деньги на путевки. А путевки были, прямо сказать, недешевыми.

Когда Вениамин Павлович в третий раз сообщил жене, что собирается на семинар, она решительно заявила, что денег на это она ему не выделит. Ни копейки. Вениамин Павлович вспылил, накричал на жену, на сына, влепил подзатыльник внуку, а затем, стукнув кулаком по столу, ушел в спальню, громко хлопнув дверью.

На семинар он все-таки поехал. Он просто не мог его пропустить. Вениамин Павлович жил этой атмосферой, она стала для него уже какой-то наркотической, хотя в этом он не признался бы себе ни за что.

Теперь он шел, размышляя, где же раздобыть денег до выходных. Устраивать очередной скандал дома ему совершенно не хотелось.

По дороге домой и уже дома, сидя за столом и сосредоточенно двигая ложкой по тарелке, он постоянно ломал над этим голову, но, так ничего и не надумав, поднялся и собрался на очередное занятие клуба.

– Куда это? – спросила жена от раковины с грязной посудой.

– На занятия, – кратко ответил Вениамин Павлович.

– Опять на занятия! – возмутилась жена. – Каждый вечер на них шляешься! Дом совсем забросил. Ладно бы деньги зарабатывал, а ты их только разбазариваешь!

Жена коснулась больной темы, и Вениамин Павлович, и так до крайности раздраженный, поспешно прошел в прихожую, обулся и вышел из дома, хлопнув дверью.

* * *

– Черт вас знает, Владимир Сергеевич! – с глубокой тоской сказал мне Чехов. – Мало того, что вы не в состоянии вылечить, так вам еще нужно человека помучить, чтобы жизнь ему опротивела до последней степени! Ну посудите сами – разве это не инквизиция? Рентген я проходил, контраст ваш рвотный пил, зондирование вы мне проводили – желудочное и дуоденальное! Гастроскоп японский я глотал! Про всякую мелочь вроде анализов крови я уже не говорю! И вот не успел я очухаться, как вы опять назначаете мне те же самые пытки! Это, по-вашему, гуманно?

– В своем плаче вы забыли отметить, что от исследования кишечника все-таки уклонились, – хладнокровно заметил я.

– Да, уклонился! – гневно прорычал Чехов. – Еще не хватало, чтобы вы лазили ко мне в кишечник! Я все-таки полковник в отставке, можно сказать, герой, именным оружием награжден!

– Не вижу связи, – заметил я. – Разве что кишечник ваш особо засекречен... Ну да бог с ним. А повторные анализы необходимы, Юрий Николаевич... Они еще называются контрольными – с их помощью мы контролируем, насколько хорошо проведено лечение. Ведь за эти две недели вам стало немного получше, правда? И аппетит у вас улучшился, и жалобы реже... Или я не прав?

Юрий Николаевич махнул рукой.

– Улучшилось! – сказал он, скептически кривя рот. – На такую малость, что и говорить-то об этом не стоит! Конечно, вы-то расцениваете это как большой успех медицинской науки! Может быть, еще и диссертацию накатаете на моем трупе...

– Вот это вы зря, – с упреком сказал я. – Во-первых, диссертация мне не по зубам, а во-вторых, вы еще всех нас похороните и над гробом речь скажете – о своем слабом здоровье...

– Ладно, сдаюсь! – мрачно произнес Чехов. – С чего начнем, доктор?

– Начнем с японского гастроскопа, – объявил я. – Надеюсь, вы воздерживались от принятия пищи и жидкости, как я вас инструктировал? – А если бы не воздерживался? – с вызовом спросил Юрий Николаевич. – Ну, разумеется, я воздерживался! В вашем сиротском заведении я постоянно вынужден от чего-то воздерживаться. Поэтому я жду не дождусь, когда вы удовлетворитесь моими анализами и выпишете меня отсюда!

– Наверно, дома, в холодильнике, вас дожидаются грибы в маринаде и запотевшая бутылочка? – догадался я.

– Вы напрасно иронизируете! – обиженно ответил Чехов. – Из-за ваших заблуждений я не собираюсь отказываться от радостей жизни.

– Тогда наша новая встреча неизбежна, – категорически заключил я. – Одним словом, сейчас сестра сделает вам премидикацию, промедольчик подкожно, потом анестезия глотки лидокаином – и пожалуйте бриться!

– Смотреть сами будете? – хмуро осведомился Чехов.

– Ну, зачем же сам? Анатолий Сергеевич у нас ас в этом деле – вдвоем с ним посмотрим... Ум, как говорится, хорошо, а два ума – уже палата... В общем, ступайте в процедурную, там Танюша вас ждет, она уже в курсе...

– Эх, жизнь! – уныло произнес Чехов и встал. – Никогда вам, впрочем, не понять больного человека!

Он повернулся и пошел к выходу. Вся его крепкая фигура выражала обреченность и несвойственную ей покорность. Я вдруг подумал, что Чехов в чем-то по-своему прав и занятый своими расчетами врач действительно не в состоянии понять, что чувствует независимый и гордый человек, попадая в безжалостные тиски больничных правил. Ни его тело, ни его будущее уже не принадлежат ему, и все за него решают важные и неприступные дядьки в белых халатах – они просвечивают его насквозь, выворачивают наизнанку, загоняют в постель, а потом, многозначительно поджав губы, удаляются на совещание, где выносят приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию ни в одной инстанции. Пожалуй, Чехов прав, и в нашей профессии действительно есть определенный элемент инквизиции.

Подтверждение этого тезиса состоялось через полчаса в манипуляционной, где беспомощный Юрий Николаевич, лежа на операционном столе, стоически переносил вмешательство, которое сторонний человек иначе как издевательством бы не назвал. Из его раскрытого рта змеей выползал гибкий шнур гастроскопа, замыкавшийся свободным концом на хитрой приставке, которой управлял Анатолий Сергеевич, ас волоконной оптики. В высоком белом колпаке и хрустящем халате, он возвышался над несчастным Юрием Николаевичем, точно грозный призрак. Его выбритое до синевы лицо казалось торжественно-мрачным, и Чехов следил за ним с почтительным страхом беспомощной жертвы. Думаю, что свои воззрения на медицину он Анатолию Сергеевичу не выкладывал.

Приставка, соединенная с окуляром гастроскопа, позволяла выводить картину исследуемого желудка на экран цветного телевизора, и мы с Анатолием Сергеевичем могли как на ладони наблюдать те изменения, которые произошли внутри нашего сложного пациента за время его двухнедельных мучений.

А изменения, что бы там ни говорил сам Юрий Николаевич, имели место. Даже кратковременная разлука с радостями жизни принесла ожидаемый эффект, и суровое бритое лицо Анатолия Сергеевича заметно смягчилось.

– Ну вот, – благодушно пробормотал он, орудуя ручками управления, чтобы высветить самые потаенные уголки полковничьих внутренностей. – Положительная динамика несомненна... Вот теперь и антральный отдел... Отечность уменьшилась значительно... и геморрагических явлений мы практически не наблюдаем... Неплохо, очень неплохо...

Я посмотрел на Юрия Николаевича с плохо скрытым торжеством – мне он не верит, но аппаратура-то не может ошибаться. При поступлении гастроскопическая картина была такой, словно слизистую желудка ошпарили кипятком. Только слепой не смог бы почувствовать разницу. Однако в ответ в глазах Чехова мелькнул жалобный, но настырный огонек. «Сейчас я не в силах возразить, – как бы говорил он. – Но дайте мне немного свободы, и я выложу все, что о вас думаю».

– Анатолий Сергеевич сделает несколько снимков, – предупредил я. – И вы сами, Юрий Николаевич, сможете сравнить результаты.

– Всененепременно... всенепременно... – увлеченно пробормотал Анатолий Сергеевич. – И вы сможете сравнить... и мы тем более сможем...

Само собой разумеется, что на протяжении всей процедуры бедный Юрий Николаевич был начисто лишен права голоса. С онемевшей от лидокаина глоткой и шнуром в пищеводе особенно не разговоришься. Вынужденное молчание мучило разговорчивого полковника даже больше, чем копание в недрах его измученного желудка.

Высказался он только после обеда, когда я зашел проведать его в палату. Юрий Николаевич с грустным видом сидел на краю постели и, нахохлившись, смотрел телевизор. Показывали какой-то молодежный сериал, сопровождавшийся неистовым закадровым смехом. При каждом новом взрыве смеха Юрий Николаевич морщился и осторожно щупал пальцами горло.

Когда я вошел, он заметно оживился и с хрипотцой в голосе заявил:

– Вот, будьте любезны! Ободрали мне горло своей японской техникой! А я ведь на досуге как-то изучил закон о правах пациента... Если задаться целью, то по этому закону я смогу предъявить вам столько претензий, что разорю вашу лавочку дотла!.. Взять только аспект необоснованного назначения анализов...

– Бросьте вы, Юрий Николаевич! – добродушно сказал я. – В основе любой жалобы должно лежать какое-то обоснование того, что вам нанесен ущерб. А у вас дело идет на поправку...

Чехов, насупившись, посмотрел на меня и вдруг сказал:

– Ну, это правда, мне сейчас стало получше... Но в своем главном убеждении я неколебим. Медицина замешена на варварстве. Достаточно посмотреть на лицо вашего Анатолия Сергеевича, когда он ковыряется во внутренностях беспомощного пациента – он в этот момент царь и бог! Маркиз де Сад!.. Вы еще жалуетесь на беспредел, царящий в органах! В любом случае человек в застенках хотя бы сохраняет за собой право кричать и материться. А здесь даже этого нельзя себе позволить!

– Зачем же материться? – с упреком заметил я. – Мы все-таки учреждение высокой культуры... Но дело не в этом, Юрий Николаевич. Я предполагаю вас денька через два-три отправить домой. Смею думать, вы не возражаете?

Грубое лицо Чехова просветлело.

– Ни боже мой! – воскликнул он. – Ваша больница, конечно, удобная, и к вам я привык, но дома, как говорится, и стены помогают... Да и, правду сказать, накладно у вас лечиться...

– Зато, как говорят в Одессе, вы имеете результат! – возразил я. – Собственно, об этом я и хотел с вами поговорить... Результат у нас сейчас, безусловно, положительный. Но если вы так и не захотите внять голосу разума, все пойдет коту под хвост. Скажите, как мне убедить вас, что в основе вашего здоровья лежит прежде всего воздержание и диета?

Чехов нахмурил лоб и задумчиво пожевал губами.

– Это, что же, – с недоверием произнес он, – выходит, и водочки ни-ни?

– Лучше, конечно, ни-ни, – ласково подтвердил я. – А если откажетесь от курения, так это будет совсем великолепно!

– Послушайте, Владимир Сергеевич, – с надеждой спросил Чехов. – А если, скажем, так: я ни от чего не отказываюсь, а когда заплохеет, ложусь к вам, подлечусь – и снова... Как полагаете, в таком режиме можно функционировать достаточно долго?

– Может быть, и можно, – сказал я. – Но я бы не советовал испытывать судьбу. Возможен роковой исход. Восстановительные способности организма не безграничны...

– Ну а если все-таки потихоньку... понемножку, а? – проговорил Чехов умоляющим голосом.

– В принципе запретить я вам ничего не могу, – пожал я плечами. – Можете даже глотать шпаги и пить бензин. Сколько бы раз вы к нам ни попали, больница ничего не теряет. Счета оплачивать вам. У вас, наверное, большая пенсия, если вы можете позволить себе такое развлечение?

– У меня супруга – неплохой адвокат, – кашлянув, ответил Чехов. – Специализируется на имущественных спорах... Если она не даст мне вдруг отставку...

– Непременно даст, – заверил я. – Кому интересен муж, регулярно отправляющийся на больничную койку?

Маленькие глазки Чехова злорадно сверкнули. Он ткнул в меня кривым коротким пальцем и заявил:

– Вот оно, очередное свидетельство антигуманных настроений в медицинской среде! Вы считаете, что возможна дискриминация по состоянию здоровья, не так ли? Совсем недаром вам предложили поучаствовать в эвтаназии, дорогой Владимир Сергеевич! Видимо, что-то такое прочитывается в вашем лице...

Он задел мое больное место. Туманная история продолжала бередить мою душу. Мне казалось, что она должна иметь продолжение, но откуда оно последует, я сообразить не мог. Уже несколько раз я порывался поделиться своими изысканиями с Юрием Николаевичем, но все как-то руки не доходили. Теперь, раз уж он вспомнил эту историю, я решил воспользоваться моментом.

– Кстати, об эвтаназии, Юрий Николаевич, – сказал я серьезно. – Хочу спросить вашего мнения. Человека, так сказать, соответствующего опыта... Дело в том, что я все-таки попытался разузнать о дальнейшей судьбе гражданина Зелепукина и с большим огорчением узнал, что он недавно скончался...

И я изложил Чехову все, что мне удалось выяснить.

На лице Чехова появилось выражение удивления и недовольства. Он даже полез в карман за сигаретами и, достав одну, зажал ее крепко губами. Однако, заметив мой сокрушенный взгляд, убрал ее и разразился уничтожающей тирадой:

– Не понимаю я вас! Неужели вы все-таки приняли эту историю всерьез? Ведь это дело настолько темное, что даже профессионал за него не взялся бы! Разве что за очень крутые деньги... Ну и что вы в результате выяснили? Подозреваемых нет, свидетелей нет, ничего нет!.. Вы спрашиваете моего мнения? Вот оно – выбросьте все это из головы!

– Но труп-то ведь есть! – упрямо заметил я.

Чехов с досадой махнул рукой.

– А кто сомневается в естественности смерти? – презрительно сказал он. – Только вы! Человек абсолютно посторонний... Гражданин Зелепукин скончался после тяжелой и продолжительной болезни, свидетельство о смерти подтверждает это, тело предано земле, покойника уже начали забывать... Более того, женщина, которую вы подозреваете, вероятнее всего, тоже покинула нашу юдоль, переселилась, так сказать, к антиподам... Чего же вы хотите?

– Но я чувствую, что Зелепукин умер не своей смертью! – заявил я.

– Ну, хорошо! Попробуем зайти с другого конца, – смиренно сказал Чехов. – Допустим, вам удается добиться уголовного расследования. Допустим! Женщину задерживают, тело эксгумируют, проводят сложную, дорогостоящую экспертизу... И в результате выясняют, что смерть наступила от естественных причин! Зелепукину, извинившись, отпускают, а вас вежливо просят оплатить издержки... А следом и обиженная вами женщина выставляет вам ответный иск – о клевете. У вас, кстати, жена не адвокат? – хитро сощурившись, закончил Чехов.

– Я пока вообще не женат, – ответил я. – Но вот что я вам скажу, Юрий Николаевич! Чем больше и успешнее вы меня разубеждаете, тем крепче делается моя уверенность в насильственной смерти Зелепукина. Не знаю почему, но я чувствую это очень остро. Может быть, потому, что совесть моя не вполне чиста. И в ответ на ваши пространные рассуждения об ограниченности медицинской науки мне хотелось бы задать, в свою очередь, вопрос – а ваша оперативно-разыскная наука? Неужели она настолько бессильна, что, даже имея стопроцентный злой умысел, труп и прочее, не в состоянии изобличить преступника?

– Изобличает, кстати, следователь, – проворчал Чехов. – Но в каком-то смысле вы правы. Не в состоянии! И очень даже часто не в состоянии. Все, в конечном счете, упирается в экономические нюансы... Представьте себе, сколь кропотливым и долгим будет в данном случае расследование, каких средств оно потребует... А какова его экономическая целесообразность? Нулевая!

– А нравственная? – напомнил я.

– А нравственная волнует, кажется, только вас, – спокойно заметил Чехов. – Представляете, в наше трудное время, когда столько нераскрытых громких убийств, столько миллионных афер, следственная бригада будет работать на удовлетворение вашего нравственного чувства!

– Ну, следственная, допустим, не будет, – согласился я. – Но я имел в виду другое. Можно ведь попробовать разобраться, так сказать, частным порядком...

Чехов иронически взглянул на меня и сказал покровительственно:

– Кем вы себя вообразили – Лу Арчером, Майком Хаммером?.. Комплекция, впрочем, у вас... Да и движетесь вы... Боксом занимались?

– Кандидат в мастера, – гордо сообщил я. – Бывший, конечно.

– Ну что ж, по одному параметру подходите, – милостиво согласился Чехов. – Но, заметьте, частный сыщик непременно имеет за плечами опыт полицейской работы... Где он у вас?

– Потому и прошу у вас совета, – скромно пояснил я.

– Совета... – проворчал Чехов и, опустив голову, погрузился в раздумья. – Ну что ж, если вы так настаиваете, кое-что я вам могу посоветовать. Но все равно, боюсь, вы таких наломаете дров...

– Авось не наломаю, – заверил я. – Я везучий...

– Ну-ну, – хмыкнул Чехов и уже решительно сунул в рот сигарету. – Но, не обессудьте, я буду курить! Без курения какое же расследование! – Сердито сопя, он раскурил сигарету и придвинул к себе чашку с розовым цветком на боку, чтобы стряхивать в нее пепел. – Что скажете?

– Ничего не скажу, – покорно произнес я. – Наверное, по-своему вы правы... Я – весь внимание!

– Ну-с, так! – Чехов с большим удовлетворением затянулся и выпустил огромное облако дыма. – В общем, вы меня где-то задели. Пробудили, можно сказать, азарт. И, в сущности, вы правы – преступник неизбежно оставляет следы. Может быть, и стоит их поискать. Не знаю, принесет ли это нам с вами удовлетворение, но, как говорится, все лучше, чем по подъездам шататься...

Он хохотнул и сделал новую затяжку.

Я терпеливо ждал, а Юрий Николаевич, кажется, от души наслаждался как сигаретой, так и тем, что курил ее в моем присутствии. Наконец он соизволил продолжить свои рассуждения.

– Итак, что я подумал, – сказал он серьезно. – Если начинать в этом деле с заказчика, то есть с супруги покойного, мы действительно сразу заходим в тупик, о котором я вам говорил. Но если зайти с другого конца? – Он посмотрел на меня суровым взглядом матерого законника. – Исполнитель! Несомненно, он был. И скорее всего он из вашего брата. Сама Зелепукина на убийство не пойдет, я думаю. Она из таких натур, которые при всей своей кровожадности боятся даже вида крови. Поэтому она и платила, не скупясь. Хотя кто ее знает, что она имела в виду, говоря «неплохо заплачу...».

Заметьте, она боялась сама убить, но совершенно не боялась огласки, предлагая заняться этой работой первому встречному. Видимо, она всерьез уверена, что в наши времена убийство не является очень уж предосудительным актом. И, пожалуй, она где-то права... Ваша позиция в этом вопросе была ей совершенно непонятна. Скорее всего она подумала, что вы глуповаты и непрофессиональны. Эдакий врач-недоучка. Но, судя по всему, в скором времени она нашла подходящего врача. – Чехов пронзительно посмотрел на меня и заключил: – Если этот человек действительно существовал и удастся узнать его имя – считайте, полдела сделано. Он наверняка признается. Интеллигенция, уж простите, Владимир Сергеевич, раскалывается быстро...

– Да бог с ней, с интеллигенцией! – нетерпеливо сказал я. – И как вы думаете, где искать этого человека?

Чехов, щурясь от дыма, почесал нос рукой, в которой была зажата сигарета.

– Тут две возможности, – задумчиво сказал он. – Или она продолжала бить в одну точку и этот человек с вашей «Скорой», или она нашла кого-то со стороны. Но вы говорите, что наблюдал Зелепукина профессор Черкасов... Не думаю, что профессор годится в киллеры. Идти в поликлинику, искать кого-то там – пожалуй, это не в характере самой мадам. Не забывайте, что она как-никак из высшего общества... Нет, я все-таки склоняюсь к мысли, что она методически продолжала поиск убийцы среди тех, кто был ей в какой-то степени знаком. То есть среди ваших. Кто, говорите, выезжал к ней после вас?

– Врач Светлышев, Виноградов, потом Четыкин и Екатерина Игнатьевна, с которой я так неудачно побеседовал, – сказал я.

Юрий Николаевич раздавил в чашке окурок, весело посмотрел на меня.

– Да уж, – сказал он. – Но не думаю, что эта беседа будет иметь отрицательные последствия. Судя по вашему описанию, Екатерина Игнатьевна – женщина весьма вздорная и чересчур сосредоточенная на своей драгоценной персоне. Ваши незначительные вопросы давно вылетели у нее из головы. Кстати, склоняюсь все же к мысли, что она здесь ни при чем. Женщина вряд ли доверится женщине, поверьте мне. Особенно если обе женщины стервы. А кто, говоришь, еще там был? – Юрий Николаевич наморщил лоб, пытаясь вспомнить фамилии.

– Светлышев, Виноградов и Четыкин, – повторил я.

– Расскажи-ка мне о каждом из них, – с интересом попросил Чехов.

– Лешку Виноградова я знаю года два, – начал я. – И мне этот парень нравится. Во всяком случае, нравился до сегодняшнего дня...

– Ну, подождите, – успокаивающе сказал Чехов. – Может быть, вы абсолютно не зря придерживались такого мнения.

Я пожал плечами и продолжил:

– Он, конечно, парень честолюбивый, амбициозный и, я бы даже сказал, циничный. Тем не менее он нежадный, общительный, поможет, если попросишь... Чувство юмора у него хорошее.

– А как у него обстоят дела со средствами?

Я вздохнул.

– К сожалению, широта натуры – одна из его сторон. Лешка тратит деньги не задумываясь, а потом мучается, где их взять. Занимает, перезанимает, у меня несколько раз одалживал. Тем не менее, когда они у него есть, охотно сам даст в долг.

– А женщины? Я это к тому, – пояснил Чехов, – что его могла толкнуть на преступление какая-нибудь пассия.

– Вряд ли, – покачал я головой. – Женщин Лешка меняет с легкостью, и я не замечал, чтобы он хоть к одной из них относился настолько серьезно, чтобы пойти на такое. Нет, если это и он, то причины, толкнувшие его на убийство, совсем другие.

Сказав это, я задумался. Расписывая сейчас положительные стороны Лешки Виноградова, я почти уверился в том, что он не может быть убийцей. Но, понимая, что мной движут эмоции, я включил холодный разум и сразу же сказал себе, что никого не стоит раньше времени выбрасывать из списка подозреваемых по личным симпатиям.

– Дальше, дальше, – нетерпеливо прервал мои размышления Юрий Николаевич, и я снова начал говорить:

– Как о враче о Лешке могу сказать только хорошее. Ему бы усидчивости – диссертацию мог бы написать, с его-то данными. Интеллект у парня очень высокий.

– Так, а следующие двое?

– Четыкина я знаю недавно, – задумчиво протянул я. – И, честно говоря, мне он не нравится.

– Почему? – сразу же спросил Чехов.

– На мой вкус, человек он неважный, – ответил я. – Эгоист, педант, интроверт... Да и вообще физиономия у него противная...

– О! – воскликнул Чехов, поднимая вверх палец. – Вы нарисовали типичный портрет убийцы.

– Не знаю, – признался я. – Я понимаю, что могу утрировать, опять же руководствуясь субъективкой, но я говорю честно. Не лежит у меня к нему душа. Какой-то он вечно недовольный, брюзгливый, завистливый... Вы уж извините, Юрий Николаевич, что я всем своим рассказам придаю эмоциональную окраску, просто мне так легче описывать человека.

– Я понимаю, – кивнул Чехов. – Но постарайтесь вспомнить, не замечали ли вы чего-нибудь конкретного за Четыкиным? Вот вы говорите, что он завистлив. А в чем это выражается?

– Он всегда недоволен, если кто-то добивается больших успехов, чем он. Или приобретает что-то, чего он не может себе позволить. Да порой доходит до смешного – Лешка Виноградов как-то утром после дежурства достает из холодильника свой пакет апельсинового сока, так Четыкин его таким осуждающим взглядом окинул! А потом еще и лекцию прочитал: дескать, молодой человек, вот вы плачетесь, где бы денег занять, а сами совершаете непозволительную роскошь... Конечно, это еще не факт, – признал я. – Но как человек Роман Ильич малосимпатичен.

– А как врач? – спросил Чехов.

– Не слышал ничего такого, чтобы можно было заподозрить его в непрофессионализме, – задумчиво протянул я. – Да и вообще врачи нашей клиники отличаются высоким профессиональным уровнем.

Юрий Николаевич явно хотел бы поспорить со мной на эту тему, но сейчас времени на это не было, поэтому он, с сожалением погасив свое желание, сказал:

– Итак, у нас остается последний подозреваемый – как вы сказали, Светлышев?

– Да, – подтвердил я. – Светлышев Вениамин Павлович. Из всей компании, пожалуй, самый заурядный человек. Спокойный, немногословный. Правда, затюканный семейными проблемами. У него взрослые дети, внуки, жена... Все требуют расходов. Еще там у него жилищные проблемы, по-моему. Словом, вполне типичная картина. Но есть один момент...

Юрий Николаевич с любопытством посмотрел на меня.

– Я точно не знаю, – признался я, – но ходят слухи, что Светлышев посещает какой-то подозрительный клуб здоровья, которым руководит не менее подозрительный гуру. Чем они там занимаются на своих занятиях, я, конечно, не знаю, хотя версии по клинике гуляют самые невероятные. В основном судачат женщины, им это интересно. Конечно, девяносто процентов того, что они говорят, можно считать полным бредом, но ведь дыма без огня не бывает. Я слышал, что Светлышев со своими одноклубниками по выходным уезжают в загородные дома отдыха. А ведь на это тоже нужны средства. Ведь наверняка первое, что толкнуло нашего врача-убийцу на преступление, – это деньги?

– Вероятнее всего, – согласно кивнул Юрий Николаевич. – И все же другие версии отметать тоже не стоит. Я бы вот что вам посоветовал – последите за каждым из них, попробуйте что-то разузнать. Только не спрашивайте в лоб – ты убил? Ни один из них все равно вам ничего не скажет. Попробуйте сблизиться с ними, поспрашивайте знакомых. Может быть, кто-то вдруг начал сорить деньгами, посещать рестораны, понимаете...

– Хорошо, – кивнул я. – Я попробую.

– И с кого вы решили начать?

– Пожалуй, с Четыкина, – подумав, сказал я.

– Я и не ожидал другого, – усмехнулся Чехов. – Вы уже почти уверились, что это он, и теперь постараетесь себя в этом убедить. С точки зрения эмоционального человека, это понятно.

– А что вы мне посоветуете? – сразу же потух я.

– Да это ваше дело, – пожал плечами Чехов. – Попробуйте использовать свою интуицию, а там посмотрим, что получится.

– Но послушайте, – сообразил вдруг я. – Ведь Четыкин был у Зелепукина недели за две до смерти! Он не может быть подозреваемым!

– А я думаю, может, – заявил Чехов. – Он, как и вы, столкнулся с проблемой первый раз в жизни. Предложение, как вы выразились, было действительно необычным. Я думаю, он просто размышлял и пришел в конце концов к выводу, что надо это предложение принять. Тогда он поехал на Котельническую набережную частным порядком и сделал свое дело. Кстати, можно показать фотографии всех троих лифтеру. У этой публики взгляд наметан – они вполне могли его запомнить... А лучше всего, – добавил он самым доброжелательным тоном, – бросьте вы все-таки это дело, а? Не ваше оно!

– В каком-то смысле не мое, – возразил я. – Вы этого не можете отрицать. Но попробую разобраться. Не возражаете, если обращусь к вам за консультацией?

– Буду рад! – загорелся Чехов. – Жду вас в любой день. Адрес мой у вас имеется. Телефон тоже. Всегда к вашим услугам. Я ведь, знаете, почти всегда дома... Огородами не увлекаюсь, компаний не люблю... Кстати, угощу вас столь ненавистными вам грибками... Вы сами-то как – в отношении запотевшей бутылочки?

– Весьма умеренно, – признался я. – Но из уважения к вам... Кстати, где же вы берете грибы, если предпочитаете не выходить из дома?

– На рынке, Владимир Сергеевич, на рынке! Человек я сугубо городской, урбанистический, в лесах теряюсь... Но на рынке действую безошибочно, не сомневайтесь!

– Только договоримся, – сурово потребовал я, – что без меня вы соблюдаете строжайшую диету! Подержите себя хотя бы немного в форме. Расслабитесь, когда я загляну к вам в гости.

– Надеюсь, вы не будете злоупотреблять моим терпением, – проворчал Чехов.

– Аналогично, – ответил я, поднимаясь и направляясь к выходу.

– Еще один совет, – окликнул меня Чехов. – Не рассказывайте каждому встречному и поперечному, что ищете убийцу. Держите язык за зубами. Иначе или спугнете, или попадете впросак.

– Учту, – сказал я. – Учту непременно.

Юрий Николаевич кивнул мне и, по-хозяйски развалившись на кровати, уже без стеснения выщелкнул из пачки очередную сигарету. Я промолчал.

* * *

В равномерный шелест дождя за окном ворвался негромкий, но настойчивый треск электронного будильника. Четыкин на ощупь нашел на полу пластмассовую коробку, нажал на кнопку и только потом открыл глаза. Во времена его детства будильники были громоздкими механическими конструкциями, и звон они издавали беспощадный, как пожарный колокол. По этому душераздирающему сигналу Роман Ильич покидал теплую постель и блаженный мир сновидений. Мир вокруг был холоден и сер – и страшнее этой минуты в детстве не было ничего. С тех далеких времен техника переменилась кардинально – легкими и бесшумными стали часы, и звук будильника сделался негромким и щадящим. Но и этот щадящий звук был омерзителен, потому что звучал он по-прежнему тогда, когда мир вокруг был холоден и сер.

Однако сегодня он был в квартире один. Это немного скрасило мокрый пейзаж за окном. Роман Ильич свободно и вяло прошлепал в ванную, умылся холодной водой, глядя в зеркало равнодушно и невнимательно, аккуратно почистил зубы и расчесал редкие волосы.

Следующим этапом была кухня. Поставив на газ эмалированный чайник, Роман Ильич достал из холодильника два яйца и пакет молока. Взбивая в чашке смесь для омлета, он неодобрительно посматривал на кухонный стол соседки, который украшала пустая винная бутылка и россыпь фантиков от шоколадных конфет. Этот натюрморт стоял уже неделю и оскорблял взор Четыкина неимоверно, но выносить мусор за легкомысленной соседкой он не собирался из принципа.

Зажарив омлет, Роман Ильич бросил в большую фарфоровую кружку две чайные ложки кофе «Пеле», залил кипятком и добавил молока. С экрана телевизора настоящий Пеле утверждал, что одноименный с ним кофе относится к категории лучших. Роман Ильич придерживался иного мнения и невольно пришел к убеждению, что легендарный футболист такой же пройдоха, как и все вокруг, ничем не лучше.

Он съел омлет, запивая его теплым кофе и прислушиваясь к шуму падающих дождевых капель. По шуму выходило, что Романа Ильича ожидает прогулка под барабанящим зонтом, мокрые тротуары, брызги от проезжающих автомобилей, вагоны метро, набитые промокшим людом, и прочие досадные мелочи, которые травмировали его чувствительную натуру.

Позавтракав, он включил радио, надеясь услышать прогноз погоды, но по ушам резанул дурашливый, неестественно бодрый голос, зазывно предлагающий квартиры в строящихся домах – элитные, но дешевые. Роман Ильич терпеть не мог рекламы, и рука сама уже потянулась к ручке выключателя, но любопытство все же пересилило, и он дослушал сообщение до конца. Стоимость квадратного метра от трехсот девяноста долларов. Он прикинул, сколько будет стоить пятьдесят метров. Испытав легкое разочарование, Четыкин выключил радио и быстро вымыл за собой посуду. Если бы судьба подкинула ему еще хотя бы десять кусков! Он бы перебрался из этой опостылевшей норы куда-нибудь в зеленый район, в квартиру с зимним садом и кабинетом где-нибудь на двадцатом этаже, чтобы по утрам в одиночестве любоваться с балкона панорамой просыпающейся Москвы!

Роман Ильич убрал посуду в шкафчик и насухо вытер стол. Ларискин свинарник был удостоен еще одного презрительного взгляда, и Четыкин вернулся в свою комнату. Облачившись в поношенный серый костюм и повязав такой же невзрачный галстук, Роман Ильич критически посмотрел на себя в зеркало. Борода росла у него плохо, и поэтому бриться он мог себе позволить через день. Роман Ильич считал это большой удачей.

Взяв с собой старенький «дипломат» и большой черный зонт, Четыкин покинул квартиру и отправился на работу. Сегодня он дежурил с утра до вечера. Дневные дежурства он любил больше, потому что предпочитал ночью спать, а не мотаться по городу в санитарной машине.

На улице все было именно так, как он и ожидал, – пляшущие по асфальту капли, грязные фонтаны брызг из-под мчащихся лимузинов, торопливые пассажиры, размахивающие мокрыми зонтиками, – он стоически вынес все, выскочил на Тверской, пробежал по подземному переходу, поднялся на поверхность и, только свернув с Тверской в тихий переулок, перевел дух. Башмаки его намокли, по куполу зонта продолжал хлестать дождь, но зато он был опять один, и никто не тревожил его ни физически, ни душевно.

Торопясь побыстрее попасть под крышу, Роман Ильич шел, опустив голову и не глядя по сторонам. Мокрый асфальт сделался похожим на черное щербатое стекло – все отражалось в нем, но отражалось забавно и уродливо – от фигур, от деревьев, от машин оставался только какой-то пестрый штрих, зигзаг, абстрактный символ. От нечего делать Роман Ильич увлекся разглядыванием этих символов. Закрывая зонт, он вбежал в будку, где сидели охранники и, торопливо предъявив пропуск, помчался дальше по дорожке, ведущей к больничному корпусу.

* * *

Алексей Виноградов, отдежурив, вернулся домой утром. Он собирался сразу же лечь спать, но, проворочавшись с полчаса в постели, понял, что уснуть ему не удастся.

Алексей поднялся с постели и прошел в кухню. Там он открыл последнюю упаковку апельсинового сока, наполнил стакан и с удовольствием принялся пить любимый напиток. Потом отвернулся к окну и задумался.

Собственно, думы в последнее время одолевали его постоянно и касались только одной темы – материальной. Алексей сосредоточенно смотрел в окно, покусывая губы. Он понимал, что нужно срочно искать дополнительный заработок, иначе он просто не сможет существовать дальше.

Вчера к Алексею приезжала мать и, заглянув в холодильник, ужаснулась тому, что сыну нечего есть. Она прочитала ему длинную лекцию на тему правильного питания и здорового образа жизни. Здорового образа жизни Леша и сам старался придерживаться – отсюда и утренние пробежки, и холодный душ, и полнейший отказ от никотина и алкоголя. К тому же он был врач и все прекрасно понимал сам.

Обычно он терпел нудные материнские нотации, лишь молча кивая в ответ. Вчера же, внезапно разозлившись, вспылил и обошелся с матерью довольно грубо. Та ушла обиженная и наверняка вечером долго жаловалась отцу. Визит отца в воспитательных целях Алексею был совершенно не нужен, и он решил сегодня сам съездить к родителям, купить матери цветов и коробку конфет, чтобы исчерпать инцидент.

Однако денег на покупку ни того, ни другого не было. Алексей злился на собственную несдержанность, бродя по кухне со стаканом сока в руках.

«И что на меня вчера напало? – думал он. – Как с цепи сорвался. Теперь вот деньги нужно где-то брать, вину заглаживать».

Тут он вспомнил о своем бывшем сокурснике Юр-ке Соловьеве. Соловьев был редкостным шалопаем. В свое время он дружил с Алексеем, потом бросил институт после третьего курса, и дороги их разошлись. Поначалу они еще регулярно встречались, потом встречи становились все более редкими и наконец прекратились совсем. Теперь они виделись только случайно.

Как раз недавно и случилась такая встреча. Виноградов спешил с работы домой, когда его чуть не сбил черный джип. Алексей хотел было уже открыть рот, чтобы высказать свое возмущение, невзирая на то, что в подобных машинах зачастую ездят люди, с которыми не стоит портить отношения. Но тут дверь джипа распахнулась, и из него вывалился здоровый, коротко стриженный парень в шортах и белой футболке и радостно заорал:

– Леха! Здорово, Леха!

– Юрка? – с изумлением узнал Алексей в этом растолстевшем, сытом амбале тощего и вечно голодного Юрку.

– Признал! – удовлетворенно заключил Соловьев, сжимая Виноградова своими здоровенными ручищами.

Через некоторое время они сидели в ресторане, Соловьев не скупясь угощал Алексея всем, чем можно, и рассказывал о своей теперешней жизни. По его словам, три года назад он стал заниматься бизнесом, дела пошли более чем хорошо, и вот теперь Юрий Валентинович Соловьев, честный бизнесмен, являлся обладателем шикарной трехкомнатной квартиры на Садовом кольце, этого самого джипа, а также загородного дома в Переделкине, который он купил у спившегося писателя, бывшего светила социалистического реализма.

– А ты как? – пережевывая кусок бифштекса, поинтересовался Юрка.

Виноградов вздохнул и безрадостно начал рассказывать о своей жизни и работе.

– Да ты что, старик? – искренне удивился Юрка. – За такие бабки сутками пахать?

– А что еще делать? – развел руками Виноградов.

– Слушай, старик! – хлопая Алексея по плечу, наклонился к нему Соловьев и, понизив голос, продолжил: – А пошли ко мне работать.

– К тебе? – удивился Виноградов. – А что мне у тебя-то делать? Я же врач, больше ничего делать не умею.

– Вот именно, что врач, – согласился Юрка.

И он, еще ниже наклоняясь к Виноградову, поведал, что работа, конечно, специфическая, но все-таки не самая страшная и, в общем-то, к ее изъянам можно привыкнуть, а уж оплата с лихвой компенсирует моральные издержки. Ну и все в таком духе.

Виноградов тогда отказался от сомнительного предложения бывшего сокурсника, хотя тот сулил большие деньги за услуги. Юрка, однако, посоветовал ему подумать и оставил свою визитку с просьбой позвонить, если Виноградов все-таки решится.

И вот теперь такой момент настал. Алексей поднялся и, отставив стакан, прошел в комнату и полез в письменный стол. Долго искать визитку, данную Соловьевым, не пришлось – Алексей, будучи педантом, все вещи хранил на своих местах. Поэтому он достал из аккуратно сложенной стопочки среднего ящика черный блокнот, раскрыл его и вытащил из-за края обложки визитку с телефоном Соловьева.

Подойдя к телефону, Алексей набрал номер своего сокурсника и, услышав его голос, произнес:

– Юра? Это Алексей. Я звоню сказать, что я согласен.

* * *

– По-моему, это он, – сказал крупный, щеголевато одетый мужчина с завидной шевелюрой, сидевший на месте водителя темно-зеленого «Опеля». – На фотографии он мне нравится больше. А в жизни похож на мокрую мышь.

Он небрежным жестом бросил снимок на колени своего соседа.

Тот подобрал фотографию и мельком взглянул на нее.

– Точно он! Вылитый. Не понимаю, почему он тебе не нравится? Такая милая мордашка.

– Он мне не нравится, – упрямо повторил водитель.

– Тебе с ним что – детей крестить? Какая разница: нравится – не нравится?

– Не нравится, и все! Не удивлюсь, если он окажется «голубым». Они тут все «голубые», наверное, – мстительно сказал водитель.

– А кто еще «голубой»? – удивился сосед.

– Как кто? Артур, конечно!

– С чего ты это взял?

– Видел бы ты, как он первое время на меня смотрел! Облизывался, как баба! Я их за версту чую! Но я ему сразу дал понять, чтобы держался от меня подальше! – На сытом самодовольном лице водителя появилось выражение брезгливого превосходства.

– Что-то я ничего такого не заметил, Лелик! – недоверчиво протянул второй. – По-моему, мужик как мужик. На меня он, во всяком случае, обыкновенно смотрел.

– А чего на тебя смотреть: башка плешивая и нос картошкой – вот и все твои прелести. Гомики, знаешь, на красивых мужиков западают, как и бабы...

Пассажир, которого звали Гогой, скептически покосился на водителя.

– Это ты, что ли, красавец? – спросил он язвительно.

– А ты сомневаешься? – усмехнувшись, ответил тот. – Между прочим, на меня даже хозяйка глаз положила, так-то вот!..

– Брось трепаться! – зло сказал Гога. – Хозяйка с генералами трахается. Нужен ей такой потасканный кот, как ты!

– Это кто потасканный кот? – с угрозой в голосе спросил Лелик, разворачиваясь лицом к соседу. – Придержи язык, а то я тебе его живо вырву!

На Гогу это заявление не произвело должного впечатления.

– Ты насчет своего языка подстрахуйся, – негромко посоветовал он. – Если до хозяйки твой базар дойдет – тебе не язык, яйца оторвут!

– Я не понял, – моментально струхнув, пробормотал Лелик. – Это кто же ей стукнет? Ты, что ли? Ты что – шуток не сечешь?

– Я не стукну, – сказал Гога, отворачиваясь. – Другой стукнет. Язык у тебя как помело. Наживешь ты с ним беды.

– Да ладно! – обиженно отозвался Лелик, оскорбленный в своих лучших чувствах. – Чего я такое сказал? Ты сам меня спросил...

– Ну все, проехали! – оборвал его Гога. – Делом пора заниматься.

Он достал из кармана мобильный телефон и набрал номер. Ответа пришлось ждать довольно долго. Наконец в трубке послышался мужской голос. Гога сказал одно слово: «Артур» – и далее превратился в слух. Наконец он убрал трубку от уха и задумчиво посмотрел на Лелика.

– Артур говорит, у них сейчас задействовано семь машин. Наш третий на очереди. Значит, две машины отслеживаем и сразу делаем вызов.

Лелик с недовольным видом погладил пышные каштановые бакенбарды.

– Замучаешься ждать! – сказал он раздраженно. – Может, два вызова ложные организуем? Чтобы побыстрее?

Гога отрицательно покачал головой:

– Нет. Пусть все идет своим путем, не будем привлекать внимания.

– Да какого черта! – разозлился Лелик. – Надо было его на квартире брать. Просто и надежно.

– Как бы не так, – возразил Гога. – Вдруг его соседка услышит шум. Зачем нам свидетели?

– А теперь с ним в машине свидетели, – напомнил Лелик. – Он же не один выезжает...

– Это уже не наша работа, – сказал Гога. – Нам главное – вызов обеспечить.

Ждать пришлось долго. Периодически из железных решетчатых ворот клиники выезжали машины – здесь были и легковушки, и фургоны с красным крестом, но «Скорая» не показывалась. Видимо, вызовы не поступали. Уже прекратился дождь, и через разрывы в тучах сияло жаркое июльское солнце. Тротуары на глазах подсыхали. Воздух делался душным и влажным.

– Что, в Москве уже перестали болеть? – раздраженно пробурчал Лелик, опуская боковое стекло. – Сколько мы будем здесь торчать?

На лбу у него выступили бисеринки пота. Костюм из плотной ткани, в который он был одет, оказался тяжеловат для такой погоды. Гога не ответил. Откинувшись на спинку кресла, он безучастно наблюдал за воротами. Ни долгое ожидание, ни жара, казалось, не действовали на него.

Наконец около десяти часов утра друг за другом выехали две машины «Скорой помощи». Гога встрепенулся и выхватил из кармана телефонную трубку. Торопливо набрав номер клиники, он встревоженно проговорил:

– Это «Скорая»? Запишите вызов. Улица Маленковская, четыре. Это Сокольники. Что? Да, конечно, мы все оплатим... Что случилось? Сильные боли в сердце...

Он продиктовал паспортные данные и вежливо попросил поторопиться. Закончив разговор, он снова набрал номер и, понизив голос, сообщил:

– Готовьтесь. Он сейчас выезжает. Мы на месте.

Едва он успел сложить телефон, на дорожке больничного двора появилась машина «Скорой помощи». Предостерегающе бибикнув, она подкатила к воротам, которые немедленно распахнулись, и выехала на улицу.

– Он в машине? – озабоченно таращась в окошко, спросил Гога.

– Да, он, он! – ворчливо ответил Лелик, с большим облегчением хватаясь за рычаги и заводя мотор. – Его я за версту узнаю!

«Опель» развернулся и устремился в погоню за «Скорой».

Дежурный врач этого не заметил. Сидя в кабине фургона, он безразлично таращился в окно, но ничто не отпечатывалось в его памяти – ни Бульварное кольцо, ни площадь трех вокзалов, ни Краснопрудная улица, – поездки по городу давно стали для него рутиной, и он не получал удовольствия от московских пейзажей.

Не думал и о больном, к которому ехал, это тоже была рутина – неприятная, неизбежная, но привычная. Он научился не тратить нервные клетки сверх необходимости. Размышлял он об элитной квартире. Он грезил о ней, как паломник грезит о земле обетованной. Изолированное, комфортабельное убежище – это было именно то, в чем доктор нуждался больше всего. Нечто такое, что имеет непреходящую ценность.

Разные варианты приходили ему в голову относительно того, где раздобыть недостающую сумму. Но все варианты грешили одним серьезным недостатком – они были неисполнимы. Однако перебирать их было увлекательно, хотя и болезненно.

Врач не заметил, как приехали на место. Очнувшись, он поглядел по сторонам и выбрался из машины. Следом за ним из салона попрыгали санитары – третьекурсники медицинского института.

– Берите носилки сразу! – распорядился он. – У больного боли в груди – возможен инфаркт. Поэтому сразу захватите кислород и кардиограф... И пошевеливайтесь!

С тротуара шагнула навстречу девушка в скромном сером костюмчике. Волнуясь и ломая пальцы, она попросила доктора отойти немного в сторону. Он, неприступно хмурясь, отошел с девушкой на два шага и вопросительно посмотрел на нее.

– Не надо носилок, – умоляюще сказала она. – Ничего не надо! Дело в том... – Она оглянулась и тихо, почти на ухо сказала врачу: – Дело в том, что больной умер... Перед вашим приездом...

– Так! – сердито сказал он. – Вы хотите, чтобы мы – что? Уехали? Что? Все равно вы должны заплатить! Вы понимаете это? Кто вы – дочь?

Девушка посмотрела в сердитое лицо доктора спокойными глазами и так же тихо продолжила:

– Давайте зайдем в квартиру, я вам все объясню... Кстати, вы констатируете смерть?

– Хорошо, я зайду! – сурово сказал он. – Вы уверены, что больному не требуется помощь?

– На сто процентов, – ответила девушка и уже новым, довольно властным тоном распорядилась: – Идите за мной!

Доктор с неудовольствием направился за ней, жестом приказав санитарам оставаться на месте. Молодые люди переглянулись и полезли в карманы за сигаретами.

Врач поднялся за девушкой по чистой вымытой лестнице на четвертый этаж, остановился перед дверью в квартиру, на которой тускло поблескивала бронзовая табличка с надписью «Саврасов А.И.», и вытер ноги о резиновый коврик. Девушка распахнула дверь и выжидательно посмотрела на доктора.

Он шагнул в квартиру, в последний момент заметив боковым зрением, что по лестнице неторопливо поднимаются двое мужчин. Но он тут же забыл о них и коротко кивнул вышедшему в прихожую молодому человеку, аккуратно постриженному, в чистой белой рубашке, поверх которой перекрещивались широкие подтяжки.

Молодой человек поздоровался и пригласил его в комнату.

– Где больной? – спросил врач, решительно шагая вслед за молодым человеком.

Квартира показалась ему ухоженной и уютной. Однако ничто не указывало на то, что здесь проживают молодые. И фотографии на стене, и обстановка, и набор книг в шкафу, и допотопные светильники – все будто застыло в прошедшем времени и принадлежало давно ушедшей эпохе.

Он проскочил зал, где его особенно поразило отсутствие такой непременной детали современного жилища, как телевизор, и, не особо церемонясь, ввалился в спальню.

На узкой кровати на чистых простынях лежал седой худощавый человек, одетый в пижаму. Руки поверх одеяла, и левая рука даже издали казалась усохшей и неестественно вывернутой. Некоторая асимметричность наблюдалась и в морщинистом строгом лице. Несомненно, он был парализован, но он был жив!

– Что за шутки! – угрожающе сказал доктор и обернулся, надеясь увидеть девушку, которая с такой легкостью сообщила ему о смерти больного.

Вместо этого он увидел упитанное и внимательное лицо молодого человека, который пристально наблюдал за каждым его движением. Молодой человек тут же деликатно взял его под локоть и предупредительно сказал:

– Теперь я попрошу вас пройти с нами на кухню! Там я вам все объясню...

– Извольте объясниться здесь! – с гонором сказал врач и попытался вырвать локоть.

Это ему не удалось. Пожатие руки молодого человека оказалось неожиданно крепким. Ему без труда удалось сдвинуть опешившего доктора с места и буквально дотащить до кухни. Врач попытался возвысить голос, но его провожатый с такой силой сжал пальцы, что крик застрял в горле.

На кухне его силой усадили на стул и только тогда отпустили. Морщась, он потер онемевший локоть и исподлобья оглянулся по сторонам. Кухня оказалась довольно просторной, кухонный гарнитур был почти новый, принадлежащий уже нашему времени, сверкающий стерильной белизной. По другую сторону стола по-хозяйски расположился молодой человек в подтяжках. Он деловито засучил рукава, достал откуда-то из-под стола небольшой магнитофон, пощелкал кнопками и поставил аппарат перед доктором. Тот взглянул на магнитофон непонимающим и враждебным взглядом. Молодой человек усмехнулся и покосился через плечо.

В кухню неслышным шагом вошла девушка и остановилась на пороге.

– Ступай к Александру Ивановичу, Леди! – распорядился молодой человек. – Не нужно, чтобы он волновался. А мужикам скажи, чтобы зашли, пусть поприсутствуют...

Девушка со странным прозвищем кивнула и скрылась. До доктора донесся ее приглушенный голос, и через минуту на кухне появились двое мужчин. Один – вальяжный и высокорослый, с густой вьющейся шевелюрой и бакенбардами на полных щеках – сразу уселся на стул и полез в холодильник за пивом.

– Кому открыть баночку? – пробурчал он, гремя чем-то стеклянным.

– Давай! – подумав, сказал второй, у которого был нос картошкой и высокие залысины. – Пересохло все.

Молодой человек отрицательно мотнул головой и устремил свой взгляд на врача. Глаза у него были светло-серые, отличающиеся какой-то особенной пустотой. Кроме нее, в этих глазах трудно было что-то представить – огорчение, радость или еще какие-то посторонние чувства. Доктор знал, что у него самого невыразительные глаза, но также и знал, что сейчас в этих глазах плещется хорошо читаемый страх. А вот что означает взгляд молодого человека, догадаться было невозможно, и от этого делалось еще страшнее.

– Времени у нас мало, – объявил молодой человек. – Поэтому приступим сразу к делу. Меня зовут Кузьма. Мы про вас все знаем. Одни мои знакомые по большому секрету сообщили, что вы выполняете деликатные поручения за деньги. Да-да, я имею в виду, что вы отправили на тот свет двух человек. Не зыркайте на меня глазами! Спорить некогда! У меня к вам деловое предложение... С этой минуты вы работаете на нас. Мы будем указывать вам, кого надо убрать, а вы будете отвечать уже за исполнение. Мы будем вам хорошо платить. Отказываться не советую. Нам не с руки заниматься мокрухой самим, особенно в таких мелких масштабах, но из вас-то мы душу вытрясем, не сомневайтесь. Ну, что решили? Только быстро!

Врач «Скорой помощи» с трудом приходил в себя. Слова молодого человека привели его в полное смятение. Его будто поставили у края бездонной пропасти, откуда несло холодом и смрадом, и земля уже начинала крошиться и скользить под его подошвами.

– Вы что-то путаете, – попытался он сопротивляться. – Я врач, помогаю людям... А то, что вы говорите...

Молодой человек сделал знак рукой. Плешивый мужчина быстро поставил на холодильник пивную банку, шагнул к столу и с силой ударил его в печень. Доктор охнул и с грохотом рухнул на пол. Дыхание у него перехватило, свет померк перед глазами.

– Куда так лупишь? – недовольно сказал молодой человек. – Подохнет заморыш, что тогда? Поднимите его.

Его подняли, посадили на стул, побрызгали в лицо водой. Постепенно мир стал проясняться, и врачу удалось наконец втянуть в себя глоток живительного воздуха.

– Очухались? – озабоченно поинтересовался Кузьма. – Тогда продолжим. Сейчас вас просто ударили, а завтра...

Доктору хотелось заплакать от боли и унижения. Он понимал, что ловушка захлопнулась и пути обратного не будет. Он попытался убедить себя, что проигрывать тоже нужно уметь. В конце концов, нет худа без добра, и зимний сад на двадцатом этаже начинал принимать определенно реальные черты.

– Хорошо. Не надо этих эксцессов, – с усилием сказал он. – Я готов сотрудничать. Но сначала договоримся о плате. – Он настороженно посмотрел Кузьме в глаза. – И потом, если нам предстоит обширная работа... Я хотел бы знать все подробности!

По лицу молодого человека невозможно было ничего понять. Он сморщился, точно от табачного дыма, и с недовольством процедил:

– Ну-у... Я не знаю! Зачем вам это?.. Да в принципе ради бога! В Москве есть много одиноких людей, которые живут в отдельных квартирах, хотя, правильнее сказать, не живут, а мучаются. Наша фирма скрашивает им последние дни... Не бесплатно, разумеется. Мы работаем с теми, кто завещает нам квартиры. Юридически все оформлено безукоризненно. Но, сами посудите, какой нам прок от этой сделки, если хозяин квартиры собирается прожить еще пять, десять лет, ну, пускай даже год! Мы же несем огромные расходы!.. Да и штаты наши не позволяют охватить всех полноценной помощью... Понимаете теперь?

– Так на какое вознаграждение я могу рассчитывать? – повторил врач. Говорить ему было все еще трудно – перехватывало дыхание.

– Вознаграждение вполне удовлетворительное, – заверил Кузьма. – С каждой операции будете получать тысячу баксов.

– Что?! – У доктора округлились глаза. – Я должен убить человека за какую-то паршивую тысячу баксов?

Кузьма уставился на него непонимающе и неприязненным взглядом.

– А на что вы, собственно, рассчитываете? – холодно спросил он. – Таковы расценки. Мне непонятны ваши претензии. Больше вам никто за такую работу не заплатит.

Как доктору ни было страшно, но такого разочарования он не вытерпел.

– Мне платили значительно больше! – огрызнулся он.

– Не знаю, чего вам там платили. Это ваше частное дело. А сейчас вы работаете на фирму! Еще вопросы есть? Нас еще ждет работа, не забывайте.

Врача бросило в жар. Почему-то сейчас, при свете дня, лишать человека жизни показалось ему особенно кощунственным и циничным. Но физиономии окружавших его мужчин не сулили ничего хорошего. Они ждали от него действий. Вытирая лицо ладонью, он обессиленным взглядом уставился на Кузьму.

Тот воспринял его молчание как знак согласия и сказал с подъемом:

– Итак, сейчас займетесь Александром Ивановичем. Он после инсульта, но у него и сердечко барахлит... Вопросов, короче, возникнуть не должно. Для начала я дам вам один препарат... Вещь сильная, используется спецслужбами. После его введения человек умирает, как от сердечного приступа, а следов никаких не остается. Но впоследствии вы сами должны решать вопрос лекарств. Мы будем давать вам информацию, а вы сами решайте, что лучше применить... Все-таки вы специалист, верно?

Доктор безмолвствовал. Теперь ему хотелось, чтобы все побыстрее кончилось. Кузьма выключил магнитофон и встал. Поднялись на ноги и оба его помощника. Врачу ничего не оставалось, кроме как последовать их примеру. Сидя, он чувствовал себя в этот момент особенно беспомощным и ничтожным.

Кузьма предложил ему выйти из кухни первым. Врач подчинился и пошел – как-то странно, боком, отставив в сторону локоть, словно прикрывая печень от нового удара. Плешивый и кудрявый пристроились у него за спиной, едва не дыша в затылок. В спальне их ожидала Леди, которая, присев на край кровати, что-то говорила беспомощному старику успокоительным, профессионально-ласковым голосом. Увидев мужчин, она поспешно встала и отошла куда-то в угол комнаты.

Кузьма подвел доктора к столу, на котором были разложены шприцы и медикаменты, указал пальцем на ампулу с черным ободком.

– Вот этот препарат, – сказал он. – Приступайте.

Доктор механически взял ампулу в руки, постучал ногтем по стеклянной стенке. Надорвал обертку шприца. В этот момент где-то совсем рядом послышалось еле различимое жужжание. Он поднял голову и с недоумением уставился на девушку, которая, незаметно приблизившись, снимала его видеокамерой.

– Зачем это? – тревожно воскликнул он, тыча пальцем в красный огонек видеокамеры.

– Чтобы вы не выкинули впоследствии никаких финтов, – объяснил как ни в чем не бывало Кузьма. – Эта пленка и магнитофонная запись пойдут в наш архив.

Доктор понял, что пропал. Куда бы он теперь ни пошел, в какой бы норе ни спрятался, его погибель будет таиться в архиве и ждать своего часа. А всему виной вульгарная обывательская жадность. «Размечтался об элитной квартире! Будет тебе теперь квартира – с решетками на окнах», – подумал он.

Но руки его в этот момент автоматически продолжали заниматься своим делом – надламывали ампулу, налаживали шприц, закатывали старику рукав, накладывали жгут. На врача вдруг нахлынуло тупое, равнодушное оцепенение. Падение его закончилось, он достиг дна, и больше не надо было ни о чем беспокоиться. Если забыть о жужжащей чудо-технике с хищным багровым глазком.

А юная Леди с аккуратностью, сделавшей бы честь самому доктору, продолжала фиксировать на пленку каждое его движение, ничуть, кажется, не смущаясь зловещими обстоятельствами, сопутствующими этой съемке.

При этом сама жертва оказывалась как бы полностью выключенной из происходящего действа. Никто не обращал на старика внимания, и даже врач полностью сосредоточился лишь на его сморщенной бледной руке, неспособной даже сопротивляться. Впрочем, старик едва ли понимал, что его ждет. До самого последнего момента лицо его сохраняло строгое и немного глуповатое выражение из-за паралича, перекосившего мышцы.

Он умер сразу – едва первые капли препарата проникли в кровь. Тело его едва заметно вздрогнуло и тут же обмякло, превратилось в груду безжизненной плоти.

Врач даже не стал проверять необходимые признаки – он буквально ощутил, как из его шприца в больного вошла смерть.

– Все! – глухо сказал он, оглядываясь на деловитого Кузьму безумным взглядом.

Леди на цыпочках обошла его и сняла крупным планом замершее лицо старика.

– Закончили! – хлопнул в ладоши Кузьма, точно заправский режиссер. – Теперь, уважаемый, вы нам выпишете врачебное свидетельство о смерти и будете свободны. А нам еще предстоит масса дел – похоронное бюро, нотариус, жилконтора... Давайте не будем терять время.

Пока он выписывал свидетельство, незаметно исчезли плешивый с приятелем. Леди с сумкой через плечо – это был футляр видеокамеры – терпеливо дожидалась, облокотившись о дверной косяк. Она была похожа на журналистку с телевидения, сосредоточенную и строгую.

Кузьма расхаживал за спиной у доктора и монотонным назидательным голосом инструктировал его:

– В дальнейшем будете выезжать к клиенту сами, в нерабочее время. Старайтесь делать это без свидетелей. Связь с вами будем поддерживать через нашего сотрудника, который работает в той же больнице, что и вы. Он будет сообщать вам адреса и время визита. Если у вас будут возникать по ходу дела какие-то вопросы – тоже обращайтесь к нему. Однако старайтесь не афишировать ваших отношений, контакты должны быть минимальными. Инструменты, медикаменты – все ваше. Старайтесь продумывать каждую операцию. Никаких явных следов не должно оставаться. Это в ваших же интересах. Что еще...

Молодой человек резко остановился и уставился на доктора, словно пытался вспомнить что-то важное.

– Гонорар... – хмуро напомнил врач.

Кузьма отмахнулся, словно услышал несусветную глупость.

– Деньги будете получать тоже через нашего сотрудника, – заявил он. – Сегодняшний гонорар получите, я думаю, в ближайшие дни. Никто вас обманывать не собирается.

Лицо у доктора вытянулось. Однако он сумел взять себя в руки.

– Каким образом я найду вашего сотрудника? – с неприязнью спросил он.

– Он вас сам найдет, – сказал Кузьма. – Запомните – он назовет себя Артуром...

* * *

Мы с Мариной бродили по самым глухим уголкам парка, наслаждаясь тишиной и свежестью воскресного дня. Сквозь кроны деревьев на нас лился прозрачный зеленый свет, птички щебетали где-то совсем рядом, упругие стрелы молодой травы покачивались по краям тропинки. Иллюзия покоя и благословенного одиночества.

– У тебя никогда не было такого ощущения, – со вздохом спросила Марина, – что ты родился не в то время?

– Пожалуй, да, – ответил я. – Предпочел бы прожить жизнь в тех исторических пределах, когда не было галопирующей инфляции...

Марина презрительно сжала губы.

– Ты, как всегда, упражняешься в остроумии. Бесчувственный и ограниченный тип, как и все мужчины. А я бы действительно хотела родиться в те далекие времена, когда у людей еще были живы чувства и совесть. Мне бы хотелось быть тургеневской героиней, бродить в одиночестве по тенистым аллеям, грезить о романтическом идеале, плакать в подушку и помогать бедным...

Мне подумалось, что эти мечты, при всей их невинности, трудноосуществимы теперь даже в мелочах. Взять хотя бы тенистые аллеи. В общественных парках они всегда чреваты сюрпризами, и в самые романтические минуты на них вдруг, как черти из коробочки, появляются встрепанные парочки, в волосах которых запутались травинки и прошлогодние листья, или почтенное семейство с выводком вопящих, перемазанных мороженым детей, или компания развинченных рэперов с оглушительным бум-боксом, или смертельно пьяный и безнадежно заблудившийся мужик, чем-то неуловимо похожий на трактор, пробивающийся через целину. Но вслух я сказал:

– Тогда тебе повезло. Ты родилась как раз вовремя. Разве что тебе не нужно бродить в одиночестве и грезить об идеале – он рядом с тобой. Причем вышло так удачно – я как раз бедный, и ты можешь помогать мне хоть двадцать четыре часа в сутки...

Марина осмотрела меня критическим взглядом, в котором прятался едва сдерживаемый смех.

– Увы, – сказала она. – Ты прав только насчет бедности. Да и то, скорее это бедность духа... Ты даже не способен уразуметь моих нравственных исканий...

Я изобразил на лице важность и ответил:

– А вот это уже полнейшее заблуждение. Я, как тебе известно, имею диплом врача, а таковой диплом косвенно свидетельствует, кроме всего прочего, о высокой нравственности его обладателя!

– Многие пытаются прикрыть дипломом ту зияющую пустоту, которая на самом деле царит в их душах, – веско возразила Марина. – А в твоем случае я вообще бы настаивала на экспертизе. У меня есть серьезные основания полагать, что ты свой диплом приобрел на черном рынке.

– Вот они, тургеневские героини! – горько сказал я. – Едва жертва расслабилась – тут же экспертиза, подписка о невыезде...

Марина работала криминалистом. Во времена отчаянного передела собственности на нее было совершено покушение. Она осталась жива, но с практической работой было покончено. Теперь она преподавала в Высшей школе милиции. Поэтому я полагал, что моя шутка не вызовет у нее отрицательной реакции. Однако она посмотрела на меня достаточно скептически и укоризненно покачала головой.

– Нет, – сказала она с грустью. – Я действительно начинаю понимать феминисток и лесбиянок... Мужчина никогда не сможет постичь мир женской души. Мужчина груб и незамысловат, как носорог... Ты со мной согласен?

– Ну, не все, – в тон ей ответил я. – Вот я слышал, что мужчины-гомосексуалисты очень даже могут постичь мир женской души. Тебе не приходилось общаться? Кстати, мне недавно по секрету сообщили, что мой новый завотделением – «голубой»!

– Кстати, как тебе работается на новом месте? – серьезно спросила Марина, пропуская мою информацию мимо ушей. – Ты ничего мне не рассказываешь...

– Может быть, не будем о грустном? – с улыбкой заметил я.

Марина в притворном ужасе подняла брови.

– Неужели твоим пациентам настолько не повезло?

– Пациентам всегда должно не везти, – назидательно сказал я. – Если им будет везти – врачи могут остаться без работы. Но я не хочу говорить о них сейчас в принципе. Сейчас я хочу говорить о любви.

– Господи! – сказала со вздохом Марина. – Что ты знаешь о любви?!

Я порывисто притянул ее к себе и сжал в объятиях. Тугие темные пряди волос, пахнущих каким-то сладким опьяняющим ароматом, коснулись моего лица. Я нашел губами ее губы, мягкие и горячие, и впился в них долгим сумасшедшим поцелуем. Где-то совсем рядом я увидел огромные, заволакивающиеся дымкой глаза...

И в эту минуту затрещали кусты, послышался сдержанный невнятный мат – и мы отпрянули друг от друга, точно застигнутые врасплох школьники.

На тропинку вышел он – вдребезги пьяный мужик с лицом, напоминающим бульдозер. На волосах его налипла паутина, в углах губ блестела слюна, глаза смотрели безумно и подозрительно. Казалось, он уже давно живет в зарослях и отвык от человеческого общества.

– Где здесь... главная арена? – мрачно спросил он, еле ворочая языком.

– Что вы имеете в виду? – вежливо поинтересовался я.

Он с минуту разглядывал меня уничтожающим, разъезжающимся взглядом, а потом длинно выругался и сплюнул в траву.

– Стоят тут! – заявил он раздраженно и пошел куда-то по тропинке, шатаясь и сыпя ругательствами.

Марина, не выдержав, расхохоталась и, схватив меня под руку, увлекла в противоположную сторону.

– Видишь, как ты был не прав? – улыбаясь, сказала она. – Давай все-таки говорить о работе...

Я был смущен и раздосадован.

– Похоже, только это и остается, – сердито сказал я. – В этих зарослях людей больше, чем травы...

– Ты, как всегда, преувеличиваешь. Травы все-таки побольше... И, однако, что у тебя новенького? Мне правда интересно.

Некоторое время мы молча шли по тропинке сквозь узорчатую сеть лиственной тени. Марина весело поглядывала на меня, ожидая, может быть, какого-то забавного рассказа. Но меня озаботило новое обстоятельство. Уже давно меня подмывало признаться Марине в своем промахе, но по многим причинам я не решался этого сделать. Видимо, мое молчание было красноречивым, потому что Марина, нетерпеливо подергав меня за рукав, сказала капризно:

– Ну что ты так загадочно молчишь? Я же вижу, что у тебя есть что-то на уме? Выкладывай, а то я умру от любопытства.

– Мне действительно есть что рассказать, – сумрачно пробормотал я. – Но, боюсь, ты умрешь, когда это услышишь. Дело в том, что я опять влез в одну историю.

– Только не говори, что ты опять затеял частное расследование! – поспешно сказала Марина.

– Ну... тогда, собственно, рассказ уже закончен, – виновато ответил я.

Марина остановилась, с неожиданной силой развернула меня к себе лицом и строго уставилась мне в глаза.

– Немедленно скажи, что ты пошутил! – потребовала она. – Я еще не пришла в себя от твоего первого расследования!

– Нет-нет, здесь нет ничего опасного, – заверил я. – Частный случай. Просто опять я попал впросак, и меня мучает совесть.

– У тебя опять похитили женщину? – догадалась Марина.

– Слава богу, нет, – поспешил я ее успокоить. – Просто однажды на вызове мне предложили убить человека.

На лице у Марины промелькнуло изумление, недоверие и даже ироническое выражение – она все-таки решила, что я шучу.

– И ты не смог отказать, конечно? – с пониманием произнесла она.

– Отказать-то я как раз смог, – вздохнул я. – Но я не принял никаких мер, и человека убил кто-то другой.

И я рассказал Марине все, начиная от визита в высотку и кончая рекомендациями Чехова. Я ожидал бурной реакции и уничтожающих слов, но Марина, к моему удивлению, выслушала рассказ очень внимательно и заинтересованно – лицо ее сделалось задумчивым и печальным.

– Ты что-нибудь узнал о ком-то из троих? – спросила она. – Какие-то неожиданные подробности?

– Да ничего я не узнал, – пожал я плечами. – Со Светлышевым и Виноградовым виделся, но ничего подозрительного в их поведении не заметил, а Четыкин... Мы в разных сменах, видимся крайне редко. Если я вдруг начну его специально разыскивать, он сразу поймет, что дело нечисто. Не знаю, собственно, что и делать... Не по зубам мне этот орешек, как видно.

– А что он за человек, этот ваш Четыкин? – сосредоточенно спросила Марина.

– Боюсь, что здесь я буду слишком субъективен, – заметил я. – Человек он очень неприятный, нелюдимый и несимпатичный. Такого сразу хочется записать в убийцы.

– Чаще всего они такими и бывают, – рассеянно заметила Марина.

– Должен я понимать твои слова как одобрение? – удивленно спросил я. – Ты не возражаешь против моей самодеятельности?

– В общем-то, возражаю, – мягко сказала Марина. – Но до меня доходили некоторые слухи... Эвтаназия становится модным поветрием. Родственники предпочитают побыстрее избавиться от больных, убогих и старых, чтобы они не мешали им двигаться вперед по пути прогресса... Причем поветрие это распространено именно в тех кругах, где люди довольно состоятельны... то есть происходит это не от отчаяния и безысходности. Но доказательств нет. Есть одни слухи. Впрочем, я думаю, что в этих кругах никто особенно и не ищет доказательств. Ищут обычно там, где очевидно, – муж зарубил, скажем, благоверную топором, сын забил мать молотком... Аккуратная смерть на конце иглы – это очень удобно. И незаметно, кстати. – Она посмотрела на меня серьезными, широко раскрытыми глазами. – Между прочим, в отличие от твоего скептического Чехова я почти уверена, что убийство все-таки состоялось. Судя по твоим словам, супруга больного была настроена весьма решительно. Думаю, ей не очень сложно было отыскать исполнителя. Сейчас границы между добром и злом стерлись... Твой врач-убийца вполне может считать, что чем выше оплачивается работа, тем она нравственнее.

– Ты тоже считаешь, что это кто-то из наших троих?..

– Я не уверена, конечно, – сказала Марина. – Но проверить стоило бы. Знаешь, с момента смерти того больного прошло уже много времени... Кто знает, не появился ли у убийцы соблазн увеличить капитал. Тем более что среди своих молва расходится, как круги на воде... Интересно было бы посмотреть, кого еще за это время навещали Светлышев, Четыкин и Виноградов и чем закончились эти визиты, – из этой информации многое бы стало яснее...

– Но где же взять такую информацию? – спросил я.

– Например, в компьютере, – ответила Марина. – Ведь у вас на «Скорой» есть компьютер?

– Есть! – обрадованно сказал я. – Верно ведь, диспетчер фиксирует все вызовы... Но как эту информацию оттуда извлечь? К стыду своему, я очень слаб в электронике... Калькулятор я еще освоил, но дальше дело не пошло.

– Господи, и с такой серостью я делю свое общество! – трагически вздохнула Марина. – Интересно, а в науке врачевания ты ушел дальше кровопусканий и лакричных порошков?

– Интересно, где вы будете со своими компьютерами, – ворчливо сказал я, – когда начнутся вечерние отключения электричества?

– Какой ты ужасный ретроград! – возмутилась Марина. – Даже школьники знают, что за электроникой будущее... Однако шутки в сторону. В каких ты отношениях с теми людьми, которые работают на вашем компьютере? Или у тебя с ними нет ничего общего?

– Ну почему это нет? – мрачно сказал я. – Они тоже умеют пускать кровь... Но я понял твою мысль – попросить диспетчера скачать информацию?

– Да, ты угадал. Я бы без труда сделала это сама, но ведь проникнуть к вам сложнее, чем в Кремль. Если ты в приятельских отношениях с диспетчером, то попроси его заархивировать для тебя информацию о всех вызовах за последние, скажем, полгода. Конкретную фамилию упоминать, разумеется, не надо. Разберемся потом сами. Только не забудь приобрести в магазине чистую дискету!

– И ты думаешь, что-то удастся из этой информации выудить? – с сомнением спросил я.

– Когда информации много, из нее всегда можно что-то выудить, – заверила Марина. – По крайней мере мы сможем, например, убедиться, что твой Четыкин чист, как невинный младенец... Или обнаружить какие-то закономерности подозрительного характера в твоей, например, работе... Ты ведь, строго говоря, лицо очень сомнительное. Иначе почему тебе первому предложили эту грязную работу? И где у нас полная уверенность, что ты на самом деле от нее отказался? У нас есть твое устное заявление, но можно ли ему доверять? Это как в нестандартном детективе – главный сыщик как раз и оказывается преступником...

– Фильм есть такой, – кисло сказал я. – «Сердце ангела» называется. Но там герой одержим дьяволом... А я если и одержим, то только тобой...

– А вот это оставим! – весело сказала Марина. – Не пытайтесь записать меня в сообщницы! Только полное и окончательное признание облегчит вашу участь!

Так, посмеиваясь и дурачась, мы приняли довольно серьезное решение, исполнение которого вполне могло иметь неприятные последствия. Не уверен, что начальство отнеслось бы с пониманием к хищению информации из служебного компьютера. Не говоря уже о том, что я собирался бессовестнейшим образом нарушить обещание, данное Борису Иосифовичу.

Тем более не было никакой уверенности, что удастся сохранить мои разыскания в тайне. Довериться в этом деле я мог только хладнокровному Хоменко. Но удастся ли склонить его на нарушение профессиональной этики, я не знал. Если бы удалось, то он, конечно, не стал бы афишировать свой поступок. Как я уже упоминал, Хоменко был неразговорчив и нелюбопытен. Но благодаря этому он очень удачно скрывал свои слабости, и подобрать к нему ключик было делом непростым.

На следующий день у меня было ночное дежурство на «Скорой». Днем я купил в магазине чистую дискету и захватил ее с собой. Не люблю откладывать дела в долгий ящик и тянуть кота за хвост. Все должно было решиться сегодня же.

Около половины восьмого я вошел через КПП на территорию клиники. Все вокруг было залито тяжеловатым вечерним светом, мешающимся с голубыми тенями, в которых уже угадывалась прохлада сумерек. Давно отцветшие сиреневые кусты вдоль асфальтовой дорожки казались осунувшимися после жаркого долгого дня. Высокие мраморные коридоры старого корпуса, как обычно, были гулки, холодны и пустынны. Они настраивали на строгий лад любого, кто входил под их своды. Я постарался побыстрее проскочить их и перешел в новый корпус, сверкающий функциональной белизной и простотой. Гладкие стены, широкие окна, плоские светильники. Здесь тоже все было строго, но без ощущения величественного давления, которое исходило от стен старого корпуса. В отделении уже собрались обе смены – та, что сдавала дежурство, и та, что принимала. Вечерняя сдача смены проводилась без особых формальностей, поэтому, наскоро поздоровавшись с коллегами, я поспешил найти врача Петковского, который ездил на моей машине. Все мои мысли были заняты предстоящим разговором с Хоменко по поводу компьютера, но он тоже был сейчас занят приемом смены. Нужно было и мне отвлечься и разделаться с рутинными делами.

Петковский уже год как ушел на пенсию, но продолжал работать, убежденный, что только работа продлевает жизнь. Это был маленький, сухонький старичок с необычайно строгим лицом и пронзительными настойчивыми глазами. Свои густые, абсолютно седые волосы он стриг у лучшего парикмахера, а одевался с тщательностью, свойственной работникам дипломатического корпуса. Белые халаты и шапочки на нем выглядели всегда безукоризненно, точно лишь минуту назад вышли из-под утюга. В принципе он мог обходиться в своей работе без лекарств и манипуляций – его внешность была как бы воплощением народной мечты о старом и опытном докторе, творящем чудеса: от одного взгляда Петковского больным делалось лучше.

– Здравствуйте, коллега! – церемонно приветствовал он меня, когда мы встретились на полпути к гаражу. – Желаете принять автомобиль? Пойдемте. Хотя со своей стороны хочу вас заверить, что вся аппаратура работает нормально, как в космосе, – медикаменты в комплексе, баллоны заправлены. Но порядок, разумеется, есть порядок!

Честно говоря, ничего мне принимать не хотелось, потому что старикан был ответственнейшим человеком и не мог сдать смену с какими-то недочетами. Но и отлынивать я не мог – Петковский никому не прощал безответственности.

Водитель Степаныч поздоровался со мной и незаметно подмигнул в сторону Петковского. Дотошность старика его забавляла. Но Петковский неукоснительно продемонстрировал мне исправность каждого аппарата, глядя мне в глаза испытующе и строго, будто сомневался, что мне известно назначение этих хитрых штуковин. Когда он закончил, я даже испытал некоторое облегчение, будто вышел из душной комнаты на свежий воздух.

Потом мы действительно вышли из гаража во двор, и вдруг Петковский, не поворачивая головы и понизив голос, произнес:

– Знаете, Владимир Сергеевич, я хочу с вами серьезно поговорить. Может быть, я не прав и попросту выжил из ума, но на всякий случай прислушайтесь к словам старика. Мне хотелось бы вас предостеречь. Работаете вы у нас недавно, и вы, уж меня простите, многих вещей не замечаете... Может быть, так и должно быть в молодости, но в нашем заведении следует быть чуть-чуть настороже. Вы меня понимаете?

Я посмотрел на старика озадаченно и признался, что не очень.

– Ну как же! – почти расстроился он. – Вот вы ведь ездите вдвоем с Инной, верно?

– Ну да, – недоуменно сказал я. – А с ней нужно быть настороже?

– Вы напрасно иронизируете, – строго сказал Петковский. – Вам известно, чья она племянница?

– Откровенно говоря, неизвестно, – сознался я. – А это важно?

– В вашем случае – абсолютно! – непреклонно сказал старик.

– И чья же? – несколько легкомысленно произнес я.

– Бориса Иосифовича Штейнберга! – значительно сказал Петковский и посмотрел на меня, любуясь произведенным эффектом.

Собственно, любоваться особенно было нечем – новость не произвела на меня большого впечатления. Просто было немного странно, что у громовержца имеется такая красивая и аппетитная племянница с медовыми волосами и ореховыми глазами.

– М-да, любопытно, – промямлил я. – Но только что из этого следует?

– Непростительное заблуждение! – сказал Петковский. – У вас уже были неприятности – я наслышан. И еще будут, если вы не внесете некоторые коррективы в стиль своей работы.

– Коррективы? В стиль работы? – удивился я. – Первый раз слышу, что у меня есть стиль.

– А вот Борис Иосифович, боюсь, слышит, – мрачно объявил Петковский. – И не в первый раз! И боюсь, он его не одобряет, равно как и уважаемая Инна Васильевна!

– Вы меня окончательно заинтриговали, – недовольно сказал я. – Не вижу, чего такого крамольного может открыть в моей работе Инна Васильевна. Спасибо за предостережение, но думаю, вы преувеличиваете...

– Ну смотрите! – тоже не слишком любезно ответил старик. – Ваше легкомыслие может дорого вам обойтись. Но, может быть, в молодости так и должно быть?

И он ушел, ворча себе под нос.

Его туманные предостережения расстроили меня на некоторое время. Если в них была хотя бы доля правды – а она, несомненно, была, – меня мог ожидать новый вызов на ковер. А это уже явный перебор – для рядового врача я слишком зачастил в начальственный кабинет, такое добром не кончится.

Но долго размышлять на эту щекотливую тему я не собирался – впереди у меня была еще целая ночь. Пока же я решил переговорить с Хоменко.

Между тем наша смена начала жить в обычном рабочем ритме. Хоменко уже отправил на вызов надменную Екатерину Игнатьевну. Часов до одиннадцати ночи звонков на «Скорую» будет особенно много. Это правило касается и обычной «Скорой», и нас. В этот момент – перед отходом ко сну – народ особенно чутко прислушивается к собственному организму и выявляет множество недочетов. Затем самые стойкие засыпают и, как правило, держатся до утра. А часов с пяти болезни опять заявляют о себе – с новой силой.

Улучив момент, я проник в диспетчерскую и с решительным видом уселся напротив Хоменко.

– У тебя такой вид, – меланхолично заметил он, – будто ты только что кого-то зарезал.

– Дело у меня к тебе, – заявил я без предисловий. – На миллион долларов.

Начиная какой-нибудь важный деликатный разговор, я клянусь себе, что буду крайне дипломатичен и изворотлив. А потом ляпаю первое, что взбредет в голову.

– Сумма интересная, – откликнулся Хоменко. – Что ты хочешь – угнать реанимобиль? Списать суточный запас наркотиков? Уничтожить главный компьютер?

– Наоборот, – рубанул я сплеча. – Хочу попросить тебя заархивировать для меня всю информацию по вызовам за последние полгода. – И для пущей убедительности выложил на стол дискету.

Хоменко посмотрел спокойно на дискету, потом на меня и осведомился:

– Диссертацию решил писать?

Он подал прекрасную идею – и как я сам не додумался до этого! Я радостно закивал, надеясь, что теперь никаких вопросов ко мне не возникнет. Но я был чересчур наивен.

– Учитывая невысокую сложность задания и некоторую мою симпатию к тебе, – деловито заявил Хоменко, – эта услуга обойдется тебе в ноль-семь шотландского виски «Ройал салют»...

– Это же больше ста долларов! – вырвалось у меня невольно.

Хоменко посмотрел на меня немигающим взглядом.

– Кто-то начинал тут торг с миллиона, – веско заметил он. – Или мне показалось?

– Я слышал, «Белая лошадь» – тоже хорошее виски, – жалобно проговорил я, глядя на диспетчера умоляющими глазами.

– Вот ты его и выпьешь, – тонко улыбнулся Хоменко. – Когда твоя интрига увенчается успехом...

– Интрига? – удивился я. – Какая интрига?

Хоменко деликатно посмотрел на дверь.

– Ну ты же берешь эту информацию не просто так, верно? – замороженным голосом произнес он. – Кому-то ты надеешься вставить через нее фитиль в задницу? И я готов понять влиятельного человека. «Белой лошадью» тут не отделаешься. Тут, знаешь, как в рекламе кофе «Чибо», – мы собрали для вас все самое лучшее.

Первое время у меня попросту отнялся язык – настолько неожиданным оказалось заявление Хоменко. Пока я, как идиот, радовался дурацкой версии о диссертации, дотошный диспетчер раскусил меня, как орех. Он и в самом деле решил, что я под кого-то копаю в карьерных целях.

В каком-то смысле он был близок к истине, поэтому у меня не хватило духу разубеждать его. Судорожно прикидывая в уме свои капиталы, я поклялся, что необходимый «Ройал салют» будет в распоряжении диспетчера не далее как через три дня.

Удовлетворенный моей клятвой, Хоменко милостиво сгреб со стола дискету и обнадеживающе кивнул мне.

– Ночью скачаю, – небрежно пообещал он. – Когда выдастся свободное время. К утру будешь с компроматом. Надеюсь, ты не под меня копаешь? – со смешком добавил он. – Это был бы изящный ход!

Смущенно пробормотав что-то, я поспешно покинул диспетчерскую. Почему-то так происходит, что мне всегда приписывают какие-то дерзкие замыслы и коварные поползновения. Потом выясняется, что все это – плод воображения, но осадок на душе у людей все равно остается.

Исправить я ничего не мог и поэтому пошел в комнату отдыха, где коллеги по неписаной традиции пялились на экран телевизора. Я уселся подальше от всех – в углу – и принялся наблюдать за своей напарницей Инной Васильевной.

Она сидела – юная, изящная, преисполненная достоинства и, как обычно, серьезная – и с этой же непрошибаемой серьезностью отслеживала по телевизору перипетии очередного сериала. Теперь, после намеков Петковского, эта неулыбчивая девушка приобрела в моих глазах некий зловещий ореол. Но, как я ни ломал голову, а постичь суть ее неведомых претензий к моей работе так и не смог.

Наконец Хоменко отправил нас на вызов. И только тут до меня дошло, что наших верных санитаров – Вадика и Славика – нигде не видно. Едва я открыл рот, чтобы выразить недоумение по этому поводу, как моя прекрасная напарница снисходительно объяснила, что Вадик и Славик сдали сессию, закончили практику и отправились на каникулы.

– Но ведь это означает, что носилки ложатся тяжким бременем на нас с вами! – воскликнул я.

Инна смерила меня холодным изучающим взглядом.

– Я не привыкла увиливать от работы! – заявила она гордо. – Какая бы она ни была!

– А я, выходит, привык? – задал я наводящий вопрос не слишком твердым голосом.

Но ответа, разумеется, не получил.

* * *

Когда я шел по коридору, мне навстречу попался Лешка Виноградов. Причем в приподнятом настроении, и я этому слегка удивился – в последнее время Лешка был хмур и неразговорчив.

Сегодня же он остановился, поздоровался со мной за руку, достал пачку сигарет «Мальборо» и, небрежно протянув ее мне, предложил:

– Угощайся.

– Шикуешь, Леша? – удивленно спросил я, отказываясь от сигареты. – Я не курю, ты же знаешь.

– Забыл, – беспечно махнул рукой Леша.

– Ты же, помнится, еще недавно бегал в поисках кредитора? – снова напомнил я. – А теперь «Мальборо» куришь.

– Все эфемерно в этом мире, – со снисходительной улыбкой ответил Леша. – Вчера не было денег – сегодня есть.

– Где же ты взял? – не удержавшись, спросил я.

– Ну, знаете ли, батенька, – с пафосом ответил Леша. – Есть вопросы, ответы на которые я предпочитаю держать при себе.

И, откланявшись, Леша Виноградов зашагал по коридору. Я некоторое время в задумчивости смотрел ему вслед, потом пошел к себе. То, что Леша сегодня угощал меня «Мальборо», могло ровным счетом ничего не значить, он и раньше предпочитал эту марку сигарет. Да и тот факт, что у него появились на них деньги, ничего еще не доказывал. Леша часто кредитовался у кого попало, так что вполне мог в очередной раз занять небольшую сумму, из которой легко можно было выкроить на сигареты. Вот если бы он вдруг приобрел машину, этим уже можно было заинтересоваться. Но на всякий случай я зафиксировал эту мелочь в своем мозгу.

Вечером я решил проследить за Лешкой, посмотреть, куда он отправится после работы. Зная, что он никогда не задерживается, я собрался побыстрее, чтобы выйти сразу следом за Виноградовым. Я видел, как Лешка зашел в свой кабинет, снимая на ходу шапочку. Значит, уйдет максимум через пять минут.

Я решил не дожидаться его в клинике и выскользнул на улицу. Встав за углом, стал ждать. Лешка вышел очень быстро – и пяти минут не прошло – и, весело насвистывая что-то, зашагал к дороге. Там он остановился и, подняв руку, стал ловить машину. Я на миг растерялся. Если Лешка сейчас укатит, что делать мне? Нужно тоже срочно ловить машину.

Почти сразу же перед Лешкой остановилась серая «восьмерка». Он, не торгуясь, согласился на цену, названную водителем, и небрежно опустился на переднее сиденье, откинувшись на подголовник.

Едва машина отъехала, я выскочил из своего укрытия и, выбежав на дорогу, поднял руку. Чуть не сбив меня с ног, тормознулся старенький «Москвич». Сидевший за рулем дедуля возмущенно завопил:

– Тьфу, мать твою, ненормальный! Куда ты выскакиваешь?

– Папаша, миленький, – скороговоркой заговорил я. – Позарез нужно вон ту «восьмерку» догнать. Будь другом, выручи! Плачу, сколько скажешь.

Дед подозрительно оглядел меня, ворча что-то под нос, потом буркнул:

– Садись.

Я с облегчением плюхнулся на переднее сиденье.

– Пристегнись! – строго сказал дед.

– Папаша! – взмолился я, перекидывая ремень безопасности через плечо. – Быстрее, потеряем же!

Старик, ворча что-то под нос, нажал на педаль акселератора, и «Москвич» тронулся за удаляющейся «восьмеркой». Конечно, машину я поймал неудачно – ездить с водителем-стариком очень напряженно, к тому же «Москвич» по мощности – это не «восьмерка», но, на мое счастье, водитель, который вез Лешку, не очень спешил.

Что меня беспокоило в ту минуту больше всего – это необходимость расплачиваться за проезд. С этими расследованиями я бездумно тратил деньги и теперь понял, что если так будет продолжаться и дальше, то зарплата моя ахнет вмиг.

Погруженный в невеселые мысли, я не заметил, как «восьмерка» остановилась.

– Слышь, приехали, похоже, – сказал мне водитель, останавливая машину.

Я встрепенулся, выглянув в окно. Лешка Виноградов уже направлялся к одному из зданий. Я хотел расплатиться и тоже выйти, но заметил, что «восьмерка» не уезжает. Значит, Лешка просил водителя подождать его. Я сделал то же самое.

Дед посмотрел на меня совсем уже недоверчиво. Чтобы успокоить его, я достал деньги и со вздохом спросил:

– Сколько с меня сейчас и сколько за то, что подождете?

Дед назвал сумму, от которой меня мороз прошиб по коже, но спорить я был не в силах. Молча протянув старику деньги, я мрачно уставился в окно, ожидая выхода Лешки. Бросив взгляд на табличку на двери, за которой он скрылся, увидел надпись: «Похоронное бюро "Реквием".

Признаться, у меня мурашки пошли по коже. Какие дела у Лешки могут быть в похоронном бюро? Найти хоть какой-то ответ на этот вопрос я не успел – дверь отворилась, и Лешка вышел на улицу, держа в руке небольшой пакет. Когда он входил туда, пакета у него не было. Он снова сел в «восьмерку», она сорвалась с места, следом запыхтел и «Москвич».

«Восьмерка» довезла Виноградова до ночного клуба «Восток». Он расплатился – при этом я заметил, что деньги Виноградов достает из своего пакета – и спокойной, уверенной походкой направился к клубу.

Я потоптался на месте, видя, как закрылась за ним дверь, и думая, что же делать дальше. Если я начну еще и ходить по ночным клубам, то тогда мне точно пора менять место работы. Позволить себе такую роскошь я просто не мог.

Устало опустившись на лавочку в сквере напротив клуба, я стал смотреть, как подъезжают к клубу автомобили, из них выходят солидные, респектабельные мужчины, ведя под руку женщин в шикарных нарядах, коротко стриженные ребята в одежде спортивного стиля и с массивными цепями на бычьих шеях, одинокие молодые люди щеголеватого вида – типа Лешки Виноградова.

Глядя на них, я понимал только одно – мне в этот клуб путь закрыт. И остается только сидеть и ждать, что будет дальше. А дальше ничего интересного и не произошло.

Примерно в первом часу ночи, когда я почти засыпал на своей лавочке, умирая при этом от голода и проклиная Лешку Виноградова, он сам появился в дверях клуба. Под руку он вел высокую, стройную девушку с высокой прической из светлых волос. На ней было длинное вечернее платье темно-зеленого цвета. Она слушала Виноградова, который с ироничной улыбкой рассказывал ей что-то, и мило улыбалась в ответ.

Они перешли через дорогу и остановились у обочины, рядом со сквером, чтобы поймать машину. Лавочка моя находилась совсем близко к этому месту. Я уже приготовился проститься с остатками денег, но тут услышал, как Лешка спросил девушку:

– Я надеюсь, тебе не нужно торопиться?

– Нет, – покачала головой девушка. – Только надо позвонить домой и предупредить, что я не приду ночевать.

– Это без проблем, – кивнул Лешка, целуя девушку в губы.

Вскоре они сели в машину, Лешка назвал свой адрес, и они уехали. Я остался сидеть на лавочке. Ехать за Виноградовым не имело смысла. Очевидно же, что он повез девушку к себе с определенной целью, поэтому до утра там ничего интересного – для меня по крайней мере – происходить не будет. Так что сидел я здесь, пожалуй, зря. Но зато не зря поехал за Виноградовым с работы. Теперь я знал, что у него какие-то дела в похоронном бюро. И это наводило на очень нехорошие мысли. Решив, что поговорю с Лешкой при первой же возможности, я поплелся домой.

* * *

Вениамин Павлович Светлышев только что вернулся с вызова и прошел в кабинет, как его позвали с вахты:

– Вениамин Павлович, вас там какой-то человек спрашивает.

Спустившись, он увидел в вестибюле своего одноклубника. Тот стоял с озабоченным видом и в нетерпении покусывал ногти.

Это был маленький, плюгавенький мужичонка лет сорока, с редкими волосами непонятного, какого-то серого цвета и водянистыми глазами. Было в этих глазах что-то такое, что заставляло думать, будто у их обладателя не все в порядке с головой. И фамилия у него была такая же непонятная и безликая – Мелин.

Светлышев не любил этого человека, но сейчас, увидев его у себя на работе, понял, что случилось нечто важное.

– Вениамин Павлович! – Увидев Светлышева, он ухватил его своей маленькой потной ручонкой. – Срочное дело. Мне нужно было связаться с вами именно сегодня.

– Что за спешка? – поморщился Светлышев. – Я, знаете ли, не очень люблю, когда меня отрывают от работы, уж извините.

– Это вынужденно, вынужденно, – заговорил Мелин и добавил, понизив голос: – Меня прислал гуру.

Светлышев смягчился.

– Но ведь у нас завтра занятия, – напомнил он. – Неужели нельзя было подождать?

– Нельзя, – категорично заявил Мелин. – Вы же знаете, раз гуру сказал...

– Хорошо, что он просил передать? – нетерпеливо спросил Светлышев.

Мелин вытащил из-за пазухи белый конверт и протянул его Светлышеву.

– Вот здесь все написано, – многозначительно сказал он. – И постарайтесь, чтобы было готово к завтрашнему дню.

– Хорошо, я постараюсь, – принимая пакет у Мелина, ответил Светлышев и поспешил уйти, бросив на ходу: – Всего доброго.

Мелин ничего не ответил. Он постоял немного, глядя вслед Светлышеву своими маленькими глазками, затем вышел из клиники.

Поднявшись к себе, Светлышев вскрыл конверт. Записка была короткой. В ней были лишь проставлены цифры и еще несколько слов. Но Светлышеву этого было достаточно. Он прекрасно понимал, что это означает. И понимал, что действительно успеть нужно до завтра, иначе... Иначе ему будет очень плохо.

Ему уже сейчас было плохо. Светлышев чувствовал, что попал в западню, но боялся признаться в этом даже самому себе. До последнего момента не осознавал, как он, врач, мог дойти до такого...

Он с тоской посмотрел на ясное светлое небо, потом бросил взгляд на конверт и подумал, как отличается радостная картина за окном от той мерзости, что царит сейчас у него в душе.

* * *

Всю дневную смену он чувствовал себя как на иголках. Не мог дождаться конца рабочего дня и одновременно страшился его. Утром, в начале смены, его позвали к телефону. Ничего не подозревая, он взял трубку. Смутно знакомый голос с вопросительной интонацией выговорил его фамилию, имя и отчество.

Екнуло сердце, и доктор, помедлив, с тревогой спросил:

– Да, а вы кто?

– Это говорит Артур, – медленно и внятно произнес голос. – Сообразили? Ну так слушайте внимательно...

У него перехватило дыхание и застучало в висках. Он ждал появления этого загадочного Артура уже несколько дней – с тех пор как окончательно попал в мышеловку. Ожидание тяжело давалось ему. Он отмечал за собой нервозность и раздражительность, ранее ему не свойственные, стал невнимателен и рассеян в работе, с трудом выслушивал больных и путался в назначениях – это почти скандал. Нужно было взять себя в руки. Но запутавшийся врач никак не мог справиться с пугающей неизвестностью, которая окружала его со всех сторон, потерял аппетит, стал плохо спать. В каждом сотруднике больницы ему мерещился Артур. Взгляд у доктора сделался подозрительным и измученным.

Он так долго ждал и готовился, что, когда неведомый Артур наконец дал о себе знать, врач растерялся. Потной рукой прижимая трубку к уху, он вслушивался в этот странно знакомый голос и не понимал ни слова. В результате получился конфуз.

– Все поняли? – произнес Артур, закончив речь.

– Простите... э-э... – беспомощно протянул доктор, с ужасом сознавая, что не понял ничего. – Нельзя ли... повторить?

– Экий вы валенок! – после секундной паузы сказал недовольно Артур. – Повторяю последний раз... Зайдите в мужской туалет своего отделения. Третья кабинка. Посмотрите за сливным бачком. Все. Отбой.

– А-а... – пробормотал он, но в трубке уже звучали короткие гудки.

Врач повернулся и вышел. Не останавливаясь, он промаршировал до конца коридора, где находился мужской туалет – со стороны могло показаться, что у него внезапно прихватило живот. Войдя в помещение, освещенное неоновыми лампами и выложенное голубым кафелем, доктор подозрительно огляделся. В туалете никого не было. С бьющимся сердцем он зашел в третью кабинку и пошарил рукой за сливным бачком. Пальцы наткнулись на какой-то пакет, приклеенный скотчем. Волнуясь, он оторвал липкую полоску и вытащил длинный узкий конверт. Еще раз оглянувшись, распечатал конверт и заглянул внутрь – там лежали какие-то бумаги. Доктор пробежал их глазами. Это оказалась распечатанная на компьютере выписка из истории болезни. Особым шрифтом был выделен домашний адрес и число. Число сегодняшнее. Значит, сегодня снова...

Он сунул бумагу в карман и опять заглянул в конверт – пусто. Посмотрел на просвет и опять ничего не увидел.

– Позвольте, – прошептал он с обидой. – А где же деньги?

Денег ему так и не уплатили. Ни за тот раз и, выходит, ни за этот. Такого удара он не ожидал. Скривившись, точно от зубной боли, он прислонился к стене и бессильно обмяк. Его обманули. И, самое страшное, обман грозил стать явлением постоянным и не имеющим конца. Если бы доктор мог хотя бы выговориться, излить кому-нибудь душу! Но даже этой возможности он был лишен. Он даже не мог бросить в лицо Артуру слова упрека – тот был невидим и неосязаем, словно злой дух, растворившийся в простерилизованном, наполненном больничными запахами воздухе.

«Что же делать, что же делать?» – беззвучно бормотал он, шаря бессмысленным взглядом по гладким, отливающим голубым блеском стенам. Но вопрос этот тоже был бессмыслен – выбора не было.

Он постарался взять себя в руки и приступил к работе. Нужно было думать, как выжить. Прежде всего не привлекать к себе внимания, превратиться в прежнего доктора частной клиники, холодного, циничного и отстраненного, внутреннюю сущность которого сотрудники клиники никогда не знали.

Это было похоже на сеанс психотерапии – он подавлял вспышки гнева и раздражения, рвавшиеся откуда-то из глубин подсознания, логически очерчивая наиболее выгодную линию поведения, убеждал сам себя в необоснованности страхов. Трудно сказать, насколько ему удалось убедить самого себя, но по крайней мере в глазах коллег он не видел недоумения и любопытства.

Сложнее обстояло дело с тем заданием, которое он получил. Требовалось покончить с клиентом сегодня же. А ведь он должен находиться на работе до восьми вечера, и служебную машину использовать нельзя ни в коем случае.

Так же неясно, как воспримет больной поздний визит врача. Правда, проживал он неподалеку – на Варшавском шоссе. Видимо, заказчики учли и это. И тем не менее раньше чем в десятом часу он попасть к больному не мог. Нужно было добраться после работы до дома, захватить необходимые медикаменты, самому выкручиваться из щекотливой ситуации.

Но горше всего было то, что ему, кажется, не собирались платить денег. Едва он вспоминал об этом, как опускались руки. Будущее представлялось ему беспросветным, точно затянутое пеленой осеннего дождя. Он мог, конечно, взбунтоваться, он мог попытаться бежать, но и тогда впереди его ждали туман и неопределенность.

Рабочий день прошел словно в бреду. Измученный сомнениями, но внешне все-таки спокойный, доктор ехал домой в метро по Замоскворецкой линии. Он хотел было поймать машину, но потом все-таки пошел к метро. Час пик давно миновал, в вагоне было свободно. Расслабленный, с обвисшими плечами, он безучастно пялился в окно вагона, где чернота туннеля периодически сменялась вспышками одиноких электрических лампад, свисающих с каменных стен, и короткими сверкающими панорамами станций, наполненных пассажирами и теплым ветром – они менялись так быстро и часто, что казались нереальными.

На «Павелецкой» народу прибавилось. Вместе с обычными пассажирами в вагон ввалился милицейский патруль. Молодые парни в новенькой сизой форме из гладкой ткани, в щегольских кепочках и высоких шнурованных ботинках по-хозяйски расположились напротив врача. Один из них – совсем юный сержант – повис на поручне совсем рядом, его колено касалось колен доктора. Тот явственно ощущал запах кожи, ваксы, дезодоранта и ружейного масла – кобура, из которой выглядывала рифленая рукоятка пистолета, располагалась на уровне его глаз. Кроме пистолета, на широком офицерском ремне красовались наручники из серой стали уоки-токи в черном футляре.

На какое-то мгновение глаза сержанта и врача встретились. Молодое скуластое лицо милиционера было перепахано следами бесчисленных прыщей. Видимо, осознание собственного безобразия портило парню жизнь, потому что смотрел он вокруг с неприятной враждебностью и вызовом. Врач поспешил отвести свой взгляд в сторону, опасаясь, что сержант невольно может прочесть в нем насмешку или мелочное удовлетворение. Ему сделалось не по себе.

На минуту он довольно явственно представил себе картину собственного ареста – жилистые сизые парни без труда и с молодеческим удовольствием скручивают его, зажимают запястья в стальные тугие браслеты, матерясь, пинают тяжелыми коваными башмаками и торопливо выдыхают в плоскую коробочку с антенной: «Шеф, мы взяли этого серийного убийцу!» Картина была настолько яркой, а ее гипотетические участники были так близко и так реальны, что ему сделалось по-настоящему дурно, и он опустил голову, чтобы не было видно, как побледнел.

Однако хитрость ему не помогла. В следующую секунду он ощутил на своем плече тяжесть чужой мосластой руки и услышал молодой неробкий голос, спросивший врастяжку:

– Э, тебе плохо, что ли?

Врач поднял голову и увидел склонившееся над ним бугристое лицо, показавшееся ему отражением его собственного. Однако в глазах сержанта уже не было ничего, кроме сочувствия, и у него немного отлегло от сердца.

– Нет, ничего... спасибо... – слабо пробормотал он, пытаясь улыбнуться. – Переутомился просто... Сейчас пройдет.

– Может, врача нужно? – не отставал сержант. – Вы не стесняйтесь. Мы поможем, если что...

– Врача? – переспросил он. – Зачем же врача...

Ситуация вдруг показалась ему невероятно комичной. Он неожиданно для себя расхохотался, приведя в недоумение патрульных и обращая на себя внимание всего вагона. Понимая неуместность смеха, он тем не менее был не в силах остановиться и продолжал хохотать, прослезившись и истерически повизгивая. На лицах милиционеров сочувствие сменилось отчуждением, а прыщавый сержант, налившись краской, спросил уже совершенно по-иному:

– У тебя что, с головой не в порядке? Чего я смешного сказал?

Врач слабо махнул рукой и, пытаясь подавить рвущиеся откуда-то из живота конвульсии, виновато пробормотал:

– Не обращайте внимания... Просто смешно получилось... Дело в том, что я и есть врач...

Это заявление вызвало у него новый приступ смеха. Не выдержав, он вскочил и, опустив глаза, стал пробиваться к выходу, извиняясь и посмеиваясь. Сержант с осуждением посмотрел доктору вслед, а его товарищ вздохнул и повертел пальцем у виска.

Врач сошел на первой же станции – ему все равно надо было пересесть на другой поезд. Истерический смех все еще клокотал у него в груди и сотрясал по временам все тело, словно приступ лихорадки. Однако было ему уже совсем не смешно, а тошно. «Осторожнее надо быть, осторожнее, – уговаривал он себя сосредоточенно и строго, – нельзя так распускаться».

В черном проеме туннеля появилось слабое, нарастающее свечение, и через минуту оттуда выкатился грохочущий огненный шар. Перед доктором замелькали голубые вагоны, из-за обилия окон казавшиеся прозрачными. Ему же хотелось сейчас спрятаться, скрыться с глаз, забиться куда-нибудь в нору, куда не проникает даже луч света. Едва дождавшись, когда поезд затормозит и с шипением распахнет двери, врач запрыгнул в вагон и смешался с толпой пассажиров. Садиться он уже не рискнул, да и ехать ему оставалось недолго.

Выбравшись из подземки на поверхность, он торопливо пошел домой. Вокруг сгущались беззаботные летние сумерки. Свистело и шуршало шинами Варшавское шоссе. Далеко за домами в темнеющем небе дотлевал закат.

Из больничной выписки, переданной ему Артуром, следовало, что объект уже дважды перенес инфаркт миокарда, осложнившийся кардиогенным шоком, и вообще был склонен к нестабильному уровню артериального давления. Перебирая коробки с ампулами в своем шкафу, врач подумал, что это именно то, что нужно. Кое-что отобрал и сложил в чемоданчик вместе с набором шприцев и флакончиком спирта. Потом оглянулся, словно увидел свою комнату впервые. Жилье он запустил. Везде – на полках, на подоконнике, на экране телевизора – лежал слой пыли. Грязные рубашки висели на спинках стульев, кое-как была заправлена постель. Нужно взять себя в руки. В его ситуации это трудно, но совершенно необходимо. «Ты должен держаться», – сказал он себе. Завтра же он организует генеральную уборку и в дальнейшем не позволит себе распускаться.

Доктор посмотрел в зеркало, поправил галстук и пригладил волосы. Выглядел он неважно, но вполне пристойно. И однако же поздний визит не вызывал у него энтузиазма. Ну что ж, заказчикам виднее, решил он. Педантично проверив в карманах ключи, он сделал непроницаемое лицо и вышел из квартиры.

Вдоль тротуаров уже затеплились фонари. Между домами легли густые и гулкие тени. Шоссе наполнилось переливающимися, мчащимися наперегонки огоньками. В кронах деревьев бормотал полусонный вечерний ветерок.

Доктор прошел пешком два квартала и обогнул башню девятиэтажного дома, сверкающего пирамидой освещенных окон. К его удовольствию, возле нужного подъезда никого не было, и он незамеченным вошел в кабину лифта.

Квартира находилась на восьмом этаже. Врач-убийца покинул лифт и мягкими шагами подошел к двери – она была обита хорошим дерматином и украшена узорчатой бронзовой ручкой. Из-за двери не доносилось ни звука. Доктор нахмурился и сделал строгое лицо, хотя чувствовал себя очень неуверенно. Но время колебаний и сомнений прошло. Он поднял руку и надавил на кнопку звонка.

В квартире тренькнуло, а потом послышались размеренные тяжелые шаги. Замок щелкнул, и дверь с легким скрипом отворилась. На пороге стоял грузный, еще далеко не старый мужчина с багровым отечным лицом и измученными глазами. Волосы у него были черные, как уголь, и резко контрастировали с абсолютно седыми висками и усами. Дышал он тяжело, надсадно и, по всей вероятности, чувствовал себя неважно, но во всем его обличье была видна забота не только о здоровье – одет аккуратно и чисто, волосы тщательно причесаны, щеки гладко выбриты. Менее всего он походил на человека, готового расстаться с жизнью.

– Здравствуйте! – строго произнес врач, чуть-чуть наклонив голову.

– Добрый вечер! – одышливо сказал мужчина и с надеждой воскликнул: – А вы, наверное, доктор? Слава богу, что пришли! Понимаете, как ночь наступает, я буквально делаюсь сам не свой! И душит меня, и мотор колотится, и кажется вот-вот – и душа вон! Однако что мы стоим? Проходите, пожалуйста.

Он попятился, уступая врачу дорогу и при этом не переставая говорить:

– Понимаю, что отнимаю у вас время, и, поверьте, постараюсь компенсировать... Но, сами посудите – что же мне делать? Два тяжелейших инфаркта! Из дома практически не выхожу – до магазина не добираюсь, в глазах темнеет. Живу один, никому не нужен. Пока в силах был – везде требовался. На Севере десять лет оттрубил, в Афганистане служил, в Чернобыле успел побывать... А как вышел в тираж – все! Пенсию назначили, и гуляй, Вася!

Последние слова он договаривал уже в зале, обставленном уютно и с большим вкусом. Доктор обратил внимание на дорогую светлую мебель, никелированные панели радиоаппаратуры, пушистый ковер под ногами, а еще на фотографию в простой металлической рамке, которая одиноко стояла посреди столика из карельской березы. С нее смотрела женщина с миндалевидными глазами и чуть печальной улыбкой.

– Жена, – поймав его взгляд, со вздохом сказал хозяин. – Восемь лет как умерла. Рак. А я вот все копчу небо... – развел он руками. – А зачем, и сам не знаю. Ни детей, ни друзей...

Доктор наконец решился раскрыть рот.

– Не нами устанавливаются сроки, – суховато заметил он. – Небесная канцелярия решает, кому и сколько...

– Это верно! – легко согласился хозяин. – И вы знаете, что ведь любопытно? И жить невмоготу, и помереть страшно! Я ведь, между прочим, неробкого десятка, бывал в разных переделках, сознательно на смерть шел! А теперь дрейфлю, цепляюсь за жизнь, как щенок за титьку... Самому противно.

Он смущенно улыбнулся и замолчал, хватая ртом воздух. Наметанным глазом врач уловил, что причиной одышки является не только органическое поражение сердечно-сосудистой системы, но и психогенный фон пациента. Хозяин действительно был напуган, раздавлен болезнью – она не отпускала его ни на мгновение, – он день и ночь жил словно под прицелом снайпера и смертельно боялся. Но даже теперь его удивительная сила воли позволяла ему преодолевать этот бесконечный страх и сохранять достоинство.

Врач подумал, что при необходимости хозяин еще может запросто свернуть ему шею.

«Специально, что ли, они его мне подсунули? – зло подумал врач-убийца. – Чтобы я засыпался? А я ведь, если засыплюсь, молчать не буду – расскажу на следствии все, до мельчайшей детали».

– Хорошо, нашлись добрые люди, – доверительно сказал вдруг хозяин. – Девушка вот ко мне ходит. Из фирмы «Воздаяние». По хозяйству чего... в магазин. Вот с вами сумели договориться. Я сбережений не жалею. Все равно уже недолго, наверное. Вот и квартиру, знаете, фирме этой завещал. Мне-то она после смерти ни к чему, а люди ведь должны интерес какой-то иметь, верно? Без интереса сейчас никто и пальцем не шевельнет. Отошли те времена! Кто знает, может, оно и к лучшему? Вы как считаете?

Он пожал плечами. Разговорчивый больной, сам того не желая, задел слабое место доктора. Фраза об интересе наполнила его душу ядом. «Знал бы ты, – мстительно подумал он, – какую работенку мне придется выполнять сейчас за бесплатно! Между прочим, и слова о заботливой фирме не ускользнули от его внимания. Теперь он по крайней мере знал название и мог разыскать их контору. Он тоже хочет иметь свой интерес.

– Вы знаете, давайте сразу перейдем к делу, – стараясь придать голосу оттенок любезности, проговорил врач. – Мне не пришлось наблюдать вас ранее, и анамнез мне известен в общих чертах. Вы хотели бы, чтобы я вас осмотрел или выполнил какие-то конкретные назначения?

На красном лице хозяина отразились сомнения, которые бередили его душу. Забавно было видеть какую-то почти детскую робость в чертах этого усатого, много повидавшего человека.

– Знаете, доктор, ужасно неловко, но, если у вас есть такая возможность, я просил бы, чтобы вы меня посмотрели... Понимаю, что лишний осмотр ничего не изменит и моя болезнь никуда от меня не денется, а все-таки надеюсь – вдруг? – Он смущенно рассмеялся. – Вдруг вы сжалитесь и отмените свой приговор...

Врач кивнул и молча поставил на столик свой чемоданчик. Фотографию он передвинул на край стола, стараясь не смотреть в глаза красивой женщины, хотя и не понимал, почему он боится это сделать – ведь ее уже давно не было на этом свете...

– Попрошу раздеться! – бесстрастно произнес он, доставая из чемоданчика фонендоскоп и аппарат для измерения давления.

Хозяин, сопя, принялся расстегивать пуговицы на рубашке.

– На что вы сейчас жалуетесь конкретно? – спросил доктор, подходя ближе.

– Страх, доктор! – искренне сказал хозяин, торопливо отбрасывая рубашку на диван. – Перебои, одышка, давит тут вот... – Он показал на грудь. – В общем, полный набор. Если не сочтете нужным назначить что-то свое, я попросил бы вас ввести анальгин и реланиум – у меня уже все готово...

– Посмотрим! – неопределенно пообещал он, вставляя фонендоскоп в уши и приступая к выслушиванию.

Больной был коренаст и некогда, видимо, очень мускулист. Теперь тело его обрюзгло и заплыло жирком, но он все еще был достаточно силен. Доктор снова с неудовольствием подумал, какие неприятности могут его ожидать, если хозяин почувствует неладное. Однако он старался не показать, что волнуется, и держался официально и сурово, будто медицинское светило.

Сердце у хозяина действительно работало с перебоями. Оно с натугой ворочалось в грудной клетке, хрипя и задыхаясь – то испуганно замирая, то пускаясь вскачь, – и его истонченные стенки дрожали под напором горячей, настойчивой крови.

– Присядьте, пожалуйста, – попросил врач. – Нужно измерить давление.

Хозяин послушно подчинился и сел, положив на стол волосатую руку. Врач обернул вокруг могучего бицепса манжету и принялся накачивать воздух. «Силен, дьявол, – тоскливо подумал он. – Точно свернет мне шею!»

Стрелка манометра показала давление, не слишком отклонившееся от нормы, – всего сто шестьдесят на девяносто. Доктор на секунду задумался, а потом решительно, с треском снял с руки больного манжету.

– Давление у вас великовато, – равнодушно сообщил он, складывая аппарат. – Двести на сто двадцать. Я вам сделаю внутривенное вливание, чтобы снизить давление... Вы все медикаменты переносите, аллергии нет?

Хозяин отрицательно покачал головой, глядя на доктора с признательной робостью.

– Надо же, – осторожно заметил он. – Обычно у меня, если давление, голова раскалывается... А тут – двести на сто двадцать – и ничего!

Врач-убийца, не слушая его, сосредоточился на содержимом своего чемоданчика. Он намеревался вкатить больному адскую смесь из дроперидола, клофелина и лазикса, заведомо превысив допустимые дозы. Такая смесь в считаные минуты должна была резко понизить давление и если уж не умертвить больного, то сделать его абсолютно беспомощным. Последнее было немаловажным, потому что для себя доктор уже решил, что немедленно смоется, если попытка его окончится провалом. Он не будет состязаться с этим здоровяком в армрестлинге – у него другая весовая категория.

Шприц был уже полон. Хозяин доверчиво протянул врачу руку, на которую тот наложил жгут, внимательно наблюдая, как врач протирает кожу спиртом, вкалывает в вену иглу.

Доктор заставлял себя не суетиться, но нервы не выдержали – он ввел смесь слишком быстро, и это сказалось незамедлительно. Хозяин застыл, словно прислушиваясь к чему-то, и на глазах начал катастрофически бледнеть.

– Как вы себя чувствуете? – дрогнувшим голосом осведомился врач.

Хозяин тряхнул головой и с трудом разлепил губы.

– Знаете, доктор... – виновато пробормотал он. – Что-то мне нехорошо... Может быть, я прилягу, а?

– Не возражаю, – быстро сказал убийца, зорко следя за своей жертвой.

Хозяин с усилием поднялся и, безвольно уронив руки, попытался шагнуть к дивану. Внезапно глаза его закатились, грузное тело накренилось и начало неудержимо валиться на пол. Врач едва успел подхватить его. Однако удержать такой вес ему не удалось – не хватило сил, – и он только сумел несколько заглушить шум падения. Потом он вскочил и бросился собирать вещи – использованный шприц, ампулы, манометр, клочки ваты. Он складывал все в «дипломат» и время от времени бросал настороженный взгляд в сторону неподвижного тела. Жив или мертв хозяин, он не знал, а проверить – не хватало смелости.

Собрав барахло, он на всякий случай протер платком все предметы в комнате, которых касались его руки, выключил свет в зале, а затем в прихожей, прислушался, не стоит ли кто на лестничной клетке. Собравшись с духом, выскользнул из квартиры и быстро направился к лестнице, не рискнул на этот раз воспользоваться лифтом.

Как он спустился вниз, доктор не помнил. В полутьме двора он словно очнулся и растерянно оглянулся вокруг. Прохладный ночной воздух охладил его разгоряченное лицо. Стараясь держаться в тени деревьев, врач-убийца вышел на улицу и, не оглядываясь по сторонам, поспешил домой.

Ему казалось, что, покинув квартиру очередной жертвы, он почувствует облегчение. Но ничего подобного. К страху перед содеянным вдруг добавился страх перед возможной ошибкой. Если больной все-таки сумеет выкарабкаться, ему, исполнителю, этого не простят. Эта мысль жгла и сверлила мозг, лишая врача покоя и рассудительности. Ему хотелось сейчас одного – избавиться от изматывающего, непрерывного страха, но он вдруг понял, что сделать этого ему не удастся уже никогда.

* * *

О Лешке Виноградове я не забывал с тех пор, как проследил за ним и видел, что он посетил похоронное бюро «Реквием». И почти уверился, что Лешка и есть тот самый человек, которого я ищу. Меня раздирало желание вызвать милицию и указать на Лешку пальцем, сказав при этом: «Вот он, убийца», но я понимал, что большей глупости не мог бы совершить.

Мне очень хотелось посоветоваться с Чеховым, я уже собирался съездить к нему домой, но все не находилось времени. Может быть, я все-таки навестил бы его, но тут произошло событие, нарушившее мои планы.

Лешка Виноградов, отдежурив смену, собирался домой. Он переоделся и вышел из кабинета, запирая его на ключ. В этот момент я как раз проходил по коридору.

– Чего домой не идешь? – спросил Лешка, опуская ключ в карман дорогой шелковой рубашки.

– У меня дежурство, – ответил я.

– А-а-а, – протянул Лешка. – Сочувствую. Ну что ж, пока! Мне пора.

– А ты сейчас куда? – спросил я, следя за Лешкиной реакцией.

– У меня сейчас одно дело, – посмотрев на часы, сказал Лешка. – А потом куда-нибудь прошвырнуться...

И тут я решился. Мне вдруг захотелось одним махом покончить с этой историей. Я не знал, правильно ли поступаю в данный момент, да и не задавался таким вопросом. Желание немедленно расставить все точки над i возымело верх, и я выпалил:

– Дело по заказу похоронного бюро?

Такой реакции от обычно невозмутимого Лешки я не ожидал.

– Откуда ты знаешь? – помертвевшими губами прошептал он.

– Да уж знаю, – усмехнулся я. – Тоже мне секрет!

– Ты что, хочешь сказать, что кто-то еще об этом знает?

Он схватил меня за руку и вперил в меня застывший взгляд немигающих глаз.

– А ты как думаешь, – уклончиво сказал я. – Думаешь, ты уж такой конспиратор?

Лешка отошел от меня и остановился, прислонившись к стене и закрыв глаза.

– ...твою мать! – вырвалось у него.

– Я никогда не думал, что ты сможешь пойти на такое! – тихо произнес я.

– Господи, ну а что уж здесь такого особенного! – взорвался Лешка. – Да, я пошел, да и ты бы на моем месте пошел, да и любой бы пошел! Ничего особо страшного в этом нет! Неприятно, конечно, но, в конце концов, деньги просто так не даются. В каждой работе есть свои издержки!

– Что ты называешь издержками? – почти заорал я.

– Тише ты, не ори! – испуганно одернул меня Лешка.

– Что ты называешь издержками? – уже тихо спросил я. – Видеть, как умирает человек, которому ты был призван помочь?

– Что-о-о-о? – Большие голубые Лешкины глаза стали совсем огромными. Он смотрел на меня с искренним недоумением.

От этого недоумения мне стало немного не по себе.

– Ты что несешь? – продолжал Лешка. – Кто умирает? Ты о чем вообще?

Я мгновенно стушевался. Я видел, что Лешка не играет, он действительно не понимает, о чем идет речь. Видимо, и он заметил мое замешательство, потому что проговорил уже более спокойным тоном:

– Ты, видно, перепутал что-то...

– Леша, – тихо произнес я. – А ну-ка пойдем поговорим.

Мы прошли в мой кабинет и сели возле стола. Оба молчали. Я не знал, с чего начать разговор. Наконец не выдержал сам Лешка.

– Я понимаю, – медленно проговорил он, – что меня кто-то видел, наверное, возле похоронного бюро. Да, я действительно работаю там. Подрабатываю, – поправился он. – И работа в самом деле специфическая. Меня попросили заниматься бальзамированием трупов. Разумеется, за хорошие деньги. Поначалу я отказался – не люблю, знаешь ли, мертвецов. А потом оказался в совершенно безвыходном положении. У меня совсем не было денег, к этому добавились еще проблемы, и я подумал – а почему бы и нет? Попробую. Неприятно, конечно, но привыкнуть можно. Особенно когда знаешь, что получишь за это приличные деньги. Больше всего меня, конечно, волновало, чтобы никто в клинике не узнал о том, что я левачу. У нас же здесь все принципиальные! – фыркнул он. – Хотя я считаю, что то, чем я занимаюсь в нерабочее время, никого не должно волновать.

Я слушал Лешку и думал, каким же был дураком. Как можно было строить выводы на пустом месте? Теперь мне уже казалось, что визит Лешки в похоронное бюро – это такая мелочь, на которую не стоило даже внимания обращать. Мало ли, по каким причинам человеку понадобилось посетить это заведение? Но как бы там ни было, я был рад, что ситуация сложилась подобным образом. По крайней мере теперь я знал, что Лешка Виноградов не убийца, и мне было приятно это сознавать.

– Извини, Леша, – сказал я, протягивая Виноградову руку. – Я действительно немного перепутал. Не волнуйся, о том, что ты подрабатываешь таким образом, никто не знает. А я обещаю, что не скажу никому.

– Спасибо, – ответил Виноградов, пожимая мне руку. – Я всегда знал, что ты нормальный парень.

С этими словами Лешка покинул мой кабинет. Я остался один, думая о том, что мне придется переходить на следующую кандидатуру.

Собственно, она у меня уже вырисовывалась. Это был не кто иной, как Вениамин Павлович Светлышев. Я поймал себя на мысли, что с самого начала хотел заняться Четыкиным, наиболее неприятным мне из этой троицы типом, но так получилось, что как раз Четыкин никаких конкретных поводов для подозрений не давал. Мне просто не к чему было прицепиться. А вот Светлышев недавно меня удивил...

У нашей вахтерши такой зычный голос, что его слышно во всех кабинетах.

И когда я услышал, как она говорит Вениамину Павловичу, что его внизу кто-то дожидается, то сразу же насторожился.

Сделав вид, что направляюсь по важному делу, быстро спустился по лестнице в вестибюль, прошел мимо маленького невзрачного человечка и, выйдя на улицу, спрятался за углом здания. Я знал, что Светлышев выведет своего визитера сюда. Руководство клиники очень не любит, когда в рабочее время сотрудников кто-то навещает. Поэтому мы всегда выводили своих гостей на улицу. А Светлышев был человеком осторожным и очень старался не портить отношений с руководством.

Я не ошибся. Через некоторое время дверь отворилась, и Светлышев вышел на улицу в сопровождении того самого человечка, которого я видел в вестибюле. Мне очень не понравились его глаза, горящие каким-то фанатичным блеском.

К сожалению, я почти не слышал, о чем говорили Светлышев и этот человек, но видел, как последний передал моему коллеге белый конверт. Еще я отметил, что Светлышев после разговора с этим человеком нахмурился, помрачнел. Его явно что-то терзало, причем серьезное. Он сразу прошел к себе и заперся в кабинете.

На следующий день Светлышев появился в клинике хмурым, явно не в себе, и был не в состоянии выехать на вызов. Вернее, это заметили коллеги и сами попросили остаться на месте. Он угрюмо сидел в кабинете, ни с кем не разговаривая.

Из разговора Светлышева с маленьким человечком я успел уловить, что они состоят в одном клубе. Но не тащиться же мне теперь в этот клуб, не становиться же поклонником нетрадиционной медицины? Светлышев, если он и есть тот, кого я ищу, сразу заподозрит неладное. В общем, надо посоветоваться с Юрием Николаевичем Чеховым. Сегодня же вечером съездить к нему домой, рассказать о своих новостях и выслушать его мнение по поводу случившегося. Однако произошедшее в тот вечер событие полностью нарушило мои планы.

Я собирался идти домой, когда услышал громкие крики, доносящиеся из коридора:

– Скорее, скорее, человеку плохо!

Вахтерша с перепуганными глазами бегала от кабинета к кабинету и звала на помощь. Из других дверей уже спешили мои коллеги.

Как выяснилось, плохо стало Вениамину Павловичу Светлышеву. Он лежал на полу в вестибюле, закатив глаза, и тяжело дышал. Макаров первым подбежал к нему и проверил пульс. Потом оттянул веки, осмотрел глаза и отдал распоряжение положить Светлышева на носилки и отнести в отдельную палату. Сам Макаров крупными шагами прошел в свой кабинет. Там он позвонил по телефону, вызвав одного из врачей.

Когда вызванный врач прибыл – это был личный знакомый Игоря Станиславовича, – Макаров отвел его в сторону и что-то сказал. Тот кивнул и поспешил в палату, где лежал Светлышев. Нам Макаров велел расходиться, ничего не объяснив.

Пожав плечами, мы разошлись. Однако ни на второй, ни на третий день нам так и не сказали, что же случилось со Светлышевым. Больше всего меня занимал вопрос: почему Макаров вызвал врача со стороны, если любой из нас мог оказать Светлышеву помощь? И что это за врач?

Прошло несколько дней, и по клинике неукротимыми тараканами поползли слухи. Как выяснилось, в так называемом «Клубе психологической разгрузки», который регулярно посещал Светлышев, клиентам создавали максимально комфортную и расслабленную атмосферу. Сами они считали, что это достигается за счет хорошей работы психологов. Однако все оказалось гораздо хуже. Там, оказалось, их попросту приучали к наркотикам. Сначала зелье подсыпали в питье, которым обильно и совершенно бесплатно потчевали всех участников. Организм человека расслаблялся, он чувствовал себя какое-то время просто великолепно, считая, что это результат общения с гуру.

Через некоторое время организм привыкал к определенной дозе наркотика и уже не мог без нее обходиться. Вот тут-то клиенту и объясняли, что он, просто говоря, попал. Нет, он, разумеется, остается членом клуба и может по-прежнему потреблять в нем любые напитки, но уже не бесплатно.

В эти сети умудрился попасть даже такой, казалось бы, опытный и серьезный человек, как Вениамин Павлович Светлышев. Когда он понял, что с ним случилось, то пришел в ужас. Но воля его оказалась довольно слабой, и он не смог бороться со своим недугом. Дело осложнялось еще и тем, что Светлышев был врач. Он сильно стыдился того положения, в которое попал, и предпринимал отчаянные усилия, чтобы скрыть это как от коллег, так и от домочадцев.

Денег на наркотики ему уже не хватало. Ему какое-то время давали в долг, а потом просто, что называется, перевели на счетчик.

Сопоставив эти факты, я пришел к выводу, что маленький человечек, который к нему приходил, шел затем, чтобы сказать Светлышеву об истечении срока долга. Поэтому Светлышев и впал в депрессию – денег нет, наркотиков тоже.

Организм донимал его, требуя свою порцию отравы, и в итоге Светлышев решился на должностное преступление – позаимствовал наркотические средства в клинике. Но, не рассчитав, переборщил с дозой. То есть получилась обычная передозировка, от которой умирают многие наркоманы.

На счастье, Светлышев выжил. Он лежал в наркологической клинике, и вопрос о его дальнейшей судьбе был открыт. Как выяснилось, он рассказал о клубе сам, и этим рассадником заразы заинтересовались правоохранительные органы. Подозрительный гуру был арестован, то, что он являлся наркоторговцем, доказано. Члены клуба разбрелись кто куда – кого отправили на лечение, кто просто скрывался от врачей и милиции.

Руководство клиники предпринимало все усилия, чтобы эта некрасивая история не выплыла наружу. Но сотрудники все равно перешептывались между собой, и руководству пришлось смириться с этим, понадеявшись только на то, что этот инцидент не выйдет за стены больницы.

Конечно, это печальное событие еще не являлось доказательством того, что со Светлышева автоматически снимались подозрения в убийствах – если таковые и были, разумеется. Но, проанализировав ситуацию, я решил, что такое вряд ли возможно. Прежде всего потому, что у Светлышева не было денег на наркотики. Будь он врачом-убийцей, он бы не дошел до того, чтобы воровать в клинике...

У меня оставался только один подозреваемый – Четыкин, – и именно его персоной я собрался заняться в ближайшее время. И как только приступил, на меня, точно из мешка, посыпались неприятности.

Увы, предсказания старика Петковского начали сбываться даже раньше, чем я успел их как следует обдумать. Точнее, не прошло и недели. За это время я успел сделать многое – получить от Хоменко дискету с информацией, купить ему на последние деньги бутылку дорогущего виски, просмотреть вместе с Мариной информацию на ее персональном компьютере и обнаружить нечто, за что можно было уцепиться. Но едва я попытался это сделать, как мне подставила свою стройную ножку светловолосая Инна – в полном соответствии с гипотетическим сценарием Петковского.

Накануне мы отстояли ночное дежурство – достойно и без происшествий. Ничего примечательного, пожалуй, не случилось, если не считать незапланированного визита на Маленковскую улицу, который я организовал по собственной инициативе. Мне нужно было проверить некую информацию. Отклонение от маршрута было небольшим, но Инна, как оказалось, немедленно взяла на заметку мою самодеятельность.

В глаза она мне ничего не сказала. Мы холодновато распрощались, и я отправился в свое отделение – мне предстояло пробыть в больнице еще шесть часов. Это самая неприятная сторона совмещения должностей – когда после ночного дежурства ты вынужден снова приступить к работе, хотя глаза у тебя слипаются и в голове гудит улей. Я уже успел сделать утренний обход и посмотреть всех своих пациентов – слава богу, у нас их на душу врача приходится не более пяти-шести человек, – как меня потребовали к начальству.

Выглядело это сначала не слишком угрожающе. Просто в палату, где я осматривал последнего пациента, заглянула старшая медсестра и негромко предупредила совершенно нейтральным и даже извиняющимся тоном:

– Владимир Сергеевич, пожалуйста, как только освободитесь, зайдите к Игорю Станиславовичу. Он давно вас спрашивал.

Я немного удивился. Макаров редко вызывал сотрудников к себе в кабинет. Руководителем он был весьма демократичным, общение предпочитал ненавязчивое и без подчеркивания своего начальственного положения. Отношения в терапевтическом отделении между коллегами были скорее товарищескими, чем служебными. Может быть, этому способствовал и сам Игорь Станиславович, державшийся ровно и доброжелательно с самой последней санитаркой, а в кадровой политике делавший упор на привлечение в отделение сотрудников молодых, энергичных и коммуникабельных.

Обилие в отделении молодых, спортивного вида врачей-мужчин в сочетании с мягкостью и утонченностью манер Игоря Станиславовича давало пищу для злых языков, которые усматривали в этом весьма нетрадиционную подоплеку. Своего мнения по этому вопросу у меня еще не сложилось, поскольку никаких доказательств ни в пользу традиционного, ни в пользу нетрадиционного варианта попросту не было. Мы общались с Макаровым довольно часто, но беседы наши касались исключительно рабочих моментов. Как говорится, ничего личного.

В кабинет Макарова я вошел безо всяких задних мыслей. Он сидел на вертящемся полукресле за письменным столом и курил тонкую ароматную сигару, аккуратно стряхивая пепел в изящную маленькую пепельницу из горного хрусталя. Окно было открыто, и синий дымок ленивой струйкой уплывал наружу, где развеивался теплым августовским ветром, несущим в комнату вяжущий аромат дубовой листвы.

Курение в нашей клинике абсолютно не поощрялось, но некоторые сотрудники благополучно предавались этому пороку, не афишируя его, но и не особенно скрываясь. Я знал нескольких таких людей – все они занимали различные должности, необязательно начальственные. Каким закономерностям подчинялось снисходительное к ним отношение, мне так и не удалось понять. Но Макаров был одним из этих счастливцев. Увидев меня, Игорь Станиславович отложил сигару, поднялся и, шагнув из-за стола, радушно пожал мне руку.

– Привет, Володя! – сказал он бодро, но с некоторым смущением. – Может быть, присядешь?

– А кто хозяин? – удивился я. – Мое дело маленькое, прикажете – присяду, прикажете – по стойке «смирно» буду стоять.

– Да брось ты! – рассмеялся Макаров и хлопнул меня по плечу. – Но, пожалуй, ты прав – садиться не обязательно. Разделаемся уж сразу...

– С чем разделаемся? – поинтересовался я.

Макаров посмотрел на меня внимательными мудрыми глазами.

– Да вот, понимаешь, вызывают нас с тобой на ковер. Штейнберг вызывает.

Я вытаращил глаза.

– А в чем я провинился? – В голову мне почему-то сразу пришли компьютер, коварный Хоменко и приказ об увольнении.

– Вообще-то это я хотел у тебя спросить – в чем, – улыбнулся Макаров.

– Я чист, как новорожденный младенец, – категорически заявил я. Мое гражданское сознание еще не созрело для добровольных признаний.

– Ну, тем лучше, – с облегчением вздохнул Макаров. – Тогда пойдем, так и скажем старикану...

– Но ты в самом деле не знаешь, Игорь Станиславович, чего он от меня хочет? – подозрительно допытывался я по пути.

– Абсолютно, – отвечал Макаров. – Но тон у старика был весьма суровым.

Мне оставалось только гадать. Однако интуиция подсказывала, что причина может быть только одна – я со своими поисками где-то засветился. Тогда я размотал в памяти всю цепочку.

Четыре дня назад я появился у Марины с букетом цветов и с дискетой в кармане. Она открыла дверь, явно меня не ожидая. На ней был простой ситцевый халат, а волосы влажны и не расчесаны. Как всякая женщина, она прежде всего была раздосадована, что ее застали в таком неподготовленном виде.

– Я тебя не ждала! – заявила она с упреком. – И затеяла стирку. Будешь теперь сидеть один и терпеливо ждать, пока я закончу и приведу себя в порядок. Положи цветы на тумбочку – у меня руки мокрые.

Я послушно выполнил распоряжение и поспешил ее обнять, пока она не скрылась в ванной комнате, где с негромким шумом работала стиральная машинка.

– Да отпусти же! – сердито сказала Марина, уворачиваясь от моих объятий.

В разрезе халата на мгновение мелькнула маленькая острая грудь. У меня перехватило дыхание, и я сейчас же забыл о цели своего визита.

– Ты сумасшедший! – пробормотала Марина немного погодя, когда мы сумели прервать наш затянувшийся поцелуй. – Ты живешь беззаботно, как птица, подчиняясь только своим желаниям. Но я не собираюсь идти у тебя на поводу. Сегодня у меня хозяйственный день, и планов я не изменю, учти это!

Я подумал, что, если не удастся отвлечь Марину от хозяйственных забот, вечер действительно будет окончательно потерян. Тогда я сделал загадочное лицо, запустил руку в карман и помахал в воздухе дискетой.

– Сегодня у тебя будет день экспертиз, – заявил я категорически. – Мне удалось раздобыть то, о чем мы с тобой говорили. Здесь информация за шесть последних месяцев.

Марина посмотрела на дискету и обреченно вздохнула.

– Все равно, – сказала она упрямо. – Пока не закончу дела, даже пальцем не шевельну. Сиди и жди!

Какое-то время я сидел и ждал, разглядывая одинокую женскую обитель, полную соблазнительных запахов и милых безделушек. Какой контраст она представляла по сравнению с моей холостяцкой берлогой! Я попытался вспомнить, убрал ли я наконец валявшееся на виду ружье для подводной охоты, но даже эта подробность не всплывала в моей памяти.

Наконец появилась хозяйка. Она уже успела переодеться в синее облегающее платье, причесаться и подкрасить губы. Но вид у Марины после этого сделался еще более неприступным.

– Тебе сделать кофе? – деловито спросила она и, когда я отказался, так же деловито объявила: – Тогда начнем! Где твой компромат?

Я достал дискету, и Марина уселась за компьютер. Включив его и введя дискету, она строго посмотрела на меня и уточнила:

– Итак, что ищем?

– Все! – решительно ответил я.

Марина знаком показала мне, чтобы я сел рядом. Пальцы ее забегали по клавиатуре. Цепочки знаков и букв побежали по экрану монитора.

– Будем надеяться, что у вас не принято шифровать информацию, – произнесла Марина. – Как зовут твоего неприятного человека?

– Четыкин Роман Ильич, – ответил я.

– Ищем Четыкина, – заявила Марина, снова принимаясь за клавиатуру. – Вот он. Теперь смотри внимательно и решай, что представляет в данном случае интерес. То, что тебе нравится, мы можем распечатать.

На экране компьютера одно за другим стали появляться сведения о каждом вызове Романа Ильича – с адресами, диагнозами, проведенным лечением и прочими подробностями. Следует отдать ему должное – поездил он за эти полгода немало и многим помог, оказывая помощь квалифицированно и своевременно. Пожалуй, придраться было сложно – действовал Четыкин, как правило, квалифицированно и безошибочно. Да что там – как правило! Он был на высоте постоянно.

Я уже чувствовал легкое разочарование от бесплодности своих поисков и всматривался в экран не так внимательно. Пересмотрев бездну информации, я к тому же несколько подустал. Неожиданно Марина спросила:

– Что такое «смерть до приезда "Скорой"?» Что это означает?

– Да то самое и означает, – встрепенулся я. – Вызов поступает, когда больной еще жив, но, пока «Скорая» передвигается по городу, он благополучно отдает богу душу. Иногда такое происходит.

– И что в таких случаях предпринимает врач «Скорой помощи»?

– Если смерть наступила менее чем полчаса назад, врач обязан проводить реанимационные мероприятия, вызвав на подмогу реанимационную бригаду. Однако в большинстве случаев помочь уже не удается... А в чем дело?

Марина кивнула на экран:

– Видишь, здесь именно такой случай. Написано, что реанимационные мероприятия эффекта не дали. Но на подмогу твой Четыкин никого не вызывал. Это может что-нибудь означать?

Я пожал плечами:

– Строго говоря, инструкция в какой-то мере нарушена. Но бывают разные обстоятельства. Может быть, у него не было времени сделать вызов. И потом, Четыкин – опытный врач, он может безошибочно предполагать, что больному уже не поможет никакая бригада. Такие решения остаются без последствий, особенно если родственники не предъявляют претензий.

– Или если родственники с самого начала преследуют определенные цели, да? – проницательно взглянула на меня Марина.

– Ты полагаешь... – пробормотал я, с недоверием разглядывая застывшие на экране строчки.

Вызов касался некоей больной по фамилии Смирнова, страдавшей, как и покойный Зелепукин, опухолью печени в последней стадии. Метастазами, видимо, были затронуты уже многие внутренние органы, и больная была, несомненно, обречена. Но, пожалуй, Марина права – этот случай заслуживал внимания хотя бы потому, что был похож на предыдущий.

– Распечатываем? – уточнила Марина.

Я кивнул, она нажала какую-то кнопку, и из принтера вылезла полоса белоснежной бумаги с отпечатанным на ней текстом.

– Ищем что-то похожее? – спросила Марина.

Искать теперь пришлось недолго – у Четыкина за один месяц случилась еще одна смерть до приезда «Скорой», и эта смерть показалась мне еще сомнительнее. Больной Саврасов, состояние после острого нарушения мозгового кровообращения – однако смерть наступила, по заключению Четыкина, от острого инфаркта миокарда. А самое главное, что настораживало, больной был одинок и пользовался услугами неизвестной сиделки. То есть неизвестной нам, а не ему. Полагаю, что больному она была знакома, но в тексте об этом не было ни слова.

Эта информация также подверглась распечатке, и я, пряча листки в карман, предложил Марине немедленно съездить на ее машине хотя бы по одному адресу. Во мне проснулся инстинкт охотника – в том или ином виде он присутствует в душе каждого мужчины.

Час был уже довольно поздний, не слишком подходящий для неожиданных визитов, но Марина неожиданно легко согласилась – видимо, охотничий инстинкт присущ и некоторой части прекрасной половины человечества.

Но Марину, видимо, кое-что смущало, потому что по пути на улицу Добролюбова она меня спросила:

– И что же ты собираешься сейчас сказать наследникам гражданки Смирновой? Мол, не злодеи ли вы, уважаемые наследники? – Она с интересом покосилась на меня и слегка улыбнулась.

Вопрос был далеко не праздным – я действительно не знал, что сказать предполагаемым наследникам. Но мне казалось, что я сумею прочитать ответ на их лицах, даже не задавая никаких провокационных вопросов, – поскольку был убежден, что преступление должно оставить на них какой-то отпечаток. Во всяком случае, судьба квартиры тоже представляла известный интерес.

Когда мы добрались до места, было уже десять часов вечера. Марина остановила машину возле основательного семиэтажного здания и выжидательно посмотрела на меня.

– Подожди меня здесь, – предложил я. – Я мигом поднимусь – и обратно.

Марина отрицательно покачала головой.

– Одного я тебя не отпущу, – возразила она. – Вдруг тебя опять ударят чем-нибудь тяжелым по голове, и ты забудешь, кто ты и откуда... Только этого мне еще не хватало!

– Хорошо, я согласен, – ответил я. – Но любые переговоры предоставь вести мне. У меня нюх на преступников.

– У них, к сожалению, на тебя тоже, – сказала Марина. – Поэтому я и взялась тебя сопровождать.

Мы поднялись на третий этаж. Еще на лестнице до нас донеслись чуть приглушенные звуки безудержного веселья, возбудившие во мне смутные подозрения. Подозрения переросли в уверенность, когда мы вышли на лестничную площадку. Музыка доносилась из-за двери именно той квартиры, где недавно проживала несчастная Смирнова. Музыка была блатной и очень громкой. Вдобавок она сопровождалась раскатами смеха и пьяными выкриками. Собственно, способность веселиться под такую музыку вызывает у меня оторопь. Песня, в которой мужественный баритон повествует о том, как он, отсидев пятнадцать лет, зарезал неверную подругу и сел еще на пятнадцать, может развеселить разве что того, кому присудили гораздо меньший срок.

Однако обитатели квартиры не разделяли моих сомнений и веселились на всю катушку. Марина посмотрела на меня с тревогой и вцепилась в мой рукав.

– По-моему, нам лучше отсюда уйти, – сказала она.

Мне и самому так казалось, но жаль было потраченного времени.

– Мы только спросим, не дома ли хозяйка, – пробормотал я. – Выдадим себя за дальних родственников. И выразим соболезнование, когда узнаем печальную новость.

– Звучит довольно кощунственно, – недовольно произнесла Марина.

– Не ехать же обратно с пустыми руками, – не слишком убедительно возразил я и нажал на кнопку звонка.

Долгое время никто не открывал, а потом дверь внезапно и с грохотом отворилась, точно отброшенная взрывом, и на пороге возникла пьяная в дым девица в черной ажурной кофточке, под которой колыхалась спелая грудь, и в огненно-зеленых фосфоресцирующих сланцах.

– Какой красавчик, м-м-м! – безо всякого вступления промычала она и властным движением привлекла меня к своим вздрагивающим жарким полушариям.

Освободиться мне удалось далеко не сразу – девица оказалась упрямой и липкой, как патока. Пока я, как Лаокоон, боролся со змеями, в которые превратились ее наманикюренные потные руки, на площадку выскочил коренастый и кривоногий парень в белых шортах и майке без рукавов. У него были шалые нерассуждающие глаза и синяя татуировка на дельтовидных мышцах.

– Ты какого... – сказал он с гневным недоумением, – лапаешь мою бабу?!

– Нужна мне твоя баба! – с досадой ответил я, отрывая наконец от себя неугомонную девицу. – Я по делу пришел.

Едва я успел одернуть пиджак, как из дверей вывалились еще трое разгоряченных хлопцев, внешность которых была ненамного привлекательнее и которым очень хотелось закончить вечеринку чем-то особенным.

– Кого, Толян? – загалдели они, шныряя глазами. – Наезжает кто?

Я почувствовал на своем локте прикосновение хрупкой ладони.

– Пойдем отсюда, я тебя умоляю! – тревожно прошептала Марина. – Ты не видишь...

Увы, моя миссия в данном случае оборачивалась конфузом, если не чем-то похуже. Я примирительно поднял руки и отступил назад, сказав громко и добродушно:

– Все, пацаны! Исчезаю! Произошла ошибка! Приношу свои извинения!

Компания застыла на месте. Мой вежливый тон ошеломил их и сбил с толку. Видимо, в своей повседневной жизни они привыкли к иным оборотам, и моя речь прозвучала для них, как китайский язык.

Пока они приходили в себя, мы спустились этажом ниже и дальше уже бросились бегом, хохоча по пути, как безумные. Мы вылетели на улицу и бросились к машине. Марина смеялась так, что никак не могла попасть ключом в замок зажигания.

– Ой, не могу! – стонала она. – Твой нюх тебя не подвел! Это называется – не зря съездили! Ты пользовался оглушительным успехом...

К моему смеху примешивалась изрядная доля смущения. Я представил себе, насколько нелепо и комично выглядел, сражаясь с ополоумевшей девицей, – это была сильная картина!

– Зато меня не успели ударить по голове! – с удовольствием заметил я. – Поэтому нашу поездку нельзя считать совсем уж неудачной.

Как оказалось, я несколько поспешил с выводами – неожиданно в полумраке мелькнули два зеленых фосфоресцирующих пятна, и симпатизирующая мне девица, пошатываясь, выбежала на тротуар. Заметив нашу машину, она, не раздумывая, рванула на себя заднюю дверцу и плюхнулась на сиденье. Салон наполнился сложным, но определенно пьянящим ароматом.

– Поехали отсюда! – решительно объявила девушка, вызвав своим заявлением новый приступ смеха у Марины.

Она хохотала, опустив лицо на руки, скрещенные на рулевом колесе. Наша непрошеная пассажирка посмотрела на нее с неприкрытой обидой и неуверенно сказала:

– Чего она ржет? Красавчик, скажи ей, чтоб перестала! Мне здесь уже надоело... Нужно ехать!

Мне тоже показалось, что нужно ехать. Вдогонку за девицей из темного двора выбежала вся свора – впереди на кривых ногах переваливался разъяренный Толян. Мы стояли на самом виду, на освещенном месте, и искать нас долго не надо было.

– Заводи машину! – взмолился я. – Иначе мы пропали!

Марина, все еще посмеиваясь, оглянулась назад и вдруг неожиданно и быстро взялась за дело. Движения ее сделались ловкими и точными. Мотор взревел, и «Жигули», как мне показалось, одним прыжком оторвались от тротуара и помчались вперед. В тылу раздались негодующие крики, и пустая банка, пущенная вдогонку, прогремела, ударившись о багажник.

– Ну, милая, – холодно осведомилась Марина, когда мы отъехали на безопасное расстояние. – И куда же вас везти?

Девица легкомысленно махнула на меня.

– Ты какой предпочитаешь, а, красавчик? – спросила она.

Я резко обернулся и, перегнувшись через спинку сиденья, пристально посмотрел на пассажирку. У нее было бледное, расслабленное лицо, перемазанное тушью и помадой, глаза пьяно косили.

– А зачем ты сбежала от своих друзей? – спросил я.

Девушка попыталась изобразить на расползающемся лице снисходительную гримасу.

– Они мне на-до-е-ли! – раздельно произнесла она.

– А по какому случаю гуляли? – не отставал я.

– По случаю... новоселья... – икнув, ответила девушка. – Квартиру видели? Вот Толян ее... ик!.. купил... а теперь отмывает...

– А у кого он ее купил?

– У Сашки Смирнова, – объяснила пьяная девушка. – Он там был прописан. Вообще-то он там не жил... Там у него мать жила... Ик! Он ее, значит, угробил... а хату продал...

Я схватил ее за плечо.

– Постой-постой! А откуда ты знаешь, что он ее угробил?

Пьяная фыркнула:

– Подумаешь. Это все знают! Этот Сашка такая сволочь – родную мать не пожалеет. Вот он и не пожалел...

– Так он ее сам, что ли? – недоверчиво спросил я.

– Зачем сам? – возразила девушка. – Человека нанял, и все. Сейчас за деньги кого хочешь можно угробить. Вот, например, тебя, красавчик.

– Послушай! – ласково и почти умоляюще проговорил я. – А, может быть, ты знаешь того человека – ну, которого Сашка нанял?

Девушка капризно столкнула со своего плеча мою ладонь и очень усталым голосом пробормотала:

– Да не знаю я никого! И Толян не знает. И никто. С этим Сашкой Смирновым никто дружить не хочет, потому что он – сволочь!

Я охотно поверил в это, хотя и насчет Толяна у меня тоже были определенные сомнения. Больше из девицы вытянуть ничего не удалось, она раскисла, понесла уже полную околесицу, и мы с удовольствием избавились от нее, высадив в районе Тверской.

– Ну, что скажешь? – не в силах сдержать торжество, спросил я у Марины.

– Скажу, что по второму адресу не поеду, – ответила она. – Я элементарно боюсь.

– Заскочу завтра на «Скорой», – заявил я. – Но тебе не кажется, что мы на верном пути?

Марина пожала плечами.

– Может быть, да, а может быть, нет, – безразлично проговорила она. – Что, собственно, мы сегодня узнали? Что Сашка Смирнов – сволочь? По-моему, эта характеристика слишком субъективна, ты не находишь?

– Может быть, разыскать его? Как ты думаешь? – неуверенно предположил я. – Спросить напрямую, известна ли ему фамилия Четыкин?

– А если он прямо ответит, что незнакома? – возразила Марина. – Знаешь, я подумала – а что, если этот твой Четыкин вообще ни при чем? Если эти случаи не имеют ничего общего с преступлением?

– Я нутром чувствую, что имеют! – горячо сказал я.

– Ах да, у тебя же нюх! – пропела Марина, невольно усмехаясь.

– Смейся-смейся, – обиженно сказал я. – Вот увидишь, что я был прав!

– Это как раз тот случай, – заметила Марина, – когда мне хотелось бы, чтобы ты ошибся.

Но я придерживался иного мнения. У меня действительно было ощущение, что я брожу совсем рядом с разгадкой и просто не знаю, с какой стороны вход.

Я попробовал повторить попытку уже на следующий вечер, едва заступив на дежурство. Я был слишком нетерпелив и заехал по второму адресу на «Скорой». Мы выполнили вызов и ехали назад в больницу. Нам было практически по пути, и я просто сказал водителю:

– Степаныч, будь другом – заскочим на минутку по одному адресу!

– Нет проблем! – ответил Степаныч и покатил туда, куда я ему указывал.

Праведная Инна поджала неодобрительно губы, но я на правах старшего позволил себе проигнорировать такой неопределенный жест. В конце концов, мои помыслы направлены на достижение благородной цели, и не юным девам судить меня.

В дом номер четыре по улице Маленковской я отправился, разумеется, налегке, но не снимая белого халата. В ночном сумраке моя одинокая фигура приковывала внимание окрестных жителей, но я и не собирался прятаться. Мне просто хотелось взглянуть на обитателей квартиры, где умер больной Саврасов – если, конечно, таковые имелись.

Я еще раз сверился с адресом и, найдя нужный подъезд, поднялся на четвертый этаж. Табличка с фамилией покойного еще продолжала украшать дверь квартиры.

Я позвонил, не особенно надеясь, что мне удастся кого-то застать. Однако почти сразу же в прихожей послышались торопливые шаги, и дверь открылась. Я увидел молодого человека с круглым сытым лицом и прозрачными глазами, которые смотрели на меня внимательно, но без особого любопытства. Молодой человек надевал на ходу пиджак, с некоторым усилием натягивая его на хорошо развитые плечи и помогая себе неловкими судорожными движениями шеи.

– Вы к кому? – спросил он, справившись с пиджаком. – Может, ошиблись адресом?

– Нет, все точно, – ответил я. – Ведь хозяин этой квартиры умер?

– Умер, – безразлично подтвердил молодой человек. – И что же из этого?

– Видите ли, я ищу квартиру, чтобы купить, – сымпровизировал я. – Заплачу хорошие деньги. Мне нравится этот район.

Пристальный взгляд молодого человека сказал мне, что он не верит ни одному моему слову.

– Так как? Вы не продаете эту квартиру?

– С чего вы взяли? – Ответ прозвучал откровенно грубо. – Кто вы вообще такой?

– А разве не видно? – удивился я.

Молодой человек помолчал, видимо, считая в уме до десяти, – ему не хотелось терять хладнокровия.

– Эта квартира не продается, – терпеливо сказал он наконец. – Обратитесь куда-нибудь еще. В Москве миллион человек торгуют квартирами.

– Но мой друг Роман Ильич Четыкин рекомендовал обратиться именно к вам, – сблефовал я. – Он заверил меня, что квартира пойдет в продажу.

Моя хитрость не имела успеха – лицо молодого человека ничего не выражало. Он посмотрел на меня, как на идиота, и отвернулся. Затем он выключил в прихожей свет, оттеснил меня от входа и запер дверь снаружи. Делал он все обстоятельно, держась независимо и внушительно.

– Между прочим, – бросил он через плечо, – я в жизни не слышал фамилии Четыкин и не понимаю, как он мог вас в чем-то заверять... Вы что, работаете с этим типом?

Этот невинный вопрос меня насторожил – если он был задан неспроста, то получалось, что моя персона заинтересовала неприступного стража. Если я отвечал честно, то сразу давал понять, где меня нужно искать. Если бы молодой человек не знал Четыкина, вряд ли он стал бы задавать такой вопрос.

– Нет, работаем мы в разных местах, – уклончиво ответил я. – Просто мы вместе учились и до сих пор помогаем друг другу. У нас очень трогательные отношения, знаете ли...

– «Голубые», что ли? – сморщившись, спросил молодой человек, делая вид, что абсолютно теряет ко мне интерес.

Понимая, что больше мне здесь выудить ничего не удастся, я повернулся и быстро начал спускаться по лестнице. Мне вдруг пришло в голову, что молодой человек непременно захочет проследить за мной. Нужно было побыстрее сматываться. Он подтвердил мои опасения, и я сразу же услышал дробный стук его каблуков за спиной. Через минуту он выскочит на улицу и без труда сможет узнать номер моей машины.

Теперь я убедился, что и с этой квартирой не все чисто, и пока преимущество было на моей стороне. Уступать его противнику было бы неосмотрительно, и я решил немедленно остановить его.

Сделав вид, что я пытаюсь оторваться от молодого человека, я сбежал вниз и выскочил в тамбур подъезда. Для убедительности я хлопнул еще и входной дверью. Мой преследователь также ускорил шаг и в следующее мгновение распахнул дверь тамбура. Его коренастый силуэт четко нарисовался на фоне бледно-желтой стены. Я сделал шаг из темноты – навстречу ему – и, вложив в удар всю тяжесть своего тела, саданул кулаком в гладко выбритую челюсть.

Молодой человек был самоуверен и представлял собой в этот момент идеальную мишень. Удар получился отменным. Кулак так удобно лег на предназначенное ему место, что о лучшем и мечтать было нельзя. Он словно прилип к челюсти – с глухим стуком, – как магнит прилипает к железной болванке. Молодой человек не отлетел – он был слишком тяжел. Просто голова его мотнулась, как резиновая, и он стал медленно заваливаться назад. Я успел подхватить его и осторожно усадить, привалив спиной к стене. Теперь он был похож на подгулявшего студента, не добравшегося до теплой постели. Предоставив нокаутированного его судьбе, я вышел из дома и не спеша, словно ничего не случилось, направился к машине. Степаныч, уже издали углядев белый халат, завел мотор. Едва я захлопнул за собой дверцу, как мы уже мчались по ночной Москве. В ту минуту мне казалось, что я необычайно ловко вывернулся из затруднительного положения, и я был уверен, что не оставил никаких следов.

Но теперь, похоже, мне предстояло убедиться в преждевременности своих надежд. После беспредметного разговора с Макаровым мы с ним отправились в кабинет Бориса Иосифовича. Я держался с виду довольно уверенно, широко расправлял плечи и лучезарно улыбался, хотя на душе у меня скребли кошки.

Коллеги, попадавшиеся нам в коридорах, коротко здоровались и отводили глаза, будто знали, что мы направляемся на ковер. Впрочем, ничего удивительного, если они действительно об этом знали, – новости в медицинских коллективах распространяются, как пожар в сосновом лесу.

Пожилая секретарша, караулившая кабинет Штейнберга, попросила нас секундочку обождать и пошла узнать, не раздумал ли Борис Иосифович вставлять клизму. Он не раздумал, и нам предложили заходить.

С момента последнего моего визита в кабинете Бориса Иосифовича ничего не изменилось. Старинный заматеревший фикус в углу был тщательно протерт и сверкал лаковой влажной зеленью. Кто-то за ним ухаживал, и очень старательно. Все остальные фикусы, которые мне доводилось видеть в жизни, выглядели гораздо хуже.

Сам Борис Иосифович неподвижно сидел за столом и с каменным выражением на лице следил за нами. Он даже не счел нужным ответить на наше «здравствуйте». По случаю жары одет Штейнберг был в тонкий светло-серый костюм, почти белый, и в целом производил впечатление какого-то плантатора из южных американских штатов, властного, деспотичного и полного предрассудков.

Он довольно долго рассматривал нас, не предлагая садиться, и, как мне показалось, объектом его наблюдений была именно моя персона. Вальяжный и полный достоинства Макаров переминался с ноги на ногу, как какой-нибудь мальчишка. Чувствовалось, что Игорь Станиславович не привык к подобному обращению и оно вызывает в нем ощутимое раздражение, которое впоследствии неминуемо выльется на меня.

Наконец Штейнберг объяснил нам причины столь дорогой паузы.

– Я пытаюсь припомнить, – скрипуче сказал он, – знаю ли я кого-то из рядовых врачей нашей клиники так же хорошо, как господина Ладыгина? И отвечаю себе – нет, не знаю! Да я и не хочу, и не должен знать! Хороший рядовой врач должен быть неощутим – как воздух! Или, может быть, я что-то путаю? – вдруг подозрительно спросил он у Макарова.

– Нет, что вы! – поспешил успокоить его Макаров. – Мысль очень верная!

Борис Иосифович нетерпеливо кивнул, давая понять, что и не сомневался в верности своих размышлений, а вопрос был задан на засыпку. И тут же продолжил:

– И еще я пытаюсь вспомнить, сколько раз я побывал в кабинете главного врача, когда только начинал работать скромным ординатором в маленькой провинциальной больничке... И не могу вспомнить! Да мы и помыслить не могли, что это значит – переступить порог такого кабинета! Катастрофа, чрезвычайное происшествие. Наверное, мы были какими-то ненормальными, да? – задал он еще один провокационный вопрос.

Но нашего Игоря Станиславовича на такой мякине провести было невозможно.

– Субординация была у нас в крови! – убежденно заявил он, незаметно, но решительно дистанцируясь от меня и перекочевывая на позиции начальства.

– Но, видно, мои понятия теперь устарели! – печально заключил Штейнберг, будто не замечая его усердия и продолжая страдать в одиночестве. – Ординатор Ладыгин, например, чувствует себя в моем кабинете как дома! Он тут, можно сказать, прописался!

Это было явным преувеличением, но мы с Макаровым деликатно потупились, сраженные силой этой тирады. Однако, опустив голову и разглядывая узорчатую паркетную плитку, я тревожно гадал, что меня ждет в конце этих цветистых увертюр – старик не спешил выкладывать карты.

– Нет-нет, я и слова бы не сказал, если бы Ладыгин пришел ко мне, скажем, с предложением – как улучшить работу отделения! – вдруг мечтательно заявил Штейнберг. – Или принес разработанное им средство от СПИДа... Я бы только приветствовал! Но... – Борис Иосифович развел руками, ладно обтянутыми светлой плантаторской тканью. – Ладыгин является в этот кабинет единственно затем, чтобы пообещать не нарушать больше дисциплину. – Глаза у начальника при этом сделались как у обманутого ребенка.

Я попытался что-то сказать, но Штейнберг тут же перебил меня:

– Было, Ладыгин? Было? Ну вот. Было... А вы говорите... – Он перевел взгляд на Макарова и сказал деловито: – Считаю такое положение недопустимым! Конечно, это не твой вопрос. Но в отделении «Скорой», сам знаешь, нет сейчас заведующего...

– Там же вроде Романов... – почтительно напомнил Игорь Станиславович.

– Романов, во-первых, и.о.! – отмахнулся Штейнберг. – А во-вторых, он же избран депутатом в муниципальное собрание! Мы его не видим...

– А в чем суть проблемы? – произнес Макаров, преданно заглядывая Штейнбергу в глаза. – Может быть, решим без Романова?

– Да вот, понимаешь. – Борис Иосифович завозился на стуле и уничтожающе посмотрел на меня. – Использует служебный транспорт в личных целях! Едет вроде на вызов, а сам – налево!

Макаров поднял брови и сделал укоризненное лицо. Однако спросил:

– Ошибки быть не может, Борис Иосифович?

– Да какая там ошибка! – пробурчал Штейнберг. – Он, понимаешь, с моей племянницей ездит, с Инкой... Та уже не первый раз жалуется – путает, говорит, служебный транспорт с личным... Вчера вот тоже... – Штейнберг поднял голову и с досадой уставился на меня. – Вдруг заставил водителя свернуть на Маленковскую. Было, Ладыгин? Было... Ну вот. Не знаю, может быть, на обычной «Скорой» так принято... не знаю, какие там традиции. Но ведь ты понимаешь, Ладыгин, в каком месте работаешь! Пусть ты на пять минут машину взял – но на тебя же все смотрят, Ладыгин! Все смотрят и ждут, когда ты ошибешься, понимаешь ты это?! А мы ошибаться не имеем права! Хочешь ошибаться – ступай обратно. Где ты там работал? На «Скорой»? Вот и отлично!

Он болезненно поморщился, сделал пальцами такое движение, будто стряхивал со стола пепел, и повторил:

– Ступай-ступай! Видеть тебя больше не могу! Не могу и не хочу! А ты, Игорь Станиславович, задержись пока.

Покинул кабинет я без особых сожалений. У меня не было даже желания сказать что-нибудь в свое оправдание. Я испытывал, пожалуй, даже некоторое облегчение – такое облегчение испытывают, наверное, все запутавшиеся люди, когда кто-то берется распорядиться их судьбой. Но какова моя скромная помощница! Оказывается, она неотрывно следила за каждым моим шагом и регулярно информировала о моих промахах дядю. Разумеется, он не мог оставить без внимания критику снизу, хотя, по-моему, ему самому активность племянницы была не слишком приятна.

Я вернулся в отделение и не спеша принялся собирать свои вещи – вопрос о моем пребывании в этой больнице был, кажется, решен. Вещей было немного – рецептурный справочник, личный фонендоскоп и карманный приемник «FM», в котором села батарейка, – но копался с ними я так долго, что за этим занятием меня застал Макаров.

На лице его было написано обычное выражение уверенности и довольства жизнью. Он заглянул в ординаторскую, подмигнул мне, а потом с веселым изумлением уставился на мой стол, где кучкой лежало подлежащее эвакуации имущество.

– Ты куда это собрался? – спросил он как ни в чем не бывало.

Я пожал плечами. Игорь Станиславович зашел в ординаторскую и по-приятельски уселся на край моего стола.

– Выбрось все из головы! – сказал он. – Ты чего расстроился? Я все уладил.

Я посмотрел на Макарова с недоверием, но он победоносно усмехался, небрежно покачивая ногой, обутой в модельный башмак.

– Я убедил старика, что он не прав, – сообщил Макаров. – Не знаю, чего тебя понесло на Маленковскую, но имей в виду, я сказал Штейнбергу, что у тебя там живет престарелая тетка, за которой нужно постоянно присматривать. У него явная склонность ко всякого рода племянникам и племянницам – он без труда поверил. Вопрос, таким образом, исчерпан. – Он лукаво посмотрел на меня и хлопнул по плечу. – А кто у тебя там на самом деле, а? Женщина? Любовь?

– Скорее дружба, – ответил я, убирая в стол имущество.

* * *

Роман Ильич, подслеповато щурясь, смотрел на ослепительно сверкающий прямоугольник окна и ждал конца утренней пятиминутки, которая по традиции проводилась в кабинете заведующего отделением. Ночная смена закончилась, и теперь можно было с чистой совестью отправляться домой, только дождаться окончания разбора, который сегодня проводил и.о. заведующего Романов.

Голос старшего смены, докладывающего об итогах дежурства, звучал монотонно и неторопливо. Романа Ильича неудержимо тянуло в сон. Он встряхивал головой и зевал, прикрывая рот рукой, но это не помогало. Раньше даже после тяжелой смены он чувствовал себя значительно бодрее, чем сейчас. Видимо, сказывалась постоянная нервотрепка.

В окне была видна асфальтовая площадка, ярко-желтые бока реанимобилей, зеленые пятна травы на газоне и высокая стена, огораживающая эту часть двора. В центре асфальтовой площадки о чем-то спорили и лениво переругивались водители.

Романов, которого в отделении не видели уже месяц, был необычайно активен, задавал язвительные вопросы, заставляя по несколько раз повторять одно и то же, и с удовлетворением утверждал, что в его отсутствие все распустились.

– Ничего, – сказал он в заключение. – Я теперь за вас возьмусь! Вольница закончилась. А то взяли моду... Вот, например, Ладыгин... Что, Ладыгин в другой смене? Ну что ж, поговорим и с другой сменой! Займемся, будьте уверены... А пока все свободны!

Роман Ильич с облегчением поднялся со своего места и направился к выходу. По правде сказать, ему было любопытно, на чем засыпался Ладыгин. Чужие неприятности он воспринимал с искренним удовлетворением, они странным образом помогали Четыкину самоутверждаться в собственных глазах. Может быть, причины лежали в далеком детстве, когда он был болезненным и слабым и обвинения в никчемности сыпались на него со всех сторон. Он был хуже всех в учебе, в труде, в спорте, и даже курить он так и не смог научиться. Впоследствии ему удалось обойти многих своих сверстников и кое-чего добиться, однако чужие неудачи по-прежнему приятно волновали Романа Ильича. Особенно он ликовал, когда впросак попадали такие везунчики, как Ладыгин. Этого смазливого, широкоплечего и легкомысленного типа Четыкин терпеть не мог.

«Нужно будет порасспрашивать в смене, – решил он. – Все равно кто-нибудь расскажет, в чем там дело». Он ленивой походкой шел по коридору, предвкушая ожидавшие его впереди два блаженных дня свободы и ничегонеделания, как вдруг сзади его окликнули. Четыкин оглянулся.

– Ну-ка, Роман Ильич! – нетерпеливо крикнул ему заведующий, выходя из кабинета. – Возьми-ка там у меня трубку! Кто-то тебя спрашивает! – И, моментально забыв о Четыкине, бодро устремился по коридору, подхватив под руку старшего врача смены и в чем-то его громогласно убеждая.

Роман Ильич застыл, будто споткнувшись, неуверенно оглянулся по сторонам и нехотя отправился обратно. Настроение у него мгновенно испортилось – будто его внезапно и намеренно окатили жидкой грязью.

Конечно, он ждал этого звонка. Он ждал его уже больше суток, но опять был застигнут врасплох. Если бы ему хотя бы дали сначала выспаться! Беззвучный стон вырвался из груди Романа Ильича.

В кабинете заведующего уже никого не было. Снятая телефонная трубка лежала на середине стола. Через раскрытую форточку доносилось рычание санитарных машин.

Роман Ильич подошел к столу и обреченно взял трубку.

– Четыкин слушает, – ровно сказал он.

– Это Артур, – сообщили ему. – Зайдите сейчас в библиотеку, посмотрите свежие газеты. Я к вам подойду.

В трубке сразу же послышались короткие гудки. Роман Ильич положил ее на рычаг и с тоской поглядел на беззаботных людей, копошившихся возле машин. Сейчас он ненавидел их всех. Он был лишен покоя, которым они обладали, и даже солнце над ними светило ярче, чем над Романом Ильичом.

Но выбора не было – он отправился в библиотеку. Официально она называлась трескуче и гордо: информационно-методический центр – и располагалась в том же крыле, что и кабинеты начальства. Врачи ходили в центр неохотно и подолгу там не задерживались, хотя выбор специальной литературы там обширнейший.

Скромно, придерживаясь места поближе к стеночке, Роман Ильич добрался до библиотеки и вошел в просторный, залитый светом зал. Возле стеллажей, набитых книгами, в окружении каталогов и компьютеров сидела библиотекарша – молодая и очень интересная женщина. Поговаривали, что она любовница главного, поэтому даже самые отчаянные ловеласы не делали попыток с ней сблизиться. Так что она была обречена на каждодневное одиночество и скуку.

Кроме библиотекарши, в зале находились двое врачей, которые, сидя порознь за полированными столами, заваленными книгами и научными журналами, усердно что-то писали в толстых тетрадях, изредка вскидывая голову и глядя по сторонам невидящими глазами. Наверное, они готовили диссертации.

Поколебавшись, Роман Ильич направился к отдельному столику, на котором лежали подшивки газет. Выбрав «Медицинскую газету», Четыкин плюхнулся на стул и принялся невнимательно перелистывать широкие, пахнущие типографской краской листы.

Время тянулось невыносимо медленно. Никто не обращал на Романа Ильича внимания. Красивая библиотекарша колдовала над клавишами компьютера, периодически бросая в окно мечтательный взгляд голубых разочарованных глаз.

Через окно в зал лилось щедрое солнце и доносились призывные звуки отъезжающих машин. У Романа Ильича опять начали слипаться веки. Он клевал носом, зевал и вскоре впал в полусонное оцепенение.

Он даже не услышал осторожных шагов подошедшего к нему человека. И лишь когда тот опустился рядом на стул, вздрогнул и открыл глаза. Человек придвинул к себе подшивки газет и сделал вид, что погрузился в чтение.

Роман Ильич потер лоб ладонью, тряхнул головой и виновато улыбнулся соседу.

– Здравствуйте, – не поворачиваясь, сказал тот. – Я – Артур.

– Вы?! – растерянно произнес Четыкин.

– Я, я! – сказал сквозь зубы сосед. – Ведите себя спокойнее.

В руке его неизвестно откуда появился конверт, который Артур незаметно сунул между страниц «Медицинской газеты».

– Это вам, – скупо сообщил он. – Спрячьте. Там найдете адрес. Поедете туда немедленно. У руководства есть к вам вопросы.

– А-а... – растерянно начал Роман Ильич.

– Все. Идите, – буркнул Артур, не отрывая глаз от газеты. – Когда будет нужно, я вас найду.

Роман Ильич судорожным движением спрятал в карман плотный белый конверт и захлопнул подшивку, из которой вылетело облачко пыли. Артур бросил на него короткий укоризненный взгляд и тут же отвернулся.

Четыкин встал и быстро пошел к выходу. Сон как рукой сняло. Голубоглазая библиотекарша даже не подняла головы, когда он протопал мимо. «Ну и черт с тобой», – подумал Роман Ильич.

Ему еще нужно было зайти в отделение за чемоданчиком. Шагая по коридорам, он пытался на ощупь определить, что находится в плотном конверте. Это у него плохо получалось, и он бросил бесполезные попытки. Он решил заскочить в туалет, где ему никто не помешает.

– Вы еще не ушли? – удивился и.о. Романов, натыкаясь на него в коридоре.

– Я... я заходил в библиотеку... – с кривой улыбкой признался Четыкин.

Но Романов, пропустив ответ мимо ушей, уже скрылся за дверью своего кабинета. Четыкин тоже скрылся в мужском туалете, и, запершись в одной из кабинок, раскрыл конверт. В нем лежали двадцать стодолларовых бумажек и визитная карточка. «АО "Воздаяние", – прочел Роман Ильич. – Луньков Кузьма Алексеевич. Отдел менеджмента и координации. Ул. Писцовая, 12».

Постепенно его отпускало волнение, и страх как-то притупился, стал будто компактнее и незаметнее. Роман Ильич понял, что свою роль здесь сыграли деньги, в появлении которых он уже отчаялся. Однако доллары нашли его, и это придало жизни осмысленности, а Роману Ильичу уверенности.

Правда, ему не очень хотелось встречаться с мордастым Кузьмой, но возможность увидеть офис своих работодателей искупала все неприятности, связанные с предстоящим свиданием. Кажется, ему начинали больше доверять, и это открывало новые перспективы. Романа Ильича успокоило также и то, что гонорар был двойной – значит, и в последнем случае он не дал осечки, и претензий к нему не будет.

Четыкин забрал свой чемоданчик, попрощался с коллегами и покинул территорию больницы. Он чувствовал себя значительно бодрее и решительнее, чем полчаса назад.

Однако встреча с Кузьмой не оправдала ожиданий Романа Ильича. Прежде всего он испытал разочарование, когда по адресу, указанному в визитной карточке, обнаружил не роскошный офис, нарисовавшийся в его воображении, а переоборудованную трехкомнатную квартиру. Вдобавок теперь эта переоборудованная квартира возвращалась почему-то в исходное состояние. Вся оргтехника была демонтирована и вывезена, а в комнатах стояли лишь жалкие остатки конторской мебели. Повсюду лежал мусор и пыль от осыпавшейся штукатурки. Табличка на дверях была сорвана и болталась на одном гвозде.

Роман Ильич не сразу решился переступить порог странной квартиры. Дверь оказалась незапертой, в прихожей горел свет – это придало Четыкину уверенности, и он все-таки вошел, с сомнением озираясь по сторонам.

В пустых стенах шаги раздавались гулко и странно – точно водолаз шел по железной палубе. На звук шагов из комнаты выбежал сердитый и деловитый Кузьма. Увидев Четыкина, он сосредоточенно выругался матом и спросил:

– Ты думаешь, я тебя весь день здесь буду ждать?

– Я сразу поехал, – оправдываясь, сказал Роман Ильич. – Сразу, как мне сказали.

– Ладно, иди сюда! – приказал Кузьма и увел Четыкина в дальнюю комнату.

Там он сел верхом на стул, положил подбородок на спинку и, глядя Четыкину в глаза, требовательно спросил:

– Скажи мне быстро – у тебя есть друг, который хочет купить квартиру?

Роман Ильич сделал удивленное лицо.

– У меня вообще нет друзей, – сдержанно ответил он. – Я привык надеяться на себя.

– Мне насрать, что ты там привык, – сдержанно ответил он. – Ты предлагал кому-нибудь квартиру на Маленковской?

Лицо у него сделалось по-настоящему злым.

Роман Ильич испугался. Он не понимал задаваемых вопросов, не знал, куда клонит Кузьма, и от этого неприятное чувство неизвестно откуда надвигающейся беды начинало вползать в его душу.

– Простите, – волнуясь, произнес он. – Как я мог предлагать кому-то квартиру? Я же не идиот!

– Я очень на это надеюсь, – мрачно сказал Кузьма. – Только непонятка получается, док! На Маленковскую на днях мужик заявился, как и ты – в белом халате. На тебя сослался – сказал, ты ему эту квартиру обещал.

– Мужик? В белом халате? – потерянно забормотал Четыкин. – На меня сослался? Не может быть!

– Чего не может! – рявкнул Кузьма. – Может! Он мне чуть челюсть не сломал! Я десять минут в отключке был... А ты говоришь – не может!

– Да я не мог никому про ту квартиру сказать! – плачущим голосом проблеял Четыкин. – Вы сами подумайте! Для этого самоубийцей нужно быть!

Кузьма нахмурился и долго разглядывал Романа Ильича.

– Да нет! Я тоже думаю, что ты никому не говорил! – неохотно признался он. – Но вот вопрос – откуда он узнал, а? Может, он следит за тобой?

– Да кто следит-то? – спросил Четыкин.

– А вот у вас в больнице есть один такой... Боксер, кстати... Ладыгин фамилия. Ты не вместе с ним работаешь?

– Ладыгин?! – выпучил глаза Роман Ильич. – Это был он? Вы уверены? Не может быть! Да я за всю жизнь с ним десятком слов не перекинулся! Мы друг друга и видим-то редко – он в другой смене работает...

– А он тобой почему-то интересуется, док! – с упреком сказал Кузьма. – Вот, например, откуда он узнал, что ты на Маленковскую ездил? И что квартира освободилась? – Это же фиксируется, – растерянно объяснил Четыкин. – Вы же «Скорую» вызывали...

– Ну так что ж из этого, – упрямо сказал Кузьма. – Ты же, к примеру, не интересуешься, куда это боксер ездит? А он, выходит, интересуется! С чего бы это?

Четыкин потерянно пожал плечами. Лихорадочно перебирая в памяти то, что он знал о Ладыгине – а знал он очень немного, Четыкин не мог найти никакого разумного объяснения.

– Ладно, – хмуро заключил молодой человек. – Собирайся. Поедем сейчас в офис, к хозяйке. Пусть она сама решает...

– В офис? – пробормотал Четыкин. – А мы разве не в офисе?

– Был офис... – неопределенно ответил Кузьма, вставая.

Они вышли из разгромленной конторы, и Кузьма запер дверь на ключ. С Четыкиным он больше не разговаривал, и Роман Ильич опять впал в уныние, ощущая себя вконец запутавшимся и никому не нужным.

Кузьма, оказывается, был на машине – они сели во дворе в желтый «Форд» и поехали в сторону Кутузовского проспекта. Там, не доезжая парка Победы, Кузьма затормозил возле большого здания, состоявшего, казалось, сплошь из одних окон. Ко входу в здание вела широкая бетонная лестница, а возле стеклянных дверей висело не менее полутора десятка различных вывесок. Видимо, это были названия фирм, арендующих здесь помещения.

Кузьма вылез из машины и, не запирая ее, пошел в здание. Похоже, здесь он чувствовал себя достаточно уверенно. Роман Ильич торопливо шел за ним следом, ощущая, как все больше потеет его ладонь, сжимающая ручку «дипломата».

Кузьма провел его на третий этаж, где у входа в общий коридор среди других фирменных табличек Роман Ильич увидел знакомое: «АО "Воздаяние". Офис занимал три или четыре большие комнаты в конце коридора. Обставлены помещения с претензией на некую домашность – с обилием комнатной зелени и нестандартной мебели ярких, веселых тонов. Но тем не менее человек, попадая в офис "Воздаяния", испытывал тягостное гнетущее чувство, чему виной была неудачная архитектура здания, из-за которой практически на всех этажах царили жара и духота. Кондиционеры помогали мало.

В приемной, куда Кузьма заглянул вначале, никого не было – лишь молоденькая девушка с рыжей челкой сидела за компьютером, отключившись полностью от окружающего мира и возвращаясь в него лишь затем, чтобы отхлебнуть пепси из большой бутылки, стоящей на подоконнике.

– Где Терновских? – бесцеремонно спросил у нее Кузьма.

Девушка, не глядя, махнула куда-то в сторону остреньким подбородком и пробормотала: «Там... у начальницы...» Кузьма выругался и пошел в следующую дверь. За следующей дверью опять сидела девушка, и опять перед ней был компьютер. Однако она на нем не работала и встретила вошедших вполне осмысленным взглядом.

– Он сейчас у начальницы, – ответила она на вопрос о Терновских. – Подождите, пожалуйста, Кузьма Алексеич! Она не велела никого пускать...

Кузьма опять выругался и с мрачным видом упал в кресло. Четыкину он садиться не предлагал, но и не запрещал, и, немного поколебавшись, Роман Ильич тоже опустился в кресло, чувствуя, как гудят уставшие ноги.

Долго сидеть ему не пришлось. В соседней комнате послышались громкие голоса, шаги, дверь распахнулась – и из нее вышел необычайно высокий человек. Все у этого человека было необыкновенно длинным – тело, руки, шея, точно флагшток, торчащая из воротника рубашки, нос, свисающий чуть ли не до верхней губы, и даже ботинки были длинными, как у клоуна на манеже. Выходя из дверей, он был вынужден согнуться чуть ли не пополам.

Увидев его, Кузьма немедленно вскочил и сделал шаг навстречу.

– Ну вот, Дмитрич, – нервно сказал он. – Я его привел. Чего делать – не знаю. Решать надо.

– Решать? – задумчиво произнес длинный человек и почесал свой выдающийся нос. – Надо, значит, будем решать!

Роману Ильичу стало не по себе от взгляда его тяжелых, припухших глаз. Ему было ясно, что от решения этого безразмерного Дмитрича будет зависеть очень многое. Но неожиданности не прекращались. Вдруг дверь соседнего кабинета опять распахнулась, и на пороге появилась женщина – довольно молодая и стройная. На ней была кроваво-красная юбка и белая блузка с кружевными манжетами. У женщины были прямые платиновые волосы и миловидное лицо с удивительно гладкой матовой кожей. Однако властное, честолюбивое выражение портило это лицо настолько, что делало его почти отталкивающим. Впечатление усугубляли глаза – равнодушные, цепкие и требовательные. Но хуже всего был голос – он звучал резко и чересчур громко, так разговаривают люди, не привыкшие выслушивать собеседника.

– Что вы собираетесь тут решать? – подозрительно осведомилась женщина, быстро оглядывая лица мужчин.

– Да вот, Ирина Владимировна, – спокойно проговорил долговязый Дмитрич. – Кузьма доктора привел. Помните, мы вчера с вами обсуждали?

– Помню. Ну и что? – отрезала женщина.

– Проблемы какие-то, – медленно пояснил Дмитрич. – Трудноразрешимые.

Ирина Владимировна нетерпеливо тряхнула платиновой головкой.

– Ну-ка, проходите в кабинет! – распорядилась она.

Все трое гуськом переступили порог и по знаку хозяйки расселись вокруг стола. Сама она садиться не стала, предпочитая порывисто прохаживаться у них за спиной, из-за чего мужчинам приходилось постоянно вертеть головой, до боли выкручивая шею.

Роман Ильич чувствовал себя ужасно неловко – из-за того, что стал объектом всеобщего и отнюдь не благосклонного внимания, и из-за того, что приходилось сидеть в присутствии такой эффектной женщины, а больше всего из-за того, что женщина произвела на него сильнейшее впечатление.

Таких откровенно хищных и выхоленных особей Четыкину не доводилось встречать еще ни разу в жизни. Они охотились совсем в других угодьях. Эта неожиданная встреча стала для Романа Ильича откровением.

То, что другого непременно оттолкнуло бы – строгое, надменное лицо, повелительный голос, холодные глаза, полное отсутствие улыбки, – наполняло душу Четыкина странным сладким томлением. Психоаналитик наверняка бы отыскал у Романа Ильича задатки мазохиста, берущие корни во мраке все того же униженного детства. Но сам Четыкин был сейчас очень далек от стремления классифицировать и анализировать. Его просто безумно влекло к этой необыкновенно ослепительной женщине, и он был уже готов выполнить любое ее желание, любую прихоть, стоило бы ей только приказать. Он чувствовал себя ягненком, безнадежно влюбившимся в тигрицу.

Но буря, внезапно разыгравшаяся в душе Четыкина, осталась незамеченной. И менее всего она интересовала как раз сам объект его вожделений. Ирина Владимировна, погруженная в собственные мысли, расхаживала по кабинету, а потом вдруг выпалила:

– Ну ладно! Чего там у вас, выкладывайте!

– Ну вот, значит, – торопясь, принялся объяснять Кузьма, кивая в сторону Четыкина. – Это тот самый доктор, который с нами работает, вот...

– Это я уже поняла, – отрезала Ирина Владимировна, бросая на Романа Ильича абсолютно равнодушный взгляд – словно он был неодушевленным механизмом. – Дальше!

Этот взгляд наполнял душу Четыкина болью, но одновременно и неистовым восторгом. Ему хотелось принадлежать этой великолепной женщине, принадлежать немедленно – но было непонятно, как это сделать в присутствии двух отвратительных жлобов, которых Роман Ильич ненавидел и боялся.

– Ну а дальше я его спрашиваю, – немного раздраженно продолжал Кузьма. – Откуда тот, второй, знает про квартиру на Маленковской?

– И откуда? – впиваясь в него взглядом, спросила Ирина Владимировна.

Кузьма развел руками и пухлым подбородком показал в сторону Четыкина. Хозяйка повернулась на каблуках и оказалась совсем рядом с Романом Ильичом. До хруста вывернув шею, он преданно уставился на женщину, едва не теряя сознания от незнакомого аромата духов, который окатил его внезапной и жаркой волной.

– Так что вы нам скажете? – не спросила, а отчеканила Ирина Владимировна над самым ухом Четыкина. – Откуда ваш коллега знает про квартиру? Кто ему сказал? Вы?

Ее обтянутое алой тканью бедро покачивалось в угрожающей близости от физиономии Романа Ильича, которая постепенно приобретала сходный пунцовый оттенок.

– Ни в коем случае! – горячо воскликнул он, преодолевая спазм в пересохшем горле.

– Откуда же? – настаивала Ирина Владимировна, нетерпеливо постукивая ножкой по затянутому линолеумом полу.

Роман Ильич беспомощно развел руками.

– Нет, так не пойдет!

Ирина Владимировна уже сердилась.

Зашевелился в своем кресле долговязый и, обернувшись к Четыкину, попытался подстегнуть его мыслительный процесс:

– Вы вот что, милейший... Подумайте хорошенько – откуда Ладыгин мог узнать о вашем выезде в принципе? Это важно!

Роман Ильич отвлекся от женских прелестей и, наморщив лоб, предположил:

– Данные о выездах хранятся в документации, которую мы заполняем, а также в памяти компьютера. В принципе, это единственный вариант. Я никогда не общался с Ладыгиным близко, да и он мной не интересовался... Мы абсолютно чужие люди!

– Почему же тогда ему вдруг понадобилась информация о вас? – возмущенно спросила Ирина Владимировна. – Концы с концами не сходятся!

– Я сам ничего не могу понять! – искренне воскликнул Четыкин. – Абсурд какой-то!

– Так... Что он вообще за человек, этот Ладыгин? – деловито спросила Ирина Владимировна. – Что можете о нем сказать?

– Да что сказать? Довольно заурядный врач. Звезд с неба не хватает. Кажется, увлекается спортом... Практически ничего больше о нем не знаю... Да, у него были недавно какие-то неприятности по работе. Он довольно недисциплинированный человек.

Дмитрич, вытягивая длинную шею, повернулся к хозяйке и негромко сказал:

– Артур сообщил примерно то же самое... Что-то тут действительно непонятное.

– Вот что! – уверенно заявила Ирина Владимировна. – У нас сейчас очень большой объем работы. Самый сезон! Мы не можем терять драгоценное время. Если он представляет серьезную угрозу – немедленно сообщите нам сюда.

– Да в любом случае – сообщайте! – уточнил Дмитрич. – Верно, Ирина Владимировна? Как разузнает чего, так пускай сразу и сообщает...

– Обязательно! Обязательно! – округлив глаза, подтвердила Ирина Владимировна. – Сейчас же разыщите его и займитесь!

После этих слов Кузьма наклонился к уху долговязого и что-то озабоченно зашептал.

– Чего вы там шепчетесь? – высокомерно поинтересовалась Ирина Владимировна.

– Тут такое дело, – осторожно сказал Дмитрич. – Лучше не торопиться. Пусть наш док встретит Ладыгина после работы – завтра, скажем. А мы его подстрахуем. Мало ли чего – вдруг этот Ладыгин сразу в ментовку махнет, а?

Хозяйка нахмурилась, но, подумав, согласилась с долговязым.

– Значит, сделаем так, – обстоятельно заговорил он, глядя в глаза Четыкину и делая руками завораживающие округлые пассы, словно рисуя в воздухе картину. – Завтра за вами заедут, и вы встретите Ладыгина где-нибудь у больницы...

Роман Ильич слушал его, внимательно кивая и поддакивая, но при этом работала как бы одна половина его мозга, а вторая целиком сосредоточилась на вылавливании будоражащих эротических флюидов, исходивших от поразившей его женщины.

Потом его отпустили, порекомендовав сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Он и не собирался поддаваться какой-то там панике, ему сейчас история с Ладыгиным казалась вообще незначительным эпизодом. Настоящую тоску и смятение чувств вызывал в нем теперь образ женщины с платиновыми волосами и глазами царицы. Чем руководствовалась насмешница-судьба, устроив ему встречу с этой недосягаемой красавицей, трудно было понять. Скорее всего она пожелала лишний раз поиздеваться над стареющим неудачником.

Эта банальная мысль обожгла Четыкина, как глоток кипятка. Теперь, не видя предмета вожделения, Роман Ильич особенно остро ощущал пустоту, которая образовалась рядом. Ему вдруг захотелось заглушить нежданную боль – и он испытал сильнейшую потребность выпить. Вообще-то у него никогда не было склонности к спиртному, но именно сейчас ему показалось, что если он немедленно не выпьет, то, может быть, умрет. В коридоре здания толкалось много народу, и Роман Ильич, смущаясь, остановил одного мужчину – потного толстячка, розовую плешь которого окружал венчик золотистых кудрявых волос, – и спросил, нет ли здесь какой-либо закусочной или буфета. Толстяк наморщил лоб и вспомнил, что на первом этаже имеется что-то типа кафе, где продаются напитки.

Роман Ильич поблагодарил и побежал искать забегаловку. Он обнаружил ее в самом конце коридора. Это была узкая комната с окном, выходившим во двор. Напротив прилавка, заставленного пластиковыми бутылками с пепси, стояли три высоких столика со следами пролитого кофе.

Роман Ильич поинтересовался, не подают ли здесь спиртное, и в конце концов получил полстакана дрянного коньяка и заветрившийся бутерброд. Он выпил коньяк, приложив для этого некоторое усилие, занюхал бутербродом и некоторое время таращился в окно на штабель отработанных батарей парового отопления, сложенный у забора. Наконец он почувствовал, как опьянение начинает обволакивать мозг, постепенно притупляя гнездящуюся там боль, подумал и взял еще порцию коньяка.

Здание он покинул не слишком твердой походкой, но в улучшившемся настроении. Жизнь казалась теперь вполне приемлемой, горе преходящим, а проблемы разрешимыми. Немного пофланировав по улицам, Роман Ильич набрел на станцию метро и поехал домой.

За время поездки произошло то, что хорошо известно пьющим людям, но Роману Ильичу показалось новостью – уровень алкоголя в крови стал падать, и приподнятое настроение постепенно вытеснялось черной меланхолией. Такое положение никак не устраивало Романа Ильича, и он принял единственно верное решение – добавить.

В первом попавшемся баре он выпил стакан какого-то густого и ужасно дорогого вина, а потом раздобыл где-то бутылку водки – где именно, стерлось у него из памяти совершенно – и, основательно набравшийся, заявился домой.

Он так долго копался ключом в замке, что соседка Лариса вообразила, будто в дом лезут воры. Когда Роман Ильич ввалился наконец в квартиру, она встретила его с утюгом в руке.

– Ничего себе! – изумилась она, сообразив, что утюг в данном случае не понадобится. – Где это вы так нализались?

Роман Ильич попытался ответить ей холодным и высокомерным взглядом, но в поле зрения ему почему-то все время попадали то полушария грудей, распиравшие хлопчатобумажную ткань спортивной майки, то смуглые мощные бедра, резко контрастирующие с черными атласными трусами, туго врезавшимися в упругую плоть, и он растерялся, а мысли его потекли совсем в другом направлении.

Пошатываясь, он добрался до кухни и, по-хозяйски швырнув на свой столик «дипломат», достал оттуда бутылку водки. Когда донышко бутылки стукнуло по крышке стола, Лариса присвистнула и с выражением глубочайшего интереса на лице уселась на кухонный табурет. Слегка сгорбившись и опустив подбородок в ладони, она разглядывала Романа Ильича с немым изумлением.

Он же, стараясь держаться независимо и гордо, достал из шкафчика чистый стакан и раскупорил бутылку.

– Вы собираетесь пить без закуски? – удивилась Лариса. – Слетите с катушек! Подождите, там у меня оставалось немного колбасы...

И она полезла в свой холодильник.

Роман Ильич хотел было возразить, что ни в чем не нуждается, но, посмотрев на соседку, осекся. Лариса рылась в холодильнике, наклонившись и выставив в сторону Четыкина мощный зад, на котором едва не лопались узкие черные трусы. Майка с пятеркой на спине слегка задралась и приоткрыла загорелую гибкую талию, перечеркнутую мягкой линией позвоночника.

Роман Ильич, причиной пьянства которого были как раз неутоленные инстинкты, был ошеломлен. Он, пожалуй, впервые осознал, что живет рядом с женщиной – с хозяйкой роскошного крепкого тела, которое таит в себе неисчислимые наслаждения. Неуправляемое, животное желание внезапно охватило Четыкина, и он только чудом удержался, чтобы не наброситься на застывшую в соблазнительной позе Ларису. Однако из глотки его вырвался короткий жалобный хрип, напоминавший призыв о помощи.

Лариса удивленно обернулась, сжимая в руке полбатона колбасы. Выражение глаз соседа выдавало его с головой, но Лариса лишь слегка приподняла брови и участливо спросила:

– Вам что, плохо?

Четыкин не сразу нашелся что ответить. Губы его покривились, глаза беспомощно заморгали. Лариса смотрела на соседа со странным интересом и удовлетворением – она тоже, в свою очередь, не видела в нем раньше мужчину, – и эта внезапная вспышка страсти в нем ужасно ее забавляла.

– Может быть, выпьете со мной, Лариса? – с пьяной галантностью произнес Четыкин, стараясь правильно выговаривать неподатливые слова.

– Это с какой такой радостью? – грубовато поинтересовалась она. – У меня режим.

Роман Ильич хотел напомнить о винной бутылке и неубранных фантиках, но внутренний голос удержал его от этой ошибки.

– Режим иногда нужно нарушать! – убежденно заявил он. – Об этом говорит и врачебная наука!

– Так это вы по науке сегодня нарушили? – с легкой усмешкой спросила Лариса.

Роман Ильич печально покачал головой, плеснул в стакан водки и залпом выпил.

– Сегодня я выпил из-за любви! – торжественно объявил он.

– В самом деле? – Лариса округлила смеющиеся глаза. – Интересно, к кому это?

Образ пепельноволосой волшебницы мелькнул перед взором Четыкина, но сейчас рядом с ним были семьдесят или восемьдесят килограммов живой, горячей плоти, и они перевесили.

– К тебе, Лариса! – вдохновенно соврал Четыкин.

Девушка презрительно фыркнула и смерила Романа Ильича уничтожающим взглядом.

– Надо же, маленький, страшненький, а туда же – с глупостями!

– Я не с глупостями! – запальчиво воскликнул Роман Ильич. – Ты... ты не веришь?

Ему ужасно хотелось сейчас доказать, что он вовсе не маленький, не зашуганный человечек, что он по-своему грозен и всемогущ, что... И тут его осенило. Роман Ильич сунул руку в карман и с победоносным видом вытащил пачку долларов.

– Смотри! – крикнул он. – Ты и теперь скажешь, что я ничего не стою? А вот еще! Смотри!

Он бросил купюры на стол, и они рассыпались веером. Лариса невольно приоткрыла рот и посмотрела на соседа с уважением. Сегодня он, кажется, решил ее по-настоящему удивить! Она осторожно подвинула банкноту, упавшую на самый край стола, и задумалась. В голову ей пришла шальная, но остроумная мысль. Четыкин, конечно, не подарок, но ей позарез требовались деньги. Он сейчас не в себе, и этот момент нужно использовать на всю катушку. Лариса была вполне современной девушкой, без предрассудков, и считала, что от полового акта еще никто не умирал, а деньги с неба не падают.

– Давайте выпьем, Роман Ильич! – предложила она неожиданно.

Голос ее сделался неожиданно загадочно-волнующим, а глаза подернулись поволокой. При взгляде на нее у Четыкина перехватило дыхание. Он выпил водку, не замечая вкуса.

Лариса дождалась, пока спиртное окончательно ударит Четыкину в голову, а потом встала и потянула его за рукав.

– Пойдемте со мной! – заманчиво шепнула она.

Роман Ильич, точно заговоренный, проследовал в комнату Ларисы. Неожиданно она наклонилась и, схватив его за плечи, впилась в губы яростным, долгим поцелуем, потом она оттолкнула его и глухо сказала: «Раздевайтесь!»

Ее сильные руки взлетели вверх, срывая через голову желтую майку. Перед самым носом Четыкина колыхнулись две огромные налитые груди, светло-шоколадные у основания и матово-белые на вершине, где их украшали широкие нежно-розовые соски. Четыкин лихорадочно снимал с себя одежду – пьяные руки плохо слушались его.

А Лариса уже опередила его и стояла теперь перед Романом Ильичом, блистая наготой и здоровьем, – большая, смуглая, ловкая, готовая на все. Едва не рыча от нетерпения, он сорвал с себя последние тряпки и бросился на девушку как дикий зверь, стараясь впиться в ароматную упругую кожу ладонями, зубами, всем своим существом. Она не сопротивлялась, а, наоборот, притягивала Четыкина к себе, обволакивала, душила в объятиях и увлекала все дальше и дальше – в черный бездонный омут.

* * *

Неприятности мои вовсе не собирались прекращаться. По-моему, неприятности существуют в природе в форме эдаких гирлянд, и если ты цепляешь одну, то непременно вытаскиваешь целую связку. Я, правда, решил теперь быть предельно осторожным. После вызова на ковер мне ничего больше не оставалось, как стать тише воды и ниже травы.

Макаров, кажется, тоже заметил во мне положительные перемены, потому что в течение рабочего дня я несколько раз ловил на себе его сочувственно-любопытствующие взгляды. Однако о том, что случилось накануне, мы больше не разговаривали и вообще за все время перекинулись едва ли парой фраз.

Только перед моим уходом Игорь Станиславович, прощаясь, сказал:

– Жалко, мне тут надо задержаться, а то бы подбросил тебя. Я сегодня на колесах... Может, подождешь с полчасика?

Я вежливо поблагодарил и отказался. Я всегда трудно иду на сближение с начальством, даже столь обаятельным. Впрочем, с обаятельным, по словам Хоменко, следовало особенно держать ухо востро.

Таким образом, отвергнув попытку к сближению, я отправился домой. Планы у меня были самые неопределенные: я намеревался хорошенько выспаться, а вечером позвонить Марине. Последние события, которые я сам спровоцировал, меня несколько утомили. Но теперь все должно быть по-другому, решил я. Нужно перестать гоняться за тенью Четыкина, никаких дивидендов эта погоня мне не принесет. В своих поисках я не продвинулся ни на шаг: по-прежнему лишь смутные подозрения, догадки и личная неприязнь. Если я еще раз засвечусь с чем-то предосудительным – меня попросту вышибут с работы, а Четыкин будет только посмеиваться. После моей выходки на Маленковской его могли предупредить, что кто-то проявляет к нему интерес... Наверняка он, конечно, не знает, но если ему передали описание моей внешности, рано или поздно догадается.

На улице сияло солнце, но с запада накатывалась огромная, на полнеба, туча – белая по краям и свинцово-черная в середине. Если я быстренько не доберусь до метро, то получу мощный душ с громом и молнией в придачу.

Я прибавил шагу и, проскочив пропускной пункт, покинул больницу и, бросив озабоченный взгляд на небо, поспешил в сторону Тверской. И тут меня окликнули. Резко остановившись, я обернулся на голос и испытал небольшой шок – ко мне приближался Четыкин собственной персоной!

Признаться, в первую секунду я даже растерялся. К такому повороту событий я не был готов. Сам Четыкин, по-видимому, тоже чувствовал себя не вполне уверенно – физиономия у него выглядела бледновато, а губы сводила неловкая кривая усмешка. Он шел, сутулясь и прихрамывая, с явной опаской, но в то же время в нем чувствовалась какая-то отчаянная решимость. Не доходя метров двух до меня, он остановился и сказал неприязненно:

– Здравствуйте, Ладыгин! Нам нужно поговорить.

Мне показалось, что он с похмелья – слишком отечным и измученным было его лицо, а губы, сухие и потрескавшиеся, еле ворочались: может быть, он боялся дышать на собеседника. Я уже пришел в себя и поэтому, независимо пожав плечами, спокойно сказал:

– Нужно так нужно! А о чем мы будем говорить?

Четыкин коротко взглянул на меня своими прозрачными, ничего не выражающими глазами, кашлянул и пробормотал с затаенным вызовом:

– Зачем вы ввели в заблуждение людей, будто я предлагал вам квартиру на Маленковской? Что это за странные шутки, Ладыгин? У родственников горе, а вы отмачиваете такие номера! Да еще ссылаетесь при этом на меня!

В этой тираде было чертовски много любопытного, сейчас главным было правильно распорядиться этой информацией. Я опять воспрял духом и впал в охотничий азарт.

– А почему вы знаете, что я отмачиваю номера? – невозмутимо спросил я Четыкина. – Вы что, за углом стояли?

Четыкин смешался, но тут же взял себя в руки.

– Мне вас описали! – зло сказал он. – Нетрудно было догадаться. Таких оригиналов – раз-два и обчелся! Имели еще наглость записать меня в свои друзья!

– Вам не хочется иметь такого друга, как я? – В голосе моем прозвучало неподдельное изумление. – Выходит, я зря льстил себя надеждой? Мне так хотелось назвать вас другом – хотя бы заочно, – что я не удержался...

– Перестаньте паясничать! – оборвал меня Четыкин. – Ваше поведение недопустимо. Мне не школьники. Вы позорите не только себя – клинику!

Я озадаченно посмотрел на Четыкина и спросил с испугом:

– Вы так полагаете?

Четыкин брезгливо ответил:

– Я бы вас на пушечный выстрел не подпустил ни к одному больному! У вас отсутствует элементарное понятие о чувстве ответственности.

– Ну вот это неправда! – с обидой заявил я. – У меня с чувством ответственности как раз все в порядке!

– Объясните тогда, зачем вам понадобился этот цирк с квартирой на Маленковской? – потребовал Четыкин.

Ради этого вопроса и была задумана эта встреча, Четыкина интересовала подоплека моих поступков – это было несомненно. Во всей его невзрачной фигуре ощущалось напряжение. Я решил выложить ему правду.

Конечно, это было, наверно, несерьезно с точки зрения профессионального сыщика. Но мне подумалось, что если Четыкина не подстегнуть, то от него ничего не удастся добиться. Поставленный перед проблемой лоб в лоб, он скорее начнет совершать ошибки – таковы были мои рассуждения.

– Дело в том, Роман Ильич, – серьезно сказал я, – что в отношении вас я испытываю сильнейшие подозрения.

– Подозрения? – Голос Четыкина прозвучал надменно. – Что за чепуха? Опять ваши шутки?

– Может быть, – сказал я жестко. – Вам виднее. Я подозреваю, что вы по просьбе родственников осуществляете эвтаназию хроническим больным... Предполагаю, что вы приложили руки к трем убийствам – Зелепукина, Смирновой, Саврасова...

Он даже не моргнул своим рыбьим глазом. Только помолчал, разглядывая меня, как диковинный экспонат, а потом произнес медленно и членораздельно:

– Крайне сожалею, Ладыгин, что разговор наш велся без свидетелей... Мне очень бы хотелось подать на вас в суд и хорошенько проучить! Впрочем, кое-какие меры я все-таки приму. Я выйду на Штейнберга, а возможно, и на самого главного. Я попрошу оградить меня от грязных инсинуаций! Думаю, они пойдут мне навстречу... В конце концов, если вы будете продолжать распускать эти сплетни, пострадает не только моя репутация, но и всей больницы...

– А если все-таки окажется, что я прав, Четыкин? – устало спросил я.

Ход он придумал, конечно, классный – представить меня перед Штейнбергом в качестве негодяя, намеренно порочащего репутацию клиники. Лучше уж записать себя в самоубийцы.

– Вы – сумасшедший маньяк! – брезгливо сказал Четыкин. – Параноик. Все, кого вы упоминали, умерли своей смертью, все документально подтверждено, имеются свидетели. Зелепукин вообще не имеет ко мне никакого отношения – я и не знал, что он умер. С тем же успехом я могу предъявить обвинение вам – в вашей практике было не меньше умерших пациентов! Если в вашей голове осталась хоть капля здравого смысла – подумайте об этом... Но к руководству я все равно обращусь. Считаю своим долгом своевременно доложить о недостойном поведении коллеги! Пусть они поступают, как сочтут нужным, но я не желаю сохранять в тайне такое двусмысленное положение!

Он отбарабанил все это одним духом и с облегчением облизал пересохшие губы. Ему в самом деле неплохо было бы опохмелиться. Мне же впору было начать пить, потому что этот ничтожный тип в один момент оставил меня без козырей. Если подходить формально, логика была полностью на его стороне. Действительно, и у меня не раз и не два умирали больные. Вся разница была только в том, что про себя я точно знал, что я не убийца, а про Четыкина точно не знал. Но это был не ахти какой аргумент. Если он действительно решится наябедничать, этот аргумент не сработает и моя карьера в клинике завершится самым жалким образом.

Пока я собирался с мыслями, Четыкин повернулся кругом и решительно заковылял прочь, слегка приволакивая правую ногу. Где-то он вчера здорово погулял. Но его тщедушная фигурка выражала праведное негодование и непреклонность. Его плоский плешивый затылок говорил, что мне в скором времени очень не поздоровится.

С мыслями я так и не собрался и даже пропустил момент, когда из ворот выехал серебристый «Фольксваген» Макарова. Игорь Станиславович пользуется таким кредитом доверия, что даже машину ставит на территории клиники, в то время как простые смертные вынуждены припарковывать свои колымаги в окрестных переулках. Простым людям редко удается занять столь прочное положение в этом мире.

Между тем «Фольксваген» выехал на мостовую, свернул направо и плавно притормозил около меня. Я, находясь под впечатлением от полученной отповеди, прореагировал на него слабо, и Макаров был вынужден, перегнувшись через сиденье, открыть переднюю дверцу, чтобы привлечь мое внимание.

– Але, гараж! – шутливо крикнул он. – Володя, ты в порядке?

Я попытался улыбнуться.

– Все нормально! – сказал я, не совсем, видимо, чистосердечно.

– Ты уверен? – строго уточнил Макаров и жестом показал мне на место рядом с собой.

Сохраняя в лице некоторую задумчивость, я сел в машину. Макаров пристально посмотрел на меня и опять спросил:

– Нет, ты точно в порядке?

– Да все нормально! – постарался ответить я как можно убедительнее. – Просто задумался.

– Ну, тогда поехали! – повеселевшим голосом объявил Макаров, кладя ладонь на рукоятку скоростей. – Это, знаешь, как в американских фильмах постоянно говорят: «Ты в порядке? А ты уверен?» Такая дебильная политкорректность. Там у них особенно не задумаешься! Сразу поинтересуются: «Ты в порядке?» – Он хохотнул. – Вот и ко мне тоже прилипло. А ты, оказывается, просто призадумался. Это тебя так господин Четыкин озадачил?

Я быстро посмотрел на него. Макаров спокойно и деловито следил за дорогой. Губы его слегка улыбались.

– Четыкин? – промямлил я. – Нет. Почему Четыкин?

– Да мне показалось, что вы с ним о чем-то разговаривали... – ответил Макаров. – Я и подумал...

– А-а... Он просил меня поменяться сменами, – соврал я. – Но я отказал. Терпеть не могу менять распорядок своей жизни...

– Да? А мне показалось, что в тебе, Володя, довольно сильна авантюрная жилка... – с доброй иронией заметил Макаров.

– С ней покончено! – поспешно заверил я.

Макаров усмехнулся и плавно повернул руль. Автомобиль выехал на Малую Бронную. Я подумал, что Макаров вряд ли знает, где я живу, и хотел назвать свой адрес, но в этот момент он сказал:

– А я, Володя, все-таки предпочитаю, знаешь, людей с изюминкой... Что хорошего, когда у человека жизнь размеренна, как железнодорожное расписание? Неожиданности, авантюры скрашивают наше убогое существование, ты не находишь?

Он бросил на меня короткий загадочный взгляд.

– По-моему, чаще они его отравляют! – скептически заметил я.

– В тебе, Володя, говорит какое-то свежее раздражение, – по-прежнему улыбаясь, сказал Макаров. – Может быть, ты все еще переживаешь из-за придирок Бориса Иосифовича? Я же велел тебе выбросить этот инцидент из головы! Я являюсь гарантом твоей безопасности, чего же еще?

– Да нет, я вам очень признателен, – пробормотал я. – Просто имеется в виду, что неожиданности мало подходят для нашей клиники... Здесь все-таки надежнее железнодорожное расписание!

Макаров покивал головой и сказал:

– Ты, пожалуй, прав. Но ведь жизнь состоит не из одной работы, верно? Мы находим для себя разные отдушины... Кстати, может быть, выпьем чего-нибудь? – спросил он. – Тут есть одно забавное местечко... Мне хотелось бы показать его тебе... Это на Сивцевом Вражке. Может быть, заедем?

Он наблюдал за дорогой, но в голосе его звучала какая-то странная нота – что-то вроде надежды и опасения одновременно. Я внимательно посмотрел на своего начальника. В душе у меня снова зашевелились вполне определенные подозрения.

Макаров спокойно выдержал мой взгляд – даже показалось, что он дает мне разглядеть себя получше. Что ж, внешность Игоря Станиславовича тоже, как говорится, давала пищу для размышлений.

Черты лица у него были самые простецкие – круглые щеки, крупный нос, толстые губы и тяжеловатый подбородок, однако в общем лицо производило впечатление холености и даже некоторой утонченности. Этому способствовали глаза – темные, бархатные, с мягким проницательным взглядом. Его крупные руки также были ухоженными и производили впечатление излишней мягкости. Об одежде я не говорю – одевался Макаров с иголочки, и его воротнички и манжеты всегда выглядели безукоризненно свежими и сверкали белизной.

Не хочу сказать, что меня это слишком смущало, но я предпочитаю общество мужчин, которые не столь щепетильны в отношении своей внешности. В то же время мне вовсе не хотелось переступать границы вежливости и подчеркивать дистанцию – как-никак я был Макарову кое-чем обязан.

– Ну что ж, не откажусь! – сказал я. – Выпить мне сейчас не помешает.

Мне вдруг пришло в голову рассказать Макарову о своих подозрениях в отношении Четыкина. В крайнем случае я был бы тогда обеспечен неплохой поддержкой. Но, во-первых, не хотелось слишком злоупотреблять расположением моего терпеливого начальника, а во-вторых, теперь мои подозрения даже мне казались надуманными. Словом, я колебался.

Макаров остановил автомобиль неподалеку от старого, недавно отреставрированного дома, стены которого радовали глаз мягким сочетанием розового и белого цветов. Ажурная металлическая решетка загораживала вход в полуподвал, куда вели ступени из темно-розового мрамора. Изящная бронзовая надпись на стене извещала, что здесь находится клуб «Камелия». Макаров выключил мотор.

– Это очень замкнутый клуб, – с немного смущенной усмешкой сказал Макаров. – Но на правах почетного члена я могу приводить с собой гостей... Поверьте, это очень любопытное местечко! И напитки, кстати, здесь исключительно качественные.

Я открыл дверцу и вышел из машины. Макаров неторопливо запер замок и направился к лестнице. Ступеней оказалось ровно шесть – я зачем-то их сосчитал, – а далее была темная деревянная дверь с окошечком и шнуром старомодного звонка. Макаров дернул за шнур и ободряюще мне улыбнулся.

Окошечко в двери бесшумно распахнулось, и из полутьмы сверкнули чьи-то внимательные глаза. Видимо, увиденное вполне удовлетворило охранника, потому что тут же открылась и дверь. Мы вошли.

Внимательные глаза принадлежали, оказывается, огромному детине, одетому в строгий черный костюм. Галстук-бабочка на его непомерно накачанной шее смотрелся весьма забавно. Кстати, располагался он примерно на уровне моих глаз, и это уже показалось мне совсем не забавным. Гигант почтительно наклонил голову и негромко сказал:

– Что-то рано сегодня, Игорь Станиславович. Сейчас у нас совсем тихо...

– Это ничего, Аркадий, – добродушно сказал Макаров. – Немного тишины нам не помешает. Равно как и чуточку хорошего виски.

Охранник понимающе улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой. В зале, куда мы вошли, было полутемно – свет лился из окон, выходивших прямо на тротуар, к тому же полуприкрытых тяжелыми шторами. Некоторую мрачноватость помещению придавал также интерьер, выдержанный в темных тонах – преобладали оттенки синего, лилового и черного цветов. Столики для посетителей были отгорожены от любопытных глаз мягкими уголками с очень высокими спинками. В зале никого нет – лишь в противоположных углах беседуют две парочки. На столиках перед ними горела толстая свеча в широком стеклянном подсвечнике, отбрасывая золотистый ореол на гладкую черную поверхность стола. Стоит ли говорить, что женщин в зале не было?

– Присядем? – предложил Макаров, испытующе глядя на меня.

Я пожал плечами, но покосился на островки уюта с сомнением.

– Мне не хотелось бы располагаться слишком основательно, – объяснил я Макарову. – Может быть, выпьем за стойкой?

Макаров понимающе улыбнулся.

– Кажется, я догадываюсь, – мягко сказал он. – Наверное, вы воображаете, что попали в гнездо чудовищного разврата? Уверяю вас, это далеко не так. Здесь много необычного, но, поверьте, более деликатных и миролюбивых людей, чем члены этого клуба, мне встречать не приходилось. Здешних завсегдатаев отличает широта взглядов и терпимость. Вы можете чувствовать себя совершенно свободно.

Я понизил голос и осведомился:

– Если я правильно понял, это клуб «голубых»?

Макаров оглянулся и, наморщив нос, негромко сказал:

– Володя, ради бога, не употребляйте этого слова! Хотя бы в этих стенах. Оно звучит ужасающе архаично.

– Ну, не буду! – пообещал я. – Буду вообще помалкивать. Меня, собственно, волнует проблема насчет выпить. Может быть, займемся ею?

– Да-да, разумеется! – спохватился Макаров. – Промочим горло!

Мы направились к стойке. Неожиданно на нашем пути возник некий пожилой господин в темно-вишневом костюме с отливом и белоснежной камелией в петлице. Был ли это живой цветок или просто удачная копия – понять мне не удалось. Пожилой господин радушно расцеловался с Макаровым и сказал:

– Добро пожаловать, добро пожаловать! Забывать вы нас стали, Игорь Станиславович!

– Забывать – никогда! Просто в последнее время слишком много дел... – с улыбкой ответил Макаров.

– Ах эти дела, эти дела! – покачал головой господин с цветком и с любопытством покосился на меня. – Простите, не припоминаю, знакомы ли мы?

– Мой коллега Владимир Сергеевич, – церемонно представил меня Макаров. – Любезно согласился составить мне компанию... А это, Володя, добрый гений и председатель клуба – Чердаков Аристарх Константинович.

Мы с добрым гением раскланялись, и он, посмеиваясь, заметил:

– Обычно в гении у нас записывают после смерти... А вот Игорь Станиславович решил поторопить события. – Он обернулся ко мне и с большим интересом спросил: – Ну и как вам нравится у нас?

Взгляд его мне точно не нравился – он был слишком приторным и будто прилипал к лицу, – но я постарался ответить как можно спокойнее и вежливее:

– Пока еще не решил! Но надеюсь, что понравится.

– Мы с Владимиром Сергеевичем только вошли, – пояснил Макаров.

– Я тоже надеюсь, что вам понравится, – подхватил Чердаков, лучезарно улыбаясь. – У нас здесь собираются самые изысканные молодые люди, происходят самые необыкновенные вещи! Вы почувствуете себя как в доброй сказке!

Как ни следил я за своим лицом, но от последних восторженных слов доброго гения меня покоробило. Аристарх Константинович посмотрел на меня с тревогой, и тогда Макаров счел своим долгом вмешаться.

– Владимир Сергеевич проявляет в отношении незнакомых ему вещей некоторый скептицизм! – объяснил он с тонкой улыбкой. – Боюсь, ваше красноречие, Аристарх Константинович, в данном случае бессильно!

Председатель с сожалением покачал головой.

– Увы! Мое красноречие! – с шутливой горечью воскликнул он. – Будь я красноречив, я заседал бы сейчас в Думе!

– В Думе сейчас каникулы! – поправил его Макаров.

– Ну и что ж? Я уехал бы на каникулы! – с энтузиазмом вскричал Чердаков. – Каникулы! Это было великолепно! Летние лагеря, пионерские отряды, красные галстуки на загорелых шеях! Как бы мне хотелось пережить все это вновь!

– Мне кажется, вам это быстро бы надоело, Аристарх Константинович! – сочувственно сказал Макаров. – И вы не возражали бы вернуться в вашу великолепную «Камелию»... Помяните мое слово!

Председатель наклонил плешивую голову, словно его одолевал приступ тяжкой ностальгии, и с признательностью пожал Макарову руку.

– Благодарю тебя, Игорек! – произнес он с чувством. – Ты поразительно тонко чувствуешь сущность явлений! Ты умеешь выразить словами то, что не умеют другие...

Он поднял глаза, и, клянусь, в них блестели настоящие слезы! Я с большим удивлением смотрел, как два взрослых человека ломают комедию, и пытался понять, зачем они это делают. Хотя, разумеется, я был совершенно не прав. Почти все взрослые люди ломают комедию: наверное, с единственной целью – показать себя лучше, чем они есть на самом деле. Все дело, видимо, в том, с какой глубиной таланта эта комедия сыграна.

В данном случае от манер изысканного председателя за версту тянуло наигрышем и лицемерием. А может быть, во мне говорило предубеждение.

– Да, кстати! – вдруг воскликнул Макаров, делая озабоченное лицо. – Аристарх Константинович, дорогой! Уделите мне пять минут своего драгоценного внимания!

– Ну, разумеется, я всегда к вашим услугам! – в тон ему ответил председатель.

– Это разговор, гм, довольно частного характера... – смущенно пояснил Макаров и, обернувшись ко мне, сказал: – Ради бога, Владимир Сергеевич, прошу меня извинить! Я буквально на пять минут! Выпейте пока чего-нибудь...

Чердаков, внимательно следивший за разговором, при этих словах сделал жест рукой и повелительно сказал бармену:

– Организуйте нашему гостю чего-нибудь! За счет заведения...

– Ну, зачем же за счет? – попытался я слабо протестовать. – Я попробую расплатиться...

Чердаков предостерегающе поднял пухлую ладонь и непреклонно заявил:

– Владимир Сергеевич, вы не правы! Как председатель я обладаю решающим голосом. – Он кивнул бармену, подхватил под руку Макарова, и они неспешной походкой скрылись в одной из боковых дверей, выходивших в зал.

Мне все это уже порядком надоело – ничего забавного и необыкновенного в этом подвале не было, разве что обитатели чуть-чуть жеманнее, чем остальные люди. Вообще, надо уйти отсюда немедленно, но не совсем невежливо по отношению к Макарову – нужно было хотя бы попрощаться.

Чтобы не терять по крайней мере времени даром, я взгромоздился на высокий мягкий табурет возле стойки и с надеждой посмотрел на бармена. Это был молодой человек лет двадцати пяти, превосходно вышколенный, аккуратно постриженный, в белой рубашке с бабочкой. Когда он сдержанно улыбался, становились видны два ряда превосходных белоснежных зубов. Глаза у него темные, и по ним абсолютно ничего нельзя прочитать.

– Что будете пить? – любезно спросил он.

– Да, пожалуй, раз уж я дорвался до халявы, то нужно выпить что-нибудь дорогое! – развязно сказал я. – Какой напиток у вас самый дорогой?

– Вы подразумеваете все-таки что-то из крепких напитков? – серьезно спросил юноша. – Или вы предпочитаете вино?

– Нет, только не вино! – сказал я. – Остановимся на чем-нибудь покрепче. Ведь, в конце концов, разве мы не мужчины? – И я заговорщицки подмигнул бармену.

Мою двусмысленную шутку он пропустил мимо ушей и, внимательно глядя мне в глаза, уточнил:

– «Курвуазье», французский коньяк, вас устроит?

– А он дорогой? – забавляясь, спросил я.

– Ну-у... Достаточно дорогой! – заверил меня молодой человек.

– Тогда давайте! – согласился я благосклонно.

Бармен жестом фокусника извлек откуда-то прозрачный бокал с широким донышком, сужающийся кверху, и плеснул в него щедрую порцию коньяка. Бокал он поставил передо мной, изобразив на лице заботливость и желание угодить.

Я взял бокал и посмотрел его на просвет. Жидкость была темно-янтарного цвета и казалась очень аппетитной. Сейчас все читают популярные журналы и знают, как следует пить коньяк в хорошем обществе. Я тоже не исключение – насколько мне не изменяет память, сначала нужно как следует согреть бокал в ладони, для чего и существует это расширенное донышко. Потом полагается насладиться божественным ароматом, который скапливается наверху, в суженном месте. Потом мелкими, сладострастными глотками...

Все это я приблизительно знал, но выпил так, как мы привыкли пить в студенческие годы все, начиная от шампанского и кончая деревенским самогоном, – то есть залпом. Единственное, что мы пили постепенно, это пиво. Я не вижу в этом ничего страшного. В конце концов, существуют национальные традиции потребления спиртных напитков. И даже быстро выпитый, «Курвуазье» производил вполне благоприятное впечатление.

По невозмутимому лицу бармена было невозможно понять, насколько он разделяет мои взгляды. Может быть, основным законом для него являлось, что клиент всегда прав? Хотя, строго говоря, клиент я был не слишком серьезный, чтобы применять ко мне этот закон.

– Повторить? – произнес тем не менее бармен и посмотрел на меня с состраданием.

– Пожалуй! – нахально сказал я и передвинул пустой бокал на край стойки.

Пока молодой человек колдовал над бутылкой, распахнулась дверь в глубине помещения, и в зале появилась странная троица. Я как-то не обратил внимания, та ли была это дверь, в которую вышли Макаров с председателем, но проигнорировать явление юных посетителей было невозможно. Не могу ручаться, что за дверью они занимались чем-то предосудительным, но на ум приходило именно это.

Все трое были, кажется, пьяны – во всяком случае, состояние эйфории наличествовало у всех. Впереди шел стройный худощавый юноша с тонкими чертами лица и вьющимися светлыми волосами – эдакая белокурая бестия. Это слово женского рода, но в данном случае оно было как никогда уместно. Ленивые миндалевидные глаза юноши были окружены любовно наведенными тенями лиловатых оттенков, а тонкие губы подведены перламутровой помадой. Одет он был в длинное кожаное пальто, из-под которого выглядывали голые ноги, обутые в босоножки на толстой подошве.

Один спутник этого удивительного юноши был мускулистым крепышом, наряженным в белые тугие джинсы и прозрачную черную майку, под которую просто напрашивался бюстгальтер, настолько нелепо смотрелась она на мужском накачанном теле.

Второй спутник был уже в возрасте и походил на стареющего плейбоя – на нем был ярко-синий пиджак с золотыми пуговицами, широкие черные брюки с идеально наглаженными стрелками, голубая рубашка и шейный платок, подпиравший гладко выбритый подбородок с ямочкой. В руках плейбой держал фотокамеру с лазерным наведением и фотографировал все, что попадалось ему на пути. Он был возбужден и то и дело не к месту смеялся тонким назойливым смехом.

Эта компания выглядела, пожалуй, действительно необычно, и я по неосторожности слишком пристально на нее уставился. Мое невольное любопытство вышло мне боком, и произошло это за считаные секунды – я и опомниться не успел.

Заметив мой любопытный взгляд, накрашенный юноша вдруг резко остановился, смело посмотрел мне в глаза и распахнул кожаное пальто. Под пальто ничего не было, кроме очень узких черных плавок, буквально впившихся в его бледное изнеженное тело. Если он хотел меня поразить, то это ему вполне удалось – такого никудышного мужского тела я никогда раньше не видел. Это был кисель, заключенный в некую форму. Видимо, чувствуя, что ему чего-то недостает, юноша украсил кожу на плечах цветной татуировкой, а в пупок вдел стальное кольцо. Лучше бы он брал пример со своего накачанного товарища в прозрачном пеньюаре. Я сочувственно ему улыбнулся.

На мой взгляд, эти люди заслуживают сочувствия. При всей широте взглядов, привитых нам современными средствами массовой информации, мне трудно представить, как можно испытывать влечение к небритому, костистому и неуклюжему существу, коим является мужчина. В глубине души я сочувствую в этом плане даже женщинам, которым по воле природы приходится влюбляться не в прекрасные нежные создания, а в тех громоздких, нелепых и волосатых громил, которых им посылает судьба.

Однако этот тип истолковал мой взгляд по-своему. Внезапно отбросив в стороны полы шелестящего пальто, которое соскользнуло с его татуированных плеч и плавно слетело на пол, он пронзительно закричал:

– Я понял твой призыв, прекрасный незнакомец! И я иду к тебе! Иду, чтобы сгореть, как бабочка на огне!

Мне еще не удалось полностью осознать значение этого бреда, как вялый юноша одним прыжком оказался у меня на коленях – его правая рука, как лиана, обвила мою шею, а липкие губы ткнулись мне в щеку, обдав меня запахом каких-то ликеров и омерзительных духов. Вдобавок меня на мгновение ослепила мертвенно-белая вспышка – это плейбой пустил в ход свою камеру.

Не могу передать, насколько отвратителен мне был в этот момент накрашенный голый юноша. Но я вовсе не хотел делать ему больно – у меня не было такого злодейского намерения. Просто, растерявшись от неожиданности, я автоматически сделал то, что делает каждый, когда ему на шею садится, скажем, слепень, – смахнул его.

Я смахнул этого типа со своих колен без особого труда – силы в нем было не больше, чем в мухе. С коротким криком, полным отчаяния, он шлепнулся на пол и притворился мертвым. Этот эпизод также был сопровожден фотовспышкой и отпечатался у плейбоя на пленке.

На лице бармена почти ничего не изменилось – пожалуй, он стал чуть-чуть задумчивым, но в события вмешиваться не пожелал.

Зато крепыш в черной маечке почувствовал себя предельно оскорбленным – не знаю, был ли он телохранителем или любовником владельца кожаного пальто, а может быть, и тем и другим, но он поспешил свести со мной счеты.

Хорошо, что я успел сползти с табурета, – он врезался в меня как снаряд, и я едва успел уклониться от прямого попадания. Крепыш, ведомый избыточной энергией, пролетел дальше, сшибая на пути табуреты, и рухнул в итоге на пол, ругаясь на чем свет стоит. Все это было также зафиксировано на пленку неутомимым плейбоем.

Разумеется, такая суматоха не могла пройти незамеченной. Из-за интимно огороженных столиков появились недоуменные физиономии тихих джентльменов. Вышибала Аркадий, похожий на шагающий эскаватор, медленно, но неумолимо направился к центру событий. Фотограф в синем пиджаке прилежно щелкнул и его.

До подхода Аркадия парень в черной майке предпринял еще одну попытку атаковать меня. Испустив гортанный предостерегающий крик, он подпрыгнул передо мной и попытался ногой вывернуть мне челюсть. Может быть, его подготовка позволила бы ему это сделать, но, как я уже упоминал, он был в состоянии опьянения, и теперь все его движения напоминали движения под водой – я без труда уклонился от удара и на этот раз, а когда парень приземлился, для порядка слегка ткнул его кулаком в живот. Он моментально согнулся и сел на пол, а тот, что уже давно лежал на полу, вдруг с визгом вцепился в мои ноги, пачкая мне брюки слюнями и помадой.

В таком положении нас и застали возвратившиеся в зал председатель с Макаровым.

– Что здесь происходит? – вопросил Чердаков – в момент волнения голос у него становился на редкость противным.

Мрачный Аркадий молча указал на меня движением своего подбородка, похожего на кувалду.

От любезности председателя клуба не осталось и следа. Выпучив глаза, он подскочил ко мне и заверещал, брызгая в лицо слюной:

– Где вы находитесь, молодой человек? Кто вам позволил? Это неслыханно!

Преодолевая малоподвижность собственного позвоночника и давление отросшего животика, Чердаков наклонился к чудному юноше и встревоженно сказал:

– Вам плохо? Что с вами? Позвольте вам помочь! Вы можете встать?

При этом он не без тайного удовольствия ощупывал трясущимися руками бледное тело парня.

– Что вы с ним сделали, животное?!

Последние слова он с исказившимся лицом выкрикнул по моему адресу.

Полуголый придурок не поддавался на уговоры и продолжал ползать у моих ног, бормоча и всхлипывая. С таким грузом я был превосходной мишенью – как для физического, так и для морального воздействия. Владелец фотоаппарата скакал вокруг нас как сумасшедший, щелкая снимок за снимком. Мне надоел этот цирк, и я довольно грубо сгреб распластанного на полу чудака и поставил его на ноги. Он был теперь мокрый и скользкий на ощупь от выступившего пота.

Я брезгливо вытер руки о пиджак и отстранился от хнычущего юноши. Он явно был не в себе – глаза его казались совершенно безумными.

– По-моему, он нажрался какой-то дряни! – вслух предположил я.

Председатель клуба бросил на меня уничтожающий взгляд, а громила Аркадий, снова отметив меня движением подбородка, рокочущим голосом негромко спросил:

– Вывести его, Аристарх Константинович?

– Мы должны убедиться, что с Леоном все в порядке, – озабоченно бросил Чердаков. – И что этот мужлан не причинил ему никакого вреда!

В этот момент обдолбанный юноша вытянул в направлении меня палец и крикнул:

– Я хочу быть с тобой!

– Нет уж, лучше тогда вывести! – поспешно сказал я.

Председатель опять что-то зачирикал, обхаживая голого Леона, а тот рвался ко мне, и все это безумие неутомимо фиксировалось на пленку плейбоем в синем пиджаке. До меня начинало доходить, что я влип в какую-то очень неприятную историю. Чем она могла закончиться, я пока не знал, но то, что я стал героем скандального фоторепортера, – было уже очевидно.

Что собирался делать с фотографиями их хозяин, можно было только предполагать, но, во всяком случае, вряд ли они предназначались для семейного альбома. Я подумал, как воспримут эти снимки коллеги по работе, если наткнутся на них в какой-нибудь желтой газетке, и здорово приуныл.

Тем временем очухавшийся крепыш в черной майке впервые сделал нечто разумное – он подобрал с пола кожаное пальто своего повелителя и накинул его на обнаженные плечи, покрытые гусиной кожей и замысловатой татуировкой. Пальто в данном случае было весьма кстати – оно сыграло роль смирительной рубахи и как-то сразу охладило пыл шизанутого херувима. Он обмяк, замолчал и позволил увести себя за дальний столик.

Плейбой с фотоаппаратом пошел следом – вид у него был довольный. Меня теперь окружали двое – гигант Аркадий и разгневанный донельзя председатель «Камелии». Не знаю, отчего он так переживал – может быть, юноша был его родственником, – но он был вне себя.

– Задержи его, – распорядился Аристарх Константинович. – Если у Леона будут претензии, может быть, придется вызвать милицию...

И он поспешил к дальнему столику, чтобы уточнить претензии.

Аркадий навис надо мной, как скала, но никаких действий пока не предпринимал, и я смог немного очухаться. Только теперь я обнаружил, что мой покровитель и шеф находится рядом, и посмотрел на него с укоризной. Мне думалось, что ему следовало быть сейчас поактивнее – в конце концов, я был его гостем.

Игорь Станиславович заметил мой взгляд и виновато улыбнулся. Подойдя ближе, он ободряюще коснулся моей руки и тихо сказал:

– Ужасно неприятно получилось! Но я постараюсь все уладить...

– Ничего себе неприятно! – ошарашенно произнес я. – Вы, кажется, обещали, что люди здесь необыкновенно деликатны и миролюбивы... А этот безо всякого предупреждения прыгает мне на колени, как кот! Да еще имел наглость вымазать меня губной помадой!

Мне показалось, что по губам Макарова скользнула еле заметная удовлетворенная улыбка. Но он мгновенно подавил ее и озабоченно пояснил:

– Понимаете, это Леон, эстрадная звезда... Всеобщий любимец, эдакий анфан террибль! Если он полезет в бутылку, могут быть серьезные осложнения!

– Вы меня успокаиваете! – упавшим голосом сказал я. – А что это за тип с непрерывно работающим фотоаппаратом?

– Это корреспондент одного специфического издания, – неохотно сказал Макаров. – Не исключено, что скоро вы увидите себя на страницах этого журнала...

– Ничего себе! – ахнул я и опять сел на табурет – у меня подкашивались ноги.

– Я попытаюсь что-нибудь сделать, – не слишком уверенно пообещал Макаров и направился туда, где председатель пытался успокоить растревоженную звезду.

Человек-гора, сообразив, что я не собираюсь бежать, неторопливо отошел от стойки. Я вытер выступивший на лбу пот.

– Вы забыли свой коньяк, – предупредительно сказал кто-то у меня за спиной.

Я обернулся. Бармен кивком показал на бокал, стоявший на стойке. Я махнул рукой.

– Боюсь, что мне нечем расплатиться. А за счет заведения, как я понимаю, меня поить уже не будут...

– Бросьте! – хладнокровно заметил бармен. – Не принимайте близко к сердцу. На вашем месте я вообще послал бы их подальше. Ничего они не сделают. В милиции Леона терпеть не могут.

– Почему он – Леон? – спросил я, опрокидывая в рот содержимое бокала.

– Псевдоним, – пожал плечами бармен. – Обычное дело. В реальности он какой-нибудь Вовчик из Бирюлева, а тут нате вам – Леон.

После коньяка мне стало чуть получше.

– Я бы их послал, – признался я бармену. – Но они нащелкали тут кучу снимков. Если эти кадры увидит мое начальство, у меня будут огромные неприятности. Остается надеяться, что мой коллега как-то уладит это дело.

Бармен пристально посмотрел на меня.

– Извините, – сдержанно сказал он. – Вы – гетеросексуалист?

– Увы! – с кривой ухмылкой сказал я. – Им родился, им и умру!

Молодой человек не принял моего шутливого тона.

– Тогда зачем вы пришли сюда? – осуждающе сказал он. – Такие, как вы, всегда попадают здесь в разные ситуации... Бывают всякие сюрпризы... Вы хорошо знаете своего коллегу? Не очень? Тогда позвольте дать вам совет – держитесь от него подальше. На всякий случай! Хотя, конечно, это ваше дело.

Я поблагодарил за совет и поискал глазами упомянутого коллегу. Макаров шел через зал в мою сторону. Впервые, глядя на его уверенную, полную достоинства физиономию, я испытал ощутимую неприязнь. Конечно, я был далек от того, чтобы обвинять его в случившемся, но настроение мне в его любимом заведении испортили надолго. О таких сюрпризах предупреждать должен был он, а не бармен, вовсе мне посторонний.

Макаров подошел к стойке и деловито сказал:

– Ну, кажется, все в порядке! Претензий к нам нет. Леон не собирается обращаться в милицию...

– И на том спасибо! – буркнул я.

Макаров поднял брови.

– Вы знаете, Володя, он бывает очень скандальным! – заметил он. – Звезда, что поделаешь! Давайте выпьем?

– Нет уж, хватит с меня, – сказал я, слезая с табурета. – Ноги моей здесь больше не будет! А что, кстати, с этим фотографом? Меня не интересует слава!

– С фотографом хуже, – нахмурился Макаров. – Он запросил за пленку двадцать тысяч долларов... В принципе я сам виноват – показал, что слишком в ней заинтересован. Теперь он вряд ли сбавит цену...

– Когда вы предложили зайти сюда что-нибудь выпить, – в сердцах сказал я, – мне и в голову не могло прийти, что эта выпивка обойдется мне в двадцать тысяч! Долларов...

Макаров посмотрел на меня с упреком:

– Володя, неужели вы считаете меня ответственным за то, что с вами произошло? Мне казалось, что вы достаточно взрослый и самостоятельный человек. Получается, что я должен вас каждую минуту опекать? Такая история могла случиться где угодно. Теперь надо думать, как из нее выбраться, а не предъявлять взаимные претензии...

– Да бог с ними, с претензиями, – устало сказал я. – Спасибо, как говорится, за угощение... И до свидания! Я, пожалуй, пойду...

– Постойте! – встревоженно сказал Макаров. – А что же вы думаете делать с фотографиями? Их нужно выкупать! Представляете, если ваши снимки окажутся в журнале!

– Представляю, – сказал я. – Но у меня нет таких денег...

– Значит, их нужно где-то достать! – настаивал Макаров.

– Я подам на фотографа в суд, – заявил я.

– Будет поздно, Володя! – сказал Макаров, глядя мне в глаза.

Я махнул рукой и направился к выходу. Гигантский Аркадий предупредительно распахнул передо мной дверь. Все-таки он был симпатичный человек, только очень большой. Я поднялся по ступенькам и остановился посреди тротуара, не сразу сообразив, в какую сторону мне идти.

Через две минуты меня нагнал Макаров и удержал за рукав.

– Слушай, Володя! – сказал он сумрачно. – Это не дело. Ты на меня обижен. Но я искренне хочу тебе помочь. Хочешь, я дам тебе эти деньги взаймы?

– Ни в коем случае! – отрезал я. – Не могу себе позволить такие траты.

– Но ведь речь может идти о карьере! – сказал Макаров, округляя глаза. – О репутации, черт побери! Подумай хорошенько!

– Уже подумал, – ответил я. – Придется другими способами заботиться о репутации.

Макаров полез в карман и сунул мне в руки визитную карточку.

– Я тебя очень прошу, – серьезно сказал он. – Подумай еще раз. Если передумаешь, звони в любое время. И помни, что время уходит! Завтра может быть поздно.

Я небрежно опустил визитную карточку в карман и, решительно повернувшись, зашагал прочь. На душе у меня было скверно, как никогда.

* * *

Роман Ильич покончил с бритьем и обрызгал лицо обжигающим одеколоном. Теперь его серые, изъеденные рытвинами щеки казались чуть глаже. Расчесав волосы с водой, Роман Ильич принялся одеваться.

За стеной орал включенный на полную мощность телевизор – соседка Лариса смотрела какую-то молодежную программу. Представив себе ее круглое розовое лицо с чуть вздернутым носом, покрытым редкими веснушками, Роман Ильич судорожно стиснул челюсти и зажмурился.

Лариса стала его кошмаром и наваждением. С тех пор как он овладел ею в тот безумный, наполненный отчаянием и вожделением день, в душе Романа Ильича окончательно что-то надломилось, и он потерял остатки уверенности и покоя.

Обманчивая близость молодой и бесстыжей женщины сводила его с ума. Он поминутно прислушивался к звукам, доносившимся из соседней комнаты, с дрожью в конечностях представлял себе ее огромное раскаленное тело, вспоминал все подробности – все складки и выпуклости розовой кожи, возбуждающий запах, раскрытый рот и влажный блеск зубов – и страдал от накатывающегося на него желания.

Теперь он старался как можно чаще появляться на кухне, надеясь на повторение опыта. Моясь в ванной, непременно оставлял дверь открытой, втайне желая, чтобы его застигли врасплох. Но все это было напрасно – Лариса не поддавалась больше ни на какие ухищрения. Она даже не разговаривала с Романом Ильичом, а, сталкиваясь с ним на кухне или в коридоре, только обжигала мрачным и насмешливым взглядом.

Иначе и быть не могло, потому что, вкусив запретного плода, Роман Ильич совершенно неожиданно оказался бессовестно обманут и сгоряча закатил скандал. Потом он раскаивался, осознав, что все можно было решить иначе, более дипломатично и к большей выгоде, но поезд уже ушел.

А произошло следующее. Наутро, измятый похмельем и страстной ночью, Роман Ильич вышел из комнаты соседки и сразу же вспомнил о долларах, которые он распускал перед Ларисой на манер павлиньего хвоста. Ведомый нехорошим предчувствием, он бросился к столу, на котором их вчера оставил. Денег не было.

Еще не веря в самое страшное, он обшарил пиджак, «дипломат» и даже заглянул в учебник терапии. Но две тысячи пропали бесследно. Сжав кулаки и выпучив глаза, он ворвался к Ларисе и потребовал вернуть деньги. Лариса, совершенно нагая, хладнокровно выслушала его и спокойно завернулась в простыню.

– Не видела я ваших денег, – не моргнув глазом, заявила она.

Роман Ильич обалдел от такой наглости и не смог удержаться. Наговорил он много лишнего, и ничего удивительного, что в конце его гневной речи Лариса презрительно скомандовала:

– Пошел вон!

Он повиновался, пообещав вернуться с милицией. Но Лариса как будто чувствовала, что в милицию он не пойдет, и вела себя на редкость спокойно. Роман Ильич, поостыв, попытался еще раз поговорить с ней, воздействуя на совесть, на жалость, на женские чувства, в конце концов. Он упирал на свое полунищенское существование, на мифических престарелых родственников, которым нужно помогать, но все было напрасно. Лариса игнорировала Романа Ильича, словно его вообще не было.

Четыкин не выдерживал – опять начинал топать ногами, грозить и стыдить. Лариса слушала, не моргнув глазом, но однажды ей, видимо, надоело, и она с раздражением сказала:

– А хоть бы и взяла! Подумаешь! А ты как думал, сморчок? Ты на себя в зеркало посмотри – кто с тобой за так трахаться будет? Да с тебя другая женщина в два раза больше взяла бы...

Такой поворот Романа Ильича ошеломил. Он не нашелся что сказать и на некоторое время от Ларисы отстал. Однако совсем скоро он вдруг понял, что к сожалению о пропавших безвозвратно деньгах примешивается нечто совсем иное. Ловя на себе отстраненные загадочные взгляды отчаянной баскетболистки, Роман Ильич ощущал сладкое замирание в груди и готов был признать, что потратился он не напрасно и что его влечет к девушке еще сильнее, чем прежде. То униженное положение, в которое он попал, придавало ситуации особенную пикантность.

Роман Ильич попробовал намекнуть Ларисе, что готов пойти на попятную, лишь бы вернуть блаженные минуты. Лариса холодно выслушала его, а потом безжалостно высмеяла:

– Ты, наверное, вообразил, что взял напрокат куклу из секс-шопа? В твоей крошечной башке не возникло даже мысли, что женщине требуется внимание и нежность! Почему бы тебе не поискать проститутку на Тверской, красавчик?

Она произнесла целую уничтожающую речь. Но это только еще больше разожгло Четыкина. В конце концов она дала ему понять, что без нового денежного взноса подкатываться к ней бесполезно. Это была уже какая-то надежда.

К сожалению, с финансами было туго. Фирма оставила пока Четыкина в покое, до выяснения обстоятельств, связанных с Ладыгиным. Заказов Роману Ильичу временно не давали.

Он доложил о разговоре с Ладыгиным Артуру. Тот выслушал все внимательнейшим образом, некоторые подробности заставил повторить.

– Ну что ж, – сказал он наконец. – Вы действовали совершенно правильно, Роман Ильич. Думаю, Ладыгин теперь призадумается. К руководству жаловаться вы, конечно, не пойдете, но Ладыгин-то об этом не знает и будет у нас пока на коротком поводке. А там что-нибудь придумаем. В принципе это нехорошо, когда в голове у посторонних роятся такие странные мысли – об эвтаназии, о заказных убийствах... Но, повторяю, в дальнейшем мы что-нибудь обязательно придумаем.

Но никакого задания Роман Ильич опять не получил, и лишь сегодня утром, после ночной смены, Артур встретил его в коридоре старого корпуса и вручил бумажку с адресом и двухграммовую ампулу с черным ободком.

– Сегодня вечером, – на ходу сказал он. – Вам повезло – удалось получить небольшую партию этого препарата. У вас не будет с ним много возни. – И он быстро пошел дальше.

Со стороны могло показаться, встретились в коридоре два просто знакомых человека, мимоходом поздоровались и разбежались. Ничего предосудительного.

Роман Ильич приехал домой и до обеда отсыпался. Соседки с утра дома не было, и это даже обрадовало Четыкина – он устал мучиться и хотел отдохнуть. Вообще этот месяц Лариса была в отпуске или на каникулах – Роман Ильич не знал, как это называется у спортсменов – и находилась дома очень часто. Можно было предположить, что отдых она проведет бурно, в шумных вечеринках, выездах на пляж, но ничего подобного не происходило. Видимо, все ее друзья и подруги разъехались кто куда, и она осталась одна.

Это давало Роману Ильичу дополнительный шанс, и он решил непременно его использовать и непременно сегодня.

Лариса вернулась после обеда домой – гремела на кухне кастрюлями, шумела водой в ванной. Когда Четыкин окончательно проснулся, она уже удалилась в свою комнату и включила магнитофон. Песни она предпочитала душевные, про любовь, и сладкие, с придыханием голоса певиц причиняли Роману Ильичу дополнительные страдания – они были обманчивы, как призывы сказочных сирен.

Ближе к вечеру стало тихо, видимо, Лариса уснула. Когда же Роман Ильич начал собираться, она проснулась и включила телевизор.

Роман Ильич тщательно повязал галстук и придал своему лицу торжественное и таинственное выражение. Сегодня он позволит себе расслабиться. Это будет стоить денег, но, в конце концов, для чего же существуют деньги! Жизнь проходит, и никто не знает, что может случиться завтра.

Роман Ильич надел пиджак и стряхнул с лацкана невидимую пылинку. Теперь он был совершенно готов к переговорам. Продолжая сохранять на лице значительную мину, он вышел в коридор и остановился возле соседской двери.

Из комнаты доносился шум работающего телевизора – развязные голоса ведущих, бессмысленный смех, аплодисменты. Роман Ильич кашлянул и постучал согнутым пальцем в дверь.

– Открыто! – послышался сердитый, слегка осипший голос Ларисы.

Роман Ильич вошел и остановился на пороге. Соседка валялась на низкой тахте. Сегодня на ней был темно-синий спортивный костюм с ослепительно белыми лампасами. Соломенного цвета волосы были перехвачены на затылке ярко-розовой тесьмой. Выражение лица у Ларисы было сердитым, из красного, припухшего носа текло – летом она умудрилась где-то простудиться. В руке у нее был полуочищенный банан, который она лениво жевала, глядя то на экран, то на неподвижную фигуру Четыкина, застывшего в дверях.

– Чего надо? – немного гнусаво произнесла она.

Роман Ильич помялся – он не знал, с чего начать.

– Вы простудились, Лариса? – сочувственно сказал он наконец. – Вам надо лечиться!

Соседка уничтожающе фыркнула и с баскетбольным шиком швырнула банановую кожуру через всю комнату, точно попав в пустую картонную коробку, стоявшую на подоконнике.

– Вот и лечили бы, доктора хреновы! – угрожающе произнесла она.

– Да, собственно, – натянуто хихикнул Четыкин, – я это и хочу вам предложить. Не возражаете, если я вечерком занесу вам лекарство? Я куплю хорошее. Сегодня у меня должны появиться деньги, – обещающе добавил он.

Расплатиться с ним должны были завтра, но он уже решил позаимствовать некоторую сумму из своего хранилища. Лариса взглянула на Романа Ильича с мрачным любопытством.

– Зачесалось, что ли? – язвительно поинтересовалась она. – Как вы мне надоели!

И она опять уставилась на экран телевизора.

Романа Ильича такая жестокая отповедь только подстегнула. Он на цыпочках приблизился к тахте и осторожно присел на край. Его рука воровато скользнула по ноге Ларисы и замерла на ее круглом колене. Девушка посмотрела на соседа тяжелым задумчивым взглядом.

– Всегда можно найти взаимопонимание! – фальшиво, но вдохновенно произнес Четыкин. – Я хочу, чтобы вы мне доверяли, Лариса!

Лариса шмыгнула носом и промолчала. Ей было скучно и тошно. Этот похотливый слизняк вызывал у нее отвращение, но она не стала бы возражать, если бы удалось вытянуть из него бабки. Деньги были постоянной проблемой – ради них можно было и потерпеть немного. Она решила пока не отпугивать Четыкина – пусть старается. По крайней мере с ним можно не опасаться подцепить что-нибудь. Медики регулярно проходят медосмотр – это Лариса знала точно.

– Доверяй, но проверяй! – ворчливо сказала она, не поворачивая головы.

Роман Ильич сразу уловил изменения в ее голосе и слегка улыбнулся.

– Меня вы можете проверить в любую минуту, Лариса! – обрадованно заверил он. – Я весь как на ладони. У меня нет никаких задних мыслей. Я расположен к вам всей душой.

– Знаю я, чем ты расположен! – убежденно заявила девушка.

Переход на «ты» Роман Ильич воспринял как хороший знак. Он порывисто вскочил и направился к двери, еще раз пообещав перед уходом:

– Часам к девяти я обязательно буду у вас!

Лариса скептически усмехнулась, но решительное «нет» не сказала. Окрыленный Роман Ильич вернулся к себе и начал собираться.

Из соображений безопасности было не совсем разумно отправляться по адресу так рано. Он доберется до «Смоленской» не позже восьми, когда будет еще совсем светло, и совсем не исключено, что он может встретить кого-то из знакомых. Но эта вероятность была скорее гипотетической, и ему еще надо было успеть купить вина, закусок и успеть вернуться домой раньше, чем Лариса уляжется спать. Впредь он будет осторожнее, но сегодня особенный день, и можно рискнуть.

Роман Ильич предусмотрительно запер дверь на ключ и полез на книжную полку за учебником терапии. На секунду мысль о том, что он бросает на ветер отложенные на черный день средства, обожгла его, точно кипяток, но Роман Ильич упрямо отогнал ее и решительно вскрыл тайник. Десять стодолларовых бумажек перекочевало во внутренний карман пиджака, а учебник отправился на свое место – во второй ряд старых, потрепанных, никому не нужных книг. Роман Ильич удовлетворенно хмыкнул – с круглой суммой в бумажнике действительно начинаешь чувствовать себя совсем по-другому. А если действовать разумно – не так, как он сглупил в прошлый раз, – можно растянуть это ощущение на достаточно долгий срок. Теперь он будет расчетливее.

Ощущение опасности, которое он раньше чувствовал постоянно, теперь как-то притупилось. Никто не тревожил его, кроме этого шебутного Ладыгина, но, кажется, ему удалось поставить горлопана на место. Смерть Зелепукина, Смирновой и Саврасова ушла в область предания, их тела уже давно гниют в земле – какие могут быть к нему претензии? А то, что он оказывает некоторые услуги фирме «Воздаяние», неизвестно даже Ладыгину. Когда удастся скопить побольше денег, он, Четыкин, постарается исчезнуть. Может быть, на самом деле уедет куда-нибудь в провинцию, найдет себе тихую женщину со сдобным, аппетитным телом и будет доживать свои дни в неге и покое. Но пока это только мечты, пока главное – работа. Ну и – Роман Ильич плотоядно ухмыльнулся, – конечно, небольшие удовольствия.

Он уложил в «дипломат» обычный набор – белый халат, фонендоскоп, аппарат для измерения давления, шприцы и – с особенной осторожностью – коробочку с ампулой, содержимое которой так быстро снимает все проблемы со здоровьем.

Роман Ильич щелкнул замками чемоданчика, вышел из комнаты и тщательно запер дверь. Он хотел еще раз заглянуть к Ларисе, но в последний момент передумал, вышел из дома и поспешил к станции метро.

Вечер был теплым и солнечным. Тяжелая густая зелень деревьев отбрасывала на тротуары длинные бархатные тени. Возле станции метро с лотков торговали крупными ослепительными яблоками. Роман Ильич чувствовал в своей душе необычный подъем и предвкушение чего-то удивительного.

Он доехал до «Павелецкой» и пересел на кольцевой маршрут – через двадцать минут он был на «Киевской» и опять пересел – на Арбатскую линию. «Смоленская» была его конечной точкой. Поднявшись на поверхность, Роман Ильич сверился с адресом и торопливо пошел по бульвару.

На часах было семь. Роман Ильич подумал, что надо будет еще поменять где-нибудь часть долларов. И еще он купит, пожалуй, хорошего коньяка. Коньяка и шоколада – это будет очень изысканно. А заплатит он этой нахальной баскетболисточке сегодня немного – долларов сто или двести. И даст понять, что аппетиты должны быть разумны и не стоит резать курицу, которая несет золотые яйца.

Роман Ильич вошел в подъезд семиэтажного дома и нажал кнопку вызова лифта. Ему повезло – кабина находилась внизу. Четыкин шагнул в распахнутую дверь и нашел кнопку с цифрой «семь». Лифт начал подниматься.

Никакого волнения Роман Ильич сейчас не испытывал. Артур объяснил, что по этому адресу проживает одинокая немощная старуха. Фирма ухаживает за ней давно, и старуха привыкла к чужим людям. А врачей, по словам Артура, она уважает больше всего на свете и верит каждому их слову. Так что никаких проблем с ней не будет. Работникам «Воздаяния» назавтра останется только вызвать врача из поликлиники, чтобы зафиксировать смерть от инфаркта.

Все складывалось как нельзя удачнее. Площадка на седьмом этаже была пуста. За дверями квартир царила тишина. Роман Ильич пугливо оглянулся по сторонам и шагнул к двери, за которой жила старуха. Палец его вдавил кнопку звонка.

Шаркающие шаги он слышал довольно отчетливо. Но открыли ему не сразу. Видимо, хозяйка изучала его в дверной «глазок». Наконец старушечий пытливый голос осведомился: «Кто там?» – и Роман Ильич как можно солиднее отрекомендовался:

– К вам из фирмы «Воздаяние», Ксения Георгиевна!

Эти слова произвели немедленное действие, и по ту сторону двери защелкали замки. Через минуту Роман Ильич увидел маленькое сморщенное личико, на котором были написаны восторг и любопытство.

– Ради бога, проходите, пожалуйста! – суетливо заговорила старуха, отступая в глубину прихожей. – Вы что же, недавно работаете? Вроде я вас раньше не видела?

Хозяйка была невысокого роста, худенькая, в простеньком черном платье, усыпанном мелким белым горохом. Двигалась она необычайно бодро, и речь ее звучала ясно и четко.

«М-да, – подумал Четыкин, – а ведь старуха, как пишется в протоколах, практически здорова. Это уже получается чистое убийство, к сожалению».

Он постарался изобразить на лице участие и сказал:

– Я, Ксения Георгиевна, врач... В фирме мне сказали, что у вас имеются жалобы на здоровье, а врачам из поликлиники вы как будто не доверяете?

Старуха всплеснула руками.

– Да чего это они вам наговорили! Как это так – не доверяю? У нас в поликлинике замечательные врачи, но ведь у меня столько болезней! Они попросту не в состоянии справиться с ними. Только залечат одну болячку – глядишь, другая вылазит. Такая уж у нас судьба, у стариков... Да вы проходите! Что ж мы в дверях-то стоим?

Она поспешно засеменила в комнаты. Роман Ильич разулся и последовал за ней.

В полутемных комнатах висел странный влажный запах. Присмотревшись, Роман Ильич заметил, что повсюду, где только есть свободное пространство, стоят горшочки с комнатными растениями – от них и исходил одуряющий сырой аромат.

«Это еще ничего, – подумал Четыкин. – Хуже было, если бы старуха держала в доме кошек».

Однако его удивило, что некоторые растения прикрыты пирамидками, любовно и аккуратно склеенными из тонкого картона. Он не удержался и спросил у хозяйки, что это значит.

– Как? Вы не знаете о силе пирамид?! – изумилась старуха, панически округляя глаза. – Ну вам, доктору, стыдно! Это же широко известный научный факт!

– Видимо, когда я учился, наука еще не дошла до этого, – пробормотал Роман Ильич.

– Пирамида собирает энергию, идущую из космоса, и накапливает ее, – назидательно произнесла Ксения Георгиевна. – Все живое, помещенное в пирамиду, заряжается этой энергией. Полюбуйтесь на мои растения! Где вы увидите такие роскошные, здоровые экземпляры? А все потому, что я ежедневно накрываю их на два-три часа пирамидами! Понимаете теперь? – торжествующе закончила она.

– Теперь понимаю, – буркнул Роман Ильич, прикидывая, как бы с растительной темы перейти на разговор о здоровье. – Ну а сами, часом, не пробовали накрыться пирамидой?

Старуха сокрушенно покачала головой.

– Мне такую большую не сделать, – сказала она. – Силы уже не те. А здесь ведь картоном не обойтись! Материал нужен соответствующий, крепления... Вот если бы государство организовало для нас, для старых людей... Ведь тут нет ничего сложного, правда? – Она огорченно махнула сухонькой ладошкой. – Но никому мы теперь не нужны!

– Ну зачем же так печально? – вежливо сказал Четыкин. – Вот, например, фирма же о вас заботится...

– Это верно! – живо подхватила Ксения Георгиевна. – Очень, очень замечательные молодые люди! Такие почтительные, услужливые... Теперь это редкость. Ничего плохого о них не скажу. Очень я ими довольна. Но скажу вам по секрету... – Она поманила Четыкина к себе и, когда он наклонился к ее лицу, отчаянно прошептала прямо в ухо: – Я подписала им свою квартиру!

Она тут же отпрянула и посмотрела на Романа Ильича с веселым ужасом.

– Вы скажете – с ума сошла старуха? – продолжала Ксения Георгиевна. – Но посудите сами – живу я одиноко. Случись чего – стакан воды подать некому. А тут пожалуйста – и за продуктами сходят, и в доме приберут. Правда, в последнее время ко мне реже стали наведываться... – не слишком уверенно призналась она. – Говорят, работы много, а штаты им не расширяют... Ну, я из положения выхожу – когда сосед сходит, да и саму ноги еще, слава богу, носят...

– А все-таки здоровье пошаливает? – нетерпеливо спросил Четыкин, которому наскучила болтовня старухи. – Жалобы есть какие-то?

Ксения Георгиевна презрительно поджала губы.

– Да помню! – заявила она. – Разве в наши годы можно без жалоб? И голова вот кружится, и к сердцу подкатывает, и в животе иной раз будто огнем горит! Да вы сами увидите... – Она сделала движение, словно собиралась раздеваться для осмотра. – Кстати, доктор, я такая невежливая! Даже не спросила, как вас зовут!

– Иван Иванович! – сказал Четыкин, который почему-то остерегся назвать свое подлинное имя. – Вы, пожалуй, снимайте платье, а я пока приготовлю некоторые медикаменты.

Он поставил на стол чемоданчик, раскрыл его и быстро выложил на стол все необходимое – аппарат, фонендоскоп, шприцы, спирт и коробочку с заветной ампулой. На поверхностный осмотр он отводил себе не более полутора минут – с болтливой старухой и так потеряна куча времени. Когда она оденется, он сделает укол и уйдет. Он сделал бы его и без осмотра, но это выглядело бы слишком подозрительно, придется пойти на эту уступку.

Еще Роман Ильич подумал, стоит ли облачаться в белый халат и терять драгоценные минуты – кажется, хозяйка и так нисколько не сомневается в его праве вмешиваться в работу ее организма. Четыкин решил обойтись на этот раз без маскарада.

– Вы не могли бы чуть-чуть побыстрее, – мягко сказал он Ксении Георгиевне, которая еще копалась со своими застежками. – У меня на сегодняшний вечер запланировано еще два визита...

– Да-да! Я могла бы! – заверила старуха, еще больше путаясь в своих незамысловатых одеждах.

Роман Ильич досадливо поморщился. И в этот момент в прихожей задребезжал звонок. Четыкин ощутил внезапную болезненную судорогу, пронзившую его с головы до пят – словно он коснулся оголенных электрических проводов. Голова его инстинктивно дернулась – глаза уставились в темноту прихожей, высматривая опасность.

Старуха нисколько не удивилась неожиданному звонку и, слава богу, не заметила замешательства Романа Ильича. Она бросила возиться с платьем и суетливо сорвалась с места, заговорщицки шепнув Четыкину:

– Одну секундочку, доктор! Это мой сосед! Я просила его зайти ко мне, как только он соберется в магазин... Он должен взять мне хлеба и упаковочку кефира! Это секундное дело. Я сейчас!

Роман Ильич не успел возразить, как она буквально пулей вылетела из комнаты. В следующую секунду раздался щелчок отпираемого замка.

Четыкин занервничал и приуныл – теперь придется дожидаться, когда этот неведомый благодетель вернется с кефиром, иначе может подняться переполох. И, разумеется, нужно всеми силами избегать встречи с этим неожиданным свидетелем. До сих пор Роман Ильич был просто тенью, безликой и бесплотной, и в этом качестве собирался пребывать и далее. Впрочем, он сильно надеялся, что сосед остережется заходить в квартиру – от словоохотливой старухи не так-то просто вырваться.

Однако действительность преподнесла Роману Ильичу весьма неожиданный и даже убийственный сюрприз. Сначала неясное бормотание голосов в коридоре сделалось громче и отчетливее, а потом Четыкин услышал звук уверенных мужских шагов, которые неумолимо приближались. Роман Ильич покрылся холодным потом и с тревогой обернулся к дверям. На пороге стоял Ладыгин.

В первую секунду он не узнал Четыкина. А когда узнал, то потерял дар речи. Рот его беззвучно раскрылся, а брови поползли вверх.

Первой отчаянной мыслью Романа Ильича было – немедленно коллегу убить. Но у него не было никаких шансов против молодого и тренированного Ладыгина. Оставалось одно – бежать. Онемевшими руками он потянулся к лежавшему на столе чемоданчику.

А ничего не подозревающая Ксения Георгиевна щебетала чрезвычайно довольным голосом:

– Вот, Володечка, разреши тебе представить! Твой коллега! Тоже врач – Иван Иваныч. Его ко мне та самая фирма прислала – помнишь, я тебе рассказывала... Очень заботливые люди! Вы непременно должны познакомиться с Иваном Ивановичем...

Ладыгин, кажется, пришел наконец в себя. Взгляд его прояснился и сделался насмешливым и жестким.

– Значит, Иван Иваныч... – сказал он, делая шаг вперед. – И давно работаете в этой фирме, Иван Иванович?

Четыкин инстинктивно попятился и ничего не ответил. Он понимал, что нужно как-то выкручиваться, но в голову не приходило ни одной мысли, а пересохший язык прилип к нёбу. До Ксении Георгиевны начало наконец доходить, что происходит что-то неладное, и она, замолчав, уставилась на обоих врачей глазами, полными непонимания.

– Что же вы молчите, Иван Иваныч? – с любопытством спросил Ладыгин. – Вам нехорошо? Как говорится: врачу, исцелися сам?

Четыкин смотрел на него замороженными глазами, как кролик на удава, и не мог пошевелиться.

– Что случилось, Володя? – воскликнула озадаченная Ксения Георгиевна. – Зачем вы напугали Ивана Иваныча?

– Я, Ксения Георгиевна, его не пугал, – добродушно пояснил Ладыгин. – Это он сам чего-то напугался... Вот я и пытаюсь выяснить, чего он испугался. И, кстати, – сказал он, оборачиваясь к старухе, – никакой он не Иван Иваныч, а Роман Ильич из нашей больницы...

Четыкин не мог дальше сдерживаться. Охваченный ужасом в ожидании неминуемого разоблачения, он понял, что должен немедленно бежать.

С прытью, которой он сам от себя не ожидал, Четыкин нырнул мимо Ладыгина в коридор, подхватил свои туфли и выскочил на лестничную площадку. Лифт он вызывать не стал, а опрометью бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через пять ступенек. Никто его не преследовал. На площадке первого этажа Роман Ильич наконец обулся и торопливо вышел на улицу. Ноги сами понесли его к станции метро. Ему хотелось поскорее спрятаться, забиться в спасительную нору, закрыть глаза и заткнуть уши.

Прежде он не раз представлял себе, как может попасться во время выполнения задания, был отчасти даже готов к этому. Но то, что произошло сегодня, вообразить было невозможно. Это было какое-то чудовищное нагромождение совпадений за пределами здравого смысла. Однако надо было жить дальше. Надо было как-то выкручиваться. Спустившись в подземелье метро и забившись в дальний конец вагона, Четыкин попытался сосредоточиться и сообразить, чем ему может грозить сегодняшний прокол.

Преступления он никакого не совершал. У Ладыгина в распоряжении опять одни догадки и подозрения. Вряд ли он рискнет сунуться с такой ненадежной информацией в милицию. Но дальнейшая деятельность как самого Романа Ильича, так и фирмы «Воздаяние» в целом находится теперь под большим вопросом. Руководство может не простить ему такого промаха. Неожиданно Четыкин вспомнил, что оставил на столе у Ксении Георгиевны ампулу с секретным препаратом, и даже застонал от ужаса. Стоявший рядом с ним небритый толстомордый парень в промокшей от пота рубахе дохнул на него ароматом перегоревшего пива и спросил:

– Чего такое? Тебе плохо, отец?

Четыкин отрицательно помотал головой и стал пробиваться к выходу. Чужое внимание было ему сейчас совершенно невыносимо. Теперь его ни за что не простят! Нужно бежать! Нужно срочно снять где-то квартиру. Да что там квартира! Он забыл про Артура. Придется бросить работу. И все это как снег на голову.

Роман Ильич выскочил на «Павелецкой» и заметался по перрону. Он чувствовал себя как волк, загнанный за красные флажки. Он не находил выхода. И зачем он погнался за этими грязными деньгами! Прежняя спокойная и скучная жизнь показалась ему сейчас раем. Совершенно потерянный, он стоял у края перрона и пропускал один поезд за другим. На мгновение у него мелькнула спасительная мысль: а не броситься ли вниз, на стальные рельсы, чтобы разом покончить со всеми страхами? Но жизнелюбивая натура все-таки взяла верх.

Обдумав все варианты, он выбрал самый простой. Завтра же он явится в больницу и во всем признается Артуру. Он не виноват – в такой ситуации сплоховал бы любой. Артур должен его понять. Ну а если не поймет, значит, такая у него судьба. С судьбой бороться бесполезно.

Приняв решение, Роман Ильич немного успокоился. Но чтобы окончательно снять напряжение перед тем, как явиться домой, купил в магазине бутылку коньяка и шоколад. Вспомнив, кому предназначался этот шоколад вначале, Роман Ильич мстительно усмехнулся. «Ничего ты, девочка, сегодня не получишь, никакого лекарства! Наука утверждает, что у мужчин, испытывающих сильные стрессы, резко снижается потенция. Наука не ошиблась. Ты мне уже не нужна, – подумал Четыкин, – отложим наши отношения до лучших времен».

Однако вкусить коньяка ему было не суждено. Едва он открыл дверь в квартиру, зазвонил телефон. Посмотрев на аппарат с испугом, Роман Ильич снял трубку, все-таки надеясь, что к телефону попросят Ларису. Но услышал он голос Артура, требовательный и бодрый.

– У вас все в порядке? – спросил Артур.

– К сожалению, у меня все совсем не в порядке, – упавшим голосом сообщил Четыкин.

Артур несколько секунд молчал, а потом категорически сказал:

– В таком случае немедленно садитесь на метро и поезжайте на «Таганскую». Я буду вас ждать на углу Гончарной улицы и Гончарного переулка, нетрудно запомнить. И поторапливайтесь, это в ваших интересах!

* * *

Всю последнюю ночь мне не удалось сомкнуть глаз. Ксения Георгиевна, сообразив наконец, в какую неприятную переделку она попала, перепугалась страшно и даже думать не хотела оставаться одна в квартире. Чтобы успокоить старуху, мне пришлось ночевать у нее. Но диван, который был предоставлен в мое распоряжение, оказался слишком коротким, и я поджимал ноги, чтобы как-то на нем уместиться. К тому же Ксения Георгиевна каждые пять минут взывала из темноты:

– Володя, вы не спите? – И начинала в сотый раз пытать меня относительно дальнейшей своей судьбы. Она была по-настоящему встревожена.

Что я мог ответить? Многое мне самому непонятно. Чтобы ответить точнее, стоило бы провести экспертизу содержимого той странной ампулы, которую впопыхах оставил мой коллега Четыкин. Ампула была без единой надписи, но с черным ободком – причем, как мне показалось, ободок как бы находился внутри самого стекла. Следовало полагать, что и содержимое ампулы особенное. Наверное, Четыкин дорого бы дал, чтобы вернуть ее. И я не исключал, что кто-то может попытаться проделать это ночью. Подобное предположение тоже было причиной моей бессонницы.

Однако до утра ничего не произошло. Мы без конца обсуждали дальнейшие действия Ксении Георгиевны и сошлись на том, что она немедленно напишет заявление, в котором потребует от фирмы «Воздаяние» вернуть ей дарственную на квартиру, а я это заявление доставлю по назначению и прослежу, чтобы оно было полностью удовлетворено. Большего, как я полагал, сделать пока невозможно. Четыкина я упустил, да еще имел глупость оставить на ампуле отпечатки своих пальцев.

Я чувствовал, что вплотную подошел к большой и страшной тайне, но как подступиться к ней, не понимал. Пожалуй, пришла пора навестить Чехова – в порядке активного патронажа, так сказать. Проверить, как проходит реабилитация и насколько строго соблюдает пациент диету. А параллельно подбросить загадочную ампулу Марине – пусть проведет экспертизу.

Конечно, заявление Ксении Георгиевны спугнет этих негодяев и заставит их притихнуть на время, но они после ошибки Четыкина, наверное, уже и так настороже. Вряд ли я сильно испорчу ситуацию. Зато есть возможность пробудить их активность и заставить охотиться за мной. Если они решат, что им противостоит идеалист-одиночка, у них наверняка появится искушение разделаться со мной. Чехов должен подсказать, как обернуть такое положение в нашу пользу.

С Ксении Георгиевны я взял торжественное обещание, что она ни за что и никому, кроме меня, не будет открывать дверь и даже на секунду не будет покидать пределы квартиры.

– Это очень серьезно, – мрачно заявил я. – Вы же не хотите оставить ваши растения сиротами?

Ксения Георгиевна всхлипнула и вытерла глаза краешком носового платка.

– Рано или поздно это все равно случится, Володечка! – жалобно сказала она. – Но, конечно, не хотелось бы, чтобы это произошло уже завтра...

– Если послушаете меня, все будет в порядке! – заверил я Ксению Георгиевну. – Мы еще утрем нос этой вашей фирме. Вот увидите, их название еще окажется для них грозным пророчеством!

Обнадежив таким образом старуху, я отправился на работу. В кармане у меня лежала обернутая и заключенная в алюминиевый футляр из-под сигары ампула, а под мышкой я сжимал папку с двумя заявлениями. Одно было подписано Ксенией Георгиевной, а в другом я просил у заведующего отделением отпуск на один день. Я полагал, что Макаров не должен отказать мне в таком пустяке. Он и не отказал. Приняв у меня заявление, он быстро пробежал его глазами и тут же вернул. Взгляд его, брошенный затем на меня, был очень серьезен.

– Знаешь, посиди пока у меня в кабинете, – сочувственно произнес он. – Я сейчас проведу пятиминутку и займусь тобой. Никуда не уходи!

Я пожал плечами и пошел в его кабинет. Там я бросил заявление Макарову на стол и развалился в кресле, рассеянно глядя в окно.

После неудачной экскурсии в «Камелию» отношения между мной и Макаровым сделались довольно натянутыми. Его попытку вернуться к разговору о скандальных фотографиях я пресек в корне, заметив, что меня это не интересует.

– Но пойми, что, если у руководства возникнут претензии, теперь я не сумею отстоять тебя! – воскликнул он с отчаянием.

– Но мы же были в клубе вместе, – резонно сказал я. – Почему нужно отстаивать именно меня?

– Потому что тебе не повезло, – категорически ответил Макаров. – Важно не то, каким ты видишь себя, а то, каким тебя видят другие...

– Я придерживаюсь иного мнения!

Иногда мне удается тоже быть категоричным.

– К сожалению, твое мнение сейчас непопулярно, – покачал головой Макаров. – Будет очень обидно, если тебе придется уйти. Я очень высоко тебя ценю.

Несмотря на то что он, по сути дела, подложил мне свинью, Макаров держался весьма уверенно и с обычным достоинством, словно это я был извращенцем и завсегдатаем злачных мест. В народе про таких говорят – как с гуся вода.

– Да, Игорь Станиславович, представляю, до чего тебе будет обидно! – ехидно сказал я.

Макаров ничего мне тогда больше не ответил, но взгляд его мудрых ласковых глаз был очень печален.

Сегодняшняя пятиминутка продолжалась больше четверти часа. Наконец появился озабоченный Макаров. Он поставил кресло напротив меня, уселся и, посмотрев прямо в глаза, сказал:

– Ну, выкладывай, что у тебя стряслось! Надеюсь, это не связано с тем случаем? Я зондировал, кстати, почву – эти дурацкие фотографии пока нигде не появлялись.

Я махнул рукой.

– Нет-нет, никакого отношения к твоему клубу это не имеет! – сказал я. – Просто мне нужно срочно уладить кое-какие дела. Мне понадобится всего один день. Может отделение обойтись без меня один день?

– Может быть, я могу чем-то помочь? – проникновенно спросил Макаров.

– Не беспокойся, Игорь Станиславович, я справлюсь сам, – ответил я. – Мне только нужно, чтобы ты подписал заявление.

– Это не проблема, – отмахнулся Макаров. – Разумеется, я его подпишу. Но ты ничего от меня не скрываешь? Если дело все-таки связано с «Камелией», без моей помощи тебе не обойтись...

– Я же сказал! – с досадой произнес я. – Никакой помощи мне не требуется. Мои дела сугубо личного свойства.

– Ну хорошо! – сказал Макаров, вставая. – На сегодня ты свободен. Желаю удачи!

– Заявление на столе, – напомнил я и вышел из кабинета, сжимая под мышкой папку со вторым заявлением.

Я еще не успел покинуть отделение, как меня догнала медсестра и, наморщив юный лобик, протараторила:

– Владимир Сергеевич, сейчас позвонили из архива и велели срочно зайти! А то, сказали, у вас будут большие неприятности!

– Постой! – ошарашенно сказал я. – Какие неприятности? У меня нет никаких дел с архивом! Да кто звонил?

Я попытался удержать девушку за рукав.

Она ловко увернулась, рассмеялась и крикнула на бегу:

– Ничего не знаю, Владимир Сергеевич! Что мне сказали, то и передала. Сами все узнаете!

Я сделал недоуменное лицо и почесал в затылке. Уже несколько лет я и не думал обращаться в архив. Не был там ничего должен. Из чего могли возникнуть неприятности – непонятно. Но такая уж у меня судьба – если пошли неприятности, то я получаю по полной программе. Исходя из этого, я решил в архив заглянуть, хотя мне очень не хотелось терять время.

Архив находился в подвале, в лабиринте бетонных коридоров, между складом технического оборудования и убежищем, предназначенным на случай мировой войны. Жизнь сотрудников архива протекала без солнечного света, в пыли и тесноте, отчего у них выработался характер желчный и неуступчивый. Надземных обитателей они откровенно не любили.

Я спустился по серой каменной лестнице и открыл тяжелую скрипучую дверь. На меня пахнуло запахом карбида и жженых электродов. Несколько сумрачных сварщиков вяло переругивались возле обрезанных стояков. На меня они посмотрели без всякого интереса.

Я пошел по коридору мимо ряда запертых дверей с двузначными номерами. Что находилось за этими дверями, было известно, наверное, только заместителю по хозяйственной части. В конце концов на повороте появились стрелки с надписями «Виварий», «Техоборудование», «Архив». В направлении, указанном последней стрелкой, я и двинулся.

В подвале было сухо и достаточно светло – путь освещала цепочка электрических ламп, заключенных в стеклянные толстостенные плафоны. Мои шаги разносились под гулкими каменными сводами.

Я прошел до следующего поворота и, согласно указанию стрелки, свернул налево. Здесь уже совсем не было слышно голосов переругивающихся работников. Я шел один среди глухих стен, и впечатление было такое, что, кроме меня, в этом лабиринте нет ни одной живой души.

Когда я добрался до середины коридора, внезапно погас свет. Меня это неприятно удивило. Человек я некурящий и не имею привычки носить с собой ни спичек, ни зажигалки. В случае чего, мне пришлось бы пробираться на ощупь.

Однако свет погас не везде – впереди, где меня ждал новый поворот, лампы горели. Правда, полной уверенности, что они будут гореть и дальше, не было, и я оглянулся, словно надеялся увидеть виновника этого безобразия. Позади меня была кромешная темнота.

Все-таки был прямой резон добраться до архива – возможно, к моему возвращению свет уже включат. Я снова пошел вперед.

Но не успел пройти и двух-трех шагов, как за спиной в глубине коридора трижды раздался странный звук, будто кто-то запустил в стену маленьким резиновым мячиком – буц! буц! буц! Одновременно что-то противно взвизгнуло у меня над ухом, обдав лицо коротким горячим дыханием.

В первую секунду я ничего не понял и остановился, обернувшись на звук. Едва я это сделал, как мячик запрыгал снова, лихорадочно ударяясь о темноту. Внезапно до меня дошло, что означает этот звук, и я, не раздумывая, бросился на каменный пол. Стрелок успел сменить угол прицела, и одна пуля, врезавшись чуть ли не перед моим носом в пол, срикошетила от него с жалобным тоном и ушла куда-то вбок.

Затем наступила пауза. До меня дошло, что я не слышал до сих пор звука выброшенных гильз. Стреляли, похоже, из револьвера. Теперь обойма закончилась, и у стрелявших возникнут серьезные проблемы с перезарядкой. Сообразив это, я поспешно вскочил и бросился в темноту. Однако нападавший и не думал ничего перезаряжать. Удовлетворившись достигнутым, он попросту исчез. Сгоряча пробежав по темному коридору в надежде поймать этого мерзавца, я быстро опомнился и поспешил вернуться ко входу в подвал. В кромешном мраке у меня не было никаких шансов – гораздо больше была вероятность схлопотать пулю.

Я и так ждал ее – каждую секунду, пока пробирался вдоль холодной стены на освещенное место. Но ничего не произошло. Видимо, стрелок решил не искушать судьбу. Я вновь оказался в коридоре, где возились с трубами рабочие. От мысли, что кто-то из них только что гонялся за мной с револьвером, я был далек и лишь поинтересовался у них, не выходил ли кто сейчас из подвала.

Один из рабочих – высокий парень с жесткими татарскими скулами и неприятной ухмылкой на тонких губах – ответил врастяжку:

– Как же, проходили тут... Ельцин с Чубайсом проходили...

Видимо, он был в компании записным остряком. Сварщики сдержанно посмеялись и больше не обращали на меня внимания. Поняв, что толку от них не добьешься, я поспешил в отделение и из ординаторской позвонил в архив.

– Это Ладыгин из терапии, – представился я. – По какому делу вы просили меня зайти в архив?

На другом конце провода помолчали, а потом надменно спросили:

– Кто говорит?

– Ладыгин! – нетерпеливо повторил я. – Мне передали, что меня просили зайти в архив!

– Кто передал? – сурово осведомились архивные крысы. – Зачем зайти?

– Это я у вас хочу спросить – зачем?! – в раздражении заорал я.

– Ничего не знаю! – отрезали на другом конце провода. – Спрашивайте у того, кто вам передал!

Я бросил трубку и побежал разыскивать медсестру, которая устроила мне этот маленький сюрприз. Она готовила в процедурной систему. Когда я влетел туда, взбудораженный, в испачканном костюме, она с изумлением покосилась на меня и негромко сказала:

– Владимир Сергеевич! Без халата! Игорь Станиславович увидит – будет скандал...

– Подожди! – отмахнулся я. – Ну-ка подумай хорошенько, кто просил зайти меня в архив? Ты не узнала, чей это голос? Ты не слышала его раньше?

Медсестра посмотрела на меня с еще большим удивлением и пожала плечами.

– Понятия не имею, кто это был, – ответила она виновато. – Какой-то мужчина... А что случилось, Владимир Сергеевич?

В ответ я только поморщился и выскочил в коридор, где почти сразу столкнулся с Макаровым, который в компании молодого ординатора куда-то решительно шагал, сунув руки в карманы белоснежного халата и сурово сдвинув брови. Ординатор что-то доказывал ему на ходу, просительно заглядывая Макарову в глаза. Я надеялся, что на меня не обратят внимания, и собирался уже прошмыгнуть мимо, но Макаров резко остановился и придержал меня за плечо.

– Ты чего мечешься? – участливо спросил он. – Почему до сих пор не ушел? Что-то забыл?

– Д-да... Проездной на метро... – соврал я, чтобы побыстрее отделаться.

– Ты его в процедурной забыл? – поднял брови Макаров.

– Нет, просто я напомнил Тане, чтобы она ввела больному Гаврилову двойную дозу никотинки... – продолжал фантазировать я.

Макаров покачал головой и, кажется, мне не поверил. Тем не менее он оставил меня в покое и вновь сосредоточился на признаниях молодого ординатора. Мне же совершенно не хотелось посвящать кого бы то ни было в подробности моих неприятностей, а Макарова после случая в «Камелии» – особенно.

Кое-как почистив в ординаторской костюм и вымыв руки, я отправился по своим делам. Когда я шагал по дорожке к пропускному пункту, в голову мне пришла мысль, что довериться я не могу ни одному человеку в клинике. Вся система больничных отношений была построена на страхе потерять место, на соображениях карьерного роста, на правиле не выносить сор из избы. В принципе это не мешало основному делу и в условиях обыденной трудовой жизни ничем не проявлялось. Но в экстремальных обстоятельствах разобщенность между сотрудниками становилась очевидной.

На проходной я задал единственный вопрос – не появлялся ли сегодня в больнице врач Четыкин. Старший охранник долго глядел на меня, морща загорелый лоб, а потом сдался и сказал:

– Ну-ка, напомни, кто такой... Чего-то фамилия вроде незнакомая...

Я обрисовал портрет Четыкина, и мужественное лицо охранника просияло.

– Вот! Теперь вспомнил! Такой точно был!

– А обратно он еще не выходил?

– Еще не выходил! – подтвердил охранник. – Если только с машиной какой уехал? Мы отъезжающие машины не проверяем, если только это не частники... Но у нас известно, какие частники! Не больно-то их проверишь, правильно? Вот если только он с кем-нибудь уехал, а так нет – не выходил.

Все сходилось – у Четыкина не было сегодня дежурства, и ему незачем было появляться в клинике. Но он появился, чтобы застрелить меня. Задумано было интересно, но, видимо, Роман Ильич мало тренировался и у него дрожали руки. Револьвер с полным барабаном и глушителем оказался слишком тяжел.

Я не стал дожидаться Четыкина на проходной. Во-первых, вероятность того, что он появится с оружием, была крайне мала, во-вторых, неизвестно, когда он появится, а самое главное, мне не было никакого смысла с ним сейчас встречаться – отношения между нами были окончательно определены, и мне оставалось теперь только придумать, как поймать Романа Ильича с поличным. А ему – как поскорее отправить меня на тот свет.

Не думаю, что в подвале за мной охотился посторонний человек. По моему глубокому убеждению, Четыкин не мог решиться доложить о провале своим хозяевам – у него попросту не хватило бы для этого смелости. Он будет изо всех сил пытаться уничтожить меня своими силами, а если в ближайшие два-три дня у него это не получится – не выдержит и сбежит из Москвы. Так подсказывала мне интуиция, но я допускал некоторую возможность, что события развиваются совсем по иному, неизвестному мне сценарию. На это указывало, в частности, наличие тяжелого револьвера с глушителем. Конечно, в наше время при желании можно купить даже танк, но все-таки трудно представить себе Четыкина, выискивающего на черном рынке набор киллера.

Итак, предоставив пока Четыкина его судьбе, я поехал к Марине, надеясь ее уговорить взять на экспертизу загадочную ампулу. Марина была в отпуске, но никуда не поехала и коротала дни в Москве.

– Глупо куда-то ехать одной, – сказала она по этому поводу. – Женщине нужен спутник. Вот дождусь, когда моему спутнику начнут давать летом отпуска, и буду выезжать. Боюсь, что к тому времени вопрос отпусков отпадет сам собой, потому что это уже будет пенсионный возраст...

Марина встретила меня, облаченная в белый купальный халат. Мокрые волосы были закручены полотенцем. Свежее розовое лицо без следов косметики и ясные глаза свидетельствовали о том, что она только что приняла душ и собирается провести день без забот и угрызений совести.

Однако, как только я появился на пороге ее квартиры, лицо Марины заметно помрачнело.

– Та-а-ак! – произнесла она задумчиво. – У тебя что-то стряслось!

– Ну уж, стряслось! – бодро ответил я. – Просто хочу попросить тебя об одолжении.

И я прямо с порога выложил ей свежие новости о гражданине Четыкине, умолчав лишь о бесшумной стрельбе в подвале. Настроение Марины падало на глазах.

– О господи! – с отчаянием сказала она. – У меня такое ощущение, будто все это происходит во сне... На улице лето, птицы поют, люди едут за город жарить шашлыки... И тут врываешься ты и начинаешь бормотать о каких-то зловещих убийцах, о тайных организациях... Ты похож на шамана... И о каком же одолжении ты собираешься меня попросить?

Я сделал загадочное лицо и вытащил из кармана алюминиевый футляр.

– В этой штуке лежит ампула, с которой Четыкин заявился к моей соседке. У меня серьезные подозрения, что ампула содержит какой-то яд. Я хотел попросить тебя провести экспертизу.

Марина бросила на меня уничтожающий взгляд и, не говоря ни слова, ушла в комнату. Последовав за ней, я застал ее сидящей на диване с сигаретой в зубах. Курила Марина только в минуты крайнего раздражения.

– Тебя смущает моя просьба? – сказал я.

– И даже очень! – отрезала Марина, стряхивая пепел на пол. – Мне нужно куда-то бежать, беспокоить людей, заставлять их возиться с отравой, а ради чего? Ты можешь доказать, что ампула принадлежала Четыкину? Что он собирался с ее помощью отправить на тот свет твою соседку? Что он работает на эту самую фирму, наконец? Да ты не сумеешь даже доказать, что он был у Ксении Георгиевны в квартире!

– Сумею! – упрямо заявил я. – Но сначала я должен быть уверен, что в ампуле находится яд, а не вода.

Марина поискала глазами, куда бы выбросить сигарету – пепельниц в ее доме не водилось, – и отправила ее наконец в вазу для цветов.

– Вот что я тебе скажу! – решительно заговорила она. – Сначала сумей доказать, а потом уж, так и быть, я займусь твоей ампулой! В конце концов, у меня отпуск и я хочу забыть обо всем на свете! Меня тошнит от криминалистики и от разговоров о преступном мире!

Марина говорила совершенно серьезно, и я не решился настаивать, тем более что в ее словах был определенный резон. Я аккуратно положил футляр с ампулой на стол и предупредил:

– И все-таки пусть она полежит у тебя. Если появится желание, ты всегда сможешь ею заняться. А я сейчас убегаю – у меня масса дел. И, кстати, в ближайшие дни мы не будем встречаться из-за соображений безопасности. Я не хочу, чтобы к тебе опять вломились посторонние люди с пистолетами под мышкой...

– Ты это серьезно? – подозрительно спросила Марина.

– К сожалению, да, – покаянно сказал я. – Не хотел тебе говорить, но в меня сегодня уже стреляли. Поэтому нам надо держаться подальше друг от друга.

Марина проворно спрыгнула с дивана и вцепилась в мой пиджак.

– Ты... Ты – сумасшедший! – задыхаясь, проговорила она. – Если с тобой что-то случится...

Я взял в ладони ее лицо и осторожно поцеловал в горячие, слегка пахнущие горьким табачным дымом губы. Тревога, мелькнувшая в ее глазах, наполнила мою душу эгоистическим удовлетворением.

– Прости, что напугал тебя, – пробормотал я. – Но все будет хорошо, вот увидишь. Они почти у меня в руках. И, как видишь, они совсем не умеют стрелять.

Марина в сердцах толкнула меня в грудь и сказала:

– В общем, отпуск мой окончательно испорчен! Ладно уж, герой-одиночка! Ступай! Глаза бы мои на тебя не глядели!

Я виновато пожал плечами и пошел к выходу. Марина догнала меня уже в дверях и спросила:

– Как мне хотя бы узнать, что ты еще жив? Можно звонить тебе на работу?

– Ты знаешь, – ответил я, подумав, – лучше не стоит. Я сам тебе позвоню.

И я поскорее ушел, несмотря на то что мне очень хотелось остаться. Но меня ждала насмерть перепуганная старуха и ее неотложные дела.

Следующим человеком, которому я нанес неожиданный визит, был Юрий Николаевич Чехов. Памятуя о его склонности к домоседству, я рассчитывал застать его на месте.

Чехов жил на пересечении улиц Гончарова и Добролюбова. Конечно, было бы эффектнее, если бы он жил на улице Чехова, но, кажется, в Москве, к сожалению, такой улицы уже нет.

Высоко карабкаться не пришлось – квартира располагалась на втором этаже. Массивная стальная дверь фабричной выделки произвела на меня большое впечатление. Если бы я был квартирным вором, я заинтересовался бы этой дверью в первую очередь – она сама стоила бешеных денег.

Когда я позвонил – за дверью лязгнуло железо и загремели цепи. Нажатием на кнопку я словно привел в действие какой-то мощный механизм. Впрочем, далее ничего особенного не произошло – просто дверь немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянуло немного помятое мясистое лицо полковника в отставке. Припухшие мрачные глазки его не обещали звонившему ничего доброго, потому что, похоже, звонок прервал дневной сон Юрия Николаевича. Я уже приготовился к разносу, но тут лицо Чехова волшебным образом просияло и украсилось радостной ухмылкой.

– Ба! Кого я вижу! – завопил он и распахнул дверь настежь. – Милости просим! А я думал, что теперь до следующей госпитализации не увидимся... – Похлопывая меня по плечу, Юрий Николаевич втащил меня в прихожую и сказал таинственным голосом: – Я ведь, не поверите, строго следую вашим указаниям. Честное слово! С тех пор как выписался – ни грамма! И знаете, к сожалению, замечаю, что пока ваша теория оправдывается. Но сейчас-то – за встречу, а? Непременно, да?

– Юрий Николаевич, – сказал я серьезно, – сейчас ничего не получится.

Чехов посмотрел на меня пристальным и проницательным взглядом, подтянул домашние шаровары и совсем другим тоном поинтересовался:

– Нарыли чего-нибудь, Владимир Сергеевич? Угадал?

Я молча кивнул. Чехов жестом пригласил меня в комнату. Я пошел за ним, с любопытством оглядываясь по сторонам. Обстановка в квартире была довольно экстравагантной, но, по-моему, нисколько не соответствующей характеру хозяина. В прихожей меня поразил светильник из асимметричных металлических трубок, свесившийся с потолка на стальной штанге, и зеркало, занимавшее все пространство стены.

Комната, в которую мы прошли, представляла собой и вовсе удивительное зрелище – она была вся залита белым пластиком – от пола до потолка. В этом режущем глаз пространстве как бы плавали несколько черных кожаных кресел на изящных металлических станинах. Такой контраст впечатлял, но от понятий домашнего уюта это было, пожалуй, далековато.

Чехов, кажется, ощущал то же самое, потому что он тут же, словно извиняясь, сказал со вздохом:

– Это все жена... Вот эта операционная является, по ее замыслу, гостиной. Есть еще кабинет, в котором она занимается клиентурой – но это святое. Ну, разумеется, спальня... Так что предлагаю перейти на кухню. По русскому обычаю. Там как-то уютнее.

Действительно, там было достаточно уютно, но кухонный гарнитур был из настоящего дерева и стоил бешеных денег. Я на такой кухне чувствовал себя как в музее – здесь хотелось вести себя сдержанно и чинно пить чай из прозрачного фарфора.

Я осторожно присел на стул и, положив перед собой папку с заявлением, принялся докладывать Чехову обо всем, что случилось со мной и Четыкиным за то время, что Юрий Николаевич сидел на диете.

Чехов выслушал мою повесть невозмутимо, а потом осуждающе заметил:

– Вы сделали большую глупость, что не пришли ко мне в тот же вечер. А они сделали большую глупость, что в вас стреляли. Если бы вас убили, я рано или поздно об этом бы узнал и вашему Четыкину не поздоровилось бы – я здорово умею выбивать показания. Но, конечно, им не было известно, что я кое о чем осведомлен. Это их извиняет. И что вы собираетесь теперь делать?

– Прежде всего изъять у фирмы дарственную Ксении Георгиевны. Пока бумага у них, старушке угрожает опасность.

Юрий Николаевич покачал головой:

– Ну что ж, может быть, вы и правы. Пожалуй, я поеду с вами. Любопытно взглянуть на это осиное гнездо. Кстати, знаете, что я думаю? Дарственную они вам отдадут. Но следом постараются вас поскорее убрать... А потом уберут и вашу соседку. Вы оба проникли в механизм и мешаете его работе. Так что тянуть с вами не будут...

Я с тревогой посмотрел на него.

– Вы, может быть, хотите прижать Четыкина?

– Четыкина? – задумчиво проговорил Чехов. – Любопытная мысль. Жалко только, что мы не сумеем добыть санкцию прокурора... А где, кстати, живет этот Четыкин?

Этот вопрос меня ошеломил – я хлопнул себя по лбу.

– А ведь верно! Я же не знаю его адреса!

– И я не знаю, – рассудительно заметил Чехов. – Пока мы его выясним, может пройти много времени. Потом, еще не факт, что этот тип связан с «Воздаянием» напрямую. Скорее всего он получает указания через связного... В общем, здесь много всяких нестыковок. Я предполагаю действовать несколько иначе. Попробую связаться с ребятами из РУОПа – может быть, получится устроить засаду на квартире вашей соседки... Если убийцу возьмут с поличным – это уже будет что-то!

Я почесал в затылке – выстраиваемая схема показалась мне слишком громоздкой и сложной.

– А может быть, все-таки прижать Четыкина? – робко спросил я. – Вы же сказали, что умеете выбивать показания.

Юрий Николаевич скептически улыбнулся.

– Уметь-то умею, – хмыкнул он. – Да ведь такие показания не имеют никакой юридической силы! Конечно, если бы они вас прикончили, я вытряс бы из них не только признание, но и душу! Но все это было бы моим частным делом, не более...

– Спасибо на добром слове! – откликнулся я. – Редко встречаешь таких признательных пациентов. В таком случае поехали в «Воздаяние»? Я выяснил – их офис находится сейчас на Кутузовском проспекте.

– Мне надо переодеться, – сказал Чехов. – Я мигом.

На Кутузовский проспект мы отправились в «Москвиче» Юрия Николаевича. «Москвич» был старый, с продавленными креслами и дребезжащими «дворниками». Несколько смущаясь своего повидавшего виды средства передвижения, Чехов сказал:

– У жены вообще-то «Вольво». Но она у нас человек светский, ей необходимо быть на высоте. А я, знаете ли, привык к этой колымаге. Хотя, конечно, дрянь страшная! И фильтр давно надо сменить, но лень одолела.

Несмотря на забившийся фильтр, мы благополучно доехали до Кутузовского проспекта. Юрий Николаевич, однако, не стал останавливаться возле нужного дома, а проехал чуть дальше и свернул в первый попавшийся двор.

– Я буду стоять здесь, – заявил он. – Не стоит мне показываться им на глаза. Если нас угробят обоих, дело застопорится надолго.

На мой взгляд, это было сказано чересчур цинично, но верно. Я уже собирался выйти из машины, как вдруг Чехов полез в карман и вытащил оттуда весьма компактную коробочку из пластмассы.

– Это портативная рация, – строго сказал он. – Когда покинете здание, сообщите мне. Потом не спеша пойдете в сторону метро. А я прослежу, не приставят ли они к вам «хвост»...

Я спрятал рацию в карман и вылез из «Москвича». Юрий Николаевич опустил боковое стекло и задымил папиросой. Я, не оглядываясь, вышел из двора.

Офис «Воздаяние» находился на третьем этаже большого здания из стекла и бетона. Я вошел в первый попавшийся кабинет и бесцеремонно спросил, где могу увидеть начальника. Девушка, сидевшая за компьютером, вежливо поинтересовалась, какого начальника я имею в виду.

– А у вас их много? – нахально спросил я. – Мне нужен самый главный.

Мой тон подействовал. Девушка смешалась и робко сказала:

– Вам нужна Ирина Владимировна? Но она сейчас очень занята и никого не принимает. Может быть, вы поговорите с Терновских?

– А кто это – Терновских? – надменно поинтересовался я.

– Это ее заместитель, – любезно пояснила девушка. – Константин Дмитрич. Будете говорить? Его кабинет напротив. А, кстати, вот и он сам...

Она испуганно посмотрела куда-то мне за спину.

Я обернулся. В дверях стоял мужчина в коричневом костюме в «елочку» – длинный и худой, как фитиль. Он вопросительно посматривал то на меня, то на секретаршу, почесывая длинный острый нос.

– В чем дело? – осведомился он небрежно. – Я кому-то нужен?

– Вот... – неуверенно проговорила девушка, кивая в мою сторону. – Мужчина вас спрашивает... Вообще-то ему Ирина Владимировна нужна...

Терновских сунул руки в карманы брюк и посмотрел на меня снисходительно.

– Зачем вам Ирина Владимировна? – лениво поинтересовался он.

– Я хочу забрать у нее дарственную на квартиру, – сказал я, сверля его взглядом.

Великолепного Константина Дмитрича как будто стукнуло током. Он выхватил руки из карманов и даже будто сделался ниже ростом. Взгляд его стал настороженным и злым.

– Простите, – с ледяной вежливостью спросил он. – Я не понял – дарственную? Какую такую дарственную?

– Вы и правда здесь заместитель? – ехидно поинтересовался я. – По-моему, я выразился достаточно ясно. Мне нужна дарственная на квартиру, которую вы выудили у моей соседки...

– Не понимаю вашего тона! – хорохорясь, заявил Терновских. – Что значит – выудили? Выбирайте выражения! И вообще, кто вы такой?

– Моя фамилия Ладыгин, – насмешливо объявил я. – Она ничего вам не говорит?

– Абсолютно! – заявил Терновских, но я видел, с каким трудом далось ему это заявление.

– Но вы же не будете отрицать, что ваша фирма занималась гражданкой Старосельской со Смоленской улицы?

– Н-надо посмотреть в архиве, – неуверенно пробормотал Терновских. Он терял апломб на глазах.

– Вот как! – удивился я. – Вы уже сдали старушку в архив?

– Нет, но... – Константин Дмитрич сделал протестующий жест рукой. – Подождите минуточку, ладно?

После этих слов он с неожиданной для его роста прытью скрылся в соседнем кабинете.

– Там кабинет Ирины Владимировны? – уточнил я у сбитой с толку девушки и без спросу толкнул дверь, в которую вошел заместитель.

В просторной комнате за широким письменным столом сидела женщина. Терновских, сломавшись во всех сочленениях, что-то озабоченно докладывал, склонившись к ее уху. Лишь только я вошел, они замолчали и во все глаза уставились на меня.

– Простите, – добродушно улыбаясь, сказал я, подходя ближе. – Но мне показалось, что я смогу яснее изложить проблему... Разрешите присесть?

– Да-да, конечно, присаживайтесь! – запоздало улыбаясь, сказала женщина.

Она была очень красива, но, по правде сказать, впечатление производила довольно неприятное. Эту красоту можно было сравнить с красотой оружия, обладающего совершенством форм, но предназначенного, чтобы нести смерть. Скажите, как можно увлечься женщиной, похожей на подводную лодку?

– Я вас слушаю, – произнесла она, кокетливо поправляя прическу.

Волосы у нее были редкого пепельного цвета, но был ли это естественный цвет или просто результат парикмахерского искусства, сказать трудно. В тон волосам и деловой костюм женщины – серебристо-серого цвета. Из-под распахнутого жакета выглядывала кипенно-белая блузка, украшенная рюшами.

– Вот здесь заявление гражданки Старосельской! – объявил я, раскрывая папку и выкладывая бумагу на стол. – Она передала вам права на свою квартиру, но теперь передумала и хочет получить дарственную обратно. Прошу отнестись к просьбе старой женщины со вниманием...

Женщина быстро пробежала глазами заявление и согласно кивнула.

– Разумеется, мы рассмотрим просьбу гражданки Старосельской! – быстро и четко сказала она. – И, если она не передумает, безусловно, удовлетворим. Мы не навязываем нашим клиентам своей воли. Все решается при обоюдном согласии. Это наши принципы.

Она уверенно и даже вызывающе посмотрела мне прямо в глаза. У меня на секунду возникло впечатление, что Четыкин ничего своим хозяевам не рассказал – настолько хладнокровно держалась эта стерва. Но я вовремя вспомнил, как растерялся, услышав мою фамилию, ее заместитель, и с упрямой улыбкой сказал:

– Ирина Владимировна! Вы меня не поняли. Я пришел не затем, чтобы выслушать ваши принципы. Мне нужна дарственная, и без нее я не уйду. Хоть вы изо всех сил изображаете неосведомленность – мой характер вам немного известен. Если я не получу того, что мне нужно, вы получите кучу неприятностей!

Она выслушала меня, не моргнув глазом. Только голос у нее сделался жестяным, и в глазах вспыхнула злобная искра.

– Не понимаю, на что вы намекаете, – сказала она со вздохом. – Хотя в одном вы правы. Я вижу вас в первый раз, но представление о вашем характере кое-какое уже получила. Надо сказать, что характер у вас скверный. Однако хочу предупредить, что если вы будете продолжать в том же духе, то быстро окажетесь в милиции. Мы здесь не любим скандалов, а в милиции у нас есть очень хорошие друзья. Надеюсь, я вас убедила?

На протяжении всей отповеди голос ее звучал издевательски ровно и веско.

– Нисколько вы меня не убедили! – возразил я нахально. – У меня тоже есть друзья в милиции. Поэтому я не боюсь там оказаться. А вот понравится ли вам, когда я изложу в милиции то, что о вас знаю, это еще вопрос!

Ирина Владимировна молча и оценивающе разглядывала меня. Фитиль – так я сразу же окрестил заместителя – за ее спиной переминался с ноги на ногу и выглядел очень несчастным. Я наслаждался минутой моего, как мне казалось, триумфа и снисходительно улыбался.

– И что же такое вы о нас знаете? – насмешливо поинтересовалась наконец Ирина Владимировна.

– Ну, например, что вам оказывает довольно необычные услуги некто Четыкин, – ответил я.

Ирина Владимировна наморщила лобик и обернулась к своему заместителю.

– Константин Дмитрич, кто такой Четыкин? И что за услуги он нам оказывает?

Терновских развел длиннющими руками, словно показывая, какую рыбину он выловил в мутной воде. Однако ни слова при этом не сказал – видимо, голос ему не очень повиновался.

Ирина Владимировна одарила меня холоднющей улыбкой.

– Я так и думала, – сказала она с облегчением. – Ни о каком Четыкине, молодой человек, нам не известно. Вы, наверное, что-то перепутали?

– Ну что ж! Вам виднее! – легко согласился я. – Однако, может быть, вернемся к вопросу о дарственной?

Ирина Владимировна взяла со стола серебряный карандашик и задумчиво повертела его в пальцах. Пальцы у нее были тонкие, ухоженные, в изобилии унизанные золотыми перстенечками.

– Ну посудите сами, – сказала она. – Вы предлагаете нам совершенно невозможные вещи! Вы приходите с улицы и хотите забрать очень важный документ, не имеющий к вам никакого отношения. Но так же не делается! И потом, возникает неизбежный финансовый вопрос. Нами потрачены средства. На уход за гражданкой, на оформление документов. Если мы будем так легко швыряться деньгами, то скоро пойдем по миру!

– Мне кажется, что ваше упрямство обойдется вам гораздо дороже, – заявил я. – Знаете небось, как в Индии ловят обезьян? На тыкву! В пустую тыкву кладут орехи, обезьяна засовывает лапу, хватает орехи, а вытащить лапу уже не может, потому что орехов жалко... Тут ее и берут, с поличным...

Неприветливое лицо Ирины Владимировны сделалось совсем мрачным.

– Спасибо за интересный рассказ, – раздраженно сказала она. – Только к нам он не имеет никакого отношения. Вы пытаетесь нас шантажировать, но я не вижу никаких оснований для шантажа. Мое окончательное решение: дарственную мы, несомненно, возвратим, но только после того, как тщательно изучим все обстоятельства. Я не знаю, может быть, вы оказывали на свою соседку давление... Вам все ясно? В таком случае всего хорошего!

Взгляд ее был полон торжества и превосходства.

Итак взять на испуг эту компанию мне не удалось. Нервы у них оказались крепче, чем я ожидал. Возможно, и связи в милиции у них действительно имелись. Я был не слишком разочарован. Просто придется действовать тоньше.

Сделав непроницаемое лицо, я поднялся с кресла. И в этот момент долговязый заместитель, давно порывавшийся что-то сказать, жестом остановил меня и подобострастно обратился к своей начальнице:

– Я вот что подумал, Ирина Владимировна! А может быть, сделаем проще? Зачем заставлять товарища нервничать? – Он деревянно улыбнулся в мою сторону. – Решим все к обоюдному согласию! Я сейчас беру дарственную и еду вместе с... господином Ладыгиным по адресу. Если хозяйка заявления подтверждает свое намерение, я возвращаю ей документ и решаю вопрос о компенсации затраченных нами средств... Если же выяснится, что Старосельская написала свое последнее заявление под давлением, то тогда... – Он с сожалением посмотрел на меня. – Тогда не обессудьте!

Ирина Владимировна закусила сердито губку и задумалась. Потом мотнула головой и с недовольством сказала:

– Вы полагаете, Константин Дмитрич, что это разумно?

– Это самое разумное, что можно сейчас предпринять, Ирина Владимировна! – с жаром сказал человек-фитиль.

Она пристально посмотрела на меня и отчеканила:

– Вы согласны на вариант, который предлагает Константин Дмитрич?

Я кивнул.

– Тогда подождите в приемной! – строго сказала Ирина Владимировна. – Мы подготовим документацию.

Они оба, застыв как истуканы, смотрели мне вслед, дожидаясь, пока за мной закроется дверь. Я дорого бы дал, чтобы послушать, о чем они будут совещаться в мое отсутствие. Но мне оставалось только теряться в догадках, какой сюрприз ждет меня на этот раз, и терзаться сомнениями.

Впрочем, я не стал терять время даром и, воспользовавшись паузой, связался по рации с Чеховым. Вкратце обрисовав ситуацию, я предложил ему отправляться домой.

– Не стоит, чтобы нас засекли обоих, – сказал я. – Вечерком я вам позвоню.

– Вы уверены, что там будет телефон? – мрачно осведомился Чехов.

У меня по спине пробежали мурашки, но я беззаботно ответил:

– Не думаю, что они решатся на что-то серьезное при свете дня. Скорее всего они опять будут тянуть резину. И попытаются выяснить, не следит ли за ними кто-нибудь еще. Так что лучше всего вам сейчас спрятаться.

– Ну-ну, – пробурчал Чехов. – Вашими бы устами... Ладно, сделаем, как вы считаете нужным. До вечера!

Разговор велся на улице, и я еще успел вернуться до того, как руководство «Воздаяния» закончило совещаться. Но вскоре в приемной появился Терновских – деловитый, строгий, с надменно поджатыми губами. В руках он держал кожаный бювар. Словно не замечая меня, он наклонился к секретарше и бархатным голосом сказал:

– Людочка, если меня будут спрашивать – я уехал по делу, вернусь примерно через час...

– Хорошо, Константин Дмитрич, – ответила девушка. – А Ирина Владимировна будет здесь?

– Да, Ирина Владимировна на месте, – рассеянно сказал Терновских и кивнул мне: – Пойдемте, Ладыгин! Внизу нас ждет машина.

* * *

– Как вы умудрились расстрелять всю обойму в узком коридоре и ни разу не попасть? – негромко спросил Артур, с любопытством глядя на осунувшееся бледное лицо Четыкина. – Согласен, убийство в больнице – не лучший вариант. Не я его придумал, но теперь вышло – хуже не придумаешь.

– Я вас сразу предупреждал. – В голосе Романа Ильича слышались слезы. – Я никогда не держал в руках пистолета! Хорошо еще, что вы подсказали мне про запасной выход! Если бы Ладыгин меня поймал...

– М-да... – прищурясь, сказал Артур. – Решение было глупым! Но, повторяю, не я его принимал. Наши боссы имеют такую надежную «крышу», что, видимо, могут себе позволить не церемониться в выборе средств... Я бы, конечно, поступил тоньше. Но у меня, увы, несколько иная роль в организации. Кстати, вы не присматривались к своим коллегам? Кого из них вы могли бы порекомендовать себе на смену?

Четыкин посмотрел на него с испугом.

– М-м... Честно говоря, – пробормотал он, отводя глаза. – Мне показалось, что среди работников «Скорой» нет достойных кандидатур.

Поймав насмешливый взгляд собеседника, он умолк и ушел в себя. Артур слегка пригубил пиво из стоявшего перед ним высокого стакана и задумчиво стал разглядывать прохожих.

Они с Четыкиным уже около получаса сидели в одном из уличных кафе на Новом Арбате в тени разноцветного тента и вели неторопливую беседу. Со стороны могло показаться, что два старинных приятеля собрались, чтобы вдали от жен насладиться одной-двумя бутылочками пива. Но если бы посторонний услышал их беседу, у него, наверное, волосы встали бы дыбом.

– В ваших словах мне слышится сомнение, – заявил вдруг Артур, оборачиваясь к Четыкину. – «Я догадываюсь, что меня собираются убрать со сцены». Или «Гонорар, который я получаю сейчас один, придется делить с напарником»? Вот что вы сейчас думаете. Я угадал?

Четыкин сумрачно посмотрел на него.

– Нет, ну, почему же... – пробормотал он. – Просто я не знаю, кто мог бы...

– Да любой! – со смешком сказал Артур. – Любой бы смог! Выдающиеся способности здесь не требуются. Взять хотя бы вас... Что, вы какая-то необыкновенная личность? Нет, конечно. Просто в определенный момент вы не смогли устоять перед искушением... А теперь, даже если бы вы очень захотели порвать с нами, ничего не выйдет. Просто нужно определенное стечение обстоятельств – затруднительное материальное положение, неприятности, несложившаяся личная жизнь... Поэтому я и просил вас присмотреться к коллегам. Я не в силах один охватить целый коллектив. И потом, вам не нужно никого вербовать. Этим займусь я. Вы просто должны указать на подходящего человека.

Четыкин с тоской посмотрел на бокал, стоявший перед ним. Пена на янтарном напитке уже осела, и он выглядел не слишком аппетитно, да и Роман Ильич не любил пиво.

– Но я на самом деле затрудняюсь, – глухо сказал он. – Я не слишком близок с коллегами.

– Это очень плохо! – убежденно заявил Артур. – Кстати, вам было бы неплохо поменять свой характер. Это не так уж невозможно, между прочим. А то ваш нелюдимый, угрюмый облик настораживает людей, а это вредит делу.

– Да вроде пока не вредил! – с вызовом заметил Четыкин.

– Как сказать! – покачал головой Артур. – Как сказать. На Смоленской вы вон как все запороли!

– Это же несчастная случайность! – вскинулся Четыкин. – Кто мог предполагать...

– Случайность? – прищурился Артур. – Может быть, и случайность. А если бы вы навестили старушку рано утром или поздно вечером, этой случайности могло и не быть, как вы думаете? Вы выбрали для визита самое неудачное время, можно сказать, час пик, а теперь ссылаетесь на случайность!

Четыкин пристыженно замолчал, хмуро глядя под ноги.

– А теперь мы еще и вынуждены временно отстранить вас от работы, – назидательно произнес Артур, – потому что вы так непростительно засветились.

– А скажите, – замявшись, спросил Четыкин, – это надолго? Я имею в виду – отстранили? Дело в том, что у меня сейчас возникли финансовые проблемы...

– У вас проблемы! – фыркнул Артур. – Ваша главная проблема сейчас – Ладыгин! Вот какую проблему вам нужно решать в первую очередь!

– Но вы же понимаете... – умоляюще взглянул на него Четыкин.

– Что? – усмехнулся Артур. – Умеете убивать одних старушек? На мужика у вас кишка тонка? Понимаю... Тогда и не заикайтесь о своих финансовых проблемах, а спокойно ждите, пока другие разберутся с Ладыгиным. Кстати, как только его уберут, вы навестите его соседку снова! Но уже без брака, понятно? Я сообщу вам, когда будет можно.

– Но ведь она наверняка запомнила меня! – с ужасом возразил Четыкин.

– Сумейте ее успокоить, – хладнокровно заявил Артур. – Вы же специалист по старушкам. Продумайте свои действия заранее – все до последней детали. Кстати, если бы вы поступали так каждый раз, у вас не было бы сбоев. А то вы действуете по наитию, как романтический художник! Это очень непродуктивный метод, Роман Ильич. Наше дело слишком серьезное, чтобы подходить к нему легкомысленно. Наверное, теперь вы в этом убедились. Скажите еще спасибо, что Ладыгин тоже приверженец легкомысленного стиля! Ему, видимо, очень хочется поймать вас за руку, чтобы все восхитились его проницательностью и ловкостью. По-моему, в душе он – вечный бойскаут. И это его погубит, вот увидите.

Артур достал из кармана тонкую сигару и неторопливо раскурил ее. Бросив спичку в пепельницу, он искоса посмотрел на понурившегося Романа Ильича и неожиданно сказал:

– Не исключено, что именно Ладыгин и будет вашим напарником.

Четыкин вздрогнул и уставился на Артура в немом изумлении.

– А что вы думаете? – хладнокровно заметил тот. – Он как раз подходит по всем параметрам. Он молод, одинок, зарабатывает не слишком много, склонен к авантюрам... Когда он попадет нам в руки, мы предложим ему выбор – своя смерть или чужая. Если он не дурак, он сделает правильный выбор. А убив один раз, он уже не сможет выйти из игры...

– Вы шутите! – уныло проговорил Четыкин.

– Кто знает! – опять повторил Артур, с наслаждением затягиваясь сигарой. – Итак, обдумайте хорошенько все, что я вам сказал, и будьте наготове. По вашей милости мы попали в очень сложную ситуацию, но, если будем действовать с головой и сообща, мы из нее выберемся! Поняли меня?

– Понял, – послушно сказал Четыкин.

– Тогда до встречи! – бросил Артур. – Я еще немного посижу. А вы идите... И будьте чуть-чуть пораскованнее, Роман Ильич! Людям это нравится!

Четыкин криво улыбнулся и неловко вылез из-за столика, покачнув стоявшие на нем стаканы. Смутившись, он наклонил голову и быстро пошел прочь, не оглядываясь и, видимо, испытывая огромное облегчение оттого, что тягостное свидание закончилось. Он сразу же направился к станции метро – после всего, что ему пришлось выслушать, хотелось побыть в одиночестве и тишине, – расслабиться и забыть обо всем кошмаре, который подстерегал его отовсюду и ежедневно.

После неудачного покушения на Ладыгина он постоянно ждал возмездия – оно являлось ему даже во сне, то в образе отряда до зубов вооруженного ОМОНа, то в образе разъяренного Ладыгина, жаждущего крови. Ему казалось, что все было еще не так страшно, пока он не взял в руки револьвер.

Нет, он определенно не создан для опасной жизни. Он никак не походил на этих железных невозмутимых ребят, готовых в любую минуту дырявить черепа и ломать позвонки. В сущности, он мирный, домашний человек, которому не слишком повезло в жизни. Артур, пожалуй, был прав, когда утверждал, что на месте Романа Ильича мог оказаться любой. Трудно только поверить, что этим любым вдруг будет Ладыгин.

Роман Ильич ненавидел его как воплощение молодости, здоровья и той самой легковесной авантюрности, о которой упоминал Артур. Вот уж где он ошибся! В Романе Ильиче нет ни капли этого порока, а то, что он не планировал тщательно операций, – это просто неопытность. Но впредь он будет умнее. Он будет продумывать каждую мелочь. Лишь бы фирма нашла возможность укротить Ладыгина. Но слова Артура обнадеживали – в нем не было и тени сомнений. Роману Ильичу это нравилось. Несмотря ни на что Артур давал понять, что не оставит Четыкина без поддержки, и Роман Ильич был ему за это признателен.

Неприятно разочаровывало то, что откладывалось поступление новых гонораров. А с деньгами было туго. Та тысяча, которую Четыкин взял из тайника, незаметно растаяла. Таким образом, сумма, отложенная на черный день, не росла, а убывала, что очень нервировало Романа Ильича.

Добро бы он потратил деньги с толком – так нет, опять попытался пустить пыль в глаза своей неуступчивой соседке, беспардонной, разболтанной девахе, которая даже не способна оценить оказываемое ей внимание.

Вспомнив про Ларису, Роман Ильич окончательно помрачнел. Соседка вела себя безобразно и вызывающе. Она дошла до того, что, не моргнув глазом, принимала от Романа Ильича мелкие подарки и угощения, но на сближение не шла, изображая возмущенную невинность. Когда Четыкин, не выдержав, указал ей на недопустимость такого поведения, получилось еще хуже. Лариса грубо высмеяла его и пригрозила пожаловаться своим приятелям. Приятели не замедлили явиться уже на следующий день. Роман Ильич, успевший отвыкнуть от соседских вечеринок, был шокирован.

Гостями были две потные баскетболистки – громогласные и визгливые – и двухметровый атлет, будто свитый из бурых жгутов пружинистых мышц. Волосы у него были добела выгоревшие, как у рыбака, а глаза смотрели тяжело и недобро.

Спасаясь от этого взгляда, Роман Ильич был вынужден запереться у себя в комнате и сидеть безвылазно, пока за стеной гремело поистине чемпионское веселье. Когда же баскетболистки ушли, пьяно шарахаясь в четыкинскую дверь и оскорбительно хохоча, Романа Ильича ждало унижение еще большее, потому что Лариса, словно в отместку ему, устроила с мускулистым гостем такую бурную ночь, что даже стены ходили ходуном от ритмичных движений ее многострадальной тахты.

Четыкин не смог тогда сомкнуть глаз. Подтянув ноги к животу, он таращился в сухую темноту, наполненную визгом и скрипом соседской кровати, и ненавидел смертельной ненавистью всех: и себя, и Ларису, и чужого парня с выгоревшими волосами, и даже собственных родителей, которые дали ему такую неудачную жизнь. Впрочем, больше ничего страшного не случилось – видимо, Лариса не стала жаловаться спортсмену на Четыкина. Зато на следующее утро она посмотрела на него таким победоносным и уничтожающим взглядом, что Роман Ильич понял – Ларису придется вычеркнуть из своих планов окончательно, навсегда.

Это решение далось ему без особого труда – слишком большое унижение пришлось ему вытерпеть. Жаль было только потраченных денег – если все посчитать, сумма выходила вполне приличная – эта неопрятная невоспитанная дылда не стоила ее.

Но нет худа без добра – урок Роман Ильич получил хороший и не собирался повторять ошибок. Теперь он будет только приумножать, а не транжирить. Когда у него будет много денег и превосходная квартира, он сумеет найти себе женщину, которая скрасит его одиночество. Роман Ильич даже попытался мысленно нарисовать портрет этой женщины, но в голову настойчиво лезли загорелые ляжки Ларисы, перечеркнутые полоской трусов, да неприступное лицо великолепной Ирины Владимировны. Найти что-то среднее между двумя этими крайностями Роману Ильичу никак не удавалось.

Ему очень хотелось отдохнуть, но в дом он вошел с неясным ощущением тревоги. Многочисленные приятели и приятельницы Ларисы стали в последние дни возникать из небытия один за другим – видимо, они возвращались из отпусков, – и в квартире почти постоянно царил кавардак и гремела музыка. Роман Ильич опасался, что и сейчас застанет в жилище целую спортивную команду и никакого отдыха не получится.

Он остановился перед дверью, достал из кармана ключи и прислушался. Ни звуков музыки, ни зычных голосов пока не было слышно, и это несколько обнадежило Романа Ильича. Он быстро отпер замок и неслышно проскользнул в прихожую. В нос ему ударил запах подгоревшей яичницы и винного перегара – несомненно, в его отсутствие у Ларисы опять был прием. Но в квартире по-прежнему царила тишина.

Роман Ильич зажег свет и обследовал прихожую на предмет посторонней обуви. У него отлегло от сердца. Вероятно, гости уже благополучно разошлись, и ему никто не помешает. Вздохнув с облегчением, Роман Ильич выделил из связки ключ от своей комнаты и подошел к двери. То, что он увидел, заставило его похолодеть. Дверь была открыта!

Зачем-то оглянувшись, Роман Ильич осторожно заглянул в комнату. В воздухе явно витал чужой терпкий запах. Здесь кто-то был! Он осмотрел дверь – около замка на дереве остались следы от какого-то инструмента. Дверь взломали вульгарным способом – не заботясь о том, чтобы это было незаметно.

Ошеломленный подобной наглостью, Роман Ильич сделал несколько шагов вперед, настороженно обшаривая взглядом все углы. Ему сразу бросилось в глаза, что вещи в комнате расставлены не в обычном порядке, некоторые ящики не задвинуты до конца, створки дверей шкафа не прикрыты. На подоконнике лежала маленькая горка табачного пепла. Непрошеные гости рылись повсюду.

Рука Четыкина невольно потянулась к груди, словно он пытался удержать забившееся, затрепыхавшееся сердце. На лбу у него выступили капли пота, и все поплыло перед глазами.

– Нет! – громко прошептал он. – Нет! Этого не может быть! Ни за что!

Однако когда он подскочил к книжной полке и увидел разбросанные, распотрошенные томики, лицо его залила смертельная бледность, а ноги подкосились. Он ухватился за боковую стенку стеллажа и несколько секунд пытался отдышаться и найти в себе силы встретить последний удар. Наконец ему удалось немного унять дрожь, и, сжав зубы, он принялся рыться в книгах.

Постепенно движения его становились все нетерпеливее и лихорадочнее – он отшвыривал в сторону одну книгу за другой, пока за его спиной их не выросла целая гора. Наконец, где-то в самом низу, под стопкой давно ненужных трудов марксизма-ленинизма – там, где этой книги никак быть не могло, – он обнаружил учебник по терапии и раскрыл его с какой-то даже ненавистью.

Тайник был пуст, выпотрошен! Роману Ильичу показалось, что он сходит с ума. Уронив книжку на пол, он вцепился в волосы и, беззвучно застонав, пополз на коленях, сам не понимая куда.

Наконец он очнулся и обвел комнату помутившимся взором.

– Гадина! – сказал он с чувством. – Вот гадина!

Потом поднялся с колен – затекшие суставы хрустнули, словно внутри их что-то сломалось – и несколько раз бесцельно прошелся по комнате. В груди его поднималась неуправляемая, животная ненависть – она подкатывала к самому горлу и мешала дышать. Тело опять охватила дрожь, но это уже была дрожь нетерпения.

Роман Ильич нагнулся и поднял с пола учебник терапии. Зажав его в кулаке, он решительно вышел из комнаты. В этот миг он был страшен – глаза налиты кровью, рот перекошен, лицо покрыто красными пятнами.

Беспорядок на кухне, оставшийся после пировавших спортсменов, привел его в состояние исступления. Они загадили даже его столик – залили пивом и засыпали рыбьей шелухой. Роман Ильич ненавидел пиво.

Дрожа от возбуждения, он бросился к столу. Под ногами что-то хрустело – кажется, гости рассыпали сахарный песок. Роман Ильич выдернул ящик, где лежала кухонная утварь. На глаза ему попался длинный узкий нож с черной пластмассовой рукояткой. Не раздумывая, Роман Ильич схватил этот нож и, выставив перед собой сияющее стальное лезвие, ворвался в комнату соседки.

У него не было никаких определенных мыслей – он только знал, что без своих денег не вернется. Если понадобится применить силу – он ее применит.

В комнате Ларисы было сумрачно из-за задернутых штор и особенно сильно пахло перегаром. Повсюду стояли пустые бутылки – видимо, компания тут побывала не маленькая. Сама хозяйка лежала ничком на тахте, разметав в стороны тяжелые гладкие руки. Уткнувшись лицом в подушку, она спала мертвым сном. Сегодня она была одета в синие джинсы и зеленую рубашку навыпуск.

Роман Ильич несколько секунд тупо разглядывал девушку и никак не мог сообразить, что нужно делать. Он не ожидал застать Ларису спящей. Наконец в голове его немного прояснилось, и он сообразил, что сном хозяйки можно воспользоваться. Отложив в сторону нож и книгу, он принялся методично обшаривать комнату, надеясь отыскать украденные деньги.

Он обшарил все углы, все ящички и чемоданы – долларов не было. Появившаяся было надежда уступила место жестокому разочарованию. Роман Ильич снова сделался злым и раздраженным. С ненавистью посмотрев на мирно спящую Ларису, он снова зажал в кулаке нож, взял книгу и подошел к тахте. Несколько секунд он разглядывал крупное бесчувственное тело, разогревая в себе злобу, а потом что есть силы пнул девушку в бок носком ботинка.

Она вскрикнула, подскочила и села на постели, глядя на Четыкина ошалелыми глазами. Она как будто даже не удивилась и только выкрикнула осипшим со сна голосом:

– Ты что, окончательно оборзел, идиот?! – И схватилась за ушибленный бок.

Лицо у нее было отекшее, со следами шва от подушки – наверное, она уже давно спала в этой неудобной позе. Голос ее звучал почти трезво, и только глаза все еще немного косили, подтверждая, что доза была принята немалая.

Роман Ильич подступил ближе и, грозя сверкающим острием, выкрикнул:

– Где деньги, стерва?!

Лариса посмотрела на него исподлобья, поднесла палец к виску и покрутила им.

– Какие деньги, дурак? – нагло сказала она.

Роман Ильич швырнул ей в лицо учебник терапии и завизжал:

– Которые были здесь! Которые ты у меня украла! Которые ты мне сейчас вернешь!

Лариса, не глядя, нашла на ощупь книжку и швырнула ее обратно.

– Забери ее себе! – презрительно крикнула она. – В сортир вместо подтирки! Сморчок!

Роману Ильичу захотелось немедленно сделать ей больно, так больно, чтобы она расплакалась – горько и безутешно. Он ничего не мог с собой поделать – рука сама мотнулась вперед, и кончик ножа чиркнул по лицу девушки, задел открытую смуглую шею.

Лариса вскрикнула от боли и отпрянула. Из рассеченной кожи брызнула кровь. Лариса схватилась за шею рукой и побледнела. Теперь она по-настоящему напугалась. Перебирая ногами, она отползла к самой стене и широко раскрытыми глазами уставилась на Четыкина.

А он, воодушевленный первым успехом, опять бросился на Ларису, прыгнул вслед за ней на тахту и, тыча в лицо девушке ножом, прохрипел:

– Деньги давай, сука! Убью!

Лариса, не отводя глаз от мерцающего лезвия, вдруг резко и сильно выбросила вперед ноги, ударив Романа Ильича в грудь. Поперхнувшись, он отлетел назад и, перевернувшись через голову, рухнул на пол.

Когда он пришел в себя – Лариса уже стояла рядом, сжимая в руке тяжелую бутылку из-под шампанского. Лицо ее было искажено страхом и злобой. Едва Четыкин шевельнулся, она угрожающе взмахнула бутылкой. Роман Ильич изловчился и полоснул Ларису ножом по ноге. Она вскрикнула и пошатнулась, едва не потеряв равновесие.

Роман Ильич вскочил на ноги с прытью, которой никак не мог от себя ожидать. Нагнув голову и выставив вперед нож, он бросился на Ларису с гортанным звериным криком.

Она завизжала от ужаса и со всего маху обрушила бутылку на его череп. Толстое донышко своим краем без труда проломило тонкую чешую височной кости и, вогнав внутрь острые обломки, пересекло пополам артерию. Хлынувшая из поврежденного сосуда кровь в одну минуту сдавила головной мозг. Роман Ильич скончался почти мгновенно.

* * *

Константин Дмитрич распахнул предупредительно передо мной переднюю дверцу подержанного, но вполне приличного «Опеля» и, дождавшись, когда я усядусь, напомнил:

– Только не забудьте пристегнуться! Не люблю объясняться с гаишниками!

Я выполнил его просьбу и заметил, что на заднем сиденье развалился мужчина лет тридцати – с высоким, рано облысевшим лбом и серьезными недоверчивыми глазами. Рубашка с коротким рукавом выставляла напоказ его далеко не заурядные бицепсы. Я поздоровался.

– Привет! – безразлично сказал мужчина.

Терновских, согнувшись в три погибели, втиснулся за руль и, болезненно морщась, завел мотор. «Опель» выехал со стоянки и помчался по Кутузовскому проспекту в сторону Новоарбатского моста.

Неожиданно с легкой досадой я вспомнил, что оставил в офисе «Воздаяние» свою кожаную папку, и мысленно выругался – папка была совсем новая. Машинально протянув руку, я попытался опустить боковое стекло – не люблю затемненные окна.

– Прошу вас, не открывайте окон! – не поворачиваясь, сказал Терновских. – Я панически боюсь сквозняков!

Я пожал плечами, двухметровый дяденька, пугающийся сквозняков – это выглядело очень трогательно. Милиции он, видишь ли, не боится, зато открытая форточка бросает его в дрожь. Но я не стал противоречить – мне еще нужно было вытянуть у этого душегуба дарственную Ксении Георгиевны.

Неожиданно «Опель», проскочив через эстакаду под железнодорожной веткой, свернул с проспекта налево и помчался в сторону набережной. Узкое остроносое лицо Терновских осталось при этом абсолютно неподвижным, и в первые секунды я ничего не понял. Мне даже показалось, что впереди по каким-то причинам перекрыто движение и он решил ехать в объезд. Слава богу, даже моей глупости имеется предел, и вскоре я сообразил, что творится что-то неладное.

– Мы куда едем? – сердито выкрикнул я, цепляя Терновских за острый локоть.

Выражение его лица вдруг сделалось напряженным, и он прибавил скорость.

– А ну стой! – скомандовал я угрожающим тоном.

Но было уже поздно – тонкая прочная удавка внезапно сдавила мне шею, с каждой секундой врезаясь в кожу все глубже и глубже. В глазах у меня потемнело, в груди разлился жаркий, пожирающий легкие огонь. Почти теряя сознание, я успел мертвой хваткой вцепиться в рулевое колесо и одновременно пнул водителя в лодыжку.

Терновских отчаянно завопил и попытался повернуть руль. Но я повис на нем с отчаянием обреченного, словно от поворота руля зависела моя жизнь. Впрочем, так оно и было. В следующее мгновение неуправляемый «Опель» проскочил поворот на набережную, со всего размаху врезался в чугунное ограждение, выворотил его и полетел вниз, в Москву-реку. Думаю, что за этим увлекательным зрелищем наблюдали десятки зевак. Наверняка они сбежались со всех сторон и таращились на нас во все глаза, раскрыв рты и размахивая руками. Я ничего этого не видел – я был почти труп.

Только когда «Опель» сокрушил парапет, удавка, сжимавшая мою шею, ослабла, и я смог втянуть в себя воздух – со свистом и хрипом, точно несмазанный насос. Сквозь кровавую пелену в глазах я начал различать очертания предметов вокруг.

«Опель» плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг, и сразу начал тонуть. Краем сознания я отметил, что Терновских и его напарник пытаются открыть дверцы, матерясь и отчаянно дергая ручки. Им было уже не до меня.

Я пытался восстановить побыстрее дыхание, и в конце концов мне это более или менее удалось. К тому времени в салон уже начала проникать вода, и лысоватому мужику удалось открыть дверцу. Сумел ли сделать это Терновских, я не обратил внимания.

Вода уже захлестнула салон. В последний момент я втянул в легкие побольше воздуха, нажал на ручку дверцы и вынырнул из тонущей машины.

В прежнее время я довольно долго мог держаться под водой. Трудно было рассчитывать, что удастся повторить былые успехи в столь экстремальных обстоятельствах, но я решил все-таки попытаться. Освободившись от башмаков и пиджака, я поплыл, держа курс на противоположный берег реки. Цель моя была предельно проста – мне хотелось, чтобы враги думали, что меня больше нет в живых.

Вода остудила мою воспаленную голову, и ко мне вернулась способность соображать. Когда воздух в легких кончился, я поднялся на поверхность, стараясь не выдавать своего присутствия, и мгновенно осмотрелся.

Течение сносило меня в сторону Краснопресненской набережной, где выбраться на берег было целой проблемой. Я вздохнул поглубже, снова погрузился в воду и изо всех сил стал выгребать влево, стараясь плыть в сторону железнодорожного моста.

Когда я в очередной раз поднял голову над поверхностью воды, оказалось, что мне удалось выполнить задуманное – я плыл уже в тени железнодорожного моста и совсем рядом увидел шершавый бетон опоры, о который плескалась мутная зеленоватая волна.

Берег в этом месте не был, как говорится, закован в гранит, и мне без особого труда удалось выбраться из воды. С меня текло. Я выполз на плоские бетонные плиты, окружавшие мостовую опору, и попытался отревизовать состояние своих дел.

Шея немилосердно болела, раздавленная петлей кожа горела огнем. В горле стоял ком, и глотать было трудно. В остальном мое здоровье, кажется, не пострадало. В отношении имущества дело обстояло похуже – я лишился пары почти новых туфель и хорошего пиджака. В придачу с пиджаком я утопил проездной билет на метро и двести рублей денег. Таким образом, меня ожидала проблема – как добраться до дома в мокрой одежде, босиком и без гроша в кармане.

Но это, в сущности, уже был пустяк по сравнению с той опасностью, которой мне удалось избежать. И, главное, мне удалось создать у зрителей иллюзию своей гибели на водах. Еще не выбравшись на берег, я бросил взгляд назад и отметил, что толпа на набережной сосредоточила свое внимание на том участке реки, где разыгралась трагедия – кто-то даже прыгнул в воду, чтобы помочь утопающим. Никому и в голову не могло прийти, что один из утопающих в это самое время стремится уйти подальше от любопытных глаз.

С такого расстояния невозможно было определить, что случилось с моими незадачливыми спутниками. Но я склонялся к мысли, что по крайней мере один из них должен спастись. Лысоватый мужик с отменными бицепсами был достаточно ловок. В отношении нескладного глистообразного заместителя я не был уверен, но никаких сожалений это у меня не вызывало.

Отдышавшись, я стал решать, как мне быть дальше. Поднявшись по берегу чуть выше, огляделся. Справа тянулась железнодорожная насыпь. Слева зеленели чахлые посадки. За ними, метрах в двухстах, виднелись крыши домов.

Мне нужно было высушить одежду. Надеясь, что в посадках в такой час не будет слишком много народу, я направился туда, осторожно ступая по низкой грязноватой траве, по которой в изобилии были разбросаны белые острые камешки.

Скоро я вошел в негустые заросли, состоящие в основном из молодого вяза и ясеня. Изредка попадались и пестрые стволы берез. Трава здесь была гуще и мягче – идти стало приятнее. Лесок казался редким, но, зайдя поглубже, я обнаружил, что мне все-таки удалось укрыться от посторонних глаз и меня окружают лишь кроны деревьев и буйная зелень кустарника. Подыскав небольшую полянку, залитую солнцем, я сбросил с себя рубашку и брюки, снял носки и развесил все это на ветвях. Поколебавшись немного, уже собирался освободиться и от трусов, но в этот момент на поляну выбежала остромордая овчарка-колли и уставилась на меня любопытными черными глазами.

Я замер и не слишком уверенно посмотрел на нее в ответ. В собаках я не разбираюсь и поведение колли прогнозировать не мог. По моим понятиям, любая овчарка представляет потенциальную опасность.

Пока мы пялились друг на друга, в кустах послышался треск, и озабоченный мальчишеский голосок тоненько прокричал: «Гера! Гера!!» Собака шевельнула хвостом, но не тронулась с места.

В следующий момент из-за кустов на поляну выбежали дети. Их было двое – белобрысый мальчик лет восьми в белой майке и синих шортах и девочка с косичками – его ровесница, – одетая в короткое желтое платьице с красными цветами.

Увидев меня, они испуганно замерли и переглянулись. Потом, кажется, решив, что самым безопасным будет меня не замечать, они подбежали к собаке, и девочка, вцепившись в роскошный рыжий загривок псины, сердито закричала:

– Гера! Дура! Чего не идешь, когда зовут? – Она попыталась сдвинуть собаку с места, но та даже не шелохнулась.

Мальчик беспомощно оглянулся на меня – моя голая мокрая фигура, видимо, сильно тревожила его.

– Привет! – миролюбиво сказал я.

– Здравствуйте! – серьезно ответил мальчик и тотчас отвлекся на свою подружку.

Та все-таки не сумела удержать колли – собака без труда вырвалась из ее объятий и, подбежав ко мне, принялась меня со всей тщательностью обнюхивать.

– Куда, Гера?! – завопила девочка и бросилась вслед за собакой.

– Наташка! – строго окликнул ее мальчик, и в голосе его появились предостерегающие нотки. – Пойдем быстрее домой! Она сама за нами прибежит!

– Вы меня боитесь? – спросил я и, чтобы подчеркнуть свою безобидность, уселся на траву.

Колли ткнулась мне в ладонь мокрым носом и завиляла хвостом – она признала меня достаточно безопасным. Девочка остановилась от меня метрах в трех. Розовая ленточка в ее левой косичке расплелась и свисала на плечо. В глазах ее я прочитал сомнение.

– Вы меня не бойтесь, – сказал я. – Мне просто надо высушить одежду.

– Родители говорят, что в лесу нас может поймать маньяк, – как бы извиняясь, произнес мальчик.

– Ну что ж, – рассудительно заметил я. – Твои родители правильно предупреждают. Но я не собираюсь на вас нападать. Я даже не знал, что вы здесь гуляете, поэтому и разделся.

– Вы утонули? – неожиданно спросила девочка.

– Да, немного, – ответил я. – Но потом спасся.

– А что у вас на шее? – со жгучим интересом спросил мальчик.

– А что у меня на шее?

– У вас там такая полоса! – ответил мальчик, и в голосе его появился священный ужас. – Красная!

Мне подумалось, что это может стать неплохой иллюстрацией к воспитательному процессу, и я пояснил:

– А это как раз маньяк. Он пытался меня задушить. Но я ему не дался.

– И правильно! – с волнением сказал мальчик. – А чем он вас душил?

– Не знаю, – честно ответил я. – По-моему, это был тонкий нейлоновый шнур.

– Вы прыгнули от него в речку? – догадалась девчонка.

– Примерно так все и было, – согласился я. – А теперь я утопил все деньги, ботинки, и мне не на что добраться домой.

– А где вы живете? – живо спросил мальчик.

– Не очень далеко отсюда, на Садовом кольце, – сказал я. – Но, сами посудите, как я пойду туда пешком? Да еще босиком...

– Да-а, это будет трудновато! – солидно подтвердил мальчик.

– Тебя как зовут-то? – поинтересовался я.

– Алексей... А ее – Наташка.

– Вот что, Алексей! Вы, наверное, тут рядом живете? Поможете мне?

Мальчик кивнул и подошел ближе.

– Ты что, дурак? – сердито набросилась на него девочка. – Тебе не велели говорить, где мы живем!

– Сама ты дура! – обиженно отозвался Алексей и как можно убедительнее сказал: – Ты что, не видишь, что он никакой не маньяк! А если бы тебе пришлось топать босиком до Садового кольца?

Наташка умолкла, сраженная этим убийственным доводом.

– Мне, Алексей, позвонить нужно, – объяснил я. – У вас телефон-то есть?

– Есть, – подтвердил мальчик. – А куда вы будете звонить?

– Другу, – со вздохом сказал я. – Пускай приедет за мной на машине.

– Правильно мыслите! – кивнул мальчик. – На машине лучше всего.

Он полностью проникся ко мне сочувствием. Но маленькая Наташка продолжала посматривать на меня с большим недоверием, и поэтому, спеша воспользоваться благоприятной ситуацией, я натянул на себя сырую одежду – она, кстати, и не думала сохнуть – и сказал:

– Ну что, пошли, пока вы не передумали?

Мальчик кивнул и побежал вперед, показывая дорогу. Девочка тут же сорвалась с места и присоединилась к нему. Я поспешил за ними, сопровождаемый добродушной рыжей псиной, которая, видимо, считала мою принадлежность к их компании делом решенным.

Вскоре мы выбрались на тропинку и через несколько минут вышли к жилому массиву. Дома здесь были старые, казавшиеся облезшими и одряхлевшими. На балконах полоскалось на ветру сохнущее белье.

Мальчик с девочкой уверенно направились к подъезду ближайшего дома, возле которого на газоне цвели кусты шиповника и одинокие рыжие астры. Они вбежали в дом и принялись колотить в дверь, обитую черным дерматином.

На стук вышла молодая женщина с усатым неприветливым лицом и бесчисленными трубочками бигуди в волосах.

– Мама, мама! – закричала восторженно девочка. – На дядю напал маньяк, и он хочет позвонить по телефону!

Теперь она чувствовала себя в безопасности.

– Дура! – с досадой поправил ее мальчик. – Он тебе сказал, что маньяк хотел его задушить, а он прыгнул от него в речку!

– Кончайте тарахтеть! – крикнула женщина. – Я ничего не могу понять! Какой маньяк? Кто прыгнул в речку?

Она посмотрела на меня враждебно и подозрительно.

Дети одновременно начали показывать на меня пальцами и галдеть наперебой. Овчарка-колли, желая внести свою лепту в этот бедлам, осторожно тявкнула.

– Марш в дом! – завопила женщина, награждая детей подзатыльниками. – Носа сегодня на улицу не высунете! Гера, домой!

Я оставался в одиночестве и немного растерялся.

– Простите, – сказал я как можно вежливее. – Мне действительно нужно позвонить. Со мной случилось несчастье...

– Знаю я ваши несчастья! – зло сказала женщина. – Пить надо меньше!

– Да ладно – пить! – тоже разозлился я. – Где это вы увидели, что я пьян? Я чудом остался жив, весь промок... А вы талдычете мне про какое-то пьянство! Дети ваши сообразительнее вас!

– Они еще жизни не знают! – мрачно заявила женщина. – Ладно, заходите...

В который раз убеждаюсь, что вежливость в наши дни – плохой помощник. Люди не видят в тебе своего. Однако стоит хорошенько гаркнуть, и перед тобой распахиваются все двери.

– Только учтите, один звонок – и все! – предупредила хозяйка. – Никаких «можно, я у вас посижу?» и прочее. Ясно вам?

Я спокойно посмотрел в ее сверкающие глаза и сказал:

– И не собирался у вас сидеть! Мне вообще такие горластые не нравятся...

– Ишь ты, не нравятся ему! – сказала женщина с затаенной обидой. – Подумаешь... Мокрая курица!

Я успокаивающе улыбнулся ей и быстро набрал номер Чехова. Я очень опасался, что он еще катается по городу, но трубку сняли почти сразу.

– Юрий Николаевич! – с облегчением выдохнул я. – Ты вернулся уже? Выручай! Я без денег, без ботинок и вымок до нитки. Меня нужно срочно увезти на машине.

– Та-а-ак! – зловеще протянул Чехов. – Откуда забрать-то?

Я как мог растолковал ему свое местонахождение.

– Скажи честно, – еще более мрачно спросил Чехов, – именной пистолет брать?

– Честно говоря... – замялся я.

– Понятно! – сказал Чехов. – Сиди там и никуда не высовывайся. Я выезжаю.

Я положил трубку на рычаг и оглянулся:

– Ну вот. Спасибо. Теперь я пошел.

В коридор выглянули две белобрысые любопытные головки. За ними появился роскошный рыжий хвост.

– Далеко товарищу-то ехать? – с неожиданным сочувствием спросила женщина.

– Далековато... – сказал я.

– Так вы это, – со смущенным смешком произнесла женщина. – Посидите действительно, что ли? Куда вы пойдете, мокрый-то? Чаю хоть выпейте...

– Вы полагаете, это будет удобно? – спросил я.

– А что ж? – вздохнула она. – Правильно вы сказали – совсем мы очерствели, чужого горя не замечаем...

– Собственно, я ничего такого не говорил, – великодушно ответил я. – Да и горе-то, по правде сказать, луковое...

Позже, когда я пил на кухне неожиданно ароматный и крепкий чай с яблочным вареньем, женщина опять спросила меня с тревогой:

– А что там мои сорванцы плели про маньяка? Правда, на вас маньяк напал? Я всегда боюсь, когда они одни тут бегают... Место у нас тут какое-то... диковатое...

– Ну-у... честно говоря, напал, но далеко не маньяк! – успокоил я ее. – А детьми он вообще не интересуется, не волнуйтесь. Хотя, конечно, место тут у вас не очень поддается контролю...

Женщина присела напротив меня на табурет и, не в силах сдержать любопытство, поинтересовалась:

– Так он вас душил! Ужас-то какой! Я бы, наверное, со страху умерла... А вы... – Она запнулась, подыскивая слово. – Вы что ж, из этих... из «новых русских»?

– Ну что вы! – улыбнулся я. – Разве я похож на нового? Я русский уже довольно подержанный... И профессия у меня не героическая. Врач я.

Женщина ахнула.

– За что же – врача-то? Небось, признайтесь, жену чужую соблазнили? Вот муж вас и подловил...

– Ага, – кивнул я, допивая чай. – Вы угадали. Вся соль в том, что муж-то у нее – кавказец, джигит! Они такие вещи не прощают.

– Бог ты мой! – ахнула хозяйка. – Что ж вы теперь будете делать-то?

– Теперь что хочешь, то и делай, – философски заметил я. – Как веревочке ни виться...

– Эх вы, мужики! – вздохнула женщина, и в глазах ее мелькнула странная, бесовская искорка. – Нет на вас никакой управы! Одно от вас горе и несчастье... Небось сам женат?

– А вот и нет! – многозначительно сказал я. – Специально и не женился, зная за собой слабость... А теперь уж, видно, и не суждено...

– Ну, бог даст! – с надеждой ответила хозяйка. – Может, все еще образуется!

– Ни-ни-ни! – замотал я головой. – Не хочу даже тешить себя иллюзиями. Закон гор!

Женщина скорбно покачала головой – по ее лицу было видно, что ей до слез жалко невезучего шалопая. А что делать, не рассказывать же ей в самом деле про деятельность фирмы «Воздаяние»?

Мы еще немного поболтали о том о сем, а потом с улицы донесся хрипатый автомобильный гудок. Я, спохватившись, вскочил – Чехову я обещал, что буду ждать его возле дома. В окне был виден его раздолбанный «Москвич».

– Вы все-таки поберегите себя! – смущенно посоветовала женщина на прощание. – Может, обойдется.

Я пообещал ей вести себя разумнее и вышел, ступая по половицам босыми ногами.

Чехов дождался, пока я усядусь, и саркастически спросил:

– Ну что, мистер Хаммер? Тщательно спланированная операция блестяще провалилась? Помнится, на вас был такой элегантный пиджак...

– Не трави душу, Юрий Николаевич! – попросил я. – У всех бывают ошибки.

– Да я к тому, – добродушно заметил Чехов, – что в кармане того пиджака была рация. А рация – она, как сапоги, хороша, когда в паре...

– Ах, черт! – воскликнул я, хлопая себя по лбу. О рации я начисто забыл.

– Да ладно! – махнул рукой Чехов. – Еще наживем. Просто со связью удобнее, конечно... Куда едем?

– Домой, – ответил я. – Старушка извелась, наверное, вконец...

Чехов кивнул, развернул машину и поехал к железнодорожному переезду.

– Чуть не удавили? – сочувственно спросил он через минуту. – Неприятная штука. Было в моей практике. Однако они не стесняются! Ты, Владимир Сергеевич, в дальнейшем остерегись без меня шаги предпринимать, ладно? Да и я, надо сказать, дурака сегодня свалял! Пошел у тебя на поводу... Сейчас бы, глядишь, взяли субчиков за покушение на убийство – на месте преступления! Много их было?

– Двое. Один за рулем сидел. А второй – сзади.

– Никогда не садись на переднее сиденье, – назидательно сказал Чехов. – Я имею в виду – к незнакомым... Так как тебе удалось выкарабкаться?

Я рассказал – как. Чехов слушал, нахмурившись и неопределенно кивая головой.

– Завтра узнаю через дежурную часть, чем это дорожно-транспортное закончилось, – пообещал он. – Вообще-то, если ты числишься теперь в погибших – это, с одной стороны, хорошо. Теперь они зашевелятся и постараются соседку твою побыстрее грохнуть. А с другой стороны, тебе же завтра на работу надо?

– Надо, – согласился я. – Не «Воздаяние» же меня кормить будет...

– То-то и оно, – прищелкнул языком Чехов. – Ну, сегодня они вряд ли решатся на вылазку – раны зализывать будут да проверять наличие твоего отсутствия... Ты сегодня уж посиди дома тихо и света не зажигай... А завтра я попытаюсь с приятелем из РУОПа договориться – сделаем у старушки засаду.

– А вдруг они все-таки сегодня нагрянут?

– А мы на что? – возразил Чехов. – Забыл сказать, я ведь решил сегодня у тебя заночевать. Не возражаешь?

– Да с превеликой радостью! – воскликнул я. – Только что мы будем делать в темноте?

– Страшилки друг другу рассказывать, – хохотнул Чехов.

– И холодильник у меня, конечно, пустой, – с грустью вспомнил я.

– Об этом я позаботился! – заявил Чехов, бросая на меня загадочный взгляд.

Когда мы подъехали к моему дому, он вдруг изобразил на лице выражение огромной досады и сказал:

– Эх, дорогой мой, а как мы к тебе попадем? Ключ-то ты, поди, тоже утопил?

Впервые за целый день я улыбнулся от всей души.

– Черта с два! Ключ я держу в пистоне брюк!

– Тогда вперед! – скомандовал Чехов. – Мигом поднимайся наверх, а я посмотрю, не пасет ли кто тебя у подъезда.

Чувствуя себя полным идиотом, я вышел из машины и вприпрыжку побежал к дому. Разумеется, я успел поймать на себе несколько любопытных взглядов, прежде чем скрылся в подъезде.

Поднявшись на лифте и ворвавшись в квартиру, первым делом переоделся. Ощущение сухой одежды на теле показалось мне непередаваемо прекрасным. Ожидая Чехова, прошелся по комнате, заглянул на кухне в холодильник, вышел на балкон. Наконец в прихожей задребезжал звонок, и я побежал открывать.

Чехов стоял на пороге с кожаным портфелем в руках. Он подмигнул мне и сообщил:

– Можешь поверить слову старого оперативника – слежки за тобой пока нет. Впрочем, если твои приятели утонули оба, фирме сейчас не до тебя... Кстати, давай сразу же навестим старушку, чтобы потом не было недоразумений.

Мы вышли на лестничную площадку, и я позвонил в дверь Ксении Георгиевны. Признаться, мне стало не по себе, когда из-за двери не донеслось ни звука. Но потом я заметил колебания света в дверном «глазке» и понял, что запуганная старушка строго следует моим инструкциям.

– Ксения Георгиевна! – громко и четко произнес я. – Не пугайтесь. Это я, Володя! Володя Ладыгин.

«Глазок» снова потемнел, а потом пошел медленный процесс открывания запоров. Послышался звон дверной цепочки, шум отодвигаемых предметов, щелканье замков. Наконец дверь приоткрылась на один сантиметр, и в образовавшуюся щель выглянул полный ужаса глаз.

– Да я это! – сказал я весело. – Меня-то вы знаете, Ксения Георгиевна!

– Вас-то я знаю, Володя! – громким шепотом ответила из-за двери старуха. – А кто это у вас за спиной?

– Это мой друг, – сказал я. – Он, кстати, из милиции.

– Ну, тогда заходите, – не слишком уверенно произнесла Ксения Георгиевна и тут же неожиданно пожаловалась: – Я уж думала, что вы меня бросили, Володечка!

– Ну что вы! – ответил я. – Просто нужно было кое-что уладить. Вот с Юрием Николаевичем встретиться... Будьте знакомы, кстати.

– Очень приятно! – церемонно поклонилась Ксения Георгиевна. – А как с моим заявлением, Володечка?

– Не торопитесь, Ксения Георгиевна! – поморщился я. – Давайте хотя бы в комнату войдем!

Мы с трудом протиснулись в прихожую – путь нам перегораживал кухонный стол, который тщедушная Ксения Георгиевна неизвестным мне способом умудрилась приволочь в коридор, чтобы подпереть дверь.

Войдя в комнату, Чехов критическим взором окинул царство пирамид и растений и похвалил Ксению Георгиевну за плотно запертую балконную дверь.

– Это мудро, – сказал он. – На балкон могут проникнуть с крыши. Но на будущее имейте в виду – если к вам будут ломиться во входную дверь, вы должны будете выйти на балкон и сообщить об этом нам. Я сегодня буду спать на Володином балконе и буду наготове в любую минуту.

– А что, ко мне сегодня будут ломиться?! – вне себя от ужаса спросила старуха.

– Это совсем не обязательно, – авторитетно сказал Чехов. – Но мы должны предвидеть любую возможность. Однако скорее всего вас навестят завтра. Мы к тому времени приготовим сюрприз. От вас требуется одно – не открывать никому в течение дня, кроме Володи и меня. Надеюсь, вы сумеете запомнить мою внешность?

– Да уж память у меня пока слава богу! – похвалилась Ксения Георгиевна.

– Вот и отлично. Остальные инструкции получите завтра. А пока отдохните, ни о чем не волнуйтесь. Всю ответственность за вашу безопасность я беру на себя.

Уверенный тон Чехова Ксении Георгиевне очень понравился. Кажется, теперь она готова была доверять не только людям в белых халатах.

– Я все поняла, – гордо сказала она. – Только как мне быть с продуктами? Если я не смогу выходить из дома...

Чехов посмотрел на часы.

– Продуктами я вас обеспечу, – отчеканил он. – Сейчас же схожу в магазин и запасу все по полной программе. Попрошу составить список.

Ксения Георгиевна была очарована бравым полковником. Настроение ее значительно улучшилось, а когда Юрий Николаевич сбегал в магазин и принес кошелку продуктов точно по составленному ею списку, она окончательно пришла в восторг.

Но Чехову и этого показалось мало. Значительно нахмурив брови, он полез в свой портфель и неожиданно извлек оттуда пистолет Макарова. Тот самый, с именной гравированной пластинкой, вделанной в рукоять.

– Вот, смотрите, Ксения Георгиевна! – торжественно объявил он. – У нас есть чем ответить поджигателям войны!

Демонстрация такого грозного оружия заставила Ксению Георгиевну поверить в полное всемогущество нашей милиции. Прощалась с нами она горячо и долго.

– Однако не забывайте, – строго напомнил перед уходом Чехов. – Связь через балкон!

Мы дождались, пока старушка закроется на все запоры, и отправились ко мне.

– У тебя есть раскладушка, Володя? – поинтересовался Чехов. – Надо бросить ее на балкон!

– Она всегда там стоит! – успокоил я его.

– Ну, в таком случае, пока не стемнело, пошли на кухню! Перекусим, чем бог послал!

Он расположился по-хозяйски за кухонным столом и выложил из своего необъятного портфеля батон, круг копченой колбасы, кусок сыра, потом, как-то по-особенному посмотрев на меня, банку маринованных грибов и, наконец, бутылку водки.

– Это еще зачем? – ошарашенно произнес я. – Юрий Николаевич, это провокация!

Он покачал головой и принял торжественный вид.

– Не знаю, бросилось ли это тебе в глаза, – сказал он. – Но мы сегодня незаметно перешли на «ты», и это дело, безусловно, следует отпраздновать, мистер Хаммер!

* * *

Юркий серебристый автомобильчик въехал на служебную стоянку и остановился. Ирина Владимировна нацепила на нос черные солнцезащитные очки, сделала решительное лицо и вышла из машины. Уверенным деловым шагом она направилась к зданию, где находился ее офис. По сторонам она не смотрела, и восхищенные взгляды посторонних мужчин ее нисколько не интересовали – ей было достаточно, что она нравилась самой себе.

Сегодня на ней была клетчатая шотландская юбка, черный жакет и зеленоватая блузка. Платиновые волосы сверкали на солнце холодноватым, чистым блеском. Каблучки стучали ровно и звонко, точно хорошо отлаженный механизм.

С надменно поднятым подбородком она поднялась на третий этаж и вошла в приемную. Здесь в ожидании маялись ее подчиненные – секретарша, Кузьма и мрачный неразговорчивый Гога. При появлении хозяйки они вскочили со своих мест и подобострастно поздоровались. Вместо ответа она пристально посмотрела на них через черные очки, коротко кивнула головой и направилась в кабинет.

Кузьма подхватил пачку каких-то документов и шмыгнул за ней следом.

– Можно, Ирина Владимировна? – почтительно спросил он, не дожидаясь, впрочем, приглашения и уже двигаясь вразвалочку к столу.

– Георгий тоже пусть зайдет! – распорядилась хозяйка.

Кузьма выглянул в дверь и, сделав зверское лицо, прошипел:

– Гога! Чего сидишь?

Тот с независимым видом поднялся и перешагнул порог кабинета. Ирина Владимировна, стоя, наблюдала, как они рассаживаются, а потом нажала кнопку селектора и предупредила:

– Людмила! Никого не пускать! Ты поняла – никого!

Потом она опустилась на стул, медленно сняла черные очки и холодно посмотрела на своих помощников. Кузьма заерзал на своем стуле и смущенно кашлянул. Гога сидел неподвижно, уставясь на носки своих башмаков.

– Ну что, работнички? – зловеще произнесла Ирина Владимировна. – Ничего сами сделать не можете как полагается? Дегенераты!

– А что, Ирина Владимировна? – с преувеличенным энтузиазмом спросил Кузьма. – Разве что не так?

– Не так? – уничтожающе сказала хозяйка. – Ты дурак или прикидываешься? Я за что вам деньги плачу? Георгий!

Гога встрепенулся, поднял голову и внимательно посмотрел на женщину.

– Ты был сегодня в больнице? Как Терновских?

Гога пожал плечами.

– Неважно, – неохотно сказал он. – На капельнице лежит. Теперь у него врачи воспаление легких нашли. Говорят, состояние тяжелое.

– Вот! – с презрением воскликнула Ирина Владимировна. – Машину угробили, один дурак чуть не утонул, а другой... Что слышно про Ладыгина?

– Ничего не слышно, – сказал Гога. – Никто его не видел. Утонул, я думаю... Вряд ли он мог выплыть – я его крепко прижал.

– Прижал? – Ирина Владимировна вздернула подбородок. – Как же ты его прижал, если он вас чуть не утопил?

– Это Дмитрич сплоховал, – хмуро пояснил Гога. – Тот в судороге поворот сделать помешал – Дмитрич и растерялся.

– А тело нашли? – быстро спросила Ирина Владимировна.

– Упаси бог! – Гога суеверно плюнул через плечо. – Мы же никому не говорили, что нас в машине трое было...

– А если найдут? – язвительно поинтересовалась хозяйка. – Вас же тут же на допрос потянут. И что вы скажете?

– Не видели ничего, не знаем – что ж тут скажешь? – потупив голову, буркнул Гога.

– А на квартире у Ладыгина ты был? – спросила Ирина Владимировна, сверля его глазами.

– Да где ж бы я успел? – с обиженным видом откликнулся Гога. – Я пока с Дмитричем промотался, пока с ГАИ объяснялся... Пожрать некогда было, не то что! Да вы зря волнуетесь, Ирина Владимировна! Не мог он спастись! Я там на набережной целый час, наверное, торчал – никто его не видел!

– Ну смотри, – с угрозой сказала Ирина Владимировна. – А то – пожрать не успел! Сядешь на нары – там все будешь успевать, там по расписанию...

Кузьма подобострастно засмеялся и покровительственно хлопнул Гогу по колену.

– А ты чего скалишься? – тут же набросилась на него начальница. – Весело тебе? Сейчас тебе грустно будет! Ты сколько в этом месяце договоров заключил? Всего два? А сколько квартир мы получили реально? Сколько, спрашиваю?

– Ну, это... – замялся Кузьма. Лицо его сделалось беспомощным и напряженным. – Пока, значит, ни одной... Так месяц только начался! А потом, объективные трудности, Ирина Владимировна! Вы штат расширять не хотите, а наши ребята не успевают по всем адресам, чтобы, значит, услуги в полном объеме... А старики – они обидчивые, сами знаете... Чуть что не так – все, я передумала! И начинай все сначала!

– А потому что работать надо с людьми! – хищно и тихо проговорила Ирина Владимировна. – Не по ресторанам и стриптиз-клубам мотаться, а работать! Разъяснять старикам наши трудности, настраивать их на оптимистический лад! Подход нужен к людям!

– А я вроде не работаю? – оскорбленно произнес Кузьма, покраснев до кончиков ушей.

– Мало! – оборвала его Ирина Владимировна. – Мало! Ты не у станка стоишь, где отстоял свои восемь часов – и гори все огнем! Твоя работа тонкая, ты должен учитывать все нужды людей, характеры... Кому-то нужно, чтобы с ним день и ночь нянчились, а кому-то одного ласкового слова достаточно – только вовремя сказанного! Ты бы вот вместо того, чтобы вечером на голых баб глядеть, забежал к клиенту, спокойной ночи пожелал. Большого труда и времени тут не требуется, а человек к тебе, глядишь, и потянется...

– Преувеличиваете, Ирина Владимировна! – жалобно загудел Кузьма. – Я уж у вас вообще какой-то похабник получаюсь! Несправедливо... Больше меня никто не старается!

– Все! – решительно произнесла Ирина Владимировна металлическим голосом. – Если положение в ближайшую неделю не изменится, я урежу тебе жалованье! Теперь следующее... Немедленно свяжешься с Артуром, и пусть сегодня же решает вопрос по Старосельской. Она у нас как бельмо на глазу.

– С ней сложно будет, – солидно кивнул Кузьма. – Я вчера днем к ней девчонку посылал, в плане помочь чего... Она дверь не открыла. Ладыгин, видно, провел с ней работу.

– Ладыгина теперь нет! – отрезала Ирина Владимировна. – Теперь вы... проводите работу! Завтра же чтобы доложили мне о положительном результате!

– Будет сделано, Ирина Владимировна! – пообещал Кузьма.

– Я сейчас к Терновских поеду, – объявила она. – Проведу с ним собеседование, чтобы не наговорил там чего лишнего в бреду... Надежды на вас нет никакой, работнички!

Неожиданно зашуршал динамик селектора, и робкий голос секретарши виновато произнес:

– К вам тут пришли, Ирина Владимировна!

Ирина Владимировна вполголоса грязно выругалась и нажала на кнопку.

– Людмила, у тебя с головой все в порядке? Я о чем тебя предупреждала? Меня ни для кого нет!

В динамике хрустнуло, и секретарша, чуть не плача, ответила:

– Он ничего слушать не хочет, Ирина Владимировна! Говорит, что вы хотите его видеть... Артур какой-то...

Ирина Владимировна на секунду замерла, обвела взглядом подчиненных, а потом изменившимся голосом сказала:

– Ладно, пусть войдет!

Через секунду со словами приветствия в кабинет вошел Артур. Быстрыми шагами приблизившись к столу и крепко пожав руки мужчинам, он придвинул себе стул и сел. Лицо его казалось очень серьезным.

– Что случилось? – недовольно спросила Ирина Владимировна. – Мы же договорились, что ты здесь не показываешься... Мало мне проблем!

– Ирина Владимировна! – торжественно объявил Артур. – У меня две серьезные новости!

На тонких губах хозяйки появилась улыбка и тут же погасла.

– Ты хочешь сказать, одна хорошая и одна плохая? – подсказала она.

– В том-то и дело, что обе плохие, – торопливо ответил Артур. – Во-первых, Ладыгин жив. Сегодня он появился в больнице как ни в чем не бывало. А во-вторых, – обвел он всех трагическим взглядом. – Убит Четыкин!

После этих слов он откинулся на спинку стула и одернул свои белоснежные манжеты.

– Эх, ни... себе! – вырвалось у Гоги.

Кузьма выронил из рук бумаги и тут же, смутившись и побагровев от натуги, принялся их собирать. Ирина Владимировна прикусила нижнюю губку и несколько секунд неотрывно смотрела в лицо Артуру, словно обдумывая его слова. Потом она расстегнула жакет, поправила волосы и спросила неожиданно ровным голосом:

– И как себя ведет Ладыгин?

– Да я же говорю – как ни в чем не бывало!

Ирина Владимировна нетерпеливо тряхнула головой.

– А что произошло с нашим доктором? Откуда тебе стало известно?

– Четыкин должен был сегодня дежурить в дневную смену, – обстоятельно принялся рассказывать Артур. – Но на дежурство не вышел. Позвонили ему домой – у него телефон общий с соседкой, – а там как раз милиция, следственная группа... Сообщили, что гражданин Четыкин убит. Ну, естественно, шум на всю больницу. Его хоть и не любили в коллективе, но новость всех взбудоражила...

– Меня не это интересует! – прервала его Ирина Владимировна. – При каких обстоятельствах он убит? Это... не может быть Ладыгин?

– Ну что вы! – снисходительно усмехнулся Артур. – Ничего похожего. Кажется, и убийцу уже взяли... Это его же собственная соседка. Скорее всего, на бытовой почве... Бытовой-половой... Старик Фрейд, так сказать...

Ирина Владимировна наморщила лоб и подняла глаза к потолку. Пока она размышляла, мужчины почтительно помалкивали, обмениваясь осторожными взглядами.

– Так! – сказала наконец она, решительно хлопая ладонями по крышке стола. – Слушайте меня внимательно! Положение сложное, но ничего непоправимого пока не произошло. А смерть Четыкина нам даже на руку. Ладыгиным я займусь сама, и сегодня же, обещаю вам, он будет обезврежен. Можете считать, что его уже нет! А функции Четыкина возьмет на себя пока Артур. Сегодня же вечером доделаешь то, что не доделал Четыкин. Я имею в виду адрес на Смоленской – Кузьма тебе объяснит детали. Вы все никуда не разбегаетесь и ждете здесь моих распоряжений...

– Гм, постойте... – прервал ее Артур, недоверчиво улыбаясь. – Как же это, Ирина Владимировна? Вы хотите сказать, что я должен... Но это же невозможно! Мы договаривались, что мое дело – координация и вербовка... А теперь вы вдруг предлагаете мне...

Ирина Владимировна высокомерно и раздраженно посмотрела на него.

– Ну и что? – резко сказала она. – Вы что – чистоплотный? Мать Мария? Почему для вас должно быть исключение? И где, кстати, эта самая ваша вербовка? Кого вы, собственно, завербовали? Четыкина нашел Кузьма. А от вас я, кроме красивых разговоров, пока ничего не вижу!

Артур побледнел. Он был оскорблен и унижен. До сих пор он позволял себе чувствовать себя с красивой хозяйкой на равных. В одну минуту это сладкое заблуждение развеялось как дым. Чувствовать на себе злорадные взгляды уголовных ублюдков, коими он считал Кузьму и Гогу, было невыносимо. Где-то в дальнем уголке мозга промелькнула мысль, что нечто похожее должен был испытывать Четыкин, выслушивая инструкции и угрозы. Но Артур немедленно отбросил эту мысль – любое сравнение с недоноском Четыкиным казалось ему недостойным.

Он постарался принять независимый вид и сказал с мягким упреком:

– Вы не правы, Ирина Владимировна! Я хотел сделать вам сюрприз, но, если уж так получилось... Мне удалось заинтересовать нашим делом одного замечательного молодого человека. Практически он готов. Осталось только поручить ему реальное задание...

Ирина Владимировна не переносила, если кто-то указывал на ее неправоту. Считая себя на голову выше толпы, она воспринимала такие замечания, как оскорбления. Артур поступил неосторожно, и расплата последовала незамедлительно.

– Вы собрались меня учить? – ядовито поинтересовалась она. Это «вы» по отношению к подчиненным было признаком крайнего недовольства. – Вы, голодранец, пытаетесь что-то из себя изобразить? Да я вас с говном смешаю! Здесь решения принимаю я! Если я сказала, что вы займетесь адресом на Смоленской, то вы им и займетесь! Мне все равно, кто там с вами будет, молодой человек или сто таковых, главное, вы должны там быть! И обеспечить результат. Понятно вам?

Артур беспомощно посмотрел в ее безжизненные глаза, в которых не было и капли сомнения, густо покраснел и опустил голову.

– Понятно, – пробормотал он. – Конечно, понятно.

– На этом закончим! – подытожила Ирина Владимировна. – Задача всем ясна. Я уехала.

Мужчины поднялись и, не глядя друг на друга, вышли из кабинета. Когда за ними закрылась дверь, Ирина Владимировна придвинула поближе телефонный аппарат и набрала номер.

– Алло! – требовательно проговорила она в трубку. – Управление? Соедините меня с Ростиславом Тимофеевичем! Да, с генералом! Что значит – я уверена? Вы кто по чину, молодой человек? Капитан? Капитан должен быть умнее... Сообщите ему, что звонит Лесникова! И побыстрее, пожалуйста!

Ирина Владимировна сердито отбросила со лба пепельную прядь и нетерпеливо переложила трубку в другую руку. Однако капитан оказался понятливым, и ее довольно быстро соединили с генералом. Лицо Ирины Владимировны волшебно изменилось – оно стало загадочно-невинным, а в голосе появились мурлыкающие интонации.

– Ростислав Тимофеевич! – радостно воскликнула она. – Здравствуйте, дорогой! Да, это я. Как – что звоню? Конечно, соскучилась! – Она весело расхохоталась. – Нет, ну что вы! Ну если только совсем-совсем маленькая просьба! Да, но, к сожалению, совсем неотложная. Можно? Так я сейчас и подъеду, я мигом!

Закончив разговор, Ирина Владимировна порывисто встала и, охваченная возбуждением, прошлась по кабинету. Глаза ее торжествующе заблестели. Она открыла сейф и, выхватив оттуда маленький изящный флакончик, нанесла по капле духов на свою гибкую шею и в ямочку между ключицами. Ноздри ее слегка дрожали, вдыхая дразнящий дурманящий аромат.

Через минуту это чудесное преображение закончилось, и на лице Ирины Владимировны появилась обычная брезгливо-надменная маска. Она вышла из кабинета, на ходу бросив секретарше последние распоряжения, и спустилась вниз, как обычно, не замечая никого по пути.

Таким же образом она доехала до Управления внутренних дел на своей серебристой «Ауди», воспринимая окружающее как досадную помеху на пути к достижению цели. Только от управления автомобилем, от сознания, что он послушно подчиняется ее воле, Ирина Владимировна испытывала определенное наслаждение.

К генералу она попала уже безо всяких затруднений. Капитан, разговаривавший с ней по телефону, был теперь необыкновенно предупредителен и галантен. Он лично распахнул перед Ириной Владимировной тяжелую, обитую толстой кожей дверь и почтительно наклонил при этом свою тщательно постриженную голову.

Вступая в генеральский кабинет, Ирина Владимировна без труда проделала очередное преображение. На щеках ее вспыхнул румянец, волосы романтично растрепались, глаза лучились. У генерала при взгляде на гостью перехватило дыхание.

Он поспешно поднялся из-за широкого казенного стола, пуговицы на форменной рубашке с треском прошлись по краю толстого стекла, – и пошел навстречу, растопырив для объятий короткие сильные руки. Его жирное лицо с красными прожилками на щеках расплылось в счастливой улыбке.

– Боже мой! – пророкотал он, ласково обнимая Ирину Владимировну за плечи. – Ты стала еще красивее... Просто... – Генерал попытался подыскать сравнение. – Просто Софи Лорен!

– Ах, да что вы, Ростислав Тимофеевич! – жалобно пропела она. – Совсем уже старуха стала, а вы говорите...

– Ну-у... – со сладкой укоризной только и смог вымолвить генерал. От необычного волнения у него вспотели ладони, которыми он сжимал плечи своей гостьи. – Ну, дай, что ли, поцеловать тебя! Мне, старику, можно...

– Какие проблемы! – возмущенно сказала Ирина Владимировна. – Не можно, а нужно! – Она приникла к выдающемуся животу генерала, намеренно стараясь, чтобы тот почувствовал прикосновение ее высокой груди, и впилась в его губы чувственным поцелуем. При этом ее пальцы с наманикюренными коготками как бы случайно прошлись по бугристой, мощной генеральской шее, отчего та внезапно приобрела багровый апоплексический цвет.

Наконец губы Ирины Владимировны словно нехотя отлепились от напряженного рта генерала, и он, взглянув в ее затуманившиеся обессиленные глаза, только крякнул и уже весь покрылся краской смущения.

Ирина Владимировна была дочерью его старого товарища, тоже генерала, который теперь, будучи в отставке, работал в одном из хитрых фондов, во множестве расплодившихся за последние годы. Ростислав Тимофеевич знал Ирину Лесникову еще ребенком, привык относиться к ней скорее по-отечески, и теперь он испытывал одновременно неловкость и странное, неприличное, но томительное волнение. Ситуация с поцелуем получалась слишком пикантной и выходила за рамки простого знакомства.

– Ну, однако же... Кхм! – Генерал все еще был растерян, но поглядывал на гостью с явным удовольствием. – Может быть, угостить тебя чаем? С конфетами? Или ты предпочитаешь кофе? Деловая женщина, а?

Ростислав Тимофеевич знал, что Ирина занимается довольно выгодным бизнесом, связанным с недвижимостью в Москве. Однажды он даже помогал ей уладить кое-какие проблемы с рэкетом. Он даже припомнил, что в результате получил от нее конверт, о котором, впрочем, благополучно забыл до сегодняшнего дня.

Он понимал, что пришла Ирина вовсе не потому, что соскучилась, а потому, что ей опять потребовалась помощь, и при других обстоятельствах, может быть, наедине с собой, он непременно позлословил бы по этому поводу. Но теперь он был настолько очарован прелестями молодой женщины, которые сами по себе были оправданием ее присутствия здесь, в этом серьезном кабинете, что, кроме симпатии, ничего больше не испытывал.

– А давайте, Ростислав Тимофеевич, – заговорщицки произнесла Ирина Владимировна, – мы с вами коньяку выпьем!

Генерал посмотрел на нее с ласковой укоризной.

– Вот ведь, сбиваешь старика с пути истинного, – сказал он и вразвалочку направился к маленькой стальной дверце, вделанной прямо в стену. – Или дело у тебя такое серьезное? – пытливо спросил он, поворачивая в замочной скважине ключ.

Ирина Владимировна опустила ресницы и вздохнула.

– Серьезное, Ростислав Тимофеевич! – сказала она. – Но я хочу выпить не за это, а за нашу встречу, потому что я всегда вас вспоминаю и люблю, а вот встречаться получается, увы, нечасто!

– Так это, дорогая, от тебя зависит! – добродушно пробурчал генерал, доставая из сейфа бутылку и два широких бокала. – Ты присаживайся! Это у меня настоящий армянский, из очень особых запасов! Теперь такого коньяка просто не бывает в природе!

Генерал нажал на кнопку в столе, и на пороге кабинета тут же возник бравый капитан. Интонации генерала сделались привычно жесткими и безапелляционными.

– Вот что, Панфилов, срочно обеспечь нам лимончик, конфет... ну, ты меня понял! И проследи, чтобы нам не мешали!

Капитан наклонил голову и тут же исчез, чтобы через минуту появиться с подносом, на котором стояли тарелочки с бутербродами, нарезанным лимоном и большая коробка шоколадных конфет. Поставив поднос на стол, он незаметно ретировался.

Генерал, священнодействуя, разлил коньяк по рюмкам и поднес один Ирине Владимировне с превеликим почтением. Она благодарно улыбнулась ему и неожиданно выпила коньяк одним духом, даже не притронувшись к закуске.

Генерал высоко поднял брови и покачал головой.

– Ты, похоже, всерьез чем-то обеспокоена, девочка? – тихо спросил он.

Ирина Владимировна глубоко вздохнула и печально посмотрела генералу в глаза. Он оставил свой бокал, подошел ближе и неловко провел ладонью по пепельным волосам. Женщина внезапно схватила его руку и прижала к своим губам. Ростислав Тимофеевич беспомощно оглянулся и пробормотал:

– Ну что вы, в самом деле? Все, что в моих силах...

Ирина Владимировна подняла глаза – они были беспомощны и полны влаги.

– Ростислав Тимофеевич, у вас есть здесь какая-нибудь другая комната? – прошептала она. – Я теряюсь в этой казенной обстановке... – Она медленно выпустила его руку.

– Гм, конечно, тут есть комната отдыха... – сказал генерал. – Если хочешь, мы можем перейти туда...

– Пойдемте! – обрадованно попросила она, легко поднимаясь.

Они прошли через незаметную дверь в соседнюю комнату, где стояли мягкий диван и столик. Генерал опустил на столик поднос и обернулся к Ирине Владимировне. Она тут же обвилась вокруг него и, прижимаясь лицом к его вспотевшей груди, пробормотала:

– Я попала в беду, Ростислав Тимофеевич! – Ее пальцы, словно в забытьи, шарили по его обрюзгшему телу.

Генерал почувствовал, как кровь ударяет ему в голову. Не помня себя, он стиснул Ирину Владимировичу своими ручищами так, что она невольно вскрикнула. Пытаясь загладить неловкость, он принялся гладить руками ее плечи и вдруг впился в ее раскрывшиеся губы безумным поцелуем.

Она не отстранилась, а, напротив, поощряя его, приникла еще ближе, и через минуту генерал почувствовал, как ее ловкие длинные пальцы расстегивают на нем рубашку. Он уже не владел собой и, когда она добралась уже до его брюк, просто грубо опрокинул на диван, задрав клетчатую юбку.

Перед ним мелькнули стройные гладкие бедра и крошечные белые трусики, сквозь которые соблазнительно просвечивал темный треугольник. Генерал сорвал их и, освободившись от брюк, мгновенно и без затей овладел ею.

Он вошел в нее, задыхаясь и едва не рыча от вожделения, распаляясь все больше от ее подернутого поволокой взгляда, от судорожно раскрытого рта и покорно раскинувшегося тела. Когда Ирина тихо и протяжно застонала, генерал едва не потерял сознание.

Все кончилось необычайно быстро и бурно. Генерал упал на диван, хватая ртом воздух и пугаясь пустившегося вскачь сердца. Он испытывал стыд и огромное удовлетворение одновременно и сначала даже не решался посмотреть на свою партнершу. Едва собравшись с силами, он поспешил одеться, повернувшись к Ирине широкой жирной спиной.

Она же смотрела на него сквозь полуопущенные веки с холодным вниманием и злым торжеством. Инстинктом она чуяла, какая буря чувств бушует сейчас в душе генерала, как он смущен и горд одновременно. Ей удалось проникнуть сквозь очерствевшую оболочку в самые потаенные уголки его личности, и теперь этот успех надо было развивать, но делать это следовало тонко, без нажима, стараясь поддерживать в генерале ощущение вины, запретности происшедшего, чтобы он воспринимал эту связь почти как инцест.

– Боже мой! – горько прошептала она, быстро поднимаясь и поправляя на себе одежду. – Как... как я, должно быть, виновата перед вами! Что я себе позволяю! Но я, честное слово, сегодня сама не своя!

Генерал растерянно оглянулся и наткнулся на взгляд ее виноватых, покорных глаз. В них было отчаяние и мольба о прощении. Стараясь держаться молодцом, Ростислав Тимофеевич заботливо обнял Ирину – это объятие уже более походило на отеческое – и сказал:

– Ну, будет! Тебе не в чем себя упрекать! Скорее уж мне...

Он махнул рукой и отвернулся. Теперь, когда приступ безумия прошел, он с беспощадной ясностью осознал, что будет вынужден выполнить любую просьбу этой очаровательной соблазнительницы. А что просьба будет серьезной, он уже нисколько не сомневался.

– Послушай, – сказал он грубовато. – Давай, что ли, запьем это дело!

Она согласилась с энтузиазмом. Они выпили в молчании, а потом Ирина целомудренно поцеловала генерала в щеку.

– Ну, хорошо, – сказал он, глядя в сторону. – Что у тебя случилось?

– Вы же знаете, Ростислав Тимофеевич, какой у меня бизнес! – жалобно произнесла Ирина Владимировна. – Люди рады лишний раз почесать языки... Если умирает старик, за которым мы ухаживали, не покладая рук, да еще, не дай бог, завещает нам свою квартиру, кто-нибудь обязательно усмотрит в этом преступный умысел... Как будто старики сами не умирают!

– А что, были такие случаи? – спросил Ростислав Тимофеевич, взглядывая на нее исподлобья.

– Так ведь у нас такой контингент! – всплеснула руками Ирина Владимировна. – Одинокие, больные, беспомощные... Не всякий возьмет на себя смелость принять ответственность за судьбу этих несчастных...

– Ириша, – тихо сказал генерал, – давай ближе к делу. Кто тебе мешает? Мне нужно знать, что за человек, с кем живет, какие у него связи...

– Это Ладыгин, – быстро сказала Ирина Владимировна, потупив голову. – Он работает терапевтом в спецбольнице. Сравнительно молодой, одинокий. По характеру легкомысленный, авантюристичный и наглый. Никаких особых связей у него нет. На работе его не слишком уважают. Но есть опасность... – Она робко посмотрела на генерала. – Что он уже обратился в органы...

Ростислав Тимофеевич сурово насупился.

– Это все поправимо, – сказал он. – Если он энтузиаст-одиночка, то... ничего ему не светит! Ты черкни мне на листке его данные, а я сейчас же дам распоряжение. У меня при управлении есть особая группа... Там служит один парень, любое, самое деликатное поручение выполнит – комар носа не подточит. Можешь считать, что твоего Ладыгина уже не существует в природе... Но я тебя прошу! – Он посмотрел в глаза Ирине пристально и предостерегающе. – Я понимаю, бизнес есть бизнес, у каждого свои тонкости, свой риск... Будь осмотрительнее, девочка! Ты поняла меня?!

– Я обещаю, Ростислав Тимофеевич! – искренне сказала Ирина Владимировна, и в голосе ее генерал уловил слезы.

Они покинули комнату отдыха, причем генерал, прикрывая за собой дверь, посмотрел на диван, стыдливо усмехнулся и сказал себе мысленно: «Ну ты даешь, Ростислав!» А в кабинете он сделался уже официально строгим и неприступным, как обычно, и повторил:

– Значит, ты, Ириша, не волнуйся! Как я сказал, так и будет. Твоего Ладыгина сегодня же возьмут, на работе. Если не совсем, то уж охоту высказываться и по милициям бегать ему отобьют основательно. Уж это мы, поверь, умеем...

– Я так вам благодарна, Ростислав Тимофеевич, – прошептала Ирина.

– Ну, будет! Ступай! У меня ведь и дела есть, – криво улыбнулся генерал.

– До свидания! – сказала Ирина Владимировна, делая шаг к двери.

– Всего хорошего! – устало сказал Ростислав Тимофеевич.

Ирина Владимировна повернулась и, стуча каблучками, пошла к выходу. Неожиданно генерал кашлянул и торопливо шагнул за ней следом. Он остановил ее в дверях и, придержав за локоть, сказал, понижая голос:

– А ты все-таки, Ириша, не забывай старика, ладно? Забегай! В любое время заглядывай! Я ведь день-деньской на работе. А теперь я по тебе особенно скучать буду, ты это учти!

Ирина Владимировна посмотрела ему в глаза и грустно улыбнулась.

– Я сама вся в работе! – призналась она. – Но обязательно выкрою минутку...

* * *

Рабочий день подходил к концу. Он дался мне нелегко. Попробуйте работать плодотворно, если у вас на шее повязка, в голове шум от бессонной ночи и сопутствующего похмелья, а на душе камень. Правда, за ночь ничего экстраординарного не произошло. Наша подопечная была жива и здорова, и мы утром очень мило еще раз с ней побеседовали.

Затем мы разошлись. Я обмотал шею бинтом и отправился на работу. А Чехов, чрезвычайно довольный тем, что нарушил свой пост при полном попустительстве и даже при непосредственном участии лечащего врача, поспешил к своим приятелям из РУОПа. Он был настроен весьма оптимистично и был уверен в успехе своего предприятия.

Еще ночью, во время застольной беседы, я попробовал в этом успехе усомниться, напомнив Юрию Николаевичу его же собственные слова о том, как мало осталось в милиции честных людей. Чехов мрачно посмотрел на меня и въедливо уточнил:

– Подсудимый уверен, что слышал от меня именно эти слова? И готов подтвердить свои показания в суде?

С видом высшего арбитра, отмеряющего каждому по грехам его, он разлил по стаканчикам водку, чокнулся со мной, выпил, крякнул и весьма напыщенно заявил:

– Мы никому не позволим дискредитировать органы, Владимир Сергеевич! – После чего подвинул ко мне поближе банку с соленьями и сказал: – Возьми грибок!

Мы пировали на кухне, при выключенном электричестве. На поверхность кухонного стола падал голубой отсвет уличных фонарей. Под боком мирно урчал холодильник. Мы были похожи на две загробные тени, устроившие пикник в царстве мертвых.

– Для того чтобы поймать твоего докторишку, – сказал чуть позже Чехов, – никакой особенной честности не нужно, Володя! Нужно просто найти людей, которые меня уважают. А такие люди еще, слава богу, есть!

– Ну допустим, возьмут его, а он прикинется валенком – мол, не знаю никакой фирмы, шел мимо, а тут старушка попросила укол сделать... – осенило вдруг меня. – Что тогда?

– Ты, Володя, видно, никогда в милицию не попадал, – добродушно заметил Чехов. – Поэтому так легкомысленно говоришь... Твой Четыкин одну ночь в камере посидит и все вспомнит – и фирму, и старушку, и весь вопрос в том, чтобы до суда его в целости и сохранности довести. Но об этом пока рано...

Юрий Николаевич как в воду смотрел. Едва переступив порог клиники, я был наповал сражен новостью – убит Четыкин. Путем осторожных расспросов мне удалось выяснить, что Роман Ильич пал от руки соседки по квартире. Но это еще ничего не значило – руку этой дамы вполне мог направлять кто-то со стороны.

Я здорово приуныл. Положение становилось по-настоящему опасным. Впору было самому бежать в милицию. Но теперь у меня не было даже надежды на признания Четыкина. В милиции должны были верить мне на честное слово. Мне казалось это не слишком удобным.

Бессмысленной была теперь и затея с засадой. Пытаясь предупредить ее, я позвонил Чехову домой. Трубку взяла его жена. Чрезвычайно любезным и приятным тоном она сообщила, что Юрий Николаевич недавно заходил на пять минут, но снова ушел, предупредив, что больше сегодня не появится.

Уйти с работы не было никакой возможности. Я с нетерпением дожидался двух часов, чтобы отправиться домой и предупредить о том, что операция срывается.

Завотделением Макаров был сегодня тоже не в духе. Будь он в обычном доброжелательном настроении, я все-таки рискнул бы отпроситься пораньше. Но он против обыкновения за весь день не вступал со мной в контакт. Лишь однажды скупо поинтересовался:

– Ты что, заболел?

Я потрогал, не сполз ли бинт на моей шее, и объяснил:

– Да так, немного. Продуло, наверное. Вот и замотался на всякий случай.

– Что ж ты, с помощью бинта думаешь вылечиться? – усмехнулся Макаров. – Ступай в процедурную – пусть тебя натрут чем-нибудь.

– Обойдется! – отмахнулся я.

И больше мы, кажется, не перекинулись ни словом. А около часа дня произошло то, чего я никак не ожидал. Думаю, что и моя неадекватная реакция на происходящее была обусловлена именно неподготовленностью и растерянностью.

Я находился в рентгенкабинете, когда вдруг меня срочно пригласили пройти в ординаторскую. Медсестра, которая передала приглашение, выглядела странно испуганной и наотрез отказалась объяснить, в чем дело.

Ломая голову, что могло случиться и кому я мог срочно понадобиться в конце рабочего дня, я направился в ординаторскую. Едва я переступил порог, как стало ясно, что дело пахнет жареным.

Меня ожидали трое незнакомых мужчин в штатском. Вид у них был необычайно торжественный и неприступный. Один из них сидел за дальним столом, у окна, небрежно закинув ногу на ногу, другой, стоя ко мне спиной, перебирал на столе какие-то бумаги. Третий – самый широкоплечий, с тяжелой челюстью боксера-тяжеловеса – недвусмысленно маячил возле входной двери.

Кроме чужих, в ординаторской присутствовал встревоженный Макаров и двадцативосьмилетний терапевт Корзухин – розовощекий заносчивый здоровяк с короткими жесткими волосами, похожими на черный каракуль. С первого дня моей работы между нами установилась стойкая антипатия, никак, впрочем, внешне не проявлявшаяся.

Человек, сидевший за столом, при моем появлении впился в меня колючими, близко посаженными глазами и, бледно улыбнувшись, бодро произнес:

– Насколько я понимаю, вы и есть Ладыгин Владимир Сергеевич?

– Он самый, – настороженно произнес я, медленно подходя ближе.

Человек быстро и пружинисто встал и сделал знак своему напарнику. Тот положил на стол бумаги и как-то совершенно незаметно вдруг оказался у меня за спиной. Тогда первый демонстративно громко обратился к присутствующим в кабинете врачам:

– Итак, товарищи, мы, особая оперативная группа при управлении МВД, производим задержание гражданина Ладыгина Владимира Сергеевича. Моя фамилия майор Миронов. Вас я попрошу быть понятыми. А сейчас я хотел бы взглянуть на содержимое стола гражданина Ладыгина. Где ваш стол, Ладыгин?

Я совершенно автоматически указал, где он находится, потому что в моей голове в этот момент творился совершенный кавардак. Какое задержание? Какая оперативная группа? Мне даже показалось, что это какой-то трюк, который устроил Чехов с непонятными мне целями. Поэтому я отреагировал на задержание довольно слабо, чем вызвал заметное удивление как у врачей, так и у людей в штатском.

– Похоже, вы не слишком поражены случившимся? – спросил майор Миронов. – А, Ладыгин?

Взгляд его колючих глаз выдавал крайнюю неприязнь, и я понял, что все очень серьезно.

– Да нет, поражен, – ответил я. – И, пожалуй, именно слишком!

Нервно оглянувшись, я увидел невозмутимую физиономию второго оперативника, и его взгляд подтвердил, что дела мои плохи.

– Думаю, сейчас вам придется разыграть еще большее изумление! – объявил Миронов, неприятно улыбаясь. Его глаза словно прилипли ко мне.

Продолжая буравить меня взглядом, он открыл ящик моего стола и принялся выкладывать оттуда мое имущество. Фонендоскоп находился в моем кармане, поэтому на белый свет явились две вещи – рецептурный справочник и карманный приемник.

Сначала Миронов бросил на стол справочник и утвердительно спросил:

– Ваше?

– Да, мое, – осторожно сказал я, с тревогой следя за его руками.

– А что так неуверенно? – усмехнулся Миронов и, не спеша, перелистал книгу. – Да-а, медицина... – мечтательно проговорил он и признался: – Между прочим, я всегда мечтал стать врачом, не ожидали?

– И что же? – нахально спросил я. – Баллов недобрали?

Миронов высокомерно посмотрел на меня.

– Родина направила меня на другой участок! – гордо сказал он. – Туда, где труднее. Я не искал легких путей...

– Сочувствую! – буркнул я.

Макаров с тревогой посмотрел на майора, потом на меня и предостерегающе произнес:

– Владимир Сергеевич!

– Ничего-ничего! – махнул рукой Миронов. – Поначалу все хорохорятся...

Он снова полез в ящик и достал радиоприемник.

– Ваше? – спросил он строго, поднимая на меня неподкупные глаза.

– Ну, мое! – сказал я с запинкой, чувствуя какой-то подвох.

– Так-так... – проговорил майор и рассеянно открыл отделение для батареек.

Неожиданно брови его поползли вверх, и он с веселым удивлением посмотрел на меня. Пользуясь его же терминологией, эта маленькая пантомима была разыграна, как по нотам.

– А это – тоже ваше? – с надеждой спросил Миронов, опрокидывая приемник.

Из отделения для батареек на стол выпали два-три прозрачных пакетика с белым порошком внутри. Сыщик за моей спиной присвистнул – на мой взгляд, слишком ненатурально.

– А это не мое! – решительно сказал я.

– Да вы посмотрите внимательно! – предложил Миронов, показывая на пакетики пальцем. – Подойдите поближе!

– Может быть, еще в руках подержать? – ехидно поинтересовался я.

– Ну а что ж тут такого? – сдержанно посмеялся Миронов и вдруг, мгновенно поднявшись на ноги, мягким кошачьим шагом приблизился ко мне. – А теперь, Владимир Сергеевич, – серьезно сказал он, – будьте добры продемонстрировать нам содержимое своих карманов!

Я уже вполне освоился в этой нахрапистой компании, поэтому попытался сопротивляться.

– Но я до сих пор не ознакомился ни с содержимым ваших документов, – возразил я, – ни с ордером на обыск, или как это там у вас называется?

– А вы, оказывается, крутой законник? – насмешливо заметил майор. – Но вы, наверное, не в курсе, что в исключительных случаях мы имеем право на личный досмотр, проникновение в жилище, а также на задержание гражданина – например, если у нас возникают серьезные подозрения в наличии у гражданина наркотиков...

– У меня нет никаких наркотиков! – решительно отрезал я.

Майор презрительно скривился:

– Факты говорят о другом, Владимир Сергеевич! Так что давайте-ка выкладывайте, что там у вас в карманах!

Мне стало ясно, что кто-то решил выключить меня из игры менее кровавым, но зато более верным способом. Если я попаду в СИЗО за хранение наркотиков, то мне уже будет не до козней фирмы «Воздаяние». Меня будет заботить в первую очередь целость собственной шкуры, которая, целость, окажется под большим вопросом.

Что и говорить, вариант с вмешательством МВД мы не предусмотрели. А фирма, кажется, всерьез принялась подчищать свои следы. Оставался еще один человек, до которого им предстояло добраться, – это Ксения Георгиевна. Теперь все зависело от того, насколько удастся Чехову выполнить свой план.

Но для меня все это отходило сейчас на второй план. Связаться с Чеховым не было никакой возможности. Договариваться с майором Мироновым было бесполезно, не для того он сюда приехал. Оставалось настаивать на своих правах и постараться придать делу как можно большую огласку.

Я шагнул в сторону и решительно заявил:

– Обыскивать себя не позволю!

В следующее мгновение меня крепко придержали сзади под локоть, а майор Миронов укоризненно сказал:

– А ведь в крайнем случае мы имеем право даже применять оружие, Владимир Сергеевич! Так что убедительно вас прошу не оказывать сопротивление представителям власти!

Неожиданно он запустил руку в карман моего халата и, точно фокусник, выхватил оттуда еще один прозрачный пакетик.

– У-у! Да у нас тут одни сюрпризы! – издевательски пропел он. – Пожалуй, все ясно, а, товарищи? – Он повелительно взглянул через плечо. – Будем оформлять задержание.

Лица моих коллег выглядели натянутыми и испуганными. Кажется, они принимали разыгрывающийся здесь спектакль за чистую монету. У меня не было сомнений, что они подмахнут и протокол, который наскоро составлял, опять усевшись за мой стол, майор Миронов. Мышеловка, таким образом, захлопывалась.

Терять мне теперь было нечего, и у меня невольно мелькнула мысль о бегстве. Пока Миронов писал, высунув от усердия кончик языка, я искоса посмотрел, что творится вокруг. Мне пришло на память, что снаружи в замке ординаторской торчит ключ, и, если бы мне удалось каким-то образом выскочить из кабинета, я мог бы запереть всю компанию и получить несколько минут форы. Может быть, тогда бы я сумел выбраться из больницы, которая стала для меня ловушкой.

Но у дверей, привалившись плечом к косяку, по-прежнему бдил мордастый недоверчивый страж, а тот оперативник, что стоял рядом, уже многозначительно позвякивал наручниками, неизвестно откуда взявшимися. Пиджак его был расстегнут, и за отворотом пиджака угадывалась ременная сбруя, наверняка поддерживающая кобуру.

Объективно оценив ситуацию, я понял, что, к сожалению, шансов у меня практически нет. Пройти кордон из трех вооруженных мужиков я не успевал – просто не хватало времени, как сказал бы Жванецкий. Но, если бы я отложил свою попытку на потом, она была бы полностью обречена на провал, потому что в следующую минуту на меня должны надеть наручники. Не мог я выпрыгнуть и в окно, потому что оно было сегодня наглухо закрыто.

Я совсем уже было решил ухватиться за наивную мысль о привлечении к делу моего несуществующего адвоката, как неожиданно в судьбу мою вмешался человек, чьего появления никто не ожидал. Он сыграл роль той соломинки, за которую цепляется утопающий – нередко с пользой для себя.

Майор Миронов закончил свой вдохновенный труд и удовлетворенно посмотрел на меня. Лицо его было хрестоматийно усталым, но довольным. Он поймал опасного преступника и был полон сознания, что не даром ест свой нелегкий хлеб. За моей спиной опять звякнули наручники. Я уже было открыл рот, чтобы выразить свой последний протест, но в этот момент с шумом открылась дверь и в ординаторскую вошли новые действующие лица.

Первым появился Борис Иосифович Штейнберг – в белом ординаторском халате, из-под которого выглядывал новенький нарядный галстук, весьма гармонирующий с фигурной серебряной шевелюрой грозного зама. Следом шел худой и желтолицый Аникеев – тоже зам, но по хозяйственной части. Войдя в комнату, он не обратил никакого внимания на находившихся там людей, привычно профессиональным взглядом оценивая в первую очередь состояние стен, оконных переплетов, батарей отопления и прочего сопутствующего инвентаря. Замыкал шествие вертлявый молодой человек в полотняном белом костюме, который был у Штейнберга кем-то вроде мальчика на побегушках. Кажется, он числился лаборантом в отделении судебной медицины. Его мы тоже не заинтересовали, потому что он ни на секунду не сводил глаз со своего шефа.

Однако Бориса Иосифовича волновали прежде всего именно люди. Наверное, до него дошли слухи, что в терапии творится что-то неладное, и он поспешил вмешаться в события. Следует учитывать, что ему уже испортили с утра настроение сообщением о насильственной смерти сотрудника.

– Что здесь происходит? – властно спросил он, коротко взглядывая на присутствующих и сосредотачивая окончательно внимание на одном лишь Макарове, которого в известной степени мог считать равным себе.

Однако Игорь Станиславович, необычно растерянный и даже уничтоженный, лишь беспомощно развел руками. Красноречие на этот раз подвело его.

Объясняться пришлось майору Миронову. Приосанившись и напустив на лицо строгости, он потребовал от Бориса Иосифовича представиться.

– Моя фамилия Штейнберг! – прогремел зам, бледнея от удивления. – А кто вы такой, черт побери?

– Майор Миронов из управления МВД, – злорадно сообщил оперативник. – Что же, господин Штейнберг, развели, получается, в учреждении наркоманию?

– Что?! – гневно рыкнул Штейнберг и возмущенно оглянулся.

Внезапно глаза его остановились на моей физиономии. В комнате повисла ужасная тишина. Все подобрались и невольно затаили дыхание.

– Ладыгин? – тихо-тихо произнес Штейнберг. – Почему я опять вижу перед собой вас? Почему я не вижу, скажем, того же... Корзухина, например?

Пока он медленно проговаривал слова, я боковым зрением прикинул расположение фигур в комнате. Оно выглядело гораздо благоприятнее, чем минуту назад. Оперативник с наручниками из уважения к седовласому доктору отступил несколько в сторону и теперь находился у Бориса Иосифовича за спиной. Аникеев и молодой человек в белом костюме почтительно замерли в дверях, перекрывая тяжеловесу зону. В такой ситуации хороший целенаправленный бросок мог решить все дело.

Абсолютно мирным тоном, словно отвечая Борису Иосифовичу на его риторический вопрос, я произнес:

– Вы не видите Корзухина, потому что смотрите в другую сторону, Борис Иосифович! Но если вы повернете голову направо, то увидите Корзухина как на ладони...

Загипнотизированные моим идиотски-убедительным тоном, все присутствующие как по команде посмотрели на Корзухина, который страшно смутился. Это секундное замешательство меня спасло.

Я вдруг ощутил себя сгустком бешеной, рвущейся наружу энергии – чем-то вроде шаровой молнии, мчащейся во тьме в поисках выхода или смертельного взрыва. Мозг мой отключился – дальше действовали тело и инстинкт.

Коротким толчком я отбросил от себя Штейнберга, столкнув его с милиционером, который от неожиданности пошатнулся, налетел на стол и кувыркнулся через него, выронив наручники.

А я уже метнулся к двери – точно нападающий в американском футболе, – заставив в испуге отпрянуть Аникеева с молодым человеком. Они шарахнулись назад, мешая милиционеру, а я, не останавливаясь, еще и безжалостно врезался в них корпусом, и вся эта троица, смешавшись в клубок, покатилась в сторону.

Я еще успел выскочить в коридор, захлопнуть дверь и повернуть ключ. Какие-то мгновения в запертой комнате царила полная тишина. Пользуясь каждой секундой, я так рванул по коридору, что, наверное, установил новый рекорд на стометровке. Когда я выскакивал на лестницу, сзади послышался хруст выламываемой двери и чей-то крик: «Не позволю!» По-моему, это кричал Аникеев.

Я слетел вниз по лестнице, так что ветер свистел в ушах. Поскальзываясь на мраморном полу, бросился к выходу. Какие-то люди в белых халатах шарахались от меня в стороны. Проскочив вестибюль, я врезался в выходную дверь, едва не сорвав ее с петель. Оставались еще асфальтовая дорожка и пропускной пункт. Оттуда навстречу мне выскакивали охранники – видимо, их успели предупредить по телефону.

Не сбавляя скорости, я помчался прямо на них и в последнюю минуту возбужденно крикнул:

– Мужики! Он уже пробегал?

– Кто? – спросили они, недоуменно переглядываясь и останавливаясь.

– Такой, весь в крови, с ампутационным ножом! – по какому-то наитию выпалил я.

Охранники наморщили лбы и озадаченно принялись озираться. По-моему, долгое отсутствие нештатных ситуаций расхолаживает персонал и притупляет умственные способности.

– Надо срочно что-то делать! – трагически завопил я и, отпихнув ребят в форме плечом, проскочил в дверь пропускного пункта.

И вовремя – из дверей корпуса уже выбегали оперативники. Кажется, в руках у них было оружие, но я сомневался, что они решатся пустить его в ход немедленно – тогда им пришлось бы перестрелять охрану.

Не оглядываясь больше назад, я перебежал улицу и скрылся под аркой одного из домов на противоположной стороне. Теперь меня могли выручить только проходные дворы. Я не сомневался, что ребята майора Миронова тоже неплохо ориентируются в проходных дворах, но у меня было некоторое преимущество во времени. Крошечное, но реальное. Однако я стремительно терял это преимущество. Сообразив в какой-то момент, что белый халат делает из меня чересчур заметную фигуру, я был вынужден остановиться, чтобы сбросить его. Некоторое время я бежал с халатом в руках, потому что какое-то дурацкое чувство мешало мне бросить его в пыль. Я еще подумал о том, что Борис Иосифович этот мой поступок не одобрил бы, – такие странные мысли приходят в голову человеку, уходящему от погони.

Но где-то позади уже слышался торопливый стук каблуков об асфальт – меня настигали. Я отшвырнул в сторону свой незапятнанный халат и прибавил ходу. Проскочив промежуток между двумя домами, оказался в обширном голом дворе, без единого деревца. Нужно было пробежать через него, чтобы уйти под спасительную арку. Однако инстинкт подсказал, что я не успею сделать это до появления преследователей.

И тогда ноги сами собой понесли меня в сторону, где возле дома стоял грузовик с домашним скарбом. Кто-то затеял сегодня переезжать, и теперь дюжие грузчики вносили в подъезд снятую с грузовика мебель. Занятые тяжелой работой, они не обратили на меня никакого внимания.

Я подбежал к подъезду и, перейдя на шаг, заглянул в кузов автомобиля. Два хмурых парня двигали на край кузова массивный шкаф, а двое еще более хмурых парней, стоя на земле, собирались этот шкаф принимать. Все они сосредоточенно следили за перемещениями шкафа и отчаянно матерились.

Вокруг на асфальте стояла еще масса более мелкой мебели, и я, ухватив какую-то тумбочку, решительно вошел с ней в подъезд. Меня или не заметили, или приняли за новосела – во всяком случае, препятствий мне никто не чинил, и я потащил тумбочку наверх, гадая, хватит ли ума у майора Миронова разгадать мой нехитрый трюк.

Я поднимался наверх – этаж за этажом, – и нигде не было никаких признаков заселения. Мне уже стало казаться, что я что-то напутал – или проскочил нужную квартиру, или зашел не в тот подъезд, – но наконец на самом верхнем, шестом, этаже обнаружил открытую дверь, ведущую в пустой коридор, по которому гуляло эхо.

С тумбочкой в руках я влетел в квартиру и остановился, оглядываясь. Вообще-то я искал место, где бы можно было безопасно и надежно исчезнуть, но вдруг навстречу мне из соседней комнаты вышла женщина лет тридцати пяти с дымящейся сигаретой в руке. Ее можно смело было бы назвать хорошенькой, если бы не выражение страшной озабоченности на курносом и слегка скуластом лице. В жилах ее наверняка текла какая-то часть восточной крови – об этом свидетельствовали и темные миндалевидные глаза, и черные, как вороново крыло, волосы. Подстрижена она, кстати, была очень коротко. Такая прическа, на мой взгляд, не каждому, даже новобранцу, к лицу, а уж женщине... Но я не стал делать никаких замечаний, а просто спросил, куда мне поставить тумбочку.

Хозяйка сосредоточила на мне отсутствующий взгляд, и, похоже, в глазах ее промелькнуло удивление. Ощущение близкой опасности сдавило сердце, и я постарался улыбнуться как можно радушнее.

– Ставьте в угол! – нетерпеливо распорядилась женщина, махнув в воздухе сигаретой. Потом, глядя мимо меня, спросила, не меня, а кого-то мне неведомого и мне невидимого: – Почему они так копаются?

Голос у нее был низкий и не слишком приятный, в нем как будто постоянно звучала скрытая насмешка.

– Они уже несут шкаф, – обнадежил я ее. – Быстро не получается – все-таки шестой этаж!

– Шестой? – рассеянно, но, однако, с неким вызовом произнесла хозяйка. – В Медведкове, по-вашему, лучше? Пока на работу доедешь...

– Да я сам живу на седьмом, – успокоил я ее и тут же прикусил язык. Я здесь не затем, чтобы рассказывать биографию. – Ну, ладно, пойду помогу со шкафом! – небрежно сказал я и выскочил на лестницу.

Осторожно заглянув в пролет, я посмотрел вниз – там вполне могли оказаться оперативники майора Миронова. Но, к счастью, никого, кроме грузчиков, волокущих на ремнях неподъемный шкаф, я не увидел. Продолжая выдерживать свою роль, я через некоторое время спустился пониже и предпринял попытку подключиться к сизифову труду.

– Уйди, друг! – задыхаясь и напрягая жилы, посоветовали мне с ласковой угрозой грузчики. – Не путайся под ногами! Не мешай профессионалам.

Порадовавшись тому, что меня, кажется, все-таки принимали за новосела, я опять устремился наверх и все-таки примазался к вносу шкафа в квартиру. Затем шкаф был препровожден в дальнюю комнату и установлен на место, а грузчики, топоча башмаками, отправились за следующей тяжестью.

На какое-то время я задержался в комнате и остался один. Хозяйка не обратила на это внимания. Она в соседней комнате разговаривала с кем-то по мобильному телефону. Речь шла о непонятных мне задолженностях. Поколебавшись немного, я отпер дверцу шкафа и юркнул внутрь.

Как бы ни выглядело со стороны мое импровизированное затворничество, а мне оно в тот момент показалось надежным и остроумным. Единственное, о чем молил я судьбу, чтобы грузчики как можно быстрее закончили свою работу и убрались со двора.

Я опустился на дно шкафа и, привалившись спиной к стенке, закрыл глаза. Все равно в шкафу царила полная темнота. Шкаф был из настоящего дерева, оттого-то он и был так тяжел, и запах внутри был приятным, никаких ядовитых добавок, которыми изобилуют изделия из деревоплиты, здесь не ощущалось.

Постепенно меня охватило обманчивое ощущение покоя и безопасности. Мне казалось, что я исчез из мира, попал в какое-то другое измерение, где меня никто не сможет найти. Я слышал только звуки, доносящиеся из соседнего пространства.

Время шло. Приходили и уходили грузчики. Женщина давала им сердитые и строгие указания. Иногда в квартире царила полная тишина – возможно, хозяйка спускалась вниз, к машине.

Из осторожности я не рискнул даже на миллиметр приоткрыть дверцу, и постепенно в моем убежище становилось душновато. Наверное, я израсходовал весь запас кислорода, а шкаф был почти герметичным. Теперь я уже мечтал поскорее выбраться, но запас мебели все не кончался.

Наконец грузчики протопали по квартире в последний раз, о чем-то долго и горласто поспорили с хозяйкой, потом хлопнула входная дверь, и все стихло.

Я напряженно раздумывал, как мне появиться из шкафа и что сказать женщине, чтобы не испугать ее и не настроить против себя. Пока я раздумывал, послышался стук каблучков, который неумолимо приближался, а потом дверца шкафа внезапно распахнулась, и насмешливый низкий голос произнес:

– Вы что, не собираетесь отсюда выходить? Учтите, мне не нужны любовники в шкафу, хотя я и не замужем!

Невольно покраснев, я вылез наружу, хмурясь от яркого света и бормоча какие-то несвязные слова.

– Кто вы такой? – с любопытством спросила женщина. – Бандит? Маньяк? На бандита вы не похожи. Значит, маньяк?

Ее миндалевидные глаза весело и требовательно уставились на меня.

– Если вы не оставляете мне другого выбора, – смущенно ответил я, – то, пожалуй, да, скорее маньяк.

– Учтите, – ласково предупредила женщина, – у меня есть оружие.

– У вас не только оружие, – с уважением заметил я. – У вас и мебели много...

Она рассмеялась.

– И все-таки что вы такое натворили? – спросила она настойчиво. – Если вам не удастся убедить меня в своей безобидности и пушистости, я, пожалуй, все-таки сдам вас правоохранительным органам.

– Не стоило бы говорить это маньяку, – серьезно сказал я. – После этого я просто обязан с вами расправиться.

– Это будет не так-то просто сделать, – предупредила женщина. – Кроме оружия, я еще владею приемами карате...

– Вы окончательно меня запугали, – признался я. – У меня возникает подозрение, что вы и есть те самые органы...

– Ну, в общем-то, да, – сказала она. – Я работаю в налоговой полиции.

– Вон оно что! – опасливо протянул я. – Тогда понятно...

– Что понятно?

– Как вы легко меня вычислили...

– Честно говоря, мне было не до вас, – коротко рассмеялась женщина. – Я думала, что какой-то алкаш хочет примазаться к разгрузочным работам, чтобы сшибить на бутылку... На правильный путь меня наставили те вспотевшие ребята в штатском, которые пристали ко мне во дворе: не видела ли я опасного преступника, пробегавшего мимо...

– И вы сказали... – пораженно уставился я на нее. – Признаюсь, странно видеть полицейского, который покрывает преступников. Даже в наш коррумпированный век...

Женщина махнула рукой.

– Не люблю муровцев! – заявила она. – Наверное, это профессиональная ревность. Надеюсь, что с налогами у нас все в порядке?

– Готов хоть сейчас заполнить декларацию! – сообщил я. – И все-таки что вас удержало?

Женщина посмотрела на меня с непонятной улыбкой. Она без тени смущения довольно откровенно рассматривала мое лицо, фигуру, а потом сказала:

– Сама не знаю! Наверное, вы меня околдовали, не иначе. Вы сами-то как думаете?

Я пожал плечами:

– Честно говоря, теряюсь. Но совершенно точно, мне было не до колдовства. Я так торопился...

– Ну хорошо... – медленно сказала женщина. – Надеюсь, вы меня извините, если я на несколько минут вас оставлю? – Она засмеялась: – Работали другие, а я вся взмокла... Сейчас я приму душ, а потом мы с вами чего-нибудь выпьем, и вы мне расскажете, чего вы натворили. Только не вздумайте сбежать, – предупредила она. – Я буду стрелять.

На ней было просторное голубое платье, стянутое в талии поясом, с большими накладными карманами. Из правого кармана она неожиданно извлекла самый настоящий, сверкающий никелем пистолет и без колебаний направила его на меня. В глазах у нее вспыхнула бесовская искорка.

Я немедленно поднял руки вверх и поклялся, что не сделаю и шагу без ее разрешения. Мне действительно не хотелось пока уходить, нужно было еще сообразить, как связаться с кем-нибудь из знакомых, и продумать дальнейший план действий.

– Так-то лучше! – сказала женщина. – Присаживайтесь пока куда-нибудь. Можете, если хотите, посидеть еще в шкафу. Ведь, кажется, вам там понравилось?

Посмеиваясь, она удалилась в ванную. В шкаф я возвращаться не стал, а попытался отыскать телефон. Однако это мне не удалось. Шатаясь по квартире, я обратил внимание, что хозяйка не позаботилась даже о том, чтобы прикрыть за собой дверь в ванную – сквозь оставшуюся щель просачивался свет и доносился шум падающей воды. Ситуация становилась подозрительно романтичной, но я не был уверен, что готов стать ее героем.

Гадая, чем таким особенным мне удается привлекать внимание служительниц Фемиды, я с удвоенной энергией принялся за поиски телефона. Мне хотелось закончить их до появления женщины из ванной. Но она не торопилась – возможно, ждала, когда я спрошу, не нужно ли закрыть дверь.

Наконец я обнаружил телефон – он закатился за сиденье кресла – и торопливо схватил его. Первой моей мыслью было позвонить Марине, и я было совсем уже собрался набрать номер, но в этот момент в комнате появилась хозяйка.

Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять – звонок отменяется. Разрумянившаяся после душа, благоухающая ароматом какого-то фруктового шампуня, женщина переоделась в домашний халат, который самым провокационным образом распахивался при каждом шаге, обнажая вплоть до бедер стройные, с шоколадным загаром ноги. Не знаю, переложила ли она в карман халата пистолет, но взгляд ее мог убить наповал – он сделался как-то особенно откровенным и настойчивым. Представляю, какой сюрприз был бы для Марины, если бы она приехала за мной в это гнездышко.

Тем не менее нужно было отсюда выбираться. Я лихорадочно перебирал в уме, кого еще из знакомых я мог бы впутать в это дело, но что-то ничего подходящего мне в голову не приходило. Между тем женщина подошла ближе и присела в кресло напротив меня. Полы халата разъехались, и я увидел краешек трусиков, врезавшихся в нежный пах. Меня бросило в жар.

– Соскучились по кому-то? – невинно спросила она.

Я откашлялся и виновато развел руками.

– Если не возражаете, я позвоню кое-куда, – сказал я. – Нужно связаться со своим адвокатом, понимаете?

– Разумно, – кивнула головой женщина. – Звоните, а я пока попробую найти в этом бедламе какой-нибудь напиток...

Кругом в живописном беспорядке громоздились узлы и коробки, в которых она и принялась рыться, двигаясь с хищной кошачьей грацией.

Неожиданно в голову мне пришла отличная мысль – я решил позвонить Макарову. Я был уверен, что он не решится мне отказать. Во-первых, он наверняка испытывал кое-какие угрызения совести за происшествие в «Камелии», во-вторых, он был свидетелем сегодняшних событий, и ему не нужно было ничего объяснять, в-третьих, как умный человек он должен был понимать, что обвинение в хранении наркотиков шито белыми нитками. Я мог бы отсидеться у него, пока не удастся связаться с Чеховым. Конечно, до сих пор не был определен окончательно вопрос с его ориентацией, но, в конце концов с ним мне справиться было легче, чем с отчаянной сборщицей налогов. Тем более в глубине души я чувствовал, что мне и не очень-то хочется оказывать ей сопротивление. Стараясь не смотреть на хозяйку, я набрал номер и с тревогой прижал трубку к уху.

Раздался длинный гудок – другой, третий. Потом в трубке щелкнуло, и спокойный голос произнес:

– Макаров слушает!

– Игорь Станиславович! – торопливо сказал я. – Это Ладыгин. Вы слышите меня?

Несколько секунд он молчал, а потом заговорил, заметно волнуясь:

– Владимир Сергеевич? Ты где? Как у тебя дела?

– Дела у меня, сами понимаете, не очень, – ответил я. – Хочу попросить вас об одолжении, но не знаю, как вы к этому отнесетесь...

– Ты же знаешь, Володя, – крайне серьезно сказал Макаров, – что я всегда готов помочь, если это в моих силах. Главное, не предпринимай никаких шагов сгоряча!

– В таком случае, может быть, подъедете за мной? – спросил я. – Разумеется, без группы захвата...

– Володя! – оскорбленно воскликнул Макаров.

– Я шучу, – пояснил я. – Записывайте адрес...

Когда я сложил трубку телефона и с облегчением вытер вспотевший лоб, женщина с юмором посмотрела на меня и сказала ехидно:

– «Бегущий человек» – это не про вас кино? – Она опять села в кресло напротив меня и беззастенчиво закинула ногу на ногу. Волосы на ее голове еще были мокрыми и пахли персиком. – А по внешнему виду не скажешь, что вы трусоваты... Увы, внешность так обманчива!

Я виновато пожал плечами – со стороны моя позиция выглядела действительно не слишком мужественно. Особенно в глазах такой неробкой женщины.

– Так что вы натворили? – иронически продолжила она. – Украли курицу? Или подглядывали в окно женской бани? Кстати, как вас хоть зовут, незнакомец?

– Меня зовут Володя, – объяснил я. – А обвиняюсь я в хранении наркотиков. Обвинение высосано из пальца, но, боюсь, это мало кого интересует. Поэтому мне и приходится все время убегать.

– Если бы вы были настоящим мужчиной, – презрительно заметила хозяйка, – я бы постаралась вам помочь – у меня есть хорошие знакомые в управлении по борьбе с наркотиками... Но теперь – дудки! Теперь я даже раздумала угощать вас вином.

– Откровенно говоря, я этому даже немного рад, – сказал я. – Поверьте, мне сейчас никак нельзя расслабляться!

– Понимаю, – кивнула она головой. – Вы и в самом деле очень подозрительный человек. Зря я вас не выдала властям...

В такой милой беседе мы провели около получаса, причем раздражение и разочарование хозяйки квартиры нарастали с каждой минутой. Ее шутки становились все язвительнее, и я начал уже всерьез подумывать о том, как бы она и правда не вызвала наряд милиции, но в этот момент раздался звонок в дверь.

Мы поднялись одновременно.

– Наверное, это ваш сообщник? – ехидно спросила хозяйка.

– Знаете, зря вы так агрессивно настроены, – сказал я серьезно. – У меня и так на душе кошки скребут. А вам я очень благодарен. Теперь я перед вами в долгу. А вы, кстати, так и не сказали, как вас зовут.

Она критически посмотрела на меня и тяжело вздохнула:

– Да не стоило бы вам этого и говорить. Зачем? Но, впрочем, если вам так будет легче – Анна. Как говорится, будем знакомы.

У нее вырвался смешок.

Звонок в прихожей зазвенел с новой силой. Анна решительно повернулась и пошла открывать.

На пороге стоял Макаров, как всегда корректный и невозмутимый. Он сдержанно поклонился хозяйке и устремил на меня вопросительный взгляд.

– Иду, – сказал я и обернулся к Анне: – Еще раз спасибо. Прощайте.

Она дернула плечиком и нервно усмехнулась. Я шагнул через порог. Сзади хлопнула дверь. Мы с Макаровым молча спустились по лестнице и вышли во двор. Возле подъезда стояла его машина. Я невольно оглянулся по сторонам, словно опасаясь увидеть кольцо автоматчиков в бронежилетах, но, кроме мирных обывателей, во дворе никого не было.

Мы сели в машину и медленно выехали со двора в переулок. Макаров наконец открыл рот и с непонятной интонацией сказал:

– Женщины-женщины! Что бы мы делали без них... Твоя знакомая, Володя?

Я отрицательно покачал головой. Макаров покосился на меня и спросил с восхищенным недоумением:

– Значит, тебе все же удалось уйти от Пинкертонов? Как же ты сумел?

– Повезло, – сказал я. – Послушай, Игорь Станиславович, твоя законопослушность не очень пострадает, если я отсижусь у тебя день-другой? Пока не свяжусь с людьми, которые могут мне помочь...

– Нет вопросов, – уверенно произнес Макаров. – Я же знаю, что ты ни в чем не виноват. Невооруженным глазом было видно, что это провокация!

Я посмотрел на него с интересом.

– А что же вы с Корзухиным об этом молчали? – спросил я как бы между прочим. – Кажется, вы и протокол собирались подписать...

Макаров некоторое время молчал. На лицо его легла легкая тень.

– Знаешь, Володя, – нехотя признался он, – если честно, то я просто сплоховал. Оправдаться мне нечем. Растерялся, во-первых, и, знаешь... Вот этот страх перед органами... он, наверное, у нас в крови, что ли?

Я никогда не был злопамятен, и человеческие слабости не вызывали у меня презрительного превосходства – я сам далеко не сильный человек.

– Да ладно! – сказал я великодушно. – Это я так, к слову... Просто любопытно стало. А страх у меня и у самого появился – будь здоров! Заметил, как я рванул – с низкого старта?

Макаров беззвучно рассмеялся и сказал:

– Видел бы ты лицо Штейнберга, когда ты запер нас на ключ! Если бы вдруг старику сказали, что он уволен – он и то не был бы так поражен. Минут пять он вообще не мог вымолвить ни слова! Он только сопел и сверкал глазами, и, клянусь, в итоге у него изо рта вырвались языки пламени! Как мы все там не получили множественные ожоги – не представляю. Потом милиция выломала дверь, а их главный посоветовал Штейнбергу позвонить на проходную, чтобы тебя задержала охрана. Старик позвонил, но речь у него еще полностью не восстановилась, и на проходной мало что поняли. Думаю, это тебя и спасло...

– А что было потом? – поинтересовался я.

– Лучше не спрашивай! – покрутил головой Макаров. – Борис Иосифович обрушил на меня всю силу своего гнева. Вот тут-то он вспомнил, по-моему, все слова, что есть в словаре. У меня было ощущение, что я попал под камнепад. И еще я думал, что он не выдержит и набросится на меня с кулаками – так он был потрясен. Ну а потом опять появились разочарованные менты и отвлекли Штейнберга – стали расспрашивать его о тебе: адрес, связи, ну и прочая дребедень. Но он не стал с ними даже разговаривать и отправил в отдел кадров. Вот такая история.

Он опять покрутил головой и улыбнулся. Наш автомобиль свернул с Садового кольца на Олимпийский проспект.

– Но ты теперь можешь гордиться, – сказал Макаров. – Ты вообще, наверное, единственный человек в природе, который осмелился пихнуть в грудь Бориса Иосифовича Штейнберга! Тебе бы следовало отлить в честь этого события памятную медаль!

– Смеешься, Игорь Станиславович! – с упреком сказал я. – А мне, между прочим, не до смеха. Получается, я теперь между Сциллой и Харибдой. Даже если в тюрьму не посадят, так с работы точно попрут!

– Эх, Володя! – сказал Макаров немного печально. – Все плохое когда-то забудется, и ты будешь вспоминать сегодняшний день с улыбкой... Он покажется тебе самым забавным в твоей жизни, вот увидишь! Ну вот, мы и приехали!

Он свернул на большую стоянку, расположенную метрах в тридцати от нового двадцатиэтажного дома, украшенного на вершине четырьмя причудливыми башенками.

– Ну, теперь подняться в лифте до десятого этажа, – мечтательно сказал Макаров, – и мы в безопасности!

* * *

Подполковник со стороны был слегка похож на бульдога, на которого для смеха надели камуфляжную фуражку с кокардой – отвисшие массивные щеки, мощный загривок, квадратная голова, ушедшая в плечи, приплюснутый нос и настороженные маленькие глазки, не предвещавшие ничего доброго.

Глаза эти были в данный момент устремлены на дверь, в которую кто-то постучался. У подполковника намечался важный телефонный разговор, и по этой причине он строго-настрого приказал не пускать никого в кабинет. Такое беспардонное нарушение приказа могло вызвать единственную и незамедлительную реакцию – нарушитель должен быть стерт в порошок порцией хорошего командирского мата.

Подполковник открыл рот именно в тот момент, когда приоткрылась дверь – не раньше и не позже, – и уже наружу начал пробиваться предварительный угрожающий рокот, но вдруг на бульдожьем лице нарисовалось изумление, и нужные слова застряли в глотке.

– Юра? – не веря своим глазам, произнес подполковник. – Чехов? Какими судьбами?

На пороге кабинета стоял бывший сослуживец и приятель. Вообще-то ранее он поклялся, что никогда в жизни больше не переступит этого порога, и в каком-то смысле до сих пор еще не нарушил своего обещания. Он стоял, опершись о дверной косяк, и молча разглядывал удивленного подполковника.

Так продолжалось довольно долго, и свирепое лицо хозяина кабинета приобрело уже необычное для него недоуменно-жалобное выражение, но тут Чехов сделал шаг вперед и сказал с хрипотцой в голосе:

– Ну, здорово, Аркаша!

Подполковник как по команде вскочил из-за стола и сдавил Чехова в объятиях. Несколько мгновений они мяли друг другу кости, а потом подполковник растроганно объявил:

– Я уже решил, что ты окончательно вычеркнул нас из своей памяти, старый хрыч! Как ты поживаешь? Как твоя язва? Ты вроде неплохо выглядишь?

– У меня появился хороший доктор, – посмеиваясь, ответил Чехов, похлопывая подполковника по твердому животу. – А ты постарел, Аркаша...

– Так мы же не сачкуем, как некоторые! – добродушно откликнулся подполковник. – Присаживайся, пенсионер! Так все-таки каким ветром тебя занесло? Или ты и в самом деле соскучился?

Чехов присел на стул, поддернув на коленях брюки, и вдруг посмотрел на подполковника твердым изучающим взглядом.

– Мне нужна помощь, Аркадий! – сказал он. – Серьезная помощь!

Подполковник ответил ему внимательным взглядом, вспомнил о планировавшемся телефонном разговоре, подумал и отчаянно махнул рукой.

– А-а, черт с ним! – сказал он вслух и вытащил из ящика стола сигареты. – Будешь?

– Я свои! – предупредил Чехов, выуживая из кармана папиросу.

Они задымили, изучающе поглядывая друг на друга. Наконец подполковник повторил раздумчиво:

– Серьезная, говоришь? Ну и давай тогда по-серьезному... Что у тебя стряслось?

– Стряслось у меня, Аркаша, очередное обострение, – со вздохом начал Чехов. – Лег я, естественно, в больницу...

И он подробно и последовательно рассказал об истории, начавшейся со знакомства с врачом Ладыгиным и вылившейся в конце концов в неравное противостояние одного человека и сплоченного коллектива.

Подполковник слушал внимательно, не перебивая, только по ходу повествования все больше мрачнел и закуривал одну сигарету за другой. Наконец Чехов замолчал, и подполковник, поняв, что рассказ окончен, со злостью раздавил в пепельнице окурок, перепачкав пальцы пеплом и табаком. Потом он поднял на приятеля глаза и сказал с чувством:

– Во твари, а, Николаич?! И сколько сейчас этой мрази развелось – уму непостижимо! Так ты, значит, чего от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты мне дал пару-тройку ребят, Аркаша! – убедительно произнес Чехов. – Взять надо гада с поличным, на месте взять!

Подполковник покрутил головой.

– Без санкции, без приказа? – задумчиво спросил он. – А если что, вместе с тобой в палате отдыхать будем?

– Он должен попасться, Аркаша, – убедительно сказал Чехов. – Они уверены, что доктор погиб, и эта старушка им теперь поперек горла, понимаешь?

– А ты понимаешь, что у меня и людей-то не хватает! Кого я тебе дам? – горячась, сказал подполковник.

– Да мне всего-то парочку! – заискивающе произнес Чехов. – Самых завалящих!

– Завалящих ему! Где я тебе возьму завалящих? У меня нет завалящих! – Он опять полез в пачку за сигаретой и через секунду скрылся в облаке табачного дыма.

– А я и с заявлением в прокуратуру постараюсь! – пообещал Чехов. – Если у нас на руках признание будет – прокуратура дело возбудит, не сомневайся! Ничего им тогда не поможет, никакая лапа!

– Ага, никакая! – уничтожающе проговорил подполковник. – Раз они за такую поганую работу взялись – наверняка у них где-то наверху прихват есть! Так просто эти дела не делаются...

– А то я не знаю, Аркаша! – вздохнул Юрий Николаевич. – Ну, так ведь капля камень точит... Если не противодействовать – скоро по улицам с окровавленными топорами разгуливать будут...

– Ну это ты загнул – с топорами! – скептически хмыкнул подполковник. – Какие теперь топоры?

Чехов строго посмотрел на него и хлопнул ладонью по колену.

– Ну ты решай, Аркадий! Не дашь никого – я тогда сам засаду организую, лично! Частным порядком...

Подполковник улыбнулся иронически и бросил сигарету.

– А-а, черт с тобой! Где наша не пропадала! – Глаза его вспыхнули зловещим огнем. – Сегодня вечером я сам с тобой пойду! А пока дам тебе Лоськова. Ты помнишь Лоськова? Кремень мужик! А завтра, если нынче твой гад не попадется, еще кого-нибудь присмотрю... Ну что, доволен?

Чехов расплылся в улыбке.

– С меня литр, Аркаша! – весело заявил он.

– Литр? – возмущенно проговорил подполковник. – Стол накроешь! Лучший стол всем участникам боевой операции – чтобы напитки рекой...

– А вот мой доктор говорит – вредно, – с серьезной миной заявил Чехов.

– Что он понимает, твой доктор! – презрительно загремел подполковник. – Он вот кашу заварил, а мы расхлебывай! – Он в сердцах сорвал телефонную трубку и коротко бросил: – Срочно ко мне Лоськова!

Потом сдернул с головы фуражку и, взъерошив пятерней короткие седоватые волосы, смущенно улыбнулся.

– А вообще надоело все, Юра! – мечтательно сказал он. – Бросить бы все сейчас и, как ты, – на речку, с удочкой...

– Ты чего-то путаешь, Аркадий! – проворчал Чехов. – Я в жизни этих удочек терпеть не мог! Черта ли мне в них, в твоих удочках!

Подполковник ничуть не обиделся.

– Ну все равно! – покладисто сказал он. – Не с удочкой, так хоть с внучкой по проспекту пройтись... Солнышко сверкает, никто тебя не кантует... Внучке мороженого купил, себе – пивка... Хорошо!

– Не трави душу, – сказал Чехов. – У нас дети – один в Мурманске, другой в Благовещенске. Я внучков уже лет пять не видел...

– Какой-то ты, Николаич, безысходный человек! – удивился подполковник. – Не за что тебе в жизни уцепиться! Выходит, что зря ты со службы ушел!

Чехов ответить не успел – в дверь постучали, и вошел лейтенант Лоськов. Он не очень старательно козырнул и сказал:

– Здравия желаю! Вызывали, товарищ подполковник? Здравствуйте, Юрий Николаевич!

Чехов протянул ему руку.

– Садись, Лоськов! – сказал подполковник и, насупившись, посмотрел на лейтенанта. – Вот что, Лоськов, дело есть одно – не шибко опасное, но неприятное. Приказать тебе не могу, но попросить хочу... Возьмешься?

– Какой разговор? – пожал плечами лейтенант. – Для вас – всегда пожалуйста!

– Ну вот и молодец! – одобрительно произнес подполковник. – Значит, форма одежды гражданская, из оружия возьмешь «АКС» семьдесят четвертый – чтобы страшнее было. А остальное тебе Чехов объяснит... Не забыл еще такого? – И он насмешливо посмотрел на товарища. – А я к вам вечерком подъеду. Ты, кстати, Юра, адресок-то черкни! А то получится, что вы у меня как без вести пропавшие...

– Типун тебе на язык! – сердито сказал Чехов, царапая адрес Ксении Георгиевны на листке из записной книжки. – Ну так я пошел, пожалуй! Ты, Лоськов, бери, чего надо, и спускайся. Ты мой лимузин сразу узнаешь – такой оранжевый «Москвич», самый раздолбанный.

Он положил листок перед подполковником на стекло, покрывавшее стол, и веско добавил:

– Ты к восьми подгребай, не задерживайся! Я картошки нажарю, так чтобы не остывала!

– Так к картошке чего-то надо же, а? – с озабоченным видом высказался подполковник.

– А это уже как подскажет тебе твоя совесть! – развел руками Юрий Николаевич и пошел к дверям. На пороге он обернулся и напомнил: – Ты сам-то камуфляж не забудь снять! А то весь дом перепугаешь...

– Не учи ученого! – с угрозой бросил ему вслед приятель. – И смотрите не переловите там без меня всех бандитов!

– Ладно, не будем! – пообещал Чехов, выходя из кабинета.

Дожидаться Лоськова ему пришлось минут пятнадцать. Вскоре тот появился – длинный, жилистый, одетый в простые черные брюки и голубую рубашку с короткими рукавами. С собой он нес большую сумку с длинными ручками. Подойдя к «Москвичу», он открыл дверцу и сунул сумку на заднее сиденье. Потом уселся рядом с Чеховым и почтительно спросил:

– Куда поедем, Юрий Николаевич?

Тот посмотрел на часы и ответил:

– Заскочим сейчас в магазин – пожрать чего-нибудь купим... Кто знает, сколько ждать придется? А потом на Смоленскую. Ты что с собой взял, Леша?

Лоськов повернул к нему свою курчавую голову.

– «АКС» взял, Юрий Николаевич, – начал перечислять он, – табельный пистолет, обоймы запасные, конечно... Ну и «браслетов» парочку... Да еще вот диктофон...

– Ага, молодец! – сказал одобрительно Чехов. – Ну а теперь слушай, какая у нас получается на сегодняшний день диспозиция.

За время поездки Чехов успел посвятить лейтенанта во все подробности предстоящего дела. По скуластому, резко очерченному лицу Лоськова невозможно было понять, что он обо всем этом думает. Но Чехов знал, что может положиться на Лоськова полностью – если этот парень за что-то брался, то доводил дело до конца.

Закупив продуктов, они поехали на Смоленскую. Чехов начинал слегка нервничать – ему казалось, что он задержался безобразно долго и преступники могли опередить его.

К счастью, эти опасения не оправдались – Ксения Георгиевна была жива и здорова. После процедуры опознания она открыла многочисленные запоры и запустила Чехова с Лоськовым в квартиру. Внутри у двери опять стоял кухонный стол, выполнявший роль баррикады.

– Он тут больше не понадобится, Ксения Георгиевна! – решительно объявил Чехов. – Лоськов, берем!

Они подхватили стол и отволокли его на кухню, дверь которой выходила прямо в прихожую. Чехов распорядился, чтобы Лоськов выложил из сумки продукты и поместил их в холодильник.

– Местечко-то у вас там, наверное, найдется, Ксения Георгиевна? – добродушно поинтересовался он.

– Ясное дело, найдется! – радостно ответила старуха, весьма воодушевленная появлением в ее келье мужчин. – Какие у меня там запасы!

– Володя, часом, не появлялся? – деловито осведомился Чехов.

– Не появлялся. Да ему рано! – ответила Ксения Георгиевна. – Он с работы самое раннее в третьем часу приходит... А вы еду-то принесли? – с тревогой спросила она. – Значит, надолго ко мне? Не бросите старуху?

– Ни в коем случае, – пообещал Чехов. – Будем сидеть до самого упора. Никто, кстати, не появлялся?

– Абсолютно никто, – таинственно прошептала Ксения Георгиевна. – А я балкон по вашему приказанию так и не открываю... Сижу тут одна, как шпион, вся на нервах!

– Политику ведете правильную, Ксения Георгиевна! – одобрительно кивнул Чехов. – А вот нервничать вам больше ни к чему – теперь пусть враги нервничают. Чует мое сердце, что скоро мы им прищемим хвост!

Лоськов раскладывал по полкам холодильника заготовленную провизию. Делал он это аккуратно и споро, точно вставлял в магазины обоймы.

– Так что же вы! – спохватилась Ксения Георгиевна. – Заодно бы уж и пообедали!

– Рано! – покачал головой Чехов. – Не нагуляли еще аппетит.

– Тогда, может, чайку?

Чехов задумался.

– Ты как, Лоськов? Чайку выпьем?

– Да, конечно, попейте! – оживилась старуха. – Все веселее будет!

Был вскипячен чайник, выставлено варенье, и мужчины сели за стол – Чехов, как у себя дома, с шутками и прибаутками, а Лоськов – тихо и вежливо, словно стараясь не обнаруживать своего присутствия.

Чехов уже было настроился на длинный разговор со старухой о житье-бытье, потому что чувствовал в ней предрасположенность к задушевным разговорам и своеобразное мироощущение, но в этот самый момент в дверь позвонили.

Этот звонок прозвучал как гром среди ясного неба. Чехов бесшумно вскочил и приложил палец к губам. Ксения Георгиевна посмотрела на него расширенными от ужаса глазами. Лоськов неторопливо оглянулся на свою сумку, которая стояла совсем рядом, у стены. Быстрым шепотом Чехов сказал:

– Лоськов, лишние приборы со стола – вон! Ксения Георгиевна, в прихожую! Дверь откроете, но не сразу – сначала подольше порасспрашивайте, кто да что... О нас – ни слова! Проведете гостя на кухню, скажете, что в комнате неприбрано... Ну, что-нибудь придумаете! Соглашайтесь на все, что вам предложат. Можете для вида поломаться, но в итоге – все равно соглашайтесь. В случае опасности включайте на полную громкость радио, – Чехов кивнул на динамик радиосети, висевший на стене. – Все поняли, Ксения Георгиевна?

Она молча кивнула. Лоськов, успевший убрать со стола и унести в комнату сумку с оружием, вернулся на кухню с диктофоном в руках. Чехов одобрительно кивнул и отобрал у него диктофон.

– Ваш разговор будет записываться, – предупредил он Ксению Георгиевну.

Включенный диктофон был помещен в хлебницу, стоявшую на середине кухонного стола. Между тем дверной звонок раз за разом звонил все дольше и настойчивее. Юрий Николаевич ободряюще приобнял Ксению Георгиевну за плечи и слегка подтолкнул к двери. Затем вслед за Лоськовым он скрылся в комнате, где среди зеленеющих пирамид стал дожидаться, как развернутся события.

Дверь в комнату была приоткрыта, и все, что говорилось в прихожей и на кухне, можно было прекрасно слышать. Лоськов бесшумно достал из сумки автомат, передвинул рычажок предохранителя и замер, сжимая автомат в опущенной руке. Глядя на него, Чехов потрогал сквозь ткань пиджака рукоятку лежавшего в кармане пистолета.

Ксения Георгиевна прошаркала к дверям и, заглянув в «глазок», строго осведомилась, кто звонит. По правде сказать, сначала она здорово трусила, но, увидев стоящую на площадке хрупкую, скромно одетую девушку, немного приободрилась.

– Ксения Георгиевна? – тоненьким голоском позвала ее девушка. – К вам из фирмы пришли! Вы слышите меня?

– Зачем пришли? – спросила Ксения Георгиевна, памятуя инструкции Чехова.

– Проведать вас, – терпеливо объяснила гостья. – Помочь, чего надо.

– Ничего мне не надо, – жизнерадостно ответила Ксения Георгиевна.

– Ксения Георгиевна! – строго сказала девушка. – Я к вам через всю Москву ехала! Мне обязательно нужно, чтобы вы в квитанции расписались! Иначе мне ужасно влетит!

Теперь, наверное, пора, подумала Ксения Георгиевна и повернула рычажок замка. Девушка бочком протиснулась в дверь и повторила жалобно:

– Вот вы нам не открываете, а в фирме не верят, что мы у вас были! Ввели теперь систему квитанций, понимаете? А вам правда ничего не нужно?

– Да что же мне нужно? – растерянно сказала Ксения Георгиевна.

Миловидное простодушное лицо девушки заставило ее усомниться в своих подозрениях. Никак невозможно было ожидать от этого невинного существа каких-то злых и коварных намерений.

– Так вы распишетесь, Ксения Георгиевна? – нетерпеливо сказала девушка, неожиданно цепким взглядом осматривая прихожую.

– Ну, если нужно... – Ксения Георгиевна суетливо повернулась и предложила. – Пойдем, что ль, на кухню, милая?

Они прошли на кухню, и девушка устало опустилась на стул. Из сумочки она извлекла ворох каких-то бумажек и разложила их по столу.

– Может, чайку выпьешь? – предложила Ксения Георгиевна.

– Нет, спасибо, – помотала головой гостья и неожиданно спросила: – Говорят, вы хотите отказаться от услуг фирмы, Ксения Георгиевна?

Ксения Георгиевна испугалась.

– А что – не надо? – осторожно спросила она.

– Нет, почему же? Это ваше дело, – равнодушно сказала девушка. – Только меня попросили передать, что в этом случае фирма предъявит вам счет за услуги. Вы сумеете его оплатить?

– Да как же – оплатить? – нервно сказала Ксения Георгиевна. – Сами знаете, какая у меня пенсия. Из чего же платить?

Девушка подняла на нее ясные, незамутненные глаза и убедительно сказала:

– Тогда я не рекомендую вам отзывать дарственную. Для вас будет гораздо выгоднее сохранить договор в силе.

– Ну что ж... тогда, если так... – пробормотала Ксения Георгиевна. – Мы же, старики, ничего в этом не понимаем...

– Поэтому я вам и говорю, что надо делать! – возвысила голос девушка. – И не надо от нас прятаться! Мы только добра вам желаем.

– Да как же не прятаться, милая! – таинственно прошептала Ксения Георгиевна. – Когда ко мне доктор приходил – убить меня собирался!

Девушка вспыхнула.

– Что за дикие предрассудки! Да как вы вообще такое можете говорить! – возмущенно воскликнула она. – Кто вам такую глупость мог внушить?

– Да вот, засомневалась я, – виновато ответила старуха.

– Очень некрасиво! – сердито заметила девушка. – И, в конце концов, если вам этот доктор не понравился, мы вам другого пришлем. Очень хорошего. Сегодня же и пришлем. Только вы, пожалуйста, дверь ему откройте! Человек ведь время тратит, силы...

– Ну-у... если так, конечно... – сдаваясь, проговорила Ксения Георгиевна. – Это что же, сегодня, значит, придет?

– Ага! – важно кивнула девушка. – Часов в восемь. Кандидат наук!

– Кандидат наук! – с уважением сказала Ксения Георгиевна. – Надо же!

– Стараемся для вас! – горделиво произнесла девушка. – А вы не цените!

Ксения Георгиевна виновато закивала головой, не находя слов в свое оправдание.

– Так я пойду? – сказала девушка, вставая. – В общем, договорились – вечером к вам врач зайдет. Он должен вас осмотреть и составить медицинскую карту. Мы всех клиентов теперь на медицинский учет ставим.

– Ну, раз нужно, – развела руками Ксения Георгиевна.

– Не позабудьте только! – строго добавила девушка, собрала свои бумаги и повернулась уходить. – Жалко, что у вас телефона нет.

– Нету, дочка! – потерянно призналась Ксения Георгиевна, провожая гостью к двери.

И только когда дверь захлопнулась и Ксения Георгиевна осталась в прихожей одна, она поняла, до какой степени испугалась. Колени у нее дрожали, и тело сделалось как ватное – Ксения Георгиевна была вынуждена прислониться к стене, чтобы перевести дух.

В таком положении ее и застал Чехов. Критически посмотрев на хозяйку, он, однако, поднял вверх большой палец и сказал:

– Отлично, Ксения Георгиевна! Вас можно в разведку на работу брать. Лучшего и ожидать было нельзя. Теперь считайте, что они у нас в кармане.

Ксения Георгиевна оторвалась от стены. Ей было немного стыдно за проявленную слабость. Чтобы скрыть смущение, она поспешила на кухню и немного дрожащим голосом предложила продолжить чаепитие.

– Да уж, теперь я не прочь и пообедать! – весело заявил Чехов. – Честное слово, такой аппетит разыгрался! Давай, Леша, там я быстрорастворимый супчик купил, грибной... Сейчас с колбаской навернем...

– И нечего вам беспокоиться! – вмешалась Ксения Георгиевна, почувствовав себя вдруг хозяйкой. – Отдыхайте себе. Я сама все сделаю и все приготовлю! Еще у меня гости будут на кухне возиться!

– Ну, раз такое дело, – развел руками Чехов. – Возражений с нашей стороны не поступает.

Обрадовавшись возможности отвлечься от своих страхов, Ксения Георгиевна с энтузиазмом взялась за приготовление обеда. Лоськов занялся диктофоном, достав его из хлебницы, он проверил качество записи и остался доволен.

– Вечером опять поставим, – сказал Чехов. – Боюсь я только, как бы твой шеф не пришел одновременно с этим доктором. Тогда все к черту пойдет!

– У Аркадия Иваныча голова варит, – убежденно сказал Лоськов. – Он разберется, что к чему.

– Будем надеяться, – с сомнением произнес Чехов – совпадение назначенных сроков беспокоило его.

От нечего делать он принялся слоняться по квартире, заглянул в ванную и туалет. Безо всяких задних мыслей вышел в прихожую и посмотрел в «глазок». Неожиданно он весь напрягся, точно получил удар электрическим током, и, отпрянув от двери, на цыпочках побежал на кухню.

– Лоськов! – вполголоса возбужденно сказал он. – Новое дело! Какой-то тип толчется у дверей Ладыгина! Это неспроста!

Лейтенант сделался необыкновенно серьезным и, быстро пройдя в прихожую, тоже посмотрел в «глазок». Никаких сомнений не оставалось – человек на лестничной площадке намеревался проникнуть в соседнюю квартиру. Он воровато оглянулся и вытащил что-то из кармана, металлически звякнувшее.

– У него отмычки, Юрий Николаевич! – шепотом доложил Лоськов. – Что будем делать?

Чехов почесал бугристый нос.

– У Володи балкон открыт, это я точно знаю, – сказал он просительно. – Слушай, Леша, а ты с балкона на балкон перебраться не сможешь? Хорошо было бы этого гада встретить, а?

– Запросто, Юрий Николаевич! – спокойно ответил Лоськов. – В первый раз, что ли? Я сейчас через крышу – самый надежный способ.

– Ага, давай, Леша! – азартно сказал Чехов. – А я с тыла зайду! Ты только «браслеты» захвати и пушку – эти фирмачи серьезные люди.

– Все понял, Юрий Николаевич. Иду! – сказал Лоськов и исчез.

Чехов вернулся на кухню и постарался успокоить старуху.

– Там, Ксения Георгиевна, к Володе в квартиру какой-то злоумышленник лезет... – небрежно сообщил он. – Так мы его сейчас с Лешей арестуем и придем суп есть. Продолжайте действовать в прежнем режиме. Война войной, а обед по расписанию! Понимаете?

Ксения Георгиевна мужественно кивнула, но голос ей уже не повиновался, а глаза были переполнены ужасом – слишком много событий выпало на ее долю в этот день.

Пока они разговаривали, Лоськов вышел на балкон и, не теряя ни секунды, придерживаясь за стену, встал на перила балкона. Ухватившись за бетонную плиту, нависавшую над балконом, он без труда подтянулся и перебросил свое длинное мускулистое тело на этот козырек. Затем он перебрался на крышу и, перейдя к балкону Ладыгина, проделал ту же операцию в обратном порядке. Все это заняло у него не более двадцати секунд, и вряд ли даже кто-то в соседних домах успел обратить на этот маневр внимание.

Лейтенант вытащил из-за пояса пистолет, опустил предохранитель и осторожно проник в незнакомую квартиру. Из того, что сообщил о докторе Чехов, Лоськов смог сделать предварительный вывод, что неизвестный ему Ладыгин – человек довольно неорганизованный. Тот хаос, что представился глазам Лоськова, когда он вошел в комнату, только укрепил его в этом убеждении. Но личность Ладыгина сейчас его интересовала мало – все внимание лейтенанта сосредоточилось на звуках, доносившихся из коридора. По этим звукам можно было догадаться, что взломщику удалось добиться своей цели и он вот-вот проникнет в квартиру.

Беззвучным танцующим шагом Лоськов проскользнул в прихожую и взял оружие на изготовку. Глаза его пристально следили за каждым движением злоумышленника. Он дал ему войти внутрь, но не позволил захлопнуть дверь. Шагнув из полумрака прихожей, лейтенант приставил ствол к голове незнакомца и крикнул: «Руки!»

Человек среагировал мгновенно – выбросив вбок локоть, он отвел в сторону ствол и одновременно, ударив Лоськова ногой в лодыжку, выскочил наружу, где его встретил Чехов.

Не дав незнакомцу опомниться, Чехов ухватил его за лацканы и мощно боднул своей крепкой головой в переносицу. Глухо вскрикнув, человек провалился обратно в прихожую. Здесь его подхватил Лоськов и нанес короткий удар ребром ладони по обмякшей шее.

Незнакомец рухнул к его ногам. Он был без сознания. Чехов закрыл дверь и скомандовал:

– Берем его и несем в комнату!

Они оттащили неподвижное тело и положили возле батареи парового отопления.

– Наручники! – сказал Чехов.

Лоськов выхватил из заднего кармана наручники и пристегнул незнакомца к стальной трубе. Чехов быстро ощупал его тело и извлек из-под пиджака пистолет.

– Так-так! – укоризненно сказал он. – Надеюсь, у него есть разрешение на эту штуку?

Человек зашевелился и открыл глаза. Некоторое время он непонимающе всматривался в лица склонившихся над ним людей.

– Добро пожаловать в наш вигвам! – иронически произнес Чехов.

– Вы еще пожалеете об этом, подонки! – гнусаво пробормотал незнакомец.

* * *

Мы вышли из кабины лифта, и Макаров светским жестом указал мне на массивную дверь квартиры, сверкающую легированной сталью. Она была похожа на вход в особо секретный сейф где-нибудь в подвалах швейцарского банка.

Макаров уже объяснил мне, что решил спрятать меня не в своей квартире, а у одной знакомой, которой можно доверять стопроцентно – так он выразился. Мне, в сущности, было безразлично, где прятаться, – меня только смущала подчеркнутая осторожность моего покровителя. Он всячески старался мне помочь, держась при этом от меня как можно дальше. Впрочем, может быть, он был прав в отношении квартиры – за такой дверью можно прятаться до конца тысячелетия.

Макаров нажал на золотистую кнопку звонка и ободряюще мне улыбнулся. Я не очень-то и переживал – главное, чтобы в квартире имелся телефон.

Дверь открылась с мелодичным звуком, и я увидел русоволосую девушку со вздернутым носиком и любопытными круглыми глазами, в простом ситцевом платье, и мне подумалось, что она никак не тянет на хозяйку такой блестящей двери. Скорее домработница. Тем более удивительно было, как обратился к этой Золушке Макаров.

– Это мы, леди! – сказал он с улыбкой.

Девушка коротко кивнула и отступила назад, давая нам войти. Макаров пропустил меня вперед, и я шагнул в темноту прихожей. Хозяева не удосужились даже зажечь свет. А может быть, у них перегорела лампочка.

Я шагнул, и вдруг перед глазами у меня вспыхнуло ослепительно белое переливающееся пятно – оно ударило меня в грудь и словно испепелило. Тело мое онемело, сердце споткнулось и затихло, а голова закружилась,– все быстрее и быстрее, – и сознание покинуло меня.

Когда я очнулся, дневной свет, льющийся из окна, показался мне нестерпимо ярким, вызывающим боль. Меня тошнило, и сердце шарахалось в груди в непривычном, неуверенном ритме. Я попытался пошевелиться и не смог. Оказалось, что руки мои заведены за спинку стула, на котором я сидел, и скованы наручниками. Кажется, в прихожей меня крепко шарахнули электроразрядником.

Итак, я влип окончательно. Голова моя еще неважно соображала, и я никак не мог связать концы с концами. Безусловным оставалось одно – это все милейший Макаров! Мне хотелось немедленно посмотреть ему в глаза – я ничего так в жизни не хотел, как взглянуть этому обаяшке в глаза. Видимо, в тот момент у меня слегка поехала крыша.

Я поднял голову и осмотрелся. Похоже, что это кабинет. Обстановка в комнате отличалась строгостью и располагала к работе – темная удобная мебель, шкаф с книгами, письменный стол. На полу лежал толстый ковер неяркой расцветки. Окно находилось от меня далековато, и я не знал, какой вид там открывается.

Увидев, что я очнулся, из кресла поднялся незнакомый мне человек – крупный, с самодовольным сытым лицом, обрамленным кокетливыми бакенбардами. Он равнодушным взглядом скользнул по мне и вышел в приоткрытую дверь.

Но в одиночестве я пробыл недолго. Буквально через минуту в кабинет начали заходить люди – и мне захотелось воскликнуть: «Ба! Знакомые все лица!» Они молча шагали мимо меня и рассаживались в кресла. Впечатление было такое, словно началось профсоюзное собрание.

Здесь была леди Золушка, так любезно приоткрывшая мне дверь в западню, мой невозмутимый покровитель Макаров, лысоватый коренастый мужик, который оставил на моей шее неизгладимые следы, и, наконец, сама леди-босс – хозяйка «Воздаяния». Сегодня на ней был черный брючный костюм и белоснежная блузка, перечеркнутая черным галстуком. В этом одеянии Ирина Владимировна была похожа на неподкупного строгого судью, и я догадывался, кого она собирается судить.

Она уселась за стол и пронзительным взглядом прошлась по лицам присутствующих. Мое желание посмотреть в глаза Макарову откладывалось, потому что он, не отрываясь, смотрел в рот холодной богине, жаждавшей крови.

Все продолжали сохранять молчание, понимая, что заговорить должна хозяйка. А она, по-моему, хотела услышать меня. Хотя что мог говорить человек в моем положении и какой прок от его слов?

Пауза затягивалась, и я понял, что говорить, в сущности, не о чем. Просто все ждали, каким способом хозяйка решит отправить меня на тот свет.

Ирина Владимировна сосредоточила на мне холодный огонь своих глаз и сказала с тихой ненавистью:

– Ну что, господин Ладыгин, вы, верно, совсем уж решили, что в огне не горите и в воде не тонете?

Вопрос был риторическим, но я решил ответить и сказал в том смысле, что такое самомнение отличает скорее фирму «Воздаяние», которая вообразила себя небесной канцелярией. И еще я добавил что-то вроде «сколько веревочке ни виться...».

Ирина Владимировна даже не улыбнулась – она была деловой женщиной до мозга костей.

– Нам не в чем себя упрекнуть, господин Ладыгин, – заявила она. – Правоохранительные органы к нам не имеют никаких претензий. В отличие от вас... А ваш коллега Четыкин, за которым вы устроили охоту, благополучно скончался. И что теперь?

– Теперь у вас есть вакансия, – подсказал я.

Ирина Владимировна посмотрела на меня с брезгливым сожалением.

– Уж не хотите ли вы ее занять?

– Между прочим, это было бы прекрасным выходом, Ирина Владимировна! – подал голос Макаров. – Если Владимир Сергеевич выразит согласие, я первый буду его рекомендовать.

Он действительно чувствовал себя как на профсоюзном собрании.

– Что скажете, Ладыгин? – с издевкой спросила хозяйка. – Готовы вы сделать своей обожаемой соседке укол милосердия? Совесть ваша пострадает, зато вы получите свободу и деньги в придачу...

Макаров резко повернулся ко мне и, сделав сердитое лицо, сказал:

– Соглашайся, Володя! Это твой единственный шанс!

Предложение было заманчивым. Но даже если бы они пошли на это, операция Чехова теряла смысл. Что мы выигрывали, если он поймает меня?

Я покачал головой:

– Спасибо, но меня устраивает моя работа.

– Какая работа, Володя? – засмеялся Макаров. – Ты чудак, право...

Ирина Владимировна хлопнула в ладоши.

– Все! Закончим базар! Господин Ладыгин хочет продемонстрировать нам, как должны себя вести настоящие мужчины. Браво. Но я хочу вам заметить, Ладыгин, что вы напрасно тешите себя иллюзиями. Ни в моих глазах, ни в глазах присутствующих вы не являетесь ни мужчиной, ни вообще человеком. Хотите знать, кто вы такой? Вы слизняк. Я ненавижу таких, как вы. Настоящий мужчина имеет счет в банке, недвижимость, он повелевает и карает. Он распоряжается жизнью и смертью таких слизняков, как вы. По-моему, достаточно убедительно? Или у вас есть возражения?

– Да нет, – пробормотал я. – Вы нарисовали такой жуткий портрет, что мне сразу расхотелось быть настоящим мужчиной...

– Да вы никогда им и не были, – повторила Ирина Владимировна. – Вы заурядный самец без права на жизнь.

– Вы хорошо разбираетесь в биологии, – заметил я, стараясь не показывать, как я приуныл после этих слов.

– Я хорошо разбираюсь в самцах, – отрезала Ирина Владимировна и встала.

Вся эта бражка поспешно вскочила и вслед за своей повелительницей вытекла из кабинета. Задержался один Макаров. Он посмотрел на меня сверху вниз странным, презрительно-сожалеющим взглядом. Наконец-то я сумел заглянуть в его глаза, но ожидаемого удовлетворения не получал.

– Что ж ты, Игорь Станиславович, такой сукой оказался? – довольно вульгарно поинтересовался я.

Макаров поморщился.

– Все-таки Ирина Владимировна права, – сухо заметил он. – Ты плохо приспособлен к жизни, Володя. Ты скорее жертва в этом мире. Я пытался указать тебе путь, но ты, подобно слепому котенку, шарахаешься из стороны в сторону в поисках вскормившей тебя морали, не зная того, что старая мораль уже давно издохла на свалке истории...

– Вы тут все как на подбор научились выражаться удивительно красиво, – хмуро заметил я. – Небось берете уроки ораторского искусства? Но я-то просил ответить на простой вопрос – почему ты, Игорь Станиславович, такая сука? Вместо того чтобы дать ясный ответ, ты начинаешь опять обсуждать мою личность. То, что я нежизнеспособен, я уже понял. Но для чего тогда ты перетаскивал меня в свое отделение, вился вокруг меня, давал советы, заступался перед начальством?

– Честно говоря, у меня были насчет тебя кое-какие планы, – принужденно посмеиваясь, сказал Макаров. – Мне хотелось, чтобы ты всегда был рядом. Но ты начал следить за Четыкиным, вышел на фирму и тем самым подписал себе приговор. Мне было больно, но я понял, что от тебя нужно избавиться. К сожалению. А ведь ты бы мог заменить Четыкина! У тебя появились бы деньги и перспективы...

– Представляю, – уничтожающе сказал я. – Блестящие перспективы – врач-убийца, просаживающий грязные деньги в клубе «Камелия»! Благодарю покорно за такие перспективы!

Макаров посмотрел на меня с раздражением.

– Ну а теперь что? – выкрикнул он.

– А что, кстати, теперь? – с интересом спросил я. – Вы в самом деле решили меня прикончить или передадите в руки майора Миронова, беззаветного борца с наркотиками?

– Нет уж, – буркнул Игорь Станиславович. – Хватит с тебя. Ты слишком везуч. Но и убивать тебя никто не собирается. Ты умрешь сам.

– Как это? – удивился я.

– Увидишь! – загадочно ответил Макаров. – Потерпи до вечера.

Он повернулся и полной достоинства походкой вышел из кабинета.

Вольно или невольно он все-таки оставил мне какую-то надежду. Откровенно говоря, я совсем уже решил, что они пристукнут меня немедленно. Но потом понял, что изысканная хозяйка «Воздаяния» не позволит осквернить свое жилище трупом такого бесперспективного самца, как я. Видимо, когда стемнеет, меня отвезут куда подальше. Может быть, это будет чаща, где меня растерзают волки. Тоже в некотором роде естественная смерть. Я продолжал сидеть в одиночестве, испытывая при этом страшные неудобства. Заломленные руки начали немилосердно болеть – я едва сдерживался, чтобы не застонать. А вскоре меня начала мучить жажда. Но никому и в голову не приходило предложить мне стакан воды.

Наконец, как бы невзначай, в дверь заглянул тот самодовольный жлоб с бакенбардами. По-моему, он втайне надеялся застать меня мертвым. Увидев, что я еще дышу, он не смог скрыть разочарования.

– Эй, друг! – сказал я ему. – Не принесешь ли стакан воды?

– У нас тут не благотворительная организация! – мстительно ответил он.

– О пленных положено заботиться, – возразил я. – Даже в Освенциме заключенным полагалась порция воды.

– Может, отправить тебя туда? – остроумно заметил он, заржав, как лошадь.

– А если мне понадобится в туалет? – резонно добавил я. – Мне придется гадить на ковер?

Откормленная рожа этого придурка сделалась озабоченной.

– Только попробуй! – пригрозил он. – Я переломаю тебе все кости!

– Да, теперь я вижу, что у вас тут совсем не благотворительная организация. Интересно, сколько накинет тебе судья, когда тоже убедится в этом?

– Побазарь, побазарь! – снисходительно бросил мне жлоб. – Может, так тебе будет легче.

Он повернулся и ушел, прикрыв за собой дверь.

Постепенно я впал в полусонное оцепенение, прерываемое лишь внезапной острой болью, вспыхивающей в затекших руках. Наверное, стоило бы для очистки совести попытаться кричать, звать на помощь, но я рассудил, что если бы в этом был смысл, то мои тюремщики наверняка завязали бы мне рот.

Итак, я просто тупо ждал решения своей участи, обвиснув на стуле, как хорошо подгулявший гость, которого забыли увести в спальню. Минута шла за минутой, невероятно медленно складываясь в часы. Ослепительный свет за окном делался более приглушенным, мягким, предвещая скорое наступление сумерек.

И тут случилось маленькое происшествие, которое несколько развлекло, ну, если не меня, так того человека, который его устроил, наверняка. Я, впрочем, тоже не остался внакладе – по крайней мере некоторое разнообразие скрасило мне ожидание.

Звукоизоляция в квартире была отменной. До меня не долетало ни звука – ни хлопанья дверей, ни дверного звонка, ни шагов, ни голосов. Поэтому появление нового действующего лица оказалось для меня полной неожиданностью. Дверь кабинета стремительно отворилась, и вбежал молодой человек в мешковатом дорогом костюме, из-под которого виднелись широкие мягкие подтяжки. Эту упитанную энергичную физиономию я узнал сразу. Именно по ней я однажды врезал нокаутирующим ударом. Теперь этот боец, похоже, жаждал вернуть мне долг.

Стул был слишком тяжел – о том, чтобы как-то передвигаться с такой колодкой, не могло быть и речи. Я был очень удобной мишенью.

Молодой человек подскочил ко мне вплотную и, придав своему откормленному лицу зверское выражение, размахнулся и что есть силы саданул кулаком в мою беззащитную челюсть.

Единственное, что я мог, это чуть-чуть отвести в сторону голову. Но, в общем, мне это удалось. Кулак вскользь задел мою щеку, а кипящий от ненависти мститель, увлеченный энергией собственного удара, пролетел вперед и вместе со мной обрушился на пол.

Стул опрокинулся, и от боли в руках я даже заревел. На мой крик в комнату вбежали лысоватый душитель, жлоб с бакенбардами и Макаров. Остановившись на пороге, они с любопытством наблюдали, как корчусь я, прикованный к стулу, и как барахтается их товарищ, пытаясь занять вертикальное положение.

Наконец это ему удалось, и, желая компенсировать свою оплошность, он пнул меня в бок. Я этого почти не почувствовал, потому что боль в руках перекрывала все.

– Закончили, Кузьма! – негромко сказал лысоватый и с уверенным видом приблизился ко мне.

– Я его убью! – запальчиво выкрикнул Кузьма.

– Скажут – убьешь! – подтвердил лысоватый, поднимая стул вместе со мной и устанавливая его на все четыре ножки. – А сейчас угомонись, хозяйка не любит, когда устраивают бардак.

Злобно сопя, Кузьма смерил меня испепеляющим взглядом и направился к выходу. Удивительное дело, до чего сильна в некоторых людях аристократическая жилка. Простой удар по морде заставляет их страдать, не спать по ночам и вынашивать планы мести. А я вот нисколько на них на всех не обиделся, хотя меня уже в третий раз собирались лишить жизни. Я даже был признателен рассудительному плешивому убийце за то, что он поднял стул и несколько облегчил мои муки.

Облизнув пересохшие губы, я окликнул Макарова:

– Игорь Станиславович? Нельзя ли попросить у вас стакан воды?

Я был предельно вежлив, потому что решил уйти из жизни с большим достоинством.

Макаров тоже был великодушен. Он остановил выходящих за порог мужчин и небрежно бросил им:

– Ребята, принесите кто-нибудь воды!

Ребята остановились и посмотрели на него с веселым изумлением, а носитель бакенбард обидно рассмеялся и сказал:

– У тебя, Артур, от радости крыша, наверное, поехала? Ты нас в «шестерки» записал...

– Артист! – хмыкнул его приятель, и, посмеиваясь, они вышли из кабинета.

На Игоря Станиславовича было больно смотреть. Таким униженным я его даже и представить не мог. Видимо, несмотря на весь апломб, Игорь Станиславович пока еще не стал самцом высшего сорта, а только учился им быть и на этом тернистом пути набивал себе кое-какие шишки.

– Не понял, – попытался я отвлечь его от неприятных переживаний. – Зачем они назвали тебя Артуром? Это что, какое-то оскорбление? Или они тут не знают твоего настоящего имени?

Игорь Станиславович взглянул на меня исподлобья и ничего не ответил. Потом он круто повернулся и вышел из кабинета. Я понял, что воды мне сегодня не видать как своих ушей.

Между тем в комнате становилось темновато. В окно заглядывало лиловое небо с бледной звездочкой, робко подмигивая мне через стекло.

Дверь в кабинет осталась приоткрытой, и неожиданно до меня донеслись громкие голоса из комнаты по соседству. Сначала я услышал резкий голос Ирины Владимировны:

– Я же дала распоряжение, чтобы старухой на Смоленской занялся ты, Артур! А ты опять талдычишь про какого-то мальчика! Если этот мальчик вроде твоего Ладыгина – то благодарю покорно! Мне уже надоела ваша так называемая работа! Вы все такого наворотили!

– Ирина Владимировна! – солидно заговорил Макаров. Он опять пытался овладеть ролью супермена. – Мой расчет совершенно правильный. Нам нужен новый исполнитель. Тот, кого я предлагаю, вполне способен заменить Четыкина. Я это гарантирую. На первый раз его может кто-то подстраховать – Кузьма, например. Зато этот парень сразу включится в дело! А что касается Ладыгина – не забывайте, кто его в конце концов поймал! Если бы не я, он до сих пор разгуливал бы на свободе... И сейчас самое главное – сделать так, чтобы он бесследно и тихо исчез. Я могу это сделать. А заняться старушкой может любой студент третьего курса – тут большого ума не надо.

Наступила пауза – видимо, Ирина Владимировна переваривала сказанное. Я опять взялся гадать, какой конец уготовил мне мой друг и наставник. Хотя все эти его «тихо и бесследно» звучали вполне определенно.

– Ладно, – с большим сомнением произнесла наконец Ирина Владимировна. – Время нас поджимает. Иначе я не пошла бы у тебя на поводу. Но если опять что-то сорвется... Где сейчас эта твоя замена?

– У меня дома, – с готовностью ответил Макаров.

– Тогда ступай, позвони ему и скажи, чтобы он был наготове! – распорядилась Ирина Владимировна. – И предупреди, что, если он пойдет на попятную, ему будет очень плохо! Кузьма! Георгий! Поедете сейчас на квартиру к Артуру и заберете это юное дарование. Заставьте его сделать все, как положено!

– А что собирается делать сам Артур? – с недовольством сказал Кузьма. – Опять будет сачковать? Хорошо устроился!

– Артур займется этим уродом Ладыгиным! – отчеканила Ирина Владимировна. – Он придумал, как спрятать труп, чтобы его никто не нашел. Говорит, что по крайней мере туда никто не сунется.

– Он наговорит! – зло сказал Кузьма.

– Ну хватит! – выкрикнула Ирина Владимировна. – Я все уже решила, и обсуждать ничего больше не будем. Бери Георгия, и отправляйтесь!

Я слышал, как уходят Кузьма с Георгием, а потом опять раздался голос Макарова.

– Все в порядке! – с воодушевлением сообщил он. – Парень ждет не дождется, когда начнет зарабатывать деньги. Жизненная позиция у него зрелая не по годам. Кстати, Ирина Владимировна, – небрежно обронил он. – Я давно хотел с вами поговорить о некотором увеличении гонорара исполнителю. По-моему, эта проблема уже назрела...

– Занимайся Ладыгиным! – неприязненно сказала хозяйка. – Здесь я решаю, какие проблемы назрели, а какие нет. Понял меня?

Ответа я не услышал, но думаю, что Макаров понял. Он все схватывал с полуслова. Минут через пять он вошел в кабинет. Присмотревшись, я заметил в его руках упаковку со шприцем и прочие приспособления для внутривенной инъекции. Он разложил их на письменном столе и принялся готовить шприц.

– Эй, что ты задумал, Игорь Станиславович? – спросил я. – Ты собираешься меня?.. Не советую тебе этого делать. Ты получишь очень большой срок, и с твоей нетрадиционной ориентацией в тюрьме будет очень трудно!

– Это очень вульгарно и неостроумно, Володя! – почти ласково сказал Макаров. – Я даже не буду на это отвечать. На улице скоро стемнеет, и нам пора ехать.

– Может быть, останемся? – предложил я. – Я только начал входить во вкус элитарной жизни. Ваше общество нравится мне все больше и больше. Вы так аристократичны и благородны. Чувствуется порода!

– Ты можешь ерничать, сколько тебе угодно, – грустно заметил Макаров. – Но на твоем месте я бы сейчас задумался о вечном. Как-никак, это твои последние часы.

– Это потому, что ты человек высокой духовности, – объяснил я. – Мне таких высот уже не достичь!

– Да, – кивнул Макаров. – У тебя осталось мало времени.

Он повернулся и направился ко мне – в одной руке он держал шприц, а в другой жгут.

– И все-таки что ты такое задумал? – спросил я. – Может быть, посвятишь?

Макаров на секунду задумался.

– Ну что ж, пожалуй, ты имеешь право знать! – согласно кивнул он. – Изволь. Все будет очень просто и чисто. Здесь, в шприце, – героин. Ведь ты наркоман, не так ли? Доза подобрана очень аккуратно. Ты не умрешь, а просто погрузишься в сладкий сон. А потом я отвезу тебя в одно тихое место, где ты найдешь последний приют. Вот и все.

– Надеюсь, это приличное место? – спросил я. – Не хотел бы успокоиться на какой-нибудь помойке.

– Не беспокойся, – усмехнулся Макаров. – Это очень хорошее место. Помнишь старый морг в нашей больнице? Он заперт, но я заранее позаботился, чтобы раздобыть ключи. Мне показалось, что это будет предусмотрительно. Стальные шкафы для трупов там в отличном состоянии, они герметичны, и в них можно спрятать что угодно.

Я невольно поежился – вспомнил это старое мрачное здание, стоящее в самом конце больничного двора. После того как был выстроен новый современный морг, старый был оставлен до лучших времен – то ли его собирались переоборудовать под что-то другое, то ли вообще сломать. Во всяком случае, на время о нем забыли. Макаров был прав – место очень удобное.

– Я введу героин в вену кисти, – обнадежил меня Игорь Станиславович. – Чтобы не резать одежду и не тянуть резину. – Он подошел совсем близко к моему стулу.

– Разумно, – ответил я, изо всей силы лягнув его в лодыжку.

Макаров издал короткий вопль и выронил шприц. Не в силах справиться с болью, он опустился на ковер и схватился за ушибленное место. Лицо его исказилось гримасой страдания и обиды. Я наблюдал за его корчами с мрачным удовлетворением. Он долго еще шипел и стонал, но потом затих и попытался встать.

– Ну и чего ты добился? – спросил он, морщась. – Теперь я сделаю тебе укол грязным шприцем!

– Ну это мелко! – заявил я. – Мелко и недостойно.

– А пинать исподтишка – не мелко? – парировал он, осторожно обходя меня сзади.

Потом я почувствовал, как жгут перехватывает онемевшее запястье, и попытался пошевелить рукой – у меня ничего не вышло. Самого укола я уже не почувствовал. Только вдруг внутри меня что-то волшебно изменилось – сначала исчезла боль в руках, потом вообще все мое тело исчезло. Я превратился в беззаботное легкое облачко, плывущее в голубой бездне. У меня не осталось никаких тревог и забот. Я просто купался в теплом ласковом океане и хотел, чтобы это никогда не кончалось. Тела я не чувствовал – зато чувствовал свою собственную улыбку – она жила отдельной жизнью и делалась все шире. А потом вокруг начала сгущаться бархатная тьма и поглотила меня целиком.

* * *

Чехов принес стул и сел напротив прикованного к батарее человека. Достав из кармана пачку папирос, Юрий Николаевич с удовольствием закурил и выпустил струю дыма прямо в лицо незнакомцу.

– Ты еще пожалеешь! – с угрозой повторил тот.

– Ну-ка, Леша, будь другом, пошарь в карманах у этого домушника! – попросил Чехов.

Лоськов быстро обыскал пленника.

– Смотри-ка! – воскликнул он, вытаскивая из бокового кармана пиджака небольшой пакет.

Чехов присвистнул – внутри пакета лежали десятка два пакетиков помельче, наполненные белым порошком.

– Все ясно! – сказал он. – Торговец наркотиками. Засунь, Леша, этот пакет ему обратно. Что его – то его!

– Юрий Николаевич! – с тревогой сказал Лоськов, протягивая Чехову удостоверение, которое он нашел у обыскиваемого.

Чехов раскрыл красную книжку и с выражением прочел:

– Управление внутренних дел... Майор Лопотухин Иван Иванович... Очень приятно!

– Ну что – съел? – ехидно спросил майор. – Немедленно освободите меня!

Чехов с сомнением покачал головой.

– Пожалуй, это будет преждевременно! – заявил он. – У Ивана Ивановича нет в кармане случайно постановления на обыск чужого жилища, Леша? Нет? Я так и думал. Есть серьезные подозрения, гражданин Лопотухин, что вы не тот, за кого себя выдаете! Есть подозрения, что вы матерый мафиози, скрывшийся под личиной работника органов. Пока не будут выяснены все обстоятельства, я не смогу вас освободить.

– Так выясняйте, мать вашу! – разозлился майор. – Позвоните в управление!

– Увы, это невозможно! – сказал Чехов. – Здесь нет телефона.

– Слушай, ты! – грубо заорал Лопотухин. – Тебя ждут большие неприятности! Знаешь, что бывает за нападение на представителя власти?

– А знаешь, что бывает представителю власти, который теряет свое табельное оружие, удостоверение личности и попадает в управление по борьбе с наркотиками с полным карманом героина?

Майор Лопотухин с ненавистью посмотрел на Чехова, на замкнутого Лоськова и призадумался. Он понимал, что ни Миронов, ни генерал его не похвалят. Тогда он решил сменить тон. По некоторым деталям, знакомым только профессионалам, он догадывался, что перед ним коллеги.

– Послушайте, ребята! – сказал он проникновенно. – Кончайте дурить! Я здесь на задании. Если не верите – позвоните в управление майору Миронову. Честное слово, вы зря это все затеяли!

– Слышишь, Леша, как он заговорил? – спросил Чехов невинным голосом. – Пытается запудрить нам мозги. Матерый враг!

Лопотухин от бессилия закатил глаза и выругался семиэтажным матом.

– Это вам не поможет, гражданин Лопотухин! – торжествующе объявил Чехов. – Вы можете сквернословить сколько душе угодно. Ваша песенка спета. Мы, разумеется, позвоним в управление, но – по борьбе с наркотиками. Лет семь-восемь вам обеспечено.

– Послушай, придурок! – жалобно простонал майор. – Ты хочешь иметь дело с генералом? Это его операция, и если она сорвется – тебя в порошок сотрут! Ты где служишь?

– Это секрет! – важно сказал Чехов.

– Попрут тебя из твоего секрета! – пообещал майор. – Только свист пойдет!

Чехов переглянулся с Лоськовым и обратился к огорченному Лопотухину:

– Так, может, не попрут? Откуда ты знаешь?

– Обязательно попрут! – убежденно заявил майор. – Да еще, глядишь, и разжалуют подчистую. Это в лучшем случае... У нас генерал злопамятный...

Чехов недоверчиво посмотрел на него и потер мясистый нос.

– Злопамятный, говоришь?.. А что у тебя, между прочим, за операция, майор? Чего твой злопамятный генерал затеял?

Лопотухин смерил его снисходительным взглядом:

– Ты что, больной? Кто же об этом спрашивает? Понимать надо!

– Не хочешь отвечать – не надо, – легко согласился Чехов. – Ты повиси пока, а мы с Лешей сходим, позвоним куда следует... – Он сделал вид, что поднимается.

– Не дурите, мужики! – опять испугался майор. – Поимейте совесть! Дело деликатное... Просочится что – всем плохо будет!

– Ты нас не пугай, – сурово сказал Чехов. – Мы пуганые... А хочешь, я угадаю, зачем ты путем взлома проник в квартиру Ладыгина Владимира Сергеевича?

– Слушай, зачем тебе это? – поморщился Лопотухин. – Зачем тебе эти имена, громкие слова? Не понимаешь, что ли, как дела теперь делаются?

– А как они делаются? – переспросил Чехов. – Когда кто-то мешает – ему подбрасывают груз и грузят, пока не утопят?

– Ну вот видишь, ты все понимаешь, – криво улыбнулся майор. – Можно считать, что допрос окончен?

– Нет, постой, Иван Иваныч! – прервал его Чехов. – Выходит, это твой генерал решил подбросить Ладыгину наркоту?

– Я тебе этого не говорил! – враждебно буркнул Лопотухин.

– Ага, значит, ты решил провернуть это по собственному почину? – обрадовался Чехов.

– Опять сказки про белого бычка! – разозлился майор. – Да вы знаете, что ваш Ладыгин и так уже конченая фигура? За ним уже числится хранение наркотиков и нападение на работников милиции!

– Это на тебя, что ли? – поинтересовался Чехов.

– И на меня в том числе, – заявил Лопотухин.

– А вот интересно, – задумчиво проговорил Юрий Николаевич, – с чего это вы бросились у Ладыгина наркотики искать? Как это вас такая светлая мысль накрыла?

– А что? Сигнал был, – упрямо сказал Лопотухин. – Сами-то вы чего его пасете?

– А мы не пасем, – сказал Чехов. – Мы совсем наоборот. Ладыгин случайно на преступную группировку набрел. И если окажется, что сигнал к вам поступил оттуда, очень любопытная получится картина!

– Я выполнял приказ, – угрюмо произнес майор. – Мое дело маленькое.

– Выполнял приказ, нарушая закон? – удивился Чехов.

– Я ничего не нарушил! – быстро сказал майор. – Все это ваши фантазии.

– А взлом чужой квартиры?

– А вы докажите этот взлом! – предложил Лопотухин.

– Придется, – равнодушно пообещал Чехов. – А теперь скажи откровенно – Ладыгин у вас сидит?

Майор задумался ненадолго, но потом все-таки решил ответить честно:

– Ладыгин в бегах. Завтра его объявят во всероссийский розыск.

– Зря торопитесь, – предупредил Чехов. – Подождали бы денек. Утро вечера мудренее.

– Это не моя идея, – покладисто сказал майор. – Мне-то, сам понимаешь, это все до фени.

– Значит, знаешь, что Ладыгин ни в чем не виноват! – удовлетворенно заключил Чехов.

– Виноват – не виноват! – буркнул Лопотухин. – Сейчас, если хочешь знать, невиноватых нет! Любого копни – на пять лет обязательно нароешь!

– Ну, тебе-то, я уже говорил, лет восемь обеспечено! – заверил Чехов и обернулся к Лоськову: – Леша, поищи, пожалуйста, у хозяина скотч, что ли... Надо майору до поры рот заклеить, а то как бы он своими криками нам засаду не сорвал!

Лопотухин посмотрел на него злыми глазами, но счел дальнейшие объяснения бесперспективными и подчинился грубой силе. Лоськов безжалостно замотал ему рот найденным в квартире скотчем и надел наручники, чтобы майор не смог освободиться от повязки. Затем вместе с Чеховым он покинул квартиру Ладыгина. Они унесли трофеи – удостоверение майора, его пистолет и связку ключей.

Ксения Георгиевна, окончательно сбитая с толку, встретила их упреками и напоминаниями об уже успевшем остыть обеде. Чехов рассеянно извинился и, безропотно усевшись за стол, принялся машинально хлебать суп. Лоськов последовал его примеру, осторожно поглядывая на мрачное лицо своего временного шефа.

– А я ведь, Юрий Николаевич, ваш разговор на пленку записал, – вдруг признался он. – Как вы считаете, правильно сделал?

– Да ты просто молодец! – немного оживляясь, сказал Чехов. – Догадался! Ничего серьезного он, конечно, не сказал, но и это лучше, чем ничего... Я вот другого боюсь!

Лоськов вопросительно посмотрел на него.

– Майор должен был наркоту Ладыгину подбросить, это ясно, – пояснил Чехов. – А изымать они ее должны не раньше, чем поймают Володьку. Это бы ладно... Но ведь теперь они могут этого Лопотухина хватиться раньше и нагрянуть в любую минуту! Тогда у нас все летит к черту!

Лейтенант не моргнул и глазом.

– Возьмем и этих, Юрий Николаевич! – уверенно заявил он.

Чехов с изумлением уставился на него и расхохотался.

– Ну, ты, Леша, даешь! Возьмем, говорит, и этих! Ха-ха-ха!.. Надо же! А что? И в самом деле, возьмем!

Значительно повеселев, он быстро доел суп и полез в карман за папиросами.

– Володя, значит, от них скрылся... – задумчиво сказал он. – Лишь бы он теперь домой не сунулся!.. У вас подымить-то можно, Ксения Георгиевна?

Притихшая старуха махнула рукой.

– Да уж курите! – со вздохом сказала она. – Чего с вами сделаешь?

– Демаскируете нас, Юрий Николаевич, – деликатно заметил Лоськов. – Если кто зайдет, дым сразу учует!

Чехов вытаращил на него глаза.

– Ну, ты совсем молодец! – сказал он виновато. – Я и не подумал. Времени, конечно, еще вагон, но осторожность не помешает. Я тогда в туалете, в отдушину... А ты, знаешь, поглядывай все-таки за лестничной площадкой!

Их опасения пока не оправдывались. Время шло, но подозрительных гостей больше не появлялось. Возвратились с работы соседние жильцы, бегали по лестнице какие-то ребятишки, но ни квартирой Ладыгина, ни квартирой Ксении Георгиевны никто не интересовался.

Ближе к вечеру Чехов устроил маленькое совещание, позвав на него хозяйку и Лоськова.

– Скоро заявится доктор! – строго объявил он. – Нам его нужно взять в момент, когда он будет готов исполнить свой преступный замысел. Вам, Ксения Георгиевна, придется призвать все самообладание, чтобы себя не выдать. Вы, главное, помните, что мы вас в обиду не дадим. Поэтому держитесь стойко! А как только он нацелится вам делать укол – давайте нам сигнал!

– Это какой же сигнал? – опасливо спросила старуха.

– Да опять же включайте радио! – сказал Чехов.

– Вопрос можно? – спросил Лосков. – Вы, Юрий Николаевич, имеете в виду, что манипуляции будут на кухне проводиться. А доктора, они ведь предпочитают в комнатах работать, я вам точно говорю. Неувязочка может выйти!

– А Ксения Георгиевна будет настаивать именно на кухне! – отрезал Чехов. – Поняли, Ксения Георгиевна? В комнате у вас ремонт, бедлам, что угодно! На всякий случай мы изнутри дверь подопрем. Не думаю, что они будут привередничать – какая им разница, где свое душегубское дело делать!

– Я его, гада, в комнату ни за что не пропущу! – пообещала Ксения Георгиевна.

Юрий Николаевич строго посмотрел на нее.

– Вы только, знаете, не очень! – предупредил он. – Не спугните! Поменьше агрессивности, ладно?

– Ой, Юрий Николаевич! – жалобно призналась старуха. – Я так боюсь! Не справлюсь я, вот увидите. Они меня сразу раскусят!

– Ничего не раскусят! – уверенно сказал Чехов. – Ведите себя как обычно. Побольше говорите. То, что вы немного обеспокоены, вполне естественно. Главное, не объявляйте им в лоб, что они убийцы, и все будет нормально.

– Господи, а ведь и вправду убийцы! – ахнула Ксения Георгиевна, которая наконец полностью осознала, какой опасности подвергается.

Чехов дружески потрепал ее по худенькому, птичьему плечику и улыбнулся.

– Лоськов, оружие приготовил? – строго спросил он, подмигивая хозяйке.

– Все готово, Юрий Николаевич, – негромко сказал лейтенант. – Да вы, мамаша, не бойтесь, мы стрелять не будем. Пугнем их только.

В окно кухни уже просачивались синие сумерки. Ксения Георгиевна зажгла свет и уселась возле плиты, сложив на коленях высохшие морщинистые руки. Лицо у нее было такое, будто у нее разом разболелись все зубы.

– Аркадий, видно, не сумел выбраться! – с сожалением произнес Чехов. – А жаль – веселее было бы...

Вдруг он замер и настороженно уставился на дверь. С лестничной клетки доносился негромкий ровный шум поднимающегося лифта.

– Внимание, Леша! – прошептал Чехов.

Лифт добрался до верхнего этажа и остановился. Послышалось лязганье открывающихся дверей. Потом раздался шелест шагов, оборвавшихся у двери. И почти сразу же прозвенел звонок.

– Диктофон! – скомандовал Чехов и на цыпочках подобрался к двери.

В «глазок» он сумел рассмотреть незнакомую мужскую фигуру с чемоданчиком. Быстро вернувшись в кухню, Чехов сказал:

– Кажется, явился! – Ксения Георгиевна при этих словах побледнела. – Ну-ну, крепитесь! Мы рядом!

Он знаком направил Ксению Георгиевну в прихожую, а сам вместе с Лоськовым скрылся в комнате и затворил дверь.

Ксения Георгиевна, перекрестившись, засеменила в прихожую и опасливо крикнула в дверь:

– Кто там?

– К вам из фирмы, Ксения Георгиевна! – ответил мужской голос.

Этот голос был старухе уже знаком – он принадлежал молодому человеку, который бывал у нее несколько раз и помогал оформлять документы. Кузьма – Ксения Георгиевна припомнила, что его зовут Кузьмой – по-хозяйски ввалился в квартиру, поторапливая идущего за ним следом молодого человека:

– Давай, доктор, проходи! Не стесняйся! Ксения Георгиевна – человек душевный, она тебя не съест, не бойся!

Доктор был высок, черноволос и лупоглаз. Его румяная круглая физиономия, на которой было написано удивительное для такого молодого человека самомнение, сразу не понравилась Ксении Георгиевне.

– Это доктор что надо, Ксения Георгиевна! – развязно сказал Кузьма. – Он ваши болячки враз, как рентгеном! Ну, проводите нас! Куда пойдем, в комнату, наверное?

В его суетливости читалось старательно сдерживаемое беспокойство.

– Проходите на кухню! – сурово отрезала Ксения Георгиевна. – У меня в комнате не прибрано.

– Как же это я – на кухне, что ли, осмотр буду проводить? – недовольно буркнул врач.

Кузьма незаметно ткнул его локтем в бок и сказал:

– Где хозяйке удобнее, там и проведешь! Верно, Ксения Георгиевна? Слово клиента для нас закон!

Однако, проходя мимо двери в комнату, он толкнул ее рукой.

– Заперла я ее! – бросила на ходу Ксения Георгиевна, сама удивляясь своей смелости. Кузьма пожал плечами и вошел в кухню. Окинув взглядом стены, он удовлетворенно сказал:

– Ну вот, чистенько, светло! Чем не операционная? Давай, доктор, действуй!

Румяный доктор тревожно облизал губы и сказал с запинкой:

– Попрошу вас раздеться! Какие у вас жалобы?

В глазах его металась неуверенность, которая совершенно не вязалась с вызывающим выражением круглого лица.

– И нет у меня никаких жалоб! – поджав губы, заявила вдруг Ксения Георгиевна, забывая все инструкции. – Нет у меня никаких жалоб, и на осмотр я не согласна!

Доктор растерялся и беспомощно посмотрел на Кузьму. Тот нахмурился и посмотрел на наручные часы.

– Ну, что вы в самом деле, Ксения Георгиевна! – устало сказал он. – Другого вам доктора привели, пляшем вокруг вас, а вы... Нехорошо!

– А мне доктор не требуется! – нахально выпалила Ксения Георгиевна. – Особенно такой, как ваш! Я ему не доверяю! Нет у меня к нему доверия! – Она чувствовала, что говорит что-то не то, но остановиться уже не могла. – Вот у меня сосед – доктор! Ваши ему и в подметки не годятся!

С лица врача медленно сходил румянец. Он переминался с ноги на ногу и умоляющим взглядом смотрел на Кузьму, ожидая, что тот объяснит ему, как действовать дальше. Кузьма сжал челюсти и быстро шагнул к старухе.

– Кончился твой сосед, дура! – прохрипел он и внезапно сгреб Ксению Георгиевну в охапку.

От неожиданности она даже не сумела крикнуть, а в следующую секунду ладонь Кузьмы наглухо закрыла ей рот. Ксения Георгиевна сделала попытку вырваться, но руки молодого человека сжимали ее, как стальные канаты. Ей даже стало трудно дышать – голова закружилась и потемнело в глазах.

– Что стоишь?! – прошипел Кузьма. – Действуй, доктор! Время!

Бледный как полотно врач затравленно уставился на Кузьму.

– Да как же я в таких условиях! – плачущим голосом проговорил он. – Да я же в вену не попаду! У нее наверняка сосуды ломкие...

– Коли, падла! – зарычал Кузьма. – Тебе препарат смертельный дали! Только ткнешь – и душа вон! Шевелись, идиот!

Врач еще раз посмотрел на него, опять облизал губы и трясущимися руками раскрыл чемоданчик. Из его пальцев ампула выскочила, как живая, и, подпрыгивая, покатилась по полу. Следом посыпались шприцы и коробочки с лекарствами. Он расширенными от ужаса глазами уставился на Кузьму, словно ожидая удара.

Кузьма с удовольствием бы врезал по его глупой, перекошенной от страха физиономии, но руки его были заняты. Ксения Георгиевна в его объятиях почти теряла сознание, но еще шевелилась.

– Я сейчас, сейчас! – жалко пробормотал врач и бросился подбирать рассыпавшиеся по полу лекарства.

– Долго ты будешь копаться?! – заорал Кузьма. – Если ты кокнул ампулу, я тебя своими руками придушу! Откуда ты взялся, такой кретин?

Врач опомнился. Наложил жгут на безвольную руку Ксении Георгиевны, собрал шприц и с превеликой осторожностью взял ампулу с ядом. Надломив ее, он набрал содержимое в шприц и шагнул к беспомощной старухе.

Кузьма продолжал удерживать ее, посверкивая злыми глазами на растерянного эскулапа. Тот, подгоняемый этим угрожающим взглядом, потянулся шприцем к потемневшей от старости, похожей на бугристую плеть руке, примериваясь, куда выгоднее вонзить иглу. Но в этот момент Кузьма сделал нечто странное. Взгляд его неуловимо изменился, и он оттолкнул от себя обмякшее тело Ксении Георгиевны, которая, слабо охнув, повалилась на пол. Кузьма же внезапно нырнул куда-то под рукой врача, словно регбист, несущий мяч в зону противника.

Доктор еще не успел обернуться, как за его спиной раздался короткий топот, леденящий хруст тяжелого удара и короткий крик: «Стоять!» В следующую секунду его грубо схватили за воротник, и стальной ствол пистолета ткнулся ему в затылок.

– Спокойно! – предупредил негромкий, с хрипотцой голос. – Потихоньку кладем шприц на стол... вот так...

Но, едва шприц был положен на стол, доктора сбили с ног искусной подсечкой и швырнули лицом в пол.

– Лежать! Руки на затылок! И не двигаться – вышибу мозги!

Доктор и не думал шевелиться – при падении он сильно разбил локоть и еще не пришел в себя от боли. О том, что произошло, он старался не думать – это было слишком страшно. Кузьма тоже лежал – из головы, разбитой прикладом автомата, темной струйкой вытекала кровь. Лоськов стоял над ним, одной рукой быстро ощупывая неподвижное тело.

– У этого ствол, Юрий Николаевич! – сказал он, выхватывая из-под пиджака Кузьмы пистолет.

Чехов махнул рукой и склонился над Ксенией Георгиевной. Она была в обмороке. Чехов легонько похлопал ее по щекам.

– Леша, дай-ка стаканчик воды! – озабоченно сказал он.

Лоськов сунул в карман пистолет и, сжимая в руке «АКС», зашел на кухню. Открутив кран, он налил воды в первую попавшуюся чашку и подал Чехову. Тот набрал воды в рот и обрызгал Ксению Георгиевну. Она зашевелилась и медленно открыла глаза.

– Вы в порядке? – смущенно пробормотал Юрий Николаевич.

Глаза старухи наполнялись слезами. Чехов помог ей подняться на ноги и усадил на стул. Лоськов догадался и протянул Ксении Георгиевне остатки воды, заставив ее выпить.

Ксения Георгиевна глотала воду, стуча зубами о край чашки, и не сдерживала слез.

– Ну, все, все! – грубовато произнес Чехов. – Все уже позади... Сплоховали мы маленько... Но и вы, Ксения Георгиевна, хороши! Не хочу никакого осмотра! Я что вам говорил?

– Видеть я их, гадов, не могу! – рыдая, объяснила Ксения Георгиевна. – Сердце у меня аж захолонуло, как он мне раздеваться велел! Кто, думаю, ты такой... – Она не смогла дальше говорить.

– Ты, Лоськов, пошукай там на полках, – посоветовал Чехов. – Может, валерьянки найдешь или валидолу...

Лейтенант перешагнул через лежащего на полу доктора и открыл стенной шкафчик.

– В холодильнике... – пробормотала Ксения Георгиевна. – В холодильнике у меня корвалол...

Кузьма, уже пришедший в себя, незаметно наблюдал за тем, что происходит на кухне. Чехов был занят со старухой и по сторонам не смотрел. Дождавшись, пока Лоськов повернется к нему спиной, Кузьма тихо поднялся, придерживаясь за стену, метнулся к двери и повернул замок. Сзади раздался сердитый крик.

Кузьма выскочил из квартиры, захлопнул дверь и бросился к лестнице. Не разбирая дороги, он с грохотом понесся вниз, с силой отталкиваясь от перил на поворотах.

На площадке между третьим и четвертым этажом он увидел поднимающегося навстречу мужчину с квадратной стриженой головой и бульдожьими щеками. Черный кургузый пиджак нескладно топорщился на его плотном коренастом теле.

– С дороги, сука! – проревел Кузьма, скатываясь по ступеням с угрожающим шумом.

Коренастый поднял голову и быстро окинул взглядом растрепанную фигуру и окровавленное лицо Кузьмы. В последний момент он опасливо шагнул в сторону, уступая Кузьме дорогу. Но, едва тот крутанулся на повороте и бросился дальше, мужчина выставил ногу и зацепил Кузьму за лодыжку.

Потеряв равновесие, Кузьма полетел вниз головой и с силой врезался плечом в нижнюю ступеньку. От удара у него перехватило дыхание, в груди вспыхнула обжигающая пульсирующая боль – у него была сломана ключица. Скрипя зубами, Кузьма попытался встать на ноги, но боль сделалась совсем невыносимой. Он привалился спиной к лестничным перилам и сквозь кровавую пелену наблюдал, как человек, подставивший ему ножку, неторопливо сходит вниз по ступеням.

Под гул и грохот бетонных пролетов вниз сбежал Чехов. Увидев коренастого человека, он на секунду замер, а потом удовлетворенно воскликнул:

– Аркаша! Явился?

– Твой клиент? – в свою очередь поинтересовался тот, кивая на скорченную фигуру Кузьмы.

– Мой, – сказал Чехов. – Хотел смыться, тварь!

– Я так и подумал, – хмыкнул подполковник. – По морде угадал. Какая-то морда, смотрю, бежит, не внушающая доверия... Значит, взяли все-таки? А где Лоськов?

– Наверху, Айболита сторожит, – пояснил Чехов и подошел вплотную к Кузьме: – Вставай, крутой! Привал закончен!

– А пошел ты! – скривившись, простонал тот. – Не видишь, сломался я!

– Да ты не расстраивайся! – посмеиваясь, сказал Чехов. – Мы теперь на лифте поедем, потихонечку...

Он схватил Кузьму за ворот и рывком поднял на ноги. Тот издал сдавленный крик и навалился на Чехова всем телом. Подполковник поспешил на помощь, и вдвоем с Чеховым они втащили Кузьму в лифт.

Едва кабина начала подниматься, он повернул к Чехову белое, покрытое кровью и каплями пота лицо и с усилием сказал:

– Я требую адвоката!

Чехов усмехнулся недобро и пообещал:

– Скоро будет тебе и адвокат, и прокурор! Потерпи немножко...

Они доехали до седьмого этажа, вышли и впихнули Кузьму в квартиру. Лоськов встретил их с автоматом в руках и, увидев подполковника, невольно выпрямился по стойке «смирно».

Ксения Георгиевна уже немного опомнилась и тоже была на ногах. Она всплеснула руками и сказала:

– Это что же такое творится, Юрий Николаевич, миленький! Я же теперь по ночам глаз не сомкну! – Тут она заметила новое лицо и поинтересовалась: – А это кто же будет?

– Подполковник Гузеев! – отрекомендовался тот. – Вы, мамаша, не беспокойтесь, мы вам сон наладим. Сейчас вот с гостями вашими разберемся... Вы, знаете, пойдите пока в комнату, отдохните немножко... Лоськов, проводи!

Лейтенант увел Ксению Георгиевну. Кузьму усадили на стул возле окна. Чехов и Гузеев уселись напротив – у выхода.

– Документы есть? – спросил у Кузьмы подполковник.

Тот молчал, уронив голову на грудь. Из комнаты неслышно вышел Лоськов и, остановившись у начальника за спиной, сказал:

– Без документов он, я смотрел. Но с пушкой.

– В общем, личность подозреваемого уточняется, – заключил Гузеев. – Ладно, посмотрим на другого. Лоськов, подними его!

Пока лейтенант поднимал трясущегося от страха врача, прибежала невыдержавшая Ксения Георгиевна. Она слышала предыдущий разговор и теперь торопилась поделиться с мужчинами.

– Этот вот мне хорошо известен! – торопливо выкрикнула она, тыча сухим кулачком в сторону Кузьмы. – Это самый и есть представитель фирмы! Они у меня квартиру мою выманили! Кузьмой его зовут, а фамилии не знаю...

– Ничего, – успокоил ее Чехов. – Узнаем. Раз уж вы здесь, Ксения Георгиевна, скажите нам – а этот артист вам знаком? – Он показал на стоящего у плиты доктора.

Тот был совершенно раздавлен и смят случившимся – руки тряслись, губы тоже, а глаза безостановочно перебегали с одного лица на другое.

– Этот мне неизвестен, – серьезно ответила Ксения Георгиевна. – Ни разу его не видала.

– Кто такой? – рявкнул Гузеев, с угрозой глядя на врача.

– Корзухин Виктор Петрович, – поспешно сказал тот предательски дрогнувшим голосом. – Врач-терапевт.

– Что делаете в квартире гражданки Старосельской? – спросил Чехов. – Да вы не мнитесь – ваш разговор записывался на пленку, отпираться бесполезно!

Корзухин остолбенел, схватился рукой за горло и вдруг зарыдал – из глаз его хлынули крупные, будто искусственные, слезы.

– Я... я... простите меня! Я все скажу...

– Ну так говори! – Гузеев шарахнул кулаком по столу. – Нечего нам тут сопли размазывать. Умел нашкодить – умей ответ держать!

– Я... должен был сделать... этой гражданке смертельный укол! – с ужасом выговорил Корзухин.

– Зачем? – спросил Чехов. – У вас что к ней личная неприязнь?

– Н-нет, – тихо пробормотал Корзухин. – Мне должны были заплатить за это деньги...

– Кто? Кто должен был тебе заплатить? Фирма «Воздаяние», так?

– Я про фирму ничего не знаю... Правда! – пискнул доктор. – А деньги мне должен был вручить мой начальник – Макаров Игорь Станиславович...

* * *

– Кто?! – вскочив невольно со стула, воскликнул Чехов. – Макаров?! – Он ошеломленно уставился на Корзухина. – Так ты... постой, ты что – с Ладыгиным вместе работаешь, что ли?

Доктор кивнул, с опаской следя за Чеховым.

– Ничего себе! Я у этого Макарова в отделении лежал, – пояснил тот Гузееву. – Вот это номер! Так, значит, тебя послал Макаров?

Корзухин снова кивнул.

– И давно ты подобным образом подрабатываешь? – брезгливо осведомился Чехов.

– Клянусь вам, в первый раз! – с жаром сказал Корзухин. – Больше этого не повторится!

– Да уж мы позаботимся, чтобы не повторилось, – заверил его Гузеев. – Только я не пойму, если ты про фирму ничего не знаешь, как ты встретился с этим?

Он указал на Кузьму, который съежился на своем стуле и сжимал зубы от боли.

– Он за мной заехал на квартиру Макарова, где я ждал указаний, – с готовностью ответил Корзухин. – Макаров позвонил и сказал, что меня будут сопровождать два человека, которые мне все объяснят.

Гузеев и Чехов переглянулись.

– А где же второй сопровождающий? – спросил Чехов. – Ждет в машине?

Доктор закивал.

– Тогда второй вопрос, – сказал Гузеев. – Откуда звонил Макаров, давая указания?

– Вот этого я не знаю, – с сожалением произнес Корзухин. – Он вообще в подробности меня не посвящал.

– Ну что, похоже, он не врет, – сказал Гузеев, оборачиваясь к Чехову. – Я думаю, нужно связаться немедленно с прокуратурой... Потерпевшая на месте, орудие преступления на столе, преступник дает показания... Пусть присылают следственную группу. Этих обоих в наручники! Водителя вот еще нужно взять... Сможешь показать машину, на которой приехали? – спросил он Корзухина.

– Конечно, смогу! – с готовностью ответил тот.

– Погоди, Аркадий, – задумчиво сказал Юрий Николаевич, почесывая по привычке нос. – Мне кое-что неясно... Ты, доктор, случаем не знаешь, где сейчас твой коллега Ладыгин?

Корзухин мотнул головой и поспешно объяснил:

– Сегодня утром его на моих глазах прямо в больнице арестовала милиция за наркотики. Мы с Макаровым понятыми были. Так Ладыгин вырвался и убежал! И больше я его не видел.

– Ну и ну, – покачал головой Гузеев. – Везде этот Макаров! Прямо Фигаро какой-то! Ну, ничего, следователь всю эту цепочку размотает! Спешить теперь некуда.

Чехов посмотрел на него непонятным взглядом и негромко сказал:

– Аркаша, выйдем-ка на минутку!

Тот несколько удивился, но послушно последовал за приятелем в комнату. Тот притворил дверь и сказал:

– Ты, Аркадий, удивишься, но мы с Лешей попутно взяли одного из ментов, которые задерживали Ладыгина. Он лез в его квартиру. Я думаю, чтобы подложить улики. Вот его удостоверение.

Гузеев повертел в руках красную книжицу.

– Лопотухин! – сказал он хмуро. – Знаю такого... И что теперь с ним делать?

– Я и сам не знаю, – озабоченно сказал Чехов. – У нас есть запись, где он намекает на неофициальный приказ своего генерала... Но в суде такая штука, сам знаешь, не пройдет...

– Не пройдет! – согласно кивнул Гузеев. – А вот если предъявить эту пленку генералу – там она очень пройдет! Пожалуй, за длинный язык он с господина майора шкуру снимет!

– И что из этого получается?

– А получается, Юра, что нужно ему запись продемонстрировать и отпустить... Где он у вас хранится?

– В соседней квартире, – сказал Чехов с досадой. – К батарее прикрепил...

– Надо отпускать! – строго заявил Гузеев. – Следователь приедет, нехорошо...

– Да я за Володьку боюсь! – объявил Чехов. – Если эта фирма на генерала вышла, то что из этого следует? Из этого каламбур следует – расследование тормозить будут...

– Это плохой каламбур! – сумрачно сказал Гузеев. – Хорошо бы тогда нам с тобой Макарова поторопиться взять. Пойдем расспросим доктора поподробнее!

Они вернулись на кухню, и Гузеев потребовал от Корзухина адрес и телефон Макарова. Тот уверенно продиктовал требуемое. Тем временем Чехов сматывал пленку в диктофоне, отыскивая запись разговора с Лопотухиным. Неожиданно он наткнулся на то место, которое его заинтересовало. Он выключил диктофон и повернулся к Кузьме.

– Что это значит – «кончился твой сосед»? – резко спросил он. – Что с Ладыгиным?

Кузьма покосился на него мутным глазом.

– Мне плохо! – просипел он. – Вызовите врача!

– А это чем тебе не врач? – кивнул подполковник на Корзухина. – И лекарство на столе лежит... Попроси – может, введет тебе общеукрепляющее? – захохотал он.

– Будьте людьми! – просительно пробормотал Кузьма.

– К человечности взывает! – удивился Гузеев. – Не хочет, значит, общеукрепляющего!

– Перебьется! – зло заметил Чехов. – Говори, гад, где Ладыгин?

Кузьма с усилием повернул шею, выговорил через силу:

– В больницу отвезете?

– Отвезем-отвезем! – пообещал весело Гузеев. – Хоть на кладбище! Говори, что знаешь!

Кузьма покачнулся на стуле, схватился рукой за подоконник.

– Они все сейчас у Лесниковой! – буркнул он. – Это босс наша. Все там – и Ладыгин, и Макаров...

– Адрес давай! – гаркнул Чехов, хватая Кузьму за горло.

– Пусти! – прохрипел тот. – Ошалел?

Чехов опомнился и разжал пальцы. Кузьма, надсадно закашлявшись, привалился к подоконнику. Подполковник Гузеев нежно обнял Ксению Георгиевну за плечи и увел в комнату.

По пути он шепнул Лоськову:

– Сбегай к соседям, отцепи майора! Скажешь ему, чтобы за документом сюда заглянул. Действуй!

Лоськов кивнул и пошел к выходу. Кузьма с тоской посмотрел ему в широкую спину и, точно во сне, продиктовал адрес своего босса. Юрий Николаевич записал его в книжечку и положил ее в карман.

Вернулся Гузеев, деловитый и довольный. В руках он держал трубку мобильного телефона.

– Созвонился с прокуратурой, – сообщил он. – Обещали подослать сейчас следственную группу. Я так мыслю – Лоськова здесь оставим, он парень толковый, сообразит, что сказать. А мы с тобой тогда двинем сейчас дружка твоего выручать. Этот жук сказал, куда ехать?

– Сказать-то он сказал, – покачал головой Чехов. – А поди проверь!

– Проверим! – угрожающе возвысил голос майор. – Если он нас обманул, я лично вернусь и оторву ему яйца! Времени не пожалею!

– Да ладно! – вяло сказал Кузьма. – Я чистосердечно...

Хлопнула входная дверь. На кухню, жмурясь от яркого света, вошел майор Лопотухин. На лице его краснели пятна с ровными краями от содранного впопыхах скотча. Майор был зол и смущен.

– Подполковник Гузеев? – враждебно произнес он. – Я подам на вас рапорт!

– Может, сначала прослушаешь пленку, майор? – миролюбиво спросил Гузеев.

– Какую пленку? – подозрительно сказал Лопотухин.

– А где ты своего генерала заложил, – пояснил Гузеев.

– Никого я не заложил! – буркнул майор.

– А это мы у генерала спросим, – сказал Гузеев. – Когда дадим ему послушать...

Воцарилась неловкая пауза.

– Ладно, – сказал наконец Лопотухин. – Забудем. Кто не ошибается?

– Это верно! – ухмыльнулся Гузеев, протягивая майору удостоверение.

– Ствол! – напомнил Лопотухин.

Чехов вынул из кармана пистолет майора и взвесил его на ладони.

– Поедешь с нами? – неожиданно спросил он, сверля Лопотухина взглядом. – Ладыгина брать? Наркодельца?

Майор выхватил у него из рук пистолет и, сопя, запихал его в кобуру.

– Сыт я вашим Ладыгиным по горло! – объяснил он. – Пойду сейчас до Миронова объясняться, что проникнуть в квартиру не удалось по причине наличия в таковой представителей спецслужб. Пускай сами расхлебывают... А у вас что тут – засада?

– Угадал, – серьезно ответил Чехов. – Кстати, познакомься, если хочешь, – эти люди заказали Ладыгина. А на них уже как минимум покушение на убийство с особо отягчающими... Ими сейчас прокуратура будет заниматься. Так что ты там посоветуйся – может, вам пупок не стоит рвать, а? Шумок большой пойдет, а Ладыгина вам все равно не видать как своих ушей... Упустили вы момент, майор!

Лопотухин развел руками, как бы извиняясь за упущенный момент, и тихо ушел. Гузеев покачал ему вслед головой и объявил Лоськову:

– Остаешься здесь за старшего! Дождешься следственную группу. Должен следователь Мазин быть – по особо важным. Он хороший мужик. Если понадобимся – знаешь, как со мной связаться. Но особо не распространяйся, куда мы да зачем. Мы не аресты едем проводить, а, можно сказать, по личному вопросу... Закончим и подъедем.

Он хлопнул лейтенанта по плечу и повернулся к Кузьме.

– Эй, ты, как тебя там! – окликнул он его. – Машина какая вас дожидается?

Кузьма немного помолчал и сказал неохотно:

– «Опель» темно-зеленый, три семерки, водилу Гогой зовут... Георгий, значит...

Гузеев недобро ухмыльнулся, одернул пиджак и подмигнул Чехову.

Они вышли из квартиры и сели в лифт.

– На «Опеле» поедем? – поинтересовался Чехов.

– Само собой, – подтвердил Гузеев. – Водила-то нам еще пригодится.

– Если он дергаться не будет, – уточнил Чехов.

– У нас не будет! – заявил подполковник.

Они вышли на улицу. Цепочка мерцающих фонарей убегала в ночной полумрак, пронизанный огнями тысяч окон. Свистящий шорох автомобильных шин волнами накатывался на квартал. Откуда-то лилась тихая струнная музыка, казавшаяся почти нереальной.

Гузеев показал рукой на автомобиль, черный силуэт которого просматривался у тротуара метрах в двадцати от дома.

– Он, наверное! – сказал подполковник Чехову. – Зайди справа, а я слева подвалю.

Они подошли к «Опелю» сзади и обогнули машину с двух сторон. На номерном знаке красовались три семерки. Водитель, опустив боковое стекло, курил, меланхолично пуская дым в черное небо.

Подполковник вырос перед ним как из-под земли и, мгновенно приставив дуло пистолета к его виску, щелкнул курком. Водитель на секунду застыл, а потом медленно вынул изо рта сигарету и опустил ее в пепельницу.

– Не шевелись! – предупредил Гузеев и ощупал водителя в поисках оружия.

Не поворачивая головы, тот спокойно спросил:

– Чего ищете, мужики? Скажите – может, я знаю?

– Мы, Гога, ищем Ладыгина, – любезно сообщил подполковник. – Знаешь такого?

– Первый раз слышу, – заявил водитель. – Я здесь недавно, еще не успел со всеми познакомиться.

– А ты, Гога, остроумный парень, – одобрительно заметил Гузеев. – Я люблю таких. Расскажешь по дороге парочку анекдотов, ладно? – Он открыл заднюю дверцу и нырнул на сиденье за спиной Георгия.

– А куда поедем? – поинтересовался тот, пытаясь рассмотреть лицо подполковника в зеркало.

– На проспект Мира! – ответил Гузеев. – Куда же еще? К твоему боссу!

Георгий не торопился. Он покосился на пистолет в руке Чехова, поднял боковое стекло и предупредил:

– Мой босс, мужики, совсем не любит шуток! Может, раздумаете ехать?.. Мне-то, конечно, все равно – просто вас жалко...

– Заводи машину! – зло сказал Чехов. – Милосердный ты наш! А пока будешь ехать – себя пожалей. Потому что, если с Ладыгиным что-то случилось, ты от меня живой не уйдешь!

* * *

Планируя свою жизнь, нужно быть готовым к тому, что половина твоих планов лопнет как мыльный пузырь, вылетит в трубу, пойдет псу под хвост. То есть половина жизни уйдет на разочарования, сожаления и обиду. Ты будешь проклинать себя за то, что не предусмотрел, не предугадал, не превозмог, вместо того чтобы наслаждаться плодами той половины планов, которые удались. И это случится потому, что перед глазами обязательно будет чей-то пример. Более удачливых, более расторопных. Как живой укор они будут перед тобой, отравляя тебе даже счастливые минуты.

Но если махнуть на все рукой и погрузиться в псевдофилософское безразличие к собственной жизни, принимать ее такой, какая она есть, не требуя большего, тогда ты не получишь вообще ничего и скорее всего твоя судьба будет вовсе печальна. Живой пример тому – человек, который лежит сейчас в багажнике. Одурманенный недотепа, идеалист-одиночка. Пока живой.

Так размышлял Игорь Станиславович, пролетая по улицам ночной Москвы в «Жигулях» по направлению к больнице, где он работал и где работал лежащий теперь в багажнике Ладыгин. Игорю Станиславовичу было немного жаль, что все так нелепо вышло. Он испытывал к Ладыгину самые добрые чувства. Но, когда тот начал все настойчивее покушаться на его место под солнцем, чувства уступили место рассудку. Ни одно живое существо не уступает своей ниши без боя. И испытывает удовлетворение, если победа остается за ним. Игорю Станиславовичу было сейчас грустно, но он не мог смело сказать, что печаль его светла.

Он повернул машину в переулок и уже издали увидел освещенный пятачок перед воротами больницы. Подъехав ближе, Игорь Станиславович остановился напротив ворот и вышел из машины. Охранник сквозь стекло с любопытством наблюдал за его приближением. Игорь Станиславович вошел в помещение пропускного пункта и показал пропуск.

– Что-то рано сегодня, Игорь Станиславович! – пошутил охранник.

– Наоборот, припоздал, – с улыбкой заметил Макаров. – Я сегодня дежурю...

– Ну, счастливо тогда отдежурить! – сказал охранник. – Ступайте, я сейчас открою.

Игорь Станиславович вышел, сел в автомобиль и въехал в распахнувшиеся ворота.

Он медленно повел «Жигули» вдоль старого корпуса, внимательно поглядывая по сторонам. Большинство окон уже были темны – больные спали. На асфальтовых дорожках было пусто. Огромные дубы высились, как зловещие черные тени.

В новом корпусе света было побольше, здесь горели широкие окна операционных на втором и третьем этажах. Игорь Станиславович проехал до конца и выключил фары.

Дальше асфальтовая дорожка раздваивалась – поворот налево вел вокруг корпуса на автостоянку, а прямая полоса шла к зданию морга, погруженному сейчас в темноту. «Жигули» без огней ползли, как черепаха, – Игорь Станиславович высматривал в полумраке нужный поворот. Он проехал здание нового морга и свернул сразу за аллеей дубов налево. Здесь в глубине двора стоял старый морг – облупившееся серое здание со ржавыми решетками на окнах.

Макаров осторожно развернул «Жигули» и сдал задом к дверям здания. Потом выключил мотор и опустил боковое стекло. Свежий ночной ветерок ворвался в окошко и тронул его волосы. Вместе с ветром ворвался неумолчный звон сверчков.

Игорь Станиславович открыл дверцу и вылез из машины. Прислушиваясь к ночным звукам, он обошел автомобиль и остановился у дверей морга. Еще раз оглянувшись по сторонам, достал из кармана ключ и вставил в замок. Ключ повернулся с резким щелчком, который показался Макарову громким, как выстрел. Он на мгновение замер. Но ничего не произошло. Тогда он еще раз повернул ключ и потянул на себя дверь.

Старые петли заскрипели, заскрежетали, дверь отъехала, и в лицо Макарову пахнуло застоявшимся смрадом, карболкой и мышиным пометом. Он поморщился и вошел внутрь.

Здесь было темно, как в могиле, но Игорь Станиславович зажег припасенный для этого случая фонарик и осветил помещение. Он увидел покрытые пылью, опасно подгнившие половицы, стены, затянутые паутиной, и, наконец, то, что его интересовало, – металлические холодильные шкафы со множеством ячеек, в которых некогда хранились трупы. Холодильник давно не работал, но дверцы ячеек были в целости и сохранности.

Макаров подошел ближе и нажал на рычаг замка самой крайней ячейки. Он с натугой подался, и дверца открылась. Игорь Станиславович посветил внутрь и увидел гладкие стальные стенки. Это было похоже на запаянный гроб.

«Здесь его никому не придет в голову искать, – подумал Макаров. – А когда найдут, никто ничего не поймет. И греха на мне не будет. В высший суд я не верю, а моя совесть удовлетворится половиной. Я его не убью. Он умрет сам».

Макаров выключил фонарик и вышел на сумеречный свет, лившийся в приоткрытую дверь. Зорко поглядывая по сторонам, он отпер багажник и подхватил под мышки бесчувственное тело Ладыгина. Тот был очень тяжел, и Игорь Станиславович с трудом выволок его из багажника.

Передохнув немного, он опять взялся за тело и потащил его по асфальту в морг. Это оказалось сложнее, чем он ожидал, и отняло много сил. Кроме того, на грязном полу остались отчетливые следы, по которым без труда прочитывалось все, что здесь происходило. Игорь Станиславович был раздосадован – этот момент он совершенно выпустил из виду в своих расчетах. «Ничего, скоро это все опять покроется толстым слоем пыли, – успокаивал себя он. – Ладыгин в бегах, его ищет милиция, но кто будет искать в запертом здании, на территории закрытой больницы?»

Игорь Станиславович подтащил тело к шкафу и, надсаживаясь, сумел-таки втолкнуть его во чрево стальной ячейки. Ухватив Ладыгина за ноги, он задвинул его поглубже – как какую-то громоздкую вещь, надоевший балласт.

«Скорее как некий спецгруз», – мрачно улыбнувшись, подумал он.

Спецгруз, спецбольница, Ладыгин отправляется в спецпутешествие. Макаров захлопнул дверцу ячейки, подергал ручку – дверца закрылась достаточно плотно. Теперь можно уходить.

Игорь Станиславович вышел из морга, закрыл скрипучую дверь и дважды повернул ключ. Сквозь переплетенные ветви деревьев пробивались огни нового корпуса. Верещали сверчки. Где-то за забором прокатилась милицейская сирена, удаляясь и тая в ночной тишине. «Это не к нам, – с удовольствием заключил Макаров, – к нам нет никаких претензий».

Он сел в машину и, не захлопывая дверок, не зажигая света, поехал к новому корпусу. Лишь свернув к автостоянке, он включил фары и как ни в чем не бывало занял свое место на стоянке. И только потом, как бы мимоходом, захлопнул багажник и запер машину. Воров здесь не водилось, но Игорь Станиславович не любил отступать от правил.

Он решил пройти в терапию через новый корпус, через сверкающий вестибюль отделения «Скорой помощи». Когда он проходил мимо открытой двери диспетчерской, его окликнули.

Игорь Станиславович обернулся на голос и увидел диспетчера Хоменко, выходящего из-за пульта, чтобы пожать Макарову руку. Он остановился и, любезно улыбаясь, подождал, пока Хоменко подойдет ближе.

– Добрый вечер! – сказал тот, протягивая Макарову пятерню.

Обычно они не здоровались, обмениваясь рукопожатиями, но, видимо, Хоменко счел сегодняшние обстоятельства особенными.

– Игорь Станиславович, – сказал он, понизив голос, – неужели это правда, что говорят про Ладыгина?

– А что про него говорят? – осведомился Макаров с улыбкой.

Хоменко зачем-то оглянулся и произнес взволнованно:

– Говорят, его задержали с крупной партией наркотиков, а он обстрелял милиционеров и скрылся... Говорят даже, что Штейнберг был слегка контужен! Неужели это правда?

– Вы знаете, какая-то доля правды в этих слухах есть, – мягко ответил Макаров. – Действительно, Ладыгина задерживали, и, действительно, он скрылся. Но ни перестрелки, ни контузий – ничего этого не было! И вообще я считаю, что это какая-то ошибка...

– Я тоже так считаю! – убежденно сказал Хоменко. – Ладыгин перешел кому-то дорогу, и ему дали понять, что его присутствие неуместно... В результате он просто лишается работы.

– Ну, может быть, все еще образуется, – неопределенно сказал Макаров и отправился к себе в отделение.

Там его дожидался Попов, молодой ординатор, который не должен был сегодня дежурить и вышел по просьбе Макарова на пару часов – подменить, если Макаров задержится. Увидев шефа, он обрадовался:

– Здравствуйте, Игорь Станиславович! Я уж думал, вы совсем нынче не придете... У нас все спокойно. Больные спят. Тяжелых нет... Я пойду? – спросил он с надеждой.

– Да-да, можешь идти, спасибо! – рассеянно ответил Макаров.

Обрадованный Попов машинально расстегнул на халате пуговицы и весело сказал:

– У вас, Игорь Станиславович, лицо в грязи!.. Где-то напачкались... В машине, наверное?

– Да, наверное, в машине... – сказал Макаров, трогая себя за щеку.

Он поспешно прошел в свой кабинет, к зеркалу. Возле левого уха тянулась грязная полоса. Игорь Станиславович вытер ее носовым платком. Это была жирная, слежавшаяся пыль.

Макаров внимательно себя осмотрел. Больше нигде никаких следов, только носки туфель припорошены той же пылью. Он обтер их платком и выбросил его в мусорную корзину.

Достав из шкафа белый халат, он неторопливо облачился в него и сел за свой письменный стол. В отделении было тихо. Игорь Станиславович посмотрел на наручные часы и выдвинул верхний ящик стола. Здесь лежали его любимые тонкие сигары. В день он позволял себе выкурить не более трех, и сегодня норма уже была выполнена. Но это был особенный день, и можно позволить себе нарушить заведенный порядок.

Игорь Станиславович достал из коробочки сигару и аккуратно обрезал кончик. Щелкнул зажигалкой, выпустил густой ароматный клуб дыма. Только сейчас он почувствовал, как устал.

* * *

– Послушайте, мужики, – обронил Гога. – Если не секрет, чего вы хотите от моего босса? У нее папа отставной генерал, и в Управлении МВД у нее генерал знакомый...

Огни встречных машин сполохами прокатывались по его невыразительной физиономии, играли бликами на его рано полысевшем лбе. Он смотрел на дорогу и разговаривал с пассажирами как бы между прочим – ровным доброжелательным тоном.

– Мы тебе не мужики, – сердито сказал за его спиной Гузеев. – Тебе удостоверение показать?

– Вы из органов? – с интересом спросил Гога. – Я так и думал. Сейчас ведь по физиономии ни за что не угадаешь – мент перед тобой или бандит. Но только ведь, господа начальники, если вы менты, вам генералов еще больше бояться надо...

– Уж не вообразил ли ты, что за тебя генерал заступаться будет? – презрительно спросил Чехов.

– Ну что вы! – скромно сказал Гога. – Какая моя персона! Вот хозяйку они в обиду вряд ли дадут!

– А мы у них спрашивать не будем, – заявил Гузеев, – кого нам обижать!

Некоторое время Гога крутил баранку молча, а потом осторожно спросил:

– А вот послушайте, мужики... Извиняюсь! Господа начальники! Если у вас к моей хозяйке такой интерес – так, может, заключим сделку?

– Какую сделку? – подозрительно спросил Гузеев.

Гога весело посмотрел на него в зеркало.

– Обычную, – сказал он. – Я вам секрет открою, а вы мне позволите взять, что я захочу, и отпустите на все четыре стороны. Как говорится, ни я вас не видел, ни вы меня не знаете...

– Как говорится, хрен тебе в руки! – в тон ему ответил Чехов.

Гога пожал плечами:

– Не нуждаетесь – не надо! Дело хозяйское. Только опять же, как говорится? Кто владеет информацией– владеет миром.

– Видал, как излагает! – саркастически произнес Чехов.

– Постой-постой, Юра! – прервал его Гузеев. – Я с детства обожаю всякие секреты! А ты, Жора, выкладывай, раз уж открыл рот! Все равно ведь заставим говорить!

– Не-а, не заставите, господин начальник! – уверенно сказал Гога. – У меня болевой порог снижен – слышали про такое? И смерти я не боюсь. Меня только на интерес можно взять.

– И что же у тебя за интерес? – полюбопытствовал подполковник.

– Интерес у меня простой, – с готовностью ответил Гога. – Я за чужие грехи париться не намерен. Хочу потихоньку уйти, по-английски. Переберусь в другие края, где потеплее. Но мне на обустройство средства нужны, понимаете? Я наглеть не буду – возьму, сколько полагается...

– Ишь ты какой умный! – заметил Чехов. – А может, ты и есть самый главный организатор?

– Организаторы, начальник, за рулем не сидят, сам знаешь...

– Ну, хорошо! Допустим, сделаем мы по-твоему, – сказал Гузеев. – А вдруг твой секрет ерундовый и нам без надобности? Тогда как?

– Без надобности? – хитро произнес Гога. – Без этого секрета вы к хозяйке в дом не попадете – это прежде всего. И там без меня ничего не обнаружите. Ну, да ваше дело! Навязываться не буду.

Гузеев с Чеховым переглянулись. Подполковник кивнул.

– Ладно, уговорил! Но я тебе даю двадцать секунд – понял? На двадцать секунд я отвернусь – и ты должен исчезнуть. Не сумеешь – пеняй на себя!

– Заметано! – повеселевшим голосом сказал Гога. Он расправил плечи и даже засвистел какой-то мотивчик.

– А чего-то ты развеселился? – недовольно спросил его Чехов. – А вдруг мы тебя обманем?

– Бог вам судья! – легко ответил Гога. – Только тогда улики сами будете искать. На первом секрете моя помощь закончится.

Сказав это, он свернул к высокому, похожему на башню дому. Здание было озарено разноцветными огнями окон, поднимавшихся, казалось, до самого неба.

– Приехали! – сказал Гога.

Они вышли из машины, Гузеев задрал голову, пытаясь сосчитать этажи.

– На десятый нам, – пояснил Гога. – Но сначала волшебное слово...

Они подошли к наглухо закрытым дверям, и Гога набрал на щитке комбинацию цифр. Послышался щелчок динамика, и женский голос произнес: «Кто там?»

Гога сделал напряженное лицо, подмигнул и, изменив голос, сипловато буркнул в микрофон:

– Кузьма это!

Помолчав немного, женщина недовольно сказала:

– Чего тебе? Почему не утром? Почему не позвонил?

– Перебазарить нужно, – просипел Гога. – Дело срочное...

– Ладно! – с досадой сказала женщина.

Через несколько секунд дверь автоматически открылась, и Гога жестом предложил своим спутникам заходить. Сам он чуть задержался, чтобы захлопнуть дверь.

– А без меня вы хрен бы вошли, – заметил он, когда они сели в кабину лифта. – Про квартиру я уж и не говорю. Дверь у нее бронированная. Из гранатомета не пробьешь.

Гузеев и Чехов смогли убедиться в правоте его слов уже через пару минут.

– Да, дверь завидная! – вздохнул Чехов. – Такую бы дверь – и больше ничего не надо!

Гузеев не поддержал его тона – с пистолетом в руке он встал по правую сторону двери, жестом предлагая Чехову занять симметричную позицию. Тот тоже выхватил пистолет и, вжавшись спиной в стену, встал слева. Гога сделал бесстрастное лицо и нажал на кнопку звонка.

Вскоре раздался щелчок замка, дверь приотворилась, и хозяйка, одетая по-домашнему в легкую блузку и джинсы, появилась на пороге. Ее холодные глаза скользнули по фигуре Гоги и с нетерпением обшарили пустое пространство за его спиной.

– Ты? – с неудовольствием спросила она. – А где Кузьма?

Подполковник с силой рванул на себя дверь, заставив Ирину Владимировну вскрикнуть. Но тотчас из-за дверного косяка вывернулся Чехов и, ткнув женщине почти в лицо ствол пистолета, заставил замолчать. Затем он мгновенно развернул Ирину Владимировну спиной к себе и, бесцеремонно ухватив ее за волосы, поволок в глубь квартиры, продолжая угрожать пистолетом. Следом за ним вбежали Гузеев и Гога. Дверь захлопнулась.

Чехов открыл первую попавшуюся дверь и втолкнул Ирину Владимировну в комнату. Это оказалась ванная, одна стена которой представляла собой сплошное зеркало. Юрий Николаевич увидел словно кадр из гангстерского фильма – хрупкая красавица в лапах беспощадного бандита.

«Да, морда у меня, хоть сейчас на большую дорогу выходи», – подумал Чехов.

Никогда не считая себя красивым, Юрий Николаевич был тем не менее шокирован своим отражением – грубо вылепленное лицо, злобно сверкающие маленькие глаза – это был портрет прирожденного убийцы.

Впрочем, такой имидж был сейчас ему только на руку. Ирина Владимировна тоже смотрела в зеркало, и увиденное наполняло ее душу ужасом. Она была очень бледна и необычно растерянна. Оказавшись лицом к лицу с безжалостной силой, она утратила половину своего апломба. Сейчас она не находила сил вымолвить хотя бы слово.

В ванную заглянул Гузеев и спросил Чехова, не нужно ли чего. Появление нового, еще более неприятного лица добило Ирину Владимировну – она стала похожа на затравленного зверька.

– Надень на нее «браслеты», – попросил Чехов.

Гузеев кивнул и извлек из-под пиджака наручники, защелкнул их на хрупких женских запястьях и негромко сказал:

– Разберись пока с ней, а я осмотрю квартиру...

Он исчез. Ирина Владимировна, не сводя с Чехова перепуганных глаз, незаметно для себя отступала спиной к стене, будто могла чувствовать себя в безопасности, прижавшись спиной к какой-то прочной опоре. Юрий Николаевич мрачно посмотрел на нее и хрипло спросил:

– Жить хочешь?

Ирина Владимировна судорожно сглотнула и кивнула головой.

– Где Ладыгин?

В серых глазах Ирины Владимировны отразилась отчаянная тоска – незнакомый налетчик коснулся той тайны, цена которой тоже была смерть. Она наконец сумела выдавить из себя какие-то слова.

– Не понимаю, о чем вы... – пробормотала она.

– Сейчас поймешь, – угрюмо пообещал Чехов, откручивая краны.

Мощная струя воды обрушилась в ванну, которая стала быстро наполняться. Женщина неуверенно покосилась на грохочущий, исходящий паром водопад и спросила с истерическими нотками в голосе:

– Что вы собираетесь делать?! Вы знаете, что будет, если вы тронете меня хоть пальцем?!

Чехов мрачно посмотрел на нее и сказал – увесисто и убежденно:

– Я знаю одно. Если вдруг ты каким-то чудом сумеешь ничего мне не сказать – я попросту вышибу мозги из твоей аккуратной головки!

Ирине Владимировне удалось наконец добраться до стены. Дальше пятиться было некуда. Она прижалась спиной к холодному кафелю и обезумевшими от ужаса глазами смотрела на жесткое решительное лицо Чехова.

– Я буду кричать, – севшим голосом предупредила она.

– Лучше бы ты сказала, где находится Ладыгин, – сказал Чехов.

– Я не знаю, о ком вы говорите. Это какая-то ошибка.

Юрий Николаевич оглянулся. Ванна почти уже наполнилась прозрачной бурлящей водой.

– С удовольствием поболтал бы с тобой на отвлеченные темы, девушка, – язвительно сказал Чехов. – Но время поджимает. Еще раз напоминаю вопрос – где Ладыгин?

Он шагнул вперед и опять схватил Ирину Владимировну за волосы. Она отчаянно закричала. Чехов рванул на себя ее тонкое беспомощное тело и с размаху окунул головой в воду. Крик оборвался. Женщина забилась, задергала ногами, но стальная схватка не ослабевала. Движения ее становились все слабее и хаотичнее, и наконец она совершенно обмякла в руках Чехова.

Он выхватил Ирину Владимировну из воды и заглянул ей в лицо. Она судорожно вздохнула, закашлялась, из глаз ее брызнули слезы. Чехов отпустил ее, и Ирина Владимировна бессильно осела на пол. По ее щекам текли потоки воды и слез. Мокрые волосы слиплись.

– Где Ладыгин? – угрожающе произнес Чехов.

Ирина Владимировна уткнула лицо в ладони и заплакала навзрыд. Ее трясло. Юрий Николаевич ждал ответа секунд пятнадцать. Затем он повторил процедуру – намотав на кулак волосы хозяйки, рывком поднял ее с пола и снова окунул в воду. Теперь она даже не пыталась сопротивляться – со скованными руками это было невозможно.

На этот раз Юрий Николаевич продержал ее под водой чуть дольше, и, когда все-таки дал ей передышку, Ирина Владимировна была почти без чувств. Она рухнула к ногам Чехова, жалкая и мокрая, беспорядочно ловящая ртом спасительный воздух.

– Где Ладыгин? – безжалостно повторил Чехов.

Женщина почти беззвучно застонала, словно прося пощады. Юрий Николаевич наклонился над ней и потянулся к мокрым, облепившим лицо волосам.

– Не надо! – взмолилась Ирина Владимировна. – Я прошу вас!

В следующий миг она тонко вскрикнула, потому что сильная рука Чехова вновь потянула наверх ее тело, туда, где шумела ненавистная ей вода.

– Пока не будет ответа... – начал Чехов.

Но в этот момент дверь ванной отворилась, и вошел Гузеев. Его бульдожье лицо выглядело чрезвычайно довольным и грозным одновременно. В руке он держал видеокассету.

– У вас тут водные процедуры? – с веселым цинизмом спросил он.

– У нас тут игра в вопросы и ответы, – зло ответил Чехов. – Пока я все время проигрываю. Хочу попытаться еще раз.

– Подожди! – сказал Гузеев. – Хочу тебе похвалиться. И мадам, наверное, тоже будет интересно.

Чехов заметил, что женщина вдруг замерла в его руках и неотрывно смотрит на кассету, которую небрежно вертит в руках Гузеев.

– Заглянул я тут в хозяйский сейф, – сказал подполковник. – И нашел там очень интересную запись. Смотреть тяжело, но зато этим ребятам будет теперь трудно объяснять, зачем и при каких обстоятельствах они снимали на пленку убийство. Тут и личность нашего друга Кузьмы присутствует...

– А как ты открыл сейф? – поинтересовался Чехов.

– А я и не открывал, – возразил Гузеев. – Открыл Гога. Он, видать, наблюдательный парень.

– Где он, кстати? – обеспокоенно поинтересовался Чехов.

– А ты знаешь, ушел! – с веселым изумлением сообщил подполковник. – Я и не заметил. На минуту отвернулся, а его уже нет!

– Еще что-нибудь обнаружил?

– Подробно не смотрел. Думаю задержаться здесь до приезда следователя. Так что ты поторапливайся!

– Я не могу торопиться, – серьезно сказал Чехов. – Пока она мне не скажет, где Ладыгин, я отсюда не уйду.

Подполковник оценивающе посмотрел на растерзанную, съежившуюся женщину и сказал:

– Ирина Владимировна, вам бы лучше начать давать показания. Суд учтет вашу добровольную помощь следствию. Кузьма ваш уже колется, Макарова мы возьмем сегодня... Не надо упрямиться!

Ирина Владимировна с ненавистью посмотрела на него и промолчала.

– Ты знаешь, – с воодушевлением сказал Гузеев. – По-моему, тебе стоит сделать воду погорячее! Кипяток стимулирует мыслительный процесс.

– Это мысль! – одобрительно заметил Чехов и завернул кран холодной воды.

Зеркальная стена запотевала на глазах.

– Подонки! – бессильно произнесла Ирина Владимировна.

– Мы среди людей живем, Ирина Владимировна! – обиженно сказал Гузеев. – Все недостатки общества свойственны и нам... Тут ничего не поделаешь.

– Если я скажу, где Ладыгин, вы обещаете немедленно покинуть мой дом? – вдруг спросила женщина.

– Вот уж нет! – быстро сказал Гузеев. – Один из нас останется здесь. На ваше слово полагаться не стоит.

– Тогда вы ничего от меня не услышите!

– Я ее сейчас утоплю! – пообещал Чехов и снова ткнул Ирину Владимировну лицом в воду.

Она не успела закрыть рот и хлебнула горячей воды. Над поверхностью забурлили пузыри. Чехов с сожалением посмотрел на изгибающееся тело и выпустил его из рук. Ирина Владимировна полностью погрузилась в воду и забилась, пытаясь сесть. Потоки горячей воды хлынули через край ванны, и Чехов поспешно отскочил в сторону.

Наконец Ирине Владимировне удалось извернуться и сесть, высунув из воды искаженное, красное, как свекла, лицо. Она схватила ртом воздух, тоненько подвывая. От властной холодной красавицы не осталось и следа. Тело тянуло ее вниз, соскальзывало по дну ванны – Ирина Владимировна держалась из последних сил.

Чехов подхватил ее под мышки и перетащил через край. Ирина Владимировна попросту упала на пол – сил у нее уже не осталось совсем.

– Оставьте меня в покое! – прошептала она. – Ладыгина увез Макаров – убивать. К себе в больницу.

– Ты не врешь? – хищно спросил Чехов, наклоняясь к ней. – Если ты врешь...

Ирина Владимировна безучастно уставилась в угол. Чехов закрутил воду и перешагнул через тело хозяйки. Вместе с Гузеевым они вышли из ванной.

– А ведь туда ты один ехать не можешь, Юра! – заметил подполковник. – В больнице охрана, тебя не пропустят.

– А как же эта? – спросил Чехов. – Одну ее не оставишь – следы начнет заметать...

Гузеев думал недолго.

– Возьмем ее с собой! – предложил он.

– Такую мокрую? – поморщился Чехов. – И следить, чтобы она не сбежала?

– Но оставлять ее здесь в наручниках? – возразил Гузеев. – Это может сыграть против нас...

– А что делать? – возразил Чехов. – Слышал, что она сказала, – Ладыгина повезли убивать! Поехали!

Подполковник задумчиво посмотрел на него, махнул рукой и зашел в ванную. Вернулся он быстро. Они покинули квартиру и спустились на лифте вниз. Обоих мучила одна и та же мысль. Но оказалось, что беспокойство их было напрасным – зеленый «Опель» был на месте.

– Я забрал ключи, – сказал Чехов. – Но боялся, что Гога все-таки угонит тачку.

– Он мудро предпочел метро, – ответил Гузеев.

Они сели в машину и поехали в сторону Садового кольца.

– Не понимаю! – воскликнул вдруг Чехов. – Почему он повез Ладыгина в больницу?

– Не ломай себе голову, – посоветовал Гузеев. – Скоро мы все узнаем.

– Если узнаем, – мрачно проговорил Чехов. – Если эта стерва не обвела нас вокруг пальца.

– Мне показалось, что под конец она была довольно искренна, – успокоил его Гузеев.

Они свернули на Садовое кольцо и помчались по направлению к Тверской. Чехов сумрачно вертел баранку, перебирая в памяти события двух последних дней. Он уже понимал, где была допущена ошибка. Ладыгину ни в коем случае не следовало обнаруживать себя после автокатастрофы на набережной. Но кто мог знать, что, отправляясь на работу, он подвергает себя смертельной опасности? О роли Макарова в преступной организации не догадывался никто. Видно, Ладыгин даже в какой-то степени доверял своему новому шефу. Иначе как он оказался в этом осином гнезде?

Они подъехали к воротам больницы. Услышав хлопанье дверок, в окне пропускного пункта появился охранник. Он с безразличием наблюдал, как Гузеев и Чехов выходят из автомобиля и приближаются к дверям. И только когда они переступили порог, он преградил им дорогу. Это был высокий стриженый блондин с накачанной шеей и неподвижным взглядом.

– Вы куда? – недружелюбно спросил он, глядя куда-то между обеими приятелями.

– Нам нужно пройти в больницу, – объяснил Чехов.

– Ничего не получится, – заявил охранник. – Нужен пропуск. У вас есть пропуск?

– А это тебя не устроит? – спросил Гузеев, протягивая парню свое удостоверение. – Мы здесь по служебному делу...

По неприступному лицу охранника скользнула тень неуверенности.

– Я созвонюсь с дежурным врачом, – сказал он.

– Мы должны войти без шума, сынок! – пояснил подполковник.

– Без разрешения дежурного врача я не могу, – покачал головой охранник.

– Давай тогда по-другому, – предложил Гузеев. – Врач Макаров сейчас в больнице?

– Да, он приехал минут сорок назад, – сообщил парень. – У него сегодня дежурство.

– Ты осмотрел его машину? С ним был кто-то еще?

Охранник запнулся, зачем-то оглянулся, а потом сказал:

– Нет, он был один!

– Ты уверен? – резко спросил Чехов. – Ты действительно осмотрел его машину?

– Я не обязан... – начал парень.

Подполковник взял его за пуговицу на куртке и ласково сказал:

– Ты пропустил его без досмотра. Ты плохой охранник, сынок! Но я никому об этом не скажу, если ты не будешь чинить нам препятствий... И учти, речь идет об убийстве. Если ты сорвешь нам операцию, я добьюсь, чтобы тебя выгнали с работы. Ты понимаешь меня, сынок?

Охранник побледнел от обиды и сжал зубы. Он не знал, на что ему решиться. Но Гузеев уже перехватил инициативу.

– Слушай меня, сынок! – сказал он начальственным тоном. – Сейчас мы должны взять этого самого Макарова. Запомни, ты ни в коем случае не должен позволить ему выйти с территории больницы! У нас есть серьезные основания полагать, что этот человек – преступник, так что не шути с этим! И никаких звонков в отделение!

– Товарищ подполковник, – мрачно ответил охранник, – можете жаловаться кому хотите. Пропустить я вас не могу. Если только... Если только я сам буду сопровождать вас!

– Ты очень обяжешь нас, сынок! – заявил серьезно Гузеев.

Охранник толкнул дверь в соседнюю комнату и крикнул:

– Борисов! Остаешься за старшего! Я с посетителями! – Он обернулся к подполковнику и сказал: – Пойдемте!

Втроем они направились по дорожке, ведущей к главному входу. Охранник, который никак не мог успокоиться, спросил:

– Вы собираетесь Макарова арестовать? У вас есть ордер?

– Не говори глупостей, сынок! – проворчал Гузеев. – Мы собираемся просто побеседовать. Разве для беседы нужен ордер?

– Другой вопрос, – вмешался Чехов, – что беседа может закончиться хорошей потасовкой.

– Администрация больницы категорически этого не одобряет, – произнес охранник.

– Это очень разумно со стороны администрации, – похвалил Чехов. – Я бы тоже хотел ограничиться словесной перепалкой. Поэтому хорошо бы сразу же надеть на собеседника наручники...

Охранник с сомнением посмотрел на него, но ничего не ответил. Они прошли по замершим холодным коридорам и поднялись по лестнице в терапевтическое отделение. Молодая медсестра, увидев посторонних, вышла им навстречу.

– Где сейчас врач Макаров, милая? – спросил у нее Гузеев.

– У себя в кабинете, – неуверенно ответила девушка. – Вам его вызвать?

– Ага, вызови, – подтвердил охранник.

– Нет, мы сами к нему заглянем, – категорически сказал Чехов. – Я знаю, где его кабинет.

Медсестра не решилась ему возразить, но в глазах ее появилась тревога.

– Не волнуйся, – буркнул охранник. – Это менты.

Однако в голове медсестры никак не укладывалось, почему ночью в отделение заявляются посторонние люди и почему они должны сами разыскивать кабинет заведующего отделением, вместо того чтобы скромно дожидаться в стороне. Заведующий отделением вполне мог вздремнуть, и, если его застанут спящим, получится неловко.

Поэтому она не осталась на месте, а пошла вместе со всеми, неодобрительно поглядывая на этих суровых непочтительных мужчин и в волнении сжимая и разжимая маленькие кулачки.

Возле двери кабинета группа остановилась. Чехов предупреждающе поднял руку и один вошел в кабинет. Заведующий отделением не спал. Расслабившись, он сидел за столом и докуривал тонкую сигару. Он был при полном параде, лишь узел галстука немного ослаблен. В комнате плавал голубоватый дым.

Услышав скрип открываемой двери, Макаров поднял голову и с любопытством посмотрел на вошедшего. Чехов отметил про себя гладкость кожи и почти полное отсутствие морщин на лице Игоря Станиславовича. Оно было похоже на аппетитный свежеиспеченный пирожок. Такие лица бывают у людей с чистой совестью, спокойно спящих по ночам.

Между тем любопытство на этом лице постепенно сменилось недоумением, и Макаров сказал:

– Больной Чехов? Вы разве опять поступили в наше отделение? Мне казалось...

Внезапно он оборвал свою речь и, бледнея, уставился на Юрия Николаевича немигающим взглядом. Из разжавшихся пальцев выпала на стол дымящаяся сигара. В руках бывшего пациента он увидел направленный в свою сторону пистолет.

– Подбери окурок, – негромко посоветовал Чехов. – Больницу спалишь.

Макаров, не глядя, ощупал рукой стол и нашел сигару. При этом он слегка обжег пальцы и дернулся от боли. Однако он сдержался и аккуратно положил сигару в пепельницу.

– Где Ладыгин? – спросил Юрий Николаевич. Гладкое лицо Макарова внезапно осунулось, потемнело и сморщилось. Оно было похоже на проколотый воздушный шарик. Плечи Игоря Станиславовича обвисли, он сгорбился и будто постарел лет на пять.

– Откуда вы узнали? – безнадежно спросил он.

– Шевелись, гад! – с яростью выкрикнул Чехов. – Ладыгин где?

Игорь Станиславович вздрогнул и поспешно вскочил. Сейчас он был похож на провинившегося школьника. Бледный, со сбившимся набок галстуком, он устремился к выходу, глядя на Чехова преданными собачьими глазами.

– Пойдемте скорее! – неожиданно взмолился он. – Может быть, Владимир еще жив!

– Где он? – рявкнул Чехов, хватая врача за плечо.

– В старом морге, – виновато моргая, ответил Макаров. – Это в конце двора...

Чехов вытолкнул его в коридор. Увидев своего начальника необычайно жалким и испуганным, медсестра тоже не на шутку испугалась. Еще больше возрос ее ужас, когда до нее дошло, что мужчина, вышедший следом за Макаровым, держит в руке пистолет, а другой мужчина, с суровым бульдожьим лицом, надевает на заведующего отделением наручники.

– Игорь Станиславович! – воскликнула она, не помня себя от потрясения. – Да что же это такое? Мне-то что же делать?

Макаров покосился на нее безразличным взглядом – на лице его было написано утомление.

– Ты, милая, пойдешь сейчас с нами! – заявил вдруг Гузеев и поинтересовался у Чехова: – Он сказал?

Чехов кивнул и толкнул Макарова в спину:

– Показывай, куда идти!

Тот вжал голову в плечи и быстро пошел из отделения. Его скованные руки были нелепо вытянуты вперед. За ним шли трое молчащих мужчин, и шествие замыкала оторопевшая, тоже примолкшая медсестра.

Они спустились вниз и перешли в новый корпус. Когда они попали в отделение «Скорой помощи», Макаров заискивающе улыбнулся и попросил разрешения поговорить с диспетчером.

Увидев Игоря Станиславовича в наручниках, Хоменко лишился дара речи. Хлопая глазами, он слушал, как Макаров говорит:

– Нужно подогнать машину к старому моргу. И еще позвони в реанимацию – пусть готовятся принять больного с отравлением героином...

– Понял! – прошептал Хоменко. – А кто больной? – Он нащупал пальцем кнопку вызова и объявил по селектору: – Вторая, срочно на выезд!

У Чехова не было терпения дожидаться машины. Он опять толкнул Макарова в спину и сказал:

– Веди на место! Машина нас догонит... – И пояснил диспетчеру: – А больной – Ладыгин.

«Скорая» догнала их, когда они сворачивали к аллее, отгораживающей здание старого морга от остального двора. Она затормозила со страшным визгом, и водитель, высунувшись в окошко, закричал:

– Прыгайте скорее!

Едва они успели подняться в салон, как «Скорая» сорвалась с места и в одну минуту подъехала к моргу. Водитель развернул машину, включил мотор и выскочил из кабины.

– Где Владимир Сергеевич? – угрожающим тоном выкрикнул он, подскакивая к Чехову вплотную и едва не хватая его за грудки.

– Внутри, – коротко бросил Юрий Николаевич и спросил: – У вас на «Скорой» все такие нервные?

– Я с Владимиром Сергеевичем два года езжу! – заорал, выкатывая бешеные глаза, водитель. – Понятно тебе?

– Понятно, – сказал Чехов и, оттеснив водителя в сторону, направился к моргу.

– Где ключ? – крикнул он, подергав дверь.

– У меня во внутреннем кармане, – поспешно сказал Макаров и добавил: – Нужен фонарик, но я оставил его в кабинете...

Чехов бесцеремонно просунул руку ему за пазуху, нашел ключ и отпер замок.

– Эй, водила, – крикнул он, распахивая дверь. – Сделай свет! Там ни черта не видно!

Шофер зажег прожектор на крыше машины и направил луч в раскрытую дверь морга. Чехов дернул Макарова за рукав.

– Чего стоишь! – сердито сказал он. – Показывай, где Ладыгин!

Игорь Станиславович торопливо вошел в помещение. За ним потянулись все остальные. Свежие следы на полу бросались в глаза сразу. Чехов, мгновенно сообразивший, в чем дело, оттолкнул Макарова и подбежал к железной громаде старого холодильника.

С исказившимся лицом он рванул на себя металлическую дверцу и, обернувшись, заорал:

– Носилки сюда!

Упав на колени, он просунул руки в темноту ячейки и нащупал человеческие ноги. С осторожностью он потянул их на себя. К нему на помощь тут же подскочили Гузеев и охранник. Втроем они извлекли тело Ладыгина и положили на носилки, которые приволок запыхавшийся водитель. Медсестра тихо ойкнула и склонилась над Ладыгиным. Быстро расстегнув ему рубашку, она приникла ухом к его груди и с ужасом произнесла:

– Он еле дышит!

– Скорее в машину! – крикнул водитель, хватаясь за конец носилок.

Вдвоем с охранником они подхватили носилки и понесли к выходу. Рядом, спотыкаясь, бежала медсестра. Макаров сделал шаг, намереваясь догнать их, но Чехов придержал его за рукав.

– Мы с тобой доберемся пешочком, – сказал он.

* * *

Вокруг клубилась душная давящая тьма. Сначала она была похожа на рыхлую тяжелую землю, которая засыпала меня с головой, мешая дышать и двигаться. Она наполняла душу ужасом и безысходностью. Я забыл, кто я такой. Я был просто погребенным, лишенным памяти. Потом темнота сделалась жиже – она превращалась в удушливый бархатный дым от сгоревшей резины. В этой темноте уже слышались какие-то звуки, и какие-то пятна вспыхивали и пропадали, не давая мне времени понять, что это такое.

Постепенно дым словно рассеивался, и, наконец, в серой мгле стали появляться лица. Видения накатывались на меня внезапно и так же внезапно исчезали, прежде чем я мог понять, чудятся они мне или нет. Мне являлись лица не только живых, но и умерших. Худое суровое лицо бывшего шефа вдруг сменялось еще более изможденным ликом старика Зелепукина, глядящего на меня с ненавистью и укоризной. Озабоченное лицо коллеги Щербакова вытеснялось изъеденной физиономией покойного Четыкина. Хмурый Юрий Николаевич Чехов выходил из черного облака и, не сказав ни слова, опять пропадал в нем.

Я стал слышать какие-то звуки: негромкие слова, шорох подошв, щелчки переключателей. Потом пришли ощущения, запахи. Я вдруг понял, что нахожусь в больнице. Сквозь пелену в глазах мне наконец удалось более-менее отчетливо различить тянущиеся ко мне провода и трубки. Путем длительных и мучительных размышлений удалось сообразить, что по этим трубкам внутрь меня поступает кислород и лекарства, а провода уходят, видимо, к аппарату для снятия ЭКГ.

Мне не сразу удалось сообразить, как я дошел до такого плачевного состояния, – тут память опять начинала буксовать, и на меня снова накатывалась тошнотворная темнота. В какую-то минуту я, кажется, даже застонал, и передо мной тут же возникла физиономия бывшего шефа Ланского. Он озабоченно всмотрелся в мои глаза и что-то негромко спросил.

Смысл вопроса, однако, ускользнул от меня – другая мысль в этот момент завладела сознанием, заставив меня сосредоточиться на ней полностью. Если шеф бывший, то у меня должен быть новый шеф! И он... ну, конечно, мой новый шеф – Макаров!

И тут я вспомнил все. Эти воспоминания словно ошпарили меня. Я попытался немедленно вскочить, соображая, что должен что-то делать и куда-то бежать. Но чудовищная слабость не дала мне подняться, и вдобавок опять рядом оказался Ланской. Он мягко, но настойчиво положил мне руки на плечи и заставил опять откинуться на подушку.

– Тихо, тихо, тихо! – скороговоркой сказал он. – Никакой пока активности, Владимир Сергеевич! Очень хорошо, что вы пришли в себя, но не следует торопить события! Вы хорошо меня слышите?

Я открыл рот и что-то пробормотал.

– Ну вот и отлично! – обрадовался Ланской. – Полный покой, и скоро вы совершенно поправитесь.

Он распрямился и что-то коротко сказал, обернувшись через плечо. На его месте тотчас возникли двое других персонажей – коллега Щербаков и медсестра, которую, кажется, звали Наташей. Она быстро и ловко набрала в шприц какое-то лекарство и ввела его в мою систему.

Щербаков присел около кровати и, приблизив ко мне свое интеллигентное, украшенное бородкой лицо, скорбно сказал:

– Ты, Володя, пока что не рыпайся. Ланской правильно говорит. Надо понаблюдать. – Он вздохнул и добавил: – Мы ведь тебя реанимировали по полной программе... Тебя только в отделение доставили, а у тебя – бац! – остановка сердца... Никогда не думал, что буду тебя оживлять... Видишь, как получилось? Но ты не волнуйся, сейчас у тебя все показатели улучшаются... Хорошо, что ты рядом был...

«Рядом? – подумал я. – Ах да, Макаров же обещал похоронить меня в старом морге! Но кто же меня нашел?»

Мне хотелось спросить об этом у Щербакова, но тут сознание мое опять заволокло туманом, начали слипаться глаза, и я уснул.

Когда сон так же внезапно оборвался, все органы чувств словно оттаяли. Я чувствовал свое тело, я слышал каждый звук вокруг, я видел все совершенно ясно и четко. И первое, что увидел, – было монументальное, полное достоинства лицо Бориса Иосифовича Штейнберга. Он сидел около моей кровати, сверля меня тяжелыми, мрачно посверкивающими глазами. Серебряная шевелюра его была как всегда тщательно уложена. Крупные, ухоженные руки скрещены на груди. Я понял, что пришел час расплаты.

– Ну что, Ладыгин, выжил? – низким голосом сказал Штейнберг, как мне показалось, без особого удовлетворения. – Поздравляю!

Я посмотрел на Бориса Иосифовича с трепетом и сказал «спасибо». Он задумчиво покивал головой и неожиданно сказал:

– Ты хоть помнишь, как ты меня пихнул? Помнишь? Ага! И как это у тебя духу хватило, не понимаю! – Он поднял глаза к потолку и сказал неуверенно: – По-моему, меня так последний раз пихали в классе, эдак, м-м... в девятом!

– Извините, Борис Иосифович, – прошептал я, с ужасом прокручивая в памяти эту сцену.

– То-то, извините! – строго произнес Штейнберг и умолк.

Мне пришло в голову, что ему хочется объявить мне об увольнении, но он сомневается, стоит ли травмировать мою психику до того, как я окончательно оправлюсь. Но он заговорил о другом.

– Я-то ладно! – проворчал Штейнберг. – Не рассыпался... Но ты мне всю терапию разогнал! Вот смотри – сам на больничной койке, Макаров в тюрьме, Корзухин под следствием... Куда это годится? Про Четыкина я уже не говорю, хотя и там без тебя не обошлось...

– А при чем здесь Корзухин? – осторожно спросил я.

Борис Иосифович безнадежно махнул рукой.

– Потом все узнаешь, – сказал он, вставая. – Выздоравливай пока! Сил набирайся. Я решил тебя заведующим отделением поставить. На место Макарова. Может, тогда у тебя времени меньше будет, чтобы начальство пихать! – язвительно заключил он и, повернувшись, зашагал к выходу.

Я лежал, ошеломленный и испуганный, пытаясь осознать услышанное. Я-то готовился совсем к другому исходу. Тем более мне не давала покоя мысль о том, что, строго говоря, я нахожусь в розыске и искать меня особенно долго не надо – я теперь весь как на ладони. Никто из сотрудников не мог мне ничего объяснить. Видимо, история, разыгравшаяся вокруг нашего отделения, не слишком афишировалась, хотя все знали, что Макаров сидит.

Через день меня перевели из реанимации в кардиологию и, хотя я чувствовал себя вполне прилично, попросили не вставать пока с постели. После этого я совсем затосковал, и в этот момент меня навестил Юрий Николаевич Чехов.

Он проник в мою палату в халате, наброшенном на плечи. Его грубоватая физиономия выглядела чрезвычайно довольной. Бросив на столик пакет с фруктами, он подсел к моей кровати и крепко потряс меня за плечи.

– Как я рад тебя видеть! – признался Юрий Николаевич. – Но кто бы мог подумать, что мне доведется подносить строгому доктору стакан воды!.. Тебе, кстати, не подать стакан воды? Нет? Тем лучше... Кстати, это хорошо, что ты попал на больничную койку. Тебе полезно побыть в нашей шкуре!

– Не испытывай мое терпение! – взмолился я. – Расскажи лучше, чем кончилось дело, а главное, скоро ли за мной придут?

Чехов хитро посмотрел на меня и признался:

– Хотел тебя попугать, но, пожалуй, не буду. А то тебя снова кондратий хватит, и будешь ты на моей совести... Никто за тобой, пожалуй что, и не придет. Сам будешь по судам таскаться – в качестве свидетеля. А в качестве наркоторговца ты не глянулся. После того как мы эту шайку накрыли, я специально интересовался – нигде твой случай не зафиксирован. Как будто ничего и не было! Так что даже если ты сам явишься с повинной, тебя попросят не морочить голову. Потому что твой арест был организован по просьбе известной тебе Ирины Владимировны, которая теперь содержится под стражей, и с ней уже никому не интересно иметь дела. Может быть, ее бы и отмазали, но ее подручные очень активно дают показания – факты вопиющие, и замять дело очень сложно. Сам знаешь, как нагло они действовали. Кое-что просочилось даже в печать. В общем, на фирме «Воздаяние» можно поставить крест.

– Ну, насчет Макарова мне более-менее ясно, – сказал я. – А с какого бока к этому делу примазался Корзухин?

– А-а, этот! Он только собирался включиться в дело. Твоя соседка должна была стать его боевым крещением. Мы с Гузеевым взяли их первыми – его и некоего Кузьму. Вообще по этому делу взяли человек двенадцать. Один пока в розыске... но это, скажу тебе по секрету, наша с Гузеевым работа... – смущенно посмеиваясь, признался Юрий Николаевич. – Отпустили. Если бы не его помощь, мы бы тебя не успели спасти... Такой, знаешь, с залысиной на лбу, глаза прохиндейские...

– Нос картошкой? – выкрикнул я, приподнимаясь на кровати.

– Ну! А ты с ним встречался?

– Да он меня чуть не придушил тогда, на набережной!

Чехов стукнул себя кулаком по колену и сказал разочарованно:

– Ну откуда я мог знать?!

Я невольно потрогал свою шею – она уже почти не болела. Как говорится, подобное излечивается подобным. От Чехова не укрылось мое движение. Он смущенно отвел взгляд и, откашлявшись, сказал:

– Жаль, господин Четыкин не дожил до этой минуты. Его фигура украсила бы собой процесс. Слава богу, у нас имеются видеоматериалы, где Четыкин заснят в момент убийства. Ирина Владимировна хранила их у себя, видимо, чтобы держать исполнителя на коротком поводке... Ну, черт с ними! Ты скоро выйдешь?

– Врачи пока не разрешают вставать, – развел я руками.

– Чего можно ждать от врачей? – пренебрежительно заметил Юрий Николаевич. – Они ничего нам не разрешают. Это какой-то одобренный законом садизм, ты не находишь?

Достойно ответить ему я не успел. Дверь палаты отворилась, и на пороге возникла невысокая женская фигура. Уже по первому стуку каблучков я понял, что это Марина. Белый халат был ей чересчур велик и скрадывал очертания. Но нежный овал лица с чуть запавшими щеками, привычная короткая стрижка – разумеется, это была она! Мне показалось, что мы не виделись уже сто лет.

Она быстро шагнула к моей кровати, и на лице ее появилось встревоженное и недоверчивое выражение. По-моему, она опасалась увидеть нечто чудовищное. Я глупо улыбнулся и поспешно перешел в сидячее положение.

Кровь бросилась Марине в лицо, она тяжело вдохнула воздух и, кажется, слегка покачнулась. Но тут же справилась с собой и сказала низковатым взволнованным голосом:

– Ну, здравствуй!

Юрий Николаевич сделал мне знак глазами и незаметно, точно придворный, ретировался из палаты задним ходом. Марина издали еще раз оглядела меня, будто не веря своим глазам, а потом все-таки приблизилась и осторожно присела на край кровати.

– Я ждала твоего звонка, – сказала она. – Честно ждала. Но потом не выдержала и позвонила сама...

– Я никак не мог закончить с этим делом, – виновато пояснил я.

– Да я знаю, – кивнула Марина. – И поэтому тебе немного помогли.

Здесь я уже не нашелся что ответить и только развел руками.

– Мне сказали, что у тебя была остановка сердца, – с горечью проговорила Марина. – Но я думаю, что это ошибка – у тебя нет сердца.

– Ты преувеличиваешь! – не очень уверенно заявил я. – Мне просто не хотелось, чтобы к тебе опять нагрянули незваные гости с «маузерами» под мышкой. И ты должна признать, что мне это удалось.

Марина протянула руку и коснулась моей небритой щеки.

– А если бы мы больше не увиделись? – печально сказала она. – Ты об этом подумал?

– О таких глупостях мне было некогда думать, – успокоил я ее. – Если сказать кратко, я думал, наоборот.

Я взял ее руку в свои и осторожно поцеловал в запястье, словно больной была она, а не я.

Марина неожиданно всхлипнула и, обхватив меня за шею, повисла на ней. Я почувствовал, как на мою ладонь упали горячие капли ее слез.

– Я ведь так и не сделала, что ты просил, – проговорила с усилием Марина.

– Что ты имеешь в виду? – удивился я.

– Твою ампулу! – сердито ответила Марина. – Я назло не хотела ею заниматься, а теперь чувствую себя ужасно виноватой.

– Выбрось это из головы, – сказал я, гладя ее по волосам. – Это не имеет уже никакого значения. Все кончилось.

Марина подняла на меня полные слез глаза и со вздохом сказала:

– Боюсь, завтра ты опять наткнешься на какой-нибудь след и опять будешь проводить свободное время не со мной, а с героями подворотен...

– У меня теперь не будет для этого времени, – важно произнес я. – Меня только что повысили в должности.

– Иногда мне кажется, что ты работаешь в МВД, – улыбнулась сквозь слезы Марина.

Она отпустила меня и встала.

– Я, пожалуй, пойду, – смущенно сказала она. – Меня и так пустили только на пять минут. Береги себя.

Она повернулась и быстро пошла к выходу. У дверей обернулась и помахала рукой. В следующую секунду она исчезла, и я опять остался один.

Я растерянно оглянулся по сторонам, и вся эта больничная обстановка показалась мне в этот момент невыносимо тоскливой. Чувство какой-то огромной несправедливости обожгло меня – сейчас я готов был разделить с Чеховым его негодование. Мне больше ни минуты не хотелось оставаться в плену.

Я откинул в сторону одеяло, вскочил с постели и бросился догонять Марину.