1

Из России со шмалью

Я родился в России, в Санкт-Петербурге, или Ленинграде, как он назывался в старые добрые времена. Я из семьи с давними академическими традициями: мой отец — профессор, равно как и дед; мама преподает экономику. В конце восьмидесятых Советский Союз протух окончательно, поэтому мы эмигрировали сначала в Италию, потом в Америку, где я выучил английский путем просмотра «Черепашек-ниндзя», и, наконец, в Бат — скучный городок в британской глуши, в основном известный как место, где «Би-Би-Си» снимает все свои исторические драмы.

Из-за постоянных переездов я вечно был новеньким в школе. Задрот-киноман со странным акцентом и очень плохой координацией движений, я был полным ничтожеством во всех видах спорта, а из-за херового зрения носил очки с толстыми стеклами. Как вы догадываетесь, все это мало способствовало моему продвижению в школьной социальной иерархии. Мне просто хотелось, чтобы меня принимали таким, какой я есть, но всякий раз, когда кто-нибудь смеялся над моим акцентом (хотя я отлично говорил по-английски — спасибо, черепашки-ниндзя!) или когда меня не звали в компанию, я все больше убеждался, что навсегда останусь изгоем. Со временем это стало своего рода самосбывающимся пророчеством. Меня действительно столько раз дразнили за то, как я разговариваю, что я ненавижу звук собственного голоса — даже сегодня.

Но в один прекрасный день я решил, что просто прибью на месте следующего ублюдка, который станет нести про меня херню. Один парень на спортплощадке — его звали Мики Залупа — постоянно ко мне лез. Не помню, почему его прозвали Залупой, и не очень-то хочу выяснять, но он был тем еще уебаном. И вот в один судьбоносный день я сидел в обеденное время на площадке, никого не трогал и ел свой йогурт — и тут Мики в буквальном смысле выпрыгнул из кустов, напевая: «Николай, зе рашен спай!» Акцент мой передразнивал.

Я налетел на него как Брюс Ли — клубком из кулаков, коленей и локтей. Мики попытался убежать, но я прижал его к забору и продолжал лупить. Лупить и лупить. Потом я остановился. Тишина.

— Вали на хер отсюда.

Я оттолкнул его, хромающего и скулящего как сучка, и огляделся. Я так увлекся, что не заметил, как вокруг нас, пооткрывав рты от изумления, столпилась вся площадка. И вдруг услышал, как кто-то скандирует: «Нико! Нико!»

И еще громче:

— НИКО! НИКО!

Кричали все. Я триумфально поднял руки.

Меня на неделю отстранили от занятий, но что-то внутри как будто переключилось. Отдубасить того парня было очень приятно. Несколько недель я пользовался всеобщим уважением. Родители мои из преподавательской среды, но следовать их примеру не хотелось. Это казалось слишком «правильным», слишком «надежным». Я не хотел сидеть как офисный раб с девяти до пяти, составляя отчеты (на которые мне насрать), чтобы кто-то другой богател; а затем жениться, родить две целых четыре десятых ребенка и переехать в симпатичный домик в тихом зеленом пригороде. Как все. Я не хотел быть как все. Я хотел быть тем парнем, от которого мама вам советовала держаться подальше.

И потом, какой смысл в зажиточной старости? Зачем становиться гнусным старикашкой, сующим купюры в трусы в стрип-клубе, но уже неспособным присунуть? Или заниматься дайвингом на Большом Барьерном рифе, когда дыхалки еле хватает на подъем по лестнице? Не успеешь оглянуться — и ты уже лежишь на смертном одре и думаешь, как это жизнь так быстро прошла мимо. Лучше ковать железо, пока горячо.

Но мне не хватало духа кого-нибудь ограбить — к тому же меня бы потом замучила совесть. Поэтому я стал торговать пиратскими DVD, и этот маленький бизнес приносил мне несколько лишних фунтов до тех пор, пока не появился интернет. И тогда я переключился на наркоту.

2

Краткая история МДМА

Мы собрались в лесу. 14 февраля 2009 года. День Святого Валентина. Я не помню ни одного хорошего Дня Святого Валентина. Три часа ночи, вечеринка в полном разгаре. Транс отдается эхом среди деревьев; с ветвей свисают огромные полотна с психоделическими орнаментами, которые как будто шевелятся в такт музыке. Несколько сомнительных личностей бормочут «трава, таблетки, МДМА», обращаясь ко всем проходящим мимо — раскрашенным флуоресцентной краской девушкам и дредастым итальянцам в майках-алкоголичках. Кто-то поставил палатку и сидит возле костра; отсветы огня мерцают в тенистых зарослях.

Учитывая, что я сам просидел у костра уже несколько часов, от меня пахло, как от трубочиста, но для бизнеса это был хороший вечер, и в кармане у меня лежали несколько сотен фунтов. Я спокойно торговал, никого не трогал, когда ко мне подошли трое парней в худи и попросили показать товар.

— Да, конечно, тридцать пять за грамм, двадцать за полграмма.

— А давай-ка ты нам просто отдашь все?

— Что?

— Братан, если бы я хотел тебя ограбить, я бы это уже сделал, — сказал самый высокий, пытаясь поймать меня на удочку ложного ощущения безопасности.

— Дурацкие шутки, — ответил я и оттолкнул одного с дороги.

— Але, ты че толкаешь моего друга?

Меня чем-то ударили сбоку по голове, потом все трое прыгнули на меня, повалили и стали пинать. Из глаз, как в мультфильме, сыпались искры, рот наполнила теплая, с металлическим вкусом кровь.

— Э, у него нож! — крикнул один из них и вытащил из кармана моей куртки охотничий нож — как это ни смешно, я припас его специально для самообороны.

«Черт, — подумал я, — только не убивайте меня».

Меня ударили ножом шесть раз: трижды — в левую ногу, дважды — в руку и один (несильно) — в бок. Они не пытались меня прикончить, просто не хотели, чтобы я поднялся (хотя я прекрасно понимаю, что, если бы они задели бедренную артерию, все могло бы закончиться совсем иначе). Они забрали весь мой димыч и деньги, но золотая цепочка и телефон остались при мне.

Сейчас это кажется странным, но в тот момент я даже не сообразил, что меня порезали, и вернулся на вечеринку. Быть проткнутым ножом совсем не так больно, как можно подумать. Во-первых, организм выбрасывает адреналин, а это многое помогает перенести. Во-вторых, мне перерезали нервные окончания на ноге, так что я в буквальном смысле не мог чувствовать боли. Ощущения были странные, нога будто онемела, но я решил, что это из-за неловкого падения. Еще было немного холодно, но я не понял, что виной тому массивная потеря крови. Подумал, что ну ведь ночь же, поэтому и холодно. Я осознал произошедшее только после восхода солнца, когда пора было возвращаться домой.

По дороге к станции я услышал неприятный звук где-то в районе ботинка: хлюп, хлюп, хлюп. Я посмотрел вниз и увидел, что вся левая часть тела в крови — она стекала по ноге и заполнила ботинок до краев. Три или четыре часа я провел в счастливом неведении, что реально истекаю кровью. Только в этот момент до меня дошло, что надо бы, наверное, поехать в больницу. Но по какой-то причине я решил вызвать такси, заплатив в конечном счете пять фунтов, тогда как надо было вызвать скорую — бесплатно. Медсестра в больнице очень удивилась, что, потеряв столько крови, я все еще в сознании.

Свою первую дозу кокоса я продал так: купил грамм у какого-то потрепанного торчка на улице и смешал его с размолотым парацетамолом, чтобы получилось два (вниманию начинающих наркодилеров: никогда так не делайте — вас будут ненавидеть все). Поняв, что это самый верный способ рано или поздно получить по башке, я быстро переключился на «нормальную» наркоторговлю — стал ездить на рейвы и барыжить МДМА.

Я просто ходил и предлагал пакетики с невкусными порошками и ароматной зеленью. Маржа была огромной: я покупал унцию (около 28 граммов) за триста фунтов и делил ее на порции по грамму и полграмма, которые продавал за 35–40. Рейвы бывали каждые выходные, и за несколько часов на вечеринке я мог легко заработать в четыре раза больше, чем вложил. С небольшим риском наркотики приносят легкую и не подлежащую налогообложению прибыль. Можете сколько угодно кричать, как это ужасно и неправильно, но назовите мне еще какой-нибудь бизнес, в котором можно четыре раза отбить затраты за одни выходные.

Димыч (в Англии его называют molly, а в науке — МДМА, 3,4-метилендиоксиметамфетамин) был впервые синтезирован в 1910-е годы немецкими учеными, искавшими лекарство от ожирения, но только полвека спустя на него обратил внимание некто Александр Шульгин. Он быстро понял, что это особенное вещество.

Александр Шульгин (для друзей Саша) был сумасшедшим ученым с вечно взлохмаченными волосами, который проводил эксперименты у себя в сарае на заднем дворе в Сан-Франциско. Обычно он ставил их на себе — просто психоделический Док Браун ^[3]. Саша положил в рот немного отвратительного на вкус порошка и вскоре улетел — далеко и надолго. Димыч вызывает бешеное сердцебиение, заставляет тебя танцевать и наполняет мозг серотонином и дофамином, создавая ощущения счастья и эйфории. Его называют наркотиком любви, потому что он вызывает такую эмпатию и сострадание к окружающим (включая совершенно незнакомых людей), что тебе хочется всех трогать и обнимать. Обратная сторона медали, впрочем, заключается в том, что твой пенис сморщивается, как лежалая морковка, так что любые возникающие в процессе отношения могут быть только строго платоническими (это называют «пилли-вилли» ^[4]). Еще от него скрипят зубами и корчат рожи. Шульгин поспешил поделиться найденной любовью с друзьями. Среди них были и психиатры, которые стали использовать МДМА, чтобы помочь пациентам раскрыться.

Затем среди геев и афроамериканцев Чикаго и Детройта родился хаус. Он стремительно добрался до танцевальных столиц: Гоа и Ибицы. Вскоре все смекнули, что единственный способ добиться того, чтобы эта херь приятно звучала, состоит в принятии значительных доз психоактивных веществ. До танцевальной тусовки дошли кое-какие слухи от шульгинских друзей-психиатров, и вот уже диджеи играют перед исполненными любви толпами. Так появился рейв.

Я никогда не забуду ту ночь, когда впервые попробовал МДМА. Все вокруг только и говорили о том, как их прет от димыча, и я подумал, что, раз уж его продаю, можно и узнать, что в нем такого крутого. Я пошел в туалет, положил кредитку на коробку с туалетной бумагой, насыпал полграмма (я не знал, сколько надо), сделал дорожку и вдохнул (что так делать не надо, я тоже не знал)… Твою мать!!! Глаза чуть не взорвались от боли. Я вывалился из кабинки и посмотрел в зеркало — вид у меня был, будто мне брызнули в лицо из баллончика. Я простоял, наверное, полчаса рядом с раковиной — пил воду, чтобы избавиться от мерзкого ощущения в горле, а потом вернулся в бар и заказал еще одно пиво. И тут меня накрыло.

О Господи. Охренеть. Понятно, почему его назвали экстази. Время замедлилось, меня накрыло волной радости (как будто в целом мире все было хорошо), я чувствовал только любовь — любовь к самому себе, к ближнему своему… любовь к нашему биологическому виду! Поверхность барной стойки стала гладкой как шелк — вместо шершавой доски в пятнах от пролитого пива, какой она была на самом деле. Ко мне подошла девушка из универа — я не понял ни слова из того, что она мне сказала, но как же это было круто. Выйдя на улицу, я почувствовал, что не иду, а медленно парю над землей; так я доплыл до клуба своего приятеля — там была частная вечеринка, но он меня впустил, и я стал ходить по клубу туда-сюда, пожимая всем руки и здороваясь (они такие: «Это что еще за чувак?»). Еще через пятнадцать минут я вышел и стал звонить всем по списку контактов, чтобы сообщить им, что я думаю о жизни, вселенной и всем таком. Я чувствовал настоящую близость со всеми окружающими, они все были мои друзья и должны были с радостью часами слушать мои телеги. Было уже поздно; я дошел/доплыл до дома. Меня не отпускало, я открыл фейсбук и еще долго слушал одни и те же скачанные на LimeWire пять песен.

С рейвами есть, конечно, кое-какие проблемы — шум, мусор, — но в целом это просто развлечение для молодежи, размахивающей светящимися палочками. Однако по мере роста рейв-движения в 1980-х и 1990-х нарастала и паника в желтой прессе. МДМА уже был запрещен, поскольку его ингредиенты подпадали под Закон о неправомерном использовании наркотических веществ ^[5], но теперь речь шла о толпах подростков, занимающихся неизвестно чем в открытом поле — покуда пивоварни теряли прибыль. Поворотным моментом стал семидневный рейв в Каслмортоне в 1992 году. Полиции не хватало людей, чтобы арестовать всех, — копы на фотографиях выглядели полными идиотами. Вскоре, в 1994-м, был принят новый Закон об уголовной юстиции, согласно которому полиция получила полномочия разгонять вечеринки, характеризующиеся музыкой «с однообразным ритмом» (в отличие от других вечеринок, где все сидят по углам и скрипят зубами под Паваротти). Сегодня, конечно, электроника — давно уже общепринятый стандарт в клубах, где место наркокультуры занял старый, добрый, чистый и здоровый алкоголь.

Но рейв жив. Как-то раз я нашел в фейсбуке такую вечеринку — «Слет неземных существ» или что-то вроде того. Обычно они организуются так: ты получаешь адрес, позвонив по телефону в тот же вечер. А когда федералам наконец становится об этом известно, мероприятие уже в самом разгаре, и у них не хватает ресурсов и людей, чтобы его разогнать. Но на этот раз какой-то идиот запостил адрес прямо в фейсбуке, и, когда мы добрались до места, вечеринку уже накрыли, а вокруг складского здания стояли полицейские машины. Образовалась толпа человек из двухсот разочарованных тусовщиков, которым было некуда идти. Кто-то предложил ближайший парк. Проведя переговоры с местными водителями автобусов, все мы успешно добрались до нового места — чтобы обнаружить, что полиция снова нас опередила. Впрочем, на этот раз тут были только две патрульные машины, по одному сотруднику в каждой, а парк был обнесен лентой с надписью «Оцеплено полицией, не заходить». Нас было в сто раз больше, чем их, и мы подумали, что, если просто ломанемся, они ничего не смогут сделать. Мы повернулись лицом к копам и начали отсчет. Я приготовился. «ПЯТЬ… ЧЕТЫРЕ… ТРИ… ДВА… ОДИН!»

Я перепрыгнул заграждение и побежал по дороге внутрь парка. Бежал и слышал свои шаги… только свои шаги. Я оглянулся и испытал ужасное чувство: побежал только я один. Все остальные стояли за заграждением и ржали, а двое ленивых копов смотрели на меня со смесью презрения и удивления. Я не мог просто вернуться обратно, потому что в кармане куртки у меня было с десяток свертков с липким зеленым ганджубасом для продажи, так что мне оставалось только бежать дальше, с трудом увернувшись от еще одной патрульной машины, прибывшей на подмогу. Я пробежал через весь парк, продрался сквозь кусты, потом выбрался из городка по проселочной дороге через поля — и в конечном счете вернулся назад, на то же место. К тому времени кто-то врубил на полную громкость музыку в машине и импровизированная вечеринка была в самом разгаре, так что я начал приходить в себя. Так продолжалось час или два, пока трое остававшихся на месте копов не дождались подмоги в виде четырех минивэнов, набитых решительно настроенными держимордами. Я начал стремительное отступление вместе с остальными, однако у легавых были другие планы; из-за спины я слышал свистки и крики.

Но у меня все еще оставалось немало зелени, так что я продолжал бежать, выбросив по пути большую часть в кусты. Один пакетик я оставил, чтобы объяснить, зачем убегал. Из-за адреналина у меня выросли крылья — я перепрыгнул кирпичный забор как нечего делать и удрал бы от жирных ублюдков и на этот раз, но тут из-за угла вырулил минивэн. В падении я ударился о лобовое стекло и растянулся на мостовой. Выскочили шестеро копов и затолкали меня в машину, где один из них тут же полез в мой телефон в надежде найти доказательства того, что я был «сраным дилером» (так оно и было, но это не имеет отношения к делу). Я не уверен на 100 %, что за пять минут нашего знакомства он успел завершить все необходимые формальности и получить ордер на мой арест за подписью судьи, — так что могу только предполагать, что он был одним из тех отморозков, которые вечно ругаются с начальством, отказываясь играть по правилам.

К счастью, копы не нашли ничего кроме того пакетика, и им пришлось меня отпустить с предупреждением. Так что я вернулся и забрал товар.

Когда ты дилер, то естественным образом знаешь других дилеров: твои кореша знакомят с их корешами и так далее. Так я познакомился с Шаа, беженцем со Шри-Ланки, недавно приехавшим в Англию. Учитывая все безумие, которое выпало на его долю, он был на удивление расслабленным парнем. Бежав от «Тигров освобождения Тамил-Илама» и гражданской войны на родине, он в конечном счете оказался на южном побережье со студенческой визой, где связался с местной бандой, торгующей травой. В какой-то момент из-за денег случился конфликт, ситуация вышла из-под контроля — и Шаа выстрелили в грудь в упор. Он выжил.

Шаа просрочил визу, но, прежде чем уехать, он познакомил меня с дельцами рангом повыше нашего, равно как и с оптовым рынком — когда покупаешь девятиунцевые и килограммовые плитки ^[6], делишь их на унции и продаешь в розницу. Тогда я только осваивался в бизнесе и еще не постиг уличную мудрость, поэтому здорово накосячил, кредитуя гашем чуваков, которых я после этого больше ни разу не видел. Лошара. Ну ничего, на ошибках учатся.

В любом случае в нашем городке становилось все тоскливее. В Бате никогда ничего не происходит и стоит выйти за дверь, как обязательно встретишь знакомого. Пора было заняться чем-то поинтереснее.

3

LDN

Поступить в универ меня заставили родители. Вообще-то я хотел пойти в армию, чтобы научиться взрывать все, что взрывается, — но зрение в минус шесть на одном глазу и минус шесть с половиной на втором не особо способствовало моему становлению специалистом по крупнокалиберному оружию. Вообще, я отдавал предпочтение киноведению, но мать настояла на «настоящем» дипломе — видимо, потому что умение по щелчку пальцев цитировать Шона Коннери («ejectah sheat, you musht be joking!» ^[7]), хотя и производит впечатление, не слишком высоко ценится работодателями. Поэтому я решил стать историком, выстроив следующую логическую цепочку: «Я же видел „Храброе сердце“ — возможно, я и так уже все знаю».

Я поступил в Лондонский университет Королевы Марии, что в Ист-Энде. В отличие от Бата, Уайтчепел ^[8] — идеальный пример плавильного котла. Сто лет назад он пользовался репутацией грязной дыры; здесь жили российские и польские евреи, бежавшие от преследований на родине, и именно здесь Джек Потрошитель оттачивал навыки хирурга-любителя на неудачливых проститутках. В конечном счете евреи заработали свои деньги и перебрались в другие районы, освободив место для бенгальцев, которые превратили синагогу на Брик-Лейн в мечеть; а в закусочных вместо бубликов стали подавать карри.

В это трудно поверить, но в 1980-х Шордич был совершенно белым рабочим районом и оплотом неонацистского «Национального фронта» ^[9]. Именно здесь собирались скинхеды перед нападениями на Брик-Лейн. Это, в свою очередь, привело к появлению азиатских уличных банд, которые должны были защитить свой район от расистов. С тех пор Брик-Лейн захватили терпилы-хипстеры, так что бывшие бойцы теперь в основном заняты показухой и хвастаются тем, как ненавидят друг друга.

История Брик-Лейн — это во многом история Лондона. Сто лет назад Британия владела половиной мира; теперь половина мира приехала к нам.

В незапамятные времена преступным миром правили суровые мужики вроде братьев Крэй или банды Ричардсонов ^[10]. Но восьмидесятые изменили все. Олдскульные гангстеры, зарабатывавшие на жизнь вооруженными ограблениями и рэкетом, поняли, что камеры видеонаблюдения положили конец старым порядкам. Хиппи были правы: будущее за наркотиками. Поэтому, поразмыслив, бандосы вложили накопления в кокс, дурь и гаш, оставив уличную работу новому поколению.

В 1980-е Мэгги Тэтчер спасла британскую экономику, однако за это пришлось заплатить немалую цену: частичный демонтаж социального государства увеличил разрыв между богатыми и бедными. Неполные семьи и другие малоимущие переехали в муниципальные многоэтажки, что привело к появлению там большого количества не очень законопослушных молодых людей, желающих как следует пошалить.

Между тем иммиграция меняла лицо Лондона. В восьмидесятые от стремительно растущей бедности больше всего пострадали чернокожие, в основном выходцы из Африки и Карибского бассейна, которые оказались заперты в гетто Брикстона, Мекхэма и Хакни. Королями улиц Южного Лондона тогда оказались ярди — профессиональные преступники с Ямайки. Хотя в Англии они считались мелкой шушерой, приторговывающей крэком, у себя на родине они были чем-то вроде мафии.

В то время Ямайка служила перевалочным пунктом для экспорта колумбийского кокаина в Англию, а некто Лестер Ллойд Коук (да, это его настоящая фамилия ^[11]) был главарем группировки «Град» — банды, получившей название по фирменной манере поливать оппонентов автоматными очередями. «Град» был силовым подразделением Лейбористской партии Ямайки (ЛПЯ) и обеспечивал простановку избирателями галочек в нужных местах в избирательных бюллетенях; штаб-квартира банды находилась в Тиволи-Гарденс. В 1960-е ЛПЯ и конкурирующая с ней Народная национальная партия (ННП) поделили трущобные районы Кингстона типа Тиволи на свои «гарнизоны», где они могли фальсифицировать выборы в свою пользу. В 1976 году Боб Марли попытался выступить посредником между воюющими сторонами — и получил за свои усилия пулю в грудь. Марли не отступил и добился появления на одной сцене лидеров ЛПЯ и ННП на своем концерте One Love в 1978-м, но выборы 1980 года стали самыми кровавыми в истории — погибло больше восьмисот человек.

Коук стал настолько влиятельным, что однажды, погнавшись за человеком из-за инцидента на дороге, заставил полицейских вывести беднягу из участка, где тот пытался укрыться, и забил его до смерти у всех на глазах. Позднее он убил пятерых (включая беременную женщину) в ходе разгрома наркопритона в Майами. Однако в 1989 году ЛПЯ проиграла выборы, а Коук лишился протекции. Его взяли за кровавую баню в Майами, а затем, в ожидании экстрадиции, он загадочным образом сгорел заживо в камере. Ума не приложу, как со столь милым парнем могло такое случиться.

Шумиха вокруг ярди и роста количества перестрелок в Лондоне была изрядная, хотя Брикстон так никогда и не стал «гарнизоном» Кингстона. Напротив, выходцы из Вест-Индии с их растаманской ^[12] атрибутикой были легкими мишенями для наркополицейских, стремящихся улучшить статистику арестов.

«Интересно, что, когда в семидесятых-восьмидесятых появились эти ярди, они стремились создать себе имидж таких гангстеров, плохих парней, — рассказывал мне позже мой приятель Падди. — Местные дилеры, конечно, испугались: людей находили в темных переулках со вспоротыми животами и тому подобное. Но затем из-за этой репутации круг замкнулся: теперь копы останавливают машины с черными парнями только потому, что они черные. Это самая настоящая расовая дискриминация из-за того, что случилось тридцать лет назад. Так что теперь им с наркотиками никто не доверяет. Сейчас гораздо проще быть преступником, если ты белый».

Со стороны шмон может показаться небольшим неудобством. Но когда подвергаешься ему каждый день, это влияет на твое отношение к полиции и восприятие своего места в обществе. Это несправедливо. Несправедливость порождает подозрительность, а подозрительность порождает неприязнь.

В 1981 году полицейский в Брикстоне бросился на помощь чернокожему парню, которого пырнули ножом. Но хорошие поступки не остаются безнаказанными, и копа тут же окружила агрессивная толпа, уверенная, что это он напал на парня. Беспорядки продолжались еще два дня; сотни людей получили ранения. Инициированное государством расследование выявило, что до состояния бесчинствующей толпы афро-карибское население Брикстона довели бесконечные досмотры и избиения ни в чем себе не отказывающими полицейскими.

Тридцатью годами позже сотрудники лондонской полиции застрелили Марка Даггана — как они утверждали, бандита, спешившего на разборку. Убийство Даггана, хоть ангелом он и не был, вызвало много подозрений. Бурные протесты возле Тоттенхэмского отделения полиции переросли в беспорядки, охватившие все районы Лондона, а потом и другие города — Бристоль, Ноттингем, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль. От такого количества разгневанного молодняка федералы здорово струхнули, а предприимчивая гопота воспользовались хаосом и стала грабить магазины. Это позволило обвинить в беспорядках (в них погибли пятеро) банды хулиганов и перевести внимание общества на мародерство, отвлекая от антиполицейских требований протестующих.

Покуда ярди заправляли Южным Лондоном, вторая волна иммигрантской преступности росла посреди турецких кафе и кебабных на севере города. На протяжении многих лет поставки героина в Европу жестко контролировало тайное общество, известное под названием derin devlet — «глубокое государство». Во времена холодной войны НАТО запустила операцию «Гладио», которая должна была организовать сеть сопротивления в случае, если эти чертовы коммуняки решат захватить Европу. В Турции, уже и без того раздираемой на части политическим кризисом, в рамках «Гладио» орудовали головорезы — их наняли для ликвидации нежелательных элементов, что иногда означало массовые убийства студентов левых убеждений. На протяжении последующих десятилетий этот союз нечестивых включал в себя полицейских, бандитов, военных и сотрудников спецслужб, а также «Серых волков» — право-радикальную военизированную организацию, однажды попытавшуюся убить Папу Римского. «Глубокое государство» устраивало перевороты, как только ему начинало казаться, что руководство страны становилось слишком исламистским или, напротив, слишком левым. Все это могло остаться в тайне, если бы не чрезвычайно досадная автокатастрофа в городке Сусурлук в 1996 году, жертвами которой стали высокопоставленный полицейский, киллер-наркоторговец, работавший на «Серых волков», его девушка и курдский боевик. Как это, интересно, они оказались в одной машине?

С тех пор неприятных автокатастроф, которые могли бы снабдить нас новыми пикантными подробностями о теневом турецком правительстве, больше не случалось, и с момента своего прихода к власти президент Эрдоган как одержимый занимался чистками в военном ведомстве, избавляясь от всех, кто мог бы, по его мнению, попробовать его свергнуть. Однако, хотя традиционная турецкая мафия в Лондоне состояла из киприотов (как и Ямайка, Кипр был британской колонией), новые группировки, такие как «Бомбаджилар» («Бомбисты») и «Тоттенхэмские парни», спустились с суровых гор юго-восточной Анатолии, где Рабочая партия Курдистана (или PKK) вела кровавую борьбу за независимость с 1980-х. «Глубокое государство» вело против РКК грязную войну; тысячи курдских активистов (или любых мужчин, способных взять в руки автомат) «пропадали без следа» после визитов эскадронов смерти.

Считается, что борьба PKK финансировалась за счет торговли героином. Сбытом хмурого в интересах повстанцев занимались курдские банды в турецких кафе на Грин-Лейнс ^[13]. Конечно, жизнь в мультикультурном плавильном котле по определению означает, что этнические сообщества не существуют в изоляции: в качестве настораживающего примера межэтнического единства упомяну, что как только между «Бомбаджилар» и «Тоттенхэмскими парнями» начались разборки, обе группировки стали нанимать для расправы чернокожих бандосов.

Из Турции героин поступает на Балканы, которые всегда были мостом между Востоком и Западом. Если мы возьмем, к примеру, Албанию (о других странах я расскажу чуть позднее), то вы поймете, почему в Лондоне так много бандосов из этой страны. На протяжении значительной части двадцатого столетия там правил склонный к паранойе диктатор-коммунист Энвер Ходжа, который понастроил по всей стране сотни тысяч бункеров, опасаясь вторжения. В 1990-х наступила эпоха неустойчивой демократии — после того как правящую элиту уличили в создании финансовой пирамиды (в результате чего многие потеряли все свои сбережения), в стране вспыхнули массовые протесты, которые затем переросли в настоящее вооруженное восстание. Албания погрузилась в анархию. Военные склады были разграблены, и оружие оказалось в руках криминальных группировок албанских повстанцев, в свою очередь вошедших в Армию освобождения Косово (АОК) в Югославии. К этим ребятам мы тоже еще вернемся.

Так вот, именно албанцы в наши дни заняли нишу Стремных Бандосов-Не-Отсюда™. На фоне албанцев все эти лохи — русские, итальянцы, парни с Ямайки — выглядели артистами балетной труппы. В 1990-х один широко известный гангстер в ходе разборки по поводу поставок наркотиков в Италию отрезал голову своему противнику и промаршировал с ней по улицам родного городка, после чего подорвал обезглавленный труп динамитом. Знаете, как бывает в хоррорах — злодея вроде бы загасили, но он обязательно появится еще разок, чтобы было пострашнее? Так вот, в Албании такой херни не допускают.

Но это в Албании. В 1990-х. У нас нет оснований полагать, что албанские гангстеры захотели бы подобным образом привлекать к себе внимание сейчас — уж точно не в большей степени, чем любые другие, обыкновенные преступники.

Тем не менее Албания остается очень бедной страной, третьим миром посреди Европы, и ее экономика зависит от ганджубаса. Жители только одной деревни, Лазарата, собирали своими вечно зелеными пальцами траву на четыре с половиной миллиарда евро в год (больше половины ВВП Албании), охраняя урожай с помощью минометов и автоматов Калашникова.

Тысячи албанцев — нищих иммигрантов и косовских беженцев — перебрались в Британию; газеты забиты статьями о том, как новые банды с названиями вроде Hellbanianz ^[14] завоевывают местный преступный мир. Чертовы понаехавшие отбирают работу у трудолюбивых британских преступников! Впрочем, не стоит считать, что в случае массового отказа в убежище у нас не было бы таких проблем: существующий спрос точно бы удовлетворил кто-то еще. До албанцев это были ярди, а до ярди — братья Крэй. Так что, скорее всего, проблема вовсе не в иммигрантах.

Если не считать пары-тройки борделей, русская преступность в Лондоне всегда ограничивалась отмывкой денег и угощением нервных шпионов чаем с полонием. Единственная схема, с которой когда-либо был связан я, — это контрабанда сигарет, но и та была не слишком удачной. После нескольких успешных рейсов в Киев за сигами (полтора фунта за пачку против семи фунтов в Англии, как вам такое?) меня приняла в аэропорту целая армия таможенников. Обошлось без наручников, но товар я потерял — как и интерес к работе челночника.

Мой первый год в Лондоне закончился серьезной подставой. Одни чуваки втянули меня в дело, прикинувшись друзьями, и в итоге кинули на несколько косарей. Мне довелось услышать звук взводимого курка (хорошо, что по телефону). Развели как лоха. Но мало-помалу через универ у меня появилась сеть контактов, и на второй год мои настоящие друзья стали импортировать из Амстердама качественную траву килограммами, открывая точки по всему Лондону — на севере, востоке, юге, западе, — а я стал одним из надежных реализаторов. Мы дико параноили по поводу прослушки. У одного из наших парней был свой бренд одежды, и мы придумали кодовые слова: «майки» значило «унция», «носки» — что-то еще и так далее. У нас было много «внутренних» сделок, когда мы продавали товар друг другу, и если нас кто-нибудь действительно слушал, то в какой-то момент он должен был прифигеть: «Что это за извращенцы и зачем они все время меняются майками?»

С Дре я познакомился только после тюрьмы. Тогда я об этом не знал, но его банда была одним из моих поставщиков. Это вполне логично, потому что все они учились со мной в одном универе, а странно то, что, пока он учился, он жил в тех же общежитиях и как-то даже в той же комнате, что и я (только позже). Я, конечно, знал, что мир тесен, но не понимал, что настолько.

Вест-Энд, конечно, знаменит благодаря «Отверженным» и «Королю Льву» ^[15], но есть в нем районы, куда не рискнул бы соваться даже Муфаса. Дре (он же Анджей) вырос в Южном Килберне, покрытом копотью пригороде недалеко от печально знаменитого Стоунбриджа ^[16]. Как выяснилось, Дре можно назвать в чем-то аномалией. Сын польских диссидентов, он, с одной стороны, очень культурный и образованный человек — даже играет на фортепьяно как совершеннейший ангел. С другой стороны, в восемнадцатилетнем возрасте он представал перед судом примерно раз в две недели. Его команда, The Lo-Lifes, получила название в честь нью-йоркской банды, которая воровала из магазинов рубашки поло в 1980-х годах. Но, в отличие от их героев, парней Дре не интересовал Ральф Лорен — их интересовали деньги.

«Наш принцип: если ты не один из нас, то рано или поздно мы тебя достанем, — говорит Дре, передавая мне косяк; мы сидим у него дома. — Кто-то мог сказать „не-не-не“, но мы сами решали, кого грабить, а кого нет».

Сначала The Lo-Lifes трясли китайцев, торгующих DVD на Килберн-Роуд. Но когда приятель Дре, двоюродный брат легендарного Готти, вышел из тюрьмы, они занялись делами посерьезнее.

«Обычно мы спрашивали у кого-нибудь, кто тусовался с нами, но не был нашим другом: а ты знаешь такого-то, он барыжит? Тот говорил: ну да, я вас сведу. Потом мы заявлялись к чуваку в гости с пушкой или ножами. Иногда мы даже лиц не закрывали, и, если чувак звонил тому парню — „Чувак, твои люди меня грабанули!“, — ну и чо? Вот этого люди не из нашей тусы не понимали — что мы могли прийти к любому».

Иногда эти ребята действовали совершенно безрассудно. Ограбив как-то парня рядом с домом его бабки, Дре поехал на метро, по линии Джубили, со стволом и полкило шмали за поясом. Но карма лишь ждала удобного момента.

«Не, нас никто не искал. Нас боялись. В Западном Лондоне все знали Готти, и многие были не прочь с ним посчитаться, но боялись, что попадутся ему опять и он их опять грабанет. Ему вообще было насрать. Был случай — какой-то чувак его поймал, просто подошел к нему рядом с его домом и наставил пушку в лицо. Готти такой: „Да хуй с тобой, давай, стреляй!“ — и пошел в дом, понимая, что сейчас его застрелят. Но чувак так и не нажал на крючок.

Я как-то пырнул одного мужика пять раз. Через полтора года увидел его снова — он меня тоже увидел и быстро прошел мимо. Если тебя пырнули ножом и ты сам не бандос, то вряд ли тебе захочется еще раз повстречаться с нападавшим. Ничего ты не сделаешь».

В апреле 2018 года британские газеты были на грани истерики: на протяжении двух коротких месяцев количество убийств на душу населения в Лондоне превысило те же показатели в Нью-Йорке — объятом огнем апокалипсиса, так хорошо заметного в фильмах «Воины», «Американский психопат» и «Один дома 2».

Но 1980-е давно закончились. Даже со злодеями вроде Дре Лондон — это не Детройт. Не говоря о том, что два месяца — это слишком короткий промежуток времени, чтобы делать статистические выводы. Если бы мы были вынуждены сравнивать Лондон с Сент-Луисом или Балтимором, то да, это была бы проблема. Но Нью-Йорк — один из самых безопасных больших городов в Северной Америке. Почему-то у нас принято смотреть на британские уличные банды с американской точки зрения, как будто замызганные коттеджи в Котсволде ^[17] имеют хоть что-то общее с полями сражений в центре Южного Лос-Анджелеса. У нас никто не разъезжает по улицам, размахивая калашами. Оружие, которое у нас действительно есть, обычно украдено с какой-нибудь фермы или ввезено контрабандой из-за границы.

«Помню, я как-то встречался в Хакни ^[18] с бывшим бойцом ИРА ^[19]; он пытался мне продать АК-47 за восемьсот фунтов, — вспоминает Дре. — Меня не особо удивило, что у них было столько оружия после всей этой истории в Северной Ирландии. Но я ему сказал: не, слушай, я же не на войну собираюсь, мне просто нужен ствол».

В 1970-х и 1980-х ИРА получала оружие от сторонников в Америке — и от полковника Каддафи в Ливии. Хотя в 2005 году члены ИРА должны были сдать огнестрельное оружие, часть его попала в руки криминала. 5 февраля 2016 года шестеро бойцов в спецназовской экипировке убили одного человека и ранили двоих, ворвавшись в дублинский отель «Ридженси» во время взвешивания боксеров перед матчем. Это драматическое нападение было направлено против могущественного наркодилерского клана Кинаханов; нападавшие представляли интересы конкурирующей мафиозной семьи. Впоследствии полиция установила, что три автомата Калашникова, которыми воспользовались нападавшие, когда-то были частью арсенала ИРА.

Справедливости ради надо отметить, что разница не только в оружии: в Великобритании бесплатная медицина и почти нет гетто в американском стиле. Английские газеты могут сколько угодно вопить о «запретных зонах», но факт остается фактом: криминальная статистика самых ужасных районов Лондона может только вызвать слезы зависти у мэра любого большого американского города. Репутация нескольких действительно отпетых головорезов раздувается, чтобы нарисовать картину «растерзанной Британии», где ни одна старушка не может дойти вечером до дома, не став жертвой нападения отмороженного хулиганья в худи. Происходящее часто связывают с черной гангста-культурой и превращением Лондона в мультикультурную сточную канаву. Но Лондон даже нельзя назвать настоящей столицей британского гангста-рэпа — этот почетный титул принадлежит Глазго, где не так-то просто отыскать кого-нибудь достаточно загорелого.

Я держался подальше от всей этой уличной истории. В универе все глотали таблетки, курили траву или нюхали кокс. Университет королевы Марии был одним из немногих с кампусом в столице — то есть первокурсники селились в общежитиях тут же в городе. Все мы жили вместе, учились вместе и веселились тоже вместе, что было очень удобно с точки зрения рынка потребления. Большинство студентов впервые оказались вдалеке от дома и, получая немного денег от мамы с папой или от государства, хотели попробовать все. Я же был готов с радостью им в этом помочь.

Моя методика заключалась в следующем: я приходил на вечеринку, одетый в стандартную форму наркодилера из Восточной Европы (спортивный костюм, кожаная куртка), с пакетом и стеклянной банкой, наполненными нелегальными веществами в широком ассортименте. Я просто стоял перед входом, покуривая косяк, и уже через несколько минут у всех был мой номер телефона на случай, если им «что-нибудь понадобится» ^[20].

Вообще это были отличные времена. Поскольку я учился на гуманитарном факультете, по большей части можно было особо ничего не делать. Наверное, треть того периода жизни я провел пьяным. Как-то я зашел в студенческий бар и заказал всем по напитку, но их несли очень долго, и все куда-то разбрелись, так что мне пришлось выпить дюжину стаканов пива, коктейлей и «Ягербомб» ^[21] в одно рыло. Мой приятель-араб тоже был пьян, и мне пришлось заниматься предотвращением его антисемитской выходки — он собирался пробраться на еврейское кладбище и попробовать обеспечить себе место в аду, перевернув пару могильных плит. Мы попали на какую-то домашнюю вечеринку, где я вынюхал дорожку перца чили и поиграл с ножом, совсем как в «Чужих», прежде чем ввязаться в драку с армянином-кикбоксером, которая закончилась для меня не очень хорошо. Судя по всему, в какой-то момент мы украли стол, потому что на следующий день мне позвонил другой приятель и сообщил, что обнаружил у себя в комнате стол, которого раньше там не было.

К концу третьего курса мы готовились к выпуску и сезон вечеринок был в полном разгаре. У моего приятеля Крабмэна (так мы прозвали его из-за сходства с Крабмэном из ситкома «Меня зовут Эрл») был день рождения; он жил в огромном доме, так что мы закупили кучу бухла и пригласили всех, кого могли. Я заказал стриптизершу-доминатрикс, которая оседлала полуодетого именинника и проехалась на нем, как на пони, через всю гостиную — за чем наблюдали две сотни гостей. Явка была что надо, и количество желающих отправиться в химическое путешествие оказалось достаточным для того, чтобы мы окупили мои расходы на стриптизершу (и еще немного заработали). Тогда-то я и встретил Риту.

4

Палево

Она подошла ко мне, когда я лихорадочно ощупывал карманы, чтобы спасти какого-то парня — тому нужно было срочно раздобыть белого порошка, — и тут оно и случилось. Темнокожая, небольшого роста, фантастически красивая — в ее глазах можно было утонуть. Мы встречались раньше, но никогда не разговаривали друг с другом. В следующее мгновение все изменилось. Пока парень у меня за спиной насыпал дорожку, мы обменялись телефонами — и скоро уже болтали практически каждый день. Нам было о чем поговорить — в отличие от меня, она хотела посвятить себя добру, волонтерила для разных общественных кампаний.

Ох уж эта любовь, созидательница и разрушительница миров. Это сильное чувство — возможно, самое сильное. Из-за него начинаются войны. Но в то же время довольно сложно сказать, что это, собственно, такое. Типа — в чем различие между любовью, похотью и одержимостью? Многие только думают, что любят, а потом передумывают: «Ой, да нет, это была не любовь, просто я был молодым и наивным». Думаю, любовь это или нет — зависит от того, что ты чувствуешь в данный момент, и что чувствует второй человек.

Но со мной никогда раньше этого не случалось — в смысле, взаимное чувство. Я, конечно, был наркодилером ^[22], но в то же время и кошмаром любой девушки — тем самым «хорошим парнем», который слишком нерешителен, чтобы предпринять какие-нибудь действия, но никуда не девается, потому что «однажды она наконец разберется в собственных чувствах», ну или что-нибудь в этом роде. Может, это потому, что меня дразнили в школе, не знаю. Но кошечка сказала, что я ей нравлюсь, и я подумал, что это мой шанс разорвать порочный круг.

Как-то вечером перед Рождеством мы гуляли по Канэри-Уорфу. На ней было ее фирменное красное пальто — как всегда. Мы так ее и звали — Рита Красное Пальто. После нескольких месяцев борьбы со своей вагинофобией я почувствовал, что сейчас я готов как никогда. Если я не приглашу ее на свидание сейчас, то не приглашу вообще. Сейчас или никогда, слышишь, придурок? И вот как я впервые пригласил девушку на свидание (в 23-летнем возрасте):

— Слушай, Рита…

— Да?

Я немного помялся.

— Я подумал, не хочешь ли ты… выбраться куда-нибудь, ну, в театр или еще куда?

— В смысле — на свидание?

— М-м-м, ну да…

— Ой, Нико, прости, ты очень классный, но… я уже кое с кем встречаюсь.

Мое сердце рухнуло на асфальт.

25 января мне было все еще тоскливо из-за истории с Ритой, но надо было как-то жить дальше. Среди многих методик, взятых на вооружение лондонской полицией в крестовом походе против психоактивных веществ, отдельно стоит отметить собак: с их помощью в метро отлавливают тех, кто носит стафф при себе. Полицейским ничего не надо делать, можно просто сидеть на станции, так что это простой способ повысить статистику задержаний и сделать вид, что они хорошо справляются с защитой добропорядочных лондонцев от одурманенных наркотиками злодеев. Я всегда говорил: «Не возите наркотики на метро, там собаки». Но в ту ночь я торопился и подумал «Да какого хера», положив в задний карман штанов несколько свертков с димычем. Я вышел из поезда на станции «Тотнэм-Корт-Роуд» и поднялся по эскалатору. Эскалатор длинный, и снизу не видно, что происходит наверху. И вот, добравшись до верха, я встречаю — кого бы вы думали? — доблестных лондонских копов и их четвероногих помощников.

Пока я сидел в камере, размышляя о своем ближайшем будущем, у меня в квартире прошел обыск. Думаю, полицейские поняли, что попали по адресу, как только мой сосед открыл дверь: аромат ганджубаса ударил им в нос, как четырехтонный грузовик. У меня в комнате было около килограмма, и еще по унции кокаина, и МДМА, и около шести тысяч фунтов наличными. За полчаса до обыска сосед с его гостем заказали пиццу. К своему сильному недоумению, курьер столкнулся в дверях с кучей полицейских, выносящих мешки с вещественными доказательствами.

На следующий день меня выпустили под залог (в этой стране не требуется вносить его наличными — если нет очевидного риска, что ты скроешься, и ты не представляешь собой явную угрозу для общества, то можешь спокойно валить) и обязали явиться в Коронный суд Блэкфрайерс 15 марта на слушание по делу. Поскольку я решил ничего не рассказывать родителям и федералы конфисковали все мои деньги, у меня был дерьмовый адвокат по назначению, который вряд ли сумел бы меня защитить, даже если бы меня обвиняли в затоплении испанской Непобедимой армады. Защита была настолько слаба, что прокурору (!!!) пришлось заступиться за меня и переговорить с судьей, чтобы объяснить разницу между предостережением и судимостью ^[23]. Это был фарс.

Поскольку с большой долей вероятности мы с Ритой могли еще какое-то время не увидеться, я договорился с ней о встрече, и она предложила посидеть в коктейль-баре в Ковент-Гардене. Она добавила, что у нее тоже была непростая неделя, так что выпить в любом случае не помешает, а поскольку жила она теперь не в Лондоне, спросила, можно ли остаться у меня на ночь. Я сказал, что конечно.

Мы встретились, пошутили все обязательные шутки про тюремную еду и про осторожное обращение с мылом в душевой. Все шло хорошо, пока я не спросил ее, почему у нее была непростая неделя. Оказалось, что она только что рассталась со своим парнем.

Черт. Черт. Черт.

Я закрыл глаза и представил себе крушение самолета на взлетной полосе.

5

Кризис в Isis

15 марта 2013 года. Я смотрел сквозь затемненное окно автозака на проплывающие мимо лондонские улицы. По радио играл «Thrift Shop» Маклемора, но большинство моих спутников были заняты тем, что изо всех сил колотили по армированному стеклу, чтобы привлечь внимание женщин на улице, пытаясь последний раз хоть взглянуть на их милые черты перед тем, как попрощаться со свободой. На стенках моего бокса имелись следы его прежних гостей — «Виталий Украина» и «Ромка Дикий», явно земляки.

— Как там в этом «Айсисе», парни?

— Да заебись! Охранницы все бывшие стриптизерши, гулять можно хоть весь день, даже бассейн есть!

После нескончаемой поездки по вечерним пробкам под аккомпанемент не очень-то, честно говоря, искренних присвистываний и улюлюканий мы наконец прибыли на место. Нас по одному вывели на сборку, где проинструктировали, сфотографировали, обыскали и посадили на волшебное кресло для проверки, не запрятаны ли у нас в заднице напильники. Потом нам выдали стандартные робы и кроссовки, или тюремные «Гуччи», как их называл мой приятель Бобби. Мы официально заехали в тюрьму Ее Величества «Айсис» в Темзмиде.

Я начал осознавать произошедшее, как только услышал металлический лязг двери, закрытой за мной охранником. Я запаниковал и стал ходить взад-вперед — но ничего нельзя было сделать, чтобы выбраться из этого нового персонального ада. Чтобы занять себя хоть чем-то, а скорее из-за того, что у меня было немного не в порядке с головой, я подсчитал свой точный срок (913 дней; 1 314 873 минуты; 78 892 380 секунд) и начал обратный отсчет. После нескольких тысяч я бросил это дело, сообразив, что время от этого быстрее не пройдет.

До этого момента тюрьма для меня была чем-то, что случается с другими. Один мой одноклассник присел на крэк, и его замели, когда он продал поддельный экстази агенту под прикрытием на парковке паба. Еще одного чувака посадили после долгой автомобильной погони по сельской местности, когда он отказался остановиться, и еще добавили за похищение человека, потому что в машине у него была девушка, которую он отказывался выпускать. Но с этими я особо не общался.

Преступность вообще такое дело — никто не думает, что поймают именно его. Большинство, конечно, и не попадается. В конце концов, никто же не будет судорожно набирать 999 ^[24], купив пакетик с травой. К тому же меня защищало то, что я белый, из среднего класса, да и язык у меня подвешен. В отличие от бангладешцев, шляющихся по муниципальным кварталам рядом с нашим кампусом, я не был мишенью в войне правительства с наркотиками. До того дня, когда мне дали срок, многие бы просто не поверили, что приятный парень с высшим образованием вроде меня может вообще отправиться в тюрягу. Можно на это посмотреть и так, но вообще-то большинство осужденных за торговлю кокаином приговаривают к реальным срокам. «Ну все, — думал я, — моя жизнь на этом, в общем, закончена».

Время в тюрьме не движется. Каждое утро ты встаешь — и тебя ждет все то же самое. Ты просыпаешься в 7:30, завтракаешь и выходишь на прогулку, где можешь покурить, походить по кругу или покачаться на спортплощадке.

Через тридцать минут тебя загоняют обратно в корпус, а в девять надо идти или работать, или учиться — некоторым из этих парней точно не помешало бы, если бы в их резюме было что-то кроме «Эксперт по неофициальным перевозкам домашнего имущества». Иногда вместо работы или учебы бывает «свободное время», когда можно пойти в спортзал, шляться по корпусу, сходить в душ, говорить по телефону, играть в пул или болтать с другими. Разговоры обычно однообразны: «Кормят каким-то дерьмом», «Когда ты выходишь?», «Такого-то отпиздили в душе».

То есть не то чтобы ты мог подойти к кому-нибудь и сказать:

— Здорово, какие планы на вечер?

— Да особо никаких, брат, а у тебя?

— Иду бухать — мы забронировали столик в Ministry of Sound! ^[25]

— Не, брат, я пас, едем завтра с отцом на рыбалку.

Нет, тут вряд ли можно услышать что-нибудь более интересное, чем «Может, посмотрю сегодня „Большого брата“».

Нельзя сказать, что это было совершенно ужасно. В отличие от того, что вы видели в кино, разборки в стиле «Американской истории Икс» случались крайне редко: мои соседи были благонравны, как группа монахинь на концерте Jonas Brothers. И даже в самые темные моменты, когда я думал о том, чтобы покончить со всем этим, меня утешало, что туалет был рядом с кроватью, так что, если мне вдруг приспичило бы посрать среди ночи, надо было только свесить жопу.

Моим сокамерником был Миша из Москвы. Миша был узбеком и гражданином Кыргызстана; для несведущих людей он был похож на китайца, хотя мне из-за длинных волнистых волос он напоминал Виктора Цоя. Фанат хип-хопа, он разговаривал по-английски исключительно на американском гетто-сленге — нигга то, нигга это, — приправленном сильным русским акцентом. Но никто вроде бы на него не обижался — наверное, потому что он явно был не белым и неместным.

Миша отбывал пять лет за мошенничество по предварительному сговору — и ему добавили еще немного, когда поймали в камере с мобильным. Предварительный сговор — та еще шняга. Если тебя обвиняют в «организации» преступления, все становится гораздо серьезнее. Типа: «А, так ты это еще и спланировал?» Что тут скажешь, кроме: «Да нет, я просто катался с горнолыжной маской и обрезом в бардачке на тот случай, если вдруг увижу инкассаторскую машину». Так или иначе, его друган, украинский хакер, написал вирус, разослал его в разные банки и снял со взломанных счетов три миллиона фунтов (около четырех с половиной миллионов долларов), переведя деньги на счета, которые контролировал Миша и еще один парень из Казахстана. Неплохо для двадцатилетнего парня, правда? Но однажды Миша забыл включить на своем лэптопе шифрование. При оглашении приговора судья назвал его «угрозой национальной безопасности».

Мы обклеили стену красавицами с третьей страницы ^[26] и гламурными моделями (пока я не попал в тюрьму, мне всегда хотелось знать, из кого состоит целевая аудитория бумажной порнографии) и попросили парня из кружка ИЗО нарисовать огромный российский флаг, который вывесили из окна, чтобы ВСЕ знали, где тут мы. Мы отпраздновали вместе мой 24-й день рождения — я проснулся от Мишиного поздравительного речитатива с сильным русским акцентом.

Еще одним моим сокамерником был подающий надежды рэпер по имени Томас, который родился на Монтсеррате — принадлежащем Британии острове в Карибском море; население острова, в основном афро-ирландского происхождения, было эвакуировано в 1995 году, когда там внезапно проснулся спящий вулкан. Его семья поселилась в Лондоне, и он вырос в окружении преступников и наркотиков, хотя всей этой бандитской темой всегда больше интересовался его брат — копия Криса Брауна ^[27].

«В начале 2000-х бедные районы Лондона были завалены наркотиками — то есть кто-нибудь из твоих знакомых обязательно ими торговал или употреблял, — рассказывал он мне. — Он, мой младший брат, чаще меня попадал в неприятности и недолгое время приторговывал веществами класса А ^[28], но в тюрьме почему-то оказался я».

Вместо того чтобы бегать по улицам, Томас стал подающим надежды рэпером, побеждал на поэтических конкурсах и как-то выступал вместе с Мос Дефом ^[29]. Но однажды днем, когда он работал в одном баре в Хакни, какой-то мужик заказал кофе и они зацепились языками — болтали в основном о музыке и своих детях. Мужик показался Томасу обычным посетителем бара, ничего особенного.

«Он стал приходить часто, потом практически каждый день. Оставлял хорошие чаевые, а после работы мы болтали часами. Он даже познакомил меня со своей „сестрой“, что сделало его в моих глазах достаточно „реальным“ человеком».

Однажды ночью, когда бар уже закрылся, Томас вместе с загадочным посетителем занюхали пару дорожек за барной стойкой. Мистер Х спросил, может ли Томас достать еще кокса, на что Томас ответил, что нет, он не торгует. Но тот продолжал интересоваться, и в конце концов, когда с деньгами у рэпера стало плохо, они договорились и Томас намутил несколько унций. Чувак пропал, а через полгода снова появился и предложил пропустить по коктейлю. Но вместо своего приятеля Томас увидел полицейских, которые арестовали его прямо на работе. Его «приятель» оказался агентом под прикрытием.

«Я, конечно, был в ярости и чувствовал себя преданным, но винить-то мне было, кроме себя самого, некого. Он просто делал свою работу, как бы дико это ни звучало», — пожал плечами Томас.

Агенты под прикрытием использовались подразделениями по борьбе с наркотиками со времен сухого закона в Америке в 1920-х, когда «Алкогольный Пес» Иззи Айнстайн и его партнер Мо Смит накрывали нелегальные бары, переодеваясь в женскую одежду (в стиле «Некоторые любят погорячее»). Агенты — это, по сути, шпионы, которые притворяются потенциальными покупателями или таким же криминальным элементом, чтобы войти в доверие к наркодилерам и собрать доказательства, прежде чем они будут арестованы. Это может быть опасным занятием, и агенту приходится быстро соображать, чтобы босс его не запалил и не приказал своим громилам пропустить его через промышленную мясорубку. Но эта история больше похожа на провокацию, когда федералы сами склоняют тебя к совершению преступления, а потом за него арестовывают.

«Мой адвокат сказал, что в закон только что внесли какие-то изменения, так что провокация стала легальной. Думаю, я должен был представить доказательства, что меня заставили. У них, разумеется, такие доказательства были, но они их не показывали, — объяснял Томас. — В том, что меня посадили, хуже всего было вот что: я потерял все — работу, квартиру, общение с детьми. Даже карьеру музыканта. Я был на подъеме — и вдруг потерял все».

По крайней мере он был не один. У нас было много общего, включая любовь к кино, и мы провели много вечеров, пересматривая классику восьмидесятых или просто обмениваясь цитатами.

В конце концов мне удалось перебраться в свою собственную, одиночную камеру. Какими бы классными ни были сокамерники, со временем они начинают раздражать. Сидеть одному, без сокамерников — дико круто. Можешь смотреть по телику что хочешь, не чувствуешь себя неудобно, когда тебе надо посрать, и не надо ждать, пока сокамерник уснет, чтобы «побыть с самим собой».

«Айсис» был учреждением для молодых правонарушителей от 18 до 25 лет; он был забит тупыми малолетками и косящими под крутых гопниками, пытающимися доказать свою крутость. Тюрьма плохо финансировалась, сотрудников не хватало, и ничего не работало так, как надо, вплоть до того, что через день объявлялся режим чрезвычайной ситуации, когда половину заключенных запирали, потому что не хватало вертухаев. Иногда мы проводили в камерах по 23,5 часа, что по большому счету представляло психологическую пытку. Другими словами, если обращаться с людьми как с животными, не стоит удивляться, когда они начинают себя вести как чертовы животные.

Первое, о чем меня спросили, когда я попал в заведение, это откуда я. Тут был представлен каждый район. Были уличные банды ГАС и «Один Шанс»/ОШ, обе из Брикстона, SUK («Бомби лохов») из Баттерси, «Пехкэмские Парни», «Пифф-Сити» и «Азиатский вирус». Все враждовали со всеми и принесли всё это дерьмо с собой на зону: «Че, ты из Брикстона?! Я из Пекхэма, ты, чмошник!» Уличные банды в Лондоне определяются территорией; любой, кто живет на этой территории, считается принадлежащим к местной банде, нравится ему это или нет.

У нас было несколько этнических групп — «путешественники» ^[30] (помните Брэда Питта в «Большом куше»?) и сомалийцы, но даже они делились по улицам. Сомалийцы из Вуд-Грина и из Кэмдена были непримиримыми врагами. Одним из этих двух лагерей в «Айсисе» (забыл, каким именно) заправлял злобный карлик с наполеоновским комплексом. И был один сомалийский парень, который сел за ограбление бензоколонки после того, как его уволили с работы. Всегда очень вежливый, постоянно всем говорил «пожалуйста» и «спасибо». Как-то он выходил из мечети, к нему подошли кэмденские сомалийцы и спросили, откуда он, и он так наивно ответил: «Из Вуд-Грина». Его отпиздили ногами прямо на глазах у имама.

Но даже если ты сидишь тихо и не высовываешься, у тебя остается главный враг: ты сам. Когда ты проводишь день за днем в камере исключительно в обществе собственных мыслей, с головой начинают происходить странные вещи. Изоляция и паранойя по поводу оставшихся на свободе… Твоя девушка наверняка тебе изменяет! Почему никто не отвечает на письма?! Эти мысли ходят по кругу, и, если ты недостаточно силен, они могут тебя сожрать.

Когда каждый день не отличается от предыдущего, ты становишься практически роботом. Меняется даже восприятие времени. Вместо того чтобы дать ему течь естественным образом, ты начинаешь делить его на отрезки, отсчитывая дни, недели и месяцы до освобождения, мучительно ожидая следующего свидания, следующих новостей с воли или следующего эпизода идиотского ситкома.

Я казался самому себе совершенно бессмысленным существом. После посадки в безумный поезд остановок нет до конца поездки. Я стал ненавидеть в себе все. Я ненавидел себя за то, что не мог нормально произносить звук «л». Я ненавидел свой голос и свое лицо; мне хотелось впиться ногтями в кожу и содрать с себя щеки, нос и веки, кусок за куском, как в фильме «Полтергейст», чтобы в конце концов остался только окровавленный череп. Я хотел покончить с собой. Мир был все равно перенаселен, так что все бы только сказали мне спасибо. В моем существовании не было никакого смысла — как и в жизни вообще. Я был хуже навозного жука. Они по крайней мере приносят пользу экосистеме. А что мог предложить я?

Я был не одинок в своих мыслях. В тот год, когда я был на зоне, количество самоубийств среди заключенных выросло на 67 %. В 2013–2014 годах покончили с собой 125 мужчин и женщин. Так что дело было не в том, что я тряпка, — на зоне действительно было очень-очень плохо.

А еще оставалась Рита. Как бы я ни пытался о ней не думать, она постоянно пролезала в мое сознание. Я вбил себе в голову идею о том, что возможно, ну вдруг, когда я выйду, она никуда не денется и у меня будет еще один шанс. Это было совершенно идиотское предположение: красивые девушки вроде нее недолго остаются одни — но, когда ты оказываешься в ситуации с совершенно неопределенным будущим, когда ты не знаешь, возьмет ли тебя кто-нибудь на работу и что будет с твоей семьей, ты цепляешься за что-нибудь, за что угодно. Я не мог идти дальше — я вообще не мог никуда идти. На зоне нет никаких девушек! По крайней мере таких, которых можно сводить в дорогой итальянский ресторан. Я не очень интересовался здоровыми черными парнями в татухах или блондинами с редкими зубами и кличками вроде Джэмз или Дибо. Я сходил с ума.

«Путешественники» были по большей части совершенно нормальными парнями и занимались контрабандой наркотиков. Да, разумеется, на зоне есть наркотики. Было бы странно запереть вместе толпу правонарушителей и думать, что они не будут пытаться кайфануть, — для этого надо быть полным идиотом. Цены за решеткой существенно отличаются: пятьдесят фунтов за грамм гашиша, в котором будет 0,7 или 0,8 грамма, если повезет, — но бизнес от этого только выгоднее. Заплатить за покупку можно было, попросив своих друзей на свободе перечислить деньги на тюремный счет дилера — или покупая для него хавчик в столовой, пока не выплатишь долг.

Наркотики попадают на зону обычно во время свиданий. Твоя девушка прячет их во рту, вы сливаетесь в жарком поцелуе и обмениваетесь не только слюной. А если хочешь придумать что-нибудь посложнее — тебе надо как-то договориться с вертухаем.

«Обычно мы узнавали об этом из сообщения другого заключенного, которому ничего не досталось, — рассказывал мне бывший начальник „Айсиса“, когда я уже был на свободе. — Я старался добиваться их осуждения, а не просто спокойного увольнения, как это бывает, потому что обязательно будет скандал в прессе. Так что мы проводили спецоперации и обыскивали их на парковке. Но если они видели полицейскую машину или собаку, то могли испугаться и взять больничный. Короче, все надо было сделать тихо, нам нужен был арест, иначе сотрудники наоставляют отпечатки пальцев и испортят вещественные доказательства».

Как-то этим парням удалось пронести много МДМА, и они стали раздавать его всем. Наш корпус преобразился. Это было похоже на вечеринку в «Фабрике» ^[31]: в каждой камере были чуваки с голым торсом и глазами размером с блюдце, они прыгали по койкам и размахивали майками под музыку с диска «Ибица: классика транса». Вертухаи поняли, что произошло, но не могли ничего сделать: на организацию массовой сдачи анализа мочи не было времени, а МДМА выводится из организма через три дня. Дольше всего выводится трава — около четырех недель. Нас заставляли писать в пробирку раз в несколько месяцев, но особо никого так и не поймали, потому что косяк на зоне — это просто сигарета с ароматизатором; чтобы тебя поймали, надо было курить не переставая, ну или тебе должно было крупно не повезти. Но все равно — каждый раз, когда я выкуривал косяк с сокамерниками, то так боялся спалиться, что еще месяц выпивал по вечерам чуть ли не ведро воды, чтобы моча была чистой.

Времени для чтения было полно. Поскольку «Айсис» был учреждением для малолетних правонарушителей, я боялся, что придется выбирать между «Очень голодной гусеницей» и «Хортон слышит кошек» ^[32], но оказалось, что там вполне приличная библиотека. Был даже отдел с изданиями вроде «Дневник стриптизерши» — я заметил, что в «интересных» местах иногда были вырваны страницы.

Я начал читать Говарда Маркса — потому что его в тюрьме читали просто все, — торговца марихуаной из Уэльса, который отсидел семь лет в самом жестком учреждении в Америке, а когда вышел, то стал героем кампании за легализацию. Его история была мне близка. Я, конечно, считал себя лузером, куском говна на трусах общества, но так и не смог убедить себя в том, что совершил что-то неправильное. Все мои знакомые употребляли наркотики — или по крайней мере пили алкоголь, который в некоторых странах тоже запрещен. Разве я настолько хуже любого бармена? Среди прочих кокос у меня закупали и газетные колумнисты, нисколько не оглядываясь на свои фарисейские завывания в печати. Мы все погрязли в своем лицемерии. Но почему?

Мне казалось очень странным, что меня наказали за что-то настолько… нормальное. Стремление к кайфу присуще человеку от природы, не так ли? Хотя, может быть, в этом-то все и дело. Может быть, торговля наркотиками затуманила мне мозги и все дело в нас, кучке вырожденцев, не видящих дальше своего носа. Может быть, я заслужил свою кару?

Жизнь в тюрьме была по большей части скучной и тоскливой. В первые недели срока я — в попытке сбежать от рутины и добавить хоть немного разнообразия — сделал вид, что сидел на крэке, чтобы меня приняли в «клуб анонимных алкоголиков и наркоманов». Заседания проходили довольно весело: мы получали по бесплатному стакану апельсинового сока и сидели в кружке, слушая истории о том, как люди пропивали, прокуривали и пронюхивали свою жизнь. Один придурок рассказал, к примеру, как двенадцатилетним съел целый лист кислоты. Ну то есть это, конечно, была не поездка в Олтон-Тауэрс ^[33], но все равно повеселее, чем сидеть в камере и расплавлять остатки мозга за просмотром телика.

Кроме того, я потратил довольно много времени на заполнение бессмысленных заявлений в религиозный отдел, требуя признать меня исповедующим джедайство. В заявлениях я принимал на себя обязательство практиковать только «Светлую Сторону Силы, как проповедовал мудрый магистр Йода», воздерживаясь от следования за «Темной Стороной, что повысило бы риск моего рецидива в рамках дьявольского сговора в целях захвата галактики».

В корпусе у меня появилась новая кличка — Оби-Ван, но долго мне ею пользоваться не пришлось: через несколько недель я получил уведомление об условно-досрочном освобождении. Пора было собираться — я отправлялся домой.

Я оставил Мише всю жратву, которую хранил в камере, включая хлопья «Фростиз», — я решил, что на воле все это уцененное дерьмо мне вряд ли понадобится.

По чистому совпадению в мой последний вечер по телику показывали «Терминатор 2: Судный день». Это был идеальный выбор — классический длинный фильм, к концу которого, когда появляются титры, а Арни с поднятым вверх большим пальцем погружается в лаву, ты чувствуешь, что совершил вместе с героями эпическое путешествие. И эта часть моего путешествия теперь тоже подошла к концу.

6

Я не могу самоуничтожиться

Я вышел на свободу утром 28 февраля 2014 года. Я почти ожидал, что вертухаи скажут мне что-нибудь вроде «До скорой встречи», а я в ответ смогу послать их на хер, но не вышло. Поскольку об освобождении мне сообщили только накануне, меня никто не встречал. Я взял такси и поехал домой, где весь день прождал, пока мне на лодыжку не надели электронный браслет — обязательное условие моего досрочного освобождения. Каждый день я должен был возвращаться домой к семи вечера, и браслет это фиксировал. Я так и не выяснил, что случилось бы, нарушь я комендантский час, но всегда предполагал, что браслет просто взорвется и убьет меня, как в «Королевской битве».

Откинувшись, я первым делом подумал о главном. Мне необходимо было увидеть Риту. Но сколько я ни звонил, она все время была занята. Обычно, если кто-то не берет трубку, тому может быть множество причин, но тюрьма искажает твое восприятие реальности, особенно когда речь идет о женщине, в которую ты был безответно влюблен. Думаю, из реального человека она начала превращаться в символ. Я знал, что у меня не осталось с ней никаких шансов, но, если бы она согласилась просто встретиться, это уже было бы что-то. Я начал беситься. Ведь прежде мы все время разговаривали. Почему она мне не отвечает? Пытается меня проучить? Слишком занята? Не хочет водиться с бывшим зэком? Я звонил ей все настойчивее, изо дня в день. Потихоньку становился сталкером. Уж лучше бы она прямо сказала мне, чтобы я отвязался и сдох, — все лучше, чем неизвестность.

Ооооооооохххбляблябля! Происходит именно то, чего я боялся! Она бросает меня! Я так и знал. Я — бесполезный бывший зэк, не заслуживающий даже взгляда нормальных людей. По какому праву такой отброс, как я, вообще дышит их воздухом? Пора положить этому конец! Но нет… Это не может быть правдой. Я отказываюсь это принять — после всего, через что прошел. Это будет означать, что они победили, а я скорее умру, чем допущу этого. Я не могу отдать им победу. Я должен что-то сделать.

В конце концов я не утерпел. Сел на электричку в пригород, отыскал уютный переулок, где она жила, и позвонил в дверь. Ее не оказалось дома, так что я оставил букет цветов ее отцу. Неудивительно, что после этого она мне все-таки перезвонила… и сказала, что больше никогда не хочет меня видеть.

Мне нужно было найти другой способ сходить с ума.

Здравый смысл подсказывает, что, если вы находитесь в тюрьме, стало быть, вы совершили преступление, а если вы совершили преступление, то заслуживаете наказания. Меня такой подход не устраивал. Вынесенный приговор не показался мне неправильным (в конце концов, я действительно нарушил закон…), но глубоко возмутил своей несправедливостью. Не спорю, я был драгдилером, но ведь я не эксплуатировал несчастных торчков! Моя клиентура состояла в основном из богатеньких студентов, яппи и хипстеров, которые охотно платили за наркоту. И хотя мне приходило в голову, что кое-кому стоило бы дуть поменьше, никто не предлагал отсосать мне за пакетик травы. Ну вы меня понимаете.

Кроме того, не все незаконное аморально — и наоборот. К примеру, древние греки были уверены, что сношаться с двенадцатилетними мальчиками — в порядке вещей, а теперь это как-то не принято. Или вот граждане, которые прятали у себя в домах евреев и цыган, когда всю Европу оккупировали нацисты, — они определенно нарушали закон, но были ли их поступки аморальны? ^[34]

В каталажке мне пришло в голову, что я мог бы стать представителем тюремной интеллигенции, этаким диссидентом. Я решил прочесть все возможное о войне против наркотиков и причинах, по которым меня лишили свободы. Я размышлял о том, что наркотики не только привели меня в тюрьму, но и повлияли на судьбы мира: войны, скандалы, государственные перевороты и революции. Я думал о Солженицыне и лидерах американского движения за гражданские права — Малкольме Икс и Анджеле Дэвис, — о том, как тюремный опыт сформировал их взгляды на классовое неравенство и природу власти.

Надо сказать, что, если бы моральная акробатика была олимпийским видом спорта, все медали доставались бы зэкам: «Он заслужил», «Она сама напрашивалась» (классическая отмазка насильника). Так что? Действительно ли я наживался на людских пороках — или же предоставлял востребованную услугу? Как бы то ни было, я понимал, что ничего не узнаю, если буду плевать в потолок.

Выйдя на волю, я твердо решил узнать как можно больше. Я прочел все книги, посмотрел все документалки — от «Кокаиновых ковбоев» до «Волшебного порошка» ^[35]. Я копил деньги на билеты — в Колумбию, Мексику, Италию, Японию, добрался даже до границы Афганистана. Я побывал в пятнадцати странах на пяти континентах. Можете называть меня Нарко Поло. Я общался с копами, киллерами, наркошами, сенаторами, контрабандистами, сатанистами, врачами, соцработниками, скорбящими родителями, королевами красоты, федеральными агентами, русскими бандитами и якудза. Я участвовал в акциях протеста и жарил шашлыки с криминальными авторитетами, я летал снаружи всех измерений.

Сказать, что эта книга объективна, было бы самой отъявленной ложью с того момента, когда министр финансов Нигерии сообщил мне о выгодной возможности для инвестиций. Это не сухой отчет безразличного человека: я побывал в самой гуще того, о чем пишу. Я писатель, историк, наркопотребитель и… человек, отсидевший свое. Без ложной скромности могу сказать, что немного смыслю в этой теме. В нынешние смутные времена, когда у каждой собаки есть собственное охренительно важное мнение о Трампе, иммигрантах и Брексите, важно помнить, что эта тема не привязана к определенным политическим взглядам: может быть, войну против наркотиков и начали американские консерваторы, но сейчас активнее всего ее ведут азиатские социалисты.

Чтобы по-настоящему во всем разобраться, нужно совершить глубокий экскурс в историю. Так что давайте начнем наше путешествие с того момента, как нам, примитивным углеводородным формам жизни, вообще пришла в голову идея о расширении сознания.

7

Трип сквозь время

Солнце катилось к горизонту — это означало, что москиты уже готовятся к вечерней трапезе. Пора было искать укрытие, а я находился у черта на рогах, в небольшом клочке джунглей на берегу мутной Амазонки, в добрых двух часах плавания от Икитоса — ближайшего населенного пункта и крупнейшего в мире города, не имеющего сухопутного сообщения. Дело было в начале 2016-го — почти два года спустя после моего освобождения, и, поскольку желающих взять меня на работу не нашлось, я зарабатывал в интернете написанием эссе для студентов-бездельников. Так мне удалось наскрести на билет, и я отправился в Латинскую Америку. Меня манил туда дух авантюризма — «В поисках утраченного ковчега» и тому подобная хрень в стиле Перси Фосетта. Мы с попутчиками забрались в этот отдаленный уголок Перуанской Амазонии, чтобы принять участие в ритуале аяуаски. Что такое аяуаска? Да так, всего лишь один из самых сильных галлюциногенов, известных человечеству.

В нашей группе было чуть больше десяти человек. Большинство — туристы-гринго плюс пара сопровождающих: Изабелла, отвязная хиппи из Испании, и Томми, гибрид Дольфа Лундгрена и британских панк-рокеров Geordie, и еще русская девица по имени Саша — они должны были проследить, чтобы мы не покалечились, путешествуя по астральным плоскостям. Многие мои спутники были опытными психонавтами, настоящими ветеранами психоделии и изрядными знатоками работ Терренса Маккенны. Что касается меня, то я предпочитал травку, алкоголь и кокаин — вещества, которые вставляют, но, по крайней мере, не уносят из реального мира.

Аяуаска — совсем другой зверь. Этот отвар племена бассейна Амазонки готовят уже много веков, а может и тысячелетий, из лианы, из которой можно выделить ДМТ (диметилтриптамин). Он переносит тебя в иное измерение. И тогда может произойти что угодно. Некоторым кажется, что они превратились в животное — в короля джунглей вроде ягуара или орла. Другие встречаются с «сущностями», которые направляют их и показывают, в чем они ошиблись на своем жизненном пути. В каком-то смысле аяуаска действует как психотерапия — этот отвар дает вам возможность проработать личностные проблемы.

Но к этому нельзя относиться слишком легко. Помимо ярких видений, аяуаска может вызывать рвоту и непроизвольную дефекацию, так что я бы не рекомендовал эту штуку для дружеской вечеринки. Если вы не любитель подобных развлечений.

Нашу церемонию проводили три шамана, двое мужчин и одна женщина: Уилер, Эрнесто и Ангелина. Уилер точно был мудрецом: у него был только один здоровый глаз; другим он смотрел прямо в мир духов или типа того.

Мы уселись в кружок в хижине (maloca), а Томми окуривал ее дымами, как православный священник. Не знаю точно, с какой целью он это делал, но атмосферу это создавало. Изабелла и Уилер вызывали нас по одному, и, когда наступила моя очередь принять «лекарство», я подошел к двум шаманам, а Ангелина налила мне в стопку немного красно-коричневой бурды из старой бутылки из-под кока-колы.

На вкус она была как понос вегана, но я выпил до дна и занял свое место. Мигающий огонек свечки потух, и мы остались в полной темноте. Тишина. Затем в уши мне ударили голоса джунглей. Лягушки, змеи, птицы, обезьяны…

Пока ничего. Хотя нет, вон оно! Я смог различить что-то в слабом свете, просачивающемся сквозь окна. Это гигантский паук. Оконные рамы стали его ногами, и вот он ползает вокруг по своим паучьим делам. Подняв взгляд к потолку, я различил свисающую сверху лягушку или ящерицу, пристально уставившуюся на меня. Ну что же, это трип — и довольно забавный. Я снова посмотрел туда, где был паук, и на сей раз увидел там еще одну здоровенную лягушку. Последовав за ее зовом, я забрался на плот, и мы поплыли по течению реки. То, что я увидел потом, можно описать лишь как бесконечный и бескрайний калейдоскоп нереальных форм и цветов, а после я оказался в чернильной темноте.

Я запаниковал. Сердце бешено стучало, я вспотел как падре на детской площадке. Сам по себе отвар аяуаски не опасен, но в сочетании с болезнями сердца или, к примеру, антидепрессантами он способен привести к неприятным последствиям, а добавление в отвар растения под названием бругмансия может вызвать делирий, и трип станет еще безумнее. Я помигал Саше своим фонариком.

— Что происходит? Где я?

— Неважно, где ты… расслабься, впусти это в себя.

— Мне дурно.

— Хочешь сходить в душ? Иногда помогает.

— Да… в душ…

Саша берет меня за руку и отводит в душ — я мечусь в кабинке, пока на меня льется радуга. Этому трипу принадлежит сомнительная честь самого странного душа в моей жизни. А я, между прочим, ходил в душ в тюрьме.

— Где я?

— Ты в душе!

— Да! Я в душе… Что происходит?

— Ты выпил аяуаски, помнишь?

Точно.

— А я давно тут?

— Минут пять.

Мне-то казалось, что в душе я был всегда, как Джек Торренс в отеле «Оверлук» ^[36]. Хорошо хоть я был в плавках.

— А так еще долго будет?

— Это только начало! — смеется Саша.

На каком-то уровне я понимал, что стою под душем, но в каком из измерений? У меня как будто стало два сознания. Одно было рациональным и цеплялось за понятия вроде слов и направлений, а второе находилось где-то на улице Сезам. Мы возвращаемся. Церемония уже в полном разгаре. Шаманы распевают icaros — песнопения, отгоняющие злых духов. Я концентрируюсь на своем дыхании, вдох-выдох, и мне кажется, что вся хижина, maloca, дышит со мной в унисон. Я впадаю в транс, раскачиваюсь взад-вперед, пока кто-то не брызгает на меня водой. По лбу струится лава и затекает в глаза. Из темноты появляется рука с полотенцем. Вытираться очень приятно — как будто гладишь лицом стену из меха.

Я абсолютно упорот. Исчезло всякое чувство пространства и времени. И тут мне ужасно скручивает живот. Кажется, я могу сдержаться, но проще этого не делать. Я тянусь за ведром — и кто его держит? Да это же старый Рафики, мудрый бабуин из «Короля льва»! Он смотрит на меня с сочувствием. Успев отметить его присутствие, я опорожняю содержимое желудка в ведро, которое наполнено миллионами ягуарьих морд, вращающихся по спирали. Они выглядят не очень довольными.

Пора и мне спеть мой личный icaro. Я приближаюсь к шаманам, и их завывания становятся громче громкого. Интересно было бы узнать слова — правда, поскольку они поют на кечуа и шипибо-конибо, языках перуанских аборигенов, это может быть что угодно, хоть список покупок. Я сажусь на свое место, прослушав безумные рулады Уилера и Эрнесто, — и внезапно все проясняется.

Мы сидим в полной темноте, но я вижу свою циновку, очертания хижины и людей вокруг себя так же ясно, как при дневном свете. Время от времени Эрнесто или Уилер закуривают традиционную папиросу-мапачо, и в этом переменчивом свете они похожи на могущественных нордических богов Тора и Одина, восседающих на тронах.

Я чувствую, будто меня кто-то трогает — мягко прикасается руками к лицу и проводит пальцами по губам. Я внимательно осматриваюсь вокруг — никого нет, хотя кажется, что здесь все. Все, всё, везде. Каким-то образом это воспринимается совершенно естественно — у каждого из нас есть свое место во вселенной. Мы все равны: вы, я, мои родители, чернокожие, белые, мертвые, дети фавел, беженцы да даже насекомые и прочие гады. Все мы каким-то образом встроены в систему мироздания, и я не знаю, отвечает ли за это какой-то «Бог», но в этом естественном порядке вещей есть что-то дико важное. Я осознаю, что я тоже часть этой системы, и все мои печали и переживания исчезают по мере того, как вселенная смыкает вокруг меня свои любящие объятия.

Я думаю о родителях. Все, что они делали, было ради меня и моей сестры — и что я дал им взамен? Они люди, не боги, и заслуживают благодарности. И Рита тоже всего лишь человек. Но она не такая, как мои родители, — она не запрограммирована природой на то, чтобы терпеть все мои выходки. Возможно, она была не права, бросив меня, но, если подумать о том, как я себя вел, она не обязана жить со всем этим. Первый раз за два года я примиряюсь со случившимся.

Церемония близится к завершению — как и мое ощущение дзена. Уилер и его группа поют завершающий icaro — и наша сессия закончена. Наконец-то. Я совершенно вымотан и с трудом могу пошевелиться.

— Да, для одной ночи пиздеца достаточно, — говорю я, ковыляя к постели. Перед тем как заснуть, я вижу, как пульсируют звезды.

Люди использовали психоактивные вещества на протяжении тысячелетий. Аяуаска — это одно из многочисленных средств, изобретенных человечеством для изменения сознания, что часто помогало ближе общаться с богами. Древние греки даровали нам не только демократию, философию и математику — как будто этого было мало, — но и первые техно-рейвы. Они назывались «элевсинские мистерии» и представляли собой ежегодный фестиваль в честь богинь Деметры и Персефоны, эквивалент Burning Man в 300 году до н. э. Тогдашние рейверы пили кикеон — волшебный напиток с эффектом, аналогичным ЛСД.

Амазонские племена используют аяуаску, а индейцы юга Северной Америки поклоняются пейоту — мексиканскому кактусу, который, как они считают, открывает двери на другой уровень реальности. Сибирские шаманы в своих ритуалах поедают галлюциногенные грибы, а ибога, западноафриканский аналог аяуаски, применяется для многодневных церемоний-трипов.

Наркотики, по крайней мере те, что используются для увеселения, в целом делятся на пять разных типов: стимуляторы (кокаин, кофеин, метамфетамин) возбуждают; депрессанты (алкоголь, снотворные препараты) угнетают; психоделики (грибы, аяуаска или ЛСД) вызывают галлюцинации; опиоиды (героин, морфин, фентанил) делаются из опиума; ну и каннабис — это отдельная история. У всех этих субстанций совершенно разные эффекты, поэтому выбор зависит от того, чего хочет добиться потребитель. Но будь то чашка кофе или дорожка боливийского порошка, люди употребляют изменяющие сознание вещества по той же причине, по которой мы собираемся вместе, играем в игры, занимаемся сексом, медитируем или слушаем музыку: ради кайфа, ради расслабления, ради общения.

Мир под кайфом повсюду. В нем живут и банкиры, не знающие, куда девать деньги, и уличные пушеры. Наркотики употребляют все. Все знают такого человека. Вы раздражительны, потому что не успели выпить утром свою чашечку эспрессо? Хм, да вы гребаный наркоман! Да, кофеин — это наркотик, которым можно даже передознуться, если очень постараться, и вы — тоже наркоман (хотя и социально приемлемый). Вполне возможно, что у парня на соседнем сиденье в электричке в кармане доза. Врачи и адвокаты, студенты, родители — все они принимают наркотики. Все ваши любимые музыканты покуривают траву. Судья, отправляющий людей за решетку, раз в месяц нанюхивается в сракотан. Отгородиться от наркотиков невозможно.

Кроме аяуаски Перу — родина еще одного из самых популярных в мире ядов: кокаина. Из Икитоса я направился уже простым туристом в Куско на юге страны. Взбираясь по Тропе инков к Мачу-Пикчу, я со всей мучительной очевидностью осознал, что не готов к этому походу. Перемещаясь то вверх, то вниз по затянутым туманом горам, мы иногда оказывались внутри облаков, из которых шел дождь. Тропа была адски мокрой, и, поскольку резиновых сапог у меня не было, приходилось оборачивать ноги пластиковыми пакетами.

Наши носильщики между тем непринужденно скакали с одного холма на другой с грузом в несколько раз их больше. Секрет их выносливости заключался в зеленых листиках, которые они постоянно жевали, — это была кока.

Мы остановились, чтобы по традиции принести несколько листьев в дар Матери-Земле, Пачамаме. На протяжении более чем четырех тысяч лет народы, населявшие Анды, почитали растение кока как священное — оно было краеугольным камнем этой цивилизации. Тропу, по которой мы сейчас шли, было бы невозможно проложить на такой высоте без энергетической подпитки кокой (а еще она облегчала симптомы горной болезни ^[37]). Такие дороги позволили инкам править империей, простиравшейся по всей длине южноамериканского континента — от северных границ Эквадора до самого Чили.

Через четыре дня мы наконец добрались — вот он, затерянный город. Находящиеся на высоте более 2400 метров каменные руины Мачу-Пикчу, сохранившееся до наших дней наследие инков, уступают по известности в Южной Америке только статуе Христа-Искупителя. И без коки инки его бы не построили.

Священнослужители использовали ее в своих таинствах. Воины жевали ее перед битвой. На коке держалась вся империя. Но все изменилось в 1532 году, когда в Эквадоре высадилась группа испанцев под командованием неграмотного ублюдка по имени Франсиско Писарро. Инки, ослабленные эпидемиями и гражданской войной, не смогли оказать сопротивление испанцам с мушкетами и на лошадях. Меньше двух сотен конкистадоров завоевали всю империю. Писарро казнил императора, предварительно отобрав у него все золото, обратил его подданных в рабство и заставил их работать на серебряных копях. Поначалу испанцы хотели привести этих неотесанных дикарей к вере Христовой и объявили коку изобретением дьявола, но потом передумали и назвали ее даром господним, выяснив, что за пару лишних дорожек их пленники готовы добывать больше серебра, чем они могли унести.

Магия коки вполне могла не выйти за пределы Южной Америки, если бы не немецкий ученый Альберт Ниман, который в 1860 году изолировал ее действующее вещество — кокаин. Не случись этого, туалеты в ночных клубах выглядели бы совсем иначе. Зигмунд Фрейд после нескольких дорожек начал бормотать что-то о сексе со своей матерью. Вино с добавлением кокаина, Vin Mariani, стало пользоваться горячей поддержкой Папы Римского после пары ночных заседаний в Ватикане. А один умник из Атланты попробовал создать собственную убойную версию, заменив алкоголь орехами колы. Как, спросите вы, назывался этот новый напиток? Кока-кола.

От кокаина ты чувствуешь себя отлично, тебе просто охуенно, и тебе обязательно надо рассказать всем вокруг, как же тебе охуенно, — при этом у тебя колотится сердце, а зрачки стреляют в разных направлениях, как шарики в пинболе. Но эффект от кокаина быстро пропадает, а сам он стоит целое состояние, так что ты чувствуешь себя обманутым. Впрочем… В Колумбии совсем другое дело.

— Это чистый кокс от местной мафии, 100 %, — насыпая дорожку, сказал Стив, олдскульный хиппи, как будто только что из Вудстока. — Мне он не стоит практически ничего.

Мы сидели в самом захудалом хостеле в убогом портовом городе Санта-Марта. Как выяснилось, найти кокаин в Колумбии несложно, особенно если ты турист-гринго. Надо просто постоять пять минут на улице, и к вам обязательно подойдут местные детки, готовые продать сигареты, чипсы и обычно грамм или два главного национального продукта. Он редко бывает разбодяжен, и, даже если вас обманут, это не страшно: пять долларов за грамм — меньше, чем хэппи-мил. Стиву кокс доставался еще дешевле благодаря связям с местным криминалом.

Я выложил дорожку из того, чем угостил меня Стив, и — о боже! Он был настолько мягким, что даже не чувствовался в горле. Это был настоящий кокс — не тот пестицид, который впаривают нам в Европе. Но даже чистый кокаин — одно из самых опасных веществ, которые можно ввести в свой организм. Кокаин сначала насыщает твой мозг дофамином (соединение, которое отвечает за ощущение счастья), а потом резко снижает его уровень, из-за чего тебе сразу хочется еще. Игры с уровнем дофамина в итоге разрушают естественную подкрепляющую систему мозга: белый порошок становится для твоего сознания синонимом счастья — и у тебя начинает формироваться зависимость. Злоупотребление кокаином приводит к нарушениям сердечной деятельности, случаям мании величия и паранойи, а также к превращению в невыносимого мудака.

Хорошо, что я был достаточно обдолбан, чтобы не думать о последствиях, и терпеливо слушал болтовню Стива про его гениальную идею открыть ресторан в ожидании, когда он предложит мне добавки.

Трава, героин, гашиш и кокаин — все это производится в далеких странах, но если вы знаете нужного человека, то достаточно только позвонить. Наша всемирная наркотическая культура — это прямой результат глобализации торговли, транспорта, культуры и бизнеса. Как еще объяснить тот факт, что эндемичное растение со склон Анд превращается в порошок, который нюхают на хаус-вечеринке в Шордиче? Но все, что взлетает, когда-нибудь падает, и хорошие времена всегда заканчиваются…

8

Шанкайф

Вечеринка не могла длиться вечно. В конце концов, должна была найтись страна, которая решит запретить своим гражданам пудрить нос и раскуривать дьявольскую капусту. Этой страной стал Китай.

Я был очень рад возможности провести день в Шанхае по пути на Филиппины, где собирался писать очередную главу. Сейчас в Шанхае, сверкающем мегаполисе на берегу Янцзы, больше небоскребов, чем в Чикаго. Сердце Шанхая — это район Бунд с телебашней «Восточная жемчужина», возвышающейся над набережной и похожей на гигантскую иглу, на которую насажена летающая тарелка.

Лет восемьдесят назад все это было совсем другим. В 1930-х Шанхай напоминал Чикаго 1920-х — это был бурно развивающийся торговый город на границе Востока и Запада. Я поймал такси и направился в Старый Шанхай — точнее, в то, что осталось от него и его криминального центра, Французской концессии.

На протяжении многих тысячелетий героин и сырье, из которого он производится, — опиум — были одновременно предметом интереса и ненависти человечества.

Сам опиум — это липкая коричневатая смолистая субстанция, которую можно найти в разрезанной коробочке растения Papaver somniferum, мака снотворного. Мак — очень выносливый цветок и может выжить практически где угодно, но лучше всего растет во вскопанной или вспаханной почве в теплом, солнечном климате, не слишком влажном и не слишком сухом. Неизвестно, какое общество первым открыло опиум, но он упоминается в самых древних из дошедших до нас текстов. В «Одиссее» Елена Троянская добавляет опиум в вино на пирушке в честь воинов, погибших из-за любовного треугольника с ее участием. Ветераны тут же забывают свои горести и все оставшееся время бродят по дворцу совершенно угашенные.

В викторианские времена наркомания не превращала человека в отброса общества: можно было вмазываться героином на завтрак, обед и ужин, а потом отправляться на своем пенни-фартинге ^[38] в загородный клуб. Для простого человека героин был дешевле визита доктора; он был лекарством от холеры, дизентерии и диареи, которые тогда могли окончиться летальным исходом. Его даже использовали, чтобы успокоить плачущего ребенка, а поскольку опиум снижает аппетит, он также помогал экономить на детском питании.

В XIX веке химики начали разлагать опиум на компоненты, чтобы добраться до полезного вещества. В 1806 году немецкий ученый Фридрих Сертюрнер выделил из опиума морфин, назвав его так в честь Морфея, греческого бога сна. Во время Гражданской войны в Америке обе стороны использовали морфин в качестве болеутоляющего, и тысячи ветеранов вернулись домой c тяжелым абстинентным синдромом — «солдатской болезнью». Позднее, в 1898 году, еще один немецкий химик Генрих Дрезер, работавший в лаборатории «Байер», синтезировал героин. Героин действовал быстрее и сильнее, чем морфин, и врачи поначалу пытались лечить с его помощью солдатскую болезнь, но к 1910 году с полной ясностью осознали, что это плохая идея.

Героин можно нюхать, курить и колоть. Героин позволяет уходить от реальности: укол, кровь выстреливает в шприц — и ты лежишь в коконе чистого блаженства. Проблема заключается в том, что после нескольких таких окукливаний хочется делать это снова и снова. К моменту формирования зависимости ты уже не получаешь такого волшебного ощущения, как в первый раз, но тебе нужно колоться, просто чтобы чувствовать себя нормально.

С медицинской точки зрения при принятии контролируемых доз диаморфина (то есть клинически чистого героина) единственный долгосрочный побочный эффект — это сама зависимость, что означает, что когда ты перестаешь их принимать, то начинаешь чувствовать себя отвратительно, возможно, даже так, как будто ты сейчас умрешь. Но хотя ты и чувствуешь, что сейчас умрешь, ты выживешь и сможешь рассказать о пережитом. Отказ алкоголика от алкоголя при этом может привести к шоку и действительно способен его убить. Впрочем, даже чтобы просто дойти до этой стадии, нужно употреблять герыч регулярно, — тут можно отметить, что в больницах диаморфин назначают беременным для облегчения боли и они не становятся наркозависимыми. Но чисто теоретически, если не считать проблемы зависимости, колоться можно сколько угодно. Если же постоянно опрокидывать по стаканчику, это в конечном счете непременно тебя убьет.

К сожалению, большинству наркоманов приходится добывать хмурый на черном рынке, что приводит к целой куче проблем: заражение крови, передозы, ВИЧ и гепатит, равно как и порча вен из-за неудачных инъекций. Когда все остальные сосуды становятся непригодными для использования, некоторые даже начинают вкалывать героин в член. Не стоит недооценивать степень привязанности наркозависимого к его лекарству.

Опиум был впервые завезен в Поднебесную империю арабскими купцами по Шелковому пути, древнему торговому маршруту, связывавшему Восток и Запад. На протяжении сотен лет наркотическая зависимость не составляла реальной проблемы, потому что опиум обычно съедали, что ослабляло его действие, но потом европейские моряки научили китайцев курить, и они, подражая крутым парням, стали подмешивать опиум в курительные трубки с табаком. Британская империя, а точнее Ост-Индская торговая компания, увидела в этом выгодные перспективы и начала поставлять в Китай опиум по бросовым ценам со своей базы в Индии. Справедливо или нет, но китайцы пришли к заключению, что их народ превращается в нацию наркоманов.

В 1729 году китайский император, не желая больше мириться с травящими его подданных англичанами, запретил маковое зелье под угрозой повешения, тюремного заключения или высылки. Но, поскольку китайский флот состоял примерно из двух резиновых лодок и надувного дельфина, Ост-Индская торговая компания продолжала заниматься своим бизнесом, защищая военными кораблями торговые суда, с которых груз в открытом море забирали суденышки поменьше. Поэтому в 1839 году император поручил это дело своему главному полицейскому, китайскому Грязному Гарри ^[39] по имени Линь Цзэсюй. Тот окружил британский анклав Кантон и заявил, что посадит в тюрьму любого торговца и коррумпированного чиновника — китайского или иностранного, — который не выдаст ему своего товара. Британский суперинтендант с неохотой приказал выдать Линю все 20 283 ящика опиума, содержимое которых было по приказу Линя вывалено в огромный ров и залито смесью морской воды и извести. Одного из китайских рабочих поймали с несколькими граммами опиума, которые он пытался стащить, — и тут же обезглавили. Сделав свое дело, Линь стал собираться домой.

Этим бы дело и закончилось, но тут какой-то британский моряк убил в пьяной драке местного китайца. Британцы отказались выдать моряка, и Линь снова осадил Кантон. На этот раз известная международная наркобаронесса по имени Александрина Королева Виктория приказала королевскому флоту выбить из китайцев всю дурь и добиться открытия торговых путей (и заодно захватить Гонконг). Так начались Опиумные войны. Ост-Индская торговая компания стала, по сути, первым в мире наркокартелем, а королевский флот — его крышей. К 1860 году британские красные мундиры добрались до Пекина и снесли императорский Летний дворец, заставив китайцев подписать договор, который сделал наконец страну открытой для иностранцев и легализовал торговлю опиумом на очень выгодных для британской короны условиях.

Сейчас Опиумные войны — часть китайской национальной мифологии; они считаются началом «столетия национального унижения», которое Китай провел под игом иностранных держав, аннексировавших или оккупировавших части его территории. Но, как показывает празднование американского геноцида под видом Дня благодарения, национальные мифы не всегда рисуют самую точную картину прошлого. Рискуя показаться апологетом империализма, я попробую ответить на вопрос: а было ли опиумное проклятие настолько ужасным?

Опиум был известен китайцам значительно дольше тысячи лет. Не то чтобы в один злосчастный день явились коварные британцы и сказали: «Эй, парни, не хотите попробовать?» — и китайцы, оставив все дела, бросились набивать трубки. Это не очень хорошо соотносится с нашим современным пониманием возникновения зависимости.

По данным ООН, из приблизительно 255 миллионов людей во всем мире, потребляющих сегодня нелегальные наркотики, только 29 миллионов (чуть больше 10 %) максимум можно считать «проблемными потребителями» — точно так же как бокал вина не делает человека запойным алкоголиком. Кокаин — вещество, безусловно, вредное при приеме внутрь, но две дорожки не превратят вас в Рика Джеймса ^[40]; для того чтобы у вас появились проблемы, нужно нюхать кокаин через день в течение месяца или около того (по этой причине бесплатная раздача дилером доз, чтобы подсадить покупателей, — ужасная бизнес-модель).

Конечно, многое зависит от типа наркотика — в случае крэка или героина пропорция «проблемных потребителей» может достигать одного из пяти. Но девять из десяти наркоманов не доставляют никому головной боли — точно так же, как большинство любителей сухого вина не грабят по ночам ларьки с шаурмой. Это очень важный момент. И эти цифры приводит не какая-то вечно ноющая либеральная НКО, выступающая за лигалайз, — нет, их приводит Управление ООН по наркотикам и преступности, организация, девиз которой в 1998 году звучал так: «Мир, свободный от наркотиков: мы можем этого добиться!» Именно эти 10 % экстремальных случаев создают искаженную картину.

Вполне возможно, что 25 % населения Китая действительно курили опиум (как сегодня значительная часть взрослого населения употребляет алкоголь) и в некоторых редких случаях люди действительно теряли из-за этого все. Но зачем же было преувеличивать? Затем, что китайцы до смерти боялись демонов-иностранцев. Можно называть это гордыней или ксенофобией, но китайцы хотели защитить свою древнюю цивилизацию от чужаков… Воплощением которых был в данном случае опиум. На самом деле это несильно отличалось от того отношения, которое в скором времени испытали на себе китайские иммигранты в Америке.

Итак, хотя миллионы обдолбанных китайцев действительно возлежали на коврах в многочисленных притонах, посасывая разукрашенные трубочки, остается неясным, сколько из них страдали наркотической зависимостью, — большинство, кажется, было вполне способно отложить трубку в сторону в случае необходимости.

Однако история Китая не уникальна: политика Британии в отношении Поднебесной хоть и заслуживает осуждения, не особо отличалась от ее имперских замашек в Африке и Индии. Китай проиграл войну не из-за воображаемых драконов, а из-за британского военного флота (в истории не было армий, проигравших войну из-за того, что все обдолбались, — разве что некоторые отдельные сражения). Идея, что злонамеренные британские наркоторговцы разрушили китайскую цивилизацию, просто нелепа — хотя и очень удобна для правящей партии, как мы увидим позже. Причиной падения Китайской империи стало превосходство иностранных держав, символизируемое опиумом, а не действие самого наркотика.

Прогуливаясь по городу, я увидел все еще сохранившиеся обсаженные деревьями улицы и колониальную архитектуру, характерные черты Французской концессии — части города, которую Китай вынужден был отдать в результате Опиумных войн. По договору концессия официально считалась территорией Франции, на которой с китайцами обходились как с гражданами второго сорта.

Боссом Французской концессии был Ду Юэшэн по прозвищу Большеухий Ду. Деревенский парень из крестьянской семьи, Ду приехал в большой город, чтобы работать на Рябого Хуана Цзиньжуна, коррумпированного полицейского и босса Зеленой банды, одной из триад, то есть китайской мафии. Изначально триады были тайными обществами, поклявшимися свергнуть династию Цин; позже они забыли о своих обетах и занялись торговлей наркотиками.

Рябой Хуан перешел дорогу местному правителю и в 1924-м сел в тюрьму, оставив Большеухого Ду за главного в банде. Шанхай был идеальным местом для разного рода незаконных видов деятельности, будучи разделенным на британскую, американскую и французскую юрисдикции, которые крайне редко сотрудничали друг с другом, если вообще это делали. Ду управлял своими опиумными курильнями и борделями из французского квартала, подкупая местную полицию, чтобы та не совала свой нос куда не следует.

У человека типа Большеухого Ду могло быть много врагов. В 1917 году в России началась Гражданская война между Красной армией и антибольшевистскими силами, и вскоре тысячи белых, русских монархистов, бежали в Шанхай — купола православных церквей до сих пор возвышаются над аккуратной французской застройкой. Ду никогда не расставался со свитой из русских телохранителей — а также с обезьяньими головами (не спрашивайте), пришитыми к его халатам в качестве амулетов.

Как и его телохранители, Ушастик не очень любил коммунистов. Он дружил с китайской националистической партией, Гоминьданом, и ее лидером Чаном Кайши. В апреле 1927 года его подчиненные вырезали тысячи членов коммунистической партии в ходе кампании, которая позднее была названа Белым террором. В награду за услуги Большеухого Ду назначили главой Бюро по борьбе с опиумом.

Но триады не могли править Шанхаем вечно. Во время Второй мировой войны коммунисты и Гоминьдан на короткое время стали союзниками, но к 1946 году опять превратились в смертельных врагов, и началась гражданская война. Чаши весов стали склоняться в пользу коммунистов, и в 1949-м они победили, вытеснив Гоминьдан с его головорезами за пределы страны. Гангстеры бежали в Тайвань, Гонконг и Макао, которые впоследствии стали базами триад. Ду умер своей смертью в Гонконге в 1951 году.

А в материковом Китае Мао приступил к воссозданию китайской национальной идентичности. Это означало избавление от опиума, который был виноват в столетии унижений. Маковые поля сжигались, торговцев арестовывали и расстреливали, от наркоманов, которых отправляли в лагеря, отрекались родственники. С помощью массовых казней и жестокого насилия Пекину удалось «решить» проблему наркотиков в стране с самым большим населением в мире. Заодно режим Мао национализировал табачную промышленность и стал зарабатывать на миллионах китайцев, умирающих от последствий курения.

У каждого супергероя есть «ориджин-стори» — рассказ о том, как он стал супергероем. У суперзлодеев они тоже есть. Ориджин-стори у Китая — это Опиумные войны: миф о подсевшей на опиум стране и ее спасительнице, Коммунистической партии, теперь рассказывают в каждой китайской школе.

Была уже ночь, когда я в последний раз окинул взглядом Бунд; розовая подсветка «Восточной жемчужины» отражалась в воде. Сегодня Китай — совсем другая страна. Мао очистил ее от наркоторговцев и прочих негодяев, но после его смерти либеральные экономические реформы 1970-х снова открыли Китай миру. Встроившись в загнивающий западный капитализм, стремительно растущая китайская экономика сейчас уступает только Соединенным Штатам. Под изображениями серпа и молота продаются сумочки «Гуччи».

Появление лишней мелочи в карманах у большого количества людей привело к быстрому росту в Китае и рынка нелегальных веществ: молодежь стала считать «Цитаты Председателя Мао» несколько переоцененными и начала расслабляться и весело проводить время.

Но память об Опиумных войнах никуда не ушла, и любой человек, превысивший отведенную ему квоту «веселья», до недавних пор быстренько отправлялся в места не столь отдаленные. И не дай бог вам попасться на контрабанде: Китай казнит за нелегальный ввоз наркотиков больше людей, чем все остальные страны мира вместе взятые. Смертные приговоры зачитываются на стадионах перед торжествующими толпами. Как в сраные Средние века.

Вне зависимости от опиума к середине девятнадцатого столетия страна так или иначе разваливалась. Повсюду были бедность, коррупция и голод — не говоря уж о Тайпинском восстании, гораздо более кровавом, чем Опиумные войны, которое возглавил человек, провозгласивший себя младшим братом Иисуса Христа. Из-за всех этих тягот на родине многие китайцы устремились в поисках лучшей жизни в Америку. Однако там большинство из них оказались на положении полурабов, строивших железные дороги на Западе и угнетаемых местными расистами. В девятнадцатом и начале двадцатого столетия страх перед «желтой опасностью» достиг апогея и китайские иммигранты становились жертвами ксенофобских законов и погромов.

Эти коварные китаезы не только отбирали рабочие места у честных трудолюбивых американцев, но и привозили с собой извращенные восточные пороки. Они открывали наркопритоны, чтобы заманивать туда невинных белых девушек, подсаживать их на наркотики и потом заниматься с ними всяческими непотребствами, — желтопузые узкоглазые ублюдки! И вот в 1875 году в Сан-Франциско, городе с самым большим китайским населением на Западном побережье, был принят первый в Америке антинаркотический законодательный акт — указ о запрете опиумных курилен.

9

Сухой сезон

Эллис-Айленд, 1906 год. Старый скрипучий пароход вошел в нью-йоркскую гавань и прошел мимо статуи Свободы. Корабль был битком набит иммигрантами, ищущими новое пристанище; они были отовсюду — греки, итальянцы, немцы, поляки, евреи, ирландцы. Пройдя карантин, они селились в этнических анклавах вроде Гриктауна и Маленькой Италии — грязные трущобы, перенаселенные доходные дома. В этой скученной толпе, где каждый отчаянно боролся за глоток свежего воздуха, находился и один девятилетний мальчик с хулиганскими наклонностями. Чарльз Сальваторе Лучано. Счастливчик.

Чарли, выросший в почти не говорившей по-английски итальянской семье, не придавал большого значения школе; в четырнадцатилетнем возрасте он окончательно променял ее на опасные улицы Бруклина. Малолетний правонарушитель начал криминальную карьеру с рэкета — он отнимал карманные деньги у еврейских детей из соседнего квартала. Однажды тощий Меер Лански оказал сопротивление. Семья Лански, как и большинство еврейских иммигрантов, бежала от погромов в Польше и Украине — тогда территорий Российской империи. Лански послал Чарли куда подальше — и так они стали лучшими друзьями. Этому долгому мужскому союзу, к которому присоединился вспыльчивый приятель Лански по имени Бенджамин Багси Сигел ^[41], было суждено навсегда изменить ход истории мира под кайфом.

Все началось в девятнадцатом столетии. Кэрри Нейшн, жительница Среднего Запада, возненавидела спиртное после того, как ее первый муж пристрастился к бутылке и в конечном счете умер от алкоголизма. Кэрри возглавила группу активисток — распевая христианские гимны и размахивая топорами, они громили салуны в Канзасе и Оклахоме, добиваясь прекращения торговли дьявольским зельем. Нейшн состояла в движении за трезвость — к нему принадлежали как люди, обоснованно беспокоящиеся о вреде пьянства, так и радикальные христиане с Библиями под мышкой.

Если говорить о состоянии измененного сознания, самым популярным способом его достижения остается алкоголь. От него все кажется забавным и веселым — он также увеличивает вероятность проснуться в незнакомом переулке с дорожным конусом на голове и приколотой к тебе бумажкой с надписью «Я лампа». Алкоголь нравится не только людям — например, шимпанзе тоже любят полакомиться перебродившим фруктовым соком.

Человечество обратило внимание на алкоголь, вероятно, около десяти тысяч лет назад, в каменном веке, когда пещерный человек почувствовал себя пьяненьким, съев немного залежавшегося меда. Пиво появилось, когда уже знакомые с земледелием люди придумали, как ферментировать зерно, — египтяне и вавилоняне пили пиво уже в третьем тысячелетии до нашей эры. Вино изобрели немного позже, когда обнаружилось, что то же самое можно делать и с виноградом. Потом оно стало частью еврейских и христианских религиозных церемоний. Христос умел обращать воду в вино, и католики стали пить его во время мессы как символ крови Христовой.

Хотя сейчас — тоже благодаря религии — большая часть Ближнего Востока столь же суха, как и окружающая пустыня, само слово «алкоголь» происходит от арабского «al-kohl». Персидский алхимик Разес первым получил алкоголь путем дистилляции. Шестнадцать градусов — максимальная крепость, которую можно было получить с помощью ферментации дрожжей, однако кипячение алкогольно-водяной смеси с последующей конденсацией испарений давало гораздо более чистый продукт. Этот способ распространился по всему миру. Теперь каждая нация гордится своей разновидностью крепыша: у японцев это саке, у американцев — бурбон, у мексиканцев — текила, а русские пьют водку.

Алкоголь был нужен не только для того, чтобы развязать язык на свидании. Иногда он спасал жизни. В 1854 году, когда в Лондоне разразилась эпидемия холеры, единственным незатронутым районом оказались окрестности местной пивоварни, работники которой привыкли утолять жажду пивом. Технология фильтрации воды была изобретена только в конце девятнадцатого столетия — а до тех пор все должны были быть постоянно под мухой, заменяя воду бухлом.

Но есть у алкоголя и недостатки. Во время «джиновой лихорадки», охватившей Лондон в XVIII веке, цены на джин резко упали и у немытых люмпенов внезапно оказалось много денег на дешевое пойло, которое помогало им смириться с мрачной и бессмысленной жизнью. Город погрузился в пьянство, беззаконие и разврат, пока парламент не принял в 1751 году Закон о джине, запретив нелицензионную продажу.

Алкоголь укоренен в нашей культуре больше, чем любой другой наркотик, — вся наша социальная жизнь вращается вокруг бухла. Получил повышение на работе? Обмой! У твоего сына бар-мицва? Надо выпить! Рождество, Новый год, День Святого Патрика, день рожденья друга? ПЕЙ, ПЕЙ, ПЕЙ!

При этом алкоголь — один из самых опасных наркотиков. К его краткосрочным эффектам относятся адское похмелье, рвота и использование в отношении охранника клуба выражения «пидарас». Алкоголь ломает самоконтроль и выпускает на свободу вашего внутреннего воина, что приводит к пьяным дракам и рукоприкладству в семье, а идея сесть за руль после нескольких стопок «Егермайстера» скорее всего обернется тем, что вы наедете на столб — или на ребенка. Среди долгосрочных эффектов достаточно назвать нарушения в работе мозга, отказ печени, сердечно-сосудистые заболевания и смерть.

Кэрри Нейшн видела в пьянстве тяжелый социальный недуг, который нужно вылечить, и ее движение приобретало все большую популярность, в результате чего некоторые штаты начали принимать собственные антиалкогольные законы. В 1881 году в Канзасе, первом «сухом» штате, закрылись салуны — универсальный символ Дикого Запада и «явного предначертания» ^[42] нации.

Был в этом и «этнический» аспект. Плохо сочетаясь с пуританским кодексом воздержания и трезвости, лежавшим в основе всего американского общества, алкоголь занимал центральное место в культуре и жизни иммигрантов, которые стали в массовом порядке прибывать из Европы: еврейская традиция праздника Пурим прямо-таки требует от правоверных нажираться раз в год. Стоит ли говорить, что многие из местных жителей оказались не очень рады своим новым смуглым соседям и их бурным застольям. Что же касается «негров», то уж их-то неспособность контролировать себя в плане выпивки стала тогда притчей во языцех.

Но настоящим переломным моментом стала Первая мировая война: немцы завоевывали Европу, осушая по пути бесчисленные бочонки с пивом. Оказалось, что иметь те же дурные привычки, что и эти мерзкие пьяные гунны, просто непатриотично, и в 1919 году Конгресс принял Акт Волстеда, в один день превратив любимое времяпрепровождение миллионов американцев в преступление. Салуны были закрыты по всей стране. Точнее, некоторые продолжили работать и попытались провести ребрендинг, торгуя безалкогольным пивом, но это не привело их к успеху, потому что никто не хотел пить эту мочу.

Американская версия мафии выросла из разных мелких группировок, появившихся в грязных гетто Маленькой Италии, и вымогателей, орудовавших по схеме «Черная рука» ^[43]. Мафия, или La Cosa Nostra («общее дело»), — это что-то вроде параллельного государства для гангстеров. Чтобы стать членом мафиозной семьи, нужно было пройти обряд посвящения и присягнуть на верность «омерте» ^[44]. Нужно было также иметь чисто итальянское происхождение — мафия доверяла исключительно paisanos, только что сошедшим с парохода из Италии. Ну а потом ты платил боссу определенную дань, а он за это защищал тебя от любого, кто вздумает с тобой связаться, будь то копы или другие пацаны. А иногда босс мог попросить тебя кого-нибудь грохнуть. Отказываться было не принято.

К 1929 году Счастливчик и Лански превратились в настоящих гангстеров. Их учителем был Арнольд Ротштейн, великий мошенник, купивший решающий матч бейсбольной Мировой серии в 1919 году. Ротштейн был королем еврейской мафии (как ее назвать — «Кошер-ностра»?) и убедил Счастливчика отнестись к преступности как к бизнесу, а не как к бесконечной игре в сыщиков и грабителей. Возможность для такого бизнеса была предоставлена сухим законом.

Как и большинство преступлений, бутлегерство — это «преступление возможности». Обычно преступления совершаются не просто потому, что люди сами по себе плохие; они совершаются потому, что люди видят возможность что-то получить (деньги, власть, приятное чувство, возникающее, когда ты внезапно сбрасываешь с себя одежду на глазах у ничего не подозревающих прохожих) и думают, что им за это ничего не будет или что риск оправдан ожидаемым вознаграждением. Такую возможность рождает спрос: скажем, у тебя есть продукт, нужный (даже необходимый) значительной части взрослого населения, который нельзя приобрести в магазине. Если эти покупатели готовы платить за продукт хорошие деньги — сухой закон обречен.

Но природа черного рынка такова, что для поставок нелегального продукта нужны связи. Еще нужна какая-то защита: вы же не сможете подать в суд или вызвать полицию, если вас кто-нибудь ограбит или наебет. А это означало, что контроль за рынком оказывался в руках тех, кто мог обеспечить и то и другое. Хорошо это понимая, Счастливчик и Лански начали возить ящики с виски через канадскую границу — а Багси обеспечивал вооруженную охрану.

У Счастливчика была одна проблема. Он работал на авторитета из Восточного Гарлема по имени Джо Босс Массерия, который обожал две вещи: спагетти и власть. Массерия был кошмарным боссом — требовал, чтобы Счастливчик отвечал на его звонки 24 часа в сутки и делился с ним прибылью от любой преступной деятельности в Нью-Йорке, включая бутлегерский бизнес Чарли. Однажды в припадке ярости он, шипя и плюясь, пригрозил Счастливчику, что отрежет ему член и заставит его съесть.

Как сделал бы на его месте любой недовольный подчиненный, Счастливчик стал думать о том, как свалить. Возглавлявший конкурирующую группировку Сальваторе Маранцано ненавидел Массерию не меньше, и как-то ночью они с Чарли встретились на причале на Стейтен-Айленде. Но когда Маранцано попросил Счастливчика убрать босса, тон собеседования резко изменился. Счастливчик отказался выполнить просьбу — и немедленно получил по голове. Очнувшись, он обнаружил, что связан и находится в каком-то складском помещении в окружении Маранцано и нескольких человек в масках, которые принялись его пиздить и кромсать ножами. Собрав остаток сил, Чарли умудрился вырваться и дать Маранцано ногой по яйцам. Маранцано выхватил нож и порезал Счастливчику лицо, повредив глаз (который остался таким навсегда), после чего выбросил его из машины на улице избитым в мясо. Когда через несколько дней Лански навестил Чарли в больнице, тот сказал, что ему повезло остаться в живых.

— Ну да, повезло, — сказал Лански. — Не зря же ты Счастливчик Лучано.

Тем временем война между Массерией и Маранцано разгоралась все сильнее. Они отбирали друг у друга товар и оставляли трупы по всему Нью-Йорку. Пришло время для тотальной войны.

Массерия был олдскульным гангстером и отказывался иметь дело с неитальянцами, но Счастливчик, выросший среди евреев, глядел в будущее, в котором воры любых цветов и вероисповеданий разводят лохов все вместе. От Массерии надо было избавляться. Лучано позвал босса в ресторан и заказал лобстера, а когда Чарли вышел отлить, в зал зашли киллеры и изрешетили старика из автоматов. Теперь дни Маранцано тоже были сочтены. Чарли не забыл ту ночь на Стейтен-Айленде. 10 сентября 1931 года Маранцано сначала проткнули, потом выпустили в него четыре пули и перерезали горло — прямо у него в офисе в здании над вокзалом Гранд-Сентрал.

Чтобы закрепить свою власть над криминальным миром Нью-Йорка, Лучано вместе со своими друзьями детства, Лански и Сигелом, создал «Корпорацию убийц» (Murder, Inc.) — армию головорезов в широкополых шляпах, которая истребляла крыс-стукачей, как служба дезинсекции. «Жиды и макаронники больше не воюют», — заявил Сигел на одной из встреч криминального руководства.

Но Большим Яблоком Счастливчик ограничиваться не собирался. Он пригласил боссов со всей страны на встречу в отеле «Блэкстоун» в Чикаго, где изложил свой план, определивший будущее американской организованной преступности на ближайшие полвека. Чтобы избежать еще одной дорогостоящей войны, каждая семья получила по городу (кроме Нью-Йорка, который был поделен между пятью семьями), а любые проблемы должна была решать Комиссия — совет директоров «Корпорации преступности» под председательством Лучано.

Обмыв эту идею, делегаты занялись лучшим вином и красивейшими девушками, которые мог предложить Город ветров — а точнее, представитель принимающей стороны, человек, чье имя стало олицетворением мафии времен сухого закона: мистер Аль Капоне.

Как и Лучано, Капоне до двадцатилетнего возраста носился по улицам с бруклинской бандой, после чего перебрался в Чикаго, где работал на босса Джонни Торрио и его дядю, Большого Джима Колозимо. Колозимо вскоре удачно отправился на корм червям, что позволило Капоне и Торрио получить контроль над бизнесом и перепрофилировать его, занявшись бутлегерством.

Несмотря на законодательный запрет, люди продолжали бухать в подпольных барах, известных под названием «спикизи». Им приходилось серьезно конспирироваться, так что для того, чтобы попасть внутрь, нужно было назвать пароль через дырку в двери. К 1927 году в одном только Манхэттене было около пяти тысяч спикизи — от роскошных заведений до грязных притонов, оборудованных на частных квартирах. Ищущие приключений белые часто ехали на север, в Гарлем, что привело к, пожалуй, неожиданным последствиям — взлету популярности джаза. Заведения пореспектабельнее устраивали шоу с участием величайших звезд джаза всех времен и народов. Дюк Эллингтон регулярно выступал в сверхвостребованном гарлемском «Коттон-клабе», принадлежавшем ирландскому гангстеру Оуни Мэддену. Именно в спикизи белая Америка впервые познакомилась с джазом, который стал мейнстримом сильно позже.

Пути гангстеров и музыкантов нередко пересекались. Пианиста Фэтса Уоллера как-то схватили на улице и запихнули в машину четверо пацанов: они хотели заставить его играть на вечеринке. Как выяснилось, тусовка была в честь дня рождения не кого-нибудь, а Аль Капоне, большого фаната Уоллера. Через три дня Уоллер очнулся на заднем сиденье лимузина; его карманы были набиты тысячами долларов чаевых. Но обычно барами рулили белые бандиты, которые не разрешали чернокожим музыкантам общаться с белой публикой.

Владельцы заведений покупали бухло у Аль Капоне (иначе у них могли возникнуть проблемы). Главным конкурентом Капоне был Дин О’Бэнион, ирландец, владевший не только бандой северной стороны, но и цветочной лавкой. О’Бэнион обожал составлять букеты не меньше, чем убивать, — и в 1924 году был застрелен, когда обрезал маргаритки в своей лавке. Гангстерский мир повис на волоске.

14 февраля 1929 года семеро членов банды северной стороны получили самую неприятную валентинку в истории, когда четверо переодетых полицейскими убийц выстроили их у стены склада и изрешетили из автоматов. К ответственности за это нападение так никого и не привлекли, что неудивительно: половина Чикаго была у Капоне в кармане. Чтобы окончательно развеять сомнения относительно того, кто на самом деле управляет городом, Капоне однажды до полусмерти избил мэра прямо у здания мэрии; полицейские выступили в роли наблюдателей.

Но после бойни в День Святого Валентина у Капоне начались настоящие неприятности. Он получил титул врага народа номер один, и на него объявила охоту команда федеральных агентов-отморозков, известная как «Неприкасаемые». В конечном счете Капоне сел… за неуплату налогов. В 1931 году, сразу после встречи в отеле «Блэкстоун», суд приговорил его к одиннадцати годам в тюрьме Алькатрас за нежелание делиться прибылями с государством.

Но по-настоящему почувствовали на себе последствия сухого закона вовсе не криминальные авторитеты вроде Аль Капоне. Белые богатеи, потягивающие коньяк на террасах особняков, не особенно интересовали борцов с преступностью, а вот чернокожие, иммигранты и белая беднота стали удобной набивкой для каталажек в ту пору, когда Америка делала первые шаги на пути к тому, чтобы стать нацией тюрем. Открытый сезон охоты на представителей меньшинств вызвал интерес и у еще одной силы — ку-клукс-клана.

Миллионы мужчин, женщин и детей были вывезены из Африки в кандалах, чтобы пахать на плантациях американского Юга. Рабство было принято оправдывать тем, что чернокожие — ленивые дикари, которых должен дисциплинировать белый хозяин. Даже проиграв Гражданскую войну из-за того, что не все разделяли их энтузиазм относительно рабства, ребята с Юга использовали любые уловки, чтобы чернокожие продолжали оставаться на цепи. Белые мужики были уверены, что освобожденные рабы непременно придут к ним домой, чтобы заняться любовью в стиле «Мандинго» ^[45] с их женами и дочерями.

Несколько таких закомплексованных импотентов стали носить белые рясы и создали ку-клукс-клан, сборище придурочных белых отморозков в колпаках, миссия которого состояла в защите христианского фундаментализма и утверждении превосходства белой расы. Жертвами развязанного ку-клукс-кланом террора мог стать любой не относящийся к WASP (белым протестантам англо-саксонского происхождения), но главной мишенью были чернокожие, и любой цветной парень, не так посмотревший на белую женщину, рисковал быть вздернутым на дереве. Ку-клукс-клану удавалось уходить от ответственности за свои преступления, потому что его членами были все мэры, судьи и шерифы.

Куклуксклановцам никогда не нравились все эти макаронники с зализанными волосами и ирландцы, искушающие нормального белого человека дьявольским зельем, — а еще меньше им нравились их девки, отплясывавшие по ночам под этот «ниггерский джаз». В округе Уильямсон на юге штата Иллинойс куклуксклановцы с благословения начальника бюро по сухому закону Роя Хейнса начали терроризировать итальянских иммигрантов, громя их жилье, а позже переключились на французскую общину. Активисты сжигали дома и водили предполагаемых нарушителей по городским площадям. В общей сложности из этих мест были вынуждены бежать около трех тысяч иммигрантов и членов их семей.

В конце концов куклуксклановцев накормили их собственным лекарством гангстеры с автоматами, которые, выгнав их из города, занялись разборками друг с другом, причем одна из сторон произвела первую в истории США воздушную бомбардировку, сбросив три ящика с динамитом на укрепленный штаб другой стороны (погибла одна собака).

Но больше всего от учащавшихся случаев гангстерского насилия страдали большие города. В 1931 году ирландец Винсент Больной Пес Колл средь бела дня обстрелял из машины соперничающую итальянскую группировку в Гарлеме, убив в процессе одного ребенка и ранив еще четверых людей.

Спасаясь то от гангстеров, то от копов, ты еще должен был с опаской относиться к тому, что тебе наливают в стакан. Несуррогатный алкоголь ценился очень высоко: капитан Уильям Маккой, к примеру, отказывался работать на гангстеров вроде Лучано и возил ром с Багамских островов на собственной яхте — аутентичный продукт. Алкоголь не был запрещен полностью — если у тебя завалялась пара бутылок в погребе, отобрать их было нельзя; кроме того, алкоголь мог использоваться в «разрешенных» (читай скучных) целях — например, в составе дезинфицирующих средств или промышленных растворителей.

А главное, если в тюрьме я и научился чему-то полезному, то этому: когда очень надо выпить, ты всегда можешь приготовить что-то сам. Тебе понадобятся хлеб, сахар и какой-нибудь фрукт — в нашей богадельне это обычно было яблоко или апельсин; все это нужно смешать в большой бутыли с водой и на пару недель оставить бродить. Получается пахнущий блевотиной говносидр — но им можно нажраться! В зависимости от того, что у тебя есть, можно делать разные напитки, и, если бы у нас был виноград, мы, возможно, могли бы делать вино (наверное, поэтому винограда нам никогда не давали). Отдельные умельцы даже пытались гнать самогон — обычно с печальными результатами.

Стоит ли говорить, что и промышленный растворитель, и самогон, произведенный в чьей-то ванной, — не самые полезные для здоровья продукты, а отсутствие контроля качества приводило к тысячам отравлений. Иногда государственные производители намеренно добавляли яды в промышленный спирт, чтобы его не пили. Но людям было насрать, они все равно заливали им зенки — и умирали (считается, что всего за время действия сухого закона таким образом погибло около десяти тысяч человек).

В начале 1930-х разразилась Великая депрессия и у федерального правительства родилась отличная идея: давайте всех напоим. 6 апреля 1933 года президент Рузвельт, понимая, что эту битву он в любом случае проиграл, отменил сухой закон. В тот же вечер к Белому дому подъехал целый грузовик с бухлом. Мафия потеряла самый выгодный источник дохода, но некоторые предприимчивые авторитеты уже понимали, что идет ему на смену — наркотики.

Началось с кокаина. Получив свободу, многие афроамериканцы тем не менее остались работать на южных плантациях, и некоторые из них употребляли кокаин: он был дешевле бухла и помогал пережить бесконечные рабочие дни в поле. Уже в начале столетия в The New York Times стали появляться статьи с очаровательными заголовками типа «Негры-кокаинщики: новая угроза на Юге», в которых сообщалось, что в результате эпидемии потребления белого порошка негры на Юге приобретают сверхъестественные силы и в приступах бешенства нападают на полицейских, прохожих и членов собственных семей. Обезумевших дикарей невозможно остановить — кокаин делает их неуязвимыми даже для пуль!

Подобные истории наводили ужас на белый средний класс, и принятый в 1914 году закон Харрисона запретил продажу кокаина и опиатов (помните этих коварных китайцев?) без лицензии, что звучит не так уж плохо, пока ты не узнаёшь, что лицензии не было практически ни у кого. В 1931 году около двадцати тысяч врачей привлекли к ответственности за назначение героина пациентам, которые могли, по мнению властей, стать жертвой передоза или совершить кражу. Но существовала ли такая опасность на самом деле? Вообще-то нет. Из 2100 чернокожих заключенных в штате Джорджия в 1903 году, например, только двое (да, двое) страдали кокаиновой зависимостью. Но кому какое дело до фактов, когда есть возможность получить дешевую рабочую силу?

Поначалу наркотики не были большим бизнесом. Вооруженные топорами члены китайских тайных обществ (извините, «респектабельных торговых ассоциаций»), известных как «тонги», контролировали торговлю опиумом и прочий криминал в Чайна-тауне, но в основном держались в стороне от белого человека. Вскоре все изменилось. Наставник Счастливчика Арнольд Ротштейн незадолго до смерти в 1928 году (его подстрелили в лобби отеля «Парк-Сентрал») уже понимал, откуда дует ветер. Он начал ввозить героин из Европы, организовав дистрибуцию силами своих людей. На момент убийства Ротштейна его группировка монополизировала наркоторговлю на всем Восточном побережье.

Получив в свои руки Комиссию, Счастливчик стал самым могущественным авторитетом страны. Но, как и в случае с его другом Аль Капоне, конец был близок. Прокурор Томас Дьюи объявил войну организованной преступности в Нью-Йорке. Ее первой жертвой стал некий Голландец Шульц, который попытался замочить Дьюи. Лучано смекнул, что устранение прокурора было бы слишком дерзким шагом, и вскоре Голландец отправился на корм рыбам. Дьюи отблагодарил Лучано обвинением в организации сети фешенебельных борделей, и Счастливчика приговорили к тридцати годам лишения свободы.

Но не волнуйтесь, скоро мы с ним снова увидимся.

Бизнес-стратегию пришлось менять не только мафиози. Когда сухой закон в 1933 году был отменен, агент Гарри Анслингер, занимавшийся ловлей мексиканских пивных баронов, канадских контрабандистов и поставщиков рома из Вест-Индии, обнаружил, что остался не у дел. Вместо того чтобы ждать почетного выхода на пенсию, Гарри, которого назначили главой нового Федерального бюро по наркотикам (ФБН), решил продемонстрировать всю важность своей новой должности…

10

На дворе трава

Когда меня привезли на ферму глубоко в горах Эр-Риф на севере Марокко, солнце уже клонилось к горизонту. Пальмы и глинобитные домики, прижавшиеся к горному склону под лучами закатного солнца, выглядели как-то особенно беззащитно. Хозяин собирался показать нам, как делают гашиш — липкую смолистую субстанцию коричневого цвета, производимую из каннабиса (или марихуаны).

Гашиш в Марокко производят — главным образом здесь, в горах Эр-Риф — начиная со Средних веков. Здесь это такая же важная часть жизни, как виноградники во Франции; спрятаться от соблазнительного запаха горящего гашиша можно только в мечети. Марокканским царям всегда было непросто добиваться покорности от воинственных и свободолюбивых племен берберов, поэтому они старались не бесить их без особой необходимости и не лишать источника пропитания — это могло привести к широкомасштабному восстанию. Когда в 1960-х наступила эпоха хиппи и рванул европейский рынок гашиша, Марокко заполонила армия парней на гидроциклах, жаждущих доставить пару килограммов лучшего продукта из Эр-Рифа к испанским берегам.

В доме было всего две комнаты: гостиная (она же кухня и спальня) и склад, в котором не было ничего кроме огромной кучи мешков с комковатым коричневым гашем. Мы расположились в гостиной, освещенной единственной лампочкой на потолке; в маленьком телевизоре что-то говорила дикторша и бежала строка новостей на арабском внизу экрана. Водопровода в доме не было, и вообще для семьи, занимающейся производством наркотика в таких количествах — на тысячи и тысячи фунтов, — обстановка была крайне скромной.

Десятилетний сын хозяина вышел, вернулся с двумя пучками высушенной травы и порубил их в мелкую крошку, которую высыпал на ткань, натянутую поверх большого таза — все вместе это было похоже на барабан. Пацан накрыл барабан мешком, закрепил его как тюрбан и принялся отбивать палочками ритм. Этот импровизированный концерт был призван не просто поднять наше расположение духа. Удары палочек просеивают пыльцу сквозь ткань, натянутую на барабане; упавшую на дно пыльцу собирают и спрессовывают в брикеты. Из этой пыльцы и получается гашиш, и на килограмм пыльцы уходят сотни килограммов травы. Знайте: когда в горах Марокко вы слышите разносящиеся эхом ритмы — это берберы готовят гашиш.

Разный ритм — разные виды гашиша. Самый крепкий сорт называется «Зеро-Зеро», он цвета темного золота и дает лучший, самый чистый приход в мире. Я вообще предпочитаю гашиш, а не траву. От травы я просто валяюсь весь день на диване, а с гашишем можно даже работать. Качество гашиша проверяется по тому, как быстро он загорается и начинает пениться. Я отломал кусок нашего продукта и поднес к нему зажигалку. Гаш тут же охватил огонь.

Люди употребляют каннабис с незапамятных времен. Вот уже четыре тысячи лет индуисты по праздникам пьют бханг — нечто вроде конопляного милкшейка — по завету господа Шивы. Эту традицию переняли даже сикхи, в целом противники какого-либо опьянения, когда великий гуру Гобинд Сингх протянул чашу с бхангом одному из своих воинов, и напиток произвел на воина такое действие, что он в одиночку завалил напавшего на них слона. Члены некоторых сикхских сект по сей день распивают бханг вместе со своими соседями-индуистами.

Из Индии каннабис в виде гашиша попал на Ближний Восток — он фигурирует, в частности, в «Книге тысячи и одной ночи». В «Рассказе о любителе гашиша» наевшийся гаша бедняк засыпает в общественной бане и забавляется во сне с пышногрудыми красавицами, пока его не вышвыривают вон, посмеявшись над его восставшим мужским достоинством. Дело не ограничилось похабными анекдотами. Английское слово «assassin», как и испанское и итальянское «assassino» («убийца»), происходит от «хашишин» — названия секты в средневековой Персии, которая сделала убийство своим искусством. Под предводительством Хасана ибн Саббаха, старца горы, ассасины могли месяцами выслеживать жертву и, когда наступал благоприятный момент, валили ублюдка без всякой оглядки на возможные последствия.

Турки-сельджуки объявили их неверными — и в отместку были прирезаны в собственных дворцах по приказу Хасана. Переодевшись монахами, двое ассасинов подобрались к королю Иерусалимскому и пронзили его кинжалами. А непобедимый Саладин, проснувшись как-то ночью, обнаружил кинжал у себя на подушке — это было предупреждение.

Хасан смог добиться такой невероятной преданности, давая своим людям возможность увидеть рай, полный прекрасных обнаженных женщин и бесконечных запасов гашиша, — по крайней мере, так говорится в легендах. Иногда он шел в сад и приказывал закопать себя по шею в землю, чтобы ассасинам казалось, что они говорят с его отделенной от тела головой… Пожалуй, такая идея может сработать только с сильно накуренной аудиторией.

Сегодня крепость ассасинов высоко в горах Аламута, разрушенная монголами, лежит в руинах. Но гашиш в арабском мире распространялся все дальше на запад, достигнув Африки и Марокко. В Европе cкифы, кочевой народ, перемещавшийся по степям нынешней Украины, использовали для курения травы кальяны из чистого золота, а несколько тысячелетий спустя следы ТГК (тетрагидроканнабинола — вещества, создающего одурманивающий эффект) были обнаружены на трубке, принадлежавшей Уильяму Шекспиру. Но каннабис оставался экзотикой для западной цивилизации до девятнадцатого столетия, когда армии Наполеона, проходя по Северной Африке, обратили внимание на местное развлечение и впоследствии научили раскуривать косяк модных парижан, включая некоего Александра Дюма, автора «Трех мушкетеров». Дюма и его друзья-знаменитости собирались в «Клубе любителей гашиша» в хипстерском районе Парижа, где можно было совместно пыхнуть.

Отвлечемся от воздействия каннабиса на человеческую психику. Полученное из конопли волокно, пенька, — одно из самых прочных в мире и поэтому использовалось для изготовления корабельных канатов всеми нациями мореплавателей — греками, римлянами, викингами, венецианцами, испанцами, британцами, французами, голландцами и португальцами, — а также для производства бумаги, одежды и самых разных изделий. Пенька так высоко ценилась, что в Америке первые законы, регулирующие культивацию конопли, предписывали фермерам выращивать ее побольше.

Между тем после исследований, проведенных ирландским ученым Уильямом О’Шонесси в 1840-х годах, врачи начали назначать марихуану как лекарство от самых разных болезней. Во время несения службы в Индии О’Шонесси обнаружил, что трава облегчает боли при ревматизме и бешенстве, и привез образцы в Англию, где ее стали использовать для всего: от родовых схваток до головных болей и менструаций. Марихуану выписывали даже королеве Виктории.

Часто говорят, что в марихуане нет ничего плохого, потому что это натуральный, «естественный» продукт матери-земли. Хотя вообще-то быть съеденным медведем — тоже естественно, но почему-то этого принято избегать. В основном каннабис дает хороший эффект — радостное, мягкое опьянение, которое превращает тебя в Сократа-любителя и позволяет тебе досматривать до конца фильмы с рэперами в главных ролях. Но все же дурь есть дурь: регулярное употребление влечет свои последствия — и я говорю не только о толстых ленивых укурках, забывающих забрать детей из школы. У некоторых людей высокое содержание ТГК может приводить к приступам паранойи ^[46] и даже психотическим эпизодам: со мной сидел парень, получивший девять лет за то, что в течение часа резал ножом и пытал своего лучшего друга в приступе психоза, спровоцированного гидропоникой.

Но доказательства связи между употреблением травы и шизофренией сомнительны: сложно сказать, провоцирует ли она шизофрению, усугубляет существующие симптомы или просто люди с симптомами шизофрении также склонны к употреблению марихуаны, поскольку она их успокаивает. По моему совершенно не медицинскому мнению, тут лучше перестраховаться и принять к сведению, что, если у тебя уже есть предрасположенность к определенным проблемам, выкуривание по бонгу в день вряд ли превратит тебя в идеал психического здоровья.

Паника по поводу марихуаны, начавшаяся в 1930-х годах, вскоре превратилась в истерику. Мол, от марихуаны срывает башню и вот ты уже размахиваешь топором над головой. Серьезно. В 1933 году житель Флориды Виктор Ликата зарубил топором всю свою семью. Обследовавшие Ликату тюремные психиатры обнаружили, что крыша у него протекала неоднократно, и даже не рассматривали употребление им марихуаны как фактор, но расползшиеся слухи послужили источником вдохновения для фильма «Косяковое безумие» («Reefer Madness»), в котором группа укурков сходит с ума и начинает убивать направо и налево. Вопреки рекомендациям врачей и ученых, бывший агент по реализации сухого закона Гарри Анслингер начинает одну из самых широкомасштабных пропагандистских кампаний в истории Америки, чтобы убедить общественность, что курение марихуаны превращает людей в слетевших с катушек убийц.

Как и в случае с сухим законом, тут был свой этнический аспект. Марихуана давно ассоциировалась с горячими мексиканскими парнями, которые от ее употребления становятся loco ^[47]. «Когда какой-нибудь пеон со свекольного поля принимает минимальное количество этого зелья, — сказал один из законодателей, — он думает, что его только что избрали президентом Мексики, и начинает устранять всех своих политических противников».

Но паника не ограничивалась испаноязычными варварами. Из-за выступлений в сомнительных заведениях вроде спикизи, а также вообще из-за цвета кожи джазовые музыканты были излюбленной мишенью правоохранительных органов. Сам Анслингер, в частности, не был фанатом джаза, и когда до него дошла информация о том, что исполнители этой дьявольской музыки любят покурить некоторые легкие одурманивающие вещества (как пел Кэб Кэллоуэй: «Эй, что случилось с этим чуваком? Наверное, накурился ганджубаса!»), Гарри, который был расистом даже по меркам 1930-х («От травы черномазые начинают считать себя не хуже белых», — сказал он однажды), взялся за этой дело со всей присущей ему энергией и успешно пролоббировал запрет каннабиса в 1937 году, когда был принят закон «О налоге на марихуану».

Так началась война против наркотиков. Не потому, что они вредны для здоровья. Не забывайте, что это произошло в совсем другое время: до 1950-х мы даже не знали, что курить вредно, и врачи не имели ничего против рекламы сигарет. На газетных рекламных объявлениях в 1930-х и 1940-х годах врачи с удовольствием дымили под заявлениями типа «Сигареты „Кэмел“ курят больше докторов, чем любые другие». Настоящей причиной запрета наркотиков был обыкновенный расизм.

Безумные утверждения о страшных последствиях употребления наркотиков оспаривал мэр Нью-Йорка Фьорелло Ла Гуардия, организовав научное исследование последствий употребления марихуаны. Исследователи пришли к выводу, что большинство аргументов Гарри были, разумеется, фейком. В отчете Ла Гуардии, опубликованном в 1944 году, говорилось, что:

•В Большом Яблоке курят много травы, но в основном это происходит в Гарлеме.

•Большинство потребителей марихуаны — это взрослые чернокожие и латиноамериканцы, а не белые школьники.

•Курение марихуаны не вызывает зависимости в медицинском смысле этого слова.

•Бизнес по торговле травой не монополизирован какой-либо одной группой.

•Курение марихуаны не приводит к переходу на тяжелые наркотики, и не существует никакой схемы для подсаживания травокуров на героин.

•К основным эффектам от употребления марихуаны относятся чувство голода, паранойя, эйфория, приступы смеха, чувство сухости во рту, краткосрочные провалы в памяти и некоторые легкие психоделические ощущения. Оно совершенно точно не вызывает желания изрубить топором всю свою семью.

•Якобы катастрофические последствия употребления марихуаны в Большом Яблоке являются грубым искажением фактов.

Иначе говоря, отчет Ла Гуардии подтвердил, что большая часть пропагандистской кампании Федерального бюро по наркотикам представляла собой полную херню. Но это никого не смущало, а Анслингер назвал отчет «ненаучным», хотя сам не проводил никаких исследований по этому вопросу. Соединенные Штаты только что вступили в войну против вражеского растения.

2 октября 1937 года 58-летний Сэмюэл Р. Колдуэлл из штата Колорадо стал первым человеком, осужденным за продажу марихуаны. Анслингер лично присутствовал на судебных заседаниях. Колдуэлл был приговорен к четырем годам каторжных работ и штрафу в размере тысячи долларов — и умер через год после освобождения.

Но если вы не хотите лениво скоротать вечерок с косяком, а предпочли бы биться головой о стены местной психушки, бессвязно выкрикивая что-то о муравьях, заползших вам под кожу, то вам стоит, наверное, остановить свой выбор на наркотике, известном как мет.

11

Химическая война

Сандзя-мацури — традиционный синтоистский фестиваль, который проводится в середине мая в Токио, в храме Сэнсо-дзи в районе Асакуса. Это один из самых крупных таких фестивалей в Японии: миллионы людей выходят на улицы, чтобы воздать почести трем основателям самого древнего токийского храма. Участвует в праздновании и японский криминалитет.

Когда я подошел к храму в невыносимо жаркий субботний день, толпа увеличивалась с каждой минутой: старые, молодые — все были одеты в кимоно; хихикающие школьницы потягивали смузи из стаканчиков в форме лампочек, а немногочисленные туристы-гайдзины выглядели смущенными и слегка испуганными — возможно, из-за вида мужчин в фундоси, трусах типа стрингов, оставляющих незакрытой большую часть задницы. Я протиснулся вперед, чтобы лучше видеть происходящее.

Группа мужчин в фундоси — и нескольких женщин — несла на плечах что-то вроде миниатюрного макета храма, время от времени останавливаясь, чтобы похлопать в ладоши и прокричать что-то непонятное. Это были микоси — переносные святыни, в которых обитают божества или духи предков.

Процессии одна за другой выходили с территории храма на улицы и по заранее определенному маршруту двигались к конечной точке. Там несущих микоси ожидали закуски и холодное пиво в награду за тяжелые труды по умилостивлению богов.

К пяти часам звуки свистков и колокольчиков почти смолкли. Пора было возвращаться домой. Я повернул за угол, чтобы уйти из храмового квартала, — и в этот момент увидел их. В полном сборе.

Под надежной охраной огромного телохранителя, похожего на сумоиста, группа мужчин среднего возраста (у одного была повязка на глазу) сидела за столами, расставленными в переулке, к которым их подручные то и дело подносили ведерки со льдом и бутылки с алкоголем из только что подъехавшего белого микроавтобуса. Тут же носились дети с игрушечными пистолетами, как будто подражая папашам; постепенно появлялись новые участники, включая женщин — тоже покрытых татуировками. Я подошел к одному из мужчин, по виду боссу, и попросил разрешения его сфотографировать. Он улыбнулся, встал и быстро сдернул рубашку.

Охуеть. Нет, я, конечно, видел что-то подобное в кино — но не в жизни. Татуировки — сражающиеся в облаках драконы и чудовища — покрывали его тело, как одежда. Потом он повернулся, и я увидел изображение самурая на всю спину. Это была прямо сцена из «Крестного отца» — если бы крестный отец ел лапшу вместо спагетти и содержал тату-салон вместо того, чтобы пугать детишек апельсиновыми корками.

— То есть вы из якудза? — спросил я, решив на всякий случай уточнить, не набрел ли я случайно на встречу косплееров «Убить Билла».

— Да, — с ухмылкой ответил он. — Мы из якудза.

Они принадлежали к Сумиёси-кай — второму по численности преступному клану в Японии. Но для людей, чей фирменный стиль заключался в отрезании друг другу пальцев, они казались довольно дружелюбными. Члены якудза могут позволить себе такую открытость, потому что им нечего скрывать. Дело в том, что в стране восходящего солнца быть гангстером не запрещено. Их терпят как необходимое зло, чтобы сдерживать остальных преступников — ну и в качестве архаичного наследия феодального прошлого Японии. Если вам нужно их найти, достаточно поискать их офис на гугл-мэпс.

Слово «якудза» происходит от числа «я-ку-сан» (8–9–3), самой неудачной комбинации в одной карточной игре. Это означает, что члены якудза рождаются лузерами, — и действительно, многие из них — потомки мигрантов из Китая или Кореи и выходцы из низших слоев японского общества, касты буракуминов.

Для так называемых лузеров члены якудза выглядят довольно устрашающе — но не очень похожи на среднестатистического западного бандоса с партаком «Thug Life» на лбу. Тела членов якудза украшают традиционные тату, ирезуми, с изображениями мифологических созданий, драконов и демонов. У некоторых не хватает пальцев — это форма принесения извинений, поскольку в японском криминальном мире, если ты по ошибке ломанул чей-то игральный автомат, считается недостаточным просто упасть на колени и повыть, как нашкодивший ребенок перед Санта-Клаусом.

Якудза выросла из бродячих банд жуликов, шулеров и грабителей феодальной эпохи, но по-настоящему расцвела во время американской оккупации Японии, когда, объединив усилия с ультраправыми группировками и ЦРУ, оказалась полезной для борьбы с комми. Позднее, во время «финансового пузыря» 1980-х, якудза начала постепенно проникать в мир больших корпораций при помощи сомнительных кредитов и сделок с недвижимостью: она предлагала свои услуги по устрашению съемщиков в интересах нечистоплотных арендодателей.

По мере роста прибылей росли и ставки, что привело к серии кровавых войн, включая раскол в самом большом криминальном синдикате страны, Ямагучи-гуми, из-за которого погибли 25 гангстеров. В 1985 году босс синдиката Масахиса Танека и двое его высокопоставленных помощников ждали лифта, выйдя из квартиры его девушки в Осаке; в этот момент появились нанятые отколовшейся группировкой киллеры и изрешетили их пулями. Вскоре на Гавайях был арестован брат Танеки — при попытке обменять партию героина и мета стоимостью 56 миллионов долларов на сотню пистолетов, пять пулеметов и три РПГ. Впрочем, его вскоре отпустили: брат Танеки уверял, что он простой японский бизнесмен и приехал на Гавайи, чтобы забукировать Майкла Джексона. Война закончилась только в 1989 году, когда в море недалеко от тихоокеанского острова Сайпан обнаружили тело босса отколовшейся группировки — со сломанными ребрами, отрезанными ушами, языком и средним пальцем и пулей в голове.

Якудза занималась наркотиками, оружием, рэкетом и выдачей кредитов под огромные проценты. В 1980-х годах также пользовался популярностью особый (и очень японский) вид корпоративного шантажа под названием сокайя, когда якудза покупала достаточное количество акций компании, чтобы получить допуск на ежегодное собрание акционеров. Там эти люди начинали вести себя как полные мудаки, орать, не давая никому вставить слово, и выдвигать обвинения против менеджмента, пока им не соглашались заплатить. Некоторые кричали «Банзай!» и «Да здравствует император!» — сложно представить себе более нелепый способ вымогательства.

А еще есть сутенерство. Рядом с районом, где я остановился в Осаке, Нисинари, был квартал красных фонарей в амстердамском стиле: кавайные японочки в костюмах пикачу сидели у дверей под присмотром мамы-сан и зазывали клиентов. Поскольку квартал не относится к местам, официально зарегистрированным как район оказания сексуальных услуг (проституция в Японии де-факто легализована), на карте он значится как «ресторанная ассоциация Тобита Синчи». Это означает, что ты не платишь за секс, — вместо этого мама-сан приносит тебе тарелку ОЧЕНЬ дорогой лапши и стакан не менее дорогого саке. А неподалеку всегда присутствуют несколько джентльменов в броских костюмах — если внезапно решишь, что не голоден, они быстро займутся улучшением твоего аппетита.

Ну и о наркотиках. За несколько десятилетий до того, как «Аль-Каида» ^[48] позаимствовала у них идею для одиннадцатого сентября, японские пилоты-камикадзе врезáлись в боевые корабли США в Тихом океане, унося с собой тысячи американских моряков. Конечно, они приносили себя в жертву из соображений преданности императору, но на тот случай, если ее окажется недостаточно, у них было кое-что для облегчения последнего вылета — метамфетамин, «кристаллический мет» или «лед», изобретенный японским химиком Акирой Огатой в 1919 году. Сегодня этих торчебосов-самоубийц почитают в токийской святыне Ясукуни как синтоистских богов ^[49].

И союзники, и нацисты тоже не обходились без стимуляторов: берлинские фабрики произвели 35 миллионов «энергетических таблеток» для одного только вторжения во Францию в 1940 году. Гитлер, некурящий трезвенник и вегетарианец, считал употребление наркотиков одним из проявлений еврейского вырождения и отправлял наркоманов в концлагеря. Но, как ни странно, он был человеком, которого несложно представить шатающимся в три часа ночи по аналогу Бергхайна ^[50] 1930-х и корчащим рожи (с его усами это должно было выглядеть особенно эффектно) из-за ежедневного потребления спидов и морфина по назначению его личного врача, Теодора Морелла. Однажды, закинувшись метом, фюрер позвонил Муссолини и разразился монологом, который продолжался три часа без остановки.

Да, от мета люди всегда часами несут всякую хуйню. Это мощный стимулятор, на котором человек может не спать несколько дней, заниматься фантастическим тантрическим сексом и убираться в доме с одержимостью серийного убийцы. Но когда эффект заканчивается, наступает чудовищный отходняк, поэтому человеку постоянно надо еще и еще. Глазом не успеешь моргнуть — и у тебя вываливаются зубы, ты не спал неделю, а из зеркала на тебя смотрит император Палпатин.

Но Японии не удалось доскакать на ледяной лошадке до победы, и в 1945 году страна лежала в руинах. Огромные запасы мета для камикадзе оказались на черном рынке, попав в основном в руки якудза. Как и кокаин, мет способствует агрессии и паранойе, и государству стало быстро понятно, что употребление мета населением, травмированным ковровыми бомбардировками и империалистической военной пропагандой, — не самая лучшая идея. Метамфетамин запретили в 1951 году, но из-за странных особенностей японской культуры эта страна остается единственным местом в мире, где тяжелые наркотики распространены больше легких. 80 % обвинительных приговоров по наркотическим делам связаны со стимуляторами — любимыми наркотиками японских служащих. Спиды садятся на стремительный современный японский образ жизни, как перчатка на руку: людям нужно то, что помогает им продержаться двадцать часов на работе, а не марихуана, с которой только и зависать в офисном туалете.

В США мет оставался легальным до 1970 года: его принимали скучающие домохозяйки для снижения веса и дальнобойщики, чтобы не заснуть на длинных перегонах с побережья на побережье. После этого рынок одно время контролировали байкеры, которые варили мет на трейлерных стоянках с помощью спичек и микстуры от кашля. Приготовление мета требует осторожности — химики в кожаных куртках часто превращались в пылающие факелы, что-то напутав в рецепте. С тех пор законы, регулирующие доступ к ингредиентам, ужесточились, и, как известно любому фанату сериала «Во все тяжкие», в наши дни основная проблема любого варщика состоит в том, чтобы найти нужные химикаты.

За последние полвека Япония постепенно приняла жесткие антинаркотические законы, предусматривающие до пяти лет строгого заключения за хранение. Частично это связано с послевоенной эпидемией употребления мета; частично — с американской борьбой против «косякового безумия», унаследованной за годы оккупации; частично — с самой японской культурой, которая отличается высокой степенью конформизма. Японцы очень законопослушны. Никто не подвергает сомнению Правила, а нарушение Правил — это Очень Плохо. В 2017 году самурайский фильм с Рё Хасидзумэ в главной роли был снят с проката и позже выпущен в новой версии, где все сцены с участием Хасидзумэ были вырезаны (как это сделали с Кевином Спейси ^[51]) — из-за того, что его арестовали с метом. То есть как если бы его признали виновным в сексуальном насилии. Такие скандалы на грани истерики изгоняют потребителей наркотиков из приличного общества и толкают их в объятия плохих парней.

Кенни не похож на маньяка-убийцу. Вообще-то он даже довольно красив. Мы встретились с ним в реабилитационной клинике в Маниле, и он рассказал мне свою историю.

«По происхождению я — наполовину испанец, наполовину филиппинец. Мой отец был испанец с тяжелым нравом, он избивал меня до тех пор, пока я не начинал блевать, а потом заставлял съесть собственную рвоту. Мама постоянно думала о том, чтобы уйти из этого несчастливого брака, и в один день мы сбежали в Японию. Там она встретила японца, который обращался со мной как с родным сыном.

Но, когда мне было тринадцать, мой отчим умер, и всего через месяц мать нашла себе другого. В знак протеста я начал драться. Мне это нравилось. Я стал курить в школе, другие дети меня боялись. Я даже с учителями лез в драку».

Но судьба припасла для мятежного подростка кое-что покруче. В шестнадцать он убил в школьной драке свою первую жертву — другого ученика. Его девушка была беременна, и Кенни пришел в полицию с повинной, но провел в тюрьме всего год, поскольку был еще несовершеннолетним. Тут-то на него и обратила внимание организация, которой могли пригодиться его таланты, — японская мафия.

Ее основной вид деятельности — наркоторговля. У партнера Кенни была метамфетаминовая лаборатория на Филиппинах, а Кенни перевозил товар в Японию и иногда работал с иранскими пушерами. Иранцы начали приезжать в Японию как трудовые мигранты в 1980-х, после ирано-иракской войны, и в основном оседали в районе Токио. С этим был связан побочный бизнес якудза — кидать и грабить дилеров.

«Мы знали, что иранцы гребут деньги лопатой, но положить их в банк не могут, потому что у них обычно просрочены визы, так что они хранят наличность у себя дома или в машине. В общем, мы убивали иранских пушеров и забирали деньги себе. Тела мы расчленяли, сжигали, кости растирали в пепел и смывали его в океан», — объяснил Кенни, сопровождая свой рассказ наглядными жестами.

Грабежи — обычное дело в мире наркотиков. Марк Брэндон Рид по прозвищу Мясник, гроза преступного сообщества Австралии, сказал однажды: «Кто захочет ограбить простого парня на двадцать баксов, если можно ограбить дилера на 100 000 — и он не пойдет в полицию?»

«Мать узнала, чем я промышляю, и сказала: „Прошу тебя, прекрати; я буду больше работать, только перестань этим заниматься“. Тогда я понял, что со своим бунтарством опустился куда ниже нее».

Кенни вернулся на Филиппины, где пошел изучать английский и нашел себе непыльную работенку — бухгалтером в транснациональной корпорации. Но когда его отправили в Японию в качестве представителя компании, его тут же задержали иммиграционные службы, которые знали о его связях с организованной преступностью. Отсидев три месяца, Кенни был депортирован домой. Там он взялся за старое — принялся курить крэк и однажды чуть не зарезал человека насмерть, после чего родные положили его в клинику.

И хотя большинство людей не занимаются тем, что расчленяют дилеров и топят их останки в Токийском заливе, в остальном история Кенни довольно типична. Чудовищами не рождаются — ими становятся. Кенни рос в небезопасной среде и постоянно подвергался насилию, поэтому стал причинять боль окружающим — точно так же, как его отец причинял боль ему. Я его не оправдываю, но, чтобы прервать эту цепь насилия, нужно понимать, как она началась.

Убийцы будут существовать при любых законах, но черный рынок наркотиков позволяет еще и наживаться на этом, извлекая прибыль из их пороков. И даже если вы не родились хладнокровным киллером, вам придется им стать, потому что таковы правила игры. И самое хреновое, что чем лютее насилие, тем лучше оно вознаграждается. И в этом мире есть одна компания, которой боятся даже якудза.

20 марта 1995 года в токийской подземке террористы проткнули пять заранее заготовленных пакетов со смертоносным нервно-паралитическим газом зарином. Тысячи пассажиров забились в конвульсиях с пеной изо рта. В этом теракте, самом крупном в истории Японии, погибло тринадцать человек. Ответственность за это несут члены секты «Аум Синрикё». В переводе ее название означает «учение истины». В этом религиозном культе перемешаны идеи, заимствованные из буддизма, научной фантастики и апокалиптического христианства. Своей целью «Аум Синрикё» называла ни много ни мало конец света.

Руководил сектой наполовину ослепший отставной инструктор по йоге Сёко Асахара, продвигавший свои идеи об апокалиптических войнах будущего и всемирных заговорах через аниме и мангу. Чтобы верить во всю эту чушь, нужно совсем съехать с катушек — впрочем, большинство членов секты как раз такими и были. Во время рейда на их общину у подножия горы Фудзи полиция обнаружила оружейные мастерские, запасы зарина и лаборатории для изготовления кристаллического мета, сыворотки правды ^[52] и ЛСД. Сам Асахара был большим поклонником последнего и лично назначал дозы новым последователям, принимая их в семью.

Кроме того, члены секты продавали наркотики якудза, но после атаки в токийском метро гангстеры поняли, что водиться с этими фанатиками может выйти себе дороже. Месяц спустя Хидео Мураи, министр науки и технологии в «правительстве» Асахары и руководитель программы по изготовлению наркотиков и химического оружия, погиб в результате слишком близкого знакомства с режущей кромкой ножа при выходе из штаб-квартиры секты на глазах у толпы шокированных репортеров, снимавших происходящее в прямом эфире. Предположительно убийство было осуществлено группой «ультраправых активистов» (а на самом деле — бойцом якудза корейского происхождения).

Кокаин, опиум, каннабис и даже алкоголь существуют в дикой природе. А вот над метом и кислотой потрудилась не мать-природа, а безумные химики, задавшись целью открыть человеку третий глаз. ЛСД — это диэтиламид d-лизергиновой кислоты, мощный психоделик, созданный швейцарским химиком по имени Альберт Хофман. В 1943 году Хофман принял препарат в лаборатории, и по дороге домой его накрыло. Наверное, это было жутко: только что ты ехал на велосипеде — и вот уже улепетываешь от толпы межзвездных клоунов в антураже картины Дали. Хофман решил, что он умирает.

Дай пять, чувак! Мой собственный трип длиной в шесть часов я запомнил на всю жизнь. Принимать кислоту нужно в безопасном, комфортном месте — например, на солнечном лугу теплым летним днем, в компании близких друзей. Я же купил двойную дозу у чувака, наряженного колдуном, в темном и грязном ночном клубе, в одном из самых убогих и погрязших в преступности районов страны. В следующие шесть часов я наблюдал, как путаются мысли, как время скачет взад и вперед, как барная стойка растягивается в бесконечности, а люди, вместо того чтобы говорить нормальными предложениями, без конца бормочут «смурфсмурфсмурсмурфсмурф» (зря я в тот день посмотрел «Смурфиков!»). Сейчас это кажется смешным, но, когда ты реально пытаешься понять, что они говорят, это дико раздражает. В конце концов мне это надоело и я взял такси. К тому моменту, как я добрался до дома, уже немного отошел и более или менее вернулся в реальность, но, когда мама открыла мне дверь, у нее была гигантская мультяшная голова и крошечное туловище.

В 1950-х в ЦРУ начали проводить засекреченные эксперименты, связанные с воздействием ЛСД на людей и поиском возможностей манипулирования сознанием. Проект известен под кодовым названием «МК-Ультра». Один из сценариев был заимствован прямиком из примитивной порнухи 1970-х: специально нанятые проститутки должны были заманивать ничего не подозревающих мужчин в конспиративные квартиры и там подсовывать им ЛСД, а агенты ЦРУ наблюдали за происходящим через одностороннее зеркало. И, как будто сама по себе идея недостаточно пошлая, этой подпольной сети борделей даже присвоили специальное название — операция «Полуночный оргазм» (Operation Midnight Climax).

Судя по отчетам, некоторые агенты сами употребляли предназначенный для испытуемых товар.

«Я от души вкалывал на этом поприще, потому что это было чертовски весело. Где еще может полный жизни американский парень лгать, убивать, мошенничать, воровать, насиловать и мародерствовать с дозволения и благословения Всевышнего?» — написал Джордж Уайт, бывший агент ФБР и участник проекта «МК-Ультра», в записке своему начальнику.

Главная разведывательная служба в мире перестала платить шлюхам только после того, как нашлись желающие принимать дурь по собственной инициативе. Писатель Кен Кизи стал одним из добровольцев «МК-Ультра», когда учился в Стэнфордском университете, и на основе этого опыта создал книгу «Пролетая над гнездом кукушки». Позднее Кизи стал путешествовать по всей стране в разрисованном школьном автобусе с группой единомышленников, известных как «Веселые проказники». Они устраивали вечеринки — так называемые Кислотные тесты, где все участники принимали ЛСД. Так своими экспериментами ЦРУ невольно положило начало движению хиппи.

Несмотря на зловещую ауру, созданную действиями «Аум Синрикё» и экспериментами ЦРУ, ЛСД — относительно безобидное вещество (только не нужно садиться за руль, играть с острыми предметами и управлять тяжелой техникой). Для манипуляций сознанием оно не годилось, зато действительно открывало ум для новых способов мышления. Обдолбанный гарвардский профессор по имени Тимоти Лири слегка увлекся и заявил, что, если все — начиная с руководителей государств и заканчивая детьми — будут принимать кислоту, наступит райская новая эпоха — нью-эйдж. Эту идею сочли, черт побери, антиамериканской, и в 1966 году ЛСД запретили.

Посидев немного в тюрьме за хранение наркотиков («Черные пантеры» очень быстро организовали его побег, объявив, что Лири примкнул к революционному движению), Лири отправился в Алжир и Европу, где его удерживал в заложниках швейцарский оружейный барон. В конце концов ФБР удалось поймать его в Афганистане и переправить обратно в Штаты, где его посадили в соседнюю камеру с Чарльзом Мэнсоном. Лири умер в 1996 году. К тому времени сын отрекся от него, а дочь, которую он пичкал наркотой с самого детства, сошла с ума и наложила на себя руки.

История жизни Тимоти Лири мрачна и безрадостна, но она может наглядно продемонстрировать, как в Америке 1960-х наркокультура сплеталась с антирасистским, антивоенным и антикапиталистическим движениями, которые изменили облик страны.

12

Слава Сатане

Со Стивом я познакомился за дорожкой кокаина в придорожном хостеле в Колумбии. Он родился в Бостоне, а ныне живет размеренной жизнью стареющего гринго в рыбацкой деревушке под названием Таганга. За неделю до нашей встречи его пырнули ножом при ограблении — с другой стороны, он вроде как сам напросился, потому что нечего орать по-испански: «Давай, убей меня, гребаный ублюдок!», когда тебе к горлу приставили нож.

Теперь Стив в основном обретается на пляже, потягивая пивко и наблюдая, как дни проходят мимо, но когда-то он вел по-настоящему насыщенную жизнь и готов поделиться парой историй с теми, у кого найдется время послушать. Поначалу я ему не верил — но потом он показал мне фотографии.

«Вот это — Дональд Трамп», — сказал он, вытаскивая снимок, сделанный в культовой «Студии 54».

«А это я, — добавил он, показывая на улыбающегося, симпатичного патлатого хиппи на другой фотке. — Год 1969-й. А кстати — однажды я три месяца провел в тайской психушке».

Жить в Америке в 1960-х было совсем не скучно. Благодаря напряженному соперничеству с СССР за влияние на Кубе весь мир оказался на грани ядерного апокалипсиса. Под саундтрек из песен Джими Хендрикса, Beatles и Rolling Stones молодые американцы принялись подвергать сомнению все, чему их учили: расовая сегрегация, ядерное оружие и капитализм — это хорошо, секс до брака — плохо, рок-н-ролл — колыбельная Люцифера. И хотя рабство уже сто лет как отменили, черные до сих пор не имели права голоса, не могли пользоваться питьевыми фонтанчиками для белых и учиться в тех же школах — согласно законам Джима Кроу ^[53]. Своей речью «У меня есть мечта» Мартин Лютер Кинг тронул сердца миллионов, а «Черные пантеры» открыто носили оружие, провоцируя полицейских-расистов.

В 1969-м прошел Вудсток — самый знаменитый музыкальный фестиваль во всем мире. В течение четырех достославных августовских дней великие музыканты — в том числе Джими Хендрикс, The Who и Grateful Dead — выступали перед четырехсоттысячной толпой измазанных в грязи хиппарей на клочке земли в штате Нью-Йорк. Это была лебединая песнь эпохи. Все, конечно, слетели тогда с катушек — наркотой баловались и раньше, но только после великой смены культурной парадигмы в 1960-х она стала по-настоящему популярна.

«Музыка по большей части была хороша, но звук на тогдашних концертах был, прямо скажем, не очень, — рассказывал Стив. — И все же это был один из первых во всем мире крупных концертов, и я на нем побывал, так что могу с полным правом заявить: я дитя Вудстока. Тропинки в лесу получили свои названия: аллея ЛСД, проспект Шмали — просто идешь и покупаешь что нужно».

Последним писком моды считалось бунтовать против общества. После Вудстока Стив познакомился с отвязной парочкой, и те позвали его переехать на Западное побережье. Так он оказался в Сан-Франциско — Мекке свободной любви и колыбели шестидесятнической контркультуры. «Мне было девятнадцать, и я жил в самом лучшем месте на земле, в самом центре событий, оказавших огромное влияние на нашу культуру и политику. Настоящая тихая революция», — вспоминал он.

Под влиянием новых друзей Стив вступил в Церковь Сатаны, которую возглавлял некто Антон Лавей, живший в так называемом Черном ^[54] доме по адресу 6114 Калифорния-стрит. Лавей основал Церковь Сатаны 30 апреля 1966 года — в Вальпургиеву ночь, когда ведьмы, согласно легенде, собираются на горе Броккен в Северной Германии и отжигают там с Вельзевулом. Учение его строилось на идее о том, что Сатана, будучи непримиримым противником Бога, помогает человеку принять свою животную сущность и освобождает от оков институциональной религии — в частности от иудео-христианских ценностей, которые господствовали в США.

Сатанизм Лавея скорее представлял собой безудержный гедонизм, нежели реальное поклонение дьяволу, но этого оказалось достаточно, чтобы перетянуть Стива на темную сторону.

«Мы просто собирались в его доме, как в храме. Я сходил на несколько лекций, но после посещал только службы. Помню, как-то сидел у него в гостиной под кайфом — и вдруг прямо передо мной разверзся камин и оттуда вышел Антон, наряженный дьяволом. И я такой: нормально, тут и не такое может случиться!

Мы собрались в комнате для проведения службы. Там был очаг, и на нем раскинулась обнаженная женщина, вокруг которой обернулся удав — оба живые. Участники службы были одеты в нацистов, как будто в Хэллоуин. И все пели „Rege Satanas, Ave Satanas“, ну и „Славься, Сатана“. Потом мне выдали членскую карточку, и дело с концом».

Стив какое-то время посещал Церковь Сатаны, но вообще-то ему больше нравилось шляться по Сан-Франциско, играть джемы со своей группой и курить травку. Прекрасное было время. Но вернемся к нашим баранам.

Преуспев на ниве спасения молодежи от джазового свинга и мексиканского пойла, Гарри Анслингер решил посвятить себя делу всемирного запрета наркотиков. Важный момент: несмотря на то что многие страны (например Китай) тоже запретили наркотики на государственном уровне, именно США вынудили весь мир плясать под свою дудку, чуть ли не силой заставляя страны поменьше и послабее принимать соответствующие законы. Анслингер вел активное лоббирование прогибиционизма в ООН, увенчавшееся принятием Единой конвенции о наркотических средствах в 1961 году. Конвенцию подписали 186 стран, и под запрет попали любые наркотики. Героин, кокаин, гашиш, марихуана… все эти вещества вдруг стали незаконными от Тринидада до Тимбукту.

Перу и Боливии велели отказаться от жевания листьев коки — дерзкое посягательство на их культурное наследие. Это все равно что запретить французам пить вино. Алкоголь спасли от запрета только тысячи лет традиции. Представьте французских солдат, пролетающих на военных вертолетах над виноградниками Бордо и выдергивающих из земли лозу. Народ бы не обрадовался, верно? Между тем именно это случилось с кокаиновыми кустами в Южной Америке. Вещества, которыми травятся жители Запада, — легальны, а вещества, традиционно употребляемые в колониях, — отнюдь.

Мало кто пытался воспротивиться принятию конвенции. Правда, Индии не понравилось, что в список запрещенных веществ включили каннабис, который тысячелетиями применялся для совершения индуистских таинств, так что ООН пошла на уступки и сделала исключение для бханга — индийской конопли. В остальном все прошло гладко. Британия, как обычно, последовала общему примеру и в 1971 году приняла Акт о злоупотреблении наркотиками. До этого героин можно было купить в обычной аптеке.

Борьба с наркотиками на время сбавила обороты в годы холодной войны. Рассерженные рисоводы только что вышвырнули французов из Индокитая и были готовы отправить вслед за ними буржуазию. Испугавшись, что начнется эффект домино, который охватит всю Юго-Восточную Азию, американцы срочно ввели войска во Вьетнам.

Неудивительно, что рядовые американцы несколько разочаровались, увидев в вечерних новостях, как солдаты армии США поливают вьетнамских детишек напалмом. Никому не хотелось ехать туда и умирать — особенно чернокожим и студентам. «Совесть не позволяет мне стрелять в моего брата, или в людей с другим цветом кожи, или в бедных голодных людей в грязи ради большой и сильной Америки. И убивать их за что? Они никогда не называли меня „ниггер“, они меня не линчевали, не натравливали на меня собак, не отбирали мою национальность, не насиловали и не убивали моих мать и отца, — заявил Мухаммед Али, отказавшись вступить в армию. — Как я могу стрелять в этих бедных людей? Лучше отправьте меня в тюрьму».

Тем не менее некоторые американские солдаты подхватили дурные привычки, пока производили зачистки на рисовых плантациях. Героин и опиум употреблялись на всех военных базах — их толкали вьетнамцы, а иногда и наиболее предприимчивые сержанты. Это был дешевый и действенный способ сбежать от ужасов войны. Опросы, проводившиеся в армии в то время, показали, что лишь около десяти процентов солдат любили словить кайф (обычно находясь в увольнительной); гораздо больше следовало беспокоиться о том, что кто-то из них выстрелит своему сержанту в голову, надравшись в каком-нибудь баре в Сайгоне.

Но сюжет об употреблении наркотиков американскими солдатами охотно подхватили СМИ. Военный историк Уильям Эллисон назвал проблему наркотиков «одной из самых трагичных составляющих войны» (в отличие от ковровых бомбардировок вьетнамских деревень, агента «оранж»^[55] и тому подобного). Некоторые наблюдатели даже высказывали предположение, что имеет место зловещий заговор коммунистов.

На самом деле крупнейшими дилерами были как раз союзники США. Командующие Королевской армии Лаоса, генерал Ванг Пао и Уан Раттикон, выращивали и перерабатывали опиум, а для его перевозки использовали принадлежавшую ЦРУ авиакомпанию «Эйр Америка». Будучи человеком предприимчивым, Раттикон расширил сферу своей деятельности и начал поставки американского оружия повстанцам штата Шан в Бирме в обмен на опиум. Шан входит в Золотой треугольник — территорию полного беззакония на стыке границ Таиланда, Бирмы и Лаоса, на берегах реки Меконг. ЦРУ интересовалось этим регионом с 1949 года, когда из южного Китая сюда вторглись вооруженные силы партии Гоминьдан и реквизировали местные опиумные плантации.

Освободившись от британского правления, Шан обрел высокую степень автономии, которую местные очень ценили и с которой были совсем не рады расстаться, когда в 1962 году к власти пришла военная хунта. Поэтому они охотно продавали героин и покупали оружие.

Периодически союзники США дрались между собой — как, например, в 1967 году, когда опиумный караван шанского военачальника Кун Са подвергся нападению гоминьданской армии. Дело кончилось поражением и тех, и других, потому что в конфликт вступили бомбардировщики Королевских ВВС Лаоса, конфисковавшие весь груз.

Кун Са был Робин Гудом Золотого треугольника, опиумным королем Юго-Восточной Азии. Два года спустя после стычки с лаосскими ВВС его арестовали бирманские военные и посадили в тюрьму. Засучив рукава, его верные подручные похитили двух русских врачей и держали их в заложниках до тех пор, пока Кун Са наконец не освободили в 1974-м. Добро пожаловать обратно в бизнес, малыш!

Король Золотого треугольника содержал двадцатитысячное вооруженное формирование и контролировал 80 % оборота опиума в регионе. Кун Са никогда не скрывал, чем занимается, и всегда говорил, что для него это единственный способ обеспечить себя и своих людей. Однажды он даже предложил продать весь свой урожай западным правительствам. Но они не купили(сь).

Череда неудач и предательств привела к тому, что в середине 1990-х опиумный король потерпел окончательное поражение в борьбе с бирманскими властями и удалился на покой в Рангун. Генералы бирманской армии в свою очередь начали понимать, что десятилетия гражданской войны вопреки всем ожиданиям нисколько их не обогатили. «Да ну на хрен», — сказали они и сами принялись выращивать мак. Бирма — а ныне Мьянма — до сих пор остается вторым в мире производителем опиума после Афганистана.

К началу 1970-х уровень поддержки Вьетнамской войны жителями США достиг исторического минимума. По всей стране устраивали митинги в защиту мира и проводили опросы, согласно результатам которых более половины американцев считали происходящее «ошибкой». Президент Никсон уже продлил войну, несмотря на обещания ее закончить, и провел серию бомбардировок не только во Вьетнаме, но еще и в Камбодже с Лаосом. Это стоило жизни сотням американцев, вьетнамцев и камбоджийцев, так что ему срочно требовалось как-то отвлечь внимание избирателей от того, как он облажался и заврался. И Хитрый Дик, как его уже тогда все называли, придумал план. Преступность росла. Разочарование в несправедливых и жестоких полицейских провоцировало протестные акции: в таких городах, как Лос-Анджелес и Детройт, бушевали массовые беспорядки, а белые избиратели до смерти боялись, что однажды черные восстанут и явятся за их крекерами и молоком.

Партия Никсона — республиканцы — в конце 1960-х выступила с так называемой южной стратегией, которая подразумевала закон и порядок, что на самом деле следовало понимать как «держать черных в узде» (до этого открыто расистской партией считались демократы). Советник Республиканской партии Ли Этуотер объяснял это писателю и политологу Александру Ламису следующим образом: «Вы начинаете с того, что говорите в 1954-м: „Ниггер, ниггер, ниггер“. К 1968-му вы уже не можете сказать „ниггер“ — это навредит вам. Аукнется. Поэтому вы говорите о таких вещах, как принудительный басинг ^[56], полномочия отдельных штатов и тому подобное. Вы выходите на высокий уровень абстракции, говорите о сокращении налогов… и прочих чисто экономических инструментах, побочным эффектом которых становится то, что черным живется хуже, чем белым… и на таком уровне абстракции, где все до такой степени зашифровано, мы все равно решаем расовую проблему — так или иначе».

С законами против наркотиков было сложнее, поскольку, в отличие от законов Джима Кроу, они не были явно расистскими, и, когда Никсон стал президентом, он не мог даже рассчитывать на поддержку черных лидеров, которые были уверены, что наркотики — это просто очередной способ угнетения черного брата. Но вот если бы получилось свалить вину за злоупотребление наркотиками на этих зарвавшихся негров и чертовых грязных хиппи, устраивающих антивоенные митинги… (¬_¬;)

Опасаться хиппи, возможно, и правда стоило. После заката 1960-х с их лозунгами свободной любви и власти цветам, выгоревшие хиппаны обратили свои взоры на окружающий мир. В конце семидесятых Стив переехал в Нью-Йорк. В те времена, когда Рудольф Джулиани еще не стал мэром, город был совсем другим. На Таймс-сквер стояли проститутки и проводились пип-шоу, а по ночам нельзя было ездить в изрисованном граффити метро. И там Стив познакомился с героином.

«В первый раз попробовал, кажется, в 1972-м. Может, я и блевал, не помню, но это была лучшая ночь в моей жизни. Мы с женой танцевали до утра. Я так много зарабатывал в баре и фотографией, что мог себе это позволить. Когда я впервые пошел на точку в Нью-Йорке, то вел себя так топорно, что меня, похоже, приняли за копа. Потом я увлекся спидболлингом — это когда смешиваешь кокс и героин — и как раз тогда потерял все. И работу, и бизнес. Однажды даже пережил клиническую смерть в течение двух минут, когда передознулся. Очнулся в больнице Бельвю, и первым, кого я увидел, был большой чернокожий санитар, сказавший мне: „Везучий ты сукин сын! Ты был мертв, я пошел за мешком для трупа, но ты раз — и очухался! Везучий сукин сын!“»

Вот каково быть наркоманом. Пока ты можешь себе это позволить, все не так уж плохо. Но бывает, что жизнь подает крученый мяч, и вот ты уже занимаешь деньги, обещаешь вернуть, зная, что не вернешь, и крадешь ювелирку у матери.

Стив обычно ходил за дозой в Гарлем — район угрюмых обветшалых многоэтажек и заваленных мусором улиц. Как-то раз он зависал у друга на 125-й улице, а когда вышел, его машина не заводилась, потому что из нее вытащили аккумулятор. Он пошел на ближайшую заправку и спросил, продаются ли у них аккумуляторы. Оказалось, что нет, но снаружи его уже поджидали пятеро девиц.

— Чувак, нужен аккумулятор? — спросили они.

— Сколько?

— 35 долларов.

Стив подошел к машине, открыл капот и отсчитал им 35 баксов.

— А теперь установите его, — потребовал он.

— С чего бы? — не поняли девицы.

— Я только что заплатил вам 35 баксов за мой собственный аккумулятор. Так что устанавливайте, мать вашу.

И они установили.

«У предвыборной кампании Никсона в 1968-м и у его администрации после выборов было два главных противника: антивоенное движение и черные. Понимаете, о чем я? — заявил в интервью Harper’s Magazine Джон Эрлихман, старший советник Никсона, отсидевший восемнадцать месяцев в тюрьме после Уотергейтского скандала. — Мы знали, что не сможем объявить незаконной антивоенную позицию или черную кожу, но, навязав публике устойчивые ассоциации между хиппи и марихуаной, неграми и героином, а затем криминализировав и то и другое, мы дискредитировали соответствующие группы населения. Это дало нам возможность арестовывать их лидеров, проводить обыски в домах, разгонять митинги и ежедневно очернять их в вечерних новостях. Осознавали ли мы, что врем про наркотики? Конечно».

Если бы я питал слабость к теориям заговора, сказал бы, что это стало еще одной системой сдерживания и контроля. Законы Джима Кроу остались в прошлом, как и рабство, но те, кто десятилетиями привыкал быть гражданами второго сорта, видели самый быстрый способ вылезти из нищеты в нарушении закона… Конечно, их за это могли арестовать, заковать в цепи, их семьи были бы разлучены, а им самим запретили бы голосовать (звучит знакомо, не правда ли?). С рабством все понятно, но кто вступится за преступников?

В общем, в своей знаменитой речи 17 июня 1971 года Никсон объявил, что отныне наркотики стали «главным врагом народа в Соединенных Штатах». Федеральное бюро по наркотикам было преобразовано в Управление по борьбе с наркотиками. Война началась.

13

Гаванские ночи

Пока джентльмен в смокинге провожал меня на мое место, свет в зале погас. Официанты принесли бутылку рома и кубинскую сигару, и я приготовился насладиться шоу, наблюдая, как полуодетые танцоры — и девушки, и юноши — кружась выходят на сцену. Было во всем этом нечто старомодное, словно я вернулся во времена «Крестного отца 2», прямо в ту сцену, когда Майкл осознает, что Фредо предал его. Вполне логично: в 1950-х, когда на Кубе фактически правила мафия, кабаре «Тропикана» было их штаб-квартирой.

Я задержался в Гаване, путешествуя по Латинской Америке. Город словно застыл во времени. Здесь нет рекламы — совсем никакой, что, конечно, очень радует. Только гигантские портреты Че Гевары, украшающие стены старых зданий колониальных времен. Интернета тоже нет, а следовательно, никаких микродоз дофамина, поступающих в мозг каждый раз, когда кто-то вас лайкает. Все ездят на винтажных авто — классических «американцах», ввезенных сюда в пятидесятых, до того как США ввели торговое эмбарго. И эти машины еще на ходу — похоже, на Кубе трудятся лучшие автомеханики в мире. Если не знать, то легко поверить, что в Гаване до сих пор продолжается давно прошедшая эра, когда новоиспеченный остров коммунизма был крупнейшим перевалочным пунктом для наркоторговли.

В 1942 году Лаки Лучано чах в своей камере в тюрьме штата Нью-Йорк, и тут его адвокат выбил для него предложение из тех, от которых не отказываются. Армия и флот хотели воспользоваться влиянием и связями мафии в нью-йоркских доках для поимки немецких диверсантов. В обмен на это Лучано должны были досрочно освободить из тюрьмы, где он отбывал тридцатилетний срок заключения за сутенерство, и депортировать в Италию. Это стало началом прекрасной дружбы.

Вторая мировая война создала препятствие для международной контрабанды наркотиков — им стали подводные лодки, так и норовящие торпедировать ваш груз, отправив его на корм рыбам. Но теперь пришла пора возвращаться в игру. Лучано поселился в Неаполе и принялся восстанавливать старые связи с криминальными авторитетами у себя на родине. В 1946-м Лаки и Меер Лански организовали большую сходку мафии в роскошной гостинице «Отель Насьональ» в Гаване. Главным пунктом повестки стали наркотики.

После смерти босса нью-йоркской еврейской мафии Арнольда Ротштейна Лаки продолжил его дело, покупая опиум в Турции и на Ближнем Востоке и отправляя его в Америку через своих друзей на Кубе. Поскольку сырье нуждалось в переработке, Лаки отправлял его через так называемую Французскую связь — международную сеть трафика героина, центральным звеном которой являлись контролируемые корсиканцами фабрики по производству героина в Марселе на юге Франции. Деятельность этих подпольных фабрик поддерживали французские спецслужбы, проводившие тайные операции в Индокитае ^[57]. Марсель — вольный портовый город на Средиземном море — и Корсика — остров, язык жителей которого ближе к итальянскому, чем к французскому, — были столицами организованной преступности во Франции. После Второй мировой войны напряжение между политическими фракциями в Марселе возросло, и корсиканская мафия получала деньги, оружие и всяческую поддержку от ЦРУ и французской внешней разведки в борьбе против профсоюзного движения.

В 1959 году Фидель Кастро со своей развеселой бандой сумел, несмотря на численное превосходство противника, так сильно напугать кубинского диктатора Фульхенсио Батисту, что тот бежал с острова.

С приходом коммунистов к власти мафия одним махом потеряла все свои источники дохода: наркоторговлю, казино и проституцию. У ЦРУ и мафии появился общий интерес — смерть Фиделя Кастро, так что управление связалось с главарем чикагской мафии Сэмом «Момо» Джанкана и флоридским мафиози доном Санто Траффиканте. Общими усилиями они разработали план отравления вождя кубинских революционеров. Джанкана и раньше сотрудничал с властями — к примеру, обеспечивал поддержку чикагских избирателей президенту Кеннеди. К сожалению, кубинцы, которых наняли для исполнения зловещего плана, засунули капсулы с ядом в морозилку, где они примерзли к конденсатору. Так что покушение с треском провалилось.

В общей сложности было составлено 638 хитроумных планов по убийству Кастро самыми разными способами, которым позавидовал бы сам Джеймс Бонд: взрывающиеся сигары, отравленные ручки и даже заминированная морская раковина, которую лидер коммунистов должен был найти на дне морском. Ни один из этих планов не сработал. Фидель умер в возрасте 90 лет, пережив большинство своих несостоявшихся убийц. Сэму Джанкане повезло меньше — в 1975 году кто-то его прикончил семью выстрелами в голову, когда он у себя на кухне жарил сосиски.

Кубинская история будет повторяться снова и снова: драгдилеры сотрудничают с правительственными службами, их выкуривают из одного места — они обосновываются в другом.

26 января 1962 года итальянские агенты по борьбе с наркотиками собирались арестовать Лаки Лучано в аэропорту Неаполя за незаконный оборот наркотиков. Но не успели. Прямо в аэропорту, после встречи с голливудским продюсером, который планировал снять документальный фильм о жизни мафии, у Лучано неожиданно случился сердечный приступ. После долгой жизни, полной кровопролития и предательств, один из самых влиятельных мафиози в мире просто взял и умер своей смертью.

А вслед за ним умер и его бизнес. В 1971 году бывший агент французской внешней разведки был арестован в Нью-Джерси с полным багажником героина, и президент Никсон надавил на французское правительство, чтобы фабрики в Марселе прикрыли. Учитывая, что партизаны Фиделя создали на Кубе крайне неблагоприятные условия для ведения бизнеса, было решено передвинуть торговую площадку на Сицилию.

14

Сицилийская связь

Сицилия — футбольный мяч, который пинает итальянский сапог, пустынный, иссушенный солнцем остров, усеянный каменистыми холмами и крестьянскими деревушками. Столица острова — Палермо — расположена на северном побережье в окружении гор, возвышающихся по обеим сторонам дороги из аэропорта.

Субботним вечером, когда я сел в автобус от аэропорта до Палермо, весь склон горы пылал, словно там разверзся ад. Что за хрень? Ничего подобного я в своей жизни не видел. Позже я узнал, что дело тут было не только в сезоне пожаров, но и в том, что недовольные своей зарплатой пожарные специально устраивали поджоги, чтобы подзаработать на сверхурочных.

На следующий день у меня была назначена встреча с Эдуардо Дзаффуто, сооснователем движения Addiopizzo (Пока, пиццо). Ему было за сорок, но выглядел он гораздо моложе своих лет — должно быть, средиземноморская диета и правда полезна. В 2004 году Эдуардо и его друзья решили открыть бар. Когда они сели составлять подробный финансовый план, они поняли, что упустили из виду ключевую статью расходов — пиццо, вознаграждение за «крышевание» бизнеса.

«28 июня мы расклеили по всему городу листовки, гласящие: „Народ, который платит пиццо, — это народ, лишенный достоинства“, — рассказал мне Эдуардо. — Люди испугались последствий, многие начали срывать листовки. Но нам не нужен был один-единственный герой, которого могли убить. Когда что-то делают сразу много людей, это гораздо действеннее».

В наши дни владельцы многих магазинчиков с гордостью размещают у себя листовки с информацией о том, что они не платят пиццо, — а те, кто когда-то начал эту борьбу, увековечены в виде памятников, названий скверов и портретов на стенах домов. В одной из витрин на площади Кватро Rанти в старой части Палермо даже висит плакат (на пяти языках): «Если у вас возникло желание зайти и попросить денег для заключенных, или их семей, или чтобы заплатить адвокатам и тому подобное… идите на хер! #mafiashit».

«Это знак, что ситуация улучшается, — заметил Эдуардо. — Тридцать лет назад никто даже не осмеливался вслух произнести слово „мафия“».

Поскольку сами представители мафии, как правило, не слишком охотно идут на контакт, Эдуардо и его товарищи-активисты вызвались быть моими гидами. На Сицилии многое изменилось с начала 1990-х, когда мафиозные кланы вели войну с самой Италией и по всей стране взрывались бомбы. Но чтобы понять, как до такого дошло, нужно вернуться на сто с лишним лет назад — задолго до того, как Сицилия стала эпицентром мировой торговли героином.

Вдалеке от каналов Венеции и сверхмодных бутиков Милана находится земля, которую, не будь она частью Италии, можно было бы назвать недееспособным государством. Север и юг Италии — как будто две разные страны. Север богатый и процветающий, юг — нищий и убогий, там даже по-итальянски толком не говорят (поди разбери, что тебе пытаются втолковать на диалекте какой-нибудь Сардинии).

До середины XIX века эти области и в самом деле были двумя разными странами: на юге существовало Королевство обеих Сицилий, управляемое династией Бурбонов с престолом в Неаполе. Но в 1860-м авантюрист по имени Джузеппе Гарибальди во главе тысячи единомышленников, называвших себя Красными рубашками, высадился на Сицилии, а после проложил себе путь дальше на север. Страна была объединена, но после развала феодальной системы, которую поддерживали Бурбоны, юг погрузился в пучину хаоса. Бандиты и разбойники разгуливали по деревням. На Сицилии богатые землевладельцы нанимали личные армии, наемников, которые собирали урожай в знаменитых сицилийских цитрусовых садах. Эти алчные помещики со своими головорезами имели столько власти, что фактически сформировали параллельное правительство: может, законы принимались и в Риме, но ни у кого не было иллюзий относительно того, кто реально правит на острове. На Сицилии имелось и специальное слово для этой альтернативной власти. Ее называли мафией.

Муссолини, придя к власти, вознамерился положить этому конец. В 1922 году дуче повел своих чернорубашечников на Рим под девизом «Все в государстве, ничего против государства, ничего вне государства». Ни один настоящий фашист не потерпит, чтобы кто-то подрывал его власть и авторитет; он не позволит сбить себя с толку таким досадным мелочам, как «надлежащая правовая процедура» и «права человека». На юге Италии людей тысячами арестовывали и бросали за решетку по подозрению в принадлежности к мафии.

Но коза ностра слишком глубоко укоренилась на Сицилии, чтобы сдвинуться с места. Землевладельцы заявили, что они сами, добропорядочные фашисты, были невинными жертвами бандитов. А в 1943-м, когда на Сицилию высадились союзники, главари мафии в слезах бросились к американцам, заявляя, что их товарищи в тюрьмах стали несчастными жертвами фашизма, и американцы, которым недосуг было разбираться, просто выпустили всех «политзаключенных» на свободу.

Позднее, когда каждый полицейский от Марселя до Манхэттена работал над тем, чтобы ликвидировать Французскую связь, героиновый бизнес перешел в руки Тано Бадаламенти, босса из приморского городка Чинизи. Тано привез из Марселя корсиканских химиков, чтобы те обучили процессу его людей, и даже использовал свои связи, чтобы новый аэропорт Палермо построили поближе к его героиновой лаборатории. Отсюда товар переправляли в Штаты, спрятав в коробках с моцареллой, а там распространяли через сеть подконтрольных американской мафии пиццерий. Так Французская связь превратилась в Сицилийскую.

Теперь, когда коза ностра процветала, встал вопрос: что делать с деньгами?

Еще со времен Аль Капоне гангстеры не любили, чтобы любопытные следователи совали нос в их бухгалтерские книги. Допустим, вы подняли двадцать штук на продаже сдобренного опиумом меда Винни-Пуху. Поздравляю, но теперь к вам присматриваются федералы. Поэтому вы основываете какой-то показной бизнес, где клиенты обычно платят наличными — к примеру, стриптиз-клуб, — и проводите все свои грязные деньги через бар, так что в конце концов оказывается (по крайней мере на бумаге), что ваш бизнес приносит хороший и стабильный доход. Или вы разрабатываете сложную схему перемещения денег по кругу, в которой сам черт ногу сломит, а любой бухгалтер заработает аневризму сосудов головного мозга. Так работает отмывание денег. И в этом деле, как и в любом другом, не помешает небольшое божественное вмешательство.

Роберто Кальви был председателем правления банка «Амброзиано» и за свои тесные связи с Ватиканом гордо носил титул «банкира Господа Бога». Его банк использовали для самых разных сомнительных транзакций — от отмывания наркодолларов мафиози до финансирования антикоммунистических партизанских отрядов в Центральной Америке. А еще Кальви был масоном — членом тайной ложи Propaganda Due (П-2), в которую входили верховные судьи, генералы, высшие полицейские чины и политики, в том числе Сильвио Берлускони.

Но что-то, видимо, пошло не так, поскольку в 1981 голу Кальви арестовали за нелегальные транзакции на офшорные счета. В 1982-м, выйдя под залог, Кальви бежал в Лондон по поддельному паспорту, где его обнаружили повешенным под мостом Блэкфрайерс. Карманы у него были набиты камнями и наличностью на многие тысячи фунтов. Банк «Амброзиано» вскоре обанкротился, когда выяснилось, что с его счетов бесследно исчезло более миллиарда долларов. Убийство Кальви остается нераскрытым по сей день. Согласно одним теориям, он слишком пожадничал и пытался сбежать с деньгами мафии, согласно другим — слишком много знал о грязных тайнах Ватикана. Хотя одно не исключает другого.

Тано Бадаламенти хотел построить аэропорт на мысу Пунта-Райзи, у подножия скалистой горы, в тридцати километрах к западу от Палермо. Но, чтобы обустроить взлетно-посадочные полосы в нужном месте, требовалось согнать с земли сколько-то крестьян. Крестьяне упорствовали, но были побеждены. Любопытно, что среди протестующих оказался Пеппино Импастато — сын одного из ближайших соратников дона Тано.

Пеппино вырос среди мафии. Его дядя, Чезаре Мандзелла, был крупным боссом, а отец, Луиджи, возглавлял небольшой клан. Семья жила в сельской местности недалеко от городка Чинизи, так что Пеппино и его младший брат были очень далеки от суровых реалий семейного бизнеса.

«Это было самое счастливое, самое прекрасное время в нашей жизни», — рассказал мне брат Пеппино, Джованни, когда я оказался в гостях в его старом доме. Джованни — потрепанный жизнью мужчина средних лет, но у него всегда найдется время поучить жизни юнца вроде меня. Его старый дом превратился в настоящий музей борьбы против мафии. Стены увешаны фотографиями и рисунками Пеппино и его матери. «В детстве ты не понимаешь, откуда у твоей семьи взялся такой большой дом. Все это воспринимается как должное».

Но жизнь всегда найдет способ отвесить оплеуху — в 1963 году машину их дяди-наркодилера подорвали. Пятнадцатилетний Пеппино, ставший свидетелем этой сцены и видевший, как любимого дядюшку разорвало на мелкие кусочки, заявил: «Если это мафия, то я буду бороться против нее до конца моих дней».

«Ему стали интересны любые общественные движения — Вудсток, митинги в поддержку мира, протесты 1968-го, — продолжал свой рассказ Джованни. — Он сделал свой политический выбор, стал коммунистом и марксистом. Он видел в коммунизме путь к освобождению народа, но при этом критиковал его как систему угнетения. Он был против голода, ядерного оружия, глобализации и американского империализма. Он любил нашу землю и хотел защитить ее. Кроме того, он был феминистом и поддерживал борьбу за права женщин».

Пеппино все больше вовлекался в протестную деятельность. Он руководил акциями крестьян, когда на их земле началось строительство новой взлетно-посадочной полосы. Он издавал социалистическую газету, на страницах которой называл мафию «кучей дерьма» — и это в то время, когда все боялись даже произнести слово «мафия». Когда газету закрыли, Пеппино со своими товарищами основал собственную радиостанцию — «Радио Аут». К тому моменту отец-мафиози уже выгнал его из дома, но Пеппино было все равно. В своих радиопередачах он с равным усердием нападал на политиков и мафиози. Мишенями для его колких острот стали в числе прочих мэр Чинизи, Джеро Ди Стефано, которого он называл Джеронимо, и сам «отец» — Тано Бадаламенти, которого он окрестил Сидящим Тано, главой Мафиополиса — в качестве аллюзии на известного индейского вождя по имени Сидящий Бык.

Пеппино вел очень опасную игру. Его отец был близким другом Тано Бадаламенти — возможно, именно поэтому ему так долго сходили с рук его проделки. Несмотря на разногласия между ними, Луиджи всеми силами старался защитить сына. Но в 1977 году его сбила машина, и Пеппино остался сам по себе.

В ночь на 9 мая 1978 года удача изменила ему. Банда головорезов пришла за ним на его радиостанцию и увезла на ферму совсем рядом с аэропортом, против строительства которого он так отчаянно боролся. Там его избили до полусмерти, а потом обвязали тело взрывчаткой и положили на железнодорожные пути.

«Не знаю, был ли он в сознании, когда они положили его на рельсы и прикрепили динамит к его груди, — говорит Джованни. — Они хотели показать, что он террорист, но террористы всегда действуют при свете дня».

Незадолго до этого Красные бригады похитили бывшего премьер-министра Италии Альдо Моро, застрелив всех пятерых его телохранителей. Тела Пеппино и Моро были найдены в один день. Полиция долгое время игнорировала все зацепки, считая, что Пеппино тоже был леворадикальным террористом, погибшим при попытке подрыва. Только благодаря Джованни и их несчастной матери Фелиции удалось в конце концов выяснить правду.

«Мы сами стали собирать улики — не обращая внимания на следствие. В одной конюшне мы нашли булыжники, покрытые кровью. Когда собираешься взорвать железную дорогу, вряд ли будешь перед этим избивать себя камнями».

В 2001 году Тано Бадаламенти, уже отбывающий тюремный срок в США за незаконный оборот наркотиков, получил пожизненный приговор за убийство Пеппино Импастато.

Джованни встал, чтобы пожать мне руку. Мое внимание привлекла старая черно-белая фотография на стене. На ней была изображена группа мужчин в черных костюмах, идущих на деревенский праздник. Один из них вел за руку маленького мальчика: это были Пеппино и его отец. А в центре, похожий на мистера Белого из «Бешеных псов», шел сам Тано Бадаламенти, ведущий за руку сына Вито. Когда мы выходили из дома, то заметили дорожку из гравированных плит, ведущую к дому Тано, ныне сельской библиотеке. Пеппино Импастато и мафиози, заказавший его убийство, жили всего в сотне шагов друг от друга.

Впрочем, в 1978 году у дона Тано имелись более серьезные поводы для беспокойства, чем мальчишка, поливающий его грязью в радиоэфире. С 1978 по 1983 года семья Корлеоне (настоящая, а не та, которую возглавлял Аль Пачино) развязала против Тано и других боссов из Палермо кровопролитную войну за контроль над высокодоходным героиновым рэкетом.

15

Корлеоне

Нашим следующим пунктом назначения был Корлеоне — тот самый городок, у которого Марлон Брандо в «Крестном отце» позаимствовал свою фамилию. Даже в Италии название этого городка, расположенного в холмистой местности к югу от Палермо, прочно ассоциируется с мафией. Эдуардо оказался, как и я, большим любителем кино, и мы провели время в дороге, обсуждая спагетти-вестерны.

Среди моих любимых фильмов — и «Крестный отец», и «Крестный отец 2». Они переносят вас в другую эпоху: это виртуозно снятое повествование о судьбе иммигрантов в Америке прежних дней. И это не просто эпичная сага с обильными вкраплениями животной жестокости; это еще и источник представления о мафии у каждого из нас. Мы воображаем людей, заискивающих перед пожилыми сицилийцами с низкими голосами и оливковой кожей, говорящими по-итальянски в день свадьбы дочери, поглощающими спагетти и заказывающими убийство в день крещения племянника. Но так ли оно было на самом деле?

Одна из важных сюжетных линий построена на том, что мафия (по крайней мере в лице семьи Корлеоне) не была связана с наркобизнесом, считая его грязным, до тех пор пока с соответствующим предложением не обратился гнусный наркобарон по имени Соллоццо. История кончается тем, что молодой Аль Пачино убивает Соллоццо выстрелом в голову. В действительности семья Корлеоне с самого начала занималась наркоторговлей.

Корлеоне — типичный итальянский городишко с узкими улочками, обветшалыми церквушками, где все друг друга знают — и убийца, и его жертва, — и стариками в традиционных сицилийских кепках-коппола, попивающими кофе, сидя на улице.

«Вы, наверное, заметили табличку на въезде в город: Корлеоне, столица борьбы с мафией, — заметил Эдуардо, когда мы оказались на месте. — Но в прошлом году городской совет распустили, потому что в его ряды проникли мафиози. Смешно, правда?»

В центре Корлеоне возвышается огромная отвесная скала, на вершине которой стоит монастырь. Однако у ее подножия творились отнюдь не христианские дела. В 1974 году Сальваторе Риина по прозвищу Тото и его капо, Бернардо Провенцано, известный также как Бенни-Трактор, оказались во главе мафии, когда их начальник, Лучано Леджио, сел в тюрьму за убийство. Сам Леджио стал боссом после того, как расстрелял из автомата своего босса — врача и мафиози Микеле Наварру. Провенцано рано бросил школу ради работы на ферме, а Лучано Леджио даже не умел читать. Другими словами, клан Корлеоне составляли те еще неучи.

Но у этих неучей были амбиции! У Бадаламенти были деньги, Сицилийская связь и контакты в правительстве, но зато у Сальваторе Риины были железные яйца. Солдаты Корлеоне были повсюду, они похищали и совершали покушения на всех, кто был приближен к Тано. Во время большой чистки — La Mattanza, — устроенной Корлеоне, погибло более тысячи людей — судей, политиков и членов вражеской семьи.

В конце концов старому дону позволили удалиться на покой, но не всем так повезло. Сальваторе Индзерилло — крупному наркодельцу, осуществлявшему поставки подразделению американской мафии, известному как Гамбино из Черри-Хилл, — все лицо изрешетили пулями из автомата Калашникова. На другой стороне океана его брата Пьетро нашли в багажнике машины в Нью-Джерси. Голова лежала отдельно от туловища, и рот был набит долларовыми купюрами. Корлеоне урвали свой кусок пиццы.

Резня перекинулась и на материковую Италию через пиратский Неаполь — богом забытую дыру, полную злодеев и подонков, где Корлеоне пытались устранить босса местной Каморры, Раффаэле Кутоло по прозвищу Профессор. Каморра — один из старейших преступных синдикатов в Италии, он возник в начале XIX века из тюремной шайки и со временем превратился в неофициальную полицию городских трущоб, установив контроль над более мелкими преступниками.

В отличие от сицилийской мафии, Каморра больше похожа на показушных американских гангстеров: один из капо даже построил себе безвкусный особняк, скопированный с дома Аль Пачино в «Лице со шрамом». Сам Профессор был очень колоритным персонажем — эксцентричным криминальным авторитетом, проводившим время в тюремной библиотеке за сочинением лирических стихотворений о Каморре былых времен. Сицилийцы поддержали объединение нескольких мелких банд и даже организовали было убийство Кутоло, но их киллера взяли, едва он сошел на берег. Стоило Профессору лишиться власти, и оставшиеся члены Каморры ополчились друг на друга. Преступный мир Неаполя, который раньше состоял из нескольких кланов, распался на десятки враждующих группировок.

Казалось, никто не может пойти против коза ностры. Никто, кроме Джованни Фальконе и Паоло Борселлино — двух судей, не боявшихся выносить обвинительные приговоры на процессах против мафиози. Оба выросли, гоняя мяч по руинам разрушенного в годы Второй мировой Палермо, бок о бок с мальчишками, которые потом стали гангстерами. Многих из товарищей детства они потом отправили за решетку. Но одного бесстрашия было мало. Нужно было еще выстроить дело.

Возьмем для примера Томмазо Бушетту. Он занимался международной наркоторговлей, а когда Корлеоне убрали почти всю его семью и друзей, бежал в Бразилию и спрятался на своем ранчо площадью в 65 тысяч акров. Но у бразильской полиции были на него свои планы. В 1983 году беглеца арестовали и выслали в Италию — предварительно вырвав ему ногти на ногах, подвернув пыткам электрошоком и запугав угрозами сбросить его с самолета. Бушетта пришел к Джованни Фальконе с намерением излить свою душу и рассказать о тайных делах мафии — он даже не хотел, чтобы ему скостили срок заключения, ему просто нужно было отомстить коза ностре. Вооружившись полученной от болтуна инсайдерской информацией, Фальконе укрепился в решимости провести крупнейший в истории процесс против мафии.

До сих пор всякий, кто начинал расследование, не мог рассчитывать на то, что проживет слишком долго. Этот раз не был исключением: детектива, который вел дело, расстреляли на глазах у его жены. Чтобы помешать следствию, мафиози даже взорвали целый поезд — экспресс 904, идущий из Неаполя в Милан. Тяжелое было дело. Но Фальконе и Борселлино не сдались и в конце концов довели его до суда в 1985 году.

В результате Великого процесса, проходившего в бетонном бункере и продлившегося несколько месяцев в 1986–1987 годах, 338 мафиози отправились за решетку отбывать суммарный срок в 2665 лет и 19 пожизненных заключений. Более того, итальянское правительство впервые вынуждено было признать, что коза ностра — наше дело — действительно существует. Фальконе и Борселлино были обречены на смерть.

23 мая 1992 года соединяющее Палермо с юго-западом Сицилии шоссе А29, по которому Фальконе с женой Франческой и командой телохранителей ехал из аэропорта, сотряс мощный взрыв. Антонио Вассалло, фотограф, проживающий в расположенном неподалеку городке Капачи, первым прибыл на место событий: услышав грохот взрыва, он мигом схватил камеру и вскочил на свой мопед.

«Это было похоже на сцену из американских военных фильмов, — рассказал мне Вассалло. — От дороги буквально ничего не осталось. Мне пришлось бросить мопед и пройти немного пешком, а потом я увидел огромную воронку. Взрыв уничтожил машину сопровождения, шедшую впереди, а второй автомобиль, в котором находились Фальконе и его жена, врезался в насыпь, образовавшуюся в результате того, что дорогу разворотило.

Пробираясь через воронку, я увидел Фальконе в его машине. Я не узнал его сразу, но он был еще жив и чуть шевелил головой. Вспоминая эту сцену теперь, я думаю, что этим он выражал свой гнев: „Вы наконец добились своего, ублюдки! Вы получили, что хотели. Вы убили меня!“»

Оглядываясь вокруг, Антонио заметил молодого мужчину, вышедшего из машины впереди и целящегося в него из автомата — возможно, из «калашникова». Предположив, что это киллер, который явился довершить начатое, Антонио нырнул в ближайшие кусты и вылез оттуда только спустя несколько минут, когда прибыла бригада скорой помощи. Решив, что теперь он в безопасности, фотограф принялся делать панорамные снимки места происшествия, и тут к нему подошли двое в штатском, утверждавшие, что они из полиции.

«Они потребовали, чтобы я отдал им фотографии. Я ответил, что только после того, как увижу их удостоверения. Тогда они скрутили меня и силой отняли пленку», — рассказал он.

Антонио был уверен, что снимки будут использованы в ходе расследования, и готовился к тому, что его вызовут давать показания. Но месяцы шли, а с ним так никто и не связался. Так что он сам поехал к следователю, взяв с собой пару друзей.

«Мы рассказали ей все, что знали, но, когда спросили о тех фотографиях, оказалось, что она про них даже не слышала. На следующий день мне позвонил начальник полиции Палермо и заявил: „Простите, ваши снимки у нас, мы просто забыли их передать. Отправим завтра же“. Но, конечно, пленку я так и не получил.

И тогда-то я испугался. Может быть, когда я оказался на месте взрыва, мне в кадр попало что-то, чего никто не должен был видеть? Убийцы наверняка не ожидали, что кто-то появится почти сразу же и начнет фотографировать все подряд. Но тех фотографий я больше не видел».

Впрочем, история получила своего рода продолжение. Семнадцать лет спустя Антонио встретился с пассажирами третьей машины, остатками свиты Фальконе, в том числе с мужчиной, который целился в него из автомата.

«Да, я хотел вас застрелить, — признался ему Анджело Корбо. — Все эти годы я не мог понять, кто был этот незнакомец с черной коробкой в руках, рыскающий вокруг сразу после того, как нас взорвали. Вы говорите, что это была камера, но я и правда готов был вас убить!»

Эдуардо отвел меня на пьяцца Маджоне — просторную площадь в центре Палермо. Во время Второй мировой войны она подверглась бомбардировкам, именно здесь Паоло и Джованни мальчишками играли в футбол среди руин. В наши дни местная ребятня приходит сюда поиграть на детской площадке, деньги на которую собрала организация «Аддиопиццо».

«Мафия собирает деньги и тратит их на себя. Мы же, имея деньги, хотели бы потратить их на что-то хорошее, — сказал Эдуардо. — Мне нравится смотреть, как играют эти дети».

На другой стороне площади началась какая-то суматоха: с улиц доносились крики и пение. Мы подошли поближе, чтобы узнать, в чем дело, повернули за угол и наткнулись на цепь карабинеров (своего рода военной полиции), мимо которых шли демонстранты, скандирующие: «RESISTENZA! RESISTENZA!» («Сопротивление! Сопротивление!») и несущие в руках портреты Фальконе и Борселлино, а также маленькие красные блокноты. Из близлежащих кафе выходили люди и аплодировали.

Узнав о гибели своего друга детства, Борселлино сразу понял, что он будет следующим. Он сбегал от своего полицейского эскорта за сигаретами, надеясь, что один выстрел в затылок избавит мир от повторения того, что случилось в Капачи. Но вышло по-другому. 19 июля 1992 года в машине Борселино, только что покинувшего дом своей матери, взорвалась бомба, унесшая помимо его жизни также жизни пятерых телохранителей, в том числе 24-летней Эмануэлы Лои, офицера полиции Сардинии. На месте их гибели теперь растет оливковое дерево — символ надежды и мира.

Если цель убийства судей состояла в том, чтобы запугать сицилийцев и принудить их к покорности, то план провалился. Сотни скорбящих собрались на похоронах Борселлино, выкрикивая: «Правосудие! Правосудие!» В Палермо были направлены солдаты. Главный босс, Тото Риина, был арестован по обвинению в убийствах; в отместку мафия объявила войну самому итальянскому государству. Был организован взрыв в галерее Уффици — в результате погибла девятилетняя девочка. По всей материковой Италии были заложены и другие бомбы.

Одна из ключевых улик в деле об убийстве Борселлино — его маленький красный блокнот, где он записывал все, что знал о делах мафии, — исчезла с места преступления. Демонстранты, сжимавшие в руках маленькие красные блокноты, направлялись к юридическому факультету, который окончили Фальконе и Борселлино. Их главным требованием было узнать правду о том, что на самом деле случилось с Борселлино и почему он был убит. Потому ли, что слишком многое знал о мафии и ее связях с правительством? Правда ли, что некоторые политики и руководители спецслужб заключили с мафией сделку, чтобы остановить серию терактов?

«Все это очень печально, потому что ответов на эти вопросы мы никогда не узнаем. Каждый год что-то потихоньку выясняется, но нам придется подождать еще», — рассказал один из участников демонстрации.

Год спустя выяснилось, что предположения демонстрантов были верны. В 2018 году суд установил, что закадычный друг Берлускони, Марчелло Делль’Утри, помог политику заключить тайное соглашение между его партией и мафией в начале 1990-х. В то время Берлускони выдвигался на пост премьер-министра, и к тому моменту, как он занял эту должность, взрывы, разумеется, прекратились. Делль’Утри был приговорен к двенадцати годам заключения. В связи с этим делом был также осужден и бывший генерал карабинеров.

Если вы смотрели франшизу «Пираты Карибского моря», вы могли обратить внимание на то, что герои никогда не занимаются собственно пиратством: они не грабят, не мародерствуют в прибрежных городках — ничего такого. На самом деле пираты были те еще засранцы, просто прошло уже достаточно времени, чтобы мы могли представлять их себе этакими бесшабашными бунтарями, которые просто отказываются жить по общим правилам. Кто знает — может быть, однажды мы даже увидим в кино приключенческий фильм о сомалийских пиратах.

Существует распространенное заблуждение, что итальянская мафия обладала каким-то достоинством, не свойственным остальным преступникам. Что у них были какие-то «понятия», кодекс чести. Это старая идея о том, что «свои преступники всегда лучше». Дон Корлеоне считал шантаж и проституцию вполне приемлемыми источниками дохода, в отличие от наркотиков. Я люблю «Крестного отца» как родного, но представление о том, что мафиози не трогали женщин и детей или что они старались не вредить невинным, — полнейшая чушь.

Когда на мафию обрушилась вся мощь государства, тут же появились стукачи — или «кающиеся грешники», — пытающиеся спасти собственные задницы. Одним из них был Сантино Ди Маттео, который вместе с Джованни Бруской (отзывающимся на ласковое прозвище Свинья) организовал убийство Фальконе. В отместку Бруска похитил его одиннадцатилетнего сына, Джузеппе Ди Маттео, и два года держал его в подвале, чтобы Сантино не заговорил. В конце концов мальчика задушили, а его тело растворили в кислоте — просто за то, кем был его отец.

Честь.

Членов клана Корлеоне отлавливали одного за другим. Джованни Бруска был арестован в 1996 году, после того как долгое время отсиживался в бункере, где хватило бы автоматов, гранатометов и ручных гранат, чтобы вооружить небольшую армию. Десять лет спустя Бернардо Провенцано, который находился в бегах с 1963 года, нашли скрывающимся в крестьянской хижине неподалеку от Корлеоне. Оба получили пожизненное.

В конце концов мафия стала слишком кровожадной в достижении своих интересов, и это оттолкнуло многих ее сторонников, включая премьер-министра Джулио Андреотти и католическую церковь, которая в годы холодной войны обеспечивала крестным отцам ауру законности, считая безбожных коммунистов большим из зол. Папа римский осудил мафиози, а в 2017 году сицилийский архиепископ запретил им становиться крестными отцами. Наконец-то дети этого прекрасного острова избавлены от странных стариков, пугающих их спрятанной во рту кожурой от апельсина.

В наши дни в Корлеоне тишь да благодать. Но прошлое оставило свой след: местные до сих пор понижают голос, когда говорят о мафии, — ведь никогда не знаешь, кто стоит у тебя за спиной.

16

Новая кровь

В историческом центре Палермо расположен рынок Балларо, где вот уже тысячу лет продавцы при свете дня бойко продают рыбу и фрукты. Но когда на город опускается ночь, рынок меняет свой характер. Я присел за грязный барный стол, украшенный листьями конопли, и стал наблюдать, как люди вокруг покупают себе дозу кайфа. Они тут же скручивали себе косяки, а полицейские спокойно ехали мимо и даже в ус не дули. Это место было под защитой — маленький Амстердам посреди Палермо. Только здешние мафиози были не итальянцы, а нигерийцы.

Нигерийская мафия зародилась там, где никто не ждал: в студенческих общежитиях. В 1970-х студенческие общества в нигерийских университетах выродились в жестокие общажные культы вроде «Черного топора». Они устраивали «презабавные» розыгрыши — например, проникали во вражеское братство и учиняли там резню. Связи с другими выпускниками давали им доступ к продажным чиновникам. Нигерийцы сами по себе — прирожденные дельцы, и их раскинувшаяся по всему миру диаспора открывает широкие возможности для контрабанды.

Но в Италии африканские дилеры должны знать свое место. В 2008 году под Неаполем случился всплеск расизма, и боевая группа клана Казалези прошла по городу, отстреливая попавшихся под руку чернокожих. В итоге были убиты шестеро уроженцев Западной Африки и владелец местного магазинчика. Казалези решили показать нигерийцам, кто здесь главный, после того как те отказались платить ежемесячный «взнос» за право заниматься сутенерством и толкать наркотики. Начались акции протеста, и для восстановления порядка пришлось применить вооруженные силы.

С тех пор расовые разногласия лишь набирали обороты параллельно с усугублением европейского миграционного кризиса. В 2011 году протесты в Ливии привели к свержению диктатора Муаммара Каддафи — не без помощи западных правительств. Каддафи, может, и был самым настоящим отродьем дьявола, но без него Ливия погрузилась в пучину анархии, став площадкой для бесконечных разборок между воюющими вооруженными формированиями. Это заставило миллионы африканцев бежать от войн и голода за границу, пересекать на утлых суденышках Средиземное море в обетованную Европу — лишь для того, чтобы в конечном итоге угодить в лапы мафии. Иммигранты стекались в переполненные лагеря для беженцев и отчаянно нуждались в работе, так что мафия стала крупнейшим работодателем этих новых европейцев, используя их как дешевую и безотказную рабочую силу, годную и на продажу наркотиков, и на занятия проституцией. Те, кто не хотел играть в эти игры, рисковали навлечь на себя гнев как своих нигерийских начальников, так и итальянских боссов.

Одна из причин, по которым сицилийская мафия оказалась не у дел, — не считая того, что большинство ее боссов либо скрывается от полиции, либо отбывает по нескольку пожизненных сроков, — заключается в том, что героин, прямо скажем, морально устарел. Нынешние мажоры употребляют кокаин, поставляемый главным образом через порт Джоя-Тауро в Калабрии, на самом кончике итальянского сапога. Преступная группировка Ндрангета — очередное тайное общество, зародившееся в холмах Калабрии, — ловко воспользовалась ситуацией, когда началась травля их сицилийских собратьев, и заняла вакантное место во главе преступного мира.

Пока мафия в 1970-х вела героиновый бизнес, Ндрангета занималась похищениями. В 1973 году она похитила Джон Пола Гетти третьего — шестнадцатилетнего внука американского нефтяного магната по имени Джон Пол Гетти. Дед прославился тем, что отказывался платить выкуп, пока в редакцию одной римской газеты не прислали по почте ухо внука — после чего два из требуемых десяти миллиардов лир (около 17 миллионов долларов) были оставлены на обочине дороги. Юного Гетти отпустили. Так и не оправившись от психологической травмы, внук миллиардера стал налегать на алкоголь и наркотики, которые рано свели его в могилу.

Как и у сицилийцев, у калабрийской мафии есть свои причудливые обычаи. Каждый год члены Ндрангеты со всего мира совершают паломничество в храм Божьей Матери, расположенный на лесистом холме в Калабрии, где проводят тайную сходку в лучших традициях бондианы. Там они обсуждают дела, избирают новых боссов и признают новые преступные семьи. По сравнению с мафией, чьи ряды полны доносчиков, Ндрангета имеет одно важное преимущество: входящие в ее состав семьи — настоящие, связанные кровными или брачными узами, от которых так просто не откажешься ^[58].

Вероятно, за пределами южной Италии о Ндрангете даже не слышали до августа 2007 года, когда шесть человек были убиты около пиццерии (где же еще?) в промышленном городке Дуйсбург на западе Германии. Киллеры выпустили 54 пули, перезарядили оружие, а затем сделали каждой жертве контрольный выстрел в голову.

Бойня в Дуйсберге стала кульминацией долгоиграющей распри между двумя семьями Ндрангеты, которая, по слухам, началась с того, что одного из членов этих семей поддразнили на некоем фестивале. Эта история открыла миру глаза на новую мафию, с которой ему предстояло иметь дело, — но к тому моменту Ндрангета уже раскинула свои щупальца по всей планете, инвестировав заработанные на выкупах деньги в крупномасштабный оборот кокаина в Германии, Канаде, Африке, Австралии и Южной Америке.

Американская мафия осталась более или менее независимой, но австралийцы и канадцы принимают заказы из калабрийских деревень, как поведал мне профессор Умберто Сантино, эксперт по организованной преступности.

Тем временем в Неаполе среди кланов старой Каморры после падения Кутоло начались разброд и шатания. Один из самых острых конфликтов разгорелся вокруг уличных рынков наркотиков в заброшенных зданиях квартала Скампия. Этим бизнесом заправляла семья Ди Лауро. Соседская ребятня стояла на стреме, пока барыги продавали клиентам лучшую дурь и кокс в городе, а команды отмороженных киллеров упражнялись в стрельбе по мишеням, чтобы в случае чего оправдать присутствие следов пороха на одежде.

Ходят слухи, что глава семейства, Паоло Ди Лауро по прозвищу Миллионер, однажды заставил своего подручного Дженнаро Марино выпить чашку мочи в доказательство преданности. Вероятно, воспоминание о соленом привкусе теплой мочи босса вскоре заставило Дженнаро взбунтоваться и присоединиться к большой компании бывших капо Ди Лауро — Отщепенцам (в числе коих имелся и один трансгендерный дилер; Каморра в этом отношении весьма прогрессивна), — которые перестали платить Миллионеру взносы в 2004 году. За этим последовала целая цепочка убийств по принципу «око за око».

История, произошедшая в Скампии, легла в основу еще одного великого произведения искусства — фильма «Гоморра» (снятого по одноименной книге). Он нравится мне потому, что в отличие от «Крестного отца» и ему подобных фильмов, где главные герои воспринимаются как милые негодяи на контрасте с настоящими мерзавцами вроде Соллоццо, персонажи «Гоморры» — барыги и убийцы, которые предадут друг друга, не моргнув и глазом. Гораздо правдоподобнее.

В общей сложности в разборках погибло около шестидесяти человек, в том числе Джельсомина Верде — 22-летняя работница с завода, в свободное от работы время помогавшая старикам. 21 ноября 2004 года ее похитили подручные Ди Лауро, чтобы выяснить местонахождение ее бывшего бойфренда, переметнувшегося к Отщепенцам. После нескольких часов пыток они прикончили ее тремя выстрелами в затылок и засунули ее тело в машину, которую затем подожгли.

Может быть, в наши дни мафия не так агрессивна, как Каморра, но это не значит, что ее нет поблизости.

«Честно говоря, это не так уж опасно, — рассказал нам с Эдуардо за чашечкой кофе ветеран, шестнадцать лет отслуживший в отделе по борьбе с наркотиками в полиции Палермо. — Но пару раз за все годы, что я там работал, мне угрожали — например, обещали заминировать машину. Однажды надзиратели в тюрьме нашли мое фото и фото судьи в Библии, принадлежавшей одному из заключенных. „Это потому, что я за них молюсь!“ — заявил он».

История итальянской мафии на Кубе и в США убедительно продемонстрировала, что незаконный оборот наркотиков затрагивает высшие эшелоны власти, адаптируется к новым веяниям на рынке (кокс вместо героина) и что бизнес остается бизнесом, даже если игроки сменяются. Как и в Лондоне.

В фильме «Крестный отец» очень точно отражена одна черта мафии. В третьем акте боссы собираются на сходку, где принимают решение допустить торговлю наркотиками в черных и пуэрториканских районах. «Они все равно животные, — замечает один из донов, — так что пусть теряют свои души». Он не знал, что спустя всего несколько лет «животные» будут управлять зоопарком.

17

Три мушкетера

Паб «Слепой нищий», восточная часть Лондона. Я давненько тут не был, но мне захотелось показать гостям из Америки кусочек местной истории. Именно в этом баре в 1966 году Ронни Крэй пристрелил Джорджа Корнелла за то, что тот назвал его «жирным педрилой». И хотя в наши дни все здесь стало омерзительно цивилизованным и в «Слепом нищем» уже не собирается такой разудалой публики, на стенах до сих пор висят фотографии Крэя. Я сходил к барной стойке и принес напитки Сету Ферранти и его красавице жене Диане. Спустя годы переписки в фейсбуке и по электронной почте мы наконец-то встретились вживую.

Война против наркотиков в своем сегодняшнем виде началась в США. Нам предстоит узнать, как к ней подключился весь остальной мир, но для начала взглянем на наследие Никсона и Анслингера глазами трех человек, которые его пережили, — одного копа и двух дилеров; одного чернокожего и двух белых; Сета Ферранти, Норма Стэмпера и Рики Росса по прозвищу Автострада.

На самом деле это Сет подтолкнул меня к написанию книги. На его сайте — Gorilla Convict — можно найти правдивые рассказы с улиц. Истории о таких чуваках, как Кеннет Суприм Макгрифф, один из главных нью-йоркских дилеров крэка из знаменитой банды «Суприм тим», и о его терках с рэпером Фифти Сентом. Сет запустил этот сайт, пока мотал 25-летний срок в брюхе чудовища, а его жена Диана записывала и публиковала статьи. Теперь бывший зэк наверстывает упущенное.

— Мне повезло иметь лучшую жену на всем белом свете, — сказал он, держа Диану за руку и нежно смотря на нее. — В хип-хопе есть такое выражение, которое употребляется о любимом человеке: ride-or-die, типа любовь до гроба. Так вот, она моя ride-or-die.

— Выпьем за это, — сказал я, поднимая бокал.

Сет — настоящий американский бандит. После того как в начале 1990-х его осудили за незаконный оборот наркотиков, его имя какое-то время висело в списке самых разыскиваемых преступников США. Сет — накачанный, брутальный на вид бывший зэк, но в 1987-м он был самым обычным белым дрищом, для которого существовали только секс, наркотики и рок-н-ролл. Он начинал примерно как и я, получил надлежащее для среднего класса воспитание и постоянно переезжал, когда его отца переводили на новое место службы.

«Я рос сыном полка. Отец служил во флоте. Я родился в Калифорнии и проводил детство на тамошних военных базах, но жил и на восточном побережье, и даже за океаном — например, в Лондоне», — начал рассказывать он за пинтой пива. Но именно в золотом штате он впервые затянулся травкой.

«Когда я жил в Сан-Хосе, один из парней в моей спортивной команде предложил попробовать, — объяснил Сет. — Мы купили несколько тайских конопляных сигар у чернокожего парня с перманентной завивкой и выкурили их. Он никогда больше не курил. А я подсел».

Постепенно он перешел от употребления к продаже. Все остальные подростки приходили за травкой к Сету, потому что он знал, где ее достать, и не боялся появляться в «плохом» районе города. Он быстро усвоил, что сдачу можно прикарманить и на эти деньги купить себе еще немного дури. К пятнадцати он уже был барыгой, а к семнадцати стал зарабатывать по-крупному. По крайней мере, для подростка.

Его поставщиками стали один чувак из Техаса по кличке Мексиканец Эдди и пара парней из Кентукки, где климат и почва отлично подходили для выращивания забористой шмали. Очень скоро Сет уже развозил сотни фунтов этого «отечественного» товара по колледжам Вирджинии и Восточного побережья.

«На своем уровне я поднимал около двадцати штук в месяц на продаже наркотиков в пятнадцати колледжах пяти разных штатов. Я ездил всегда по одному маршруту: по шоссе I-81 через Вирджинию с заездом во все тамошние колледжи, потом через Камберленд Гэп перебирался в Кентукки и посещал пару колледжей там, заруливал в Лексингтон и университет Западная Вирджиния в Моргантауне — там были мои крупнейшие покупатели, — после чего отправлялся в Пенсильванию, где меня ждал Пенн Стэйт, а затем уже в колледжи Мэриленда. По пути я заезжал в Вашингтон, а после возвращался в Вирджинию».

Отправившись в тур с группой Grateful Dead, Сет расширил свой ассортимент за счет ЛСД. Не то чтобы он был фанатом этой группы — ему больше нравились тяжелый метал и хип-хоп вроде NWA, он даже сам играл в нескольких группах, — но поездка с дедхедами дала ему много полезных связей и новых клиентов.

Он живет в хижине на затерянном острове в северо-западной части Тихого океана и носит бороду, которая делает его похожим на умудренного старца, но на самом деле его вряд ли можно назвать типичным отшельником. Норм Стэмпер 34 года отслужил в полиции, поднявшись по карьерной лестнице от простого патрульного до начальника полиции Сиэтла, а затем досрочно вышел в отставку в связи с определенными событиями.

Стэмпер не сразу подался работать в полицию. В 1966-м, когда ему было двадцать, Норм работал в Сан-Диего помощником ветеринара — и в один момент его жене надоело, что к ним в дверь посреди ночи ломятся незнакомцы и требуют сделать прививку от бешенства своему котенку. Как-то раз он вместе с другом решил попробовать сдать экзамен в полицейскую академию — и неожиданно поступил, получив блестящие оценки.

«Помню, как впервые надел форму, посмотрел на себя в зеркало и подумал: что же я наделал?» — рассказал Норм по скайпу из своей хижины, расположенной на архипелаге Сан-Хуан.

Норм дослужился до работы под прикрытием, где получил задание поймать шайку грабителей, орудовавших в южной Калифорнии. Как-то раз они с напарником занимались слежкой в богатом пригороде и стали свидетелями того, как подозреваемые грабят дом:

«Они залезли в свою тачку прежде, чем мы успели их остановить, и сорвались с места. Мы прыгнули в машину и бросились в погоню. Мы неслись по жилому району на скорости сто тридцать километров в час, и нам даже некогда было подумать, какое это безумие. Мы выехали на шоссе I-8 в районе Мишн-Вэллей и разогнались до ста шестидесяти. Мой напарник был за рулем, а я передавал ход погони по рации. Водитель преследуемой машины погасил все огни, чтобы его не было видно в темноте, но периодически он нажимал на тормоз, так что на перекрестках мы видели стоп-сигналы, и в итоге их остановила одна из машин подкрепления. Я допросил одного грабителя, мой напарник — другого, и нам даже в голову не пришло, до чего глупой была эта погоня».

Преступники оказались морскими пехотинцами в увольнительной, отправившимися в Сан-Диего с базы в Лос-Анджелесе. В машине обнаружилась добыча, награбленная по всей южной Калифорнии, — даже значок детектива лос-анджелесской полиции.

Оказавшись в отделе операций под прикрытием, Норм продолжил восхождение по карьерной лестнице и к 1975 году дослужился до капитана, став самым молодым обладателем этого звания — ему был тогда всего 31 год. Ему предложили перевестись в Сиэтл, так что он собрал чемоданы и переехал на далекий дождливый северо-запад. К 1994 году он стал начальником городской полиции.

Рики Доннелл Росс еще в самом начале жизни столкнулся с ее жестокостью. Он родился в 1960 году в небольшом городке под названием Троуп на востоке Техаса. Когда ему было три года, они с матерью переехали в Лос-Анджелес. Но их там ждали отнюдь не красивые закаты и бульвар Голливуд. В 1960-х черная Америка начала массово переезжать в большие города, спасаясь от бедности и линчеваний ку-клукс-клана на юге страны. Они оседали в Гарлеме, Окленде, Детройте и ЛА. Но на севере они столкнулись с той же сегрегацией, просто принимавшей иные формы. Многие домовладельцы отказывались сдавать жилье афроамериканцам, так что тем приходилось селиться в самых бедных кварталах, где процветала преступность и отсутствовала самая элементарная инфраструктура — например, школы и поликлиники. Малыш Рики оказался в Южном Централе. Он своими глазами видел, как его мать в ссоре застрелила его дядю. Это была самозащита.

«Тогда я в первый раз стал свидетелем убийства — но не в последний», — рассказал мне Рик по телефону.

Росс пошел в среднюю школу Сьюзен Миллер Дорси, но на уроках появлялся нечасто. Ему больше нравилось зависать с друзьями, играть в переулках среди иссушенных солнцем, обсаженных пальмами кварталов. По правде говоря, он даже не выучился читать.

«Школа была не для меня. Мне там не нравилось, я не хотел туда ходить, и до тюрьмы я даже не умел читать и писать. Школа была просто местом социализации, где можно было повеселиться».

Впрочем, кое-что ему все-таки нравилось, и это занятие стало его отдушиной. Помню, как в детстве отец заставлял меня играть в теннис, потому что ему втемяшилось, что я должен заниматься спортом. А я ненавидел эту игру, потому что у меня была плохая координация.

«Меня никто не заставлял играть в теннис — мне это нравилось, — рассмеялся Росс. — Мне хотелось вырваться из гетто. Играя в теннис, я встречался с богатыми людьми, и это заставило меня иначе взглянуть на жизнь. Я думал, что мой район — лучший в мире, но, когда я вкусил лучшей жизни, я понял, что может быть по-другому».

Легко сказать: если не хочешь загреметь в тюрягу, не делай глупостей. Принято считать, что «у тебя всегда есть выбор», но на самом деле все наши выборы продиктованы нашей генетикой, нашим воспитанием и чередой случайностей, которыми мы не можем управлять. Мы все являемся продуктом окружения, а окружение в гетто — не самое благоприятное.

«Оглядываясь, я понимаю, что район, в котором я провел детство, — это просто дыра, — поделился Росс. — Кое-что из того, что мы считали важным в жизни, в действительности было токсично: не париться, попадешь ли ты в тюрьму, плевать на то, будешь ты жить или умрешь, — это нездорово. Обычно про рэп говорят: он воспевает насилие, воспевает наркотики. Но рэп воспевает их потому, что сами рэперы вышли из такого окружения. В черных районах первый предприниматель, которого видят дети, — это обычно барыга».

Федералы, десятилетиями закрывавшие глаза на проблему, наконец решили заняться мафией. В 1972 году Ричард Никсон подписал Акт RICO — закон о рэкетированных и коррумпированных организациях. Это закон разрешал уголовное преследование мафиозных боссов за преступления, совершенные по их указанию. До тех пор люди на вершине преступной иерархии не пересекались с теми, кто делал грязную работу, но теперь можно было посадить целый клан, если удавалось доказать, что все эти люди являются членами одной преступной группировки. Суровые приговоры, которые подразумевал новый закон, заставили прежде непрошибаемых мафиози заливаться соловьями: ради того чтобы скостить себе срок или получить новую личность и начать жизнь заново где-нибудь на Аляске, они охотно рассказывали, где закопаны тела жертв. Нашпигованная доносчиками, коза ностра начала тонуть быстрее, чем «Титаник».

Когда Америка начала масштабную войну против наркотиков, многие боссы решили, что не следует позволять своим солдатам торговать, чтобы не напороться на неприятности. «Большой Пол» Кастеллано, босс нью-йоркского клана Гамбино, прямо запретил своим людям барыжничать и велел им заняться более пристойными делами вроде уличных грабежей и выбивания долгов. Впрочем, он никогда не отказывался подзаработать на наркосделке, так что его принцип скорее звучал как «не попадайся», чем как «не торгуй». В декабре 1985 года Большой Пол и его телохранитель были убиты шквальным огнем из огнестрельного оружия у дверей манхэттенского ресторана «Спаркс стейк хаус» после того, как Кастеллано не сошелся во взглядах с одним из своих капо, Джоном Готти, по поводу запрета на торговлю наркотиками. Федералы арестовали работавшую на Готти команду дилеров, так что Готти опасался, что Большой Пол разжалует его или вовсе решит устранить, — поэтому сработал на опережение. После смерти Кастеллано официальным боссом клана Гамбино стал Готти. В 1991 году один из его заместителей, Сэмми Гравано по прозвищу Бык, выступил с показаниями против него по обвинению в 19 убийствах. Его взяли в программу защиты свидетелей, но оказалось, что привычка — вторая натура, и в 2000 году Гравано и его сына взяли за торговлю экстази в Аризоне. Иронично, что сдал его один из его же подчиненных.

Доносчики были далеко не единственной проблемой. Мафия переживала демографический кризис. В наши дни италоамериканцы (наряду с евреями и ирландцами) ^[59] уже не сталкиваются с теми сложностями и дискриминацией, которые выпали на долю их предков. Им больше не нужно жить в гетто, и от Маленькой Италии на Манхэттене осталась всего одна улица — Малберри-стрит, полностью окруженная Чайна-тауном. Основа всей власти, которой мафия обладала в итальянских кварталах, исчезла после того, как потомки иммигрантов ассимилировались с местным населением.

Поначалу черные наркобароны — к примеру, гарлемский делец Ники Барнс — вынуждены были взаимодействовать с итальянской мафией, покупая у нее товар и защиту. Но Фрэнк Мэтьюс по прозвищу Черный Цезарь вполне обходился без этого. Мэтьюс был сельским парнем из Северной Калифорнии, в конце шестидесятых он начал покупать кокаин напрямую у кубинцев, а героин — у корсиканцев. Он носил черные норковые шубы и ездил на пимпмобиле ^[60]. Когда один из итальянских крестных отцов пригрозил отнять у него бизнес, Мэтьюс предупредил его: «Тронешь хоть одного из моих людей — я поеду на Малберри-стрит и пристрелю каждого итальяшку, который попадется на глаза».

Организация Мэтьюса поставляла товар дилерам и пушерам по всей стране, включая Филадельфию, где у нее случился конфликт интересов с Черной мафией. Последняя представляла собой мусульманскую преступную группировку, в которую входили члены «Нации ислама». Это движение обрело скандальную славу в 1973-м, когда его участники устроили резню в доме баскетболиста Карима Абдул-Джаббара, в ходе которой погибли семеро мусульман из враждебной им секты — в том числе пятеро детей. А годом ранее, в 1972-м, они на глазах у сотен свидетелей в ночном клубе в Атлантик-Сити убили выстрелом в лицо лейтенанта организации Мэтьюса, Тайорна Палмера по прозвищу Мистер Миллионер, а заодно его телохранителя и трех ни в чем не повинных женщин. Это было послание: держись подальше от Филадельфии.

К 1973 году Мэтьюс стал слишком заметным, и им заинтересовались органы правосудия. Управление по борьбе с наркотиками вынесло ему обвинительный приговор, и он пустился в бега, прихватив с собой двадцать миллионов долларов. Это было больше 45 лет назад, и с тех пор о нем никто не слышал.

Черный крестный отец вписал свое имя в историю, сделавшись первым афроамериканским наркобароном в Нью-Йорке. О жизни Мэтьюса сняли фильм «Суперфлай». Его заводной саундтрек (заслуга Кертиса Мэйфилда) и чрезвычайно обаятельный главный герой — гарлемский дилер, обводящий вокруг пальца продажных копов, — запали в душу юному Рики.

«Я обожал „Суперфлай“! Одно время он служил мне примером для подражания. Недавно вышел римейк, но я выдержал всего пять минут. Когда переснимаешь классику вроде „Лица со шрамом“ или „Суперфлая“, надо делать это хорошо! А они выбросили из фильма все, что делало его правдоподобным».

Рики делал большие успехи на теннисном корте. Он был так хорош, что почти получил стипендию университета в Лонг-Бич. Была только одна загвоздка — он до сих пор не умел читать. Поэтому в университет его не взяли, и его жизнь свернула на другую дорожку. Его завербовала в свои ряды шайка угонщиков: он отгонял украденные машины по ночам и приводил их в автомастерскую. Однако к началу 1980-х друзья Рики посоветовали ему новое, более прибыльное дело, как будто позаимствованное из его любимого фильма: кокаин.

18

Хард-рок

Детективы назвали этот случай самой кровавой резней со времен убийства Шэрон Тейт, совершенного больше десяти лет назад. 1 июля 1989 года полиция Лос-Анджелеса нашла тела четырех человек с раскроенными черепами в доме на Вандерленд-авеню в Голливуд-Хилс. Убитые были членами Вандерлендской банды — разношерстной компании драгдилеров, которые в свободное от основной работы время промышляли вооруженным разбоем. В их рядах числился знаменитый порноактер Джон Холмс, обладатель 33-сантиметрового члена, трахнувший 14 000 женщин в образе своего альтер эго Джонни Уодда.

Холмс начал строить свою драматическую карьеру в начале 1970-х, когда у порнофильмов еще был сюжет и сантехник в конце действительно чинил трубы. В те дни считалось приемлемым надеть клеши и ботинки на платформе и провести субботнюю ночь, отплясывая под «Staying Alive» под воздействием старого доброго кокаина, снова вошедшего в моду.

Эпоха диско, к счастью, оказалась короткой, на смену Bee Gees пришли синти-поп и глэм-метал, а вот наркотики никуда не исчезли. К концу 1970-х Холмс серьезно подсел на кокаин, в результате чего его член стал бесполезен на съемочной площадке. Деньги стали таять на глазах. Холмс воровал из машин, с лент выдачи багажа в аэропортах и даже у друзей, и в конце концов докатился до того, что ему и его подружке Доун, которая была с ним со своих пятнадцати лет, пришлось спать в машине. Он вынуждал ее заниматься проституцией и в конце концов попытался продать в бордель. Она сбежала, но он нашел ее в доме матери и умолял вернуться к нему, обещая, что он исправится, вот только провернет одно последнее дельце. Холмс составил план ограбления крупного криминального авторитета по имени Адель Гариб Насралла, известного также как Эдди Нэш. Этот иммигрант из Палестины начинал с киоска с хот-догами, а превратился в крупнейшего владельца ночных клубов и дилера кокаина в Лос-Анджелесе. Холмс был знаком с Нэшем и впустил грабителей в его дом, где они, угрожая огнестрельным оружием, заставили Нэша и его телохранителя — Грегори Дайлза — открыть сейф, а потом скрылись с украшениями, наличными и кокаином на общую сумму в миллион долларов.

В ночь убийства на Вандерленд-авеню Холмс явился в дом своей бывшей жены весь в крови. Он знал, что облажался, и, скорее всего, сам привел Нэша к дому грабителей. Утром он вернулся к Доун и уснул, бормоча что-то про кровь. Они вместе смотрели репортаж об убийстве по телевизору незадолго до того, как полицейские вышибли дверь и схватили Холмса. Оказалось, отпечаток его ладони был найден на месте преступления. В конце концов обоих фигурантов отпустили, но позднее Нэш получил три года за рэкет, в том числе за организацию убийств, хотя обвинения в самих убийствах ему удалось избежать. Холмс умер от СПИДа несколько лет спустя. Эдди удалился на покой и дожил до 2014 года.

Лавина «снежка», обрушившаяся на Фабрику грез, пришла из Майами, куда прибывали тысячи иммигрантов, бежавших от режима Кастро. Они селились в районе, получившем название Маленькая Гавана. В 1961 году ЦРУ набрало из этих беженцев небольшой боевой отряд, который после соответствующей подготовки высадился в бухте Кочинос (иначе — заливе Свиней) с целью свергнуть Кастро. Однако обещанная поддержка ВВС и флота так и не появилась, так что вторжение потерпело неудачу. Бойцов отправили в тюремные лагеря. Когда их отпустили обратно в Америку, они начали сбор денег на борьбу с режимом, пользуясь своими давними связями с мафией, чтобы войти в кокаиновый бизнес.

Если бы не недостатки американской системы правосудия, кокаин так и остался бы нишевым продуктом. Но вот в чем дело: было бы здорово, если бы каждый, кто попадает в тюрьму, усваивал полученный урок и выходил на свободу полностью исправившимся, законопослушным гражданином, однако в действительности многие тюрьмы становятся для заключенных криминальным университетом. Оказавшись там, вы попадаете в окружение других преступников, которые разделяют ваши взгляды на мир. И, если вы умеете правильно себя подать, они с удовольствием поделятся с вами своим богатым опытом. Лично я научился у своего сокамерника Миши стольким вещам о мошенничестве с кредитными картами и банковских аферах, сколько за всю жизнь бы не нагуглил. Другими словами, вы приходите в тюрьму зеленым студентом, только постигающим азы квартирных краж, а покидаете ее с докторской степенью по фальсификации документов и шантажу.

В один прекрасный день 1974 года Карлос Ледер получил в сокамерники Джорджа Янга, также известного как Бостонский Джордж. Его историю увековечил Джонни Депп в фильме «Кокаин». Янг приехал в Калифорнию в 1960-х и стал продавать травку на пляжах, однако быстро понял, что можно заработать гораздо больше, если толкать улетную калифорнийскую шмаль в Бостоне. Товар для него перевозили стюардессы в своем багаже. Бабло полилось рекой, и Янг расширил свой бизнес: теперь он покупал траву напрямую у мексиканцев и перевозил на личном самолете. Но его поймали и посадили в тюрьму, где он познакомился с Карлосом Ледером. Ледер был наполовину колумбиец, наполовину немец — и вдобавок большой поклонник нацизма. Его посадили за угон, но, узнав, чем занимался Янг, он предложил ему интересную идею для нового бизнеса. «Что ты знаешь о кокаине?» — спросил он.

Как у всех хороших университетов, у тюрем есть ассоциации выпускников. Янг и Ледер нашли друг друга на воле в 1976 году и вместе составили план, как наладить продажи кокаина в Лос-Анджелесе, сбыв товар общей стоимостью 2,5 миллиона долларов. К 1977 году они импортировали по сотне килограммов кокса в неделю и продавали его через принадлежавшую Янгу сеть сбыта марихуаны. Но Ледер кинул своего партнера, связавшись с его дилерами напрямую. Янг выбыл из игры. Это положило начало эре колумбийского влияния.

Флорида была идеальной точкой для продажи кокаина, поскольку давала доступ к карибскому побережью протяженностью в несколько тысяч километров. Ледер прикупил себе островок на Багамах — Норманс-Кей — и устроил там перевалочную базу на пути из Колумбии в Майами. Самолеты привозили сюда сотни килограммов белого золота, которое перегружали на скоростные катера, легко уходившие от судов береговой охраны.

Норманс-Кей стал для Ледера личным феодальным княжеством. Он мечтал создать на острове нечто вроде криминальной утопии, территорию полного беззакония. Ледер вытеснял с острова коренных жителей и устраивал разнузданные вечеринки, а немецкие наемники разъезжали по острову на джипах, распугивая незваных гостей. В 1980-м в море нашли яхту, принадлежавшую супружеской паре из Флориды. Судно было изрешечено выстрелами и забрызгано кровью. В 1982-м, когда Ледеру наконец вынесли приговор за незаконный оборот наркотиков, в день независимости Багам он пролетел над толпой на небольшом самолете, сбросив сотни листовок с надписью «DEA GO HOME» — «УБН, убирайтесь домой» — и прикрепленными к ним стодолларовыми купюрами.

Тем временем на материке колумбийцы с триумфом вышли на сцену наркобизнеса в Майами. Делами Ледера в Штатах заправляла бывшая проститутка по имени Гризельда Бланко, получившая прозвище Черная вдова за убийство трех своих мужей. Статистика убийств в Майами подскочила, когда колумбийские наемники, одетые в гавайские рубашки и костюмы пастельных цветов, развязали войну против кубинских боссов. Кокаиновые ковбои устраивали столько перестрелок, что в городском морге то и дело не хватало мест.

Вместе с количеством трупов росли и доходы. Кокаин превратил Майами из благообразного пансионата для пожилых богатеев в гламурный мегаполис — ночная жизнь забила ключом, и тысячи посетителей клубов выстраивались в очередь в туалет, чтобы припудрить носики. Застройщики гребли деньги лопатой — такого они не могли представить себе даже в самых смелых мечтах. В 1979 году Федеральный резервный банк в Майами показал в отчете кассовый излишек в 5,5 миллиардов долларов — больше, чем во всех остальных отделениях вместе взятых.

Тем временем в Майами у Рика Росса не складывались отношения с системой образования. Он не только не научился читать, но и превратился из Рики Доннелла Росса, подающего надежды теннисиста, в Рика Росса по прозвищу Автострада, главного наркодилера Южного Централа.

«Я объяснил преподавателю из местного образовательного центра — это что-то вроде школы бизнеса, — чем я занимаюсь, и он свел меня с никарагуанским дилером, — рассказал Росс. — Тот взял меня в дело».

Люди знали все о курении кокаина еще с 1970-х: в конце концов, именно так Ричард Прайор поджег себя. Но в 1980-х одну светлую голову осенило, что, если смешать кокаин с пищевой содой и водой, а затем выпарить смесь, получатся твердые кристаллы, которые можно курить, и вставляет это гораздо сильнее, чем если просто нюхать порошок. В пересчете на граммы крэк, может быть, и не дешевле кокаина, но забирает он так хорошо, что заметно выигрывал в гетто, где чернокожие и латиносы не могли позволить себе более дорогой (и вызывающий меньшее привыкание) кокаин, который обычно употребляют белые. Приготовить крэк можно на самой обычной кухне, но люди слишком ленивы, чтобы заниматься этим самостоятельно. Так что Росс стал готовить его сам и продавать. Он назвал новый товар хард-рок — звучит как в рекламе новых хлопьев к завтраку, которые сведут вас с ума.

В то время Южный Централ был поделен между двумя враждующими уличными бандами — «Бладз» и «Крипс», которые устраивали разборки по любому поводу, начиная от того, кто из какого района, до того, как моднее одеваться. «Бладз» носят красное — кепки, фланелевые рубашки, футболки и банданы, а «Крипс» ходят в синем.

«Поначалу мы не называли их „Бладз“ и „Крипс“ — они были просто ребятами со 107-й улицы против ребят с Денвер-лейн. Я тусовался с парнями со 107-й, и как-то в школе я повернулся — а мне в лицо смотрит дуло пушки чувака с Денвер-лейн».

В школе Росс старался держаться подальше от банд, но теперь они были его лучшими клиентами. Поскольку он не был членом ни одной из них, он продавал товар и тем и другим. На нижнем уровне системы дистрибуции, организованной Россом, работали рядовые члены банд — в прикидах соответствующего цвета они бродили по обсаженным пальмами улицам среди обветшалых приземистых зданий, играли в кости и высматривали лоурайдеры враждебной банды или черно-белые машины полицейских.

Крэк превратил эти компании отбившихся от рук юнцов в настоящие подпольные корпорации — как это в свое время произошло с Лаки Лучано. В некоторых бандах имелась своя иерархия и разделение труда (кассиры, пехота, уличные пушеры и дозорные), совет директоров и даже отдельный бюджет на похороны павших товарищей. Победа в битве за очередной перекресток означала не просто контроль над территорией, но и право толкать крэк местной клиентуре. Южный Централ стал городской зоной военных действий, а «Бладз» и «Крипс» пополнили свой арсенал глоками, калашами и компактными пулеметами М10.

А Росс тем временем богател. Согласно версии обвинения, с 1982 по 1989 год он продал три тонны кокаина, что в пересчете на сегодняшние деньги должно было принести ему 850 миллионов долларов.

«Дела у нас шли отлично. Я напрямую работал с пятью разными штатами. Я был молод и жил на полную катушку, я был неприлично богат! И да, это определенно могло быть опасно. Несколько раз я становился свидетелем убийства. Но я всех держал на приличном расстоянии. Никто из тех, кому могло понадобиться меня убрать, не знал меня лично, не знал, как я выгляжу, и это их останавливало. И я сам ни разу не пытался никого убрать. У меня был принцип: „Никогда не давай другим того, что не готов потерять“».

Росс вел себя скромно. Никаких золотых цепей. Главное было, чтобы мама ни о чем не догадалась. «Помню, как-то у меня был здоровенный камень МДМА, где-то четверть кило, я хранил его в прозрачной пластиковой коробке от мороженого. Как-то раз я вышел по делам, а мой папаша, видимо, решил немного прибраться, потому что, когда я вернулся, комната сверкала чистотой, а моя прелесть стояла, мать ее, прямо посреди стола. Меня чуть кондратий не хватил. Но он мне так ничего и не сказал — видимо, подумал, что это какая-то странная коллекция минералов или типа того. И все же после того случая я решил, что безопаснее хранить наркоту во дворе у друга, жившего неподалеку.

Мне удавалось скрывать от матери наркотики, но однажды она нашла пачку нала, спрятанную под грязной одеждой. Она принялась плакать, типа: „О нееет, тебя завербовали в мафию, ты должен спасаться…“ А я такой: „Мам… я и есть мафия!“ — Росс рассмеялся. — Но она все равно боялась, что меня убьют».

Крэк пагубно сказывался на ситуации в городских районах. Когда к бизнесу подключились ямайские и доминиканские группировки, статистика по убийствам резко пошла вверх. Заброшенные или полузаброшенные здания (владельцам которых все было фиолетово) превратились в курильни, где счастливые клиенты могли припасть к стеклянной трубке с крэком.

Все больше молодых девушек начинали промышлять проституцией, и цены на их услуги коррелировали с ценами на крэк. Если доза крэка стоила пять долларов, то и минет стоил пятерку. Мужчины в свою очередь решили, что все проститутки сидят на крэке и сделают что угодно, так что в результате «чистым» девчонкам приходилось идти на демпинг, чтобы хоть как-то удержаться на плаву. В то же время сутенеры, которые в 1970-х становились звездами фильмов типа «Суперфлай», сообразили, что обвал цен на крэк сделал их бизнес невыгодным. Шаг к победе женской эмансипации? Едва ли. Без своих «менеджеров» девочки остались один на один с копами и непорядочными клиентами. Вот так-то, детки, и появились крэковые шлюхи.

«Я пробовал крэк, но понял, что так недолго и без денег остаться, — рассказал Росс. — Денег мне хотелось больше, так что я быстро сделал выбор: не употреблять. Эта идея четко выражена в „Лице со шрамом“: не подсаживайся на собственный товар».

Проблема еще и в том, что наркомания процветает в районах с плохой обстановкой — например в гетто, где отчаяние, безнадега и нищета толкают людей к химическим источникам утешения, что лишь подтверждает их как бы низкую нравственность. Война против наркотиков в гораздо меньшей степени затрагивает тех, кто принадлежит к высшему обществу, потому что они надежно защищены своим окружением.

«По молодости легко ввязаться в то, чего не понимаешь, — признался Росс. — Я чувствую раскаяние и сожалею о том, что делал».

С другой стороны, СМИ часто раздувают инфоповоды и делают из мухи слона. Газеты и телеканалы наперебой стращали публику историями о глубинах морального падения наркоманов: крэковые дети! ^[61] Всего одна доза — и ты наркоман! Клинт Иствуд и Пол Рубенс снимались в гротескных роликах, которые предостерегали детишек от употребления крэка. Ирония в том, что масштабная кампания в СМИ только разогрела у публики интерес к запретному плоду.

А куда СМИ, туда и политики. В 1980 году Рональд Рейган стал президентом, и либерализм отправился в десятилетний отпуск. В 1986 году Рейган выпустил долгожданный сиквел никсоновской войны против наркотиков — Закон о борьбе со злоупотреблением наркотиками, предусматривавший еще более строгие наказания за его нарушение. Пять лет без права досрочного освобождения за хранение пяти граммов крэка — такой же срок полагался за полкило кокаина в виде порошка. Отношение к крэку было такое, будто его поставляют прямо из Перу, хотя на самом деле он изготавливался с помощью обычной соды. Пожалуй, нельзя считать простым совпадением, что при этом крэк был популярен среди бедного чернокожего и латиноамериканского населения, тогда как обычный кокаин употребляли денежные мешки с Уолл-стрит: сажать их в одну камеру с Билли Бланко из Бронкса было бы просто неприлично. Тем временем первая леди запустила свою кампанию «Просто скажи нет» («Что делать, если кто-то предложил тебе наркотики? ПРОСТО СКАЖИ НЕТ!!!»), которая пересекла Атлантику и появилась на британских экранах в криминальном сериале «Грэндж-хилл».

И хотя заслуга объявления войны наркотикам принадлежит Никсону, именно Рейган превратил ее в настоящий крестовый поход, вернув к жизни старый, времен Гражданской войны, закон, позволявший ему задействовать армию, флот и боевые корабли береговой охраны для полной блокады южной Флориды. Начались аресты, но это не могло остановить лавину колумбийского «снежка», надвигавшуюся на Америку. Когда пути в Майами оказались отрезаны, картели обратили свои взоры на южную границу.

Тем временем в ЛА сформировали специальную опергруппу для задержания Рики Росса. Во многих странах работа в органах правопорядка сопровождается своего рода предпринимательской деятельностью. Ежедневно рискуя жизнью за жалкие гроши, которые платит государство, эти люди заслуживают хоть какой-то компенсации, согласны? И если кое-какие вещдоки пропадут, кто об этом узнает? Вряд ли обвиняемый в суде заявит: «Ваша честь, на самом деле мои преступления гораздо серьезнее». Вот так и выходит, что заработанные тяжким дилерским трудом деньги идут на угощения для ежегодного полицейского пикника.

Вдобавок наркобароны могут позволить себе дорогих адвокатов, чьими усилиями судья не только оправдает вас, но еще и в задницу поцелует, так что иногда для защиты слабых и невинных приходится играть довольно грязно. А это значит, надо пересечь черту, и не одну, даже если за это начальство надает вам по шее.

«Подделка ордеров на обыск, подделка свидетельских показаний, ложь под присягой — иногда офицеры полиции сами не лучше преступников! — сказал Росс. — Они взяли одного из моих ребят с парой кило товара и подбросили килограмм в багажник моей машины. И это случалось не раз: они подбрасывали улики в выдвижные ящики и любые другие подозрительные места».

Росс сумел переиграть опергруппу, наняв частного детектива, бывшего шерифа, чтобы из жертвы превратиться в охотника.

«Его отчет помог отправить копов под суд. Думаю, человек 35 получили обвинительный приговор, но сели только шесть или восемь. Но это стоило потраченных денег! — рассмеялся Росс. — К тому времени я уже вышел из бизнеса, но после ко мне подослали провокатора. Правительство иногда использует информаторов, чтобы заставить вас совершить преступление, которое вы совершать не собирались».

Росса подставил его поставщик, и в 1996 году ему, как дважды осужденному преступнику, автоматически дали пожизненный срок согласно калифорнийскому «закону о трех преступлениях». Но тут-то и начинается самое интересное: все дело в том, кто был этот поставщик.

Я не любитель теорий заговоров. Когда я вижу, как кто-то в фейсбуке репостит мифы о вреде прививок, высадке на Луне, новом мировом порядке и о том, как Буш устроил теракт 11 сентября, то расстроенно качаю головой. Серьезно, неужели так трудно поверить, что несколько озлобленных арабов действительно смогли угнать самолет, не будучи участниками хитроумного плана, составленного правительством, которое даже не сумело скрыть уотергейтский скандал — обычное проникновение со взломом? Я не говорю, что наши власти не ведут никаких подковерных игр, но вполне готов поручиться, что нами не правят рептилии с альфы Центавра.

Так что представьте себе мое удивление, когда я выяснил, что одна из теорий заговоров была правдивой.

Ну, типа того.

Главным кокаиновым связным Росса был чувак по имени Данило Бландон, состоявший в рядах Контрас — антикоммунистических партизанских отрядов в джунглях Никарагуа. В 1980-х в этой стране Центральной Америки разразилась кровавая гражданская война, и ЦРУ тайно поддерживало борьбу против правящей партии сандинистов, поскольку Конгресс отклонил предложение Рейгана официально вступить в войну на стороне Контрас, которых он считал «в нравственном отношении равными отцам-основателям США».

К концу 1980-х уже произошли первые разоблачения — например, когда комиссия Сената выяснила, что одна из авиакомпаний, которые ЦРУ «наняло» для отправки помощи повстанцам, принадлежит самому Хуану Рамону Матта-Баллестеросу, влиятельному капо из могущественного мексиканского картеля Гвадалахары. Но об этом ко всеобщему удобству «забыли» до 1986-го, когда журналист Гэри Уэбб раскопал, что для финансирования боевых действий ЦРУ позволяло Контрас поставлять в США кокаин. Этот кокаин затем превращался в крэк, который Росс распространял через Бландона. Не забудем, что все это происходило на пике повального увлечения крэком, сопровождавшегося тяжелой зависимостью и кровопролитными стычками между уличными бандами. Таким образом, правительство США было соучастником распространения крэка в стране. Вот вам и «Просто скажи нет».

Это открытие породило бурю общественного негодования, которая лишь усилилась, когда выяснилось, что ЦРУ и член Совета национальной безопасности США подполковник Оливер Норт оказывали Контрас тайную поддержку, не только закрывая глаза на кокаиновый бизнес, но и осуществляя нелегальные поставки оружия в Иран. Доход от этих поставок шел на финансирование борьбы против сандинистов. Цель оправдывала средства.

Я спросил Росса, каково ему было оказаться замешанным в этот гигантский заговор.

«Поначалу я просто не поверил, — признался он. — Они [никарагуанцы] говорили мне, что участвуют в войне у себя на родине, но мне было лень во все это вникать. Я узнал обо всем уже будучи в тюрьме. Я подумал: и хватает же совести у Рональда Рейгана, Джорджа Буша и Олли Норта позволять иностранцам продавать наркотики чернокожим на американской земле. Это шокировало меня больше, чем то, что делали никарагуанцы — они-то просто пытались выжить».

Центральные СМИ, оскорбленные тем, что Уэбб опередил их, ополчились против него. Якобы он обвинил ЦРУ в непосредственном участии в наркоторговле, как будто подполковник Норт сам стоял на углу и приторговывал пакетиками крэка. На самом деле Уэбб утверждал не это, а немного иное: ЦРУ сделало наркоторговлю возможной, закрывая на нее глаза. Однако травля приняла такие масштабы, что Уэббу пришлось уволиться из газеты, и в 2004 году он убил себя, выстрелив в голову… дважды.

Есть известная фраза: кто не знает истории, тот обречен на ее повторение. В каком-то смысле так оно и есть. Замените пулеметы Томпсона на «Узи», джаз — на гангста-рэп, подпольные бары — на курильни крэка, а ирландцев, евреев и итальянцев — на чернокожих и латиносов, и вы поймете, что в Америке за последние девяносто лет мало что изменилось.

Рэп зародился на вечеринках в черных и латиноамериканских кварталах Бронкса, где диджеи зачитывали речитативы под музыку и выкрикивали в толпу названия своих районов. Рэперы говорили о проблемах, актуальных для их окружения, а это неизбежно подразумевало наркотики. В самом начале 1980-х, когда рэп только появился, с его помощью пытались донести простую идею — она выражена в припеве композиции «White Lines» Грэндмастера Флэша: «D-d-d-don’t do it, baby!» — «Не делай этого, детка!» Гангста-рэп перевернул все с ног на голову, воспевая те же самые проблемы — вместо «Не делай этого» появились нетленки вроде «Ten Crack Commandments» («Десять заповедей крэка») в исполнении Бигги. Песня представляет собой пошаговую инструкцию для начинающего дилера незаконных препаратов. И хотя в этих произведениях присутствуют элементы художественной гиперболы, в целом гангста-рэп отражает печальные реалии жизни чернокожей Америки и самих рэперов.

Бигги записывался в студии лейбла Bad Boy Records в Нью-Йорке, а его главный конкурент, Тупак Шакур, сотрудничал с лос-анджелесским Death Row Records. Этот лейбл основал Мэрион Шуг Найт, известный своими связями с уличными бандами бугай, однажды свесивший вверх ногами из гостиничного окна другого известного рэпера — Ванилла Айса, автора знаменитого хита «Ice Ice Baby». Тупак, получивший актерское образование, совершенно вжился в свой ганста-образ, сделал на животе татуировку c текстом «Thug Life» — «бандитская жизнь» — и постоянно встревал в разборки с копами.

Деньги на развитие Death Row дал Майкл Харрис по прозвищу Гарри О, член банды «Баунти хантер бладз» (подразделения тех самых «Бладз») и более или менее постоянный клиент Рики Автострады. Харрис вел дела даже на Бродвее, где спродюсировал пьесу, в которой играл восходящая звезда Дензел Вашингтон.

Соперничество между Бигги и Тупаком, начавшись с оскорблений в текстах песен («Я трахнул твою сучку, жирный мудила», — хвастается Тупак в песне «Hit ’Em Up»), переросло в кровопролитие. 6 сентября 1996 года Тупака расстреляли, когда он ехал в машине по Лас-Вегас-Стрип, а Бигги был убит полгода спустя на выходе с вечеринки журнала Vibe в Лос-Анджелесе. Оба убийства официально остались нераскрытыми, но известно, что к расстрелу Бигги были причастны продажные копы одного из отделений лос-анджелесской полиции, расположенного на бульваре Рампарт. Это дело, получившее известность как Рампартский скандал, показало, что элитное подразделение полиции по борьбе с уличными бандами само стало самой крупной и опасной бандой в городе. Работники этого подразделения, к примеру, грабили банки, подделывали свидетельские показания, воровали кокаин из хранилища вещдоков, а также подрабатывали частной охраной для Death Row. Некоторые из них входили в опергруппу по поимке Рики Автострады.

Тем временем у Сета Ферранти дела тоже были не ахти. Один парнишка под кислотой выстрелил в копа и ранил его, и федералы затеяли серьезное расследование.

«В округе Фэрфакс началась настоящая охота на ведьм — то есть на дилеров ЛСД. Некоторые раскололись, и в итоге это привело ко мне. Все мои так называемые друзья сдали меня, чтобы спасти собственные задницы. Я их не виню, но я не хотел закончить так», — рассказал Сет. В общем, он инсценировал собственную смерть в национальном парке Грейт-Фолз в Вирджинии.

«Я жил неподалеку и знал, что многие совершают самоубийство в Грейт-Фолз, сбрасываясь со скалы в бурный поток. Так что я оставил подсказки и принялся рассказывать всем, что собираюсь убить себя. А потом выстроил мизансцену, в которой фигурировали мой бумажник, сигареты и алкоголь — чтобы все выглядело так, будто я оказался загнан в угол и решил прыгнуть».

К сожалению, Сет инсценировал суицид не на том конце плотины. Федералы заставили смотрителей парка две недели прочесывать реку, а когда труп так и не нашли, они объявили самоубийство мистификацией. Двадцатилетний дилер оказался в списке пятнадцати самых разыскиваемых преступников США.

«Оглядываясь, я вижу, что находиться в бегах было даже прикольно. Но тогда меня преследовала паранойя. Мне казалось, что федералы обладают сверхъестественной силой, что они читают мои мысли. Я был обычным незаметным пригородным наркодилером и никогда не верил, что такое может случиться со мной. Это стало настоящим потрясением. Представьте, что вам светит срок от 25 до пожизненного за впервые совершенное ненасильственное преступление, а вам всего двадцать лет! Поддавшись инстинктам, я пустился в бега. Я не хотел в тюрьму, не хотел никого закладывать, я просто хотел выбраться из этой заварухи».

Следующие два года Сет провел в бегах — сначала в Калифорнии, затем в Сент-Луисе, где стал толкать травку для Мексиканца Эдди. Именно тогда он познакомился со своей будущей женой Дианой, скрываясь у подруги ее сестры под новым именем.

«Она сказала, что знает одну девушку, которая может мне понравиться, — и оказалась права!» — улыбнулся он.

Диана знала, что он продает анашу, но была не в курсе всей истории до тех пор, пока федеральные маршалы США не вышибли дверь. В 1993 году в возрасте 22 лет Сета Ферранти приговорили к 25 годам. Белый парень из пригорода оказался в мире суровых зэков и жестоких надзирателей.

19

Народ сидящий

Тюремный мир отличается от мира снаружи: здесь собрались под одной крышей отбросы общества и худшие представители человеческого вида. Диана пожаловалась, что даже теперь Сет редко улыбается на фотографиях, потому что так и не научился снимать маску — брутальное выражение лица, сопровождавшее его двадцать лет за решеткой.

«Нужно держаться уверенно, не уступать, дать всем понять, что ты справляешься. Если не носить эту маску постоянно, легко стать жертвой насилия», — объяснил Сет.

Когда Сет отбывал срок в федеральной тюрьме Манчестер, как-то по дороге на прогулку прямо перед ним споткнулся и упал парень, с ног до головы покрытый кровью. Очевидно, его избили в душевой другие заключенные. Его даже пришлось госпитализировать, но в итоге он выжил.

Другой риск — вас могут «опустить», то есть превратить в петуха. Если вы в душевой случайно уроните мыло, ярые любители попок тут же набросятся на вас, точно стая голодных кошек ^[62].

Там, где все пытаются друг друга поиметь, заключенным имеет смысл держаться вместе. Чем вас больше, тем безопаснее и все такое. Группа зэков, тусующихся вместе, называется «семья» или «кентовка». Чаще всего такие группы образуются по расовому или географическому принципу — к примеру, семья нью-йоркцев, семья белых, семья итальянцев и так далее. Обычно (но не всегда) семьи связаны с какой-то бандой — так, внушающее страх «Арийское братство» могло покровительствовать семьям белых парней.

Если семья — это просто группа заключенных, поддерживающих друг друга, то банда — это более организованный союз, который занимается продажей наркотиков, подкупом надзирателей, сутенерством и тому подобным. Поскольку большинство криминальных авторитетов значительную часть жизни так или иначе проводит за решеткой, именно отсюда контролируется многое из того, что происходит на улицах: наркосделки, заказные убийства — что угодно. Между бандами в тюрьмах возникают терки: к примеру, неонацисты из «Арийского братства» не ладят с «Черной партизанской семьей».

«В столовой господствовала сегрегация, — рассказывал Рики Автострада. — Я видел, что все сидят за своими столами — черные, арийцы, мексиканцы. Но единственный раз, когда расизм коснулся лично меня, — тот случай с Тедом Маккормиком. Он был белый, и арийцы ему велели со мной не зависать. Как-то раз, когда меня не было рядом, двое арийцев избили его гасилами».

С другой стороны, Сет нашел союзников там, где не ждал.

«Я встречал совершенно долбанутых отморозков, встречал отмороженных гомофобов, но Джонни Смертник — педик, который умел постоять за свою дырку, — был самым странным из всех. Если требовался надежный человек в разборках — надо было идти к нему, — объяснил Сет. — Ублюдки боялись его до усрачки».

Однажды в тюрьме появились чернокожие новички и, не зная местных расистских порядков, уселись смотреть телевизор в комнате белых. Белые пришли к Сету, а тот обратился к Джонни Смертнику. Сет объяснил новоприбывшим, что здесь гостиная для белых, а черные могут посмотреть телевизор в собственной гостиной на другом конце холла. Они посмотрели на Сета как на психа, но, прежде чем они что-то сказали, Джонни прошипел: «Вы его слышали. Валите отсюда».

Один из черных парней оскорбился.

«Пошел на хер, педрила».

Это разозлило Джонни. Он набросился на обидчика и двинул ему в нос. Полилась кровь. Сет решил вмешаться, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, и оттащил Джонни обратно в его камеру, а остальные белые отправились в другое крыло на переговоры с главным авторитетом черных, чтобы предотвратить масштабный расовый конфликт.

«Джонни Смертнику на все было насрать — вечером того же дня его отправили в одиночную камеру за то, что он во дворе обозвал черных ниггерами, — добавил Сет. — Он, может, и был геем, но еще он был толстокожим деревенщиной, и ему все было до фени».

Со времен Никсона почти все американские президенты — Джордж Буш, Рональд Рейган, Билл Клинтон — участвовали в негласном соревновании, кто больше ужесточит меры пресечения. Клинтон знал, что, если он откажется мериться членами с предшественниками, его сочтут либеральным слюнтяем, так что в 1994 году партия демократов провела новый федеральный закон о преступности, согласно которому штаты получали дополнительные выплаты, если заключенные отбывали не менее 85 % своего срока. Это привело к тому, что население тюрем практически удвоилось. Разумеется, содержание такого количества людей под замком влетало в копеечку, так что правительство стало нанимать частных субподрядчиков. Так тюрьмы превратились в бизнес. Частные компании получали миллионы долларов за содержание в неволе мужчин и женщин. Это одна из немногих вещей (помимо Израиля и военного бюджета), по которым у республиканцев и демократов было полное единодушие. Ох уж эта двухпартийная система!

Если взять группу людей, однажды признанных «неполноценными», и сказать им, что теперь они на равных с остальными, но при этом не дать им никакой поддержки — пусть справляются сами, как умеют, — и заставить их селиться в самых худших районах, где все располагает к нарушению закона, — как думаете, какой будет результат?

«Еще во времена Гражданской войны нам обещали сорок акров земли и мула, но мы их так и не получили, — сказал Росс. — В этой стране черные никогда ничего не получают».

В США живет 5 % всех людей на земле и 25 % всех заключенных — а следовательно, Америка находится впереди планеты всей по количеству зэков на душу населения. Сомнительная честь. В этом отношении Штаты опередили Россию, Китай, Иран и любую из африканских диктатур. Вот уж воистину страна свободы. А учитывая долгую и славную историю американского расизма, неудивительно, что, несмотря на многочисленные исследования, доказывающие, что черные продают и употребляют наркотики не больше, чем белые, более половины всех арестов за наркотики в США приходится на афроамериканцев. В Южной Африке времен апартеида в тюрьмах сидело 853 человека на каждые 100 000 черного населения. В сегодняшней Америке это число составляет 4 919 черных и 934 белых на каждые 100 000. Итого, сегодня в американских тюрьмах сидит больше черных, чем было рабов в 1850-м.

«Заключение по-настоящему открыло мне глаза, — поделился Сет. — В федеральных тюрьмах белые в меньшинстве».

Массовое заключение создает порочный круг: мальчик попадает в плохую компанию, продает наркотики, отправляется в тюрьму. Он выходит на свободу, его девушка беременеет, но работу он найти не может, потому что он бывший зэк, — и что ему делать? Снова продавать наркотики и снова попадать за решетку. Тем временем ребенок растет без отца и начинает шляться по улицам.

А с таким количеством чернокожих заключенных тюремная культура попадает обратно в общество. Они не могут работать, не могут голосовать. И в итоге превращаются в новый низший класс.

Чем меньше возможностей, тем выше конкуренция. На сегодняшний день Южный Чикаго — бывшая территория Аль Капоне — контролирует одна из самых опасных банд в стране. С 2001 по 2016 год здесь убили больше людей, чем погибло американских солдат в Ираке и Афганистане, отсюда и запоминающееся прозвище района: Чирак. Подавляющее большинство жертв — молодые чернокожие. Этому нет конца и края.

Нам, британцам, нравится думать, что мы выше этого, у нас-то нет проблем с расизмом, но на самом деле мы ничем не лучше. Великобритания тоже ужесточила меры пресечения в 1990-х. Риск угодить за решетку за преступления, связанные с наркотиками, для чернокожего в одиннадцать раз выше, чем для белого. Для азиата — всего в три раза. Так что не хочу никого обидеть, но Великобритании, как и США, тихо и незаметно удалось во всем превзойти один из самых расистских политических режимов в человеческой истории. Так держать!

В мире тюремных банд Сету удалось найти способ преодолеть расовый барьер.

«Я играл в бейсбол и американский футбол с черными, в европейский футбол с испанцами и в софтбол со всеми. Спорт стал моим универсальным языком», — объяснил он.

Начав со спортивной площадки, вскоре Сет начал писать заметки о тюремном спорте, а затем перешел на книги и статьи. Он стал рассказывать о ребятах, с которыми сидел, — о таких, как Рик Росс по прозвищу Автострада. Именно Сет предложил мне написать ему.

«Он настоящий джентльмен, — сказал Сет о своем тюремном товарище. — Было здорово увидеться с ним, выйдя на волю, но мы годами переписывались, у нас была куча общих знакомых, так что мы как будто и не переставали общаться».

В тюрьме было много свободного времени — и Рик наконец выучился грамоте.

«Я повсюду ходил с карточками, чтобы подсматривать, как правильно читать буквы — а, бэ, вэ», — рассказал Рик. Он зарылся в книги по юриспруденции и раскопал одну формальность, которая аннулировала его пожизненный приговор: технически два его предыдущих приговора следовало считать связанными с одним эпизодом криминальной деятельности. Судья согласился с ним и уменьшил срок заключения до двадцати лет.

«Чтение подарило мне свободу», — заключил он.

Нет нужды говорить, что вынесенный Сету приговор здорово подкосил его семью. У отца было достаточно связей на флоте, чтобы вытащить его из любой передряги, если бы его поймали на военной базе, — но на гражданской территории он ничем не мог помочь сыну. С моими родителями было точно так же: помню, как мама пришла навестить меня и устроила разгон за то, что я им ничего не рассказал, а ведь они могли заплатить за хорошего адвоката. Но я уже ознакомился с нормами вынесения приговоров и знал, что мне светит минимум два года, — судья при всем желании не мог снять меня с крючка. В общем, мы оба облажались.

Для Сета тюремное заключение означало разлуку не только с друзьями и семьей, но и с любовью всей его жизни. Диана администрировала его сайт и публиковала статьи, написанные в тюрьме. Они поженились в комнате для свиданий в одной из тюрем в присутствии капеллана, куратора и одного из надзирателей. После церемонии молодоженам разрешили провести вместе пятнадцать минут.

Сет вышел на свободу в 2014-м, отсидев 21 год из своего срока. 21 год — это очень долго. Пока он сидел, мир увидел Нельсона Манделу и конец апартеида, урегулирование конфликта в Северной Ирландии, приход нового тысячелетия, теракты 11 сентября, вторжение в Ирак, Интифаду Аль-Аксы, всемирный финансовый кризис, «Гарри Поттера» и «Властелина колец», первого чернокожего президента США, WikiLeaks, арабскую весну, айфоны, Myspace, Facebook, Instagram, клонированную овечку Долли, смерть принцессы Дианы, а я тем временем закончил детский сад, школу и университет (и теперь рыдал крокодильими слезами над одним выпавшим из жизни годом). Удивляюсь, как Сету удалось снова встать на ноги, проведя столько лет вне игры.

«Когда я вышел, то довольно быстро ко всему привык. У меня ушло какое-то время на то, чтобы понять разницу между сотовой связью и вайфаем. Все эти автоматические меню меня просто убивают. Ты звонишь куда-то, чтобы поговорить с человеком, а напарываешься на замкнутый круг, в котором робот заставляет тебя нажимать цифры на экране. Мне кажется, справедливо, что травку постепенно начинают легализовывать. Я как был любителем марихуаны, так и остался».

После отмены пожизненного приговора Рик Росс вернулся на свободу чуть раньше Сета, в мае 2009-го, прямо в любящие объятия своей подружки. И сразу вышел на тропу войны: он без конца выступает, дает интервью, пишет книги и всячески старается отвадить детей от преступности. А еще собирает деньги на съемки фильма о своей жизни.

«Вот увидишь — „Суперфлай 1980“! Он соберет в прокате миллиард баксов!»

Сет теперь актер, кинематографист и журналист. Но что стало с последним участником нашей святой троицы? Надеюсь, вы еще не забыли Норма Стэмпера.

20

Черные жизни (не)важны

30 ноября 1999. Сорок тысяч антикапиталистически настроенных демонстрантов вышли на залитые дождем улицы в центре Сиэтла на марш против глобализации и власти корпораций. Они заблокировали перекрестки, чтобы не пустить делегатов в здание театра «Парамаунт», где проходила очередная конференция Всемирного торгового общества. Дальнейшие события получили известность как Битва в Сиэтле.

«Я разрешил использовать слезоточивый газ, чтобы очистить перекресток, на котором собрались сотни, а может быть, и тысячи демонстрантов, — вспоминал Норм Стэмпер. — Я спал не больше трех-четырех часов в день, шли дожди, мой свитер был насквозь пропитан водой и слезоточивым газом. Центр города был практически парализован, а нам надо было добраться куда-то и помочь человеку, истекавшему кровью от ножевого ранения. Но в результате применения газа стало только хуже: перекресток был свободен, но какой ценой! Демонстранты, которые до тех пор были мирными, обозлились, и их гнев обратился против городской полиции».

В следующие несколько дней мирные протесты переросли в беспорядочные уличные бои между активистами и полицейскими. Одетые в черное команды спецназа, выглядевшие как оккупационные войска, распыляли повсюду слезоточивый газ, так что по улицам плавали облака удушливого дыма.

К концу той недели Стэмпер подал в отставку. Сегодня Норм считает тот приказ использовать против активистов слезоточивый газ «самой большой ошибкой в своей карьере», но в течение пяти лет он был уверен, что принял верное решение.

«Как-то раз я был на автограф-сессии, и ко мне подошел человек без книги. Он сказал: „Когда-то я вас уважал„. Я спросил: “Вам есть что сказать о тех событиях?“ И он ответил: „Да, я был там, надышался газа. Вы получили что хотели, но потеряли меня и множество других людей“».

«К тому моменту, как закончился мой тур, во мне произошла серьезная перемена. Я понял, что мы не должны были так поступать. У нас не было права применять газ против американцев, реализующих свое право собираться и протестовать против того, что им не нравится. Эти прекрасные люди собрались, чтобы выступить против несправедливости, а я оказался их врагом».

Битва в Сиэтле заставила Стэмпера пересмотреть свои взгляды на полицейское насилие. Он вступил в организацию Law Enforcement Against Prohibition — «Правоохранительные органы против запрета», в которую входят полицейские, судьи и прокуроры, не согласные с политикой войны против наркотиков.

Это случилось в самую обычную среду 6 июля 2016 года. 32-летний Филандо Кастиле сходил на стрижку, пообедал с сестрой в «Тако Белл» и поехал за своей девушкой, Даймонд Рейнольдс, и ее четырехлетней дочерью. Филандо был чернокожим. А еще, как и у всякого добропорядочного американца, у него имелось огнестрельное оружие. На Ларпентер-авеню в Фалкон-Хайтс, пригороде Сент-Пола, штат Миннесота, их остановили офицеры местной полиции Джозеф Каузер и Джеронимо Янес.

— Сэр, должен предупредить, у меня при себе оружие, — сообщил Кастиле, когда офицеры подошли к нему.

— Окей, — сказал Янес, положив руку на кобуру. — Тогда не доставайте его.

— Я не буду его доставать.

— Он не будет его доставать, — повторила Рейнольдс.

— НЕ ДОСТАВАЙТЕ ЕГО!

— БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ-БАХ!

— ФАК!!!

Джеронимо Янес выпустил семь пуль. Рейнольдс вела в фейсбуке трансляцию того, что произошло потом. Филандо сползает по водительскому сиденью, его рубашка вся в крови. Он собирался достать документы. Потом он перестает шевелиться.

Шонтил Аллен, местная учительница, активистка движения Black Lives Matter — «Черные жизни важны», — одной из первых прибыла на место событий.

«Я как раз подошла, когда его вытаскивали из машины, — рассказала она мне по скайпу. — Я как-то работала в школе в том районе, где жил Филандо. Мы были очень похожи: выросли в одной среде, он тоже был жертвой расовых предрассудков, как и все мы. Меня не раз останавливали на той же улице».

«Если твой сын черный, ты говоришь ему не появляться на Ларпентер-авеню. Если в машине трое черных — ее обязательно остановят. Если вас все же трое, то третьему лучше оказаться девушкой, и желательно миниатюрной. Вас заставят выйти из машины и обыщут».

И СМИ, и общественное мнение видят в черных идеальных жертв: если ты не святой, как сама мать Тереза, если в тебе можно хоть к чему-то докопаться — значит, ты «бандит» и сам напросился. В любом случае, нельзя просто так стрелять в людей, а потом оправдывать это чем-то, что вообще никак не связано с тем, что вы их застрелили.

Филандо Кастиле оказался как раз идеальной жертвой. Он работал в школьной столовой, и его застрелили на глазах у его подруги и четырехлетнего ребенка во время обычной дорожной проверки. Он сказал офицеру, что у него в машине оружие именно для того, чтобы избежать проблем, но офицер все равно открыл огонь, потому что ему показалось, что он почуял запах марихуаны.

«Я думал, что моя жизнь в опасности, что если ему хватает духу курить марихуану в присутствии пятилетней девочки, рискуя ее жизнью и здоровьем из-за пассивного курения, подвергая тому же риску пассажира переднего сиденья, то с чего ему заботиться о моей жизни?» — заявил Янес во время следствия. В машине позднее нашли стеклянную трубку и небольшой пакетик травы. Так, благодаря тонкому нюху офицера Янеса, маленькая девочка лишилась отца.

Движение Black Lives Matter возникло в результате серии смертей афроамериканцев от рук полицейских в 2013–2014 годы. Многие из этих дел имели большой резонанс в прессе — в частности, убийство Тамира Райса, двадцатилетнего парня, которого застрелили из-за того, что он держал в руках игрушечный пистолет, и 43-летнего Эрика Гарнера, задушенного полицейскими при задержании за нелегальную продажу сигарет. Тысячи протестующих запустили онлайн-кампанию под хэштегом #BlackLivesMatter и вышли на акции — порой весьма агрессивные, — требуя совершить правосудие и положить конец вековой традиции полицейского насилия в США.

Только за 2015 год полицейские убили в перестрелках 990 человек, 93 из которых (около 10 %) были безоружны. 258 из них были чернокожими (из них 15 % не имели при себе оружия — по сравнению с 6 % белых). Кажется, что это не так уж много, но даже если остальные были агрессивными отморозками, за годы эти цифры складываются в сотни невинных жертв. Поскольку большинство жертв полицейского насилия имеют белый цвет кожи, движение Black Lives Matter критикуют за то, что они делают акцент на черных. Но суть не в цвете кожи. В июле 2017 года Шонтил и мать Филандо, Валери, вышли в Миннеаполисе на марш в память о Джастин Даймон, австралийке, застреленной черным офицером, которого она сама же вызвала, чтобы заявить о произошедшем рядом с ее домом изнасиловании.

Так что копы убивают и белых под столь же нелепыми предлогами, но в относительных цифрах невооруженный чернокожий имеет гораздо больше шансов быть убитым представителем правоохранительных органов, чем невооруженный белый. Фернандо Кастиле, конечно, был вооружен, но вот вам следующий вопрос: целился ли он в офицера из своего оружия? Для 17 % белых и 24 % черных ответ будет «нет».

«Даже если критика движения Black Lives Matter справедлива и убийства, совершенные американскими полицейскими, совершены не на почве расовых предрассудков, это не означает, что полиция не нуждается в реформах, — написал Конор Фридерсдорф в журнале The Atlantic. — Потому что факт остается фактом: офицеры полиции США убивают больше людей — в том числе невооруженных и страдающих психическими расстройствами, — чем офицеры полиции любой другой демократической страны».

С другой стороны, существует основанное полицейскими и консервативными политиками движение Blue Lives Matter, которое подчеркивает, что статистически для полицейского риск быть убитым черным бандитом на 18,5 % выше, чем самому убить безоружного черного. Конечно, можно и так посмотреть на дело. И тем не менее, становясь полицейским, человек осознанно выбирает работу, подразумевающую повышенный риск. Чего нельзя сказать об обычном чернокожем, который просто садится за руль своей машины. Как сказал однажды Джон Стюарт, «с какой стати офицеров полиции нужно судить строже, чем бандитов?».

Несмотря на то что ежегодно полицейские нашпиговывают свинцом тысячи гражданских (с любым цветом кожи), с 2005 по 2014 год за это предстали перед судом всего 47 офицеров, и лишь немногим был вынесен обвинительный приговор. Конечно, все как один твердят, что они столкнулись с агрессивными преступниками, и в отсутствие видеодоказательств или противоречащих этому показаний других полицейских приходится принимать их слова на веру. Но каковы шансы, что их сдадут собратья по униформе?

16 июня 2017 года Джеронимо Янес был оправдан по обвинению в нарушении правил обращения с оружием и убийстве второй степени. Тот факт, что полицейские могут убивать сколько угодно гражданских — в особенности черных — и им все сойдет с рук, очень убедительно доказывает: сегодня черные жизни не важны.

Так почему же полицейские до сих пор упражняются в стрельбе по чернокожим? Я хотел поговорить с кем-то, находящимся по ту сторону полицейской солидарности, их собственной круговой поруки. С Нормом Стэмпером.

Разумеется, большинство людей, живущих в гетто, не связываются с наркотиками и преступностью — пусть возьмут с полки пирожок. Но полицейским нужно поддерживать видимость напряженной работы и совершать аресты.

«В Сан-Диего, если ты хороший коп, тебе нужно делать пять задержаний в день — как минимум одно уголовное и несколько штрафов за нарушение ПДД. Хочешь стать детективом — выполняй, — рассказал мне Стэмпер. — Копы по всей стране соревнуются за количество арестов, а не за качество полицейской работы, которое подразумевает решение проблем, выстраивание отношений и предотвращение преступлений. Каждый день ты проверяешь рейтинг, сравнивая себя со Смитом и Джонсом».

«Черные и латиносы — самые заметные представители среды, в которой употребляют и продают наркотики и до проблем которой правительству нет дела. В приличных районах просто нет точек, контролируемых бандами. Так что, если тебе не хватает пары арестов, ты отправляешься на угол 30-й и Империал-авеню: там за один день можно закрыть недельную норму выработки».

Другими словами, если молодой мужчина с темным цветом кожи идет по улице, копы автоматически считают, что он каким-то боком причастен к деятельности наркоторговцев. Поскольку черных чаще останавливают и обыскивают, их и арестовывают чаще, а если тебе срочно надо кого-то арестовать… ну, вы поняли. В белых районах такое бы не прокатило: белые могут позвонить адвокату и устроить скандал.

Рики Росс не стал с этим спорить.

«Копам легче производить аресты в гетто, вот они и собираются там, где публика не такая благопристойная. Да и ордер на обыск в Южном Централе получить гораздо проще, чем в Беверли-Хиллз».

Неустанная погоня за статистикой и одержимость целью «убрать с улиц Х килограммов наркотиков» саботировала работу полиции и создала условия, в которых офицеры что угодно придумают («Видите ли, сэр, этот район известен своими подражателями Бобу Марли, а вы выглядите так, будто знаете, как обращаться с бонгом»), чтобы оправдать обыски и задержания, которые, в свою очередь, являются кратчайшим путем к желанному повышению и одновременно еще больше ожесточают те самые социальные слои, которым они должны служить и которые должны защищать.

Полицейские охотятся за наркодилерами не только потому, что это хорошо смотрится в статистике арестов, но и потому, что так они зарабатывают на жизнь. Конфискация гражданских активов — так называется процедура захвата чьего-то имущества на основании одного только подозрения в совершении преступления. Имущество затем можно продать, а деньги оставить себе. По сути, это легализованный грабеж.

«Это делает штат, это делают отделения полиции, да все это делают, — признался Стэмпер. — В отделениях, где производится много арестов за наркотики, обычно имеется пара специальных сотрудников, которые занимаются реализацией конфискованного имущества. Это коррупция не на уровне отдельно взятых копов, это системное явление. Отбирать у своих же соотечественников дом, квартиру или яхту, чтобы потом продать их как конфискат и положить деньги в собственный карман, — как по мне, это коррупция».

Более четверти убийств, совершенных полицейскими в США, приходится на небольшие городки вроде Фергюсона. Тамошние участки финансируют далеко не так щедро, как ФБР, так что им, чтобы выжить, приходится прибегать к арестам за превышение скорости и конфискации гражданского имущества. А кто лучшая цель для конфискации имущества? Конечно же драгдилеры (читай: чернокожие).

Если по одной дороге едут белый парень и черный парень, как думаете, кого с большей вероятностью остановят? Конечно же черного, потому что он вызывает больше подозрений у полицейских (как черных, так и белых). И у белого, и у черного парня в машине могут быть наркотики, но, поскольку белый парень не подпадает под стереотип типичного «бандита», скорее всего, ему все сойдет с рук. Конечно, помимо цвета кожи есть и другие факторы — многое зависит от того, как они одеты, каков их стиль вождения и пахнет ли в их машине шмалью. Но в целом черный парень с гораздо большей вероятностью будет арестован за пакетик травки.

Допустим, вы остановили чернокожего парня на дороге в Хиксвилле, Теннесси или где-то еще… что дальше? Все не обязательно должно заканчиваться стрельбой. Так почему же очень часто заканчивается? Отчасти виноват расизм. В южных штатах многие копы были членами ку-клукс-клана, а такое наследие быстро не забудешь. ККК, может быть, и канул в прошлое, но кое-какие предрассудки сохранились до сих пор.

«Полицейские стреляют в невооруженных чернокожих отчасти потому, что боятся их. И чем выше, чернее и крупнее жертва, тем больше страх. Они выросли в белых районах, ходили в белые школы… они никогда не сталкивались с такими людьми. Каждое расистское высказывание, каждая рассказанная в раздевалке история о том, как на полицейского наставили пушку в Логан-Хайтс, лишь подливает масла в огонь. Невежество порождает страх. Страх приводит к искажению восприятия. Вы видите то, чего на самом деле нет. И открываете огонь», — объяснил Стэмпер.

Профессиональный офицер знает, как себя вести, чтобы избежать эскалации конфликта. Но в американской глубинке некоторые шерифы выдают значок и пушку любому отморозку.

«Полицейский может, надев утром форму, пообещать себе: „Сегодня никто не умрет“, — сказал Стэмпер. — И это должно касаться в равной мере его и тех гражданских, с кем он пересекается. Такой настрой у зрелого, хорошо обученного офицера спасает жизни. Но в американской полиции этого нет. Наши офицеры буквально убивают своих сограждан».

«Не торопиться, говорить помягче, спрятаться за своей машиной — это вовсе не трусость. Но копы привыкли думать, что отступать нельзя. А оружие — главный уравнитель».

В августе 2014 года убийство невооруженного подростка по имени Майкл Браун белым офицером полиции в Фергюсоне, штат Миссури, породило волну протестов. Демонстрантов обвиняли в том, что они сжигают собственный город. Ответ полицейских тоже нельзя назвать полным спокойствия и достоинства: отряды спецназа разъезжали повсюду в бронированных автомобилях, словно началось вторжение в Ирак. Откуда они вообще взяли военную технику? Ах да: война против наркотиков!

«Федеральное правительство отправило излишки военной техники местным полицейским участкам. Военным это не пригодилось, сказали они, так что давайте просто подарим все местным правоохранительным органам — без всяких обязательств, проверок, без требования обучать персонал правильному обращению с этой техникой. Все ради национальной борьбы против наркотиков», — рассказал Стэмпер.

В 1980-м произошла масштабная военизация полиции. Команды спецназа, которые раньше задействовали только в чрезвычайных ситуациях — например, в случае захвата заложников или теракта, — теперь то и дело вышибали двери во время рутинных арестов драгдилеров. Началась гонка вооружений между членами банд и полицейскими участками. Когда тебе светит от двадцати до пожизненного, терять-то нечего, так ведь?

«Мы стали более военизированными, они тоже, война пришла на улицы, — рассказала мне Шонтил. — Так продолжаться не может».

Не забывайте, большинство дилеров — отнюдь не вооруженные до зубов маньяки, у которых руки так и чешутся спустить курок. В былые дни я мог набить морду, если была такая необходимость, — спросите хоть у Мики Залупы, — но я вряд ли появился бы у вас на пороге с бейсбольной битой. Драгдилер — это просто человек, продающий наркотики, — кто угодно от стареющего хиппи, толкающего третьесортную травку, до Лаки Лучано, организующего поставки героина через Атлантику.

Вопрос расовой сегрегации в Америке не был решен ни при Клинтоне, ни при Буше, ни при Обаме, ни при Трампе. Ничего не изменилось, кроме технологий. В 1992 году в Лос-Анджелесе начались мятежи — после того как избиение Родни Кинга белыми копами оказалось заснято на видео. Городское восстание, однажды воспетое группой NWA в песне «Fuck the Police», охватило улицы. Безудержное веселье продолжалось шесть дней: толпа устраивала в городе поджоги и грабила магазины, 63 человека погибли, прежде чем в ситуацию вмешалась национальная гвардия. Полицейское насилие было всегда, просто теперь любой прохожий может достать айфон и заснять его на видео. И каждый год десятками появляются новые Родни Кинги.

Со стороны это может казаться бессмысленной жестокостью, но когда конфликты обходились без драк? «Восстание — это язык неуслышанных», — сказал однажды известный пацифист Мартин Лютер Кинг. Для того чтобы мир поверил, что кучка маргиналов может задать всем жару, понадобились Стоунволлские бунты ^[63]. И, кстати, как вы думаете, послушали бы британцы Ганди, если бы не испугались до усрачки разгневанной толпы, сжигающей их колониальные особняки?

Я не призываю ненавидеть полицию. Это опасная работа, и иногда им действительно нужно спустить курок ради нашей безопасности.

«Бывают ситуации, в которых полицейские вынуждены применять оружие. Я присутствовал при стрельбе в Сан-Диего в 1984-м. Это была настоящая бойня, я такой больше не видел: этот псих расстреливал матерей, отцов и детей. Все стонали и корчились на полу. Прежде чем мы до него добрались, погибло двадцать человек. Смогли бы мы сделать это раньше, если бы у нас был бронированный транспорт? Смогли бы. Так что иногда бывает подходящее время и место для применения того, что называется полицейским насилием, где смертельный удар — наилучший выход. Хорошо бы такого случалось поменьше в нашей стране».

Но, несмотря на все случаи, когда применение оружия было полностью оправдано (и преступник действительно напрашивался на пулю 44-го калибра в башке), доверие к полиции подорвано настолько, что любая смерть от руки полицейского кажется подозрительной. И чья это вина?

В 2006 году в Атланте одетые в штатское полицейские без предупреждения ворвались в предполагаемый притон, рассчитывая застать публику врасплох. Но застать врасплох им удалось лишь одного человека — 92-летнюю чернокожую бабулю по имени Кэтрин Джонстон. Она проживала одна в не самом лучшем районе, так что с ее стороны все выглядело так, как будто к ней в дом среди ночи ворвались два бугая, размахивая пушками. Перепуганная старушка, решив, что ее грабят, выстрелила из старого револьвера в воздух над головами офицеров. В ответ они выпустили 39 пуль.

«Когда десять-двенадцать офицеров врываются в дом — бывает, они ошибаются дверью, — приходится слышать много жутких историй: младенец в Джорджии получает сильные ожоги от светошумовой гранаты, закинутой в гостиную, — рассказал Стэмпер, — гибнут домашние питомцы, гибнут старики, гибнут и сами полицейские».

Логика этих внезапных рейдов состоит в том, что жизнь домашнего питомца, члена семьи или 92-летней бабули не стоит риска, что сидящие в притоне наркоманы или дилеры успеют смыть дурь в унитаз. Позднее оказалось, что группа захвата не только перепутала дом — у них хватило цинизма разбросать по дому пузырьки с крэком, пока старушка умирала на полу, чтобы все выглядело как гериатрическая версия фильма «Ребята с улицы». Им бы и это сошло с рук, если бы их информатор не отказался поддержать легенду (даже у крыс есть принципы, так-то).

Война против наркотиков привела к тому, что отношения между афроамериканцами и полицией стали, как нынче модно говорить, очень токсичными. Чернокожие превратились в очевидных кандидатов на роль преступников и драгдилеров, а полиции был дан карт-бланш на использование любых средств ради достижения цели, включая премии и повышения за количество пойманных нарушителей и конфискованного товара.

Мы, европейцы, можем смотреть на все это свысока, но на самом деле у нас те же проблемы. В 2017 году в Париже начались беспорядки после того, как офицер полиции «случайно» засунул свой жезл в анус 22-летнему чернокожему и «случайно» порвал ему прямую кишку во время антинаркотического рейда в пригородном квартале многоэтажек, построенных после Второй мировой войны для размещения трудовых мигрантов из бывших колоний. Десятилетия притеснений африканской и арабской молодежи привели к возникновению недоверия и отчужденности — в точности как в американских гетто. Прибавим к этому, что тюрьма — отнюдь не то место, где происходит здоровое личностное развитие (многие будущие террористы отсидели сроки за преступления, связанные с наркотиками), и что террористические группировки привлекают те же самые типажи, что и банды, — вот и готовый рецепт хаоса.

«Один друг меня спросил: чем недовольны черные, почему они все время твердят, что черные жизни важны, — ведь на самом деле важны любые жизни? — поведал Стэмпер с горечью. — Но движение Black Lives Matter возникло как раз потому, что так должно быть, но до этого еще далеко. Если ты белый американец, твоя жизнь важна как данность. А если ты черный, то ты об этом только мечтаешь».

21

Интерлюдия: героин, самолет, девушка

1 мая 1994 года пал самый жестокий расистский режим современности — и нет, это случилось не в США, а в ЮАР. Нельсон Мандела был избран президентом, что ознаменовало конец апартеиду и кровавым межэтническим распрям, от которых страдал весь остальной африканский континент. Однако новоиспеченное государство, положив конец расизму, столкнулось с целым рядом иных проблем.

Говорят даже, что конец апартеида породил одну из самых разрушительных волн преступности в истории XX века. Но жизнь в созданных апартеидом убогих гетто для черных и цветных всегда была суровой, тягостной и короткой. Уличные банды и жестокая преступность царили в пригородах Кейптауна и других городов — просто власти и СМИ все это игнорировали: кому какое дело, что где-то на задворках Йоханнесбурга умер черный парень — если, конечно, он не выступал против белых. Как только апартеид прекратился, черный цвет кожи перестал автоматически считаться основанием для ареста, и полиция могла лишь беспомощно наблюдать за тем, как белые районы узнают вкус той жизни, которой черное население ЮАР жило десятилетиями. Убийства, изнасилования, грабежи, угоны — преступность не то чтобы выросла, она просто распространилась.

Тем временем коллапс системы пограничного контроля и масштабная коррупция превратили ЮАР в один большой притон. Нигерийцы ввозили сюда кокаин, танзанийские моряки — герыч ^[64], а кейптаунские банды — например «Фирма» и «Американцы» — занимались дистрибуцией. Коррупция добралась до самых верхов: в 2007 году глава Интерпола Джеки Селеби оказался в центре скандала, когда выяснилось, что он сообщил своему дружку, наркобарону Гленну Альотти, что тот под колпаком у британской разведки, — и получил за это пару симпатичных ботинок.

Бриджет ни в чем таком не участвовала. В начале 2000-х она работала официанткой в баре в Йоханнесбурге и там встретила Сиджея — белого африканера, который пригласил ее в поездку на Маврикий — райский остров в Индийском океане.

«Он сказал, что он из Кейптауна, но я думаю, что на самом деле его звали не Сиджей, потому что потом его никому не удалось найти, — рассказала она мне по скайпу. — Я неплохо его знала — по крайней мере настолько, что иногда он подвозил меня домой после смены. И как-то раз он сказал: поехали со мной на Маврикий».

Если не считать сигарет, мой единственный опыт международной контрабанды наркотиков заключается в том, что как-то, вылетая в Марокко, я полез в карман куртки за паспортом и нащупал завалявшиеся там пол-унции гашиша. Мне вовсе не хотелось попасться на ввозе дури в Марокко — нелепая бы вышла ситуация, — так что мне пришлось смыть все в унитаз. Помню, в тюрьме я как-то разговорился с бразильцем, который заставлял девчонок провозить кокаин в своей норке. Моя подружка-феминистка сказала, что лучше мне поговорить с самими девчонками. В итоге я связался с Locked Up («За решеткой») — благотворительной организацией, которая помогает пойманным наркокурьерам и их семьям. Они свели меня с Бриджет.

Она и правда думала, что бесплатно скатается на Маврикий. Но в последний момент Сиджей соскочил, сказав, что ему надо везти на сафари группу туристов и Бриджет придется полететь на Маврикий одной. При этом он дал ей пару туфель и сказал, что она обязательно должна их надеть.

«Тут все стало ясно. Но тогда я не думала, что там героин. Работая в баре, часто видишь, как люди покупают кокаин за какие-то смешные деньги, так что я думала, что в туфлях бриллианты. И я уже так глубоко вляпалась… в смысле, он знал, где я живу и что я живу с мамой и бабушкой… Когда им известно, где найти твою семью, дороги назад уже нет».

Чтобы протащить через пограничный контроль нелегальную фармацевтическую продукцию, необходимо проявить смекалку и изобретательность. За долгие годы люди научились применять следующие трюки, позволяющие провезти товар мимо бдительных кайфоломов на таможне:

•Растворить кокаин в жидкости — например в воде — и пропитать ею одежду или иные ткани. В пункте назначения одежду можно промыть, а воду затем выпарить, чтобы снова получить кокаин.

•Смешать кокаин с другими субстанциями вроде пластика и затем отлить их в какую-то форму. Статуэтки Иисуса — известный хит, но контрабандисты изготавливают из подобных смесей что угодно — от гипсовых слепков до чемоданов собственного дизайна.

•Провезти товар в собственном теле. Это значит — проглотить презерватив, набитый порошком, как правило героином или кокаином, — когда доберетесь до места, он выйдет естественным путем. Если растворить наркотик в воде, его будет труднее обнаружить: на рентгене будет не отличить от внутренностей. Этот способ широко распространен в Западной Африке и на Карибах, но он сопровождается большим риском — если презерватив порвется и наркотики попадут в организм, вам крышка.

•«Паровозик», или «груз с прицепом» — когда контрабанда спрятана в контейнере с легальным грузом и, проехав полмира, быстренько выгружается портовыми рабочими до прихода проверяющих. Здесь очень помогают связи мафии с рабочими торговых портов.

•В 2017 году американские пограничники засекли группу мужчин, устанавливавших катапульту на мексиканской стороне границы. Это средневековое устройство было нагружено двумя большими тюками шмали.

•В 2005-м в дом типичной семьи среднего класса в Гилфорде, графство Суррей, доставили комплект дверей из фанеры. Там их забрали члены колумбийской банды, которые превратили их в опилки с помощью обычной терки. Их поймали с поличным, когда они собирались извлечь из опилок 17.3 килограмма кокаина, вооружившись промышленным растворителем. Вдохновителем и спонсором этой хитроумной схемы был 24-летний лоботряс (недавно вылетевший из университета) Пол Снит. Ему перепало наследство в 250 000 фунтов, и он решил, что было бы неплохо спустить их все на кокаин. Казалось бы, это так по-британски, что дальше некуда, но ко всему прочему его мама, капитан женской сборной гольф-клуба Патнам, объяснила пропажу сынули подругам по команде тем, что он уехал кататься на лыжах (просто очень надолго).

•В 2011 году надзиратели одной из тюрем в Букараманге, Колумбия (где же еще?) заметили голубя, который пытался перелететь через тюремную стену. Беда в том, что 45-граммовый пакетик кокаина был слишком тяжел для несчастной птицы, которая приземлилась прямо у ног надзирателя. А через шесть лет надзиратели другой тюрьмы, на этот раз аргентинской, застрелили голубя с рюкзачком, в котором лежало 7,5 гр. конопли, снотворное и флешка (на кой черт зэкам флешка? Музыка, порнушка, поэтажные планы тюремного здания…?).

•Кокаиновое производство всегда базировалось в Чили, но хорошие времена закончились в 1973-м, когда в результате переворота социалистический президент Сальвадор Альенде был свергнут и к власти пришел блистательный Пиночет, который ввел моду сбрасывать левополитических деятелей с вертолета. Однако в 2005 году Мануэль Контрерас, бывший глава тайной полиции Пиночета, заявил, что у его босса имелась подпольная лаборатория, построенная в 1980-х в сорока километрах от Сантьяго, в которой главный химик страны Эухенио Берриос в свободное от основной работы (то есть от производства зарина и биологического оружия) время изготавливал «черный кокаин». На самом деле это самый обычный кокаин, смешанный с другими веществами — например кобальтом (чтобы пройти цветовой тест) или активированным углем (чтобы замаскировать запах), — что делало его практически невидимым для таможенных служб Америки и Европы. Черный кокаин снова засветился в 2015-м, когда в аэропорту Эль Дорадо в Боготе арестовали направлявшуюся в Мехико партию из двух тонн кокаина, замаскированных под краску для принтеров.

•В 2017 году аргентинская полиция раскрыла наркосиндикат, руководство которым осуществлялось из российского посольства в Буэнос-Айресе. Прямо как в «Смертельном оружии 2», эти сорвиголовы собирались отправить шестнадцать чемоданов с кокаином на борту дипломатического рейса в Москву, где они должны были благополучно миновать пограничный контроль как дипломатический багаж.

•После распада СССР российскую военную технику распродавали крупным оптом любому, кто больше заплатит. Один израильский «бизнесмен» в Майами решил не упускать возможность и попытался продать ядерную подлодку с военно-морской базы в Санкт-Петербурге одному колумбийскому картелю. И хотя сделка тогда не состоялась, несколько лет спустя идея наркоподлодок все же воплотилась в жизнь. Построенные в дебрях джунглей, вдалеке от любопытных глаз, эти самодельные аппараты были оснащены каютами для экипажа, системами спутниковой навигации, а также защитными кожухами для корпуса и двигателей из стекловолокна, чтобы не светиться на радарах. В 2000 году колумбийские власти нашли на окраине Боготы строящееся судно длиной около тридцати метров, с глубиной погружения до десяти метров, способное перевозить 200 тонн порошка за раз.

•В 2014 году собаки наркоконтроля в аэропорту Манчестера учуяли пятьдесят граммов героина, тщательно завернутые в множество ковров ручной работы из Пакистана.

Подавляющее большинство контрабандистов не перевозят тонны белого золота на ядерных советских подлодках, как в наркокартельной версии фильма «Охота за „Красным октябрем“». Наркокурьеры — просто бедные доходяги, прибывающие в аэропорт Хитроу с набитым белым порошком презервативом в заднице. Их могут поймать в ходе выборочной проверки, их может выдать подозрительное поведение или необычный маршрут следования. Если повезет, они проведут несколько лет в тюряге в какой-нибудь стране третьего мира — например, в «Сан-Педро» в Боливии. Это не столько тюрьма, сколько небольшой охраняемый городок, где заправляют банды, которые держат собственные магазины и рестораны, и где живут целыми семьями. В какой-то момент они даже стали проводить экскурсии по тюрьме для иностранных туристов.

Если не повезет, им светит смертный приговор где-нибудь в Индонезии, как это произошло с Балийской Девяткой, пытавшейся провезти восемь кило героина. Ирония в том, что товар даже не предназначался для Индонезии — он ехал в Австралию, и тем не менее двоих курьеров приговорили к расстрелу. Остальные отбывают пожизненное заключение.

Обычно перевозчики наркотиков не вызывают большого сочувствия: «Они знали, на что идут». Но даже если признать, что они сделали глупость, это не повод их убивать. Можно указать на то, что в Индонезии другие правила, но расстрел не станет нормальным по мановению волшебной палочки просто потому, что происходит на песчаном пляже в Бали. Наказание курьеров должно быть соразмерно их преступлению — разве не в этом основной смысл правосудия?

В свете вышеизложенного можно считать, что Бриджет оказалась среди тех, кому «повезло». Уже в самолете она нутром почуяла, что ничем хорошим ее поездка не кончится, и это подозрение подтвердилось, когда она увидела, что в зале прибытия ее встречает целая команда таможенных офицеров. Ее подставили, а Сиджея, разумеется, и след простыл. Возможно, он знал, что отправил ее прямо в ловушку.

«Оказавшись в тюрьме, ты знакомишься с по-настоящему крупными импортерами — иногда они тоже попадаются. И они тебе рассказывают, что сажают на один самолет сразу шестерых курьеров — одного из них поймают, зато остальные проскользнут с чемоданом товара. Вот так они и работают».

В тюрьме на Маврикии Бриджет ждал целый новый мир. Камеры были грязные и битком набитые, водопровода не было, большинство заключенных и надзирателей говорило или на французском, или на креольском, и половина узников сидела на наркоте.

«Они сажают здорового человека в камеру с наркоманами — у них ломка, их все время рвет, и ты проводишь с ними всю ночь с шести вечера до шести утра. Там буквально все подталкивает к самоубийству. Ты хочешь покончить с собой, но просто не знаешь как. Я знаю, что в мужской половине тюрьмы заключенных били, не давали им еды и воды. С соблюдением прав человека дела на Маврикии обстоят так себе».

Поскольку этой тюрьме предстояло стать ее домом на ближайшие десять лет, Бриджет пришлось как-то приспосабливаться к новым условиям. Она выучила французский и креольский и стала учить других заключенных английскому. Завела новых друзей, в том числе среди жителей мужской половины. Она стала довольно популярна среди заключенных, и все называли ее Café au Lait — «кофе с молоком».

Время шло, старые тюремные друзья выходили на свободу, в тюрьму приходили новички. Бриджет наблюдала, как изменения в национальности женщин отражают изменение маршрутов контрабанды наркотиков через остров: сначала индианки, потом южноафриканки, затем жительницы Мадагаскара и Замбии. Но в общей картине они все были мелкой рыбешкой. Наркобароны оставались на свободе и контролировали целые страны на африканском континенте.

Одна из таких крошечных стран — Гвинея-Бисау, расположенная между Сенегалом и Гвинеей на самой западной оконечности Африки, в начальной точке кратчайшего пути через Атлантику. В 2005 году на побережье начало выбрасывать упаковки загадочного белого порошка. Местные не знали, что с ним делать. Похоже, это было не удобрение, потому что растения от него гибли. Некоторые с помощью этого порошка размечали импровизированное футбольное поле. Затем объявились два колумбийских джентльмена на частном самолете и предложили все выкупить — тогда-то и началась золотая лихорадка. Страна практически оказалась во власти колумбийских и нигерийских банд, которым нужно было переправить товар в Европу. К тому же единственная тюрьма в стране представляла собой ветхое одноэтажное строение со сломанной дверью, куда приводили пойманных преступников и наркокурьеров, оставляли и вежливо просили не сбегать. Военный переворот 2009 года (президент Жуан Бернарду Виейра пользуется сомнительной славой единственного в мире главы государства, заколотого насмерть мачете) был не столько политическим конфликтом, сколько междусобойчиком военных группировок, боровшихся за контроль над кокаиновой торговлей.

В конце концов и Бриджет вышла на свободу.

«Оказавшись на воле, я не могла в это поверить. Иногда видишь, как люди уезжают в аэропорт и сразу же возвращаются. Даже когда мой самолет взлетел, я продолжала об этом думать и, только приземлившись в Южной Африке, наконец осознала, что все действительно закончилось».

Поскольку Бриджет освободили досрочно, ей все время снились кошмары о том, что придется вернуться и досидеть оставшиеся три года. Но в отличие от других заключенных, которых приговор выбрасывает на обочину жизни, она быстро нашла работу с помощью друга семьи и теперь счастлива в браке и воспитывает дочку.

«Простите, мне пора. У меня мебельный бизнес, надо работать. Мы здесь всего два месяца, и пришлось непросто, но как-то выживать надо. Наркотики я больше не продаю», — рассмеялась она.

О Сиджее так никто и не слышал.

22

Серебро или свинец

Где-то в джунглях южной Колумбии скользковатый гид проводит «особые экскурсии» для «особых туристов». Дружащие с этикой путешественники скорее всего отказались бы, но это не про меня. Эрнесто утверждает, что работал на Пабло Эскобара — как по мне, маловероятно, но, с другой стороны, Медельинский картель был огромной организацией, в которой трудились десятки тысяч людей, так что он вполне мог работать на Пабло Эскобара — в том же смысле, в каком уборщица в ЦРУ работает на Дональда Трампа.

Покрытые изумрудной зеленью холмы непроходимы для автомобилей, так что мы отправились вниз по долине верхом, что не вызвало у меня большого удовольствия, потому что ехать на лошади — значит все время получать удар по яйцам. К счастью, до места назначения мои яйца доехали в целости и сохранности, и Эрнесто приступил к работе.

Мы находились на кокаиновой плантации неподалеку от территории, контролируемой партизанами. Куст коки лучше всего растет во влажной местности, и чем выше вы поднимаетесь, тем больше содержание кокаина в листе. Именно поэтому плантации располагаются в Андах. Я подумал, что, если столкнемся с марксистскими повстанцами, я им скажу, что моя мама была членом молодежного крыла компартии — так что мы на одной стороне. Но меня все равно преследовала паранойя: я ожидал, что в любой момент поблизости приземлится военный вертолет, оттуда выпрыгнут солдаты, размахивая винтовками М-16, и мы будем удирать от них через джунгли, где такого гринго как я немедленно схватят прячущиеся в кустах их товарищи, и я как дурак опять позвоню домой: «Мам, я снова вляпался…»

Сначала Эрнесто положил листья коки в миску, а затем принялся давить их камнем, после чего добавил сульфат, аммиак, цемент и бензин. Мимо прошли двое парней с мачете в руках. Бензин нужен для того, чтобы извлечь из листьев алкалоид — мы получаем противную темную кашицу, которую нужно протереть сквозь ткань, чтобы отделить от листьев. Затем он добавил в получившуюся массу соду, и его помощница, молодая сельская девчонка, принялась нагревать ее на плите. Он шлепнул ее по попе, она рассмеялась. Похоже, между ними что-то есть.

Лишнюю жидкость Эрнесто вылил («Крэк, — сказал он. — Плохо»), а оставшуюся массу нагревал до тех пор, пока она не превратилась в какое-то подобие беловатой пасты. Оставив ее подсыхать под лампой, мы на десять минут отошли, а когда вернулись, обнаружили, что она превратилась в чистейший, белейший, забористый кокаин.

Колумбия — крупнейший в мире производитель белого порошка. За этот титул с ней временами соперничает Перу (а когда-то давно на него претендовала и Боливия). Килограмм кокаина у колумбийского дилера можно купить за 2 500 долларов, в Штатах его цена вырастает до 54 000, а в Великобритании он стоит уже 87 000 баксов. Даже учитывая сложности с логистикой и транспортные расходы, рентабельность предприятия заманчивая. И хотя Колумбия (к сожалению) прославилась на весь мир именно этим, большинство колумбийцев не имеют дел с кокаином. Если вы поднимете эту тему, они посмотрят на вас с отвращением. Наше удовольствие — их боль. Однако, нравится им это или нет, кокаин стал одним из важнейших факторов, сыгравших роль в истории не только самой Колумбии, но и всей остальной Латинской Америки.

С конца 1970-х по начало 1990-х кокаин ассоциировался с именем одного человека, на фоне которого сам Аль Капоне выглядит жеманной школьницей, — Пабло Эскобара.

Медельин — второй по величине город в Колумбии. Он расположен в плодородной зеленой долине в 250 километрах к северо-западу от столицы — Боготы. Жители Медельина, потомки басков из северной Испании, говорят на оживленном, певучем колумбийском варианте испанского. А выстроенные из красного кирпича кварталы взбираются по склонам окружающих гор: чем выше район, тем он беднее.

Если честно, мне неохота много говорить о Пабло — одном из величайших суперзлодеев ХХ века, — это уже делали до меня. Но говорить об истории кокаина в Колумбии, не упомянув Пабло Эскобара, невозможно. Он начинал с того, что воровал надгробные камни, чтобы продать их на черном рынке, и, возможно, так и остался бы мелким бандитом, если бы в 1970-х гринго не начали тоннами снюхивать веселящий порошок. К 1987-му году его состояние, которое официально оценивается как «дохрена и больше», позволило ему занять седьмое место в списке богатейших людей мира журнала Forbes. Как называлась его компания? Медельинский картель.

Чем заняться, если денег у вас больше, чем у Господа Бога? Пабло и другие члены картеля покупали себе целые футбольные команды и устраивали собственные турниры. И было еще кое-что.

На полпути между Медельином и Боготой находится асьенда «Неаполь» — поместье площадью более тысячи гектаров, купленное Эскобаром в 1978 году. Над главными воротами размещен небольшой самолет, в свое время перевезший для Пабло самый первый контрабандный груз кокаина. Асьенда «Неаполь» не просто большая — она огромная. После долгой поездки на велорикше по ухабистой дороге мимо холмов, полей и десятков небольших озер я наконец добрался до билетной кассы. После смерти Пабло «Неаполь» превратился в своеобразный тематический парк. Бой африканских барабанов и цветастые этнические узоры наводят на мысли скорее о сафари, чем о жестоких наркобаронах прошлого.

Может быть, я просто оказался здесь в низкий сезон, но место показалось мне на удивление безлюдным. Одно семейство расположилось у бассейна. В остальном все поместье было в моем распоряжении. Представьте себе Диснейленд без очередей к аттракционам. Вот так я себя чувствовал. Так приятно было окунуться в бассейн с фонтаном и горкой в виде гигантского осьминога без вопящих и писающих в воду спиногрызов.

Семейка капибар — мама, папа и их выводок — отдыхала в теньке у озера рядом с тремя черепахами. Те бултыхнулись в воду, когда я проходил мимо. Не ограничившись постройкой копии «Парка Юрского периода» в натуральную величину, Пабло решил устроить здесь свой личный зоопарк. Дальше по дороге имелся сафари-парк, укомплектованный львами, страусами, тиграми, слонами, сурикатами и бегемотихой по имени Ванесса. Любопытный факт: после смерти Эскобара никто не хотел ухаживать за животными, так что все остальные бегемоты сбежали. И теперь где-то в Колумбии бродит стая диких бегемотов — спасибо Пабло.

Асьенда «Неаполь» — странноватое место, где полно скульптур динозавров в масштабе 1:1 (а вы бы не захотели наполнить свое поместье динозаврами, заработав миллиарды долларов на кокаине?), издающих громоподобные звуки. Имеются здесь и другие монструозные создания — я бы назвал их «зебраптор» и «трицеракула», хотя не уверен, кто их породил — новые владельцы парка или накокаиненный мозг Пабло.

Не считая небольшого музея, экспонаты которого состоят из посвященных бесчинствам Пабло газетных вырезок и парочки обгоревших остовов машин (в том числе и той, в которой ездили Бонни и Клайд), здесь ничто не напоминает о временах могущества наркобаронов. Старая площадка для корриды выкрашена в яркие цвета и превратилась в слегка снисходительный африканский музей. Я попытался представить себе, как здесь было раньше: экзотичный наркоделец со своим небольшим аэродромом, колониальным дворцом и домашними бегемотами. Не каждый день оказываешься в жилище суперзлодея, а Пабло был одним из величайших, он мог бы тягаться с антагонистами из «бондианы».

Помимо рычащих динозавров, на просторах поместья нашлось место для заброшенной ныне взлетно-посадочной полосы, куда садились самолеты с пастой коки, а взлетали с готовым кокаином, увозя его в Мексику и на Карибы. Изначально в Колумбии росло не так уж много кустов коки, картелям приходилось закупать посадочный материал за границей. Поставщиком Пабло в Боливии был процветающий плантатор по имени Роберто Суарес Гомес, организовавший государственный переворот совместно с группой нацистов и военных преступников. В 1980 году в момент, когда у руля должен был встать демократически избранный президент Эрнан Силес Суасо, Гомес захватил власть при поддержке германского наемника по имени Клаус Барби, известного также как Лионский мясник, и посадил в президентское кресло генерала Луиса Гарсию Месу. Это был один из самых кровавых эпизодов в истории государственных переворотов Боливии, а их было ни много ни мало 190. Левополитические союзы пытались оказать сопротивление, но их штаб-квартиры были захвачены, лидеры убиты, а женщины пошли по рукам насильников. Придя к власти, Гомес начал антинаркотический крестовый поход (или типа того), устранив всех конкурентов и присвоив их кокаин, на доставку которого покупателям подрядили боливийские ВВС. В 1981-м Месу свергли в ходе очередного переворота, но даже после восстановления демократии долгая история коррупции и злоупотреблений властью так подорвала экономику, что инфляция взвилась до невиданных 11 750 %. Какое производство могло выжить в таких условиях? Вы угадали: кокаин.

Человеком Пабло в Перу был, по слухам, Владимиро Монтесинос, глава разведки и тайной полиции при президенте Альберто Фухимори. В 1990-х Монтесинос провел безжалостную кампанию против самых отчаянных революционеров Южной Америки — коммунистической партии «Сияющий путь». Визитной карточкой «Сияющего пути» было повешение собак на фонарных столбах, и если бы они действительно пришли к власти, то установили бы в стране самую упоротую коммунистическую диктатуру со времен красных кхмеров. Фухимори объявил военное положение и фактически передал контроль над вооруженными силами Монтесиносу, который натравливал на леворадикальных студентов и крестьян карательные отряды.

Будучи самым могущественным человеком в Перу, Монтесинос предложил наркобаронам протекцию в обмен на чемоданчики с наличными. Однажды он даже провел незабываемые выходные в «Неаполе». В 2000 году Фухимори бежал в Японию, а его правительство пережило фееричный провал, после того как Монтесиноса засняли при попытке дать взятку конгрессмену. Оказалось, что глава разведки был вдохновителем множества самых разных подпольных схем, включая контрабанду оружия и наркотиков, а также растрату государственных средств.

Но Пабло Эскобар прославился далеко не только декадентскими и вульгарными забавами с динопарком. Он был известен своими устрашающими карательными акциями. Когда дорогу ему переходил докучливый коп или чиновник, Пабло предлагал им простой выбор: plata o plomo — серебро или свинец. Они могли принять взятку и уйти с миром либо оказаться под дулом оружия. В 1983 году новый министр юстиции, Родриго Лара Бонилья, начал кампанию против коррупции, вынудив Эскобара выйти из Конгресса и организовав полицейские рейды на его кокаиновые лаборатории в джунглях. Бонилья отверг щедрое предложение, которое сделал ему Эскобар, и в 1984 году его машину расстреляли двое сикарио на мотоциклах.

После убийства Бонильи Эскобар залег на дно в Панаме, у своего дружбана Мануэля Норьеги. В 1980-х генерал Норьега безжалостно устранил всех конкурентов в собственной версии «Игры престолов» и сильно сблизился с Эскобаром: он разрешал ему возить кокаин через свою территорию, отмывать деньги в банках Панамы и даже переждать бурю, поднявшуюся в Колумбии. В то же самое время Норьега охотно сотрудничал — вы уже догадались — с ЦРУ, поставляя им сведения о сандинистах в Никарагуа и коммунистах на Кубе.

Впрочем, со временем привычка Норьеги пытать и обезглавливать политических оппонентов утомила даже американское правительство, так что в 1989 году США ввели в Панаму войска для проведения операции «Правое дело». Норьега, известный любитель оперы, укрылся в посольстве Ватикана. Поскольку войти туда без приглашения было равносильно объявлению войны всем католикам мира, американский спецназ окружил здание, врубил на полную катушку AC/DC и не выключал до тех пор, пока диктатор не согласился выйти. Последние несколько лет жизни «ананасовая морда» провел в судебных тяжбах с создателями Call of Duty за использование своего образа в некоторых частях компьютерной игры и за изображение себя вероломным клоуном.

К 1985 году колумбийские власти собрали достаточно улик против Пабло Эскобара. Все они хранились во Дворце правосудия в Боготе. По странному совпадению в ноябре того же года коммунисты-повстанцы ворвались в здание, уничтожили все документы и убили несколько судей. Эскобар был снят с крючка… на время.

Но был один человек, который не желал сдаваться: кандидат в президенты, надежда всей Колумбии, Луис Карлос Галан. Галан выступал против картелей — не из-за этических убеждений о вреде злоупотребления наркотиками, но из-за пагубного влияния, которое деньги наркодельцов оказывали на общество. Эскобар организовал его убийство во время политического собрания накануне выборов. Автоматные очереди разорвали ночную тишину. Смерть Галана потрясла всю страну.

Эскобар и раньше убивал журналистов, судей и политиков, но это событие стало поворотным моментом, точкой невозврата. Когда федералы собрались арестовать его, Медельинский картель перегнул палку даже по колумбийским меркам, разместив бомбы по всей стране, организовав убийства полицейских и взорвав пассажирский самолет компании Avianca, выполнявший рейс 203 в Кали. На борту находилось 110 невинных гражданских лиц, все они погибли.

Эскобар и его организация устроили такой переполох, что колумбийское правительство вынуждено было пойти на попятный и позволить ему сдаться на своих условиях. Он согласен был сесть в тюрьму, но только в определенную: Ла Катедраль — построенную по его спецзаказу тюрьму класса люкс с баром, джакузи, футбольным полем и гигантским кукольным домиком для его дочери. Вот сколько у него было власти. Он перекупил всех надзирателей и жил там как король, устраивая оргии с наркотиками и проститутками, которыми гордился бы сам Чарли Шин, а затем в один прекрасный день ему нанесли визит его партнеры по бизнесу, братья Галеано. Пабло обвинил их в том, что они его обокрали, убил их и разрезал тела на кусочки.

Разнузданные вечеринки — еще куда ни шло, но с убийствами он зашел слишком далеко. Однако, когда власти попытались перевести Эскобара в другую тюрьму, он просто сбежал, после чего началась масштабная охота. Пабло перебирался из одного тайного укрытия в другое и совершал деловые звонки с громоздкого сотового телефона, сидя на заднем сиденье движущегося автомобиля. Федералы вели прослушку с помощью высокотехнологичного оборудования, установленного на самолетах-разведчиках, которые постоянно кружили над Медельином. Наконец в 1993 году им удалось определить его местонахождение во время звонка сыну, и в ходе последовавшей перестрелки самый одиозный наркобарон всея земли был убит.

«Колумбийскому правительству не нравится, что мы проводим эти экскурсии, они называют их наркотурами, — рассказал гид, когда мы, пятеро туристов-гринго, забирались в его фургон, — но это часть истории».

И он прав. Колумбийцев из прослойки среднего класса страшно злит, что их страна ассоциируется с наркотиками и насилием, но сегодняшний Медельин — поле битвы исторических воспоминаний. Здание «Монако», в которое враги Пабло заложили бомбу, оглушившую его дочь, уже снесли, но, когда я был в Медельине, оно было сплошь обклеено плакатами, посвященными мужественным судьям, политикам и юристам, противостоявшим Эль Патрону. Он был самым жутким преступником, террористом и убийцей, какого знала Колумбия, но для многих он был еще и героем — он строил школы, церкви, футбольные стадионы и даже целый квартал домов для бедняков.

В наши дни гиды делают деньги на скандальной славе наркобарона. Можно сыграть в пейнтбол в старом особняке Пабло на берегу потрясающей красоты искусственного озера в Гуатапе, а на нашей экскурсии мы познакомились с братом сеньора Эскобара, Роберто.

Водитель подъехал к дому Роберто, и мы зашли внутрь осмотреться. Стены были изрешечены пулями: несколько лет назад в поисках Роберто, который вышел из тюрьмы в 2003 году, здесь объявились какие-то бандиты — видимо, хотели похитить его и заставить вывести к одному из тайных хранилищ Эскобара. До сих пор по всей Колумбии находят оставленные им клады. Когда на место прибыла полиция, началась перестрелка, и двое нападавших были убиты.

Сам Роберто вышел поприветствовать гостей, пожал нам руки и сфотографировался с нами на фоне плаката о его розыске. Он не особенно разговорчив — вероятно, потому что оглох на одно ухо после того, как ему доставили заминированную посылку. Все это навевает грусть: они с Пабло были королями, а теперь единственный оставшийся в живых брат служит развлечением для туристов.

Наша экскурсия завершилась на кладбище над городом, где покоятся останки Пабло Эскобара Гавирии и его семьи, а также телохранителя, остававшегося рядом с ним до самого конца. По сей день многие приходят сюда, чтобы положить цветы либо помочиться на его могилу.

Согласно официальной версии, Пабло был убит в ходе перестрелки с отрядом спецназа, но многие в Медельине в этом сомневаются. Пабло всегда держал под рукой заряженный пистолет — на случай, если его захотят взять живым. Однако в последние годы жизни за Пабло охотилась не только полиция, но и «Лос Пепес» (от исп. «Преследующие Пабло Эскобара») — карательный отряд, состоявший из разгневанных полицейских, линчевателей и врагов Пабло из картеля Кали, который видел свою главную миссию в том, чтобы уничтожить любого, кто так или иначе был связан с Пабло. И по версии одного из лидеров «Лос Пепес», дона Берны, Эскобар пал от пули, выпущенной его братом Родольфо.

Дон Берна, он же Диего Мурильо, был связан с партизанскими отрядами марксистов, пока не начал работать на Медельинский картель в группе братьев Галеано. Марксисты подстрелили его за предательство, наградив пожизненной хромотой. Когда Пабло убил братьев Галеано в своей золотой тюрьме, Берна присоединился к «Лос Пепес», как и еще два бывших сикарио Эскобара — Карлос и Фидель Кастаньо. Неизвестно, действительно ли люди «Лос Пепес» причастны к гибели Эскобара, но они и правда сыграли важную роль в падении кокаинового короля: они выполняли для полиции всю грязную работу, убивая подручных Пабло, и тесно сотрудничали со специальной рабочей группой УБН. Кроме того, Дон Берна и его бойцы стали ключевыми участниками следующей главы колумбийской кокаиновой саги — гражданской войны.

Под тихий шорох дождя по тенту в наступающей темноте я осваивался в моем новом пристанище — постель из листьев была на удивление удобной. Я находился в лагере повстанцев, причем отнюдь не в качестве заложника. Дело было в начале 2019-го, и Революционные вооруженные силы Колумбии (Fuerzas Armadas Revolucionarias de Colombia, или Армия народа) после роспуска стали принимать в своем штабе туристов, превратив его в очередной импровизированный музей. Только представьте: самые махровые партизаны во всей Латинской Америке даже открыли собственный сувенирный магазинчик.

На следующее утро я завтракал на кухне — курица, рис, бананы — и познакомился с Лукасом, бывшим командиром РВСК, тридцать лет своей жизни посвятившим гражданской войне. Лукас — не настоящее его имя. Когда вступаешь в ряды повстанцев, берешь себе новую личность, чтобы никто не мог найти твою семью. А прожив тридцать лет под чужим именем, сложно вернуться к старому.

«Хорошо, Николай Островский, что ты хочешь узнать?» — усмехнулся он.

Николай Островский — советский писатель. Лукас, закаленный коммунист, схватил мой паспорт и пустил его по рукам товарищей, чтобы они посмотрели место моего рождения — Ленинград. К тому же я надел футболку с надписью «СССР», показывая, что я из своих.

Сам Лукас родился в Синселехо — колумбийском городе недалеко от побережья Карибского моря — и повидал много примеров неравенства между богатыми и бедными. В 1987-м, когда ему было чуть больше двадцати, он примкнул к коммунистам. В то время между РВСК, правительством и другими повстанческими формированиями было перемирие. История «Армии народа» началась в 1964 году, когда притеснения со стороны богатых землевладельцев заставили обедневшее крестьянство взяться за оружие и сформировать коммунистическую повстанческую армию. Позже их городские единомышленники образовали собственную группировку — Движение 19 апреля, М-19.

Но дело революции требует финансовых вливаний, и, поскольку способы фандрайзинга у повстанцев ограничены, они сводили концы с концами с помощью похищений. В 1981 году члены М-19 похитили Марту Очоа, сестру одного из партнеров Эскобара. В ответ на это картель учредил группу под названием Muerte a Secuestradores — «Смерть похитителям». Это был безжалостный карательный отряд, который расправлялся с коммунистами куда эффективнее, чем колумбийская армия: сотни партизан были захвачены или убиты. Девушка, конечно, очень скоро вернулась домой.

После перемирия власти Колумбии позволили РВСК основать собственную партию — «Патриотический союз» — и принимать участие в политической жизни. Но стоило бойцам сложить оружие, головорезы из отряда «Смерть похитителям» оказались тут как тут.

Они охотились за всеми представителями левополитических взглядов — социалистами, коммунистами и членами РВСК. Члены отряда устроили покушения на двух кандидатов в президенты от «Патриотического союза». В общей сложности были убиты около 5000 человек. «Вот поэтому мы вернулись в горы», — заключил Лукас.

Мирный процесс потерпел неудачу. Многие, разочаровавшись, вернулись в вооруженные подразделения РВСК, скрывавшиеся в отдаленных от космополитичной Боготы частях Колумбии, куда не достигала рука закона. Ни дорог, ни электричества, ни налоговых служб, ни-че-го. Партизаны просто растворялись в джунглях среди гор, иногда забредая в деревни, — не то чтобы они угрожали, но их оружие служило для местных жителей убедительным доводом, чтобы снабжать их продуктами.

«Мы меняли место стоянки каждые три дня, — рассказал Октавио, еще один ветеран гражданской войны. — Жечь костры по ночам было нельзя, потому что их легко заметить. В течение дня случались моменты, когда можно было разжечь огонь и приготовить пищу, но это как повезет. И готовить получалось для отдельных небольших групп — не для всего отряда».

«Мы даже спали с оружием, — добавила Сесилия, медсестра (в рядах повстанцев было поровну мужчин и женщин). — У меня на ногах круглосуточно было закреплено три минометных снаряда».

Домом повстанцам служили тенты и палатки, а все их имущество умещалось в рюкзаках. Насекомые доставляли немало хлопот: Октавио показал мне несколько неприятных шрамов на руке — следы укусов ползучих тварей. Но в остальном жизнь их была не так уж плоха. Они регулярно слушали лекции по марксизму и военному делу, у них даже имелись электронные устройства — смартфоны с интернетом и телевизоры, питавшиеся от генераторов. Они могли себе все это позволить потому, что получали доход от самого прибыльного местного бизнеса — наркоторговли.

«Крестьяне в контролируемых нами зонах выращивали и продавали наркобаронам листья коки. Мы брали с них что-то вроде пошлины, но сам товар не трогали», — объяснил Лукас.

Кроме того, они охраняли плантации, устанавливая минные заграждения для защиты от надоедливых солдат. Кокаиновые деньги позволяли им покупать оружие, и благодаря новообретенному богатству их ряды пополнялись новыми участниками. В 1998 году более 1000 бойцов напали на город Миту, убили десятки полицейских и взяли множество заложников. Как и в случае с Эскобаром, колумбийские власти уступили их требованиям и выделили им демилитаризованную зону площадью в 42 000 квадратных километров (то есть размером примерно со Швейцарию) на юге страны. И, как и в случае с Эскобаром, это оказалось ошибкой. РВСК использовали эту территорию для перегруппировки подразделений, содержания заложников и выращивания коки.

Демилитаризованная зона оставалась в их распоряжении с 1998 по 2002 год, когда к власти пришел президент Альваро Урибе. У него были личные счеты с РВСК — его отца в свое время убили партизаны. Кроме того, Урибе помогли американцы. Поскольку наркобизнес — проблема международная, борьба с наркотиками тоже должна быть транснациональной. И в этом отношении США взяли на себя роль всемирной полиции. Согласно плану «Колумбия», Клинтон и Буш направили колумбийским войскам несколько миллиардов долларов, а также вертолеты «Черный ястреб» для борьбы с повстанцами и наркокартелями. В ответ повстанцы начали применять террористические методы: взрывы в ночных клубах, похищения ради выкупа и использование детей в качестве пушечного мяса.

Урибе обрушился на партизан со всей мощью новеньких «Черных ястребов». В то же время его войска тесно сотрудничали с самыми жестокими участниками колумбийского вооруженного конфликта — парамилитариями.

Пабло Эскобар, основав отряд «Смерть похитителям», фактически стал отцом парамилитариев, или полувоенных вооруженных формирований в Колумбии. После его смерти в структуре власти образовался вакуум, который заполнил картель Кали. Его представители были не так кровожадны и гораздо более прагматичны, чем Эскобар, который просто уничтожал всех без разбору. Крупнейшая газета Колумбии поливает его грязью? БАБАХ! Кто на новенького? Кали вели себя более сдержанно: они установили прослушку в посольстве США и на линии связи УБН с информаторами. Они даже сумели сфальсифицировать президентские выборы 1994 года. Но их правление длилось недолго — в 1995 году все лидеры картеля были арестованы.

Однако оставались еще «Лос Пепес»! У наркобаронов и богатых землевладельцев уже давно имелись собственные вооруженные отряды, и в 1997 году братья Кастаньо составили из них так называемые Объединенные силы самообороны Колумбии (Autodefensas Unidas de Colombia, AUC). Это полувоенное формирование было даже хуже, чем партизаны: оно вырезало целые деревни бензопилами и мачете, присваивая земли убитых крестьян.

Со временем братья воссоединились со своим старым другом, доном Берной, который руководил остатками Медельинского картеля под сенью нового преступного синдиката — наркокартеля Энвигадо. Неизвестно, когда этот делец сменил политические взгляды на ультраправые, но, очевидно, союз с армией орудующих бензопилами сумасшедших имел и свои плюсы.

Вагончик фуникулера покачнулся, когда я в него садился. В таких устройствах я никогда не чувствую себя в безопасности. Под нами здания из красного кирпича громоздились одно на другое, как террасы рисовых плантаций на склоне холма. Мы находились в Коммуне 13 — в прошлом одном из самых опасных районов Медельина, где вербовали подростков, которые затем становились сикарио. Система канатных дорог была построена для того, чтобы помочь местным жителям пересекать «невидимые линии» — неофициальные границы территорий, контролируемых бандами и парамилитариями.

Я оказался там по вполне невинному поводу — экскурсия для осмотра граффити. Выйдя из кабинки, мы сразу увидели впечатляющую галерею стрит-арта. Мне особенно приглянулась одна картина: трое слонов со слезами на глазах размахивают белыми флагами. Она посвящена первой операции по зачистке трущоб. В начале 2000-х этот баррио контролировали РВСК и еще одна партизанская группировка поменьше — Армия национального освобождения (ELN). Население квартала состояло главным образом из местных, а также из афроколумбийцев, которые бежали от гражданской войны, но даже здесь не нашли спокойной жизни. В мае 2002 года правительство начало массированную атаку на этот район, задействовав огнестрельное оружие и артиллерию. Посреди этого фейерверка одна храбрая женщина выбежала из дома, размахивая белой простыней и умоляя отвезти ее детей в больницу. За ней последовали ее соседи, и вскоре жители всего района высыпали на улицу с белыми флагами. Бой прекратился. Слоны служат вечным напоминанием о том дне.

Но худшее было впереди. Приближаясь к вершине холма, мы наслаждались панорамным видом на город. Моя проводница указала мне на мусорную свалку вдалеке — Ла Эскомбрера. По ее словам, там похоронены останки сотен людей — жертв операции «Орион». Несколько месяцев спустя после первой зачистки в квартал вернулись солдаты в сопровождении наемников дона Берны. По документам операция унесла чуть больше десятка жизней, но на самом деле вооруженные бойцы ходили от двери к двери, расстреливая «подозреваемых в терроризме», и сотни гражданских до сих пор числятся пропавшими без вести. Эксгумации в Ла Эскомбрера продолжаются до сих пор, и порой в общих могилах находят по триста тел.

Зачем преступным авторитетам сотрудничать с армией в деле уничтожения повстанцев? Все дело в том, что Коммуна 13 расположена совсем рядом с шоссе Сан-Хуан, которое ведет от Медельина на север, к побережью Карибского моря. Тот, кто контролирует шоссе, контролирует весь входящий и исходящий наркотрафик в Медельине, а следовательно, практически во всей Колумбии.

Листая эти страницы, вы вправе подумать, что я — заносчивый, упертый сукин сын, написавший этот 464-страничный трактат просто от нежелания признать свою неправоту. Но на самом деле я виноват. Виноват перед родителями за все, через что им пришлось пройти. Виноват перед друзьями за то, что оттолкнул их от себя. Виноват перед покупателями за то, что их обвешивал. Виноват перед редактором за то, что ему пришлось все это прочесть. И даже перед Колумбией я виноват.

И на моих руках есть кровь. Уступая просьбам клиентов, желавших белого порошка, я, пусть и косвенно, внес свой вклад в пытки, убийства, исчезновения, похищения и вынужденное переселение целых миллионов людей. В колумбийском кокаиновом кошмаре погибло более 260 000 человек, и еще больше вынуждены были покинуть свои дома.

Но давайте будем честны: наркотики — не единственное зло в этом мире. Конго — крупнейший в мире поставщик колтана — минерала, из которого изготавливаются ключевые компоненты ноутбуков, мобильных телефонов и других электронных устройств. С конца 1990-х по начало 2000-х в этой стране разыгрывалась одна из самых кровавых войн со времен Второй мировой — иногда ее даже называют Великой африканской войной. В ней участвовало множество соседних стран, и в межплеменных боях погибло более пяти миллионов человек. По сей день в шахтах, контролируемых повстанцами, военачальниками и продажными чиновниками, используется детский труд. В дополнение ко всем несчастьям, обрушившимся на людей, на грани вымирания оказались горные гориллы, поскольку горнодобывающая промышленность разрушает их естественный ареал обитания и шахтеры отстреливают их ради вкусного мяса.

Другими словами, снюхав дорожку, вы прикладываете руку к смертям и разрухе в Колумбии, а пользуясь мобильным телефоном — оказываетесь причастны к геноциду в Африке. Внес ли я свой вклад в причиненный Колумбии ущерб? Безусловно, но это ничто по сравнению с тем, какую роль сыграла система, которая это допустила — и допускает до сих пор.

Как и добыча колтана в Конго, производство кокаина наносит огромный ущерб окружающей среде. Ради плантаций коки вырубались целые гектары тропических лесов, а химические отходы производства сбрасывались прямо в почву (вполне логично предположить, что люди, занимающиеся изготовлением кокаина, не особенно беспокоятся об углеродном следе, который они оставляют на планете). Добавим к этому военные вертолеты, распылявшие над плантациями коки глифосат — токсичный гербицид, который не только уничтожает кусты коки, но и загрязняет водные источники, подрывает всю экосистему, вызывает рак у людей и вредит культурным растениям — таким как бананы и кукуруза, от урожаев которых зависит благополучие простых фермеров.

Уничтожение одной плантации приводит, разумеется, лишь к появлению новой в глубине андских джунглей. К 2017 году производство кокаина в Колумбии достигло небывалых объемов. Чем больше земель приводили в негодность гербициды, тем более хитроумные техники придумывали плантаторы, чтобы извлекать больше наркотика из каждого листа. США оказывали на колумбийские власти давление, угрожая санкциями за неисполнение своей части договора. Результатом стала настоящая резня. 5 октября группа фермеров, вышедших в городе Тумако на побережье Тихого океана на мирный протест против уничтожения их посадок, подверглась жестокому нападению. Первоначально ответственность за это подлое нападение возложили на РВСК, но видеосъемки в социальных сетях позволили быстро установить истину: огонь по группе невооруженных фермеров открыли представители спецслужб. Погибло не менее семи человек.

Вернувшись в лагерь РВСК, я улучил спокойный момент, чтобы осмотреться. Климат в этой местности был не такой, как в других частях Колумбии, — более сухой и пыльный, как в африканской саванне. Со всех сторон нас окружали окутанные дымкой вершины гор Сьерра-де-Периха.

23 июня 2016 года колумбийское правительство и крупнейшая в стране повстанческая группировка подписали историческое соглашение о прекращении огня, положившее конец (по крайней мере на бумаге) пяти с лишним десяткам лет гражданской войны, которая унесла сотни тысяч жизней и заставила миллионы людей пуститься в скитания. «Страшная ночь закончилась», — заявил президент Хуан Мануэль Сантос, утирая слезу, когда он и лидер повстанцев Тимошенко ^[65], оба одетые в белое, подписывали в прибрежном городе Картахена исторический документ ручкой, изготовленной из гильзы от пули. Год спустя Лукас, Сесилия и Октавия сдали оружие.

«У нас вот тут поставили большой контейнер, и мы кидали наши пушки в него, — рассказала Сесилия, указав на клочок земли в дальнем конце лагеря. — Он был для оружия, и еще был один для боеприпасов. 150 человек сбросили туда все, что у них было, и потом контейнеры забрали представители ООН. Они расплавили ружья и отлили из них памятники на Кубе, в Колумбии и Штатах».

Закаленным в боях партизанам пришлось привыкать к жизни, в которой не приходилось спать в джунглях в окружении животных, птиц и деревьев, скрываясь от «Черных ястребов». Они не перестали быть коммунистами, но свою войну продолжают в политической плоскости. Прожив большую часть жизни в джунглях, Лукас, которому теперь 55 лет, готовится впервые стать отцом — вскоре у него родится дочка.

«У нас сейчас десять представителей в Конгрессе, — рассказал он, и я дал ему пять. — Теперь мы хотим жить мирно, наслаждаться социальной справедливостью, равенством и уважением прав человека».

Но это не так-то просто. Медельин стал теперь гораздо безопаснее, чем во времена Эскобара, когда здесь каждый день взрывались машины и случались перестрелки. Отчасти это результат развития инфраструктуры и общественного устройства, но во многом это стало возможным благодаря тому, что дон Берна велел прекратить убийства. Власть мафии остается незыблемой.

В 2003 году Берна стал первым военачальником, распустившим свое вооруженное формирование по соглашению с правительством. Пять лет спустя, когда на свет божий выплыли связи между некоторыми политиками и парамилитариями, правительство его предало и отправило в американскую тюрьму. Остатки полувоенных вооруженных отрядов были расформированы в 2006-м, но, поскольку большинство бойцов не обладали никакими другими навыками, востребованными на рынке труда, многие переквалифицировались в гангстеров. После выдачи дона Берны статистика убийств снова начала потихоньку расти, когда картель Энвигадо стал отвечать на агрессивные поползновения парамилитариев из клана Усага.

Но это не все. Повстанцы из демобилизованного лагеря сложили оружие и вступили в мирный процесс, от которого правительство в итоге отказалось, не предоставив им никаких гарантий по поводу их безопасности и перспектив на будущее. Всего через несколько месяцев после моего визита я услышал, что какой-то отморозок напал на двух резидентов лагеря, молодую пару, и убил их ребенка. Всего семи месяцев от роду.

И такое случается по всей Колумбии. С момента подписания мирного договора сотни активистов и общественных деятелей, главным образом из коренного и афро-колумбийского населения, а помимо них и бывшие члены повстанческих группировок, были убиты наемниками наркокартелей и землевладельцев в отместку за кровавые налеты 1980-х. А диссидентские фракции РВСК, отказавшиеся признать перемирие, до сих пор бродят в лесах, охраняя плантации коки.

«Нам нужны такие, как ты, — чтобы рассказать всему миру, что здесь происходит, — сказал Лукас. — Мы на сто процентов выполнили нашу часть сделки, но правительство на свою часть махнуло рукой, поэтому наши товарищи до сих пор сражаются. Но мы очень надеемся на мир, так что мы подождем».

Недавно плантации коки в Колумбии начали скупать иностранцы. Они принадлежат к народу, сыгравшему самую важную роль в наркоторговле в Западном полушарии. Когда-то давным-давно мексиканцы были у колумбийцев на побегушках и возили для них товар через границу. Теперь все изменилось.

23

Парни из Синалоа

Я прилетел в Мексику вечером 31 октября, накануне Дня мертвых. На улицах было полно карнавальных покойников: дети с гримом черепа на лицах и свечами в руках, наряженные скелетами марьячи, отплясывающие джигу, угольно-черные глаза Леди Смерти, выглядывающие из-под широких полей шляп. На четыре дня в году духи ушедших возвращаются, чтобы побыть со своими оставшимися в живых любимыми. Для страны, которая повидала столько смерти, Мексика приняла очень позитивный взгляд на эти вещи.

В 2018 году Мексика прошла очень мрачную веху. Ежегодное количество смертей, обусловленных войной против наркотиков, которую начал в 2006 году президент Фелипе Кальдерон, бросив вооруженные силы против самых могущественных в мире наркокартелей, достигло отметки в 33 000. Таким образом, по уровню смертности Мексика оказалась на втором месте в мире — после Сирии. Метамфетаминовые лаборатории и маковые поля Мексики удовлетворяют спрос американских торчков, к тому же Мексика служит основным перевалочным пунктом для колумбийского кокаина на его пути к носам гринго.

Как вы поняли, я прилетел сюда не для того, чтобы загорать на солнце и потягивать «маргариту». Моим проводником по Кульякану стал Мигель Анхель Вега, журналист и кинематографист, кое-что знающий о картелях. Он в них буквально вырос и даже хотел сам стать наркобароном, но в итоге избрал другой жизненный путь. Своей бородой Мигель немного напоминает Спилберга, но кинопроизводство — недешевая штука, так что в перерывах между съемками мексиканских ужастиков про вампиров Мигель подрабатывает посредником, а его происхождение дает ему доступ ко всем уровням наркокартельной иерархии. Если вы с телевидения и вам что-то нужно сделать в Кульякане — Мигель к вашим услугам. Он работал со всеми крупнейшими каналами — RT, CNN, BBC — и за почти десять лет работы ни разу не подвел клиентов. Ну, почти. Как-то раз он возил по городу двух парней, и они снимали все на видео, высунувшись из окна машины. Он сказал им, чтобы не снимали, но они продолжили. Их остановила компания рослых, дородных мексиканцев, измордовала оператора пистолетом и отняла оборудование. Впрочем, Мигелю удалось вернуть все обратно.

«Здесь повсюду наблюдатели, — предупредил он меня по дороге в гостиницу. — Ты можешь увидеть, как кто-то стоит на перекрестке, это может быть официант или таксист. Все они — информаторы. Если видят что-то необычное, сразу звонят своему патрону».

В общем, лучше мне вести себя тихо.

Ответственность за войну против наркотиков можно без всяких сомнений возложить на северного соседа Мексики. В период сухого закона Мексика стала основным поставщиком виски и текилы, а затем — марихуаны. В 1930-х мексиканский король фармы, психиатр Леопольдо Салазар Виньегра, сильно разозлил американцев, порекомендовав им легализовать марихуану и бороться с алкоголизмом и героиновой зависимостью. Гарри Анслингер добился его отставки и угрожал Мексике санкциями, если правительство его не поддержит.

Гринго вернулись в 1970-х, вскоре после того как Никсон объявил войну наркотикам. Мексиканские фермеры трудились не покладая рук, чтобы удовлетворить спрос американских хиппи на забористую травку, и в ответ на это Никсон начал операцию «Перехват», в ходе которой 2000 таможенных агентов должны были тщательно обыскивать каждое транспортное средство, пересекающее мексиканскую границу. Буквально: каждое.

Обыску подверглись 5,5 миллионов водителей, и при этом не удалось сорвать ни одной крупной контрабандной поставки. Зато на дорогах возникли такие заторы, что все водители пожалели о съеденном на завтрак тако (от него, знаете ли, газы). Затем под чутким надзором американских агентов мексиканские власти начали операцию «Кондор», суть которой заключалась в распылении гербицидов с вертолетов над плантациями ганджи в горах Сьерра-Мадре.

В 1980-х, после того как Рейган задействовал ресурсы береговой охраны, чтобы положить конец безумствам Ледера на Багамах, карибский маршрут стал слишком рискованным, и наркобизнес переместился в Мексику. Это было похоже на игру «Убей крота»: ты прихлопываешь его в одной норке — он появляется в другой. Вот тогда-то мексиканцы начали зарабатывать по-настоящему, а не просто таскать паленую травку через границу.

В те времена всем заправляла одна-единственная мафиозная группировка — могущественный картель Гвадалахары под руководством своего крестного отца, Мигеля Анхеля Феликса Гальярдо. После революции в Мексике почти весь ХХ век правила Институционно-революционная партия (ИРП) — всеобъемлющий альянс, объединивший всех, начиная от леворадикальных фракций и заканчивая анархо-капиталистами. ИРП располагалась на вершине великой пирамиды коррупции, в которой каждый знал свое место: наркобароны платили копам и политикам, чтобы сохранить контроль над своими территориями. Каждый получал свое, и все были довольны.

Но однажды мексиканцы проявили непозволительную дерзость: они похитили, пытали и затем казнили агента УБН под прикрытием, Энрике Камарену по прозвищу Кики. В 1985 году его схватили на выходе из американского консульства. Тело обнаружили в сотнях миль оттуда, избитое до неузнаваемости, с палкой, засунутой в задницу. Причина смерти: травма от удара тупым предметом.

Американцы прямо-таки взбеленились и так усилили нажим, что в итоге картель был уничтожен. Для начала УБН похитило хирурга, который поддерживал Кики в сознании во время пыток, и привезло его в Эль Пасо, Техас. В 1989 году был арестован Феликс Гальярдо, и руководители картеля собрались в Акапулько, чтобы провести раздел территории. Это было на руку всем участникам ситуации — и полиции, и политикам, и членам картеля: порядок должен быть восстановлен, дело должно двигаться. Итальянцы называют этот состояние Pax Mafiosa — мафиозный мир. Но на месте одного прежнего картеля появилось несколько новых.

Кульякан — столица мексиканского штата Синалоа на северо-западе страны, родина многих наркобаронов, в том числе Феликса Гальярдо и Амадо Каррильо Фуэнтеса. Каррильо Фуэнтес, он же Повелитель небес, руководил картелем Хуарес у границы с Эль-Пасо. Не то чтобы граница имела значение — он на них плевал. Фуэнтес просто откупался от военных, чтобы они заглушили радары, пока его флот из Боингов-727 пересекал пустыню с грузами белого золота на борту. К 1997 году он уже находился в розыске и решил изменить внешность с помощью пластической операции, но годы курения крэка взяли свое: сердце не выдержало анестезии — и он умер. Хирурги, запоровшие операцию, позднее были найдены утрамбованными в стальные бочки.

Сначала Мигель повез меня знакомиться с Андресом Виллареалем, местным журналистом и главным редактором газеты Ríodoce, периодически подкидывающим Мигелю работу.

«Одним из первых событий, о которых мне довелось писать, стала смерть Каррильо Фуэнтеса. Я был еще очень молод, — рассказал мне Андрес. — Нас терзали сомнения, действительно ли он умер. Не забывайте, он был самым влиятельным наркоторговцем в Мексике. Мы думали, наркобароны так просто не умирают, обычно они погибают от пули. К тому же его тело семье не отдали — полиция забрала его, чтобы провести какие-то анализы ДНК.

Все было окутано сплошной тайной. Я до сих пор не знаю, был ли это он или кто-то другой. Когда тело наконец прислали из Мехико, его попытались заполучить наркоторговцы, а тем пытались помешать солдаты — но они были в шортах, без униформы. У всех было оружие. А журналисты, оказавшиеся между ними, даже не понимали, кто есть кто!»

Кульякан — штаб-квартира картеля Синалоа, во главе которого стоит Хоакин Гусман по прозвищу Эль Чапо, или Коротышка. Это самый могущественный картель, появившийся после ареста Гальярдо. И хотя из-за своего прозвища Гусман воспринимается как непутевый кузен белоснежкиных гномов Ворчуна, Тихони и Сони, не ведитесь на это — с этим человеком шутки плохи. Он родился в обычной крестьянской семье в деревеньке Ла Туна, в горах Сьерра-Мадре. В пятнадцать он начал выращивать мак, сделав таким образом свой первый шаг к вершине иерархии картеля Синалоа.

Успех Эль Чапо стал причиной его конфликта с братьями Арельяно Феликс, боссами картеля Тихуана. В 1993 году убийцы, разыскивавшие Эль Чапо, застрелили архиепископа в аэропорту Гвадалахары. Гусмана вскоре арестовали в Гватемале, а затем приговорили к двадцати годам тюрьмы строгого режима. Но у него были другие планы: в 2001 году он сбежал из тюрьмы в корзине с бельем. Есть версия, что он просто купил себе свободу, но лично мне приятнее думать, что он покинул тюрьму, спрятавшись в горе грязных трусов.

После редакции Ríodoce мы поехали в пригороды. Кульякан, может, и захолустье, но он просто купается в деньгах. Мы свернули на кладбище, которое выглядело скорее как фешенебельный квартал, с огромными склепами в стиле колониальных построек и даже копией Тадж-Махала. Кладбище Хардинес дель Умайя — место последнего упокоения Артуро Бельтрана по прозвищу Борода, а также (если верить слухам) Каррильо Фуэнтеса. Местечко здесь обойдется минимум в 2000 долларов, а если вы хотите себе роскошный склеп с крышей, кондиционером и т. п., то готовьтесь выложить больше. Некоторые из усыпальниц гораздо лучше тех мест, где я провожу свою жизнь. Дело было вскоре после Дня мертвых, так что повсюду валялись пустые банки от пива и рюмки для текилы — чтобы покойные не пересохли на том свете.

Штат Синалоа насквозь пропитан наркокультурой. Мучачо, разгуливающие повсюду в ковбойских шляпах с позолоченными «магнумами», породили собственный кинематографический жанр — наркокино. Это дешевые второсортные фильмы, сделанные на коленке: продюсеры нанимают настоящих проституток и палят из настоящих пушек ради показухи, которая совсем не похожа на творения Стэнли Кубрика — скорее уж это «Отчаянный» для бедных. Как и у мстителя-гитариста, сыгранного Антонио Бандерасом, у наркоторговцев имеется собственный музыкальный стиль — narcocorridos, традиционные народные баллады под аккомпанемент аккордеона и двенадцатиструнной гитары, тексты которых ближе к гангста-рэпу (поднять бабла и нагреть гринго). На радио их не берут, так что наркоторговцы сами иногда нанимают музыкантов, чтобы те пели об их дерзновенных подвигах на частных вечеринках.

«На этих вечеринках всегда бывает много пушек. Иногда они просят меня спеть что-нибудь, держа в руках их „калашников“, — рассказал Бальдомар Касарес, друг Мигеля и певец наркокорридос, когда мы сидели в баре неподалеку от центральной площади Кульякана. — В таких местах можно увидеть все что угодно — оружие, бронированные машины… тогда понимаешь, каковы эти люди. Как-то я был на вечеринке, куда пришел сам Эль Чапо — и сразу же ушел. И тогда я спел свою первую песню под названием „Пуленепробиваемый жилет“».

Бальдо вырос в деревне, которая считается колыбелью наркотрафика. Он начал с выращивания конопли, но затем понял, что его истинное призвание — писать песни. Теперь наркобароны платят ему тысячи песо за то, что он увековечивает их истории в стихах. Бальдо брал пример с Тупака наркокорридос — Росалино Чалино Санчеса.

«Чалино Санчес был очень популярен, он часто приезжал в мою деревню», — рассказал Бальдо. Чалино, поднявшийся из грязи в князи, гастролировал по всей Мексике и США в своей фирменной ковбойской шляпе. Но, как и в случае с Тупаком, главным плохишом жанра гангста-рэп, преступный мир всегда следовал за ним по пятам.

«Санчес был убийцей — но он этого не выбирал, просто, когда ему было одиннадцать, какой-то мужик изнасиловал его сестру, а он вырос и убил этого мужика. Но он был так талантлив, что все равно стал певцом. Его убили в ссоре из-за наркотиков, но даже его убийца признал его талант: „Сыграй еще одну песню, прежде чем я убью тебя“. И потом убил».

По официальной версии, Чалино Санчеса нашли убитым двумя выстрелами в голову в 1992-м — вскоре после того, как на концерте в Синалоа его похитили мужчины в полицейской форме.

У наркоторговцев столько власти, что они могут получить любую женщину, которую захочется. Мигель предложил нам отправиться на съемки в один захудалый мотель, где его приятель снимал клип для второсортного подражателя Энрике Иглесиаса. Там были водяные кровати, джакузи, девчонки были одеты в обтягивающие платья, а стены были кроваво-красного цвета — скорее жутко, нежели эротично.

Нам удалось поболтать с Хеленой между дублями. Она была небольшого роста и оделась не так вызывающе, как остальные, — но ей и не надо было. Бледная кожа, великолепный овал лица, темно-красная помада и длинные темные брови — прикуривая свою сигарету, она выглядела как настоящая фам фаталь из нуара сороковых или детективного романа. Она согласилась поделиться со мной своей историей, но рассказывала ее абстрактно: такое могло случиться с любой девчонкой, связавшейся с наркомиром Кульякана. Хелена сбежала из дома в четырнадцать, и вскоре к ней подкатил один наркоторговец: «Они подходят к тебе на мероприятии, просят у тебя номер телефона. Если отказываешь, они возвращаются с подарком — либо с цветами, либо с украшением, а может, дают купюру в тысячу песо, на которой записан их номер. Могут подарить бутылку вина или виски или оплатить твой счет в ресторане. Они наблюдают за тобой — когда работаешь моделью или в баре, и всегда подходят и приглашают куда-нибудь… в самые дорогие рестораны Канкуна, Лос-Кабос…

Они могут купить тебе все, что хочешь, абсолютно все. Они подарят тебе любую роскошь, им нравится угождать своей принцессе. Но за это они хотят тобой владеть. Ты не можешь никуда пойти, не можешь общаться с другими людьми, с подругами. Ты — вещь. Они ревнуют, они применяют к тебе психическое и физическое насилие, делают с тобой что хотят. У тебя есть все, но, если тебя ведут в кровать, ты не можешь отказаться. А потом они уходят. Ты — лишь одна из многих.

Если говоришь им „нет“, они тебя бьют. Они умеют запугивать самыми разными способами. Они отправляют кого-то за тобой следить, за каждым твоим шагом. Если ты поговоришь или куда-то сходишь с другим наркоторговцем, они тебя убьют».

Очень легко поддаться соблазну стать девушкой гангстера. Но, когда попадаешь в лапы к такому авторитарному, властному мужчине, оказываешься в ловушке. Хелене повезло. Она сбежала, а несколько месяцев спустя наркоторговец был убит. У нее осталась шестилетняя дочь.

«После его смерти у нее ничего нет, но такова цена. И я готова ее заплатить, — сказала она. — Я поняла одну вещь: у тебя может быть все, но, даже если ты одеваешься в шикарные шмотки и носишь самые красивые украшения, это ничего не значит, если ты несчастлива».

В жизни я побывал в разных странных местах, но Мексика почти сразу стала кандидатом возглавить этот список. В отличие от американских гангстеров и сицилийских мафиози, у местных наркобаронов имеется свой святой-покровитель. Хесус Мальверде жил в XIX веке и занимался разбоем, воруя у богатых и отдавая награбленное бедным, — этакий синалойский Робин Гуд. Может, Мальверде и вовсе не существовало на самом деле, но в этой части страны ему поклоняются как святому. Посетители — главным образом драгдилеры — приходят в его святилище и оставляют долларовые купюры в качестве подношения изображениям усатого бандита, нарисованного в окружении снопов конопли, автоматов Калашникова или винтовок AR-15. Купюры, приклеенные к стенам рядом с изображениями, иллюстрируют географию всего мира — здесь есть денежные единицы Китая, Кубы, США, Канады и даже Мозамбика.

Другой почитаемый святой — Санта Муэрте, или Госпожа Смерть — версия Мрачного Жнеца для тех, кто любит погорячее. Культ Санта Муэрте был осужден католической церковью как поклонение дьяволу. Госпожа Смерть, в этическом отношении более гибкая и терпимая, чем Франциск Ассизский, принимает всех, кого отвергла церковь, — преступников, геев, бедняков… и наркоторговцев. Ее главный праздник, конечно же, это День мертвых.

Существуют и другие культы. Наркосатанисты (Los Narcosatánicos) возникли благодаря Адольфо Констанцо, кубинцу из Майами, который поклонялся богам Пало Майомбе — афро-кубинской религии, основанной на верованиях Конго. У парня обнаружился талант проповедника, и он переехал в Мексику, где собрал небольшую группу последователей, которые заодно стали и его любовниками. Они начали приносить жертвы, пытать конкурентов-наркоторговцев и совершать ритуальные убийства, а затем отрубать им руки и ноги и варить их тела в кастрюлях. Когда одна семья наркоторговцев попыталась его кинуть, их тела потом обнаружили в реке. Впрочем, им недоставало важных частей: пальцев рук и ног, ушей, мозгов и позвоночников. Но постепенно богам наскучили подношения в виде бандитов, и в 1989 году последователи культа похитили Марка Килроя, техасского студента, приехавшего в Мексику на весенние каникулы.

История с Кики повторилась: если американцев разозлить, они отплатят сполна. Семья Килроя устроила страшный скандал, началась масштабная охота, которая привела полицейских на ранчо Констанцо, где они обнаружили тело Марка и пятнадцать других, а также большой тайник с кокаином, травкой и оружием. Констанцо позднее погиб в перестрелке с полицией в Мехико, но он был не последним эгоманьяком, которого поразил бред мессианства.

В 2006 году в ночной клуб в южном мексиканском штате Мичоакан ворвались бандиты и швырнули пять отрубленных голов на переполненный танцпол. К этому милому сувениру прилагалась открытка: «Семья не убивает за деньги, не убивает женщин и не убивает невинных. Умрут только те, кто заслуживает смерти. Расскажите всем, что это божественное правосудие».

Картель Ла Фамилия — Семья — сложился вокруг культа, в котором кокаиновый и метамфетаминовый бизнес был густо замешан на евангельском христианстве. Босс картеля, Насарио Морено, он же Эль Мас Локо (Сумасшедший), написал собственную версию Библии, в которой помимо Иисуса Христа фигурировал легендарный мексиканский революционер Эмилиано Сапата. А еще он умел разговаривать с ослами. Морено проводил дикие обряды инициации, в которых новообращенные, переодетые в рыцарей, должны были поедать сердца жертв. Мы никогда не узнаем, верил ли сам доктор Айболит в свои бредни, но вполне очевидно, что руководить целой армией необразованных вооруженных юнцов гораздо проще, если они думают, что Бог на твоей стороне. Не верите — спросите ИГИЛ.

Морено запрещал своим людям принимать наркотики и заставлял смотреть «Крестного отца», чтобы привить им семейные ценности. Его картель подмял под себя большую часть наркотрафика и крышевания в Мексике. К несчастью для Морено, на дворе стояли не благословенные 1980-е. Власть ИРП слабела. В 2000 году впервые в истории Мексики был избран президент, не принадлежащий к этой партии. Это был Винсенте Фокс — решительный ковбой, обрушившийся с критикой на наркоторговцев. И, хотя Фокс по странному стечению обстоятельств не тронул картель Синалоа, политическая встряска напугала картели: что, если следующий президент начнет против них настоящую войну?

Следующий президент, Фелипе Кальдерон, именно это и сделал. В декабре 2006 года Кальдерон приказал армии покончить с наркобаронами, начиная с его родного штата — Мичоакана. Но те уже были наготове. Наслушавшись мотивационных речей Уильяма Уоллеса из «Храброго сердца» (Морено был не только отъявленным психопатом, но и настоящим киноманом), люди Эль Локо подняли восстание, перекрывая шоссе баррикадами из горящих машин и совершая партизанские налеты на мексиканскую армию.

Но, пока силы картеля были связаны борьбой с войсками правительства, появилась еще одна группа, на которую они никак не рассчитывали: линчеватели. Моральные стандарты членов Ла Фамилия не выдерживали никакой критики: они ошивались вокруг школ, выбирая себе девочек, которых хотели изнасиловать. Людям это категорически не понравилось. И, поскольку правительство не могло или не хотело их защитить, жители сформировали отряды гражданских мстителей. Поначалу против картеля выступили лишь одиночные фермеры, вооруженные старыми ржавыми винтовками, но постепенно их численность росла, и со временем им удавалось зачищать целые города. Все было как фильме «Тумстоун: Легенда Дикого Запада».

Время Морено подходило к концу. В 2014 году его наконец не стало — не то его убили пехотинцы, не то (и это более вероятно) собственные телохранители сдали его линчевателям, которые избили его до смерти и потом передали тело властям. Впрочем, не все народные мстители были скорбящими стрелками, исполненными жаждой справедливого возмездия. В ряды линчевателей вступали также члены соперничающих с Ла Фамилия банд, включая опасную группировку варщиков мета, называвших себя Лос Виаграс. Очень скоро Мичоакан превратился в поле битвы враждующих картелей, бывших союзников Ла Фамилии и грызущихся между собой ополченцев.

Один из самых кровавых эпизодов произошел на границе с Техасом, когда картель Синалоа под началом Чапо Гусмана решил захватить территорию, которую контролировал картель Хуарес. Картели вели опосредованную войну руками местных банд, заправлявших в соседних районах. Дело не обошлось тем, что плохие парни убивали других плохих парней: здесь под раздачу попали все. 31 января 2010 года члены одной из банд начали стрелять на вечеринке в честь дня рождения в районе под названием Виллас де Сальваркар. Когда дым рассеялся, оказалось, что в перестрелке были убиты тринадцать студентов колледжа и двое взрослых — никто из них не имел никакого отношения к делам картелей.

Полицейские тоже оказались под прицелом сразу обеих сторон: местная полиция получала деньги от картеля Хуарес, а Чапо платил федералам. В том же 2010 году в полицию и скорую поступил вызов из центра Хуареса: полицейский ранен. Прибыв на место, врачи и полицейские подошли к лежащему на земле телу, и в этот момент в стоявшей поблизости машине взорвалась бомба. Погибли один врач, один полицейский и один случайный прохожий. Вызов оказался ложным: члены картеля похитили какого-то мужчину, застрелили его и переодели в полицейскую форму, чтобы обмануть своих жертв.

С 2008 по 2011 год в городе Сьюдад-Хуарес погибало около трехсот человек в месяц — больше, чем в Кейптауне, Каракасе, Багдаде, Детройте и других городах, носящих славу самых опасных мест нашей планеты. Буквально в двух шагах отсюда, на другом берегу Рио-Гранде, находится Эль-Пасо — второй по уровню безопасности город в США, где за весь 2009 год случилось всего два убийства. Причиной войны между картелями стал контроль над мостом, соединявшим эти два города: именно по нему пересекали границу наркокурьеры. Мест пересечения американской границы немного, и расстояние между ними велико — именно поэтому конкуренция за контроль над ними может быть такой жесткой.

Долгие годы американцы в ужасе наблюдали за происходящим в Мексике — и за бессилием окружающих, которые ничего не могли с этим поделать. Им не нравилось, что картели устроили настоящую войну в Хуаресе и Мичоакане, прямо на пороге Висконсина. Это можно понять. С другой стороны, люди всегда ищут простых решений для сложных проблем.

«Когда Мексика отправляет к нам своих людей, она отправляет не лучших, — сказал Дональд Трамп на политическом собрании, где объявил о своем намерении участвовать в президентских выборах. — Она отправляет людей, у которых много проблем, и они приносят их к нам. Они приносят наркотики. Они приносят преступность. Они насильники. Но некоторые из них, как я думаю, хорошие люди».

«Я построю великую стену на южной границе США, — добавил он. — И я заставлю Мексику заплатить за ее строительство».

В Мексике не очень-то жалуют агент «оранж». Нельзя просто взять и назвать мексиканцев нацией насильников. В стране повсюду начали продавать футболки с надписью FUCK THE WALL — «В жопу стену».

«Трамп и [тогдашний президент] Пенья Ньето — оба ублюдки, каких поискать, они похерили страну», — проворчал водитель моего такси, когда мы проезжали мимо стены с портретом Трампа в компании свастики. Бывший президент Винсенте Фокс правильно сказал: «Я не буду платить за эту чертову стену!»

В Америке сторонники Трампа заявили, что он сделал то, что сделал бы любой хороший руководитель. У любой страны есть право защищать свои границы. Но сможет ли простая стена остановить мексиканских бандитов, превращающих сонный Айдахо в «Дикую банду»?

А Великая Китайская стена смогла остановить Чингисхана?

24

Стена

Ответ Трампа мексиканским насильникам, преступникам и наркоторговцам, пытающимся проникнуть в Америку, — стена длиной 3200 километров вдоль южной границы США. К несчастью для него (и для американских налогоплательщиков, на чьи плечи легло это финансовое бремя), мексиканцы начали строить туннели.

Граница между Мексикой и США строго охранялась с того времени, как Никсон провел операцию «Перехват». Миллионы человек пересекают эту границу ежедневно — и это только на официальных КПП. Транспортные средства обыскивают вручную, сканерами и с помощью ищеек, а агентов пограничной службы постоянно переводят с места на место, чтобы предотвратить коррупцию. На дороге установлены противоавтомобильные заграждения — «ежи» — на случай, если кто-то решит прорваться силой.

Но в 1989 году Эль Чапо, в то время еще работавший на боссов в качестве логистической феи, предложил гениальную идею: зачем переходить через столь тщательно охраняемую границу, если можно пройти под ней? Так что он нанял команду инженеров, которые прокопали первый туннель из Тихуаны в Сан-Диего. Со временем туннели стали более продвинутыми — с освещением, вентиляцией и рельсами на полу (все эти усовершенствования должны были пригодиться позднее).

Мы постучались в двери довольно невзрачного дома в Кульякане. Жилистый мужчина средних лет впустил нас в небольшой гараж под открытым небом, где он поставил на пол три ведра. Может, дни работы Пако на картель Синалоа и остались далеко позади, но его пронизывающий взгляд постоянно напоминал мне о том, что этого человека расстраивать не стоит.

«Когда я впервые увидел убийство, мне было восемь. Произошла перестрелка между двумя машинами, и трое мужчин были убиты. Тогда я в первый раз увидел кровь, — рассказал он, время от времени переходя на ломаный чикано-английский. — Моя семья была в этом замешана, они и меня в это впутали, но мне надоело. Даже вспоминать не хочу о жизни в организации».

Пако начал возить небольшие партии наркотиков в США, и благодаря помощи свыше ему это удавалось.

«В самом начале моей криминальной карьеры я как-то вез три кило героина, и меня остановили для обыска на КПП на американской границе, — вспоминал он. — Четыре собаки облаяли мой тайник, и я молился Хесусу Мальверде, чтобы он спас меня. Они не нашли в машине товар — даже с помощью рентгена, — так что я доехал до Нью-Йорка. Вернувшись домой, я отправился в святилище Мальверде, чтобы поблагодарить его».

Поднимаясь в криминальной иерархии, Пако перешел с автомобилей на самолеты и возил колумбийский кокаин из Оахаки в Тихуану через Мехико.

«Обычно я возил контрабанду на самолете. Не только на „цесснах“, но и на коммерческих рейсах. За один полет я перевозил до 10 тонн товара. Как-то раз мы собирались перевести несколько тонн, но возникли проблемы с сотрудниками авиакомпании. Они мне заявили: „Мы тоже любим деньги, козел!“ Но нам необходимо было избавиться от этих наркотиков, так что мы украли самолет, нагрузили его коксом, а затем полетели на пляж Ла Пас в Нижней Калифорнии [неподалеку от американской границы] и там закопали самолет в песке. Если бы мы его просто оставили на пляже, федералы бы его нашли и заинтересовались этим местом, а мы хотели еще туда вернуться».

Кто были партнеры Пако на той стороне границы?

«Ла Эме, мексиканская мафия — сечешь, о чем я говорю, Шерлок?»

Я просек. Мексиканская мафия, или Ла Эме — калифорнийская тюремная банда, сформированная в 1950-х для защиты латиноамериканских заключенных от чернокожих и членов Арийского братства. С тех пор она развилась в сложно организованный преступный синдикат, контролирующий большинство уличных банд в Южной Калифорнии. Каждая банда, каждый пушер на этой территории платит Ла Эме еженедельный налог — или им несдобровать. Пако это хорошо известно, ведь он был не только крупным перевозчиком картеля Синалоа, но и убийцей.

«Заказ есть заказ. Если босс говорит, что этого человека нужно убить, ты его убиваешь. Если он велит убить президента — значит, убьешь президента».

«Иногда мне снится, что за мной гонится дьявол, я не могу бежать, и он меня настигает. Я вижу его красную фигуру с длинным красным хвостом. Он пришел за мной за все плохое, что я сделал в своей жизни».

За годы работы Пако, по его подсчетам, заработал не меньше пятидесяти миллионов, но в итоге все их потерял из-за женщины.

«Я влюбился в нее. Когда влюбляешься, становишься очень глупым и все делаешь неправильно. Я все время убивал ради нее. Она забрала у меня всё, все мои деньги. У меня все шло отлично, и вдруг я словно оказался в свободном падении. У меня был бизнес в Герреро, в Мичоакане, и внезапно все рухнуло. К тому времени я сидел на кокаине и героине и так сторчался, что даже свои пушки обменял на наркотики. Почему, как ты думаешь, я даже вспоминать об этом не хочу?»

Теперь Пабло стал механиком, а еще, судя по всему, подрабатывает мануальным терапевтом. Когда я уходил, он предложил сделать мне массаж, чтобы исправить осанку. Я вспомнил про Бейна и Бэтмена и вежливо отказался, а вот Мигель только обрадовался возможности подлечить позвоночник у этого психопата. Он гораздо храбрее меня.

На следующий день мы познакомились с еще одним представителем мексиканской службы логистики. Мигель, Бальдо и я сидели в «Бургер Кинге» в Кульякане, когда в помещение вошел крепкий, рослый бритоголовый мужик с большими усами. Гектор был в картеле Синалоа перевозчиком среднего звена, поэтому я заказал ему обед с «Воппером», а сам смиренно клевал картошку в соответствии с моим местом в иерархии.

«Я вырос в Бадирагуато — там же, откуда родом Эль Чапо, — объяснил Гектор. — Вся моя семья занимается наркоторговлей. Если ты родился в горах, у тебя два варианта: или ты работаешь на наркобаронов, или выращиваешь мак и марихуану. Тебе, в общем, не оставляют выбора: мы принимаем такие решения, потому что нет другого выхода».

Власть, которую имеет картель в штате Синалоа, невозможно переоценить. Несколько дней спустя мы встретили майора Гонсалеса, отработавшего тридцать лет в отделе убийств полиции штата. На своем веку он повидал много всякого дерьма — отрубленные головы, трупы, — но даже не начинал расследование, если подозревал, что убийство связано с делами наркобаронов.

«Иногда надо просто отпустить ситуацию, — сказал он мне, когда мы встретились на парковке. — Бойцы картеля Синалоа носят ту же униформу, что и пехотинцы, ездят на тех же машинах — не отличишь. У плохих парней и экипировка лучше, чем у нас, — оружие, рации, машины. Если ты остановил наркобарона и по его сопровождающим видишь, что он крупная рыба, — лучше его отпустить, чтобы не было проблем».

Может быть, времена, когда Каррильо Фуэнтес глушил радары ПВО по всей стране, и остались в прошлом, но это не значит, что наркобароны не могут придумать что-нибудь другое.

«Обычный местный коп зарабатывает примерно восемьсот долларов в месяц, эта сумма не менялась уже несколько десятилетий, — рассказал Гонсалес. — Именно поэтому здесь процветает коррупция. Выпускаясь из полицейской академии, ты думаешь, что можешь изменить мир. Но когда понимаешь, что не получится, — просто расслабляешься и начинаешь зарабатывать деньги».

«Мы проворачиваем общие дела с наркобаронами. Мы звоним им: что вы везете? Кокс, травку, героин? Окей, у вас есть час, чтобы перевезти товар через мою территорию — к примеру, с пяти до шести. Потом, если не успели, позвоните мне — я дам вам еще время».

Можно ли говорить о корысти, если мы рискуем своей жизнью пять дней в неделю и едва можем наскрести на «Хэппи Мил»? В «Бургер Кинге» Гектор рассказал нам, как все устроено.

«Полиция не работает на народ — она работает на нас, — заявил он, вгрызаясь в свой «Воппер». — Каждый полицейский боится картеля, потому что знает: если он не будет сотрудничать, мы его убьем. Так что они не могут остаться чистенькими. К тому же у них есть семьи. Они думают о своих родителях, сестрах, братьях и решают: ладно. Но это хорошо, потому что так они могут подзаработать на стороне. Обычно мы платим начальнику 20 000 песо в неделю, а он распределяет их между подчиненными».

Но в кармане у наркобаронов не только копы. Со времен ИРП наркотрафик в Мексике во многом держится на том, что картели контролируют ход и результат выборов.

«Полиция, губернаторы, мэры, конгрессмены, городские чиновники — все они работают на нас, — объяснил Гектор. — Когда подходит время выборов, боссы спрашивают кандидатов: ты на нашей стороне, или нам поддержать кого-то другого? И каждый губернатор, еще даже не заняв свою должность, уже заключает сделку с преступным миром».

Если он откажется, последствия могут быть фатальными. В ходе подготовки к президентским выборам 2018 года в Мексике было убито не менее 175 кандидатов и действующих чиновников — Аль Капоне, который в 1928 году саботировал внутрипартийные выборы в Иллинойсе, устроив 62 взрыва с помощью ручных гранат, нервно курит в углу.

Но если он соглашается, мир политики и преступный мир переплетаются до такой степени, что сложно понять, в чем разница между твоим муниципальным депутатом, выдающим разрешение на парковку, и обнюхавшимся отморозком, который отрежет тебе голову ради собственного удовольствия. В одном из самых мрачных эпизодов мексиканской войны против наркотиков 43 студента, направлявшиеся в Игуалу для участия в демонстрации, были похищены и переданы преступной группировке Геррерос Унидос («Сплоченные воины») при попустительстве местной полиции. Одного из студентов нашли с содранным лицом и выколотыми глазами. Другие пропали без вести, и, хотя правительство провело эксгумацию множества массовых захоронений, в них не обнаружилось тех студентов — зато нашлось огромное количество других жертв, о которых власти даже не знали.

Одна из версий случившегося заключается в том, что мэру Игуалы не нравились леворадикальные политические взгляды этих студентов, так что он попросил Геррерос Унидос «позаботиться о них». Другая — что их ошибочно приняли за членов конкурирующего картеля. Третья как-то связана с вооруженными силами и федеральной полицией. В любом случае зеленый свет дал кто-то, принадлежащий к высшим кругам.

Если представители органов правопорядка заподозрят вас в перевозке наркотиков — готовьтесь к тщательному обыску, сопоставимому с осмотром проктолога. Они отведут вас в отдельную комнату, заставят раздеться и присесть, чтобы жирный потный полицейский засунул палец вам в задницу (как он, должно быть, любит свою работу!).

Такие осмотры отнимают много времени, поэтому полиции не помешает подсказка от Очень Хороших Парней. Нос собаки в сто с лишним раз чувствительнее человеческого, а еще собаки неподкупны (впрочем, и они любят вкусняшки). Унюхать пакетик мета, спрятанный в заднице вашего дедушки, — их любимая игра. Они находят заначки Плохих Парней и получают за это награду. Нюх собаки устроен так же, как наше зрение, — вместо запаха супа они чувствуют запах моркови, картошки и лука. Поэтому бесполезно прятать наркотик в банке с кофе — собака почует запах кофейных зерен, пластика и спрятанной в пакете травки. Вас может пронести, если банка с кофе у вас стеклянная — запахам труднее проникнуть сквозь стекло, — но на вашем месте я бы не стал проверять — именно собака спалила меня в 2013-м.

Кроме того, существуют специальные сканеры. Они могут показать не только плотность объекта, но и то, является ли он органическим веществом (как большинство наркотиков) или неорганическим (металл и т. п.). На экране компьютера органика светится оранжевым.

Эту проблему можно решить, если сделать ваш товар невидимым для рентгена. Кертис Уоррен по кличке Петух вырос на улицах ливерпульского района Токстет и постепенно дорос до того, что стал представителем картеля Кали в Европе. Используя свои международные связи, этот ливерпульский хитрец придумал схему контрабанды кокаина из Венесуэлы в Нидерланды внутри свинцовых слитков. Но его телефон прослушивала голландская полиция. Поставку перехватили, а в его доме провели обыск, обнаружив там наркотиков, огнестрельного оружия и ручных гранат на общую сумму 125 млн фунтов. Отсидев срок, Петух вернулся в Великобританию, но успел насладиться свободой всего пять недель, после чего его поймали на попытке ввоза целого стога конопли в Джерси.

Однако, несмотря на продвинутые технологии и чуткие носы ищеек, удается перехватить лишь малую часть всех грузов. Миллионы пассажиров, автомобилей, грузовых контейнеров ежедневно пересекают границы в доках, аэропортах и на сухопутных КПП, и подвергнуть досмотру удается в лучшем случае 1 % всех грузов. Иногда случается неожиданный прорыв — как в 2007 году, когда в Мельбурне арестовали контрабандный груз из пятнадцати миллионов таблеток экстази — достаточно, чтобы заставить половину Австралии отплясывать «макарену». Но и в тот раз властям просто повезло: таблетки были спрятаны в банках с консервированными томатами, маркированными названием реально существующего производителя. Груз вполне могли бы пропустить, если бы таможенный служащий не позвонил по настоящему номеру компании — вместо фальшивого, указанного в накладной. Ну и хрен с ними!

Итак, поможет ли стена, построенная Трампом, усмирить картели?

«Нет, амиго, — ответил Гектор, принимаясь за картошку фри. — Гринго — наши главные клиенты. Если мы не привезем им товар, они сами за ним приедут».

При всем множестве путей, которыми наркотики пересекают границу, поток кокаина, мета и прочих радостей никуда не денется — и никакая стена тут не поможет. Это пустая трата денег налогоплательщиков. Впрочем, кое-кого она может остановить — простых людей, которые, рискуя собственной жизнью, пересекают пустыню. Но сдается мне, гуманизм — последнее, о чем думали при строительстве этого сооружения.

«К тому же, — добавил Гектор с улыбкой, — свой товар я перевожу на лодках».

25

Ужин с Эль Чапо

В октябре 2018 года на Синалоа обрушился ураган. Он вызвал сильное наводнение, смывшее с лица земли отдельные дома и целые кварталы. Помощь пришла быстро — но не от официальных властей. В деревнях вокруг Кульякана семьям, лишившимся жилья, выдавали походные печки, одеяла и матрасы с логотипом их благодетеля, Хоакина Гусмана Лоэры. Был снят вирусный видеоролик, в котором люди улыбаются и машут, а пожилая женщина говорит на камеру: «Благослови тебя Бог, Чапо Гусман».

В других странах прославление преступника, виновного в смерти тысяч людей, обычно не приветствуется. Но Гусман, подобно Эскобару, стал кем-то вроде местного святого. Он раздавал деньги беднякам, строил больницы, школы и церкви.

«Правда в том, что люди считают Эль Чапо убийцей, но они его совсем не знают, — объяснил Бальдо. — Местный народ любит и уважает Эль Чапо, потому что он был очень скромным и всегда старался решить проблемы. Он никого не хотел убивать, он пытался во всем разобраться. Но если проблема не решалась мирным путем, он убивал. И все же он создавал рабочие места, помогал народу. Если у кого-то болел ребенок, он доставлял его в больницу своим самолетом. Если семье нечего было есть, он давал деньги. Он честный человек. По-моему, он молодец».

Полиция вышла на след Эль Чапо, когда удалось отследить «блэкберри» одного из его людей до отеля на курорте Масатлан. Ворвавшись в здание и осматривая номер за номером, пехотинцы обнаружили двух укуренных американцев. Один из них, подумав, что целый взвод вооруженных до зубов солдат явился сюда из-за того, что он решил побаловаться травкой, принялся размахивать выданным в Калифорнии медицинским разрешением на курение марихуаны. В другом номере нашли Эль Чапо и его помощника — те сдались, не оказав сопротивления.

Но очень скоро самый разыскиваемый человек в Мексике снова оказался на свободе. Через полтора года после ареста Чапо сбежал из тюрьмы строгого режима (даже в Мексике это подразумевает хоть какую-то охрану) через туннель, ведущий от его камеры к заброшенному дому в полутора километрах — кондиционер и мотоцикл шли бонусом.

Я не успел взять интервью у самого Чапо: в результате масштабной облавы крупнейший в мире наркобарон был снова пойман благодаря слабости, которой может поддаться любой мужчина, если только в его жилах течет кровь, а не вода. Разумеется, речь о красивой женщине. Звезда мексиканских сериалов Кейт дель Кастильо заявила, что только Чапо может решить проблемы в стране, и через свой твиттер предложила ему «поставлять любовь». Чапо прислал ей цветы, и Кейт согласилась встретиться с этим безнадежным романтиком, спросив, можно ли взять с собой Шона Пенна. Чапо, очевидно, не смотрел «Беспечные времена в Риджмонт-Хай», но все равно согласился на интервью, чтобы увидеть Кейт.

Кейт и Шона отвезли в удаленное место в джунглях, где они встретились с Чапо. Тот начал с заявления, что «не нужно делать из него монашку», потому что он продал «больше героина, метамфетамина, кокаина и марихуаны, чем любой другой человек в мире». Тогда он не знал, что за Кейт следит мексиканская служба безопасности, и благодаря этой поездке им удалось отследить местоположение Гусмана. В январе 2016 года, после большой перестрелки, самого разыскиваемого преступника в мире снова арестовали. Видеоматериал, отснятый на камеру GoPro, даст фору фильмам Джона Ву. Мексиканское правительство решило больше не рисковать и экстрадировало Эль Чапо в США, где он предстал перед судом в рамках самого крупного в истории США дела о наркотрафике.

Учитывая, как много он знает о грязных делишках в Мексике, я удивлен, что он до сих пор не впал в необъяснимую депрессию и не окончил свою жизнь в петле. Впрочем, теперь, когда он 23 часа в сутки проводит в своей камере в американской тюрьме, добраться до него труднее, чем когда он был в бегах. Так что я сделал лучшее, что мог в данной ситуации, — отправился в Ла Туну.

Чтобы попасть в деревушку Ла Туна, где родился Чапо Гусман, нам потребовался внедорожник. На обычной машине по извилистым горным дорогам не проехать, а если пойдут дожди, то туда и вовсе не добраться. Но в те выходные ни в одной прокатной конторе в Кульякане не было свободных внедорожников, и тогда я вспомнил, что Педро, варщик, с которым мы познакомились ранее, собирался продать свой пикап. Мы вернулись в его деревню и уговорили его сдать нам автомобиль в аренду. Бальдо тоже отправился с нами — он хотел, чтобы мы подвезли его с женой.

Так что мы отправились в путь через горы на пикапе героинового дилера, с беременной женой Бальдо в качестве довеска. Через каждые несколько километров на дороге стояли подростки — мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати — с квадроциклами и рациями. Они докладывали обо всех, кто въезжает и выезжает из долины (особенно о военных и прочих врагах).

Когда мы высадили Бальдо, я спросил Мигеля, опасно ли для него выполнять такую работу. Несколько месяцев назад его друга Хавьера Вальдеса, известного журналиста и основателя Ríodoce, застрелили буквально в двух шагах от редакции. Мексика — самая опасная в мире страна для журналистов. Те, кто пишет о деятельности картеля, рискуют досрочно завершить свою карьеру благодаря пуле или ручной гранате — как раз такую закинули в редакцию Ríodoce несколько лет назад. К счастью, в тот раз никто не пострадал.

Вальдес был чутким и внимательным репортером, он постоянно перешучивался с коллегами и часто поддерживал контакт со своими героями долгое время после интервью. Но, похоже, он умудрился кого-то разозлить. В мае 2017 года, когда он уезжал из редакции, двое бандитов вытащили его из машины и тут же застрелили. На этом месте теперь стоит небольшой памятный крест — подобный сотням других, разбросанных по Кульякану.

Спустя четыре часа езды по горным дорогам мы наконец прибыли в Ла Туну. Дома здесь были чуточку опрятнее, чем в других местах, которые мы проезжали. Мигель увидел на улице знакомого и попросил отвести нас к дону Анхелю. «Запросто», — ответил тот и повел нас к огромному особняку, вход в который охраняли трое парней в полном военном обмундировании, включая бронежилеты, пулеметные ленты через плечо и тяжелые пулеметы в руках. Они пропустили нас в дом, где мы увидели крупного мужика в белой рубашке с толстой золотой цепью на шее, обедающего в окружении семьи. Он посмотрел на нас с неприкрытым удивлением.

«Здравствуйте, мы ищем дона Анхеля».

«Дон Анхель — это я. Чего вам нужно?»

Оказалось, что этот дон Анхель — брат Эль Чапо, а мы искали его тезку, кузена, также известного как Эль Индио. Мы поспешно удалились, принеся свои извинения, и вскоре нашли нужного дона Анхеля, который нас уже ждал. Он выглядел как типичный американский ковбой пятидесяти с чем-то лет в огромном сомбреро, с закрученными усами.

Накормив нас обедом, Эль Индио повел нас в гости к другу, живущему в соседней деревне. Я заметил, что по стенам были развешены рамки с фотографиями молодого мужчины — лет 25, не больше — в разных экзотических местах вроде Тадж-Махала и Мачу-Пикчу.

«Кто это?» — спросил я.

«Это мой сын, — ответил дон Анхель. — Но он теперь нечасто здесь появляется. Он — один из самых разыскиваемых преступников во всей Мексике».

В бизнесе участвуют все жители долины до единого.

Стемнело. Воздух в горах такой чистый, а огни городов так далеко, что можно увидеть в небе Млечный Путь. Примерно в это время наша поездка начала принимать неожиданный оборот. Мы вернулись в Ла Туну. У дома дона Анхеля уже собралась небольшая толпа. Тут такое дело: один из бизнесов дона Анхеля — небольшой суши-шоп, и в тот вечер под музыку марьячи гости устроили вечеринку, которую я не могу описать иначе, кроме как суши-пати в стиле мексиканских картелей: человек двадцать вооруженных парней с AR-15 через плечо и торчащими из-за пояса джинсов «глоками» стояли вокруг, поедая роллы.

Никогда в жизни я не видел столько стволов, как здесь, в сердце мировой наркоторговли, в сотнях километров от ближайшего полицейского участка. Если мексиканская армия попробует сюда сунуться, она сразу поймет: эти люди готовы к войне. Меня здесь могут убить, даже не задумавшись. Мне стало неуютно. Но потом я подумал, что, учитывая наблюдательные посты по дороге, если бы нам тут были не рады, мы бы это уже давно заметили, — и мой пульс стал понемногу приходить в норму.

Еще один кузен Эль Чапо (в этой деревне все друг другу родственники) подошел к нам и стал меня расспрашивать. Что я думаю о Путине? Помог ли он Трампу стать президентом? (Если честно, не знаю.) Кто сильнее, Путин или Трамп? (Путин, потому что, хоть Трамп и стал президентом самой могущественной страны в мире, он не знает, что ему с этим делать.) Фактически я сам стал объектом интервью. Еще он сказал, что он в родстве с Панчо Вильей, легендарным героем вне закона (то есть бандитом), который руководил армией повстанцев во время мексиканской революции. Потом он спросил, что я думаю об албанцах — как по мне, странный вопрос, но оказалось, что он фанат фильма «Заложница» с Лиамом Нисоном, а еще Харрисона Форда и Арнольда Шварценеггера. И вот я сижу посреди ночи с мексиканским наркобароном в горной глуши и обсуждаю за поеданием суши лучшие роли Лиама Нисона — в окружении вооруженных головорезов, тоже уминающих суши.

В рейтинге самых странных эпизодов моей жизни эта ночь почти превзошла опыт с аяуаской.

Следующий день прошел гораздо спокойнее. Мы остались в доме Панчо и полночи смотрели боевики восьмидесятых, а наутро проснулись как раз к барбекю. Панчо призвал нас к молитве, выложив на стол Библию. Учитывая, сколько мы съели тако, имело смысл освежить в памяти, что говорится в Писании о чревоугодии, — потребляя такое количество красного мяса, тут скорее помрешь от сердечного приступа, чем от пули. После этого дон Анхель и Панчо наконец приступили к рассказу о своем кузене.

Чапо был человек дела, но, кроме того, он был большой шутник. Как-то раз, в те дни, когда все они еще были простыми фермерами, в деревне умерла девушка. Они пока не могли позволить себе оплатить склеп в Хардинес дель Умайя, так что Чапо отправил друга на кладбище, чтобы своровать надгробный камень. Друг отправился туда ночью и принялся выкапывать надгробие, вполголоса бормоча извинения и обещая вернуть его на место, и вдруг заметил в темноте какое-то движение. К нему приближались две призрачные фигуры, издававшие леденящие душу вопли. Оказалось, это Чапо и один из его кузенов, завернутые в простыни. А парень чуть в штаны не наложил.

Пока мы говорили, издалека то и дело доносились звуки выстрелов — возможно, парни просто от нечего делать палили в воздух. Несколько раз над нами пролетали небольшие самолеты, перевозящие опиум с маковых полей, — вероятно, они направлялись к кому-то вроде Педро. Что семья думает о том, что бизнес Чапо стал причиной стольких смертей и несчастья?

«Они не обязаны употреблять наркотики. Никто не целится им в голову из пистолета и не принуждает к этому».

И почему же Чапо, имея столько денег, остался в Мексике и не сбежал на какой-нибудь остров в Карибском море?

«Зачем ему ехать в незнакомое место? Здесь его защищает народ».

А как насчет истории с Кейт дель Кастильо?

«Это был его провал; он потерял все из-за одной-единственной женщины. Мы не знаем, сколько у него детей, потому что до женщин он сам не свой, но очень много. Наверняка больше пятидесяти! Но Кейт дель Кастильо — такая красотка, что мы его не осуждаем!»

В январе 2019-го Чапо был признан виновным по всем пунктам после напряженного судебного процесса, в ходе которого в том числе утверждалось, что он дал мексиканскому президенту взятку в размере ста миллионов долларов. Получив пожизненный срок в тюрьме особо строгого режима, Чапо едва ли снова выйдет на свободу. Или нам следует снова ждать дерзкого побега?

«Однажды он вернется — либо его выпустят, либо он сбежит. Но это случится не по его воле, а по воле Божьей».

Из-за всех треволнений предыдущего дня я совсем забыл сделать несколько снимков вооруженных бойцов, которые взорвали бы мой инстаграм. Ну и ладно. Из-за угла дома выбежал зять дона Анхеля, радостно размахивая «калашом». Снимай, сказал он, только без лиц.

Мы хотели сходить на экскурсию на маковые поля, но становилось поздно и пора было возвращать Педро пикап. Дорога домой прошла относительно скучно, не считая одного случая, когда мы чуть не улетели с обрыва.

Семейка у Эль Чапо очень милая. Один мой университетский друг был знаком с бен Ладенами: так вот, они совершенно обычная семья по большей части — только Усама был белой вороной. Если бы не все эти пушки, Ла Туна была бы самой обыкновенной мексиканской деревушкой — ни за что не скажешь, что там обитает самый влиятельный преступный клан в мире.

Впрочем, с середины 2000-х в картеле Синалоа стали возникать внутренние конфликты. Правительство при президенте Кальдероне последовательно реализовало «стратегию наркобаронов», в рамках которой планировалось обезглавить картели, арестовывая их лидеров. Но если вы устраните короля, все его лорды и приспешники нацелятся на трон… одновременно. Как в Ираке после Саддама Хуссейна: уничтожение старого порядка порождает лишь хаос.

Проблемы начались в 2008-м, когда партнеры Эль Чапо, братья Бельтран Лейва, обвинили его в том, что он подставил их родственника, и застрелили его сына, Эдгара Гусмана, 22 лет от роду, у торгового центра в Кульякане. Два дня спустя, когда праздновали День Матери, в штате было не купить красных роз — Эль Чапо забрал их все для похорон сына.

«Это была очень страшная война. Друг против друга пошли две фракции, которые раньше составляли одну организацию, самую влиятельную в Мексике. Сотни людей были убиты, — вспоминал Гектор, прихлебывая лимонад. — Как-то раз я был в Ла Туне, и наши враги позвонили мне и сказали, что убили моего компадре, приятеля. Я спросил кого — оказалось, я его действительно знал, так что я позвонил своим стрелкам. Мы знали, где найти убийц.

У нас была своя разведка — они за всем следили и вели нас куда надо. К примеру, они говорили: „Около ресторана стоит группа людей — оттуда поверни налево, и увидишь красную машину“. Мы не знали, кто в ней, — нам хватало того, что наши люди сказали нам пойти и убить. За каждым въездом в город наблюдают 24 часа в сутки, 365 дней в году. Так что, если нам нужно выйти на дело, они нас ведут, и когда мы стреляем, то стреляем дважды и не задаем вопросов. Иногда мы убиваем не тех, но ошибки случаются. Однако в тот раз дело было личное».

Полицейские тоже оказались втянуты в перестрелку. Гонсалес был за рулем, когда на его конвой напали сикарио ^[66].

«Они всадили в мою машину восемьдесят пуль, мне попали в ногу, в руку и в бок, — рассказал старый полицейский и показал мне шрамы. — Один полицейский погиб, и трое ранены, включая меня. Тогда многих моих коллег убивали».

В декабре 2009 года брат Альфредо Артуро по прозвищу Борода был убит в многоквартирном доме в Куэрнаваке — курортном городке неподалеку от Мехико. Здание окружили солдаты, и Артуро позвонил одному из своих лучших бойцов, Эдгару Вальдесу по кличке Барби. Но Барби отказался помочь, и после двухчасовой осады Артуро и пятеро его телохранителей погибли доблестно, как Тони Монтана: под шквальным огнестрельным огнем.

Пехотинцы сняли с Бороды штаны и закидали его тело банкнотами, а потом позвали журналистов делать фотоснимки. Во время осады солдаты потеряли одного члена отряда. В отместку за гибель Артуро братья Бельтран Лейва прислали на похороны пехотинца стрелков, которые убили всю его оставшуюся семью: мать, брата, сестру и тетку.

Круги от этой мелкой семейной разборки пошли по всей Мексике. Акапулько, курорт на побережье Тихого океана, некогда был известен своими песчаными пляжами и роскошными отелями, в которых останавливались Джон Уэйн, президент Кеннеди и Фрэнк Синатра. После гибели Бороды контроль над портом перешел к его подручному, Барби. Естественно, после смерти босса Барби и остальные капо собрались на сходку, чтобы решить свои территориальные разногласия со всей элегантностью и сдержанностью, на какие способна стая взбешенных шимпанзе, накачанных стероидами. Акапулько из столицы вечеринок превратился в столицу убийств.

Барби — самое безобидное прозвище из всех, каким могли наградить наркодельца, но не дайте ему ввести вас в заблуждение. Барби был довольно странный тип, уроженец Техаса, накачанный пацан, который обожал играть в приставку и оборудовал специальную пыточную комнату с отличной шумоизоляцией в одном из своих убежищ. Именно он положил начало одному из самых неудобных трендов мексиканской войны против наркотиков. Как и ближневосточные повстанцы, картели в совершенстве овладели ключевым аспектом ведения войны — искусством пропаганды.

Четверо убийц, посланных конкурентами, прибыли в Акапулько, чтобы убить нового босса на его же территории. Барби приказал своим людям взять их живыми и очень удивился, узнав, что один из них приехал с семьей (потому что, когда едешь на курорт, чтобы совершить там кровавое убийство, грех упускать такую возможность для семейного отдыха!). Его жену и двухлетнюю падчерицу закинули в другую машину, а четверых громил связали и доставили в убежище. К ним вышел Барби с камерой в руке и пистолетом за поясом джинсов. И, пока пленники наперебой рассказывали, кто их послал, Барби спокойно убивал их по одному выстрелом в голову, а потом выложил видео на YouTube. Жену и ребенка отпустили на следующий день, выдав им тысячу песо на проезд.

Режиссерский дебют Барби выстрелил, уж простите за каламбур. С этого момента в интернете постоянно стали появляться видеоролики с убийствами, достойными фильма «Пила». Просто убить кого-то было недостаточно — нужно было передать послание. Картели старались переплюнуть друг друга в жестокости и изощренности убийств: обезглавливание, освежевание заживо, подрыв на динамите или сочетание всех этих способов.

Некоторые боссы предпочитали передавать послания по старинке и оставляли обгоревшие тела висеть под мостами. В 2012 году на горе расчлененных тел в Нуэво-Ларедо, недалеко от границы с Техасом, развернули баннер следующего содержания: «Мы начали зачищать город от Сетас, потому что нам нужен свободный город и мы хотим, чтобы люди жили в мире. Мы наркоторговцы, мы не воюем с рабочими и бизнесменами. Я покажу мерзким Сетас, как делают в Синалоа; без похищений и вымогательства. Это послание для тебя, Z-40. Я тебя не боюсь. Я знаю, ты отправил H оставить те головы на моей территории, потому что тебе духу не хватает сделать это самому. Эль Чапо. P.S.: Не забывай, кто твой папочка».

Картель Синалоа не ладил с Лос Сетас — безжалостной бандой убийц, набранных из дезертиров элитных подразделений мексиканской армии, готовых и жаждущих уничтожать с особой жестокостью. Лос Сетас начинали как наемная армия картеля Гольфо, но потом они предали своих хозяев и решили сами войти в бизнес.

Картель Синалоа — старомодные гангстеры, предпочитающие подкуп кровопролитию, а Лос Сетас сделали себе имя на непревзойденной жестокости, на фоне которой даже якудза — просто сопливые девчонки. Однажды на ранчо в Сан-Фернандо они перебили семьдесят с лишним иммигрантов, в том числе одну беременную женщину. В другой раз они угнали автобусы, перевозившие 193 человека: женщин они изнасиловали, детей утопили в кислоте, а мужчин заставили забить друг друга до смерти в серии гладиаторских боев. Когда лидеру Лос Сетас, Мигелю Тревиньо, также известному как Z-40, передали, что за ним охотится УБН по наводке информатора, живущего в городке Альенде у техасской границы, в знак своего неудовольствия он просто сровнял город с землей — вылитый Ирак или Сирия.

Готовясь занять Нуэво-Ларедо, картель Синалоа нанял для первой атаки бойцов из МS-13, или Mara Salvatrucha, что в переводе означает «банда сальвадорских бродячих муравьев». Эта банда возникла в 1980-х, когда тысячи беженцев из Сальвадора в Лос-Анджелесе собрались вместе, чтобы дать отпор притеснявшим их мексиканцам. Они покрывали свои лица татуировками ради устрашения чоло ^[67]. Когда в 1992 году война закончилась, их захотели отправить домой — не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что было дальше. Американцы депортировали кучку бандитов в бывшую зону военных действий, где о законах и не слыхивали, зато без дела шаталось множество неуравновешенных ветеранов при оружии. Теперь, благодаря MS-13 и еще одной лос-анджелесской банде, Баррио 18, Сальвадор стал куда более гибельным местом, чем во времена гражданской войны 1980-х.

Однако, несмотря на свою зловещую репутацию, эти бандиты не шли ни в какое сравнение с профессиональными терминаторами Лос Сетас. Тела пятерых членов банды были найдены в убежище Лос Сетас с запиской: «Чапо Гусман… пришли нам еще таких лопухов, мы их убьем». После этого картель Синалоа решил поднять ставки в игре. Гектор рассказал мне, что они даже рассматривали заявки из-за границы.

«Мы встретились с Лос Сетас лицом к лицу, и да, у них там есть настоящие спецназовцы, но у нас в Синалоа такие тоже имеются. У нас достаточно денег, чтобы нанять спецназ из Гватемалы. Так что они хороши, но мы можем купить себе кого угодно».

Спецназ из Гватемалы, о котором упомянул Гектор, — это каибилес. С 1960 по 1996 год армия Гватемалы проводила суровый геноцид коренных племен майя под видом борьбы с коммунистическими повстанцами. Каибилес прославились в первую очередь своей жестокостью — они вырезали целые семьи, оставляя их головы в назидание остальным.

Но картели ищут на юге не только подкрепления. Со времен контрас страны к югу от Мексики использовались в качестве плацдармов для отправки дьявольского порошка из Южной Америки. Сегодня Гондурас, Сальвадор и Гватемала занимают первые строчки в мировой статистике убийств, и, пока мир во все глаза наблюдает за MS-13 и другими бандитами с разрисованными лицами, картели, использующие уличные банды как рабочую силу, по-тихому захватили власть. Особенно в Гондурасе, где во время переворота 2009 года президент прямо в пижаме взошел на борт военного самолета и был выслан в Коста-Рику. Последовавшая за этим политическая нестабильность позволила проложить здесь новый маршрут для поставок колумбийского товара. Самолеты, перевозящие кокаин из Колумбии и Венесуэлы, приземляются на взлетно-посадочных полосах, спрятанных в дебрях джунглей. Подкуп властей Гондураса обходится даже дешевле, чем подкуп мексиканских.

Закрепив позиции, наркобароны принялись гектарами скупать тропические леса, чтобы строить новые взлетно-посадочные полосы, а также отмывать свои деньги под прикрытием лесозаготовок и сельскохозяйственной деятельности. Но вдруг откуда ни возьмись появляются докучливые активисты, которые что-то там кричат о правах коренного населения и защите окружающей среды. Ну и пусть. На улицах бесчинствуют банды — никто не заметит, если парочка сойбоев ^[68], топящих за экологию, внезапно куда-то исчезнут. В наши дни Гондурас — самая опасная в мире страна для экоактивистов.

Варвары у ворот, предатели в собственных рядах и босс, запертый в американской тюрьме, словно дикий зверь, — неудивительно, что в рядах высшего руководства картеля Синалоа начались разброд и шатания. Оставшиеся сыновья Гусмана — Иван и Альфредо — вроде бы руководят картелем, но в 2016 году парней внезапно похитили из ресторана в Пуэрто-Вальярта, а затем так же быстро отпустили после вмешательства «Эль Майо» Замбады, главного союзника Гусмана, которому пока что удавалось не привлекать к себе излишнего внимания. Тем временем еще одна — более агрессивная — группировка откололась и образовала Картель нового поколения Халиско (CJNG) — агрессивную компанию любителей посбивать военные вертолеты.

Но картель Синалоа все еще представляет собой грозную силу, с которой необходимо считаться. Он продемонстрировал это 17 октября 2019 года в Битве за Кульякан. Вооруженные силы провели тогда неудачную операцию в попытке схватить Овидио, сына Эль Чапо, управляющего картелем вместе со своим братом Иваном. Войска быстро оказались окружены стрелками картеля, которые разъезжали по улицам как боевики ИГИЛ — с тяжелыми пулеметами, установленными на крышах пикапов. Я просто прилип к телефону и без конца просматривал новости и видео в WhatsApp — буквально следил за осадой в прямом эфире. Горящие машины, публичные казни… Лондонские гангстеры тоже не сахар, но стали бы они превращать центр города в Дамаск, чтобы освободить одного из своих?

В конце концов, когда восемь взятых в заложники солдат были убиты, президент отдал приказ отпустить Овидио. Наркобароны победили.

Имейте в виду — это самая настоящая война. Правительство отправило армию на битву с картелями, и картели одержали победу.

«В старые добрые времена картели вели с нами переговоры, — вздохнул Гонсалес. — Ты не трогаешь их, они не трогают тебя. Но все изменилось с тех пор, как начались войны. Раньше они уважали кодексы, семью, а теперь уже нет. Раньше они не убивали женщин. Теперь выросло новое поколение, у них свои правила».

Обычно я не верю в «старые добрые времена» — когда у женщин не было права голоса, людей приносили в жертву Богу Солнца, в школу нужно было добираться пешком за пятнадцать километров и повсюду бушевал полиомиелит. Это — старые добрые времена? Но уровень преступности в Мексике взлетел до небес: с 2007 года в войнах с картелями здесь погибло больше людей, чем в Афганистане и Ираке, где воевали по-настоящему. По сравнению с этой резней эпоха Аль Капоне в Чикаго — просто цветочки.

Вернувшись в конуру Пако, я спросил у него: «Есть ли шанс, что кровопролития в Мексике прекратятся?»

«Смотри, — сказал он и, нагнувшись, нарисовал пальцем круг на песке. — В мои дни это была преступная организация, картель Синалоа. Картель становится кровожаднее по одной причине».

Он остановился, не закончив рисовать еще один круг вокруг первого.

«Он становится больше, и чем дальше, тем больше у него денег, тем больше жестокости. Я был убийцей, и вот что я скажу: наркоторговля так глубоко пронизала наше общество, что она никогда не прекратится. И насилие не остановится, оно будет расти».

Но помогла ли война хотя бы сократить поставки? Да хрен там. Количество кокаина, травы и мета, конфискуемых на границе, каким было, таким и осталось. Так что все впустую.

26

Балканские бунтари

Четырнадцатилетняя Ирена Мольнар плакала, забившись в угол между книжными стеллажами в подвале дома своей бабушки, а снаружи на город падали бомбы. Вопили сирены воздушной тревоги, над многоэтажками поднимались столбы дыма, издалека доносились взрывы.

«Да пошло оно все к черту, — вдруг сказала моя мама, — дом все равно обрушится прямо нам на голову, если в него попадет бомба. Меня всю жизнь учили не пасовать перед трудными ситуациями».

У каждого, кто жил в Белграде в те годы, есть похожая история.

«Мой дом находился всего в пятистах метрах от военного аэродрома, а его бомбили в первую очередь. Слышала ли я бомбежки? Да я их наблюдала своими глазами. Мы смотрели на них с балкона! Дороги вокруг военной базы были перекрыты, так что нам приходилось добираться до школы на нелегальных автобусах».

Это быстро забывается, но еще не так давно в самом центре Европы кровь лилась рекой. Югославия распалась. Маршал Тито, руководивший страной со времен окончания Второй мировой войны, умер. Его смерть повлекла за собой эскалацию жестоких межнациональных конфликтов, и в 1991 году разразилась кровавая война между сербами, хорватами и боснийцами. На Балканах все ненавидят друг друга, и эта ненависть веками определяла здешнюю историю — начиная с Османской империи и заканчивая Второй мировой, в которой народы воевали за противоположные стороны.

Ирене крепко доставалось в школе за то, что ее отец был католиком.

Югославские войны — болезненная тема для балканских народов, так что, чтобы никого не обидеть, скажу сразу: вы все налажали. Боснийцы обратились за помощью к «Аль-Каиде», положив начало глобальному джихаду; тем временем сербы и хорваты, руководствуясь националистическими идеями, проводили масштабные этнические чистки — в частности, вырезали в Сребренице восемь тысяч невооруженных мусульман.

К 1999 году война добралась до Косово — провинции, где проживало много албанских мусульман и базировалась Армия освобождения Косова (АОК). Тогда-то и начались бомбардировки. Под эгидой НАТО начались безжалостные бомбежки Белграда — якобы для того, чтобы предотвратить повторение резни в Сребренице. При поддержке сокрушительной натовской авиации албанские повстанцы, из которых состояла АОК, сами взялись за этнические чистки — на этот раз убивали уже сербов.

В часе езды от Белграда находится город под названием Нови-Сад, административный центр автономного края Воеводина. В силу исторических причин — в свое время он входил в состав Австро-Венгерской империи — город разительно отличается от застроенного бетонными многоэтажками и разрисованного граффити Белграда. В его барочных декорациях, когда солнце позолотило верхушку шпиля готической церкви на центральной площади, я отправился в кафе на встречу с Тото. Вообще-то Тото не совсем гангстер — этих и без него в книге предостаточно. Он работал у местной мафии поваром. Он говорит как мафиози, ведет себя как мафиози и знает все их излюбленные блюда, но на самом деле он не один из них. Но, когда работаешь в ресторане у мафии, видишь и слышишь очень многое, так что беседа с ним напоминала эпизод из «Славных парней».

«Я родился и вырос в этом городе, и, как только начались вооруженные конфликты, меня сразу забрали в армию, — рассказал мне Тото. — Я видел ужасные вещи. Когда я ушел из армии в 1993-м, я не сразу придумал, чем заняться, так что я много пил и употреблял наркотики, но когда я увидел, как это разрушает людей, то решил устроиться на работу».

Тото пошел работать в ресторан Большого Боба — такой замысловатый псевдоним взял себе колоритный местный дон, расхаживавший по городу в ковбойских сапогах.

«Большого Боба все очень уважали. Если ты ему нравился, он любил тебя по-настоящему, но если ты ему не нравился — это было понятно сразу, — сказал Тото. — Его отец был большой шишкой в компартии, поэтому ему все было позволено. Он первым привез героин в Нови-Сад. У таких парней были связи в верхах, и они убивали по заказу партии».

В 1990-х Сербия была настоящим раем для гангстеров. Времена были отчаянные. Мировое сообщество ввело в отношении Югославии эмбарго, и, чтобы покупать товары первой необходимости в обход санкций, правительству приходилось заключать сделки с сомнительными личностями вроде Боба.

Ресторан Боба был небольшим, но весьма популярным местом отдыха городских мафиози. Он находился в парке, так что в ночное время сирены с мигалками можно было заметить издалека.

«Это был ночной ресторан, он работал с шести вечера до шести утра, и среди публики попадались в основном те, кого мы называли „шишками“, — они любили сорить деньгами напоказ. Местные криминальные авторитеты никогда не поднимаются высоко — они слишком много транжирят, зато чаевые были отличные: я получал по две-три тысячи немецких марок ^[69] в месяц, когда большинство едва наскребало несколько сотен».

Фирменным блюдом Тото был кошмар любого вегана — отвратительный микс из курицы, баранины и бекона.

«Кода меня спрашивали, что я порекомендую вегетарианцу, я советовал им заказать такси», — ухмыльнулся он.

После войны в обращении осталось много оружия, и гости часто являлись в ресторан с пушками под пиджаками. Потолок был весь изрешечен пулями, которые они выпускали в воздух, когда дискуссия становилась слишком бурной. Однажды Тото издалека заметил подъезжающие полицейские машины и поднял тревогу. Он схватил мешок для мусора и стал обходить столики, а посетители торопливо сбрасывали в него все принесенное с собой оружие. Мешок спрятали у черного входа. Копы тогда ушли несолоно хлебавши, но потом гостям долго пришлось выковыривать мусор из стволов.

В другой раз Тото задержался допоздна, обслуживая авторитета средней руки. Он насилу выставил из ресторана одного перебравшего клиента, но тот вскоре вернулся и наставил на него «калашников»:

«Какого хрена ты меня вышвырнул? — орал тот. — Я тебя прикончу!

А потом сел за столик и велел принести ему поесть. Я ответил, что ничего не буду готовить, пока он целится мне в спину из автомата».

Когда началась вся эта заваруха, авторитет тихонько вышел через черный ход и наблюдал за развитием событий через окно, но вдруг понял, что оставил в ресторане свой телефон. Мимо проходил какой-то подросток с подружкой, мафиози подозвал его и попросил одолжить ему телефон. Парнишка отказался, на что наш герой отвесил ему оплеуху, отобрал телефон и вызвал полицию.

Тото не жаждал попасть в перестрелку, так что, едва заслышав полицейские сирены, он вежливо посоветовал рассерженному клиенту сваливать, пока не появились копы.

«Он ушел, но на следующий день я прочел в газете, что он пытался поймать такси, угрожая автоматом, потом еще одно, и в конце концов его арестовали в какой-то пиццерии».

Кроме того, у мафии были свои взаимоотношения с вооруженными силами. Для проведения этнических чисток сербская армия привлекала военизированные формирования — например, «Тигров Аркана». Это был отряд наемников под руководством криминального авторитета Желько Ражнатовича по прозвищу Аркан. На стене стадиона ФК «Обилич» — команды, которой он когда-то владел, — до сих пор можно различить его портрет: стальной взгляд из-под военного берета. После того как Интерпол объявил его в розыск за череду преступлений, совершенных в течение более десятка лет по всей Европе, Аркан вернулся на родину и стал наемником. Он продолжал чинить зверства в Боснии вплоть до 2000 года, когда был убит в фойе гостиницы «Континенталь» в Белграде.

«Другой известный преступник той эпохи — Бранислав Лайнович, конкурент Аркана, — вспоминает Тото. — Его постоянно преследовала полиция, и однажды он так разозлился, что разбил свой пистолет-пулемет о дерево. Потом он пришел к Большому Бобу. Я сам это видел и очень хорошо запомнил. Большой Боб сказал ему: если хочешь избавиться от полиции, ты должен сделать что-то полезное для правительства. И вскоре мы узнали, что Лайнович основал собственное военизированное формирование».

«Лайнович был черногорцем, но говорить так при нем было нельзя, — добавил Тото. — Он стал настоящим патриотом Воеводины и очень жестко обходился с преступниками из Черногории. Прозвище Лайновича было Дуги, то есть „Длинный“, потому что у него был большой член».

Не знаю, откуда Тото все это узнал, и не уверен, что хочу знать. Поскольку ресторан Большого Боба больше не работает, я спросил, что случилось с его завсегдатаями.

«Несколько лет назад мы решили подсчитать, сколько наших гостей погибли. Получилось сорок, не считая тех, кто умер в подозрительных или не очень автомобильных авариях. Сам Большой Боб умер в 2008-м, но погиб он не от пули. На самом деле очень глупо вышло. Он всегда носил ковбойские сапоги и ненавидел врачей. У него был вросший ноготь, а еще высокий сахар в крови. Все кончилось гангреной. Его сто раз могли застрелить, а он умер вот так».

Сочетание наркотиков, повстанцев и ультраправых парамилитариев превратило Балканы в регион, где всем заправляли бандиты — практически как в Колумбии. АОК получала финансирование от албанских крестных отцов, поставлявших героин в Европу. Этот денежный бизнес буквально сам упал к ним в руки, поскольку Югославия находилась прямо на так называемом балканском маршруте — основном пути транспортировки героина с Ближнего Востока в европейские страны. Их противники, впрочем, тоже не дремали: сербские ультранационалисты, мечтающие «убрать кебаб» ^[70], тоже занялись делом. Но, поскольку наркобизнес — предприятие международное, отрадно было наблюдать, как он объединяет сербов, черногорцев, албанцев и, конечно же, болгар ^[71], забывших о своих разногласиях, чтобы совместными усилиями продолжать закачивать хмурый в вены старушки Европы.

Об этих темных временах напоминают руины уничтоженного бомбардировками старого здания Министерства обороны Югославии, возвышающиеся в центре Белграда. Но война закончилась целое поколение назад. Белград теперь совсем другой: столица вечеринок всея Европы, южный Берлин. Ирена Мольнар возглавляет антинаркотическую общественную организацию под названием Re Generation, помогая тем, кто слишком увлекся вечеринками.

«Когда я впервые попробовала травку, мне было двенадцать; а лет в четырнадцать-пятнадцать я начала ходить на рейвы. Полтора десятка лет я просидела на спидах — может, благодаря этому я успевала столько учиться, ведь я никогда не спала. В конце концов я переехала в Грецию, просто потому что там труднее достать спиды», — рассказала она.

История наркотиков и войн издавна пересекалась: скандинавские берсерки употребляли убойную смесь из алкоголя и грибов, чтобы ввести себя в состояние неконтролируемой ярости, а детей в африканских зонах военных действий заставляли нюхать смешанный с кокаином порох, чтобы они смогли убивать. Но тут другая ситуация.

Я попросил Ирену свести меня с кем-нибудь из старых знакомых. Мне показалось, что на страницах этой книги уже достаточно гангстеров, и я решил, что пора отыскать лучики света в темном царстве.

«Первым, что я в моей жизни попробовал, была маковая настойка, — рассказал мне Боян Арсениевич, когда я пришел в его квартиру в Белграде. — Мой дядя выращивал мак на небольшом огородике в лесу».

Стены его квартиры увешаны психоделическими плакатами и картинами. Опиумный мак завезли на Балканы еще турки во времена Османской империи, и тогда его выращивали в основном в Македонии. Македонский опиум считается сильнейшим в мире. Но накануне Второй мировой войны США вынудили Югославию — тогда еще королевство — положить конец производству опиума, и с тех пор только самые преданные садоводы выращивали мак — исключительно для внутреннего рынка. Боян родился в Белграде в 1974 году. За свою жизнь он побывал солдатом, рейвером и революционером.

Как и большинство балканских парней, Боян пошел в армию в конце 1990-х. Пропаганда заполняла радиоэфир — от агиток президента Слободана Милошевича до уморительных патриотических военных песен Миро Сембераца, который слагал веселые куплеты о том, что боснийцам нужно выковырять глаза ржавой ложкой. Об этнических чистках — с огоньком! Но Боян не велся на националистические призывы. На дворе стояли девяностые, и каждый крутился как мог. Он видел в военной службе возможность выжить.

«Во время бомбардировок я как раз служил в армии. Я слышал, что это было тяжелое время, но мне было вполне нормально. Я служил врачом, у меня была собственная аптека. Я вытаскивал по несколько таблеток из каждой упаковки и продавал их обратно фармацевтам. Затем ехал в Белград и на полученные деньги покупал 200 таблеток экстази, которыми делился с друзьями. Нагнул систему!»

У него были друзья и в военной полиции. Каждый день в патруле был сущим адом, и он выписывал им справки о болезни, чтобы они могли откосить от тренировок.

«Услуга за услугу», — пожимает плечами он.

В махинациях Бояна нет ничего удивительного — сербское общество было насквозь пропитано коррупцией. Когда уровень инфляции достиг 313 563 558 % в месяц, Милошевич учредил параллельную банковскую систему, в которой бесполезные банкноты конвертировались в иностранную валюту — например в немецкие марки, — а затем через государственные банки выводились за границу — это было воровство эпических масштабов. Позже, в марте 2001 года, в хранилище Белградского банка, арендованном правительственными чиновниками, обнаружилась партия в 660 килограммов 93 %-ного чистейшего героина высшей пробы. Розничная цена его составляла более ста миллионов долларов.

Прежде чем начать свою фармацевтическую карьеру в Югославской народной армии, Боян тусовался с друзьями в клубе, который стал центром притяжения для определенной группы молодежи в Белграде. Клуб этот назывался Industrija и открылся в 1994 году в подвале старого книжного магазина. Здесь можно было укрыться от всего, что творилось снаружи: войны, санкций и тотального развала экономики.

«Вечеринки — единственное безопасное место для такого свободомыслящего человека, как я, — поделился Боян. — Едва я туда попал, я сразу понял: это любовь. Там все улыбаются».

«Industrija — как первая любовь. Ее запоминаешь на всю жизнь», — вклинилась в разговор Мирьяна, его соседка по квартире и тоже большая ценительница клубной жизни.

А потом в Белград пришла война. В марте 1999 года начались натовские бомбардировки. Чтобы подорвать боевой дух сербов, военные целенаправленно бомбили гражданские объекты. В городе ввели комендантский час — выходить на улицу после наступления темноты было запрещено.

«Это был один из самых странных периодов в моей жизни, — вспоминает Деян Миличевич, диджей-резидент клуба и участник проекта Teenage Techno Punks. — В стране царил хаос, а мы — TTP — были молоды, мы хотели играть где-то наши сеты и веселиться. Так что мы стали устраивать в „Индустрии“ вечеринки с 14 до 22, соблюдая комендантский час. Мы чередовались с ребятами, игравшими экспериментальный психоделический транс, и собирали на этих вечеринках по пятьсот-шестьсот человек каждый день. Как говорили журналисты, это была самая большая бомба в городе. А мы таким образом спускали пар и находили возможность повеселиться в самых ужасных условиях. Дети есть дети, что бы там ни было».

Несмотря на царившие в городе уныние и разруху, люди приходили в «Индустрию» — чтобы развеяться и послушать музыку. Холодная война осталась в прошлом, началась глобализация, и тусовщики от Белграда до Бангкока объединились под сенью танцевальной музыки — жанра, который особенно хорошо сочетается с психоактивными веществами. В середине 1990-х на сцену вместе с рейвом вышло экстази ^[72], а за ним и спиды.

В отношении наркотиков мы все совершенно зашорены и можем представить себе лишь наихудший из возможных сценариев: когда человек пережаривает свои мозги до состояния омлета и в итоге оказывается в психушке. При этом мы забываем, что для кого-то употребление наркотиков может стать положительным опытом. Экстази — наркотик любви — делает тебя открытым и уверенным в себе, позволяет тебе быть собой; рейвовая культура стирает расовые, классовые и гендерные границы. Когда ты на MDMA, ты не пойдешь дробить черепа хорватов на мелкие кусочки — тебе просто не до этого. Тебе хочется танцевать, обнять весь мир и возлюбить ближнего своего. Иисус бы точно оценил экстази. И еще: недавние исследования показали, что MDMA можно успешно применять для лечения посттравматического стрессового расстройства у ветеранов военных действий — без серьезных побочных эффектов. Так что, может, именно фарма помогла завсегдатаям «Индустрии» пережить войну?

«Я думаю, этот клуб спас немало жизней, — поделилась Мирьяна. — Бомбардировки продолжались два месяца. Это реально сводило с ума и вгоняло в уныние, но „Индустрия“ была открыта весь день, каждый день, пока не отменили комендантский час. Все мои друзья, ходившие в этот клуб, были ему очень благодарны. Если бы не это место, всем нам жилось бы гораздо тяжелее».

«Экстази помогло нам справиться с травматическим опытом, — рассказала Ирена. — В своем кругу мы чувствовали себя любимыми. Мы не были одиноки, и мы находились в безопасности».

При этом полиция в «Индустрии» появлялась нечасто.

«Я помню только раз, когда в клуб нагрянули полицейские, — вспоминает Боян. — Их было человек пятьдесят, и все были с „калашами“. Но забрали только одного нигерийца, потому что у него не оказалось при себе паспорта».

А вот пиратской радиостанции В92 повезло гораздо меньше.

О музыке как форме протеста написано немало: Вудсток и антивоенное движение хиппи, хип-хоп против полицейского насилия. И даже рейвовое движение в Великобритании связывали с реакцией на консерватизм Маргарет Тэтчер. Радиостанция В92 транслировала музыку в стиле хаус и техно, а кроме того — новости без пропагандистского фильтра. Власти долгое время точили на нее зуб, и в 2000 году на студию явился антитеррористический полицейский отряд.

«Это было уже слишком, — рассказал Боян. — Я никогда не был националистом, мне все это не нравилось, так что я начал ходить на встречи протестной группы „Отпор!“. Чего я только не делал — продавал наркотики, оружие, — но тут мне захотелось пустить все мои силы, всю энергию на что-то хорошее».

Политическое движение «Отпор!» было направлено против Милошевича. Оппозиция была всегда, но теперь Боян и тысячи сербов были настроены весьма решительно: бесконечные войны, коррупция и непотизм президента встали всем поперек горла. Несколько месяцев спустя после рейда на студию В92 прошли президентские выборы. Это был настоящий кошмар. Кандидата от оппозиции похитила и убила тайная полиция. Милошевич отказывался смириться с ситуацией. Какой-то человек въехал на бульдозере в здание государственного телеканала. Вся страна встала на дыбы. Спустя две недели беспрерывных протестов, 5 октября 2000 года, Милошевич вынужден был признать поражение и ушел в отставку. Он умер в Гааге, в ожидании суда за военные преступления.

Но даже после падения режима Милошевича и окончания войны мафия продолжала оказывать глубокое влияние на политику. В 2003 году премьер-министр и реформатор Зоран Джинджич был убит снайпером при выходе из здания сербского правительства — сразу после того, как объявил войну организованной преступности. Покушение было спланировано ветеранами и сотрудниками спецподразделения сербской полиции (ПСО), которые опасались, что планы Джинджича положат конец их взаимовыгодному сотрудничеству с наркоторговцами из Земунского клана.

«Когда Милошевич ушел, мы испытали огромное облегчение. Но после убийства Джинджича я знал, что все пропало, — сказал мне Боян. — Теперь все еще хуже. Все телеканалы и радиостанции контролируются членами правительства и их дружками».

В стране царят клептократия и разгул преступности. В июле 2018 года рядом со своим домом в Белграде был убит Драгослав Огнянович — адвокат, которому досталась бесславная доля защищать Милошевича в Гаагском трибунале. Помимо бывшего диктатора Огнянович представлял и нескольких крупных мафиози. Считается, что его убийство связано с территориальными войнами между двумя конфликтующими кланами из соседней Черногории — страны, где коррупция даже сильнее, чем в Сербии ^[73]. Из 129 убийств, совершенных бандами в 2012–2018 годах, раскрыты были всего девять.

Поскольку мафия никуда не делась, не исчезла и необходимость очищать общество от скверны насильственными методами. В 2012 году пациент реабилитационной клиники при православной церкви, 39-летний Небойша Зарубац, был забит до смерти священником. Отец Бранислав Перанович издавна славился привычкой наказывать заблудших овец Господа своими собственными кулаками. На этот раз он слегка перестарался. Отец Перанович получил 20 лет тюрьмы. Похоже, наркозависимые до сих пор вызывают у некоторых слишком сильный праведный гнев.

27

Ниша

«Героину в моем сердце отведено особое место, потому что ради этого наркотика я могу пойти на что угодно. Это меня и пугает. Он возбуждает и опьяняет. Он лучше всего на свете. Он загадочный, жуткий, соблазнительный, он манит так, что невозможно сказать нет… просто не хочется говорить нет. Тебе никогда не захочется его бросить, и ты отдашь за него все».

Так сказала мне Ниша.

Мне никогда не везло в Тиндере. Когда девчонки спрашивают, чего я там ищу, — что они имеют в виду? Я никогда не нахожусь, что ответить. Вы сами-то что там потеряли? Вчера какая-то девица в очередной раз задала этот вопрос, и я ответил, что ищу девственницу, чтобы умилостивить Древнейших. Они меня заблокировала. (ಠ╭╮ಠ)

Ниша — сексуальная темнокожая красотка с формами, лет двадцати с небольшим, и с ней я познакомился в Тиндере. И хотя мы с ней не трахались, нас объединила любовь к мемам с собачками и кокаину. Кроме кокса Ниша пробовала экстази, кетамин, кислоту, грибы, крэк, сканк, риталин, валиум, оксиконтин, веселящий газ, метадон и ксанакс, но героин так и остался у нее в любимчиках. Глядя на нее, и не скажешь, что она является — или была в прошлом — наркоманкой, хотя в ее запавших глазах, обведенных черными тенями, есть что-то от героинового шика. У нее остался небольшой шрам после случая, когда она пыталась поцеловать таксу, а та укусила ее за нос.

Да и вообще, кто такой наркоман? Это слово не является в полном смысле медицинским термином. Обычно оно обозначает человека, который употребляет наркотики в таких количествах, что начал от них зависеть и принимает их компульсивно, чтобы заглушить чувство депрессии и синдром отмены, — так что в конце концов эта зависимость разрушает всю его остальную жизнь. Но как так выходит, что миллионы людей по всему миру каждые выходные снюхивают тонны белого порошка и при этом не становятся наркоманами?

Люди со сниженной плотностью дофаминовых рецепторов в мозге больше других склонны впадать в химическую или пищевую зависимость в поисках счастья, и им труднее справиться с такими зависимостями. Отчасти это генетическая предрасположенность, но на это влияет и окружение. В ходе садистских экспериментов над обезьянами ученые установили, что обезьяны-доминанты, которым достается больше внимания и заботы, употребляют меньше кокаина, чем грустные и одинокие обезьяны. С другой стороны, если взять обезьяну-доминанта и изолировать ее от остальных, это вызовет стресс, и она начнет налегать на порошок, чтобы успокоить расстроенные нервы. Так что не совсем понятно: наркозависимость приводит к несчастью или несчастная жизнь приводит к наркозависимости?

Чего многие действительно не понимают: если наркотики так ужасны, зачем вообще начинать? Разве недостаточно получать удовольствие от самой жизни и просто быть живым? Если хочется измененных состояний сознания, то почему бы не обратиться к йоге и медитации? Может, даже получится достичь просветления?

Сейчас Ниша живет в Лондоне, но выросла она в обеспеченной семье в Индии. Как-то вечером мы сидели у нее в спальне, раскладывая дорожки кокаина на зеркале. Ниша употребляет наркотики как настоящий победитель — она может написать свое имя белым порошком, а затем всосать его, как пылесос. Даже по моим меркам доза была немаленькая, но она только рассмеялась, увидев, как у меня отвалилась челюсть.

«Это ни о чем, — сказала она. — Было дело, мой бывший подарил мне больше унции кокаина на выпускной. Я его весь снюхала сама, за два или три дня. Но в конце меня так размазало, что я даже говорить не могла. У меня нос был забит кокаином, и больше просто физически не лезло. Я делала широкие дорожки в форме буквы N — примерно полграмма на каждую. И снюхивала их одну за другой».

Ниша была самой безбашенной из всех, кого я знал. «Сучка на течке», как она сама себя называла. Секс и наркотики были частью ее Я, и временами она меняла мужиков через день.

«Я совершила множество безумных поступков — может, мне хотелось быть немного сумасшедшей, а может, просто я такая и не знала ничего другого, — вспоминала она. — Однажды я переспала с двумя парнями за одну ночь. Я познакомилась с одним, мы вместе снюхали грамма три кокаина. Я сказала, что мне пора на встречу с другим мужчиной. Он спросил — зачем? Я ответила, что трахаться. Он так завелся, что начал трогать себя. Я предложила ему пойти к нему в машину и там отсосала ему прямо у всех на глазах. Потом он меня подвез к дому того, другого, ему было лет пятьдесят, и я его трахала, пока он называл меня мамочкой».

Есть такая поговорка: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. Так вот, Ниша не раз оказывалась на самом краю. Несколько раз она превышала дозу случайно и корчилась на полу с сердцем, пытающимся вырваться из груди; несколько раз она делала это намеренно, мешая водку с антидепрессантами, но, в последний момент передумав, вызывала скорую. А потом снова пускалась во все тяжкие, как, например, в тот раз, когда вышла замуж за чувака, с которым только месяц как познакомилась.

«Он меня использовал — физически, эмоционально, сексуально; как только не использовал. Он угрожал мне ножом — приставлял нож к горлу и грозился меня убить; он каждый день бухал и нюхал кокс», — рассказала она.

И Ниша, и ее муж оба были порченым товаром, оба злоупотребляли алкоголем и наркотиками. Легко презирать аддиктов, считая их безнадежными лузерами, своими руками разрушающими свою жизнь в ненасытной погоне за удовольствиями, за которые расплачивается общество. Но как же свободный выбор и личная ответственность?

Можно ли говорить о свободном выборе в случае людей, которые всерьез подсели на наркотики, вопрос спорный. Кое-кто считает, что, принимая решение впервые попробовать их, зная о возможных последствиях, мы уже делаем выбор (а я, решив продавать их, сделал свой — и в итоге оказался в тюрьме). Это так, но надо учитывать и то, почему люди так поступают.

Спустя еще несколько дорожек колумбийской «сыворотки правды» Ниша рассказала мне свою мрачную тайну. Еще в Дели, в возрасте с шести до четырнадцати, ее постоянно домогался и насиловал человек, которому она доверяла, — друг семьи.

«Он был взрослый, а я ребенок. Я слишком боялась рассказать родителям».

Мы лежали на ковре, и она произнесла это, глядя в потолок. Я не знал, что сказать. Я хотел найти этого мужика, кто бы он ни был. Хотел убить его. Хотя нет, это слишком просто. Я хотел заставить его страдать. Спрыгнуть с двухэтажного дома, чтобы он сломал обе ноги, но не умер. Как в той сцене, где Бэтмен сталкивает с крыши брата Джулии Робертс. Рассказать его семье, что он сделал. И тогда, если только стыд не вынудит его поступить правильно, заставить его ползать по земле и молить о прощении.

Наркотики — героин, опиум, кокаин, водка — помогали ей заглушить воспоминания об украденном у нее детстве. Травма, особенно детская травма, часто предопределяет склонность человека к аддикции. Конечно, бывают и такие, кто прошел через гораздо худшее и все равно не стал наркоманом, я в этом не сомневаюсь. Просто помните: трудный опыт может закалить личность, но может и разрушить ее. И если вы начнете меня убеждать, что девчонка, которая подсела на героин потому, что у нее украли детство, плохой человек, то можете идти на хер — и йогу свою не забудьте прихватить.

К тому же Ниша сумела преуспеть. Ее неистовые эксперименты не помешали ей хорошо учиться и получить степень магистра психологии, защитив диплом по теме депрессии. Она вообще-то справилась гораздо лучше, чем большинство употреблявших по чуть-чуть и время от времени ребят, которым я продавал дурь в универе.

Наркоманов считают жалкими дегенератами, которые только и думают, где достать следующую дозу. Но нейроученые уже давно доказали, что это совсем не так. В конце 2000-х доктор Карл Харт из Колумбийского университета пригласил крэковых наркоманов в свою лабораторию и провел небольшой эксперимент, предложив им на выбор пять баксов или бесплатную затяжку из трубки, будучи совершенно уверенным, что результаты лишь подтвердят распространенное убеждение: крэк — отец всех наркотиков, и стоит его хоть раз попробовать — назад дороги нет. Игра окончена! Ты забудешь о своей работе, забудешь о том, что надо помыть посуду, потому что отныне ты будешь только курить крэк!

Однако доктор Харт к немалому своему удивлению обнаружил, что в половине случаев нарколыги выбирают деньги! При том что затяжка крэка стоит дороже чем пять баксов. Затем эксперимент провели с метамфетаминщиками, и те показали даже лучший самоконтроль, чем любители крэка: когда он поднял ставки и стал платить по двадцать долларов, почти все участники выбрали деньги. Очевидно, что даже тяжелые аддикты могут думать о чем-то кроме очередной дозы кайфа — не говоря уже о тех, кто употребляет нерегулярно. Наркоман вполне может приносить пользу обществу — точно так же, как «функциональный» алкоголик. Тот факт, что вторые встречаются гораздо чаще первых, скорее всего объясняется тем, что их мы не пытаемся упрятать куда-нибудь. Наркоманам же мы не даем ни единого шанса.

Список наркоманов, добившихся в жизни успеха, может быть довольны длинным: в него входят The Beatles, The Rolling Stones, Лил Уэйн (с его сиропом от кашля), — но давайте отбросим рок-музыкантов и звезд Голливуда и поищем знаменитых наркоманов в других областях деятельности.

Уильям Уилберфорс, известный филантроп XIX века, добившийся отмены рабства в Британской империи и основавший Королевское общество по предотвращению жестокого обращения с животными, а также государство Сьерра-Леоне в Западной Африке, сидел на героине. Карл Саган, авторитетный астроном, автор более шестидесяти научных работ о космосе, известный любитель марихуаны. Стив Джобс описывал кислотный трип как «одну из двух или трех самых важных вещей, сделанных в жизни». А как насчет отца современного психоанализа, Зигмунда, мать его, Фрейда, который тоннами нюхал кокаин? Не говоря уже о Бараке Обаме, который в юности был обычным укурком, а затем стал самым могущественным человеком во всем мире.

Очевидно, что их увлечение наркотиками не превратилось в нисходящее падение по спирали, которое необходимо предотвратить любой ценой. Лишь незначительная доля всех наркопотребителей скатывается до преступной жизни. Большинство просто ловит кайф и… да, собственно, и все. В 1980-х в Нью-Йорке провели аналитическое исследование всех убийств, так или иначе связанных с наркотиками. Два процента составляли убийства, случайно совершенные наркоманами при ограблении; 7,5 % были совершены под влиянием галлюцинаций: кто-то, снюхав слоновью дозу кокса, решил, что обороняется от пришельцев, которые хотят захватить землю. Более 75 % убийств совершили члены банд, ведущих территориальные войны, — это побочные расходы ведения бизнеса. И еще одно исследование, проведенное в 2017 году, показало, что потребители психоделических веществ — например ЛСД и грибов — на 22 % менее склонны к совершению насильственных преступлений, чем люди в среднем.

Даже среди тяжелых аддиктов количество тех, кто ворует телевизоры или грабит старушек, относительно невелико. Они представляют самый край спектра — тех, кто уже достиг дна. Моя двоюродная сестра из России рассказывала, как у них в деревне наркоманы ограбили и убили ее соседа, а затем подожгли дом. Спору нет, преступников нужно найти и наказать, но за то, что они убийцы, — а не за то, что они наркоманы. Кто сказал, что они изначально не были такими? Если ты подонок без наркотиков, то с наркотиками ты тоже будешь подонком. Мало кто кардинально меняется, начав употреблять наркотики, и после одной понюшки кокса превращается из дисциплинированного студента и волонтера в приюте для бездомных собак в убийцу и поджигателя.

Кроме того, важно учитывать широкий контекст, в котором происходят подобные события. Если аддикты совершают преступления ради оплаты своей пагубной привычки, из этого логически вытекает, что причиной тому дороговизна наркотиков, а дороги они потому, что запрещены. Их поставщик — например я — должен получить компенсацию за то, что рискует своей свободой каждый раз, выходя из дома ^[74].

Если у человека проблема с наркотиками, как ему поможет тюрьма, где день за днем придется торчать в унылой камере? Мы запираем их вдали от семьи, под одной крышей с другими отбросами общества, с которыми они неизбежно будут обмениваться негативной энергией. У них появится судимость, а значит, они потом не смогут найти нормальную работу. А потом мы удивляемся, что, едва выйдя на свободу, они снова принимаются за старое.

И еще у нас существует культура стыда. К примеру, человека тянет на кокаин или мет, потому с ними он чувствует себя увереннее, чем в обычной жизни. Нельзя просто так взять и стать уверенным — уверенность у тебя либо есть, либо нет. Скажем, человек, над которым часто издевались в школе и который на работе занимается рутинным вводом данных, просто не может иметь столько же уверенности в себе, сколько имеет Дэн Билзерян — профессиональный актер, игрок в покер и венчурный капиталист. Итого: если назвать наркопотребителя уродом, вероятность того, что он завяжет с наркотиками, от этого увеличится или уменьшится?

Разумеется, не увеличится. Зато велика вероятность, что он еще больше подсядет. Когда вас уже заклеймили дегенератом и преступником — будь вы наркоман, представитель какой-либо субкультуры, меньшинства и так далее, — это становится самоисполняющимся пророчеством. Вы так часто слышите, как вас называют отбросом, бесполезным наркоманом, что сами начинаете в это верить: «Знаете что? Да пошли вы! Пойду тогда украду что-нибудь». Если общество от вас отказалось, вам некуда пойти, кроме как в любящие объятия таких же наркоманов, где можно ловить кайф, помогать друг другу достать дозу и вместе воровать мелочевку. Вас назвали наркоманом — и вы стали наркоманом.

Ниша сумела разорвать круг. Теперь она принимает лишь изредка, у нее новый парень, с которым они вместе смотрят марвеловские фильмы.

«Думаю, теперь я более или менее в порядке. Я очень рада, что смогла выбраться. Я видела, как наркотики разрушают людей и полностью меняют личность, и я не хочу быть такой всю оставшуюся жизнь. Наркотики мне не нужны, у меня есть я. Наркотики — это весело, но только если недолго. Ты их не контролируешь — они контролируют тебя».

28

Джек и Торин

Отправляясь на первую встречу с Рэем Лейкманом, я волновался. Учитывая мой прежний опыт участия в определенного рода деятельности, я испытывал дурные предчувствия — они нависли надо мной, подобно тому как в Британии начинают собираться тучи, если вы решили устроить пикник. За всю историю моего дилерства я ни разу не сталкивался с серьезными побочными эффектами от употребления наркотиков — шанс умереть от экстази (примерно 1 к 10 000) гораздо меньше, чем от падения с лошади. Когда люди говорят, что наркотики убивают, они обычно имеют в виду героин и тому подобные вещества. И представляют себе жалких торчков в убогом социальном жилье, где повсюду разбросаны использованные шприцы: они получают по заслугам.

Но я ничего такого не видел — я никогда не связывался с хмурым, — и потому мне было интересно встретиться с Рэем. Нашу встречу устроила организация под названием Anyone’s Child — это объединение скорбящих родителей, чьи дети умерли от наркотиков, были убиты бандами и тому подобное. Я несколько минут топтался на пороге кафе у причала в Бристоле, собираясь с духом. Но я напрасно волновался: Рэй, бывший учитель, был рад поболтать со мной, бывшим дилером, о своих сыновьях — Жаке (Джеке) и Торине.

«Когда им было лет девять-десять, мы с женой по очереди возили их в театральный кружок, и в машине у нас были кассеты комика Тони Хэнкока, — вспоминал Рэй за чашкой кофе. — Они просто обожали Тони Хэнкока, и это вообще-то странно, потому что он был популярен в шестидесятые, и их приятели о нем даже не слышали. А мы постоянно его ставили. Мы записывали на аудиокассеты все его выступления, даже телепередачи — потому что смотреть их было совершенно не обязательно».

Мальчики, выросшие на острове Мэн, были очень близки. Они родились на свет с разницей в пятнадцать месяцев и вместе проходили через все этапы развития.

«Когда Жак был маленький, у него было множество причуд. Он хотел стать волшебником, а потом он посмотрел „Бриолин“ и захотел стать Джоном Траволтой, так что он купил кожаную куртку, и следом за ним Торин тоже купил такую. Потом был период спагетти-вестернов, он завел себе шляпу и пончо, так что Торин тоже ходил в шляпе и пончо. У них были отдельные комнаты, но Торин никогда не спал у себя — он предпочитал матрас на нижнем ярусе кровати Жака».

Это была забавная парочка. В школе у Торина был очень мелкий почерк — настолько, что учителя не могли его разобрать. Но каждый раз, когда учителя его за это ругали, он начинал писать еще мельче. Дошло до того, что, когда Торин писал сочинение, Рэю приходилось его ксерокопировать с увеличением, чтобы текст можно было прочесть.

А Жак был талантливым музыкантом и гитаристом. Рэй возил его на «открытые микрофоны» по всему острову. Но, когда он повзрослел, начались проблемы. Он стал экспериментировать с алкоголем и наркотиками. Однажды он просто упал на пол в кухне, и Торин, младший брат, принялся костерить его на чем свет стоит. Лейкманам пришлось убрать из дома всю выпивку.

В 2014 году Жак переехал в Лондон и поселился у матери Рэя, а Торин поехал учиться астрофизике в Университет Аберистуита в Уэльсе. Это была первая в их жизни разлука. Торину было девятнадцать, Жаку — двадцать. Шли месяцы, Жак позвонил, что не сможет приехать домой на Рождество из-за работы, но у него были билеты на игру «Манчестер Юнайтед». Его друг отказался идти в последний момент, так что он позвал Торина. Игра должна была пройти в субботу, они договорились встретиться в Манчестере, а в воскресенье разъехаться по домам. Такой по крайней мере был план.

«В воскресенье я по обыкновению позвонил матери и застал ее в тревоге, потому что была уже половина седьмого, а в пять они всегда ходили вместе на викторину в пабе. Жак никогда раньше ее не подводил. Я попытался позвонить и попал на автоответчик Торина. В половине одиннадцатого Жак все еще не вернулся и Торин по-прежнему не отвечал на звонки, так что мы начали беспокоиться всерьез».

Рэй позвонил в полицию Манчестера разузнать, не были ли его сыновья арестованы на матче — в конце концов, мальчишки такие мальчишки, — но ничего не узнал. Он пробовал звонить в местные больницы, но и там было пусто.

«Полицейские сказали мне, что они наверняка познакомились с какими-нибудь девчонками и задержались у них, но чутье подсказывало нам, что они бы так не поступили. Мы знаем своих детей! На следующий день мы подали заявление в розыск и начали обзванивать гостиницы. В одной нам сказали, что Жак забронировал и оплатил номер, но не заселился. Этот испугало нас еще больше. Они вообще добрались до Манчестера? Ходили на матч? Я помогал с покупкой билетов на матч, так что я позвонил на стадион узнать, были ли заняты соответствующие места. Парень на том конце провода сказал: „Подождите, я вас переключу“.

Меня соединили с юридическим отделом, где я заново объяснил всю ситуацию; на этот раз мне дали номер полицейского и предложили позвонить ему, чтобы получить больше сведений. Так я и сделал. Мне ответили, что тот на совещании и сам мне перезвонит. И тогда к нам в дверь постучались двое полицейских. Моя жена спросила, правильно ли она поняла, что они собираются нам рассказать».

Братьев нашли мертвыми в воскресенье в комнате над пабом. Они в шесть раз превысили смертельную дозировку экстази. Позже выяснилось, что Торин, который всегда был за здоровый образ жизни, заказал таблетки через зашифрованный сайт в теневом сегменте интернета — даркнете.

«Ему всегда нравились подобные тайные операции. К тому же наркотики в ходу среди студентов. От его друзей я узнал, что ему нравился эффект таблеток — они давали ему чувство счастья».

Родители не должны хоронить своих детей. Мне достаточно лет, чтобы помнить дело Ли Беттс, прогремевшее в середине 1990-х. Родители этой восемнадцатилетней девушки разрешили газетам напечатать фото умирающей на больничной койке дочери, чтобы предупредить людей об опасности экстази (хотя на самом деле Ли умерла потому, что выпила слишком много воды, — этого легко можно было избежать, зная технику безопасности). Но Рэй, потерявший обоих сыновей в один день, придерживается иного мнения.

«У нас есть закон. Если закон не останавливает людей от определенных действий, он бесполезен, — сказал он. — Смерть Торина не остановила его друзей от употребления наркотиков. Они решили, что ему просто не повезло. И ему действительно не повезло. Если люди продолжают употреблять наркотики, несмотря ни на что, остается только сделать этот процесс более безопасным. Так что, если общественные организации вроде The Loop будут проверять наркотики, от этого будет только польза».

Ну вот мы и подошли к главному вопросу. Лично я никогда не воспринимал себя как продавца смерти, но Рэй может считать иначе. Кто-то должен оказаться тем единственным на 10 000, кто умрет от экстази. Три года спустя после той ужасной ночи полиция арестовала дилера, который продал Торину наркотики, и отправила его за решетку на шестнадцать лет. Я осторожно спросил у Рэя, что он думает по этому поводу.

«Да что я думаю, он просто бизнесмен. Он же не подходил к моему сыну на улице и не заставлял его купить наркотики. Мальчики сами к нему обратились. Они нашли его в интернете и заказали определенный продукт. С этой точки зрения единственное, в чем он неправ, — он не конкретизировал, что именно посылает. Контроля качества никакого не было. Он отправил им пакетик MDMA, в котором хватило бы и на тридцать доз. Он не знал, что они примут все за раз, а они не знали, сколько нужно принять».

Я почувствовал облегчение. Рэй не винил дилера. Точнее, может быть, и винил, но не больше, чем саму систему. Именно система — законы, из-за которых возникает черный рынок, — порождает в людях невежество: что именно они покупают, что именно они продают.

Все дело в том, что вылетевшие с химических факультетов студенты, штампующие таблетки в подпольных лабораториях, отнюдь не следуют в своей работе тем же строгим стандартам качества, которыми славятся фармацевтические компании. Оно и понятно: если кто-то умрет от таблетки аспирина, производителя затаскают по судам и обдерут до нитки. К тому моменту, когда вам продаст таблетку некто по кличке Кэндимен («Позвони, если что-нибудь понадобится, бро»), она пройдет через столько рук, что никто уже не будет знать, какая в ней дозировка. Представьте себе, что было бы, если бы каждый раз, делая глоток из бутылки, вы не знали, сколько в ней этилового спирта, и там могло бы оказаться что угодно от 4 % (обыкновенное пиво) до 80 % (абсент). Вот так люди и умирают.

И потом, какое только дерьмо дилеры не подмешивают в товар у себя на кухне. Сам я по-дилетантски добавлял растолченный парацетамол (эта хрень вообще-то убивает ваш нос) и зубной порошок (ради чувства онемения) в кокаин, чтобы выдавать один грамм за полтора, пока не осознал, что лучше не портить хороший товар и просто брать с клиентов больше денег за лучшее качество. Хотя на суде, когда прокурор заявил, что продаваемый мной порошок имел чистоту 80 %, мой сосед повернулся к другу и прошептал ему на ухо: «Можно обвинить Нико в чем угодно, но только не в том, что он продавал хороший кокс».

The Loop — единственная общественная организация, которая проводит тестирование наркотиков на музыкальных фестивалях в Великобритании. Сделав перерыв в безудержном веселье, вы можете подойти к их палатке и прогнать свой образец через их анализатор, чтобы проверить, что вам продали: настоящий чистый экстази, обычные витаминки или какое-то неизвестное науке зелье, от которого вы будете корчиться на полу в луже собственного дерьма и блевотины. Люди очень редко умирают от экстази при условии соблюдения техники безопасности — например, пить достаточно (но не слишком много) воды. Как правило, если у кого-то и случается передоз, то это происходит при приеме РММА, пара-метоксиамфетамина, который часто продают под видом MDMA и который может быть действительно опасен. Как правило, химики варят РММА, если не удается достать ингредиенты для настоящего MDMA. Полиция может объявить это своим достижением — им же удалось прервать цепь поставок, но в действительности все, чего они добиваются тем самым, — кто-то травится или ловит передоз.

В прошлом The Loop находили в наркотиках следы инсектицидов, таблеток от малярии и даже цемента. Обычно, если они находят в образце что-то подозрительное, люди выбрасывают всю дозу. Никто не хочет неприятностей, и деятельность организации даже встречает понимание в некоторых полицейских участках, которые в случае обнаружения «паленой» партии выпускают официальное предупреждение. Когда в 2016 году The Loop поставили на музыкальном фестивале в Кембриджшире свою палатку, количество госпитализаций среди его посетителей снизилось на 95 % по сравнению с предыдущим годом — один человек вместо 19. Проверь, нет ли в твоем кокаине инсектицида, — и не окажешься на больничной койке! Кто бы мог подумать?

И тем не менее, некоторые люди жалуются на подобную деятельность, утверждая, что она «пропагандирует» употребление наркотиков. Но что, если бы речь шла о ваших собственных детях? Если они совершат ошибку, вы бы хотели, чтобы они передознулись где-нибудь в подворотне или сели в тюрьму? Ну хорошо, с вашими детьми такого случиться не может; но я, например, профессорский сын — и посмотрите, где я оказался. Такое может случиться с каждым.

На похоронах сыновей Лейкманы поставили кассету Тони Хэнкока, их любимого комика.

«Если я потерял только одного сына, это просто статистика. Но я часто говорю с журналистами, и в ином контексте я бы говорил с ними по совсем другим поводам — потому что мои мальчики чего-то достигли, — рассказывает Рэй, сдерживая слезы. — Я хочу говорить о них потому, что они этого заслуживают. Они не заслужили быть всего лишь статистикой».

29

Кладоискатели

Девушка вышла из своей квартиры в типовой московской многоэтажке и направилась в парк в поисках укромного места — ей отнюдь не хотелось столкнуться с полицейским или назойливой бабкой, которая привлечет к ней внимание криками: «Эй, чем это ты тут занимаешься?»

Найдя такое место подальше от любопытных глаз и вечно сующих нос не в свое дело бабулек, она присела на корточки и, вытащив из рюкзака небольшой пакетик, спрятала его под деревом. Потом подошла к следующему. Поворачивая за угол, она увидела полицейский джип и пару сотрудников в форме, проверявших документы у каких-то нелегалов.

«Я осознала, что если сейчас у них на виду резко развернусь или вообще дам знать, что паникую, то вместо иммигрантов они займутся мной, — рассказала Галина. — Я прошла мимо них, неся с собой столько мефедрона, что хватило бы посадить меня лет на пятнадцать. Когда опасность миновала, то я спряталась за гаражами, упала на землю, стала рыдать и благодарить Бога за то, что помог мне. Я была на краю гибели и чудом спаслась».

Это все равно что eBay. Мы открыли браузер и принялись изучать каталог: афганский героин, перуанский премиум, ДМТ, 2С-В, РСР и, конечно же, липкие шишки Большого Зеленого Будды — все любовно распределено по категориям и отснято так профессионально, что можно различить каждый кристаллик порошка. Я чувствовал себя как сладкоежка в кондитерской.

«Отличный товар, братиш, — писал довольный покупатель. — У меня так лицо не немело с тех пор, как со мной случился удар».

Сайт называется HYDRA — это главная интернет-площадка по торговле наркотиками в рунете. Проторчав несколько недель на форумах и получая отказ за отказом (иногда в не особенно вежливой форме), я наконец нашел дилера, который согласился дать мне интервью через защищенный шифрованием чат. Галина, которой уже за тридцать, раньше работала курьером, или закладчицей, в наркопредприятии с оборотом в несколько миллионов долларов. Но потом решила открыть свое дело.

«На самом деле сейчас в России открыть свой магазин может почти каждый. Можно уложится в шестьдесят-сто тысяч рублей, — объяснила она. — Подавляющее большинство магазинов открываются сейчас бывшими сотрудниками других магазинов. Закладчики, склады, саппорты, администраторы — у всех нас иногда стреляет в голове шальная мысль, когда мы достаточно понимаем устройство этого бизнеса: „А ведь и я могу так!“»

Все, что нужно, можно найти прямо на сайте. Не нужно иметь связей с Эль Чапо — Гидра продает готовые лаборатории а-ля ИКЕА для изготовления спайса и мефедрона, равно как и ингредиенты (как правило, китайского производства).

«Я отношусь к этому как к работе в магазине спиртных напитков. У людей есть потребность изменить сознание по какой-либо причине. Кто-то идет за пивом и водкой, а кто-то идет ко мне. Я просто даю им то, что им нужно. Если бы этим не занималась я, то они бы обратились в любой другой шоп на площадке и все равно получили бы желаемое».

В 2016 году я переехал в Москву, получив работу в крупном российском информационном агентстве RT. Это была первая «настоящая» работа, на которую я устроился после тюрьмы. Приехав в Россию после Великобритании, я испытал настоящий культурный шок. Во-первых, клиентский сервис — здесь его не существует. Ну то есть совсем. В Великобритании клиент всегда прав, его удовлетворенность — цель номер один: «Добрый вечер, сэр! Чем я могу Вам помочь, сэр?» Российские продавцы смотрят на тебя как на говно: «Бери сигареты, водку и вали отсюда». Конечно, им платят совсем немного, но ведь и в Tesco на кассе не миллионеры сидят, правда ведь?

Зато на Гидре клиентский сервис на высоте. Админы сами проводят проверку качества товара и выкладывают результаты на форумах. Также сайт предоставляет медицинские услуги — можно посоветоваться с врачом по поводу дозировки и техники безопасного употребления. На Гидре можно получить гораздо более полезный совет, нежели «Просто скажи нет». Тактика запугивания не работает: если вы пережили свой первый косяк, вы заподозрите, что и все остальные страшилки, которыми вас пугали — такая же фигня.

Гидра — не первый сайт подобного рода. RAMP, или Russian Anonymous Marketplace, увидел на рынке нишу, занятую продажными полицейскими и гопниками в спортивных костюмах. Это вам не уличные барыги. RAMP брал пример с нелегальной торговой площадки Silk Road, но не декларировал либертарианских взглядов, о которых заявлял владелец «Шелкового пути» Ужасный Пират Робертс. Возможно, из-за того что админы не привлекали к себе лишнего внимания, им удалось дольше продержаться: RAMP просуществовал целых пять лет и был закрыт только в 2017-м. Эту заслугу присвоило себе Министерство внутренних дел, но на самом деле полицейские просто с шумом и помпой арестовали несколько оптовых закупщиков и этим ограничились. Настоящей причиной стала банальная война за территорию — только вместо того чтобы поставить админов RAMP к стенке и расстрелять из пулеметов, хакеры Гидры обвалили их сервера серией DDoS-атак. Раньше для защиты бизнеса нужно было нанимать головорезов с каменными лицами и страшными татухами; теперь это делает хакер, живущий с мамой. И, поскольку поле битвы осталось за Гидрой, московские метамфетаминщики и питерские планокуры переместились на эту платформу.

На Западе товар с черного рынка доставляют прямо на дом, но в России все немного иначе. Здесь сложно анонимно отправить посылку, поэтому дилеры сообщают вам место закладки где-нибудь в лесу, и вы отправляетесь на поиски клада. Оплатив заказ, вы получаете точные GPS-координаты и инструкции, как найти товар: к примеру, войти в парк через северный вход и искать под третьей урной слева. Клад может быть спрятан где угодно — в кустах, за водосточной трубой, между камнями кремлевской стены. Их прячет целая армия закладчиков — обычно это подростки, которых вербуют через социальные сети. Они по очереди забирают партии товаров с мастер-клада где-нибудь в лесу за городом, а оплату получают в биткоинах. В этой цепи поставок никто никого не знает лично.

«Я пошла работать в магазин, где давно уже совершала покупки и администрация меня хорошо знала, — вспоминает Галина. — За один клад платили от трехсот рублей. Зависело от типа наркотика и веса. Дешевле всего оплачивались клады с травой и гашишем (триста-четыреста рублей за грамм). Больше всего платили за кокаин (шестьсот-тысяча рублей за грамм). Я не гналась за количеством кладов и делала их в среднем десять-двадцать в день. Но были случаи, что удавалось за день сделать тридцать-сорок кладов. Я предпочитала делать ставку на надежность и безопасность для себя и покупателя. Первое время я работала обычно с гашишем, экстази и амфетамином. Потом стала работать почти только с мефедроном. И уже под конец карьеры мне начали выдавать кокаин. Товар я получала через мастер-клады. Магазин заготавливал для работников оптовые клады весом от двадцати граммов до полкило где-нибудь в лесу, далеко от Москвы».

Чтобы стать успешным закладчиком, необходимо соблюдать несколько правил. Нельзя делать закладки около школ, кладбищ, полицейских участков и других мест, которые привлекают много внимания. Нельзя вести себя подозрительно. Нельзя, чтобы кто-то увидел, как ты делаешь закладку. Если полицейские заметят, как тинейджер в растаманской шапке что-то закапывает в парке посреди ночи, они тут же сообразят, что к чему. Полицейские в курсе системы кладов, и, если они заподозрят, что кто-то прячет закладку, они тут же обыщут территорию.

«Самое главное в нашем деле — не допускать ошибок на улице, — рассказала Галина. — Малейшая оплошность может привести к катастрофе. Поэтому я считаю, что закладчик должен знать, где и как можно безопасно и быстро делать клады, должен знать, где бывают полицейские патрули, где висят камеры. И никогда во время работы не попадаться на глаза посторонним. А еще обладать стальной жопой. Это когда ты несешь в сумке сто граммов амфетамина, мимо проезжает полицейская машина, и ее экипаж смотрит тебе прямо в душу. У тебя внутри все орет от ужаса, и кажется, что сердце сейчас остановится, но ты делаешь вид, что ничего не происходит, полиции никакой не замечаешь и идешь по своим делам. Увы, такое свойство надо вырабатывать годами. Надо знать хорошо населенный пункт, где работаешь, делать все быстро и четко и не рассказывать никому о своей работе, выработать животное чутье на опасность. Это базовый залог успеха».

Разумеется, Россия не изобрела киберплощадки для продажи наркотиков. Эта история началась еще в 1970-х, в общежитии одного американского колледжа.

Джек и Торин купили наркотики в даркнете — сегменте интернета, куда можно попасть только через специальный браузер, скрывающий ваше местоположение от любопытных властей. TOR — браузер для так называемой луковой маршрутизации — был разработан американскими ВМС в конце 1990-х для незаметного онлайн-шпионажа, но впоследствии был выпущен в свободное обращение, и теперь им пользуется всякий, кто не хочет, чтобы его нашли: активисты, стукачи, педофилы, драгдилеры и выживальщики, готовящиеся к концу света. Этот тип маршрутизации называется луковым, потому что устроен по принципу слоев. Ваш адрес в сети шифруется и транслируется через несколько сетевых узлов, или серверов, по всему миру, так что вы можете сидеть у себя дома в Шропшире, но при попытке отследить ваше реальное местонахождение будет казаться, что вы находитесь в Алжире.

Покупка запрещенных товаров в интернете кажется приметой нашего времени, но на самом деле она существовала всегда, с самого начала существования сети. В 1972 году студенты Массачусетского технологического института использовали ARPANET — прототип интернета, соединявший в одну сеть несколько университетов по всем США, — чтобы купить пакетик травы у студентов из Стэнфорда. Это была первая в истории онлайн-покупка.

Но именно TOR произвел настоящую революцию в этой области в начале 2010-х. В 2011 году некий загадочный тип, называвший себя Ужасным Пиратом Робертсом (очевидно, насмотревшись «Принцессы-невесты» ^[75]), основал торговую площадку под названием Silk Road — «Шелковый путь». Она была названа в честь реального торгового маршрута, с древних времен соединявшего Китай со Средиземноморьем. Вот только товары были совсем другие.

Робертс был убежденным либертарианцем: он хотел создать пространство, в котором покупатели и продавцы смогут мирно вести бизнес вдали от всевидящего ока Большого Брата. И у него получилось. Можно было зайти на «Шелковый путь» через TOR и выбрать из полнейшего каталога любых психотропных веществ, какие могут прийти на ум: Белый китаец, перуанский кокаин, ЛСД, ДМТ, РСР… здесь продавалось все, что душа пожелает, и притом самого высокого качества. Больше не нужно было подвергать себя риску быть избитым и ограбленным подозрительными типами в темной аллее; никаких больше уличных перестрелок за выгодные торговые точки. Худшее, что может здесь случиться, — злобный е-мэйл.

Раньше, если тебя надул непорядочный продавец, обратиться было не к кому. Типа: «Эй ты, кокс, который ты мне продал, был на вкус как сахарная пудра». — «А у тебя, козел, рецепт, что ли, есть?» На «Шелковом пути», если кто-то продает народу раскрошенные витамины, выдавая их за перуанский кокаин, ему придется иметь дело с беспристрастной системой отзывов, как на eBay, так что в итоге на плаву останутся только те, кто не пытается мухлевать с товаром.

Покупку доставят вам прямо на дом. Если вы думали, что всю почту регулярно проверяют с помощью сканеров и собак-ищеек, вы ошибаетесь: каждый день отправляются тысячи, а то и миллионы посылок, так что шансы проскочить весьма велики. А если вас поймают, можно всегда закосить под дурачка: «До чего возмутительно, что кто-то отправил на мой адрес эти наркотики!»

Поскольку банковские переводы, «Вестерн Юнион» и прочие платежные системы всегда оставляют бумажный след, продавцы «Шелкового пути» использовали биткоины — криптовалюту, которые, как и бумажные деньги, не привязаны к конкретным реальным людям. Конечно, можно отследить те биткоины, которые участвовали в сделках с наркотиками, но их можно отмыть через онлайн-«миксеры», в которых грязные биткоины смешиваются с чистыми для запутывания следа. Робертс зарабатывал миллионы на комиссионных со сделок, совершавшихся на его сайте.

Но в 2012 году он заподозрил, что один из его помощников, мормон из штата Юта, действовавший под ником Chronicpain, работал на федералов и сбежал с биткоинами общей стоимостью около $350 000. Он попросил другого пользователя сайта, члена доминиканского картеля по имени Ноб, разобраться с предателем.

Он, конечно, не знал, что Ноб на самом деле — агент УБН под прикрытием, участник совместной операции нескольких агентств против «Шелкового пути». Chronicpain действительно работал на федералов и был знаком с Нобом — он же агент Карл Форс — в реальном мире. Эти двое инсценировали убийство предателя и отправили Робертсу фотодоказательства. Пожалуй, Ужасный Пират Робертс зашел слишком далеко: его героическое сопротивление войне против наркотиков закончилось тем, что он заказал настоящее убийство, как настоящий преступник. Впрочем, ни Форс, ни Chronicpain не знали его настоящей личности.

Однако стоило Робертсу совершить одну-единственную глупость — и все посыпалось. Другой федеральный агент, у которого нашлось несколько часов свободного времени на поиски в интернете, выяснил, что Робертс использовал электронный адрес, зарегистрированный на его настоящее имя — [email protected], — на одном форуме, где пытался узнать, как использовать биткоины для торговли на черном рынке. Невероятно! За Россом Ульбрихтом, молодым американским предпринимателем из Сан-Франциско, было установлено наблюдение, и в октябре 2013 года его арестовали. Агенты под прикрытием налетели на него, когда он занимался делами «Шелкового пути» в публичной библиотеке; они успели отнять у него ноутбук прежде, чем он заблокировал его и спрятал ценные файлы с доказательствами.

В мае 2015 года Ульбрихта приговорили к пожизненному заключению без права досрочного освобождения за наркоторговлю, отмывание денег и хакерство, но хотя бы приговора за убийство ему удалось избежать. Пожизненное без права досрочного! Даже для Чарльза Мэнсона периодически устраивали слушания по досрочному освобождению. Судья, вынесший приговор, заявил Ульбрихту, что тот — обычный драгдилер, — но он кто угодно, только не это. Он стал первопроходцем, сделавшим грязный, преступный бизнес более безопасным и честным для всех и каждого.

В истории «Шелкового пути» есть еще один неожиданный поворот. Карл Форс, агент УБН, действовавший под ником Chronicpain, в конце концов был арестован и осужден за отмывание денег, препятствование правосудию и вымогательство. Оказалось, что он стоял за целой серией связанных с «Шелковым путем» афер, включая продажу информации Ульбрихту и кражу $350 000, с которой и началась вся эта заваруха. Сейчас он отбывает свой тюремный срок в шесть с половиной лет.

И хотя крупнейший в мире онлайн-магазин наркотиков прикрыли, клиентам не пришлось долго ждать новой возможности добыть себе дозу кайфа в киберпространстве.

Типичного наркомана обычно представляют себе как метамфетаминщика, торчка или укурка. Но за все годы, что я был дилером, ко мне ни разу не приползал убогий оборванец, пытающийся толкнуть мне украшения матери в обмен на очередную дозу своей прелести. Ни единого раза. Вы можете сказать, как и мой куратор по условно-досрочному освобождению, что именно потому, что я не видел, как мой товар разрушает человека, я не осознавал, какой вред приношу обществу. С другой стороны, он на своей работе каждый день сталкивался с худшими представителями этого комьюнити, тогда как я на своей наблюдал гораздо более широкий спектр возможных вариантов. И мой опыт тоже считается, так?

Но в чем-то он был прав. Если я продавал кокс лондонским яппи и гордо считал себя этаким Че Геварой для среднего класса, какое право имел я судить о тяжкой повседневной жизни настоящего аддикта? А ведь проблема именно в этом. Пора было мне отправиться в Восточную Европу и узнать, как обстоят дела в ее столицах.

Пока Америка была занята арестами чернокожих, а Китай расстреливал всякого, кто не почитал Мао Цзэдуна словно Господа Бога, Советский Союз отсиживался на скамье запасных. У нас был свой бич — алкоголизм. Водка была альтернативой, одобренной партией. Власти контролировали винные магазины и удерживали низкие цены — это был один из способов удерживать на плаву недееспособную социалистическую экономику. Благодаря низким ценам народ был постоянно подшофе — звучит весело, если не брать в расчет, что в результате Россия имеет самый высокий в мире уровень алкоголизма и самую низкую в Европе среднюю продолжительность жизни (65 лет для мужчин). Долгое время пиво даже не считалось алкогольным напитком.

Зато наркотики не доставляли никому проблем. Отдельные энтузиасты выращивали мак у себя на дачах, а на просторах Чуйской долины в Казахстане произрастала дикая конопля, но вся эта деятельность носила любительский характер, потому что СССР был полицейским государством. Путем массовых репрессий вполне можно предотвратить распространение наркотиков.

Все изменилось в 1980-х. Солдаты, воевавшие в Афганистане, попробовали там опиум, а от них он распространился и на другие группы населения. После развала СССР, в результате социального, политического и экономического коллапса по стране на волне безнадеги и нищеты прокатилось увлечение наркотиками, появились наркоманы.

Невозможно говорить о современной российской истории, не упомянув период полного беззакония и тотального хаоса, именуемый «лихими девяностыми». Во время турбулентного перехода от коммунизма к рыночной экономике вся страна по уши погрузилась в дерьмо. Россия, которая всего лишь несколько десятилетий назад отправила первого человека в космос, теперь выдавала старушкам хлеб по талонам. На юге бунтовали чеченцы, упертые коммунисты слетели с катушек и пытались захватить власть, по улицам Москвы ездили танки, а рядовые граждане не знали, когда им в следующий раз выплатят зарплату — и выплатят ли ее вообще.

К 2009 году Россия стала крупнейшим потребителем героина на планете ^[76].

Осенью 2016 года я переехал в Россию, непостижимым образом устроившись на работу в крупнейшее информагентство RT. Я горжусь той работой, которую мы там проделывали, представляя западным СМИ альтернативную картину происходящего. И хотя я согласен не со всем, что мы печатали, эта работа многому научила меня в плане работы с источниками, журналистики и сотрудничества с другими СМИ.

Жил я в дрянной советской коммуналке с тремя взрослыми, шестью детьми и двумя кошками. Я не особенно любил там находиться и одной морозной ноябрьской ночью оказался в мрачном, застроенном домами советской эпохи районе на юго-восточной окраине Москвы в компании Максима Малышева и Лены Ремневой, аутрич-работников ^[77] Фонда имени Андрея Рылькова. Этот фонд — одна из немногих благотворительных организаций, помогающих наркопотребителям и ВИЧ-положительным людям в России без осуждения и попыток отправить их на реабилитацию. Каждый вечер Макс и другие волонтеры раздавали в городе информационные листовки и медикаменты — например налоксон (лекарство, которое может спасти жизнь в случае передозировки — настоящее магическое зелье).

На улице было всего минус пять, но казалось, что гораздо холоднее — я мерз даже в моей патриотической ушанке с серпом и молотом. От дыхания в воздухе образовывались облачка пара. Мы стояли у входа в круглосуточную аптеку и выдавали подходившим к нам людям пакетики с «подарками».

«Клевая шапка», — сказал мне один, а потом повернулся и стал рассказывать волонтерам о предстоящем ему суде. Его обвиняли в торговле спидами, а в качестве свидетеля собирались привлечь другого такого же любителя амфетамина. Это обычная практика в делах о наркотиках: полицейские делают стукачами тех, кого удалось поймать за руку, а иногда и подкидывают улики. Часто они таким образом вымогают взятку. В России богатые люди в тюрьму не садятся.

Чем дальше, тем больше людей к нам подходило. Саша в 1990-х кололся героином на детских площадках вместе с другом. Друг потом умер, и теперь Саша употребляет только винт. Абдулла из Дагестана был бомжом, а еще он как-то сидел в немецкой тюрьме. Другие ребята рассказали, что держат дома шиншиллу.

Далеко не все на вид были типичными наркоманами. Один вообще был пухлый, бородатый и жизнерадостный, как Санта под героином. Но большинство выглядели так, что было понятно: у них не все в жизни ладно — то ли по вине героина, то ли просто от нездорового образа жизни. Чем-то они напоминали персонажей фильма «Ночь живых мертвецов».

«Во-первых, когда они впадают в наркозависимость, они начинают думать, что у них нет будущего, — объяснил Макс, в прошлом и сам употреблявший наркотики. — У нас с тобой, например, есть планы на следующие пять лет. Поехать куда-то, заработать денег, выучить новый язык, купить квартиру. Но они о таких вещах не думают. Забота о себе отходит на второй план, потому что у них много других проблем: полиция, где взять денег, как не стать жертвой ограбления. И физическое состояние у них не очень: опиаты и стимуляторы сильно подрывают здоровье».

К нам подошел мужчина — упоротый напрочь, он кашлял и брызгал слюной. Макс отшатнулся. Чувака только что выгнали из реабилитационной клиники — во-первых, он нарушал правила, а во-вторых, у него был туберкулез.

«Ладно, вот наш телефон — позвони, мы тебе поможем, — сказал ему Макс. — Но, ради бога, надень маску!»

Макс осторожничает, потому что он ВИЧ-положительный — любая инфекция, а уж тем более туберкулез, может свести его в могилу. Когда мы вернулись в офис, он рассказал мне свою историю. В конце 1990-х Макс жил в Твери.

«Бухать я никогда не любил, но тут я попробовал траву и так расслабился, что мне очень понравилось, — сказал он. — Я до сих пор вообще не пью. Ну, если только бокал шампанского — но не больше».

Макс с друзьями ходили в цыганский район покурить травы и поугорать над «настоящими» нарками, которые там обретались. Потом его друг поехал учиться в Москву и познакомился с африканцами из Университета имени Патриса Лумумбы, которые барыжили героином. Сначала он эту идею не оценил — ему не нравилось, что героин творит с людьми, — но когда он все-таки попробовал, то понял, что героин дарит ему ощущение «внутреннего покоя». Следующие пятнадцать месяцев Макс плотно сидел на хмуром.

«Все крутилось вокруг этого цыганского района, — продолжил он свой рассказ. — Каждое утро я просыпался, доставал где-нибудь денег — что-то мог украсть, что-то вытянуть обманом — и отправлялся к цыганам. И там проводил весь день».

Каждый поход в цыганский район был похож на квест: раздобыть денег, не попасться ментам. Везло ему не всегда. Как-то раз он пришел, а на районе пусто: нигде ничего не продают, кроме одного дома, возле которого выстроилась огромная очередь. Деньги передавали в окно, а цыгане внутри фасовали товар по пакетикам. Макс встретил друзей и спросил у них, где тут можно вмазаться.

«Пойдем за дом», — предложил один из них.

«Ладно, а у тебя вода есть?»

«Да, и ложки тоже при себе» ^[78].

Они зашли за дом, Макс начал варить смесь в ложке и уже приготовил было иглу, когда из-за угла неожиданно подошли двое парней в спортивных костюмах и наставили ему в лицо пушку. Макс решил, что это какие-то местные гопники, решившие его ограбить, и попытался просто отмахнуться от них.

«Я сосредоточился на ложке и сказал ему, чтобы он отвалил, отвел пистолет от своего лица, и он мне такой: „Да какого хрена?“, — а я в ответ: „Иди на хер!“»

Этот обмен любезностями продолжался до тех пор, пока полицейский не вырвал у него из рук ложку и не швырнул ее на землю.

«Это была моя вторая судимость, — посмеялся Макс. — В другой раз меня остановили менты и нашли у меня ложку, немного денег, но не наркотики. Они посадили меня к себе в машину и сказали: „Ну и что нам с тобой делать? Может, отдашь нам деньги и пойдешь восвояси?“ А я им: „Ни фига. Я эти деньги весь день добывал, не отдам“. Они мне: „Да брось, до ночи собираешься с нами кататься?“ В общем, мы ездили весь день, и я их переупрямил. В конце концов они мне сказали: „Да хер с тобой, вали уже“».

Подобно их американским коллегам, российские менты отчитываются об успехах количеством арестов. Чтобы подправить статистику или вытянуть взятку, они подбрасывают улики, а признательные показания добывают с помощью угроз и побоев. Все, что больше семи граммов конопли или полутора граммов героина, считается «значительным размером», и за это можно получить пятнадцать лет — столько же, сколько за убийство. Поговаривают, что некоторые сотрудники полиции обладают сверхъестественными силами, которые позволяют им удвоить или утроить найденное у арестованного количество наркотика, чтобы дожать до заветных цифр (к сожалению, секретом такой суперспособности они ни с кем не делятся). И, хотя по закону они могут обыскивать вас только при свидетелях, по факту это могут оказаться другие грязные копы или просто их приятели. А если вас угораздило быть арестованным не одному, а вместе с друзьями, это уже тянет на организованную преступность. Другими словами, менты могут повязать компанию торчков и заявить, что арестовали чуть ли не Медельинский картель.

Я писал выше, что Америка — страна заключенных, но в России совершенно иной тип полицейского государства, пережиток советской эпохи. Около трети всех зэков в России сидят за наркотики. Проведя несколько лет во чреве чудовища, они выйдут на свободу бесполезными, навсегда выпавшими из трудовой жизни, полностью ассимилировавшимися в тюремную культуру «воров в законе». Неудивительно, что 85 % из них становятся рецидивистами. А благодаря перенаселенности тюрем туберкулез распространяется среди заключенных со скоростью света.

В 1997 году по дороге из университета Макса остановили менты и нашли у него несколько косяков в футляре от аудиокассеты. Его приняли и отправили на анализы к врачу — тот заодно взял тест на ВИЧ, и он оказался положительным.

«Мы тогда не парились по поводу стерильности иголок, — сказал он. — Я решил, ну все, мне осталось жить два-три года. Тогда мы ничего не знали об этой болезни, да и лекарств толком не было. Какое-то время я не мог с этим смириться и никому ничего не рассказывал. Я только мечтал встретить новое тысячелетие и увидеть, каким оно будет».

Однако Макс выжил. Принимая лекарства каждый день, он смог предотвратить развитие СПИДа. Он стал активно участвовать в работе по минимизации вреда, наносимого наркопотребителям, — раздавал бесплатные иглы и периодически ложился на реабилитацию. В конце концов он победил зависимость, когда полиция попыталась надавить на него, чтобы он стучал на приятелей.

«Я решил завязать, во-первых, потому что менты до меня докопались, хотели, чтобы я сдал им одного дилера. Во-вторых, мы брали у таджиков, у которых бывало по десять, по сто граммов. Я знал, что ничем хорошим это не закончится. А потом как-то раз у них было всего пять граммов, и долгое время после этого я больше ни у кого не мог достать. И в-третьих, я влюбился в девчонку, она тоже была наркоманкой, и я подумал, что все может быть иначе, может быть хорошо. Так что все сошлось».

Сегодня Макс работает в Фонде имени Андрея Рылькова и помогает с организацией проекта «Моменты позитива», в рамках которого они выдают клиентам фотоаппараты и просят делать снимки.

«Обычно это что-то совсем простое — кошка или солнечный луч. У проекта две цели. Первая — чтобы наркопотребители сами поняли… когда ты ходишь по этому замкнутому кругу, легко впасть в отчаяние: „Зачем париться? Я все равно ничего не контролирую“. И вторая — устроить выставку и показать людям, что в жизни наркопотребителей есть такие же моменты позитива, как и у всех остальных».

США всегда обвиняют в том, что их война против наркотиков носит расистский характер (и поделом), но в других странах тоже есть неудобные меньшинства, которые нужно держать в узде. В Австралии еще в 1897 году был принят закон о защите аборигенов и ограничении продажи опиума, в котором аборигены были представлены как неспособные принимать самостоятельные решения существа, нуждающиеся в защите от разлагающего влияния цивилизации, что на практике означало: белые «защитники» могут поступать с ними как заблагорассудится. В Европе до Первой мировой войны считалось, что торговлей наркотиками занимаются исключительно евреи. А в 1919 году, задолго до того как Гарри Анслингер начал крестовый поход против марихуаны, представитель Египта в Лиге Наций (предшественнице ООН) заявил, что психиатрические больницы Каира переполнены слетевшими с катушек от конопли лунатиками (в действительности только 2,6 % всех пациентов Аббасидского приюта в Каире в 1920–1921 годы курили траву; зато целых 48 % были алкашами и пьяницами).

Все охотно пинают Америку — до тех пор пока не укажешь им на бревно в их собственном глазу; тогда они отвечают, что не мне их учить — я же ничего не знаю о реальном положении дел. В чем-то они, может, и правы. Так что я купил билеты на самолет и провел собственное исследование: много где побывал и много с кем поговорил. И они могут выкусить.

30

Просто скажи «нет»!

Призраки. На кладбище стояла мертвая тишина, которую нарушал только стук дятла вдалеке, и, хотя снег уже начал таять, было достаточно холодно, чтобы от дыхания в воздухе образовывались облачка пара. Это, конечно, не Мексика — но здесь, в Екатеринбурге, на границе между Европой и Азией, есть свое бандитское кладбище.

Над всеми надгробиями возвышаются три: здесь лежат Дима, Миша и Вова — братки, погибшие в битве за кусок капиталистического пирога в лихие девяностые. На черных могильных камнях выгравированы фигуры парней в полный рост — им чуть за двадцать, они одеты в спортивные костюмы и кожаные куртки (самый писк бандитской моды) и стоят среди деревьев, как привидения. Они были членами Уралмашевской ОПГ, одной из трех крупнейших банд в Екатеринбурге. В 1990-х между преступными группировками города началась война, из которой «Уралмаш» вышел победителем. Многие из тех, кто похоронен здесь, погибли в одной перестрелке. Чуть дальше по дорожке под наблюдением множества камер стоят три бюста — это главари Уралмашевской преступной группировки. Некогда короли этого города, теперь и они всего лишь призраки.

В семистах километрах к западу от Екатеринбурга на берегу реки Волги находится Казань. Бывшее татарское ханство, завоеванное Иваном Грозным, было удачно расположено на перепутье основных торговых путей между Европой и Азией, поровну разделенных между русскими и татарами. В 1980-х в советских газетах поднялась моральная паника по поводу молодежных банд.

«Страна тогда была совсем другая. Нашей идеологией была борьба за территорию, а потом мы начали поднимать деньги, — рассказал мне Сергей, бывший рэкетир и ветеран уличных войн 1990-х. — Тогда действовало около ста пятидесяти группировок, не считая этнических. Почти на каждой улице была своя банда. Жилка, Перваки, Грязь… Об уличных войнах в Казани можно целую книгу написать»^[79].

Первой крупной бандой в Казани стала ОПГ «Тяп-Ляп», которая начинала с уличных драк, а затем стала заниматься крышеванием черного рынка. В советское время контрабанда различных товаров была весьма прибыльным бизнесом. Джинсы пользовались бешеной популярностью — моя мама тайком привозила их из Польши. Но в 1988 году, когда вышли первые законы о частном предпринимательстве, все изменилось. Внезапно все вокруг стали заниматься вещами, за которые не так давно можно было надолго присесть… и теперь повсюду было полно потенциальных жертв рэкета. Суды не знали, что такое контракт и как обеспечить его исполнение. Милиции не хватало финансирования, не хватало людей, и она вообще мало чем могла помочь. Никто не понимал, что, черт побери, происходит. Начался разгул преступности — владельцы магазинов оказались брошены на произвол грабителей, воров и бандитов.

Поскольку закон не мог их защитить, им пришлось искать спасения в других местах. Нужна была «крыша»: чтобы избежать проблем, владельцы мелкого бизнеса каждый месяц передавали оговоренную сумму продажному политику, бывшему однокласснику, который устроился на работу в полицию, частной охранной фирме или рэкетирам. Если ты не исполнишь свою часть уговора, с твоим бизнесом может приключиться несчастье — к примеру, внезапный пожар на складе. Чтобы выжить в русском бизнесе, нужно быть сговорчивым.

В 1978 году члены банды «Тяп-Ляп» заявились на территорию конкурирующей банды с демонстрацией силы и принялись избивать случайных прохожих. Погиб 75-летний ветеран Великой Отечественной войны. Советские власти обрушили на группировку свой железный кулак — но на ее месте появилось несколько новых.

«Когда я был молодым, все парни были в бандах, — объяснил Сергей. — В моем классе тринадцать из шестнадцати ребят входили в банду. В Казани всегда было много группировок, но если в 1970-х их насчитывалось что-то около двадцати, то в 1990-х количество перевалило за сотню, и мы взялись за оружие».

В четырнадцать Сергей получил свой первый приговор за убийство.

«Тут такое дело — когда парень с соседней улицы хочет разбить тебе голову кирпичом, надо успеть первым», — пожимает плечами он.

К тому времени, как он вышел из тюрьмы, Советский Союз развалился, его банда взяла под контроль местный рынок и собирала дань как с обычных продавцов, так и с драгдилеров.

«Никто не считал это преступной деятельностью — в 1990-х все думали только о том, как заработать денег и монетизировать свое положение. Так что мы начали стричь купоны с продавцов, таксистов. Было несложно — они сами к нам приходили. Всем нужна была крыша. Полиции тогда можно сказать что и не было, — вспоминает Сергей. — Примерно тогда же появились дилеры, они тоже нам отстегивали. Если артачились, мы ломали им ноги».

Ставки в игре выросли. Если раньше банды дрались камнями и палками, теперь деловые споры решались с помощью автоматов. Банда Сергея — «Калуга» — вступала в конфликты с несколькими более крупными бандами.

«Помню, как-то раз мы дрались с Перваками — кидались в них бутылками с коктейлем Молотова и поджигали их машины. Чисто Сталинград. Еще мы дрались с Жилкой… куча трупов, — вспоминает Сергей. — Как-то раз я читал книгу — я жил тогда на первом этаже, — и тут кто-то выстрелил мне в окно. Повезло, что я в тот момент наклонился, так что пуля просвистела у меня над головой. Половину окна вынесла. Мне тогда пришлось свалить из города».

Самой крупной группировкой была тогда «Хади Такташ» — она обитала на улице, названной в честь знаменитого татарского поэта. Руководил ей Радик Галиакберов по кличке Раджа, который обожал цитировать персонажа Марлона Брандо из «Крестного отца». Это была очень жестокая банда даже по меркам 1990-х. Как-то раз Раджа приказал превратить одну из их жертв в Венеру Милосскую — и несчастного расчленили топором.

«У нас с ними была война; они как-то бросили коктейль Молотова в моего друга, и тот весь обгорел, — рассказал мне Сергей. — Они были настоящие психи. Убивали своих старшаков. К тому времени остался в основном наркобизнес, из-за этого они начали войну с Перваками. Они забрали грамм двести кокса и не заплатили. Но многое из того, что о них рассказывают, — типа они хотели убить президента Татарстана и все такое, — это чушь. Столько власти у них не было. А в документалках они выставлены какими-то монстрами».

Поскольку в Казани делить было больше нечего, банды перебрались в мой родной город — Санкт-Петербург, где столкнулись с местным криминальным авторитетом по имени Владимир Кумарин. Он был также известен как Ночной губернатор, а его банда — Тамбовская ОПГ — контролировала бары, ночные клубы и крышевание в Северной столице. В 1994 году Кумарину оторвало руку во время покушения. Чтобы сохранить оставшиеся конечности, Кумарин решил легализоваться и в 1998 году занял пост вице-президента Петербургской топливной компании. Владимир Путин, в то время первый заместитель мэра Санкт-Петербурга, предоставил ему тогда практически неограниченные права на город.

Тем временем в Москве к автодилеру по имени Борис Березовский подвалили несколько бандитов. Они принадлежали к солнцевской братве, известной группировке, державшей в ужасе мелких предпринимателей. Мир очень опасен, сказали они, и такому бизнесмену, как ты, нужна защита. Была только одна загвоздка: Березовского уже крышевали чеченцы.

Чеченская мафия была безжалостна и быстро захватила город. Ее главарь, Хож-Ахмед Нухаев, был не просто гангстер — он также известен как большой патриот Чечни и сторонник ее независимости. Чеченцы стремились к независимости с тех самых пор, как вошли в состав России несколько столетий назад. Их стиль переговоров многим знаком: «Сначала стреляй, потом спрашивай», — так что попытка мирного решения конфликта между чеченцами и солнцевской братвой в кинотеатре «Казахстан» закончилась десятью погибшими — шестеро чеченцев и четверо русских. И русские захотели отомстить.

Для этого солнцевские обратились к ворам в законе — советскому аналогу мафии. Воры в законе часто выступают кем-то вроде посредников в спорах между ОПГ. Предположим, вы с парнями только что ограбили банк, и Четырехпалый Джо требует себе долю больше оговоренной. Что делать? Вы вряд ли сможете привлечь его к суду за нарушение контракта. Вот тут-то и помогут воры в законе. Эта культура зародилась в 1930-х в сталинских лагерях, которые были ненамного лучше нацистских концлагерей. Воры в законе превратили бандитскую жизнь в идеологию, постоянно бросая вызов лагерной администрации и зарабатывая на жизнь преступной деятельностью. Самые матерые воры в законе были родом из Грузии: во время гражданской войны в 1990-х самой могущественной военной группировкой считалась «Мхедриони», основанная Джабой Иоселиани в 1989 году и едва не захватившая власть в стране. Воры в законе самовыражаются с помощью своих татуировок, в которых как в книге записана история их жизни и убеждений. К примеру, вытатуированные на коленях звезды означают, что вы никогда не встанете на колени перед властями.

Однако победу одержали не покрытые татуировками бывшие зэки, а бравые ребята из КБГ. Конечно, теперь эта славная организация называется другой аббревиатурой, но ее методы со времен СССР практически не изменились. ФСБ беспокоили связи Нухаева с лидером чеченских сепаратистов Джохаром Дудаевым. Эти связи были довольно тесными — настолько, что Дудаев помог Нухаеву сбежать из тюрьмы в 1991-м. Поэтому ФСБ и солнцевская братва объединили усилия, чтобы изгнать южных захватчиков из города: братва взялась за бизнес, потому что фээсбэшники не могли марать руки. Это стало началом великой дружбы. Параллельно отдельные представители полиции, ФСБ и других подразделений начали подрабатывать на стороне тем же крышеванием. Началась большая интеграция государства и мафии.

Впервые в жизни я боялся летать. Не знаю почему — может, из-за того, что я был на смене 11 февраля, когда упал самолет «Саратовских авиалиний», или из-за того, что слышал, как глохнут двигатели, когда пилот отпускает газ, — но все три часа полета я не разжимал булки, во всех красках представляя свою огненную смерть над скованными морозами просторами внизу. Я направлялся на встречу с Евгением Ройзманом, королем российских линчевателей. В глазах своих сторонников Ройзман — настоящий Робин Гуд, борец с прогнившим истеблишментом. В глазах противников он бандит, похищающий людей и держащий их в сарае. Все, что я могу сказать, — он весьма интересный персонаж.

Приземлившись в Екатеринбурге после кошмарного перелета, я отправился в музей «Невьянская икона», где хранятся принадлежащие Ройзману образчики православного искусства. Я же говорил, что он еще и коллекционер? А еще — победитель авторалли? Когда ему было четырнадцать, Ройзман сбежал из дома и отправился путешествовать по СССР. Его отец был евреем, так что он ходил повсюду в футболке со Звездой Давида, чтобы потроллить антисемитов. В 1981-м юный смутьян отсидел небольшой срок за воровство, мошенничество и ношение оружия.

«Тюрьма играет важную роль в психике русского человека, — сказал мне Ройзман, когда мы сидели в окружении святых. Он мужик суровый, прямой — и у него постоянно звонит телефон. — Все большевики сидели в тюрьмах, а потом и всех остальных туда отправили — это важно знать, чтобы понять русскую душу».

По мере продвижения Гитлера на восток во время Второй мировой войны СССР отодвигал на восток и производство танков — вплоть до екатеринбургского завода «Уралмаш». Ройзман устроился туда на работу после выхода из тюрьмы — как и многие будущие члены Уралмашевской ОПГ. В конце 1990-х — начале 2000-х эта зловещая банда в стремлении улучшить свой имидж принимала участие в очередном проекте Ройзмана: избавлении города от наркотиков. Днем уралмашевцы занимались своей основной работой, выкачивая кровь из местных предпринимателей, а по вечерам превращались в блюстителей семейных ценностей.

«В двух словах, у нас тут было настоящее стихийное бедствие с наркотиками, — рассказал Ройзман. — Я видел, что делают наркотики: они превращают людей в животных. Ситуация была катастрофическая, нужно было что-то делать».

В Екатеринбурге имелся свой цыганский район, и именно там располагался центр героинового бизнеса. Цыгане открыто торговали героином вразнос, а полиция была подкуплена. Если не было наличных, наркоманы расплачивались украденными вещами. Взяв в качестве подкрепления пару уралмашевских громил, Ройзман отправился в этот район и объявил, что его организация, «Город без наркотиков», выходит на тропу войны.

Они организовали патрули, и уралмашевцы, применив те же приемы, с помощью которых они консолидировали преступный мир, принялись очищать город от наркоты. Одного дилера привязали к дереву, спустили с него штаны и утыкали ему задницу шприцами — все это происходило в присутствии съемочной группы местного телеканала.

«Они [полиция] заявили, что мы не понимаем: нужно охотиться на крупную рыбу, а мы только распугиваем мелких дилеров — и что с того? Одного уберешь, другой появится. А мы ответили: «Ясно, но, если мы не дадим им здесь торговать, здесь не будет наркотиков. Появится другой — мы и его уберем». Это все равно что мыть посуду: если тарелка запачкалась, ты опять ее моешь».

Самих наркоманов, брыкающихся и орущих, волокли в «детокс-центр» в лесу, где их приковывали наручниками к батарее и не отпускали даже в туалет, так что им приходилось ходить под себя (а недержание часто случается при ломке). Периодически их избивали и держали на хлебе и воде до тех пор, пока они не слезали с зависимости.

Ройзман считает столь жесткий подход вполне оправданным: «Когда работаешь с наркоманами, нужно замкнутое пространство без наркотиков. Либералы говорят мне: мы тебя не поддерживаем, ты удерживаешь людей против их воли. А я отвечаю: послушайте, их родители привезли их ко мне связанными в багажнике машины. Расскажите лучше, что вы сделали полезного. И оказывается, что ничего они не сделали. Легко рассуждать о добре абстрактно, когда реальную работу делает кто-то другой. Их привезли ко мне, и я помог чем мог».

Приковывать наркоманов цепью не вполне в духе современной медицины, но, с другой стороны, Ройзман никогда не был адептом традиционной науки. Как-то раз он предупредил любителей дунуть, чтобы были осторожны — зеленая отрава может далеко завести.

«Марихуана — первый признак гомосексуальности», — заявил он.

А что, звучит логично. Парни, запомните: когда в следующий раз приятель предложит вам дунуть и расслабиться, возможно, он будет намекать на нечто большее. Спасайтесь!

На вопрос о том, кто несет ответственность за этот бич общества, Ройзман ответил недвусмысленно: «Мы выгнали цыган — но мы были против них только из-за наркотиков. Мы размещали их портреты, заставляли полицию работать. Некоторых посадили, некоторые уехали куда-то — здесь их больше нет. И цыганский район как явление больше не существует».

В 2001-м активисты, вооруженные кувалдами, разрушили дом человека, который считался цыганским наркобароном. Затем неизвестные сожгли еще два дома.

Цыгане, которых, как правило, не принимает остальное общество, воруют, попрошайничают и продают наркотики. Современное общество заточено под оседлых жителей, но кочевые цыгане никогда в него не вписывались: отсутствие прописки означает, что они не отправляют детей в школы и не устраиваются на «настоящую» работу. Да и кто бы их стал нанимать. Сотни лет рабства, преследования и попыток стереть их культуру с лица земли начисто убили в цыганах доверие к нам, оседлым народам. Антицыганизм — последняя приемлемая форма расизма: вежливые, образованные люди могут спокойно рассуждать об истреблении цыган за чашкой чая.

У Ройзмана нашлась пара добрых слов и о мигрантах в городе: «Весь героин привозят сюда из Таджикистана. В целях политкорректности его пытались называть афганским героином, но мне плевать — пусть хоть марсианским назовут, но те, кто его сюда привозит и продает, — таджики».

Коммунисты стремились сгладить межнациональные конфликты, но развал СССР лишь обострил их. Экономика Таджикистана, пережившего разрушительную гражданскую войну, теперь полностью зависит от мигрантов, подметающих московские дворы и улицы. Наряду с цыганами таджики считаются в России главными уличными фармацевтами.

Ройзман утверждает, что ненавидит не всех цыган и иммигрантов, а только тех, что совершают преступления. Тем не менее он сам говорил, что проблема наркотиков в России стоит столь остро из-за большого числа мигрантов, — а это все равно что обвинять всех мигрантов в торговле наркотиками. Его ставка на национализм принесла свои плоды: в 2013 году его избрали мэром Екатеринбурга — первым за очень долгое время, не принадлежащим к партии «Единая Россия». Тем самым он автоматически стал героем для многих русских, которые считают Путина и «Единую Россию» злом, а всех, кто не Путин, — однозначным благом.

Итак, Евгений Ройзман — махровый еврей, бывший зэк, коллекционер православного искусства, гонщик и единственный в стране мэр, не обязанный своим постом действующему президенту. Однако далеко не единственный российский политик с темным прошлым. В начале 2000-х Александр Хабаров, лидер Уралмашевской преступной группировки, зарегистрировал общественно-политический союз «Уралмаш» — ОПС, который и по буквам, и по смыслу был очень близок к ОПГ. А нынешний глава Крыма Сергей Аксенов в 1990-х проходил в составе другой ОПГ под кличкой Гоблин. Главари банд всегда планировали рано или поздно легализоваться.

Я намекнул Ройзману, что на Западе использование бандитов для борьбы с наркотиками многих бы удивило ^[80].

«Мы все живем в этом городе, — ответил Ройзман, пристально посмотрев на меня. — Наркотикам без разницы, кто твой отец — рабочий или генерал. Наркотики вызвали здесь настоящее стихийное бедствие, и беда сплотила всех — от учителей до заключенных. Кто вы такой, чтобы говорить, кто имеет право бороться с наркотиками, а кто нет? Мы принимали любую помощь».

«Видите ли, люди с „прошлым“ — единственные, кто может этим заниматься, — либо бывшие полицейские, либо бывшие бандиты, — добавил его коллега Александр Шумилов. Шумилов возглавляет региональное отделение фонда „Город без наркотиков“. — Инженер не пойдет в притон, где продают наркотики, и не заставит их перестать. А бандит знает, как разговаривать с такими людьми».

И хотя Ройзману никогда не предъявляли обвинений в бандитизме, он окружил себя довольно-таки сомнительными персонажами. Один из его коллег был признан виновным в убийстве пенсионера. Другой — Евгений Маленкин, вице-президент фонда — был осужден за подброс наркотиков и незаконное лишение свободы наркоманов, в том числе 29-летней Татьяны Казанцевой, которая умерла, потому что ей отказались вызвать неотложку. Синяки на ее теле говорили о том, что ее избивали, удерживая в реабилитационном центре против ее воли.

Сегодня, заверил меня Ройзман, героин больше не является проблемой. Последний писк моды — спайс, синтетическая конопля, которую создают в китайских лабораториях. В 2015 году власти России обвинили в распространении спайса Игоря Коломойского — главу украинской мафии, олигарха, а в последнее время и военачальника, который завел себе частную армию в восточной Украине. Коломойский, конечно, тот еще перец, но как-то слишком удобно выходит, что наши враги зарабатывают деньги для войны с нами, травя нашу же молодежь.

Ройзман утверждает, что каждый день встречает спасенных им наркоманов на утренних пробежках (в отличие от других русских политиков, Ройзман привык передвигаться сам и без охраны). Тем не менее в 2016 году в Екатеринбурге объявили об эпидемии ВИЧ: был заражен каждый пятидесятый житель города. Ситуация с ВИЧ в России худшая во всем мире, не считая Африки — в основном из-за того, что наркоманы не используют стерильных игл. Я очень уважаю Ройзмана за его попытки сделать хоть что-то, да и сам я далеко не святой, но похищать торчков и приковывать их наручниками к батарее — это как-то слишком.

Виды на будущее у России так себе — этим она обязана как бардаку, который творился здесь в девяностых, так и возрождению религиозного консерватизма. Православная церковь, пострадавшая от воинствующего атеизма советской эпохи, теперь переживает второе рождение, а ВИЧ, гомосексуальность и наркозависимость считаются порождениями Запада, призванными уничтожить Святую Русь. Научный, доказательный подход к наркотикам был скомпрометирован советской псевдонаукой наркологией, которая только запугивала пациентов, утверждая, что те умрут, если примут еще одну дозу (в реальной жизни смерть от наркотиков — медленный и непрерывный процесс, в котором неизвестно, какая доза станет последней). Борцы с наркотиками делают провокационные заявления типа «марихуана может изменить ДНК» — прямо готовый сюжет для комедийного ремейка «Человека-паука».

В некоторых странах наркоманам на реабилитации дают метадон — он не приносит особого кайфа, зато помогает дожить до вечера ^[81]. Однако в России подобные приемы, помогающие слезть с тяжелых наркотиков, тоже считаются незаконными. Виктор Иванов, усатый начальник Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН), утверждал, что они только усугубляют проблему. Суды издают постановления, что наркоманы обязаны лечиться, но без метадона программу реабилитации может осилить далеко не каждый. И куда им, спрашивается, идти за лечением — в дорогие частные клиники? В монастырь? В концлагерь Ройзмана? Иванов предлагал им работать на фермах.

Отчаянные времена требуют отчаянных мер. Когда поставки героина в некоторые регионы прекратились, наркоманы принялись сами готовить его из таблеток кодеина. Результат их экспериментов именуют ласковым прозвищем крокодил. Почему? Потому что он буквально сжирает человека заживо, разлагая его плоть: кожа приобретает зеленоватый оттенок и покрывается гнойными язвами, нарывами и открытыми ранами, проникающими до костей. Человек, сидящий на крокодиле, — практически зомби, расхаживающий мертвец с безжизненными, гниющими конечностями, которые приходится ампутировать, чтобы избежать распространения гангрены и опарышей. Я вообще не фанат тяжелых наркотиков, но, если бы мне пришлось выбирать между этой дрянью и героином — я руками и ногами голосую за второе.

Решения, которые принимаются в Кремле, ощущают на своей шкуре люди далеко за его пределами. Когда в 2014 году «зеленые человечки» захватили Крым, местные наркоманы лишились поставок метадона, которые им обеспечивала Украина, и снова переключились на героин. В течение года умерло около ста человек. Официальная позиция властей, похоже, такая: ну и пусть мрут.

Макс рассказал, что раньше он работал дилером на группу таджиков, так что я решил, что пора мне обратиться к истокам. Это была изнурительная тринадцатичасовая поездка за рулем через живописные альпийские пейзажи вдоль реки Пяндж от Душанбе в сторону границы с Афганистаном. Виды потрясающие, но дорога — как стиральная доска.

Таджикистан для России — все равно что Мексика для США: нищая страна на юге, где полно смуглокожих людей, которые могут стать дешевой рабочей силой, а могут контрабандой возить наркотики. Таджикистан был бедным даже при СССР, но в 1992 году, вскоре после получения независимости, этнические и исламистские группировки объединились против правительства и начали опустошительную гражданскую войну. Эта война подорвала и без того непрочную власть, и полузаброшенные посты, которые именовались южной границей, остались практически без охраны.

«Патрули у нас были в основном пешие, — рассказал мне бывший таможенник, — и проходили километров по десять за четырехчасовую смену. Иногда мы ловили парочку контрабандистов, но почти все они были мелкие. Думаю, они и везли-то главным образом для себя».

Проведя почти весь день, трясясь на ухабах как листок на ветру, мы прибыли в Хорог — административный центр Горно-Бадахшанской автономной области, в горах Памира. В XIX веке здесь находился форпост Российской империи и решалось, кто будет править в Средней Азии. Русские и британцы провели границу вдоль реки Пяндж. В результате этой операции родные братья могли оказаться по разные стороны границы. Афганцы, иранцы и таджики — по сути, персы, и у многих до сих пор за границей остались семьи.

Среди всех остальных таджиков особняком стоят гордые памирцы, но в гражданской войне они заняли не ту сторону — и в итоге оказались на грани вымирания. От голодной смерти памирцев спас их духовный лидер, Ага-хан. После заключения мирного договора в 1997 году в стране осталось много полувоенных формирований. В 2012 году снова начались вооруженные стычки, и, чтобы попасть в Горно-Бадашханскую область, мне понадобилось специальное разрешение, которое выхлопотал для меня Марам Азизмамадов, руководитель местной НКО, помогающей наркоманам.

«Добро пожаловать в Памир, — приветствовал меня Марам, — брошенный кусочек России».

Несмотря на то что во время гражданской войны местные встали на сторону исламистов, здесь не видно религиозного фундаментализма, женщины не носят хиджабы. Тут даже есть своя версия «Макдональдса». Мы прошлись по центру поддержки наркоманов, которым руководит Марам. Если кто и знал, как устроен рынок наркотиков в этом отдаленном уголке мира, — то только члены этого сообщества. За рекой раскинулись горные склоны Афганистана.

«До самого конца девяностых границы были открыты. Зимой река замерзала, и мы играли на льду в хоккей — команда афганцев, команда памирцев», — рассказал Фархад, мужчина средних лет.

Предположительно, именно здесь начинался так называемый северный маршрут — шелковый путь, по которому героин возили через всякие — станы (в том числе нищий Кыргызстан с его революциями, которые делаются на деньги бандитов) в Россию. Я посмотрел на эту реку — ее можно перейти, перекинув на другую сторону бревно или надев резиновые сапоги повыше. С учетом того, что граница охранялась, как бы это сказать, не слишком тщательно, пересечь ее, казалось бы, раз плюнуть.

«Каждый месяц кто-нибудь погибает, — поведал Фархад. — Иногда застрелят какого-нибудь беднягу, который просто дрова собирал, а дело выставят так, будто он контрабандист и пытался пересечь границу. Делается это для выполнения плана — чтобы отчитаться, что пограничная служба работает. Если увидят кого, стреляют без предупреждения. Один афганец, с которым я сидел в тюрьме в Душанбе, погиб таким образом пять или шесть месяцев назад. Я сразу узнал его, когда его показали по телевизору и назвали имя».

Вошел Марам с подносом в руках. Я поездил по миру и всякого дерьма навидался, но никогда еще не видел, чтобы люди пили чай с солью. Вообще это было больше похоже на микс супа и чая — не удивительно, что этот напиток нигде больше не прижился. Отчаянно пытаясь не блевануть, я спросил: а где все спортивные тачки? Таджикская наркомафия? Если здесь кило героина стоит 5000 долларов, а в России — 15 000, кто-то должен был на этом разбогатеть.

«У нас тут нет организованного картеля, как в Мексике или хотя бы в России, — объяснил Марам. — В деревнях есть такие люди, которых все уважают, потому что они умеют решать проблемы. Иногда они покупают себе новую машину, но по-настоящему богатых здесь нет. Деньги сюда не возвращаются».

Логично — Хорог все-таки находится очень далеко от России, где делаются по-настоящему большие деньги. Но большие поставки все-таки идут: один пеший афганец с рюкзаком не удовлетворит московские аппетиты. Так кто же этим занимается?

«Сейчас это в основном чекисты — без них ничего не делается», — проворчал Фархад.

Во время гражданской войны командующие с обеих сторон сделали много денег на героине и включили в условия мирного договора сохранение своего бизнеса — они получили протекцию на самом высоком уровне. Местное агентство по борьбе с наркотиками сидело совсем без денег, а когда стала поступать помощь из-за рубежа, ее тут же пустили на то, чтобы уничтожить свободную конкуренцию и национализировать рынок наркотиков. Другими словами, на западные деньги отстреливают друзей Фархада, а приятели президента тем временем живут припеваючи.

К тому же есть еще русские. Когда началась война, 201-я дивизия русской армии, дислоцированная в Таджикистане, стала участвовать в разного рода внеклассной деятельности — например, перевозить героин на военных рейсах. Кстати, она сейчас еще там.

«Ну конечно, это все генералы. Они покупали напрямую в Афганистане и возили на своих вертолетах. Продавали оружие через границу всем желающим. А потом уехали и купили себе элитные квартиры в Москве», — рассказал Марам.

А что же Россия? Когда Путин в 2000 году пришел к власти, он заявил, что восстановит закон и порядок — и он это сделал отчасти за счет интеграции русской мафии в так называемую вертикаль власти, отчасти за счет изгнания из страны олигархов, которые не желали в нее встраиваться, — большинство из них были мошенники, поднявшиеся на разграблении страны в 1990-х. Бандиты тоже взяли себя в руки, понимая, что такого разгула преступности больше не будет. Преступные авторитеты превратились в законопослушных бизнесменов, политиков, коллекционеров искусства и так далее.

Путин своими руками заложил основу этой системы. Еще в начале девяностых, будучи заместителем мэра Санкт-Петербурга, он (как и любой другой чиновник) имел дело с бандитами. Он не только обеспечивал Тамбовской ОПГ контракты в Санкт-Петербурге, но и входил в консультационный совет СПАГ — совместного предприятия, одним из директоров которого был Владимир Кумарин. Еще до того как Путин стал президентом, в 1999 году, в одном из отчетов немецкой разведки говорилось, что СПАГ — фирма по отмыванию денег, работавшая на Тамбовскую ОПГ и картель Кали. А в 2001 году в Лихтенштейне двое ее учредителей предстали перед судом по обвинению в отмывании денег и мошенничестве (Путин, который к тому времени уже стал президентом, в обвинительном заключении не упомянут).

Как бывший агент КГБ, Путин окружил себя силовиками, с которыми был знаком еще по Петербургу. В их число входил и Виктор Иванов, назначенный на пост главы ФСКН в 2008 году, а также его заместитель Николай Аулов.

В 2007 году Кумарин был арестован и ныне отбывает длительный срок за целый букет преступлений — а все потому, что отказался поступиться интересами своего бизнеса. Арестовывать его посреди ночи отправились триста спецназовцев на правительственном самолете.

«Кумарин в тюрьме, и всех остальных, кого надо было посадить, тоже посадили, — рассказал мне бывший сотрудник федеральной службы. — Теперь ФСБ защищает всех».

В интервью, которое Кумарин уже в тюрьме дал журналистке Зое Световой, он признает, что был знаком с Ауловым в начале 1990-х. По его утверждению, Аулов хотел свою долю прибыли от кокаина, поступавшего в петербургский порт из Колумбии. «Я хорошо знаю Аулова, с капитанских его времен, со времени, когда через Выборг первая тонна кокаина была перевезена в банках тушенки, — рассказал Световой однорукий бандит. — Была встреча с Ауловым в 1992–1993 годах, на которой (как я понял) он намекал мне, чтобы я взял наркотики под контроль, аргументируя, что тот, кто возьмет это под контроль, получит большие деньги. Те, кто получит большие деньги, станут сильными и перебьют нас или пересажают».

В итоге так и вышло. В 2008 году испанская полиция арестовала на Майорке бывшего боксера Геннадия Петрова, лидера конкурирующей группировки. Петров переехал в Испанию в 1998 году и жил в роскошном особняке, украшенном каменными львами, римскими колоннами и бесценными православными иконами. С помощью прослушки удалось установить, что он поддерживал контакты с высокопоставленными чиновниками, включая самого Аулова, которому он звонил 78 раз в течение одного года. Два года спустя разразился скандал: тогда на WikiLeaks опубликовали документы испанской прокуратуры, в которых говорилось, что преступные синдикаты были интегрированы в официальную иерархию по модели так называемого мафиозного государства. Правительственные агентства обеспечивали организованным преступным группировкам защиту в обмен на грязную работу — контрабанду оружия и политические убийства ^[82].

ФСКН была широко известна своей продажностью. В одном из самых громких дел отставной полковник российской армии, его жена, дочь и ее тетя получили по восемь лет за распространение опиума — хотя они всего лишь выпекали булочки с маком в семейной пекарне. Помимо абсурдного предположения, что наркоманы обжираются маковыми булочками в поисках кайфа, поводом для обвинения послужило то, что незадолго до этого агенты ФСКН потребовали у этой семьи 50 000 рублей в месяц за защиту их бизнеса — а те отказались платить. А случаев, когда агентов ловили с целыми брикетами героина, просто не сосчитать.

В 2016 году испанцы выписали ордер на арест Аулова. Иванов заявил, что Аулов использовал Петрова как информатора, но скандал был слишком громкий даже по меркам Москвы, поэтому в итоге ФСКН закрыли, а ее полномочия и служащие перешли к МВД.

Важно не слишком увлекаться теорией мафиозного государства, потому что так и до шапочек из фольги недолго дойти. В конечном счете в октябре 2018 года испанский суд оправдал большинство чиновников, связанных с делом Петрова, хотя имелись все причины признать их виновными (Петров сбежал из-под залога, а ордер на арест Аулова все еще действует). Кремль, разумеется, все отрицает и настаивает на том, что Россия — совершенно нормальная страна. Ну да, коррупция имеется, но где ее нет? Самое белое пальто у Великобритании: притворяется чистой и невинной, хотя половина грязных денег всего мира проходит через Лондон — в том числе те, что приходят из России. Но это другой вид коррупции: ни один дилер из тех, кого я знал, не отстегивал деньги МИ-5.

Главная ошибка, которую допускают непосвященные, — это вера в то, что в России медведь в лесу не может пукнуть без разрешения Путина. Он ведь не всевидящий кукловод. Считайте, что это как король и его двор. Король правит безраздельно, а его лорды лезут друг другу через голову. Сегодня выше оказалось Министерство внутренних дел, завтра ФСБ. Один из агентов ФСКН, переведенных в другое ведомство после упразднения этой службы, — Юрий. Я познакомился с ним через общего друга, мы встретились в кафе, где любят бывать сотрудники милиции.

«Раньше мы были под ФСКН, но потом нас перевели, — рассказал он, внимательно разглядывая меня, пока я таращился на пистолет под его кожаной курткой. — Но у нас теперь гораздо меньше влияния, чем раньше. Если случается важное расследование, ФСБ постоянно перебегает нам дорожку».

Эти войны за влияние между различными агентствами и службами заменили бандитские разборки прошлого — все борются за место под солнцем. Я спросил Юрия, как они развлекаются.

«Ну, иногда мы куда-то ходим, выпивка, там, женщины, — сказал он. — Но сам я не пью, не курю, меня только качалка вставляет. Мы, опера, никогда не знаем, кому доверять, кто с кем повязан, — повсюду сплошная коррупция. Есть круг из трех-четырех людей, но вообще нельзя никого к себе подпускать».

Теневой мир теперь существует при свете дня. Не удивительно, что Юрия мучает паранойя.

Когда война в Чечне закончилась, Кремль выбрал самого влиятельного военачальника, Рамзана Кадырова, и уговорил его сменить сторону. С тех пор он правит в Чечне железной рукой и законами шариата. В 2017 году появились сообщения о сотнях гомосексуалов, которых сгоняют в концентрационные лагеря и подвергают пыткам. Есть и погибшие.

«Если бы в Чечне были такие люди, у правоохранительных органов не было бы никаких забот с ними, поскольку сами родственники отправили бы их по адресу, откуда не возвращаются», — заявил пресс-секретарь Кадырова, отрицая наличие геев в республике.

А через несколько месяцев спустя подобную операцию провели против наркопотребителей. Однако Кадыров правит только одним регионом. Представьте, что было бы, окажись в его руках власть над целой страной…

31

Золотой полумесяц

Я приземлился в Международном аэропорту имени Имама Хомейни в Тегеране накануне Новруза (иранского Нового года). Поскольку прилетел я из относительно либеральной Турции, на борту рейса присутствовало пять-шесть женщин — все старше пятидесяти, все в заранее надетых хиджабах. Как только самолет коснулся земли, они тут же еще покрыли головы.

Накануне Нового года здесь проводится фестиваль огня — все запускают фейерверки и прыгают через костры. Я залез на крышу хостела, чтобы насладиться хорошим видом на горы, возвышающиеся над городом, и хорошо слышал взрывы и треск вдалеке, а в воздухе чувствовался запах пороха. Если бы не царившее вокруг оживление, можно было бы подумать, что идет война.

Когда дым рассеялся, пришло время тусоваться. Я заранее разузнал о тусовке, что собиралась в частном доме в одном из зеленых пригородов Тегерана. Дело было в четверг — пятница здесь считается священным днем. На вечеринке было полно запретных плодов.

«В моей культуре так не принято и даже запрещено, но… salamati! ^[83] — сказал мой гостеприимный хозяин, салютуя мне рюмкой арака. В доме собралось несколько десятков людей — парни и девчонки чуть старше двадцати, одетые скорее как кэмденские тусовщики, чем как правоверные мусульмане. Диджея не было, зато телек на полной громкости крутил какой-то западный спутниковый канал, где красотки в бикини прыгали вокруг бассейна с иранскими рэперами.

Забавная деталь: после Исламской революции алкоголь в Иране под запретом — но только для мусульман. Многие иранцы не слишком религиозны, есть даже атеисты, которые сильно недолюбливают исламский фундаментализм — его, по их мнению, навязывают им арабы, — но в глазах аятоллы все они богобоязненные мусульмане. В результате живущие здесь армяне (а также отдельные вероотступники-евреи и зороастрийцы) обзавелись нелестной репутацией алкобаронов. Нужен ящик пива? Звони Араму. Пиво и крепкие напитки ввозятся контрабандой через Турцию и Курдистан на западе, а также через Армению, Азербайджан и бывшие советские республики на севере. Поговаривают, что Корпус Стражей Исламской революции связан с рэкетом на черном рынке алкоголя.

Входя в дверь, девушки в черных обтягивающих платьях сразу снимали с головы хиджабы, и я во все глаза таращился на то, как лихо они наливают себе выпивку. Поскольку официальная клубная жизнь в Иране отсутствует, народ выпивает на частных вечеринках вроде этой — при этом местные девчонки отплясывают так зажигательно, что Рианна нервно курит в углу. Одна из них в особенности привлекла мое внимание: высокая, красивая, с фиолетовыми волосами, обрезанными на висках, — она улыбнулась мне, проходя мимо.

«Можешь делать что хочешь, — сказал мой друг, наливая себе еще рюмку. — Только в политику не лезь».

Тут кто-то включил дым-машину, и толпа превратилась в нечеткие силуэты, подсвеченные светомузыкой. Дом был большой — возможностей уединиться предостаточно, и полиции никто не опасался. В худшем случае пришлось бы просто откупиться.

Ближе к утру пятницы кто-то подбросил меня до дома. Поскольку алкоголь запрещен, то и запреты на пьяное вождение как таковые отсутствуют. Все садятся за руль нетрезвыми — покуда вообще в состоянии двигаться. Если поймают — грозит наказание в виде ударов плетьми, но я был слишком бухой, чтобы об этом беспокоиться.

До арабского завоевания Иран (то есть Персия) был территорией пьянства, танцев и прочих развлечений, которые не противоречили зороастрийской религии — традиционному вероисповеданию персов. Однако в VII веке наступила эпоха ислама. В ранних версиях Корана вину отдавалось должное, однако по мере того как слово Божье постепенно открывалось пророку Магомету, священные тексты все больше осуждали возлияния. Исследователи ислама полагают, что Магомета просто-напросто достали пьяные выходки его дяди, вот он и запретил своим последователям пить. Поэтому вино (и вообще любой алкоголь) осуждается Кораном как хамр — опьяняющее средство, которое затуманивает ум.

Позиция ислама в отношении наркотиков довольно неоднозначна. У меня есть непьющие друзья-мусульмане, однако про экстази и кетамин в Коране ничего не написано, так что… Очевидно, что все религиозные учения были адресованы людям древних эпох — а в седьмом веке трудновато было представить себе, что в аравийской пустыне распространится эйсид-хаус и все сопутствующие вещества. Вдобавок многое зависит от интерпретации: с точки зрения большинства мусульман хамр — это любая субстанция, затуманивающая ум, и все такие вещества должны быть запрещены, однако последователи богослова Абу Ханифы сузили это понятие до определенного сорта вина, имевшего хождение во времена пророка Магомета.

В Коране ничего не говорится об опиуме, а вот гашиш знали и не особенно уважали, ассоциируя его с суфизмом — мистическим направлением в исламе, использующим музыку и танец, чтобы приблизиться к Аллаху. Традиционные мусульмане недолюбливали суфиев и считали их придурковатыми хиппи, стучащими на барабанах.

В 1631 году турецкий султан Мурад IV наложил запрет на алкоголь, табак и кофешопы — и взялся лично обезглавливать нарушителей. Всякого, кто осмеливался держать кофейню, сажали в мешок и сбрасывали в реку. Но дело тут было скорее не в богобоязненности, а в паранойе: Мурад был уверен, что кабачки, кафе и курильни служат местом сбора заговорщиков и диссидентов. Опиум и гашиш при этом оставались в рамках закона.

Впрочем, если вы не принадлежите к ИГИЛ или испанской инквизиции, вас вряд ли сильно волнуют вопросы религии. Вот и с иранцами так же, особенно учитывая, что их преданность писанию никогда не была слишком глубокой.

«Пей вино! — писал Омар Хайям. — В нем источник бессмертья и света, в нем — цветенье весны и минувшие лета. Будь мгновение счастлив средь цветов и друзей, ибо жизнь заключилась в мгновение это».

Шах Исмаил основал династию Сефевидов, правившую в Персии в XVI–XVIII веках. Однажды он как настоящий мачо отрезал голову некому узбекскому военачальнику и превратил череп в инкрустированную золотом чашу. Его сын, шах Тахмасп, чтобы справиться с собственными дурными привычками, ввел запрет на алкоголь, азартные игры и проституцию. Одного чиновника, которого застали веселящимся с секс-работницами, запихнули в бочку и сбросили с верхушки минарета. И потом до конца правления Сефевидов Персия то жила в строгом соответствии с законами шариата, то безудержно кутила.

В 1951 году иранцы демократическим путем избрали своего первого светского премьер-министра — Мохаммеда Мосаддыка. Он изгнал из страны британские и американские нефтяные компании, чтобы вернуть нефтяные богатства самим иранцам. Если американцы с британцами чего и не любят, так это когда у них отбирают нефть, так что в 1953 году они организовали переворот и свергли Мосаддыка, поставив у руля очередного шаха. Этот шах правил по золотому стандарту диктатуры; его тайная полиция арестовывала каждого, кто не поддерживал его политику. Кроме того, он умудрился оттолкнуть от себя консервативных мусульман своими радикальными реформами: женщинам разрешили повсюду разгуливать в юбках!

Впрочем, в 1979 году порочный союз коммунистов и исламистов — настоящий кошмар консерваторов — устроил в Тегеране Исламскую революцию, обратив шаха в бегство. Аятолла Хомейни — пламенный проповедник, возглавивший революцию, — в результате предал своих союзников и провозгласил Исламскую республику.

В наши дни в Иране установился один из самых репрессивных режимов в мире. После революции женщин лишили практически всех прав и заставили закрывать свое тело с ног до головы. Даже не мечтайте о социальных сетях — в этой стране вас могут арестовать за неправильную стрижку! Фейсбук заблокирован. YouTube заблокирован. Порно — естественно — заблокировано. Конечно, можно попробовать зайти через VPN — но кто будет так заморачиваться ради того, чтобы вздрочнуть. Власти очень решительно настроены очистить жизнь от всех удовольствий: в 2014 году шестеро юных тегеранцев получили по тюремному сроку и девяносто ударов плетями за то, что сняли на видео, как они танцуют под песню Фаррелла Уильямса «Happy».

Зловещая репутация Ирана простирается далеко за его границы. На руинах, оставшихся после гражданской войны в Ливане, возникла Хезболла — воинственная шиитская организация и политическая партия, выступающая за создание в стране исламской республики по образцу и подобию Ирана. Ливан — арабская страна, ютящаяся между Израилем и Сирией на восточном побережье Средиземного моря. В ней поровну христиан и мусульман. В 1975 году ультраправые христиане задались целью «разрешить» палестинский кризис беженцев, просто вывезя их из лагерей ^[84]. Это положило начало ожесточенному конфликту между христианами, мусульманами и палестинскими вооруженными формированиями, в результате чего Бейрут, некогда считавшийся ближневосточным Парижем, превратился в настоящее кровавое месиво.

В конфликт вмешались американцы и израильтяне, но довольно быстро поняли, что дело им не по зубам. В 1983 году с помощью Ирана Хезболла провела первый в мире террористический акт с участием смертников в американских казармах: погибло 214 пехотинцев. А незадолго до этого прогремел взрыв в посольстве США. Американцы наделали в штаны и решили уносить ноги. Сегодня Хезболла перепрофилировалась из команды смертников, готовых разнести на мелкие кусочки вас и себя заодно, в легитимную политическую партию и лидеров антиизраильского движения — кроме того, Иран воюет руками Хезболлы в Сирии ^[85].

И все же первое впечатление от иранцев — что они необычайно гостеприимны. Кроме шуток — они действительно расстилают перед иностранцами красную ковровую дорожку. Я провел в Иране три недели и за это время всего раза три платил за ночлег, потому что люди постоянно предлагают вам у них остаться. Из Тегерана я отправился на автобусе на восток через бескрайнюю плоскую пустыню и по дороге познакомился с Хусейном — жизнерадостным студентом, который предложил мне пожить у него в Кермане — городе древних базаров и зороастрийских храмов огня.

Хусейн провел меня через длинные крытые галереи рынка мимо наваленных горами экзотических приправ и вытканных вручную персидских ковров, после чего мы завернули за угол и увидели домик из глиняных кирпичей, напоминающий ферму Скайуокеров из «Звездных войн» — здесь Хусейн жил с матерью, отцом и сестрой, когда не готовился к экзаменам в Тегеране. Оставив сумки в спальне, я вышел в гостиную: там на ковре развалился его старик в компании друзей, держа в руках традиционную опиумную трубку — vafoor — над подносом горящих углей.

Керман считается городом опиума. Похоже, в каждой семье здесь хоть кто-то да курит опиум — или, как его называют, taryak. Опиум в течение нескольких тысячелетий был важным элементом персидской культуры — особенно после того как Коран наложил запрет на алкоголь. Курение опиума в эпоху Сефевидов было распространено столь широко — особенно среди представителей низших классов, — что французы сравнивали эту привычку со своей культурой употребления вина. Отец Хусейна курил 24/7.

«Опиум — как лекарство для старого человека, он полезен», — сказал мне старик, выскребая из трубки остатки, которые он позже продаст друзьям. Они, по-видимому, гораздо сильнее забирают, но представьте себе, что кто-то покурил бонг, а потом продал вам пепел.

«Хочешь попробовать?»

А почему бы и нет! Чтобы раскурить, поднимите с подноса уголек и засуньте его в трубку, держа поближе к опиуму. Когда он станет пузыриться, начинайте вдыхать короткими резкими затяжками (не пытайтесь повторить это дома, дети!).

Я был готов к тому, что следующий этап моей жизни я проведу в опиумном дурмане в курильнях Ближнего Востока, но был жестоко разочарован. Не поймите меня неправильно: я люблю нелегальные наркотики больше жизни, но эта похожая на деготь черная херня вообще не вставляет — чтобы хоть что-то почувствовать, нужно сделать не меньше пяти-шести затяжек. Ощущения приятные — по телу разливается тепло, легкость и тяжесть, сонливость и бодрость одновременно, — но того же эффекта можно добиться с помощью гашиша, который здесь весьма доступен и имеет то преимущество, что в отличие от опиума после него можно пить алкоголь (ребят, спасибо, что предупредили меня об этом после того, как я наполовину опорожнил бутылку вашей паленой домашней водки).

Покурив немного, Хусейн сказал, что мы идем встречаться с его друзьями. Уже в ночи мы отправились покупать гашиш (ОЧЕНЬ дешево — в районе £1,20 за грамм), а потом пошли в парк, где все упарывались кто во что горазд: трава, героин, водка, мет — чего там только не было. Там были и парни, и девчонки, все тусовались вместе и делали селфи. Жирный шестнадцатилетний пацан по кличке Бигги Смоллз ^[86] настойчиво убеждал меня послушать иранский трэп (это реально вещь!) и рассказывал, как сильно он любит ЛСД. Парень постарше, побледнее и постройнее столь же настойчиво угощал меня самогоном и объяснял свой щедро сдобренный нигилизмом взгляд на измененные состояния сознания.

«Пей алкоголь, нюхай кокаин и кури марихуану — в этом весь смысл жизни, — заявил он. — Бога нет».

Как следует закинувшись гашишем, опиумом и самогоном, мы отправились было на поиски еды, но иранский Ницше и толстый парень, который перед этим курил мет, помахали нам рукой, подзывая к своему спорткару. Мы запрыгнули в машину, и толстяк устроил нам настоящий «Форсаж», разогнавшись по встречке до 190 км/ч, стуча кулаком по потолку с криками «Я ИРАНСКИЙ ТЕРРОРИСТ!» — после чего пустил машину в занос, чтобы мы почуяли запах паленой резины.

Я вообще заметил, что иранцы весьма легкомысленно относятся к безопасности дорожного движения. Переходить дорогу в Тегеране — все равно что играть в видеоигру, вот только жизнь у вас всего одна. Поток машин никогда не останавливается и к тому же движется в пяти различных направлениях. Мотоциклисты ездят по тротуарам и торговым центрам. Правил не существует.

К счастью, наш террорист высадил нас у ресторана, где нас час спустя подобрал приятель Хусейна, Реза. Он делал такие косяки, каких я нигде больше не видел, — вытряхивал из сигареты табак, смешивал его с гашишем и всасывал обратно в сигареты, — все это сидя за рулем движущегося автомобиля, придерживая руль коленями. Хусейн закрыл окна и закурил.

Мы катались по городу в наполненной дымом машине и слушали Тупака, пока не оказались на пустынном участке дороги, где Реза полез в бардачок и вытащил оттуда дубинку и электрошокер, а потом сунул мне в руки свой телефон. На экране была его фотография — улыбаясь до ушей, он держал над головой автомат, а сам был одет в белую рубашку с эполетами… срань господня, да меня накумарил коп!

Так оно и было. У всех свои недостатки — после всего прочитанного вы ведь не удивлены, что парни в форме тоже время от времени позволяют себе затяжку?

Реза дал мне электрошокер, и мы с Хусейном баловались с ним на заднем сиденье как четырнадцатилетние подростки, пока он вез нас домой. В стране, где можно получить 99 ударов плетьми за то, что ты всего лишь выпил пива, безопаснее места просто не найти.

Несмотря на всю строгость правил, предписанных режимом, каждый второй здесь кажется либо бухим, либо упоротым — не исключая и стражей порядка. Все это напыщенное благочестие — всего лишь фасад, за которым скрываются такие же испорченные люди, как и везде. Если не более: я сильно подозреваю, что на трезвую голову выдерживать такую жизнь невозможно.

«Стоит им что-нибудь запретить, как людям становится любопытно, — сказал мне потом один приятель за кальяном. — Лучше бы правительство позволило нам самим решать, что для нас хорошо, а что нет».

Нам всем необходимо выкинуть из головы установку, что наркотики — это зло. Наркотики — не зло, это просто неодушевленные объекты или вещества, все равно что стул или, например, айфон. Они могут причинить зло, если не соблюдать осторожность, — точно так же, как сигареты, пиво, еда из «Макдональдса» и солнечный свет. С точки зрения закона разница, может быть, и есть, но для нашего организма — никакой.

Религиозные запреты целиком зависят от того, в кого или во что вы верите: Пачамама не осудит вас, если вы пожуете листья коки — священного для андских народов растения, а политику прогибиционизма в США продвигали главным образом протестантские моралисты, которые не могли смириться с тем, что кому-то можно веселиться, а им нельзя. Ситуация в Иране довольно забавная, потому что мусульманство порицает и запрещает самый популярный наркотик в мире — алкоголь; при этом то, что мы считаем «тяжелыми наркотиками», здесь гораздо более социально приемлемо. Настолько, что Иран занимает одно из первых мест в мире по количеству людей с опиоидной зависимостью. И, конечно, здесь все большие любители пыхнуть — как и во всем остальном мире. Человеческую природу не изменишь. Мир под кайфом везде одинаковый, даже в Исламской республике.

Керман просто купается в наркотиках, потому что он расположен совсем рядом с крупнейшим в мире регионом производства нелегальных веществ — Золотым полумесяцем, занимающим труднопроходимые сопредельные районы Афганистана, Ирана и Пакистана.

Когда-то давным-давно Иран был крупным производителем опиума, но в правление шаха, действовавшего по указке Запада, выращиванию мака был положен конец. И хотя в 1969 году запрет был снят, революционное правительство позднее снова его ввело и даже расстреляло нескольких дилеров. Но нуждающиеся в дозе наркоманы никуда не делись, так что плантации мака просто переехали на восток — в Афганистан.

Афганистан вошел в мрачный мир международных поставок героина во многом благодаря нашим старым знакомым — ЦРУ. В 1960-х и начале 1970-х Афганистан (наряду с Ираном и Пакистаном) оказался прямо на тропе хиппи, ведущей в Индию, где западные туристы открывали для себя чарующий мир Востока. Все они, разумеется, курили дурь — но афганский король их не трогал, у него были дела поважнее.

В 1979 году СССР вторгся в Афганистан, положив начало масштабной разрухе и крупнейшему в мировой истории кризису беженцев. Тысячи добровольцев вступили в ряды моджахедов, чтобы принять участие в священной войне против Красной армии. Политика ЦРУ в те времена состояла в том, чтобы помогать любому, кто пойдет против русских, так что они стали отправлять оружие через известную своими темными делишками шпионскую службу Пакистана — Межведомственную разведку (ISI). Поскольку природными ресурсами Афганистан не богат, лидеры сопротивления расплачивались гашишем и опиумом, которые они перевозили по тем же горным тропам, по которым ЦРУ и пакистанская разведка ввозили в страну оружие. Правительства закрывали на это глаза. В конце концов, всё это было ради общего дела! Ко времени вывода советских войск из Афганистана в 1989 году погибло около полутора миллионов афганцев (приблизительно десять процентов от общей численности населения) и 15 000 российских солдат. СССР достался свой Вьетнам.

Но мирная жизнь обернулась очередным кошмаром. Когда русские ушли, моджахеды сформировали Талибан^[87] и принялись взрывать буддистские памятники и казнить «грешников» на стадионах. Ситуация осложнилась еще больше, когда выяснилось, что они укрывают гнусного мерзавца — Усаму бен Ладена.

ЦРУ разорвало все связи с талибами, а Пакистан — нет. Поскольку Межведомственная разведка Пакистана ведет непрерывную тайную (а порой и явную) борьбу против более крупного и богатого соседа — Индии, — она постоянно пытается добиться геополитического влияния. Однако, как метко выразился один высокопоставленный пакистанский чиновник: «У нас нет денег. У нас есть только психи. Так что будут вам психи».

12 марта 1993 года пакистанские психи вступили в игру. В Мумбаи взорвались двенадцать бомб, 257 человек погибли. Эта акция была проведена в отместку за прошедшие ранее в тот же год погромы, в которых было убито девятьсот человек, главным образом мусульман. Серия взрывов была организована преступной группировкой под руководством Давуда Ибрагима — местного криминального авторитета, чья подпольная империя простирается от Непала до Дубаи. Эта группировка, известная как D-Company, проходила обучение и получала технологическую помощь от Межведомственной разведки — в том числе восемь тонн гексогена, из которого были изготовлены бомбы. Хотя основной бизнес Ибрагима состоял в контрабанде золота (индийцы страшно не любят платить ввозные пошлины), со временем он переключился на героин, используя связи Межведомственной разведки в Афганистане. Сейчас самый разыскиваемый в Индии преступник живет в портовом городе Карачи под неусыпным надзором своих ангелов-хранителей из пакистанской разведки.

Пакистан — наряду с Саудовской Аравией и ОАЭ — стал одной из немногих стран, официально признавших главенство Талибана. В те далекие времена талибы пытались завоевать международное признание и решили, что смогут заручиться поддержкой некоторых членов ООН, если создадут видимость, что принимают меры против опиумной торговли, которая начала представлять серьезную проблему. В 2000 году Талибан объявил опиум вне закона и, несмотря на то, что экономика страны только на этом и держалась, попытался — и почти сумел — уничтожить все опиумные плантации (основным инструментом в этой борьбе была маниакальная жестокость — головы рубили всем, кто смел ослушаться, но кого это вообще волнует).

Единственная часть страны, не затронутая этими карательными мерами, находилась под контролем Северного альянса — более деликатной версии афганской военной диктатуры. Именно Северный альянс предоставил НАТО своих вояк во время вторжения 2001 года, и, как только пал Талибан, эта группа заняла вершину политической иерархии. С одной стороны, афганские подразделения по борьбе с наркотиками проходят обучение у американских военных, ЧВК Academi (бывшей Blackwater) и УБН, с другой же, высокопоставленные политики — к примеру, брат экс-президента Ахмен Вали Карзай (убит в 2011 году) — защищают наркобаронов и следят за тем, чтобы те не проводили в тюрьме слишком много времени. В некоторых случаях борьба против наркотиков осложняется тем, что самые злостные нарушители закона одновременно работают на ЦРУ, командуя военными формированиями. Запад старается не слишком давить на коллег, помогающих ему в войне против терроризма.

Суть в том, что система в корне порочна. Четыре десятилетия войн и оккупации привели к тому, что фермерам попросту ничего не остается, кроме как выращивать мак; обездоленным беженцам платят за то, чтобы они переносили товар через границу. Если они потеряют груз, они выдают замуж дочерей, чтобы выплатить долг (в таких патриархальных обществах согласия девушек обычно не спрашивают). Тем временем лидеры Талибана, отменив свой собственный эдикт о запрете на опиум, продают героин, чтобы пополнить запасы вооружения. И война продолжается, и нет ей конца.

Крупные партии товара по несколько сотен кило каждая пересекают пустыню под охраной вооруженных до зубов конвоев, тысячи иранских пограничников умирают в перестрелках с контрабандистами. В ответ на это Иран укрепил часть границы стеной с колючей проволокой и рвами и ввел смертную казнь в качестве наказания за контрабанду. Казни происходят публично — тысячи людей собираются поглядеть, как заключенных с мешками на головах вздергивают на виселице. Но поток наркотиков не иссякает: с 2011 года количество наркозависимых в стране удвоилось.

По всему миру в распространении наркотиков обвиняют меньшинства. В Иране козлом отпущения стали белуджи — кочевой народ, проживающий у границы с Пакистаном. В 2016 году стало известно, что в одной из деревень белуджи всех до единого мужчин повесили за контрабанду наркотиков. И хотя количество казней в последние годы снизилось, иранские антинаркотические законы остаются очень суровыми. Меры пресечения включают в себя удары плетьми, насильственную реабилитацию и тюремное заключение. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь, кто открыто пошел против системы.

Брать интервью в самом Иране рискованно, потому что служба безопасности имеет дурную привычку арестовывать неугодных ей журналистов, бросать их в темное подземелье и поджаривать им яйца электрошоком. К счастью для меня, доктор Араш Алаэй последние семь лет прожил в изгнании. Его лицо с густыми длинными усами появилось в окошке скайпа — пушистые усы до сих пор очень популярны среди иранцев.

Араш и его брат Камьяр родились в семье преподавателя и росли во время ирано-иракской войны. Саддам заваливал Тегеран ракетами, а иранцы отвечали ему массированными атаками, напоминавшими о самоубийственных наступлениях времен Первой мировой. Разрушения, причиненные войной, были огромны. На любой более или менее крупной улице в Иране можно увидеть портреты шахидов — мучеников, отдавших свои жизни за родину. Родной город Араша, Керманшах, был расположен недалеко от линии фронта на западе Ирана. Арашу особенно запомнилась одна атака.

«Однажды была большая бомбежка с иракского самолета, — рассказал он мне. — Она прошла совсем рядом с нашим домом, и я видел, как самого младшего из моих братьев, ему было тогда восемь лет, сильно ранило в руку и в ногу. Я повез его в больницу, но там не хватало персонала — раненых и убитых было слишком много, — так что нам пришлось везти его в Тегеран, где один из студентов моего отца бесплатно сделал операцию».

В тот день Араш захотел стать врачом. Обучаясь в медицинском университете, они с Камьяром видели, как люди умирают от передозировок и ВИЧ, который распространялся через нестерильные иглы. Власти не хотели даже признавать проблему, не говоря уже о том, чтобы ее решать: ВИЧ ассоциировался с геями, а геи существуют только в морально разложившемся западном обществе.

«Я годами наблюдал «инъекционщиков» среди пациентов, — сказал Араш. — Они были очень умными, дружелюбными, всегда готовы помочь. Может быть, не все до одного, но большинство».

В 1997 году братья Алаэй получили от местных властей разрешение открыть в Керманшахе бесплатную клинику для ВИЧ-положительных людей. Поначалу она была небольшой — всего одна комната, — но это была первая на территории Ближнего Востока и Центральной Азии клиника, где наркоманам предлагали делать инъекции чистыми иглами, чтобы они никого не заразили и не заразились сами. Смысл был в том, чтобы предотвратить эпидемию ВИЧ.

«Клиника росла: сначала у нас был один пациент в неделю, а в итоге к нам приходило по пятьдесят-шестьдесят человек в день. Потом наш проект поддержало правительство, а также Глобальный фонд ^[88]. ВОЗ причислила нашу работу к лучшим практикам. Мы распространили сеть клиник на 67 городов и назвали ее Triangular — „Треугольник“ — потому что наши пациенты относятся к трем категориям, которые стигматизирует общество: наркоманы, секс-работницы и носители ВИЧ/СПИД».

Погодите-ка… какие секс-работницы? Но хотите верьте, хотите нет — в Иране существует проституция. Мужчина и женщина могут прийти к имаму и получить свидетельство о «временном браке», провести вместе ночь и развестись наутро. Все полностью официально и даже с контрактом, в котором описаны финансовые условия «развода».

Араш и Камьяр старались видеть в клиентах не только пациентов.

«Для нас важно видеть в наркомане человека, а не преступника. Это не просто конвейер, где я выписываю человеку лекарство и он идет своей дорогой. Из-за стигматизации и дискриминации этим людям нужна огромная социальная и эмоциональная поддержка. И мы говорим им: я тебе не только врач, но и друг».

«В Иране, когда к вам приходят гости, принято дарить им подарки. Однажды наш клиент увидел, что в клинику приехало трое гостей из-за границы. Он был бездомным, денег у него не было, но позже, когда мы уже уходили, он подбежал и подарил им цветы. Я его потом спросил: «Где ты достал эти цветы?» Рядом с клиникой есть площадь, он сорвал цветы там и преподнес их в качестве подарка. И это было очень трогательно, потому что никто его не просил принести эти цветы, он сам так решил, потому что очень хотел поддержать меня, несмотря на отсутствие денег».

«Люди думают, что бездомные и наркопотребители — падшие люди, но это скорее социальная проблема. Социум высказывает свое отношение к ним, а они реагируют на него. Но если кто-то ценит вас, вы цените его».

Братья Алаэй даже получили поддержку некоторых религиозных деятелей, которые увидели, что их проект приносит свои плоды. Однако в 2008 году жизнь братьев полетела кувырком. Новый президент Ирана, Махмуд Ахмадинежад, оказался восточной версией Трампа: он всегда нес полную чушь, чтобы угодить своему рабоче-крестьянскому электорату. Араша арестовали 22 июня, а Камьяра — днем позже. Обоих обвинили в шпионаже.

«Доказать, что я шпион, они не смогли, так что они обвинили меня в том, что я работаю на вражеское правительство — из-за наших связей с зарубежными университетами. В суде нас спросили: «У вас есть контакты с иностранными университетами?» Я ответил: «Конечно, этого я отрицать не могу». И они сказали: «Вот и доказательство». Прежнее правительство вручало нам медали за нашу работу!»

В итоге Араша приговорили к шести годам заключения, а Камьяра — к трем. Братьев отправили в печально известную тегеранскую тюрьму под названием Эвин. В первые два месяца Араша держали в одиночной камере и не давали встретиться с адвокатом. Несколько раз его пытали, «но не слишком сильно». Иногда во время прогулки к нему подсылали тюремных задир. Но, подобно Энди Дюфрейну в «Побеге из Шоушенка», невинно осужденные братья принялись улучшать жизнь заключенных.

«Мы попросили руководство тюрьмы предоставить нам тексты правил и законов о деятельности тюрем. Мы хотели узнать, что сможем сделать. Потом мы написали письмо директору тюрьмы, попросив разрешения работать в отделе образования. Он ответил: «Почему бы и нет, вперед!» Руководитель этого отдела был хороший человек. Он сказал: «Мне неважно, какое преступление вы совершили, для меня вы обычные заключенные». Это было невероятно, потому что в Иране у воров и убийц обычно больше прав, чем у политзаключенных».

«Потом мы тщательно изучили все законы и обнаружили, что правила предусматривают возможность издавать тюремную газету. Мы попросили бумагу, компьютер и собрали всех заключенных, которые могли писать. А потом попросили их присылать статьи — мы редактировали их и печатали в нашей газете, которая называлась «Голос Эвина»».

В 2009 году после обвинений правительства Ахмадинежада в фальсификации выборов тысячи иранцев вышли на акции протеста — в ответ их избивали, встречали стрельбой и арестовывали. Очень скоро ряды постоянных авторов «Голоса Эвина» пополнились активистами, журналистами и учеными.

«Заключенные, о которых годами не вспоминали их семьи, теперь могли увидеть свое имя напечатанным на страницах еженедельной газеты. Для них это была важная перемена, это было престижно, и газета стала очень популярной!»

Но только не в глазах тюремной администрации. Братья Алаэй успели выпустить 23 номера газеты, прежде чем их обвинили в разжигании протестных настроений и перевели в другой корпус, расположенный в пустыне. Но даже там они не остановились: они затеяли проведение зарядки для заключенных во дворе. Однажды они узнали, что двух их друзей казнили.

«Это была одна из самых тяжелых ночей в нашей жизни. Мы не знали их на воле, но в тюрьме они стали нашими друзьями. В переводе в другую тюрьму это самое худшее: ты знакомишься с другими заключенными, а потом тебя переводят, и однажды ты узнаешь, что кого-то из них больше нет. Это один из видов пытки. Даже хуже, чем физическая боль, потому что физическая боль проходит, а душевная — нет».

В конце 2010 года, после международной огласки, Камьяра выпустили на свободу, а годом позже из тюрьмы вышел и Араш. Поразительно, но пока врачи сидели в тюрьме, их клиники продолжали работать — они были слишком интегрированы в бюрократическую систему, чтобы просто исчезнуть.

«Мы стали неотъемлемой частью всеобщего здравоохранения в нашей стране — они не могли быстро избавиться от нас, это пришлось бы проводить через парламент, — усмехнулся Араш. — Они арестовали нас с братом, но всех сотрудников арестовать было невозможно».

Теперь братья Алаэй живут в Олбани, штат Нью-Йорк, где продолжают работать над международными проектами по борьбе с ВИЧ/СПИД. Они даже организовали дистанционный курс обучения для студентов в раздираемой войной Сирии. Зачем им вообще возвращаться домой?

«Я могу вернуться, но неизвестно, смогу ли потом уехать, — сказал Араш. — Когда правительство снова сменилось, они прислали людей извиниться перед нами. Мы сказали, что понимаем, но в нашей стране никогда не знаешь, что случится завтра. Наши клиники работают и продолжают оказывать услуги — это хорошо. И какая разница, кто ими управляет».

Иранская война против наркотиков в последние годы сбавила обороты: число казней снижается, реабилитационные клиники открывают свои двери для алкоголиков. Но в наши дни самая ожесточенная борьба с наркотиками ведется не в мусульманском мире и даже не в Америке…

32

Киллеры и караоке

«Одна тысяча превратится в сто тысяч. Вы увидите, как отъелась рыба в Манила-Бэй. Там я вас утоплю».

Джомар Либо-он, возможно, предчувствовал, что этот день станет последним в его жизни. Рано утром он подошел к своей жене Дхави, крепко обнял ее и попросил прощения за все свои проступки, как будто они виделись в последний раз. «Не говори так», — попросила она.

Вечером того же дня Джомар закончил работу и направлялся домой через трущобы Кесон-сити — густонаселенного города к востоку от Манилы, столицы Филиппин. Дхави уже вернулась со смены и смотрела телевизор с тремя старшими детьми. Они еще сидели в гостиной, когда около одиннадцати вечера в дверь постучали.

Дхави пошла открывать. За дверью оказались люди, с ног до головы одетые в черное: черные пиджаки, черные брюки, черные маски на лицах — в прорезях едва виднелись глаза. Выглядели они не слишком доброжелательно.

«Не двигаться, не кричать», — скомандовали они. Трое остались снаружи, а трое ворвались в дом и приказали Дхави и детям спрятаться под лестницей, чтобы муж их не увидел. Обнимая троих насмерть перепуганных детей, она слышала, как Джомар умоляет не убивать его. И тут один из незваных гостей вытащил пистолет и выстрелил ему прямо в голову. Дхави, окаменев от ужаса, крепче прижала к себе детей. Прозвучало еще несколько выстрелов. А потом мужчины повернулись и ушли как ни в чем не бывало. По полу медленно растекалась лужа крови.

Это случилось 13 июня 2017 года. В Джомара выпустили в общей сложности шесть пуль: одну в затылок, две в лоб и еще три в спину. Его убийство, как и большинство так называемых внесудебных убийств на Филиппинах (для них даже специальное сокращение есть — EJK, extra-judicial killings), так и не было раскрыто.

В 1970-х и 1980-х Филиппинами — архипелагом из семи с лишним тысяч островов в Юго-Восточной Азии — управлял Фердинанд Маркос, тот еще крендель. Во имя борьбы против коммунизма он отменил конституцию и объявил военное положение, за что его щедро отблагодарили Вашингтон и ЦРУ. Установленный им режим поражал воображение масштабами коррупции. Маркос и его дружки выкачивали из страны миллиарды долларов через общественные фонды, а народ влачил нищенское существование в трущобах. К 1986 году люди так устали от этого, что по всей стране прокатилась волна массовых протестов. К бунтовщикам присоединились даже некоторые офицеры, и в итоге диктатор был изгнан на Гавайи. Народная революция — как ее принято называть — победила.

В городе Давао на одном из южных островов архипелага, Минданао, протестами руководила учительница и активистка по имени Соледад Дутерте. Мать пятерых детей, она с самого начала участвовала в протестных маршах, невзирая на военное положение, — пока Маркос организовывал убийства своих политических противников. После революции, когда нужно было поставить нового человека во главе города, с этим предложением обратились к ней, но Соледад, которой было уже за семьдесят, отказалась. Вместо нее должность занял ее сын, Родриго Дутерте.

И не то чтобы он впоследствии изменил ее идеалам. Соледад и сама была мини-диктатором — когда Родриго был маленьким, она так жестоко его била, что плетка пришла в негодность. Неудивительно, что у мальчика развились садистские наклонности. В пятнадцать он уже ходил с огнестрельным оружием, а к тому времени, как окончил юридический факультет, Родриго успел ранить из пистолета другого студента — за издевательства.

На дворе стоял 1988 год, Давао приобрел крепнущую день ото дня репутацию местного Дикого Запада. Повстанцы-коммунисты вели в городе свою войну, улицы кишели грабителями и насильниками. Но в этом ковбойском городе появился новый шериф. Став мэром, Дутерте принял очень практический подход к закону и порядку: он палил из своей штурмовой винтовки в похитителей и под дулом заставлял туристов, нарушивших его запрет на курение, съедать свои сигареты. Похоже, его стратегия борьбы с преступностью была целиком заимствована из боевиков 1980-х: просто пристрелить ублюдков, и дело с концом.

«Я вырос в Давао, — рассказал бизнесмен и большой поклонник Дутерте Джерри Перес Де Тагле. — Он был похож на зону военных действий. Каждое утро на улицах находили трупы, в городе царили беззаконие и жестокость. С приходом Дутерте все изменилось».

Политика на Филиппинах издавна была пропитана порохом. Истеблишмент и влиятельные кланы обзаводились собственными армиями — особенно на Минданао, раздираемом конфликтами между коммунистами, мусульманскими повстанцами и радикальными исламистами из «Абу Сайяф». Эти военизированные формирования нужны были не только для охраны, но и для сведения личных счетов: в ноябре 2009 года группа вооруженных бандитов расстреляла 57 человек в провинции Магинданао — за то, что они осмелились пойти против могущественной семьи Ампатуан. В этом же русле успешно действовал «Карательный отряд Давао» (или DDS — Davao Death Squad) — команда убийц, нанятых мэром Дутерте для очистки улиц одного из самых опасных городов страны.

В 1990-х и 2000-х этот отряд разъезжал по улицам города на байках, точечно ликвидируя предполагаемых преступников. Как правило, целями становились драгдилеры, наркоманы и мелкие воришки, но под раздачу попало несколько журналистов и активистов, боровшихся за соблюдение прав человека… но это так, знаете ли, сопутствующий ущерб. Артуро Ласканьяс, бывший начальник Карательного отряда Давао, на слушаниях в Сенате признался, что по приказу Дутерте убил более двухсот человек (в том числе собственного брата) и получал от двадцати до ста тысяч песо (то есть от четырехсот до двух тысяч долларов) за каждый заказ. Попутно Ласканьяс рассказал, что некоторые офицеры полиции, подрабатывавшие в карательных отрядах, прикарманивали партии товара и продавали его сами — суровая правда жизни совсем не похожа на кино.

Статистика смертей зависит от того, кого спрашивать. Некоторые источники называют цифру от семисот до тысячи жертв, но сам Дутерте похвалялся, что устранил около 1700 человек. В 2015 году Дутерте, годами отрицавший свою причастность к деятельности Карательного отряда Давао, признался журналисту: «Они говорят, что карательный отряд — это я? Так оно и есть».

В любом другом месте этот сюжет, словно списанный с роли Де Ниро в фильме «Таксист», не выстрелил бы, но в стране, которую заживо пожирают насилие, коррупция, мятежи и пиратство (представьте себе Джека Воробья), агрессивный стиль Дутерте — «сначала стреляй, потом спрашивай» — завоевал определенную популярность. Теперь настало время распространить его модель на все Филиппины. Так что в 2016 году Дутерте выдвинулся в качестве кандидата в президенты. Его главным козырем в предвыборной гонке была бескомпромиссная борьба с преступностью.

В представлении многих филиппинцев преступность синонимична кристаллическому метамфетамину — shabu. Это дешевый и очень сильный наркотик, который помогает не спать всю ночь и позволяет обитателям трущоб на время отвлечься от окружающей их нищеты. Люди боялись торчащих на мете — те запросто могли изнасиловать или пырнуть ножом. Кроме того, их беспокоило, что Филиппины превращаются в наркогосударство. Продажные полицейские и чиновники прикрывали наркобаронов, и даже тюрьма их не особо страшила. Возьмем, к примеру, тюрьму Нью-Билибид, расположенную на задворках Манилы. Это одно из крупнейших исправительных учреждений в мире: здесь содержится более 25 000 заключенных. Главари банд здесь живут в своего рода дворцах с роскошными офисами, кондиционерами, картинами на стенах и широкоэкранными телевизорами. У одного в «камере» даже висела совместная фотография с министром юстиции Лейлой де Лима.

В рамках своей предвыборной кампании Дутерте обещал решить проблему преступности в «экологичной» манере, скормив 100 000 преступников рыбам в Манила-Бэй. При этом он ни для кого не собирался делать исключений — он и собственных детей поклялся убить, если они свяжутся с наркотиками.

«Накануне кампании 2015 года мне довелось поговорить с ним в рамках предварительного обсуждения возможности его участия в президентских выборах, — рассказал мне сенатор Антонио Трилланес. — Мы проговорили час. Я и правда надеялся, что его идеи о реформах и управлении меня как-то вдохновят, но на самом деле в течение всей беседы он только хвастался, сколько людей он убил и как именно он это сделал. Думаю, у него на этой почве крыша поехала».

Подобно президенту Трампу, Дутерте считали человеком народа — голосом тех, кем всегда пренебрегала городская элита. И, как Трамп, Дутерте совершенно не фильтровал базар.

«Как ваше здоровье?» — спросил его один журналист.

«А как киска твоей жены?» — ответил тот.

Психологическая экспертиза Дутерте, проведенная в рамках его бракоразводного процесса, показала, что он страдает от «всепоглощающего стремления подавлять, унижать и нарушать права других людей». Но филиппинцы остались непоколебимы в своем желании голосовать за него. 30 мая 2016 года этот маньяк стал президентом страны с населением сто миллионов человек.

Убийства не заставили себя долго ждать. Каждую ночь на улицах находили окровавленные тела, обернутые в полиэтилен, с картонной табличкой «пушер» на шее. Одной из первых погибла Мария Мойнихан, дочь третьего барона Мойнихана ^[89], недавно вышедшая под залог после обвинений в наркопреступлениях. В сентябре 2016 года ее нашли мертвой на улице с табличкой «Толкала наркотики знаменитостям».

Впрочем, большинство жертв относились к низшим слоям общества. В ночь на 16 августа 2017 года семнадцатилетний Киан делос Сантос отдыхал около своего дома, когда к нему подошла группа полицейских в штатском. Час спустя нашли его тело. Его убили выстрелом в голову в грязной подворотне.

Поначалу копы утверждали, что он был пушером и угрожал им оружием. Обычно, когда подозреваемого убивают при «сопротивлении аресту», поблизости от тела находится пакетик с метом или огнестрельное оружие — чтобы оправдать действия копов. Но на этот раз их поймали, что называется, с голым задом. Свидетели заявили, что видели, как полицейские избили Киана, а потом забрали его с собой. По китайскому телевидению показали кадры, где трое полицейских ведут по переулку перепуганного парнишку, умоляющего отпустить его — утром ему надо в школу. Было очевидно, что это безжалостная казнь — и власти никак не могли представить дело иначе.

На похороны Киана пришли тысячи человек, и еще больше людей вышли на улицы, требуя справедливости. Это пошатнуло культ личности Дутерте. Одновременно трое полицейских отправились в тюрьму за убийство. Ирония в том, что Киан поддерживал президента и мечтал устроиться в полицию, когда вырастет. Он стал одним из 32 человек, убитых в те выходные. Не было представлено никаких доказательств его связи с наркотиками.

Для полной картины скажу, что за двадцать лет правления Маркоса служба безопасности убила или «исчезла» 3 240 человек. В ходе антинаркотической кампании президента Родриго Дутерте с 2016 года было казнено более 5000 человек — и это только по официальным данным. Но в действительности счет может идти и на десятки тысяч: правозащитная организация Human Rights Watch оценивает численность жертв в 12 000, а сенатор Антонио Трилланес, лидер филиппинской оппозиции, утверждает, что она доходит до 20 000. Сам Дутерте всячески приветствует кровопролитие, обещая потенциальным добровольцам медаль за убийство драгдилера.

«Цифры просто невообразимые, — рассказала мне Жаклин Энн Де Гиа, представитель Совета по правам человека в ООН. — У всех прежних правительств были проблемы с соблюдением прав человека, но в таком масштабе — никогда. Сейчас мы расследуем тысячи дел. Около половины из них связаны с полицейскими операциями, другая половина — это убийства, совершенные народными мстителями».

Дутерте тем временем нацелился на своих политических противников. В 2017 году сенатор Лейла де Лима, ранее занимавшая пост министра юстиции и в этом качестве контролировавшая расследование, которое Совет по правам человека вел в отношении «Карательного отряда Давао», оказалась в тюрьме по обвинению в связях с бандами из Нью-Билибид. Сторонники Дутерте угрожали ей обнародованием интимных видео. Мне не очень понятно, каким образом ее сексуальные предпочтения могут пролить свет на торговлю наркотиками в Филиппинах, так что предполагаю, что подобное вторжение в ее частную жизнь было попыткой выставить ее шлюхой, чьим словам добрые богобоязненные филиппинцы никак не могут доверять ^[90].

В 2018 году был арестован сенатор Антонио Трилланес. В 2003 году он возглавил восстание трехсот офицеров военно-морского флота, которые захватили гостиницу в центре города в знак протеста против коррупции. Он был тогда помилован, но Дутерте просто отменил помилование.

В Манилу я прилетел в январе 2018 года, отчаянно надеясь, что никто не рассказал президенту Дутерте о моем прошлом. Манила — чистый хаос, эклектичный человеческий муравейник, в котором небоскребы и торговые центры соседствуют с трущобами и открытой канализацией. Большая Манила состоит из шестнадцати городов, в том числе Кесон-сити (где жил Джомар Либо-он, о котором я рассказывал в начале главы). Как можно догадаться, движение здесь ужасное. Прокладывая себе путь среди множества рикш и джипни ^[91], я наконец понял, почему внесудебные убийства всегда происходят по ночам: с 17 до 21 планировать здесь что бы то ни было бесполезно. Мы поехали в штаб-квартиру Филиппинской национальной полиции, чтобы пообщаться с их пресс-секретарем, Дионардо Карлосом. Я надеялся, что он расскажет кое-что об операции «Двустволка» — официальной правительственной кампании против наркотиков. Карлос вышел нам навстречу при полном параде.

«План борьбы с нелегальными наркотиками состоит из двух частей: операция «Токанг» и «Важные мишени». Первая часть заключается в том, чтобы ходить от двери к двери по адресам людей, связанных с наркотиками, и убеждать их прекратить свою деятельность, — объяснил Карлос. — К «важным мишеням» относятся китайские преступные авторитеты и продажные чиновники, которые ввозят в страну shabu, но цель операции «Токанг» — предоставить конечным потребителям и мелким дилерам шанс сдаться добровольно».

«Судя по отзывам людей, они стали чувствовать себя гораздо безопаснее на улицах, — продолжил Карлос. — Они могут гулять по городу. Раньше простые люди боялись выходить из дома. Теперь боятся наркоманы».

В первый год правления Дутерте уличная преступность снизилась на десять процентов (не считая убийств: статистика смертей, наоборот, выросла). Допустим, люди чувствуют себя безопаснее. Но как составляют список целей?

«Мы всегда советуемся с barangay — деревней или районом, — рассказал Карлос. — Список они предоставляют сами. Потом наша служба разведки проверяет его и мы — при поддержке местного сообщества — приходим к этим людям и просим их изменить свою жизнь, прийти в специальный центр, где им окажут поддержку. Но операцию «Токанг» все равно демонизируют. Теперь все думают, что их убьют, хотя у нас нет такой задачи».

Я рад, что Карлос сам об этом упомянул, потому что для большинства людей неожиданный стук в дверь означает, что пора начинать молиться. Но как же он объяснит убийства?

«В первые шесть месяцев было много смертей. Почему? Потому что наркосиндикаты обычно убивают своих подручных. Были и народные мстители. Кто-то погиб в ходе полицейских операций, пытаясь оказать сопротивление при аресте. Как объяснил наш президент, употребление shabu делает людей агрессивными и подозрительными. Никто не давал приказа убивать наркобаронов. Но если выбирать между их жизнью и жизнью полицейских…»

Учитывая заявления Дутерте, я бы поспорил с Карлосом по поводу отсутствия приказа, но об этом позже. Отчасти сказанное им — правда. На Филиппинах много бандитов, и большинство носит огнестрельное оружие, так что технически многие убийства, совершенные полицейскими, не превышают рамок самообороны, и десятки офицеров гибнут на службе.

Так что я решил посмотреть, как работает полиция. Биен, мой фиксер, предложил мне поучаствовать в каком-нибудь рейде. Когда мою квартиру обыскивали, я уже был арестован, поэтому я никогда не участвовал в подобных мероприятиях и, конечно, мне было любопытно взглянуть на все с другой стороны. И мы отправились на шестой участок в Кесон-сити. Главный детектив помахал нам, приглашая в свою машину. Первое, на что я обратил внимание, — его богатырское телосложение. И нужно отдать должное его униформе: на гигантском логотипе в виде черепа было написано SDEU — Station Drug Enforcement Unit, то есть «Отдел по борьбе с наркотиками». Представьте себе Фрэнка Касла из «Карателя». Мы ехали в сторону трущоб в потоках льющейся с неба воды, и по дороге я дал себе слово, что отвернусь, если кто-нибудь предпримет попытку к бегству. Но к тому времени, как мы доехали, все были уже в наручниках. Полиция арестовала трех стариканов в результате операции с подставным покупателем-информатором. На столе в гостиной трехкомнатного дома были разложены триста песо банкнотами, несколько пакетиков и метамфетамина баксов на пятьдесят. Я спросил у Карателя: сколько они получат?

«За продажу? Лет по двадцать».

Поначалу я подумал: да ладно; двадцать лет — это же максимальный срок вообще, наверняка им столько не дадут. Но потом я поспрашивал и понял, что это вполне реально — здесь по мелочам не размениваются.

Потом мы отправились в клинику — подведомственный Министерству здравоохранения Центр лечения и реабилитации в Бикутане, на юге Манилы. Вынужденные выбирать между лечением и смертью, многие ребята из списков, о которых я писал выше, добровольно сдаются властям. Я наслушался историй о том, как наркоманов тысячами сгоняют в и без того переполненные тюрьмы, но вообще-то атмосфера здесь была вполне позитивная: одетые в одинаковую форму, состоящую из белоснежных шорт и футболок, пациенты с улыбкой приветствовали меня: «Добрый день, сэр!» — даже те, для кого пребывание в клинике было всего лишь вынужденной временной мерой. Конечно, это могла быть просто показуха, но мне показалось, что здесь они в большей безопасности, чем на улицах, учитывая, что президент их даже за людей не считает.

«Эти правозащитники забыли посчитать тех, кто был убит, прежде чем я стал президентом. Например, детей, которых насиловали и калечили [наркопотребители], — отвечает Дутерте на критику. — Именно поэтому я говорю: «Какие еще преступления против человечества?» Для начала, давайте будем честными: разве они люди? Каково ваше определение человека? Расскажите».

Доктор Альфонсо Виллароман, главный врач реабилитационного центра, не согласен с тем, что его пациенты — сумасшедшие маньяки, насилующие детей.

«У них на самом деле одна проблема — зависимость. Некоторые продавали, или их заставляли продавать, занимались проституцией или совершали мелкие преступления, но в целом наркозависимые — не плохие люди. И мы хотим дать им шанс», — сказал он.

«Мы — единственный центр, при котором есть школа, предоставляющая традиционное и альтернативное обучение, а также курсы по обучению различным профессиям. Мы стараемся охватить все области жизни — здоровье, духовные и физиологические потребности. Я как-то проводил исследование совместно с ВОЗ, и мы выяснили, что лучшие катализаторы реабилитации — учеба и работа. Это очень поднимает их самооценку, а значит, способствует излечению. В то же время у нас есть программы и для других типов пациентов — с туберкулезом, ВИЧ и так далее. Все лекарства у нас бесплатные. Пациенты ничего не платят».

Доктор Виллароман мне понравился. Он тоже считает, что существующие законы слишком суровы в отношении определенных категорий преступников — особенно подростков, которые свернули не на ту дорожку. Но меня поразила одна вещь: при всем при этом доктор поддерживает кампанию Дутерте.

«Президент очень четко дал понять, что начнет войну против продавцов наркотиков и за спасение наркозависимых людей. Он даже называет их не наркозависимыми, а жертвами наркотиков, — объяснил Виллароман. — Теперь мы в центре внимания, и мы можем открывать клиники даже в самых отдаленных уголках архипелага».

С одной стороны, это вполне понятно: поскольку клиника подчиняется правительству, доктор не хочет кусать руку, которая кормит его пациентов. С другой стороны, в речах Дутерте нечасто звучат слова вроде «спасти».

«Если вы знаете каких-нибудь наркоманов, убейте их сами, потому что заставлять их родителей сделать это слишком жестоко», — сказал однажды президент жителям трущоб в Маниле вскоре после избрания, а затем намекнул, что гробовщики могут наращивать объемы производства.

«Я вас уверяю, вы не разоритесь. Если ваш бизнес забуксует, я скажу полиции: работайте быстрее, дайте людям зарабатывать».

Типичный Дутерте. Забавно, что в некоторых других областях он показывает себя добрым и прогрессивным человеком. Он выступает за права геев и закрыл шахты, которые загрязняли реки. Экономика чувствует себя хорошо, низшие слои населения стали жить лучше. Если бы не эта история с карательными отрядами, он бы мне даже понравился.

Но зацените, что этот прогрессивный политик сказал копам: «Ваш долг требует от вас преодолеть сопротивление человека, которого вы собираетесь арестовать… Вы можете смело убивать этих идиотов; это мой вам приказ».

«Выполняйте свой долг, и, если в процессе его выполнения вы убьете тысячу человек, я вас прикрою».

Даже если он говорил не всерьез, многие полицейские приняли его слова близко к сердцу, и начался сезон охоты на наркоманов.

15 августа 2016 года Шервен Поло собрался с тремя своими приятелями и соседом отметить 39-й день рождения. Раньше Шервен был мелким дилером, но, услышав об убийствах, он бросил свое занятие и нашел другую работу. Тем вечером в одиннадцать часов он уже напился и уснул, а его жена Катрина готовила детям еду на втором этаже, когда в дверь постучали. Друг Шервена, Блинк, пошел открывать.

«У нас ничего нет, пожалуйста, не надо», — успел пробормотать он, прежде чем его прошили пули. Тяжелые сапоги прогрохотали вверх по лестнице, и полицейские в форме велели Катрине уходить.

«Почему? Это мой дом», — возразила она.

«Вы знаете, что сейчас будет; уходите», — ответили они, и Катрине пришлось схватить троих детей в охапку и выйти на улицу прямо под дождь.

В дверях лежал Блинк с раздробленным черепом. Уже на улице промокшая до нитки Катрина услышала еще два выстрела.

В тот вечер выжил только один из друзей Шервена, Гарольд, сейчас он в бегах. Полицейские, устроившие эту резню, были членами отряда Davao Boys — команды жестоких карателей из родного города Дутерте, переведенных в столицу и начавших устанавливать здесь привычные порядки. Полицейские заявили, что Шервен открыл по ним огонь, когда они совершали сделку с использованием подставного покупателя. Но, как Катрина выяснила позже, вскрытие показало, что Шервен был убит выстрелами в голову, в сердце и в предплечье в правом углу спальни на втором этаже. Его застрелили во сне.

Даже арест и тюрьма не могут служить гарантией, что вас не убьют. Харрах Кацуо согласилась выйти из своего укрытия и встретиться со мной у фонтана в центре Манилы. Меня поразила ее миниатюрность — ее макушка была мне чуть выше пояса, но небольшой рост с лихвой окупался ее храбростью.

В ночь 8 июля 2016 года, вскоре после инаугурации Дутерте, полиция ворвалась к ней в дом и арестовала ее мужа — Джейби Бертеса — и его отца Ренато. Во время обыска копы надругались над двухлетней дочерью Джейби, сняв с нее трусики, чтобы проверить анальное отверстие на предмет спрятанных там наркотиков. Когда наутро Харрах пришла в полицейский участок, Джейби и Ренато были избиты так сильно, что едва могли ходить. Когда Харрах пошла домой, чтобы проведать дочь, она получила сообщение, что оба они мертвы.

Полицейские заявили, что отца и сына застрелили при попытке выхватить у офицера оружие — но кто пойдет на такое в полицейском участке? Вскрытие показало, что их руки и пальцы были сломаны и так распухли, что они даже ремень на себе не смогли бы застегнуть, не говоря уже о таких самоубийственных трюках. Полиция не прекратила третировать их семью даже после похорон.

«Они наматывали вокруг дома круги на мотоциклах в своих закрытых шлемах, — рассказала Харрах. — Они появлялись почти каждый день. Однажды в полночь я вышла на улицу и крикнула: «Вам все мало? Вы уже убили моего мужа и его отца!» А они только улыбнулись в ответ, потому что знали, что я все равно ничего не могу сделать».

Двух полицейских, участвовавших в расправе, Алипио Бало и Майкла Томаса, в конце концов осудили за убийство, но они ударились в бега, и больше о них никто не слышал. Харрах пошла на национальное телевидение и стала одной из первых жертв, открыто рассказавших об ужасах войны против наркотиков. Затем она вместе с дочерью вступила в программу защиты свидетелей Совета по правам человека, и теперь ей приходится переезжать каждые несколько недель.

Но несмотря на то что случай привлек большое внимание и стал предметом слушаний в Сенате, этого оказалось недостаточно, чтобы положить конец убийствам. Всего несколько месяцев спустя грязные наркоманы похитили корейского бизнесмена по имени Че Икчу, чтобы потребовать за него выкуп, и дерзко задушили его прямо в штаб-квартире Филиппинской национальной полиции. Разразился скандал и возникла угроза разрыва дипломатических отношений — Дутерте пришел в ярость и заявил о приостановке кампании против наркотиков, а также приказал расформировать соответствующий отдел национальной полиции. Затем он лично объявил выговор четыремстам продажным копам, вызванным по такому случаю в президентский дворец, и пригрозил, что отправит их воевать против «Абу Сайяф», а в Манилу введет войска, потому что полиция слишком коррумпирована. Отправить грязных копов воевать вместо армии, а на борьбу с преступниками бросить солдат — смелое решение. Но после дела Сантоса и убийства корейского бизнесмена давление на президента усилилось, и ответственность за войну против наркотиков передали в другое, более профессиональное ведомство — Филиппинское управление по борьбе с наркотиками (Philippine Drug Enforcement Agency — PDEA). По счастливому совпадению, убийства тут же прекратились. По крайней мере на время.

Когда копы хотят кого-то замочить, они обычно подбрасывают наркотики или оружие, чтобы создать видимость, что преступник погиб при сопротивлении аресту. Обычно они не разбрасывают по городу тела, завернутые в полиэтилен. Так кто же это делал?

Первыми приходят на ум преступные синдикаты, среди которых доминируют китайцы. И хотя сейчас Китай остался коммунистическим только на словах (не считая суровых репрессий), все происходящее там находится под таким дотошным контролем, что единственный способ что-нибудь сделать заключается в том, чтобы подмазать партийного чиновника. В 2013 году полиция и военизированные формирования провели рейд в деревне Боше провинции Гуандун, недалеко от Гонконга. Здешние лаборатории производили около трети всего метамфетамина в стране. Этим бизнесом руководил секретарь партии Кай Дунцзя, использовавший свои политические связи для закупки компонентов и сотрудничавший с гонконгскими триадами для транспортировки товара. Как видите, в Китае сделаны не только фейковые «Адидасы».

Китайцы и их партнеры на местах прибегают к внесудебным убийствам для того, чтобы устранить информаторов и/или конкурентов.

Кроме того, многие используют войну против наркотиков как прикрытие для сведения личных счетов. Так произошло с Рейнальдо Баа, которому выпустили в спину шесть пуль стрелки на мотоциклах — типичный модус операнди для убийств, связанных с наркотиками.

«Мой муж никак не был связан с наркотиками, но у него был поручитель, который давал ему деньги в долг. Они полчаса спорили перед тем, как его застрелили, — рассказала жена Рейнальдо, Люселин. — А за две недели до этого у него была еще одна ссора по поводу денег».

«По нашим данным только 11 % всех смертей действительно связаны с наркотиками, — сообщил мне Дионардо Карлос. — Бывает так, что кто-то убивает соперника в любовном треугольнике и представляет это как убийство, совершенное народными мстителями, чтобы дело не расследовали. Для зарубежных СМИ создают видимость, что все эти убийства связаны с наркотиками, и, если не знать реальных цифр, кажется, что так оно и есть».

Любовный треугольник? Милая сказочка. Но даже если ревнивые домохозяйки несут ответственность за 89 % всех этих убийств — Дутерте подарил им отличную возможность заметать следы.

И потом, народные мстители действительно существуют. Возникли они в результате пламенных призывов президента или по какой-то иной причине? Я решил это выяснить.

«Теперь мы едем в Монтальбан. Так себе местечко, там очень много наркоманов, — посетовал наш водитель, сравнивая наш безумный график со своей прежней, спокойной и размеренной работой в киноиндустрии. Была уже почти полночь, когда мы остановились у бара в пригороде Манилы, и хозяйка торопливо провела меня в спальню на втором этаже. Наш визави ждал нас там — он стоял посередине комнаты, одетый в черную куртку и балаклаву. Отказываться было уже поздно.

«Когда мне было 21, я убил свою первую жертву в драке, — сказал он на тагальском языке, сев напротив меня. — Потом я убил еще одного ножом. Я привык убивать. Сейчас мне 47, так что я занимаюсь этим уже 26 лет. Когда мне было 28, у меня появился первый пистолет — это был 357-й «магнум», и я начал выполнять заказы для моего босса». Оглядевшись, я понял, что он сел между мной и дверью и где-то на полную громкость орало караоке. Играла песня «My Way» Фрэнка Синатры ^[92].

«Сначала босс звонит мне, и я собираю команду. Мы изучаем цель несколько дней или недель, все передвижения. Если работа простая, я выполняю ее сам, иногда нас двое на мотоциклах. Мы работаем сообща — иногда я стрелок, иногда я шофер или дозорный. Нам обязательно нужно убедиться, что поблизости нет полиции — в противном случае дело откладывается. Мы всегда берем с собой по три обоймы на всякий случай».

Он залез в свой рюкзак и вытащил пистолет. Когда он поднял ствол, я на секунду увидел дуло прямо перед собой. Он быстро опустил пушку, вынул три заряженных обоймы и разложил их перед собой на столе. Только тут я заметил пулю, висящую как брелок на рюкзаке.

«Мы должны убедиться, что поразили цель, — если что-то пойдет не так, босс взбесится. Оплата зависит от заказа: за мелкого пушера платят 15 000 песо, за крупную рыбу может быть и 150 000. К примеру, в прошлом году у нас появился босс крупного синдиката, но территория уже была занята [дилерами], так что мы сказали ему, чтобы проваливал. Он отказался, и наш босс приказал его убить. А как-то одна женщина не хотела отстегивать деньги, и босс заказал ее.

Раньше мы убивали раз в четыре или шесть месяцев. Когда нет работы, я продаю всякую кухонную утварь — тарелки, ложки, вилки. И если у нас появляется новая цель, до которой трудно добраться, я прикидываюсь торговцем и отправляюсь в нужную деревню. Но с 2016-го у нас почти каждую неделю есть заказы. Иногда у нас не хватает времени, чтобы провести предварительную слежку, так что мы просто едем и стреляем».

Время от времени наш торговец столовыми приборами и смертью отпускает провинившихся, если те не забывают платить. Но кто же его босс?

«Он генерал армии, военный, так что нам ничего не грозит — ведь те, кого мы убиваем, преступники и отбросы общества. Я трижды был в тюрьме за убийства и нападения, но наши адвокаты всегда нас вытаскивают».

Логично. О некоторых случаях за маской «народных мстителей» скрываются не просто банальные рэкетиры. Когда Дутерте стал президентом, подобные убийства были санкционированы во имя очистки улиц, и представители силовых структур пользовались этим, чтобы выбивать долги. Использование наемных убийц позволяет им в случае чего все отрицать. Если кого-то поймают, всегда можно свалить всю вину на китайские банды.

«За свою карьеру я убил, наверное, 32 человека. У меня четверо детей, и я брошу эту работу, когда мои сыновья закончат колледж и добьются успеха. Отход от дел не возбраняется, но вот болтать о работе нельзя. Наш босс не любит предателей».

Он не рассказывал никаких подробностей, но опасность вполне реальна. Артуро Ласканьяс, лидер DDS, вынужден был бежать из Филиппин из опасений за собственную жизнь после публичного раскаяния за свои поступки.

Я попытался сделать несколько ломовых снимков, но мой собеседник был чужд показухе — и просто стоял в кадре как мальчишка на выпускном в ожидании своей подружки. Так что я пожал ему руку и спустился на первый этаж. Поскольку я оказался единственным белым в этом караоке-баре, хозяйка попросила меня спеть. Я предупредил, что звуки моего пения напоминают мяуканье тонущего котенка, но она была непреклонна. Я выбрал «My Way» Фрэнка Синатры — мне показалось, так будет правильно.

Каждый раз, когда в интернете начинаются споры о политике, сравнение одного из оппонентов с Гитлером — всего лишь вопрос времени: Путин всё равно что Гитлер! Трамп всё равно что Гитлер! Розовая Пантера — вылитый Гитлер!

Мне проведение аналогий с Гитлером обычно не по душе. Оно обычно демонстрирует недостаточное знание истории и известно как закон Годвина, который гласит: по мере разрастания дискуссии в сети вероятность сравнения, упоминающего нацизм или Гитлера, стремится к 100 %. Нацисты были не единственными плохими парнями в истории человечества. Как насчет татаро-монгол? Вот кто настоящие злодеи! Но Дутерте сам сделал все за нас в одной из своих речей, произнесенной в Давао.

«Гитлер уничтожил три миллиона [sic!] евреев. Сегодня есть три миллиона наркозависимых. Я был бы счастлив всех их убить. У Германии был Гитлер, у Филиппин будет…» — и он указал на себя.

Возможно, это заявление и потрясло мир, но для любого небезразличного наблюдателя это было ясно уже давно: происходит геноцид.

Исследователь Холокоста Рауль Хильберг в своей авторитетной работе «Уничтожение евреев в Европе» описывает последовательность шагов, которые в результате привели к истреблению шести миллионов евреев. Холокост во многом уникален (для начала, своими ужасающими масштабами), но мы можем увидеть в нем некие паттерны, которые не раз повторялись в человеческой истории: в Армении, в Камбодже, в Руанде…

Первым делом причиной всех бед в обществе нужно объявить группу людей, до которых никому нет дела. Как нам объяснил Дутерте, для Гитлера это были евреи. Для него — наркозависимые. Для таких категорий часто придумывают специальные названия. В Руанде на этом этапе для народа тутси ввели в обиход прозвище «тараканы». В речах Дутерте наркопотребители тоже последовательно лишались человеческого статуса. Можно было отнимать у них имущество, а затем убирать с глаз долой их самих — в тюрьмы, лагеря или куда угодно, — лишь бы подальше. И так происходит не только в Филиппинах: один аризонский шериф с гордостью именовал местную тюрьму для осужденных за наркотики своим собственным «концентрационным лагерем».

Последняя стадия — истребление. Здесь мы уже отбрасываем в сторону все экивоки и просто убиваем неугодных. Так далеко, как Дутерте, еще никто не заходил, но он был отнюдь не первым, кто ступил на этот путь. С того момента, как в 1996 году ушел в отставку Кхун Са, опиумный король Золотого Треугольника, бирманские повстанцы переключились с выращивания мака на изготовление yaba, или «безумного наркотика». Это таблетки, популярные среди любителей клубных вечеринок в Таиланде и Бангладеше и состоящие из смеси метамфетамина с кофеином — как будто без кофеина вы смогли бы уснуть в следующие три дня. В 2003 году в Таиланде всего за три месяца были убиты 2500 граждан — в ходе кампании против нового наркотика, объявленной президентом Таксином Чинаватом. Позже выяснилось, что большинство жертв вообще не имели отношения к ябе, а убийства совершались прежде всего для сведения личных счетов.

Конечно, наркопотребители не имеют общей национальной идентичности, как евреи, тутси или армяне, но геноцид не всегда направлен против конкретной этнической или религиозной общности. Взгляните на красных кхмеров, СССР при Сталине или Грязную войну в Аргентине. Как сказал Дэвид Саймон, репортер и один из авторов сериала «Прослушка»: «Война против наркотиков — это замедленный Холокост».

«Что работает у вас, может не сработать у вас — и наоборот, — сказал представитель Филиппинской национальной полиции Дионардо Карлос. — Давайте попробуем: привезем кучу shabu в Нидерланды или Португалию — и поглядим, как потребители этого вещества будут вести себя в обществе».

В чем-то он прав. Метамфетамин вызывает агрессию и паранойю. Желание общества избавиться от этой отравы трудно переоценить. Один опрос, проведенный в октябре 2017 года, показал: более 75 % филиппинцев боятся, что народные мстители в масках пристрелят их на улице, но почти 90 % из них же заявили, что мстители — это хорошо, даже если пострадают их собственные семьи. 14 августа 2017 года Игнасио Ютеро, время от времени употреблявший shabu, и трое его друзей были убиты стрелками в масках во время рейда по крышам их трущоб. Однако Дженни Ютеро, жена Игнасио, все равно поддерживает антинаркотическую кампанию.

«Это хорошо, но только если они уверены, что цель правильная. Я думаю, они иногда ошибаются и убивают невинных, и вообще хорошо бы они давали им шанс исправиться — иначе все заботы сваливаются на мать, которая остается одна», — рассказала Дженни. Похоже, таким образом она рационализирует для себя смерть мужа — как случайную ошибку правильного в остальных отношениях проекта.

Получается, три четверти филиппинцев просто потеряли связь с реальностью? Не уверен. Нам, жителям Запада, купающимся в деньгах и гуляющим по безопасным улицам, легко говорить, что Филиппины — варварская страна третьего мира, где человеческая жизнь не стоит ни гроша. Но пройдитесь по трущобам — или даже по более цивилизованному району вроде Малате, — и вы столкнетесь с крайней нищетой: семьи живут в хижинах, совсем молодые девчонки продают свое тело, чтобы хоть как-то прокормиться. Добавьте к этому дешевый и мощный психостимулятор — и получите катастрофу. Филиппинцы так настрадались, что готовы поверить любому, кто пообещает им перемены.

Но ложь, дезинформация и преувеличения всегда приводят к войне. Дутерте заявил, что в стране насчитывается 3 миллиона наркоманов (при общей численности населения сто миллионов). Однако данные опроса, проведенного в 2015 году Комиссией по опасным наркотикам при администрации президента свидетельствуют, что на самом деле их не больше 1,8 миллиона, при этом только треть из них употребляли наркотики за последний год (так называемые наркоманы) и только половина имеет опыт употребления shabu. Остальные всего лишь курили травку. Так что проблема наркотиков в Филиппинах является даже менее острой, чем, например, в Австралии.

Тем не менее филиппинская национальная полиция считает ее приоритетом номер один — даже важнее, чем реальные преступления.

«Если мы знаем, что подозреваемый занимается грабежами, мы к нему не пойдем, но если он грабит ради того, чтобы покупать наркотики, мы считаем его наркоманом и вносим его в список. Обычные грабители нас не интересуют», — сказал мне Карлос.

Но насколько эффективны массовые репрессии? Дутерте, видимо, считает, что следует заветам Мао, но он проводит свои акции в стиле «Жажды смерти» ^[93] уже не первое десятилетие, и тем не менее с 2010 по 2015 год количество убийств и изнасилований в Давао оставалось самым высоким в стране.

Есть и такие, кто в принципе отрицает существование внесудебных убийств, а даже если и признают их, продолжают верить, что Дутерте к ним не причастен. Что более вероятно: что сотни иностранных журналистов, филиппинские репортеры, свидетели, правозащитные и международные организации врут все как один — или что парень, который обещал скормить 100 000 преступников рыбам в Манила-Бэй, действительно так и делает? Впрочем, численность жертв не настолько велика, так что своего предвыборного обещания он не выполнил.

Есть и еще одно сходство с Гитлером, которого Дутерте скорее всего не планировал. Как и немецкий фюрер, Дутерте является наркозависимым. В декабре 2016 годя он признал, что принимает фентанил (искусственный опиоид, в пятьдесят раз мощнее героина), чтобы справиться с болью в спине после травмы, полученной в аварии на мотоцикле. Родриго Дутерте, который последовательно истребляет наркоманов в своей стране, заявил, что после приема этого препарата чувствует себя «на седьмом небе». Говорят же, что в других мы больше всего ненавидим то, что нам не нравится в самих себе.

В завершение этой главы хочу рассказать еще одну историю. Недалеко от дома Джомара Либо-она находится еще один трущобный район. Там рядом с импровизированной баскетбольной площадкой живет в убогой хижине мужчина с пятью детьми. Когда я говорю «убогая хижина», я не преувеличиваю: она представляет собой кучку кое-как сколоченных досок с металлическими листами вместо крыши. Жену этого человека арестовали во время масштабной облавы в районе, где торговали драгдилеры, — она просто оказалась не в том месте не в то время. Это было вскоре после рождения ее последнего ребенка, мальчика. Пока она сидела в тюрьме, она не могла ни работать, ни кормить малыша грудью, а отцу не хватало денег на детское питание. Так что ребенок умер от голода.

33

Кариока на кокаине

2019 год начался шумно. Если вы ищете, где можно весело встретить Новый год, Рио-де-Жанейро — отнюдь не худший вариант. Пока толпа зрителей наблюдала, как ночное небо над Копакабаной расцвечивают фейерверки, шайки уличных мальчишек сновали вокруг, выуживая из их карманов кошельки. Мой собственный бумажник был надежно спрятан у меня в кармане, но, когда часы пробили полночь, я получил сообщение, гласившее, что с моей банковской карточки сняли четыреста долларов где-то в Миннесоте. Так что меня тоже ограбили.

Несколько дней спустя, в 2000 километров от Рио, в северо-восточном штате Сеара (Бразилия — очень большая страна) началась шумиха совсем другого рода — местные банды вышли на тропу войны и принялись мародерствовать, поджигать автобусы, правительственные здания и полицейские участки. Они даже сожгли вышку сотовой связи, одним махом отправив двенадцать городов прямо в Средневековье. Для усмирения беспорядков пришлось вводить войска.

Мятежи стали результатом коллаборации между двумя крупнейшими преступными группировками Бразилии — PCC (Primeiro Comando da Capital) и «Красной командой», а также новыми «ребятами на районе» — «Семьей севера». Всего несколько лет назад они воевали друг с другом не на жизнь, а на смерть. Утром нового 2017 года члены «Семьи севера» напали на членов РСС в тюрьме города Манаус на северо-западе Бразилии. За семнадцать часов 56 заключенных были убиты, головы некоторых из них перебросили через тюремную ограду. За этим мятежом последовали и другие: неделю спустя 33 человека погибли во время беспорядков в одной тюрьме штата Рорайма на севере страны. Однако в 2019 году банды решили зарыть топор войны и переключились на недавно избранного президента, Жаира Болсонару.

Болсонару — клоун, которому каким-то непостижимым образом удалось выжить в смрадной атмосфере бразильской политики, насквозь пронизанной коррупцией. Этот бывший военный, оставивший службу в звании капитана, считает совершенно приемлемым публиковать в своем твиттере, у которого более трех миллионов подписчиков, жесткое порно. Но многие бразильцы отдали ему свой голос (в том числе и жители фавел), потому что устали от продажности правящей партии (хотя остальные партии ничем не лучше). Болсонару обещал дать полиции карт-бланш на применение убойной силы против наркоторговцев, заимствуя идеи для своего внутриполитического курса из триллера «Элитный отряд 2». Другими словами, он выступил в роли латиноамериканской версии Дутерте («У вас есть проблема? А вы пробовали в неё стрелять?»). Как и Дутерте, Болсонару обвиняли в связях с карательными отрядами, в особенности военизированными формированиями, набранными из бывших и действующих полицейских, занимающихся крышеванием в лучших традициях мафии. Эти отряды могут выгнать наркоторговцев из фавел, а затем начать собирать «дань» с местных жителей. Мятежи в Сеаре были посланием наркоторговцев новому президенту.

Как и в США, война против наркотиков в Бразилии завязана на расовую и классовую принадлежность. В 1830 году Рио-де-Жанейро стал первым в мире городом, где был введен запрет на марихуану — на том основании, что от нее чернокожие рабы делались дьявольски ленивыми. Рабство в Бразилии отменили только в 1888 году.

В наши дни Бразилия обожает кокс, а учитывая, что страна наступает на пятки трем крупнейшим производителям кокаина (Боливии, Колумбии и Перу), здесь сформировался самый большой после США рынок для этого продукта. Среди преуспевающего среднего класса популярностью пользуется порошковый кокаин, но в маргинализированных слоях населения ситуация вышла из-под контроля, и целые районы Рио, Сан-Паулу и других крупных городов в обиходе именуются Cracolândia, или «Крэкленд».

Теоретически личное употребление наркотиков не карается законом, так что вас не могут арестовать за курение крэка. С другой стороны, границы понятия «личное употребление» много от чего зависят. Благодаря стереотипам о том, что большинство жителей трущоб промышляют воровством, бандитизмом и продажей наркотиков, это означает: там, где богатый бразилец отделается предупреждением, бедного нагнут и отымеют по полной. Более четверти всех заключенных в Бразилии (где численность населения тюрем уступает лишь США и Китаю) отбывают сроки за преступления, связанные с наркотиками. Это означает, что тысячи молодых мужчин и женщин попадают за решетку — прямо в гостеприимные объятия крупнейшего бразильского преступного синдиката PCC, который вербует своих новых членов в камерах этой бесчеловечной пенитенциарной системы.

Я познакомился с Уго в тюрьме для малолетних преступников «Айсис», где он отбывал десятилетний срок за вооруженное ограбление (с использованием 357-го «магнума»), импорт и торговлю кокаином, равно как и за продажу метамфетамина и мефедрона. Пожалуй, не существует закона, который он не нарушил. В свои двадцать лет он уже провел за решеткой больше четверти жизни — первый срок он сидел за убийство.

«В Бразилии в тюрьмах убивают каждый день», — рассказал он мне, когда мы встретились на воле.

Однажды мы узнали, что его брат (который отправлял ему кокаин и в то время как раз сидел в бразильской тюрьме неподалеку от Рио) попытался сбежать из тюрьмы с десятком других заключенных. Некоторым удалось уйти, но брату повезло меньше, и он словил пять пуль. Он выжил, но следующие два месяца провел в больничной палате с вооруженной охраной.

«В «Айсис» прикольно. Единственный недостаток — это все-таки тюрьма, и мы не можем быть со своей семьей, — сказал мне как-то Уго. — Но в остальном это просто небо и земля. В бразильских тюрьмах, в отличие от английских, нам нечем заняться — у нас нет ни школ, ни мастерских, мы просто сидим в камерах. И каждый день нас избивают надзиратели».

Бразильские тюрьмы известны своей перенаселенностью — у заключенных там совершенно отсутствует личное пространство, и болезни распространяются как лесной пожар.

«Бразильские тюрьмы не могут похвастаться чистотой, — объяснил Уго. — Там нет кроватей, а если есть, то четыре штуки на 24 человека, и грязища там невообразимая. Места нет совсем».

Банда РСС вроде бы начала борьбу за права тюремного населения после того, как полиция перебила 111 заключенных во время бунта в 1992 году. С парнями из РСС шутки плохи: в 2006 году они взяли в осаду город Сан-Паулу и убили десятки человек в результате самого кровавого теракта за всю бразильскую историю. В течение пяти майских дней члены банды бесчинствовали на улицах, стреляли в полицейских, взрывали здания и поджигали автобусы, а их коллеги устраивали бунты в тюрьмах по всей стране. Причина? Власти попытались перевести группу из нескольких авторитетов в другую тюрьму.

Находясь за решеткой, главари РСС контролируют торговлю кокаином в Бразилии, но для начала необходимо привезти его из джунглей Амазонии — территории, которую контролирует «Семья севера». Это относительно новый игрок на рынке — банда была основана в 2006 году, и резня, устроенная ими в Манаусе, была проведена по приказу другого картеля — «Красной команды» (Comando Vermelho), зародившейся в фавелах Рио-де-Жанейро.

«У нас в Рио есть два сезона: лето и ад. Сейчас как раз ад», — сказал один мой друг, утирая пот со лба.

Рио-де-Жанейро, пожалуй, самый зеленый город, который я когда-либо видел. Может быть, он и не самый экологичный, но половина города — это буквально лес и джунгли с торчащими там и сям горами. Прямо в центре Рио! Ты приезжаешь в какой-нибудь район, за которым гора с джунглями и обезьянами, а за ней — еще кварталы.

Но этот город-сад имеет зловещую репутацию из-за творящихся здесь преступлений, и она омрачает радость от золотых пляжей, красивых женщин, завораживающих пейзажей и беззаботности местных жителей — кариока.

Надо сказать, что репутация эта вполне оправдана. С тех пор как в 1980-х начался кокаиновый бум, город раздирали войны между тремя крупнейшими преступными группировками в городе — «Красной командой», «Друзьями друзей» и «Третьей командой», их внутренние распри, а также конфликты с продажными полицейскими. Всё это привело к тому, что здесь регистрируется самое большое на планете количество убийств. Каждая десятая жертва убийства в мире — бразилец. И почти половина смертей связана с деятельностью банд. Порой конфликты перерастают в самые настоящие боевые действия — полицейские вертолеты сбивают, если они прилетают не в тот район.

Меня всегда забавляет, когда журналисты и политики заводят провокационные разговоры о «запретных зонах», как будто могут понимать, о чем идет речь. Еще смешнее становится, когда они применяют этот термин в отношении, например, Швеции. Швеции. Страны лосей и фрикаделек, в которой, если их послушать, разверзлись врата прямо в ад. Термин «запретная зона» — no-go zone — ввел в оборот один журналист в 2014 году, когда появились полицейские отчеты с рейтингами «областей уязвимости», где царили бандитские разборки, безработица и исламский радикализм. И это правда, проблемы есть — перестрелки в Мальмё, шведском Чикаго, или война между бандами в Гётеборге, где сербские и сомалийские гангстеры бросают ручные гранаты и взрывают автомобили. Эти проблемы усугубляются до странности пуританским шведским законодательством в отношении наркотиков ^[94], которое проводит четкую черту между «нами» и «ими» (светловолосыми голубоглазыми арийскими богами по имени Свен и смуглокожими парнями, которых зовут Ариф и Абдул). Так что да, все непросто, но будет большим преувеличением сказать, что в Швеции — промышленной стране первого мира с развитой системой социального обеспечения — есть такие районы, где правительство ничего не контролирует. С точки зрения статистики родина «Икеи» остается одной из самых безопасных стран на земле. Но с Бразилией совсем другая история.

«Здесь банды могут захватить власть, потому что государство совершенно несостоятельно, — сказал Паоло Сторани, ветеран элитного подразделения ВОРЕ в Рио. — Власти не предоставляют людям даже базовых условий для выживания — а там, где нет государства, появляется власть иного рода».

У бразильского среднего класса фавелы пользуются репутацией седьмого круга ада. Если туда забредет посторонний, его запросто могут изнасиловать и ограбить. Всем известна история Тима Лопеса — репортера, которого расчленили самурайским мечом и сожгли, приняв за шпиона. Но имея за плечами опыт ножевого ранения, путешествий по территории повстанцев и общения с родственниками Эль Чапо, я решил всё же рискнуть.

Вдвоем с подругой я отправился на метро в Росинью — самую большую фавелу Рио-де-Жанейро, где в ожидании гида мы ополовинили бутылку кашасы. Несмотря на то что Росинья считается самой известной и самой безопасной из фавел, гринго, не говорящему по-португальски, лучше ходить здесь в сопровождении кого-то из местных.

Уже стемнело. Наш гид наконец прибыл, и мы поехали на мототакси вверх по склону холма через извилистые улицы гетто. Повсюду бурлила ночная жизнь, в барах грохотала музыка, но нам нужно было совсем не это. На вершине холма мы слезли с мотоцикла и углубились в фавелу пешком, следуя по узкой и извилистой забетонированной улочке. Почти все, что есть в фавелах, построено руками их жителей: изначально фавелы были сквотами, в которых селились мигранты из обнищавших северо-восточных областей Бразилии и потомки рабов. Только по официальным данным здесь обитает более 100 000 человек.

Когда мы повернули за угол и оказались на оживленной улице, нас едва не сбил с ног мощный бит в сочетании с сильным запахом шмали. Здесь собралось не меньше тысячи тусовщиков. Влажные, потные тела толкались и крутились вокруг платформы, на которой находились двое МС и громоздкая аудиосистема. Лучи прожекторов пульсировали над толпой, девчонки в коротких шортах и купальниках трясли булками. Это все очень напоминало рейв.

И вдруг раздалось громкое «тра-та-та». Автоматные очереди раскололи ночное небо. Мимо прошлепали двое парней во вьетнамках, размахивая штурмовыми винтовками; у одного была круглая обойма, как у гангстера из 1920-х. На вид они едва достигли совершеннолетия, и они никому не угрожали: эту территорию контролирует «Красная команда», и ребята — просто охрана. Просто вот так здесь принято: ты гуляешь по улице и вдруг — БАБАХ — кто-то палит в воздух из автомата.

Как и РСС, «Красная команда» зародилась в тюрьмах. Картель возник в результате заключения союза между грабителями банков и левополитическими повстанцами, чьи интересы пересеклись в период военной диктатуры с 1964 по 1985 год. Мятежники вели дела с обычными преступниками, обучали их планировать и выполнять рейды с военной дисциплиной, а заодно насаждали в их рядах революционную идеологию (которая с тех пор никуда не исчезла). В середине 1990-х отколовшиеся фракции образовали «Третью команду», известную своим псевдоевангелическим фанатизмом (они принципиально не продавали крэк), и группировку «Друзья друзей» (Amigos dos Amigos, или ADA). Наряду с повстанцами они пользуются практически неограниченной властью в самых опасных районах Рио.

Банды устраивают вечеринки, так называемые фанк-балы (baile funk) каждые выходные. Фанк — популярный среди кариока стиль музыки, в котором смешиваются американский хип-хоп и тропические мотивы — так, что ноги сами начинают отплясывать. Подобно хип-хопу, фанк повествует о тяготах взросления в гетто — хотя чаще всего в этих песнях поется о потрахушках и гулянках.

А потом я увидел такое, от чего у меня глаза на лоб полезли. В углу одного дворика подросток в бейсболке стоял с целым прилавком кокаина. Небольшие склянки с белым порошком были любовно расставлены на деревянном столике, рассортированные по цене и качеству — как будто в сырной лавке. Лучший товар стоил пятьдесят реалов (около десяти фунтов) за грамм.

Фавела Росинья расположена аккурат между тремя самыми престижным районами в туристической южной части Рио — это самое выгодное место для торговли наркотиками. Раньше эту территорию контролировали «Друзья друзей», ведомые твердой рукой царя горы — Антонио Франциско Бонфима Лопеса, также известного как Нем. У Нема были свои представления о законности и порядке — при нем кражи, грабежи и изнасилования были запрещены, что способствовало притоку большого количества состоятельных поклонников кокаина. Плейбои из престижных районов не боялись приходить сюда за товаром. Во дни своей наивысшей славы «Друзья друзей» в одной только Росинье собирали поднимали до 26 миллионов долларов в год. Но в 2011 году Нема посадили, сюда пришла «Красная команда», закрепившая за собой репутацию главной банды в Рио.

Однако моя подруга не смогла разделить мои восторги по поводу разгуливающих с винтовками военного образца подростков — после демонстрации их огневой мощи она явно почувствовала себя неуютно, так что вскоре мы уехали.

Запретные зоны, говорите? Да вы гоните.

Ранее в тот же день мы видели на улице тяжеловооруженных, одетых в черное солдат Миротворческого полицейского отряда (Unidade de Polícia Pacificadora — UPP). Во время подготовки к Олимпийским играм такие военизированные формирования, как UPP и BOPE, были мобилизованы для крупномасштабных операций по зачистке фавел от наркоторговцев. Это проще сказать, чем сделать, потому что фавелы по своему устройству очень напоминают лабиринт. Эти беспорядочные нагромождения узких высоких домов и тесных извилистых улочек идеально подходят для ведения городских боев.

Но если зачистка удалась и на месте получается организовать перманентное присутствие полиции, район — по крайней мере на бумаге — возвращается под контроль государства. В 2010 году во время одного из рейдов, целью которого был особняк наркобарона в контролируемом «Красной командой» районе, полицейские обнаружили плавательный бассейн, сауну, десять тонн марихуаны, целый склад штурмовых винтовок, боевую ракету и… небольшую фреску ручной работы, изображающую Джастина Бибера ^[95].

Удалось ли зачистить Росинью? Судя по той субботней ночи — хрена с два. Тем не менее, поскольку эта фавела была объявлена «безопасной», местным подфартило с развитием инфраструктуры и инвестициями, которые пришли вслед за зачисткой. Правительство, десятилетиями делавшее вид, что этого места вообще нет, наконец-то признало существование фавел. Но, как сказали мне местные, по сравнению с копами банды были еще цветочками.

«Дилеры, по крайней мере, были из местных — они уважали сообщество, — рассказали мне. — А эти [полицейские] не здешние, так что им плевать. Они делают свою работу и уходят домой».

Их называют caverias — черепами. Я отправился в Барра да Тижука — район на западе Рио, чтобы пообщаться с ветераном ВОРЕ Паоло Сторани. Подобно Специальной авиадесантной службе Великобритании (SAS) и «Морским котикам» в США, BOPE — элитное подразделение местной полиции: если обычные копы боятся идти в контролируемые бандами фавелы, вызывают этих бойцов.

«Люди неправильно воспринимают череп — они насмотрелись фильмов, после которых он ассоциируется у них со смертью, — сказал мне Паоло и напряг бицепс, как морячок Попай, чтобы я лучше разглядел его татуировку — кинжал, пронзающий череп. — Но нож и череп на самом деле символизируют не смерть, а победу над смертью. Пусть они думают что хотят, но это действительно правда».

Он лыс, уже не очень молод и, к моему удивлению, немного говорит по-английски, хотя самые интересные места его рассказа все равно приходится переводить моей подруге. У него чистая, аккуратная квартира, и на стене в гостиной висит огромная панорамная картина c видом на гору Пан-ди-Асукар, написанная в японском стиле, а в углу — небольшая карикатура с изображением его семьи. Уволившись со службы, Паоло сменил род занятий и стал мотивационным оратором — теперь он учит клерков вести деловые переговоры в стиле Мартина Риггса ^[96]. Он явно неплохо устроился: Барра да Тижука — полная противоположность Росиньи. Это модный и престижный район с собственным пляжем и огороженными территориями. Случись что, полиция будет здесь в течение нескольких минут.

«Я не из полицейской семьи: отец был водителем грузовика, а мать — парикмахером, — рассказал он, когда мы уселись за стол. — Но я хотел независимости, так что записался в армию. Мне нравилась военная жизнь, нравилась дисциплина. Потом я семнадцать лет отработал в военной полиции, последние пять — в ВОРЕ. Я знаю, что сделал хорошую карьеру, потому что поднялся по социальной лестнице».

После увольнения из полиции Паоло стал преподавать, а кроме того, работал консультантом на фильме «Элитный отряд» (если «Город Бога» — это латиноамериканская версия «Славных парней», то «Элитный отряд» — это бразильский «Грязный Гарри»). В этом фильме показаны очень жесткие тренировки: побои, унижения, марши через болота, герои спят на улице и едят прямо с земли. Если все это пропустил мистер Сторани, значит, это и правда бывает именно так.

«В Бразилии есть один очень известный учитель, Паулу Фрейре. Он говорил, что нельзя подавлять учеников, потому что тогда они начнут подавлять других. Это прекрасно для начальной школы, но так мы не подготовим детей ко встрече с суровой реальностью. В ВОРЕ нам необходимо их подготовить: в Рио у бандитов такие пушки, которые можно увидеть только на войне. Как можно остановить насилие, если ты к такому не готов?»

Как я уже говорил, ВОРЕ — это отряд, который посылают туда, где нужна тяжелая рука закона. Паоло принимал участие во множестве операций против наркоторговцев и по зачистке трущоб. Прежде чем идти на дело, команда изучает подступы к территории, карты и отчеты разведки, читает молитвы и просит Господа направить их. Они должны быть готовы ко всему, что может случиться.

В 1997 году в команду Паоло поступила информация о похищении в фавеле недалеко от Копакабаны. Добравшись до места, они нашли там девочку-подростка, накачанную наркотиками и изнасилованную.

«Мы потребовали у главаря банды объяснений, и он заявил, что она просто таким образом расплачивалась за наркотики. Мы нашли ее мобильник — в девяностых в Бразилии это было очень дорогое удовольствие, а значит, родители ее были при деньгах. Моему сыну было тогда четыре года, и жена была беременна девочкой, я сразу о них подумал. Я поставил себя на место родителей этой девочки. Ей было, наверное, лет шестнадцать».

Паоло — отличный парень. Вместе с женой он собирается открыть центр для обучения музыке и танцам детишек из трущоб. Но действия бразильских властей по решению проблемы преступности были настолько жесткими, что случаи, породившие движение Black Lives Matter в США, кажутся рядом с ними просто детской забавой. В 2019 году полиция убила 1810 человек в одном только Рио — почти все они были молодыми, бедными и черными. Конечно, отчаянные времена требуют отчаянных мер: копы, патрулирующие в Рио, прямо скажем, не в игры играют. С 1994 года на посту было убито более 3000 полицейских — это больше, чем погибло американских солдат за всю Вторую мировую войну. С другой стороны, их собственные действия тоже очень часто напоминают филиппинские внесудебные убийства. Так, в июле 2014 года разразились массовые протесты после того, как члены UPP похитили, подвергли пыткам и убили невинного строительного рабочего из Росиньи. Я знаю, как отнесся бы к этому Норм Стэмпер, либерал-самоучка, требовавший импичмента Дональда Трампа. Но Паоло заявил, что он, пусть и неохотно, поддерживает политику Болсонару, и мне захотелось узнать побольше о его отношении к полицейскому насилию.

«Отличный вопрос. У нас что, общество очень мирное? Наше общество пронизано насилием, и полиция — его отражение. Лучший способ держать бедные слои населения под контролем — поощрять полицейское насилие: тогда копы забывают, что бедные люди тоже имеют право на защиту», — сказал он.

Как и в США, в Бразилии полицейские имеют тенденцию к угнетению бедноты и проблемных меньшинств. В 1993 году копы убили восемь бездомных детей, спавших на улице у церкви Канделария в центре Рио. Опросы показали, что многие жители города одобрили этот поступок, совершенный во имя безопасных улиц. Младшему из убитых было всего одиннадцать лет.

«Работа полиции сложна — постоянно возникают неоднозначные ситуации, где нужно принимать решения и немедленно реагировать на быстро меняющиеся обстоятельства, — объяснил Паоло. — Чаще всего они принимают правильное решение, но если они ошибаются, умирают невинные. Они как врачи в реанимации, принимающие решение, которое позволит спасти чью-то жизнь, — вот только врачам не приходится уворачиваться от пуль».

Бразильское общество состоит из противоречий: богатые и бедные, черные и белые, Росинья и Барра да Тижука. Из-за таких экстремальных различий люди занимают экстремальные позиции. Есть одно известное изречение: Bandido bom é bandido morto («Хороший бандит — мертвый бандит»), и новый президент Жаир Болсонару любит на него ссылаться. Как и в случае с Дутерте, это вполне можно понять, но люди всегда пытаются решать сложные проблемы простыми методами. В 1997 году Паоло руководил операцией в одной фавеле и получил наводку на тайник рядом с горой. Прибыв на указанное место, они обнаружили пещеру, но вместо наркотиков и оружия там оказалась беременная женщина с тремя детьми, варящая суп на костре.

«Пахло там отвратительно, — рассказал Паоло. — И было множество крыс. Я извинился перед женщиной и вывел своих ребят. Никто ничего не сказал. Кем станут эти дети в будущем, если будут расти вот так?»

И правда: это замкнутый круг. До тех пор пока в обществе существует такая огромная пропасть между социальными классами, в нем будут существовать запретные зоны и подростки, размахивающие оружием, и будут отдаваться приказы убивать этих подростков. Но пока новый президент Бразилии пытается перестрелять всех наркоторговцев на улицах, в Португалии, которой она приходится дочкой, происходят совсем другие вещи.

34

Старый мир, новые правила

Если окажетесь в Лиссабоне, проведите вечер, прогуливаясь вдоль берегов реки Тахо. Там вас ждет множество музеев, ресторанов, Памятник первооткрывателям — гигантский монумент, увековечивающий выдающихся путешественников эпохи Великих географических открытий (португальцы очень гордятся своей историей мореплавания); а еще — башня Белен, поднимающаяся прямо из воды: некогда она защищала город от пиратов и захватчиков. Кроме того, здесь есть мост имени 25 апреля. Красновато-оранжевый цвет этого сооружения, возвышающегося над рекой, напоминает о мосте Золотые ворота в Сан-Франциско. Мост был построен в 1966 году и сначала носил имя фашистского диктатора Антонио Салазара. Если это имя показалось вам знакомым, не исключено, что вы знаете его по произведениям Джоан Роулинг — так звали и основателя факультета Слизерин.

С 1933 по 1974 год в Португалии действовал режим, державший общество под пристальным наблюдением и жестким контролем. Туристы сюда почти не приезжали; выехать за границу было практически невозможно; чтобы владеть зажигалкой, необходимо было получить специальную лицензию. Тайная полиция, повсюду имевшая информаторов, надежно и быстро устраняла диссидентов. В то же время диктатор ввязался в очень дорогие и очень непопулярные колониальные войны в Анголе и Мозамбике, унесшие жизни множества молодых мужчин.

Однако 15 апреля 1974 года группа разгневанных офицеров устроила в стране переворот. По вымощенным брусчаткой улицам Лиссабона поехали танки — их с ликованием приветствовали жители города, в том числе двадцатилетний студент-медик Жуау Гулау (согласен, выговорить это имя — та еще задачка) — теперь он, повзрослевший и в очках, возглавляет агентство по борьбе с наркотиками при Министерстве здравоохранения Португалии — SICAD. Мы встретились в его офисе утром весеннего дня — накануне у него был день рождения, и телефон разрывался от звонков бывших пациентов, желавших его поздравить.

«Я жил тогда у моей сестры, а ее муж как раз был одним из офицеров, принимавших участие в революции. В то утро я отправился на улицу и присоединился к гражданским, которые вышли поддержать переворот, — начал свой рассказ Жуау, откинувшись в кресле. — Это была настоящая лавина. Поддержка со стороны населения была невероятная».

Женщины подбегали к солдатам и, умоляя их не убивать, засовывали цветы в стволы винтовок. Переворот прошел практически бескровно: прежде чем капитулировать, тайная полиция застрелила всего четверых. Но после того как миновала первичная эйфория, перед Португалией встала нелегкая задача: заново выстроить общество. Свобода принесла с собой новые проблемы.

«Внезапно у нас появилась возможность путешествовать за границу, и к нам стали приезжать иностранцы. Начался процесс деколонизации, и миллион человек вернулись из Африки и различных колоний, где было принято употреблять наркотики — как минимум марихуану. Вслед за свободой пришли новые вещества, и людям захотелось их попробовать, — объяснил доктор Гулау. — Наркотики распространялись по стране очень быстро, и мы оказались к этому совершенно не готовы. Мы не знали, в чем разница между разными наркотиками, и по своей неопытности чередовали их употребление».

В 1980-х Португалия угодила в настоящий героиновый кризис — один человек из ста плотно сидел на игле. Некоторые районы Лиссабона — например Касаль Вентозо — превратились в наркопритоны под открытым небом, по которым подобно зомби бродили drogados (наркоманы), едва волоча ноги по заваленным мусором улицам, — это было похоже на странный микс «Прослушки» и «Обители зла». Оказываясь за пределами своих анклавов, они совершали мелкие преступления, чтобы добыть денег на новую дозу. К 1999 году в Португалии отмечался самый большой процент ВИЧ-инфицированных в Западной Европе.

Все это, как и всегда в таких случаях, привело к панике и стигматизации наркопотребителей; однако было очевидно, что привычный подход — всех повязать и запереть — не работает. Нужна была новая тактика. В 1997 году Жуау — он тогда работал врачом и много занимался вопросами зависимости — пригласили поработать в комиссии, которая должна была оценить политику страны в отношении наркотиков. Жуау и его коллеги — в их числе судьи и юристы — понимали, что существует большая разница между рекреационным употреблением (к примеру, одна дорожка кокаина на выходных) и тяжелой зависимостью. Тем, кто употребляет время от времени, помощь не нужна. Поэтому они во всеуслышание объявили, что употребление наркотиков — не повод вызывать полицию, а скорее повод обратиться к врачу. Для консервативной, католической Португалии это было весьма дерзкое заявление.

«Коммунисты и социалисты поддержали такой подход, но консерваторы по-прежнему были за жесткие меры. Они полагали, что ООН выступит против нас, что Португалия станет мировым центром продажи наркотиков, — поделился Жуау. — Что люди станут прилетать сюда целыми самолетами, чтобы употреблять наркотики, что наши дети станут наркоманами…»

Однако в 2001 году социалистический кабинет министров нового премьера Антониу Гутерриша объявил о декриминализации любых наркотиков, даже крэка и героина.

Полиция перестала ловить наркоманов. Просто взяла и перестала. Конечно, вы не можете выкурить трубочку крэка средь бела дня, сидя около школы, но в остальном, если только вы не наделаете глупостей, риска практически никакого. В том маловероятном случае, если вас будут обыскивать на предмет оружия и найдут несколько граммов нелегального вещества в карманах, вам придется выслушать наставительную лекцию от специального комитета — не от судьи. Если этот комитет, состоящий из врача, юриста и соцработника, придет к выводу, что у вас нет проблемы с наркотиками и что вы осознаёте все риски, вас отпустят на все четыре стороны. Если нет — вас все равно отпустят, но предложат помощь, консультации или бесплатное лечение в реабилитационной клинике. Вот и все.

И что же получилось? Превратилась ли Португалия в постапокалиптическую пустыню, где обычные граждане живут в страхе перед безумными нарколыгами с выпученными глазами?

Вообще-то нет. Насильственные, антигуманные практики, принятые во всем мире, очень плохо работают, потому что тяжелым аддиктам, которые скорее всего пустили свою жизнь под откос задолго до того, как начали употреблять наркотики, просто не оставляют возможности привести ее в порядок. Как можно доверять системе, которая постоянно пытается отправить тебя за решетку? Но с тех пор как Португалия декриминализировала наркотики и все вышли из тени, наркоманы, которым больше не нужно бояться арестов и стигматизации, стали получать ту помощь, в которой они так отчаянно нуждаются. В результате с 2001 года количество тяжелых наркозависимых снизилось с 7,6 человек на тысячу до 6,8; количество наркоманов, вводящих вещества внутривенно, снизилось вдвое; количество передозировок — самое низкое в Европе. Количество заражений ВИЧ упало с рекордных 907 в 2000 году до 267 в 2008-м. При этом численность людей, употребляющих наркотики в рекреационных целях, выросла незначительно: с 3,4 до 3,7 % населения. Как мы вскоре увидим, не все это стало результатом одной лишь декриминализации, но по крайней мере она оказалась хорошим началом.

«Могу точно сказать, что декриминализация ничего не усложнила, скорее наоборот, — считает доктор Гулау. — Она помогла уменьшить стигматизацию и сформировать терпимость и отношение к наркомании как к болезни, в которой человек сохраняет свое достоинство и такие же права на получение медицинской помощи, как и в случае с другими заболеваниями. Об этом можно говорить везде — с семьей, в школе, и за это не увольняют с работы. Я думаю, это наше главное достижение».

Подобная открытость стала результатом того, что проблема наркотиков стояла в Португалии очень остро — и эта страна, в отличие от многих других, не могла связать ее с определенной расой.

«Наркомания распространилась среди всех социальных групп, как среднего, так и высших классов — думаю, это изменило нашу позицию, — считает Гулау. — Мы не Бразилия, где можно сказать: „Эти ребята — проблема, и в ней виноваты фавелы“. Когда домохозяйка из среднего класса говорит священнику: „Мой мальчик — не преступник, ему нужна помощь“, — это воспринимается иначе. Это порождает сострадание, которое обычно не испытывают к самым нищим, маргинализированным слоям общества. У нас не было, наверное, ни одной семьи, которая не столкнулась с наркотиками».

Примеру Португалии последовали и другие страны. В Чехии, где после падения коммунизма на пражские клубы пролился целый дождь из наркотиков, закон о декриминализации был принят в 2010 году. Теперь там можно носить в кармане два грамма мета и не опасаться ареста.

Мне захотелось узнать побольше о том, как реализуется политика Португалии в отношении наркотиков, так что, поздравив доктора Гулау с прошедшим, я отправился на другой конец города, чтобы встретиться с Нуну Капашем, социологом и членом одной из «комиссий по перевоспитанию». Мы устроились в одном из кабинетов, где предстают перед лицом комиссии те, кому не повезло попасться с поличным.

«Мы провели декриминализацию в 2001 году, но я хочу подчеркнуть, что это не то же самое, что легализация или регулирование, — начал он. — Купить нелегальные вещества так же трудно, как и раньше, просто теперь за это нет уголовного наказания».

Хранение наркотиков является в Португалии административным правонарушением — теоретически за это могут оштрафовать, но это примерно как штраф за неправильную парковку или превышение скорости, — за такое никого не сажают в тюрьму. Если вы сами не торгуете, у вас не появится судимости, а работодатели даже получают налоговые льготы, если берут на работу выздоравливающих наркоманов.

«Когда кого-то ловит полиция, им вручают уведомление, что они должны прийти сюда. Если они не приходят, мы можем принять решение и без них, но мы предпочитаем личную встречу. Мы можем задать вопросы, чтобы понять, кто перед нами: наркозависимый или просто любитель принять что-нибудь время от времени, — и есть ли у человека другие проблемы. Для случайных потребителей, которые оказались у нас впервые, закон не предусматривает никаких санкций. Обычно единственная проблема этих людей заключается в том, что их поймали при покупке нелегального вещества», — продолжает Капаш.

Звучит странно — как если бы судья отпустил грабителя банков, потому что тот забыл надеть на дело маску. Но здесь так принято. Португальская система признает, что люди в любом случае будут употреблять наркотики, и кто-то справляется с этим лучше, кто-то хуже, и с этим нужно смириться.

«Главный вопрос с наркотиками в том, хватает ли у человека денег, чтобы их покупать. К примеру, Кит Ричардс из The Rolling Stones пятьдесят лет просидел на героине, но что-то никто не кричит, что он наркоман и его нужно изолировать от общества. Он ездит отдыхать на юг Франции, ему могут сделать переливание крови, чтобы очистить организм, и, конечно же, он принимает определенные меры предосторожности — например, не колет прямо в вену. Кстати, именно поэтому алкоголь так распространен и общепринят. Он дешев, его легко достать — можно перейти через дорогу, выпить рюмку виски и отлично провести следующие несколько часов. Можно быть алкоголиком с десяти-пятнадцатилетним стажем, а никто и не заметит.

Мы не проводим границу между тяжелыми и легкими наркотиками. Дело не в том, какие из них легкие, а какие тяжелые, — дело в том, как их применяют. Например, если я употребляю кокаин два раза в год — на Новый год и на день рождения, — а ты выкуриваешь по десять косяков в день, чей наркотик тяжелее?» — отмечает Капаш.

Поскольку все люди разные, бесполезно говорить им, что они поступают правильно или неправильно. Нуну и его коллеги общаются с клиентами, скорее, с позиции врача.

«Если ты придешь к врачу и он скажет тебе, что тебе следует есть поменьше соли, он знает, что, выйдя из его кабинета, ты продолжишь солить еду, но надеется, что информация о влиянии соли на организм, которую он тебе предоставил, поможет тебе быть осторожнее. Мы поступаем именно так.

Если ты — наркоман и говоришь мне, что тебе нужно лечение, я могу в тот же день положить тебя в клинику. Если бы я был судьей, я бы этого не смог. Мне пришлось бы подписать постановление, клиника должна была бы одобрить его, и его нельзя отправить по факсу — только заказным письмом. На это может уйти несколько дней, и все это время наркоман будет продолжать принимать наркотики. Но я работаю на Министерство здравоохранения, и, скорее всего, я знаком с нужным человеком из клиники. Наша система здравоохранения открыта для всех. Даже если у тебя было десять рецидивов и ты хочешь вернуться в программу, государство это оплатит».

Звучит замечательно. Но есть одна загвоздка. Комитет по перевоспитанию охватывает не все демографические группы.

«Обычно к нам попадают новички. Большинство из тех, кто здесь оказывается, не старше 25, — признал Нуну. — Я думаю, они до сих пор живут с родителями, так что, если им захочется принять наркотики, это приходится делать на улице. Мне, к примеру, сорок. Если я захочу покурить травки, я просто открою окно. Если у человека имеется свое жилье, то, скорее всего, он достаточно взрослый, чтобы осознавать риски, — но, если тебе пятнадцать и ты вылетел из школы, твои родители разводятся или тебя кто-то обижает, тебе захочется утешиться таким образом. Поэтому нам важнее уследить за такими вот непутевыми подростками, чем за взрослыми, которые курят план просто потому, что им это нравится».

Однако в этом-то и проблема. Одна из причин, по которым количество наркозависимых в Португалии снизилось после 2001 года, — ровно та же самая, по которой закончилась эпидемия крэка в США в середине 1990-х: она называется «эффект младшего брата». Младшие дети видели, как их родители или старшие братья и сестры пускают свою жизнь под откос из-за крэка и героина, — и ни в коем случае не хотели пойти по их стопам. Таким образом, хуже всего в Португалии дела обстоят у стареющих героиновых наркоманов, которые сидят на игле с 1990-х, — и до них комитет по перевоспитанию как раз не может добраться.

«Они просто не приходят, — рассказала Адриана Курадо, координатор проектов в IN-Mouraria, центре помощи наркоманам, расположенном в старом мавританском районе — Мурарии. — Большинство правонарушителей — подростки, которых поймали на курении конопли и направили сюда. Но с нашими главными клиентами это не срабатывает — они просто не приходят. И что от этого меняется? Ничего».

В Средние века, когда Португалия обрела независимость, Мурария превратилась в гетто, где проживали остатки мусульманского населения Лиссабона. С тех самых пор район оставался плавильным тиглем, в котором смешивалось множество культур — он славился своими потайными китайскими ресторанами и уникальным музыкальным стилем фаду, зародившимся именно здесь. Кроме того, до недавнего времени Мурария оставалась одним из самых бедных районов в городе, но усилия властей по облагораживанию территории и следующее за этим по пятам повышение цен постепенно вытесняют отсюда старожилов.

«Наши клиенты — в основном мужчины за сорок, обычно бездомные, безработные, больные, — рассказала Адриана. — Средний класс тоже испытывает проблемы, но основная цель властей — очистить центр от бедняков, которые тут никому не нужны. Сейчас здесь не найти дешевого жилья. Еще несколько лет назад они могли позволить себе комнату, но теперь вынуждены уезжать из города».

Я огляделся. Несколько человек, в основном пожилых, играли в карты, сидя на диванах. Стены пестрели постерами и листовками, и симпатичная испанка-волонтер ходила по помещению и раздавала всем сэндвичи. Каждый день в это учреждение, которое служит центром притяжения для местных аддиктов, приходит пятьдесят-шестьдесят человек. Здесь они могут общаться, обсуждать свои проблемы и обмениваться последними сплетнями. Здесь они могут отдохнуть, выпить кофе и зайти в интернет, записаться к врачу и получить помощь с миграционными или жилищными документами.

«Я бы сказала, что каждый шаг против запрета наркотиков — это шаг в правильном направлении, — сказала Адриана. — Я думаю, они правильно сделали, что декриминализовали наркотики 17 лет назад, но этого недостаточно. Мы смогли уменьшить стигматизацию, но она все еще существует. Необходимо регулирование рынка наркотиков — желательно всех, но хотя бы самых основных».

Сегодня район Касаль Вентозо выглядит иначе, чем раньше. Сойдя с поезда в Алкантаре, вы попадаете в ошеломляющую мешанину граффити, лиц знаменитостей и психоделических узоров, а выйдя из нее, оказываетесь рядом с мостом 25 апреля. Чуть дальше по дороге находится ярко-розовое жилое здание. В отличие от Мурарии, оно пока не подверглось облагораживанию, но и об апокалипсисе 1990-х напоминает мало. На первом этаже этого здания располагается штаб-квартира CRESCER.

«Я начал работать в Касаль Вентозо в 1998 году, — рассказал мне психолог Америко Наве. — Я знал, что люди лишаются рук и ног, что они умирают прямо на улицах от передозировки, и нет никаких программ по оказанию помощи этим людям. Так что в 2001 году мы с тремя моими коллегами основали CRESCER — и кинули клич по поиску аутрич-команд».

Португалия не первая декриминализировала наркотики: еще в 1988 году это сделала Коста-Рика. Но секрет успеха португальской политики в том, что она сопровождалась активными усилиями по минимизации вреда и щедрой социальной поддержкой. Идея минимизации вреда основана на том, что люди будут употреблять наркотики в любом случае. Их невозможно принудить к лечению, а если и так — нет никакой гарантии, что они не подсядут снова. Именно поэтому загонять их в клиники силой бесполезно; максимум, чего можно добиться, — сделать их привычку чуть более безопасной для них, снизив риски заражения ВИЧ, передозировки и других проблем. Аутрич-работники раздают презервативы, стерильные иглы и влажные салфетки, предлагают помощь и консультации. Конечно, скептики скажут, что это лишь поощряет наркоманов потакать своей слабости, но с другой стороны: если угроза смерти их не останавливает, то что остановит? Минимизация вреда направлена не на то, чтобы заставить людей отказаться от наркотиков, а на то, чтобы уменьшить сопутствующий ущерб.

В 2001 году португальское правительство начало финансировать программы реабилитации. Но в 2009-м, в результате всемирного финансового кризиса, многие источники средств истощились, и некоммерческие организации вроде CRESCER и IN-Mouraria остались без поддержки.

И потом, просто раздать наркоманам влажные салфетки — хорошо, но недостаточно. Общество все еще презирает drogados, и CRESCER пытается хоть как-то поддержать в них чувство собственного достоинства.

«Многие из них бездомные, и мы помогаем им с жильем, — сказал Америко. — Существует коммунальный дом, мы платим за аренду, воду и электричество. Когда наши клиенты находят работу и начинают зарабатывать, они платят нам 30 %. Но если у них нет денег, то ничего страшного.

Очень важно создавать для них рабочие места, так что мы открываем свой ресторан. Единственная проблема — наркопотребители могут работать там только с пяти до восьми. Отработать восемь часов для них сложно, но трехчасовая смена им вполне по силам».

Чистый и стильный офис CRESCER, где работают за компьютерами десятки сотрудников, разительно отличается от жалкой комнатушки в Москве, где ютится команда Фонда имени Андрея Рылькова. Но, попивая чай с печеньками в этом уютном месте, много не узнаешь. Америко предложил мне выйти на улицы с одной из его аутрич-команд.

Я обошел здание и запрыгнул в фургон к двум жизнерадостным девушкам по имени Инес и Андреа. Нарядившись в светоотражающие жилеты, они отправились патрулировать обычные места скопления наркоманов, начав с района, расположенного на склоне холма на отшибе. Мы припарковали фургон и пошли пешком через поле, заросшее высокой травой, к покосившейся лачуге. Нам навстречу вышел Антонио — высокий мужчина средних лет с татуировкой креста на руке. Он взял у нас припасы, чтобы потом раздать их друзьям.

«Полиция? Не проблема. Они были здесь дважды, и оба раза искали кого-то конкретного. Нас они не трогают», — сказал он, закуривая сигарету.

Было в этой лачуге что-то романтичное — этакая депрессивная версия шалашей, которые мы все строили в детстве. Сам Антонио не живет здесь постоянно, но, если кому-то нужен ночлег на несколько дней, он всегда разрешает. Он дал мне примерить уморительные клоунские очки, после чего мы с девчонками отправились дальше.

«Выходит, полиция не возражает, что все это происходит в открытую?» — спросил я.

«Нам они не чинят никаких препятствий, но вот нашим клиентам… — ответила Андреа. — Однажды я была в районе по соседству. Там есть заброшенный бассейн, и в здании бассейна обычно собираются наркоманы. Раньше мы ходили туда каждый день, чтобы пообщаться с ними, раздать припасы и все такое.

И вот как-то раз мы пришли, а здание оказалось забаррикадировано. Нас впустили внутрь, так что мы могли видеть, что происходит снаружи, но нас самих было не видно. Но потом около бассейна появились копы, и нам велели заткнуться. И мы сидели там молча, в полной тишине. Полицейские прошли так близко, что могли бы услышать, как я дышу. Вот тогда я на собственной шкуре ощутила, каково им живется», — со смехом сказала она.

В мой последний день в Лиссабоне проходил митинг в поддержку марихуаны. Поскольку риск погибнуть от передозировки при употреблении травки столь же велик, как, например, от нападения минотавра, группа демонстрантов решила выйти на марш за свое право целыми днями курить косяки и смотреть «Рика и Морти».

Субботним вечером я отправился в парк, откуда начиналось шествие. Поначалу толпа была совсем небольшой — меньше сотни человек с плакатами и растяжками, — но по мере движения к нам присоединялось все больше людей. Публика была соответствующая — множество белых парней с дредами, — хотя я заприметил и несколько бизнес-леди в деловых костюмах.

«Легализовать как пиво!» — скандировали они.

Стражи правопорядка все время были поблизости, на самом виду. Сюрреалистическое зрелище толпы растаманов, устроивших шествие с полицейским эскортом, заставило меня задуматься о том, что в России нас бы давно отколотили дубинками и упаковали в автозаки.

«Они могут нас арестовать — но тогда придется арестовать всех, а на это у них просто не хватит ресурсов, — сказал мне один из этих «опустившихся наркоманов». — Именно поэтому мы вышли на митинг: продемонстрировать, что мы можем дуть».

Организованная толпа — это большая сила. Но одно дело — не оказаться в наручниках за то, что выкурил косяк. И совсем другое — легализация, за которую выступали эти демонстранты.

35

За лигалайз!

27 апреля — День Короля. Улицы и каналы Амстердама превращаются в одну сплошную вечеринку: из каждого дома гремит музыка, люди в оранжевых шапках наперебой предлагают мне экстази. Накануне я перегулял и решил проветриться, бродя по набережным знаменитых каналов. Мое внимание привлекло одно здание — кофешоп с необычным название Rusland, то есть «Россия». В нем даже имелась вип-зона для особо взыскательных клиентов — «Путин-лаундж». За все годы своего дилерства я так ни разу и не побывал в Амстердаме — настоящем раю, где можно курить траву и трахать шлюх как ни в чем не бывало. Но я приехал сюда ради дела. Прямо за углом находился музей гашиша, марихуаны и конопли, а еще — квартал красных фонарей, где одна из девочек разрешила мне подзарядить у нее телефон, чтобы вызвать такси. Так вот как выглядит свобода, подумал я.

«Чувак, ты не скрутишь для меня косячок?» — попросил я латиноса, у которого приобрел пять граммов марокканского гашиша.

Знаю, знаю, стыдно быть дилером и не уметь крутить косяки, но вообще-то я курю только за компанию.

Оказалось, что кофешоп «Россия» — старейшее из существующих в Амстердаме заведений подобного рода. Еще в 1970-х голландцы решили, что проще всего отвадить детишек от крэка и героина, если позволить им покупать и употреблять травку в специально отведенных для этого местах. Это решение было основано на глубоко укоренившейся в Голландии традиции поиска компромиссов, и различные партии христианского толка пытались таким образом найти подход к подрастающему электорату. «Россия» стала первым после Mellow Yellow кофешопом, получившим лицензию в 1975 году.

В принципе, это хорошо — можно без помех курить план и не волноваться, что до тебя докопается какой-нибудь чересчур правильный голландский коп, а уж для туристической индустрии это и вовсе стало божьим благословением (и не надо мне говорить, что лично вы бы поехали в Амстердам исключительно ради музея Анны Франк). Но все не так просто: на самом деле марихуана в Нидерландах не легализована, а только декриминализирована, так что все кофешопы закупают товар у довольно сомнительных поставщиков вроде суринамских и марроканских банд, а также у голландских пенозе. Кроме того, местное население не слишком радо полчищам укуренных британцев и французов, наводняющих голландские города и деревеньки в туристический сезон.

Так что вся остальная Европа придерживается другой стратегии. Несколько месяцев спустя я оказался в Барселоне на свадьбе друга.

«Привет, ты, должно быть, Нико», — сказал Хосе, подъехав ко мне на мотоцикле.

Я познакомился с Хосе в WhatsApp несколько дней назад, и он принялся осыпать меня такими грязными шутками, что я сразу понял: он свой чувак. Хосе припарковался, и мы протиснулись сквозь узкую дверь в помещение, где я достал свой паспорт, заполнил анкету, и красотка за стойкой выдала мне карточку. Отныне я был благородным членом Барселонской ассоциации курильщиков марихуаны.

Пройдя по коридору, мы попали в большой холл. Стена была украшена огромным полотном с изображением тропического леса, а в расписании значились ближайшие мероприятия, организованные клубом (в пятницу планировался показ фильма «Назад в будущее»). По стенам были развешены большие ЖК-экраны, компании парней, развалившись на диванах, рубились в шутеры, а в уголке расположилась группа по изучению английского языка. Имелись также бильярдные столы, покерные турниры и — вишенка на торте — красавчики в татуировках, подававшие лучшую шмаль, какую можно достать в Барсе.

А все благодаря одной лазейке в испанском законодательстве. В середине 1990-х прокуренная подсобка известного в Барселоне магазина комиксов под названием Makoki стала площадкой для ожесточенных споров о том, сможет ли Бэтмен победить Росомаху и возможно ли легально курить траву. У одного умника возникла идея: испанская конституция склонна закрывать глаза на то, что происходит за закрытыми дверьми, а свобода собраний дает людям право создавать частные клубы. Поскольку происходящее в этих клубах с юридической точки зрения приравнивается к происходящему в доме, таким образом можно обойти испанские законы и беспрепятственно употреблять коноплю. Участники дебатов направили в правительство официальный запрос о разъяснении и получили достаточно туманный ответ, который позволил им приступить к делу. Так возникла Ассоциация по исследованию каннабиса имени Рамона Сантоса.

На отважных исследователей ополчилась полиция, и поначалу в клубе постоянно проводились рейды. Однако в 1999 году правительство Андалусии постановило, что образовывать такие клубы разрешено, хотя доступ туда должен быть открыт только для ненормальных любителей ганджи, а не для широкой публики. Клубы тут же начали размножаться, как грибы после дождя: если в 2011 году в Каталонии на севере страны их было всего сорок, то в 2016-м — уже более пятисот. Четыреста с лишним из них находятся в Барселоне — это более половины от общего количества по стране. Это закрытые клубы, и попасть в них можно только при посредничестве одного из действующих членов. Такая политика призвана оградить город от орды красноглазых ниндзя, осаждающих Амстердам. Тем не менее на главной улице Барселоны — Рамбле — тусуются десятки промоутеров, предлагающих отвести вас в «кофешоп». Эти спекулянты обходят законы, приводя туристов в закрытые клубы. Они не всегда заслуживают доверия, но, к счастью, контактом Хосе со мной поделился хороший друг.

Публика была в основном молодая и средних лет, с виду довольно обычная — как в любом баре. В холле сидели парни со своими подружками, слушая лаундж-джаз. Благодаря хорошей вентиляции запах марихуаны даже не чувствовался. Все казалось совершенно обычным — как будто так и должно быть.

В 2017 году правительство Каталонии официально легализовало каннабис-клубы, а следовательно, как минимум в Барселоне их деятельность теперь находится в рамках закона. Но помните: как только вы выходите за дверь, начинается совсем другая история. Строго говоря, марихуана не стала легальной, ее просто терпят, пока она остается за закрытыми дверьми. Консерваторы постоянно пытаются закрыть эти клубы, и, хотя выращивать пару кустов конопли дома никто не запрещает, ходить по улицам с тремя кило в кармане лучше не стоит, разве что вы хотите отведать испанской тюремной кухни.

Я докурил мой косяк, положил окурок в пепельницу, попрощался с Хосе и вышел на улицу. После посещения клуба я жутко проголодался.

В течение нескольких десятилетий каннабис либо был полностью вне закона, либо существовал полулегально в таких городах, как Барселона и Амстердам. Постепенно стали разрешать его употребление в медицинских целях — марихуана не только облегчает боли различной этиологии, но и показала высокую эффективность при лечении эпилепсии и рассеянного склероза. В Калифорнии, к примеру, врачи имеют право выписывать медицинскую марихуану буквально при любых недугах. Внезапно развелось огромное количество девятнадцатилетних серферов с дредами, страдающих от хронических болей в спине.

Отсюда, казалось бы, рукой подать до легализации рекреационного употребления — просто ради кайфа. И здесь мы снова должны будем обратиться к опыту США — да-да, той самой страны, что заварила эту кашу. Первым штатом, сделавшим шаг в этом направлении, был дождливый северный Вашингтон. В 2011 году активисты выступили с «Инициативой 502» и потребовали проведения референдума по вопросу легализации марихуаны для всех граждан старше 21 года. К этой кампании присоединился наш старый знакомый, полицейский в отставке Норм Стэмпер.

«Большую часть кампании я проработал в очень враждебно настроенных округах — например, на востоке штата, где много фермеров и других групп с консервативными взглядами, — рассказал Норм. — Я пару раз принимал участие в крупных дебатах, и люди оказались на удивление восприимчивы к аргументам. Каждый раз, когда мне доводится говорить с публикой, я задаю один вопрос: «Случалось ли, что вы ввязывались в драку под воздействием алкоголя?» Лес рук. «А теперь попробуйте вспомнить, бывало ли такое под воздействием марихуаны?» И в ответ — молчание, им и в самом деле нечего на это ответить».

И это правда: от травки еще никто не умирал. Чтобы получить летальную дозу, нужно выкурить около 15 000 косяков за двадцать минут ^[97], но скорее вы раньше вырубитесь и проснетесь через несколько часов с острым желанием срочно что-нибудь сожрать. Научные исследования показали, что алкоголь и табак гораздо более опасны, что многие запрещенные вещества, включая каннабис, экстази и волшебные грибы. В одном отчете, опубликованном в авторитетном медицинском журнале Lancet, приводился рейтинг различных веществ с точки зрения вреда, который они приносят а) обществу и б) тем, кто их употребляет. По обоим критериям алкоголь оставил далеко позади все остальное, включая крэк, героин и кристаллический метамфетамин. Даже если учесть тот факт, что людей, употребляющих алкоголь и табак, гораздо больше, чем наркоманов, придется признать, что наркотики (например травка и экстази) гораздо менее опасны — и точка.

Я могу напиться, сесть в машину, сбить по дороге мамочку с ребенком, потом отколотить жену — и все равно выпить после работы с начальником не возбраняется, а вот предложить коллегам покурить план мало кто решится.

Почему сухой закон продлился всего десять лет, а война против наркотиков идет уже более столетия? Ну что тут скажешь: большинство из нас пробовали алкоголь и знают, что один бокал не заставит нас слететь с катушек. В то же время такие вещества, как марихуана и опиум, долгое время считались уделом низших классов и «недолюдей».

Стэмпер говорит, что каждый день мы все дальше отходим от «косякового безумия». Раньше мы слепо верили во все небылицы, которые рассказывают о марихуане. К примеру, в теорию стартовых наркотиков, гласящую, что стоит только один раз затянуться травкой — и вы неизбежно подсядете на героин и канете в пучине морального разложения, как Пит Доэрти. Химические свойства тетрагидроканнабинола (действующего вещества, содержащегося в конопле) никак не способствуют развитию тяги к другим видам наркотиков. Если бы хоть половина всей травки, что я продал, приводила к кокаиновой зависимости, я бы сейчас отдыхал на Багамах, а не мучил своего редактора дурацкими шуточками. Но по крайней мере я не в тюрьме. То, что большинство людей, нюхающих кокс, еще и курили траву, очень спорный аргумент — это все равно что утверждать, что диснеевский мультик «Мулан» приводит людей к зависимости от японского тентакль-порно. И потом, кто я такой, чтобы осуждать вас за то, куда заведут вас увлечение мультипликацией и восточной культурой в какую-нибудь одинокую ночь.

6 ноября 2012 года «Инициатива 502» была принята большинством в 56 % голосов. В тот же день в Колорадо приняли поправку 64. Кампания, проведенная растаманами из Роки-Маунтин в Колорадо, была еще агрессивнее. Ее идейный вдохновитель Мэйсон Тверт, основатель группы SAFER (Safer Alternative for Enjoyable Recreation, то есть «более безопасная альтернатива для приятного отдыха»), прославился тем, что вызвал мэра Джона Хикенлупера на дуэль в стиле Дикого Запада: Хикенлупер, владевший пивоварней, должен был пить пиво, а Тверт — курить косяки. Проигрывал тот, кто умрет первым. Хикенлупер участвовать в дуэли отказался. Чтобы убедить людей проголосовать за поправку 64, Мэйсон и его сторонники разместили повсюду билборды, с которых красотки в бикини взывали к публике: «Марихуана: никакого похмелья, никакого насилия, никаких углеводов!»

Поправка прошла голосование с результатом в 55 % голосов. Спустя 74 года после того, как местный житель Сэм Колдуэлл получил четыре года тюрьмы по закону о налоге на марихуану, Колорадо стал вторым американским штатом, полностью ее легализовавшим. Даже Хикенлуперу пришлось смириться. «Похоже, сейчас курят все те же, что и раньше», — сказал он в 2014 году, уже став губернатором, признавая, что легализация не привела к увеличению числа наркоманов. Конечно, было несколько случаев, когда дети отравились кексиками, но тут мораль проста: родители, не давайте детям кексики с марихуаной!

Зато случился настоящий прорыв в экономике — я бы назвал это Зеленой лихорадкой: появились тысячи новых рабочих мест, в казну поступили сотни миллионов долларов новых налогов. К 2018 году конопляная индустрия в Колорадо оценивалась более чем в миллиард долларов — с которых было уплачено 200 млн налогов. В Великобритании, где до сих пор действует запрет на марихуану, ее черный рынок оценивается в 2,6 млрд фунтов. Только представьте себе — налоги с них могли бы пойти на ремонт дорог, поддержку больниц или поиски очередного повода развязать войну на Ближнем Востоке.

А потом начался эффект домино. Запущенный процесс было уже не остановить. Один за другим штаты начали отменять запрет на марихуану: Мэн, Аляска, Мичиган, Массачусетс, Орегон, Невада, Вермонт, Вашингтон. 1 января 2018 года Калифорния — оплот либерализма и регион с пятой по величине экономикой в мире — наконец-то разрешила употреблять марихуану независимо от того, болит у вас спина или нет. Вскоре после этого Джордж Гаскон, окружной прокурор Сан-Франциско, заявил, что закрывает тысячи дел, связанных с употреблением каннабиса.

«Мы уже давно потеряли способность отличать реальную опасность от обычных раздражителей, и это стоило нам денег, это разрушило ткань нашего общества, и это не обеспечило нам безопасности, — сказал Гаскон в своем заявлении. — Этот прецедент подчеркивает реальную ценность легализации: она дарит новую надежду тем, чьи жизни были разрушены дорогой, неэффективной и расистской системой».

Теперь люди, чья жизнь была исковеркана самым опасным растением в мире, могут обратиться к судье и снять с себя судимость. Хотя это не вернет им потерянные годы.

21 октября 2015 года отставной наркобарон Рик Росс ехал по автостраде 101 в Северной Калифорнии, и его остановила патрульная машина. В бардачке полицейские нашли сумку, в которой лежало 100 000 долларов наличными. Эта лесистая часть Калифорнии зовется в народе Изумрудным треугольником благодаря многочисленным плантациям марихуаны. По совокупности двух факторов Рика пригласили проехать в офис местного шерифа. Неужели бывший торговец крэком взялся за старое? Отнюдь. Впрочем, он действительно собирался купить траву, но исключительно ради ведения легального бизнеса. В 2015 году марихуана пока не была полностью легализована в Калифорнии, но там уже имелось множество диспенсариев, где предлагали лекарство тем, у кого имелась, как бы это сказать, медицинская необходимость.

«Это было не совсем законно — назовем это серой зоной, — объяснил Росс. — Но они взяли меня исключительно по расовому признаку: я был единственным черным на том шоссе, вот меня и остановили. В те времена, говоря с людьми из „черных“ диспенсариев, мы предупреждали их, что к ним полиция будет приходить в первую очередь. Но, с другой стороны, я вроде как рад, что так получилось, потому что теперь благодаря этому я могу попасть в местную программу социального равенства, которая помогает людям из определенных регионов или имеющим криминальное прошлое получить лицензию на марихуану».

Количество арестов за марихуану упало — но те, кого все-таки арестовывают, имеют кожу не белого цвета.

Кроме того, нельзя забывать, что федеральные законы, которые формально имеют приоритет перед законами отдельных штатов, никто не отменял. Обама, конечно, не был величайшим американским президентом, но он определенно задал тон происходящему: если бы не президент, открыто признавшийся, что курил травку и что у него есть вопросы к системе правосудия, едва ли легализация стала бы возможна. Дональд Трамп, во всех остальных отношениях редкостный кретин, к своей чести, про траву не сказал ни слова и даже уволил единственного члена своей команды, который выступал против, — генпрокурора Джеффа Сешнса. Но до тех пор, пока марихуана не получит признание на федеральном уровне, война не окончена.

«Ну что, всем весело? Подайте голос!» — кричит со сцены МС под одобрительные возгласы счастливой толпы.

16 октября 2018 года. Клуб Mod в центре Торонто. В центре зала с потолка свисает гигантский зеленый куст конопли — как перевернутая новогодняя елка. По мере того как стрелки часов приближаются к двенадцати, группа на сцене ускоряет темп, достигая кульминации ровно в полночь, с потолка в мигающем свете сыплются конфетти, и куст падает вниз. Конец эпохи. Конец запрету на марихуану.

Поскольку курить в помещении нельзя, толпа высыпала на улицу. Полиции никто не боялся: 17 октября Канада стала крупнейшей и самой влиятельной (в политическом отношении) страной в мире, полностью легализовавшей марихуану. Спрос был так велик, что товар размели чуть ли не в первый же день: к 16:20 18 октября в единственном магазине на Ньюфаундленде было уже шаром покати.

Впрочем, Канада была не первым государством, признавшим марихуану на национальном уровне. Пальма первенства в этом деле принадлежит совсем небольшой стране — Уругваю. Его президента Хосе Мухика, известного также как Эль Пепе, нельзя назвать типичным политиком. Он был участником леворадикального партизанского движения, имел шесть пулевых ранений, отдавал 90 % своих доходов на помощь одиноким матерям и малому бизнесу и жил не в президентском дворце, а в крохотной лачуге вместе с трехногой собакой по имени Мануэла. Вероятно, именно поэтому маленькое латиноамериканское государство создало в 2013 году исторический прецедент, узаконив покупку, продажу и курение Марии Хуаны. Все получилось не сразу, но летом 2017 года наконец заработала торговля, хотя и с некоторыми оговорками: реклама запрещена, получить лицензию непросто, а чтобы купить, нужно зарегистрироваться в специальной базе (иначе страну наводнили бы любители дунуть, как это произошло с Амстердамом).

Но Уругвай — всего лишь небольшая страна, зажатая между Бразилией и Аргентиной, которую мало кто отличает от Парагвая. Зато, когда что-то делает Канада, весь мир сразу берет это на заметку. Как и Нидерланды, Канада славится качеством производимого здесь товара — к примеру, выращиваемой в лесах Британской Колумбии коноплей марки BC Bud. Великий белый север, покрытый бескрайними хвойными лесами, как нельзя лучше подходит для выращивания первоклассной травы — и никакого риска, что соседи будут жаловаться на запах. И точно так же, как канадский виски во времена сухого закона, немалая часть этого товара контрабандными путями попадает на юг через национальные парки, раскинувшиеся по обе стороны границы. Канадцы всегда были менее чопорными, чем их южные соседи, — немного травки никогда не повредит, так?

В разных регионах Канады легализация приняла различные формы. К примеру, в провинции Альберта нужно пойти в диспенсарий, а в Онтарио и Новой Шотландии травку можно приобрести только в лицензированном магазине или онлайн. После легализации многие стали жаловаться, что купить марихуану стало труднее, чем раньше. Некоторые представители коренных народов (то есть индейцы) держат собственные магазинчики в обход законов.

Премьер-министр Канады, победитель конкурса красоты среди либералов Джастин Трюдо заявил, что у легализации было две причины. Во-первых, она необходима, чтобы защитить детей. Я сам, конечно, никогда не продавал малолеткам — но, с другой стороны, и паспорт никогда не спрашивал. Как вы себе это представляете?

«Привет, я подозрительный тип, которого ты впервые видишь, и я хотел бы посмотреть твое полное имя и дату рождения, прежде чем мы тут осуществим незаконную сделку».

Конечно, дети в любом случае могут достать бухло, однако, как мы можем узнать из фильма «SuperПерцы», подросткам обычно приходится прибегать к различным ухищрениям с участием криповатых взрослых, поддельных документов, менструальной крови и прочих приколов.

Вторая причина заключалась в желании вытеснить из этого бизнеса преступников. Кто будет покупать шмаль у мутного типа, который может и ножом пырнуть, если можно пойти в диспенсарий? В Канаде наркотиками приторговывали «Ангелы ада» — банда грозных байкеров из Окленда, Калифорния, рассекавших повсюду на своих «харлеях». Они добрались до самого севера и принялись поглощать местные мотоклубы, превращая их в «филиалы» и взамен позволяя наживаться на своей репутации.

Другой важный игрок на местном наркорынке — мафия. В отличие от американской, канадская мафия по-прежнему живет и здравствует. Семья Риззуто безраздельно властвовала над криминальным сообществом Монреаля в течение сорока лет вплоть до 2004-го, когда ее крестный отец, сицилиец Вито Риззуто, отправился отбывать срок за организацию убийства трех нью-йоркских капо в 1981-м. Этой истории посвящен фильм «Донни Браско». Пока Вито сидел в тюрьме, его клан начал распадаться: сын Ник был убит на улице при свете дня, а отца застрелил снайпер во время семейного обеда. В 2012-м Риззуто вышел на свободу и стал планировать возмездие. По всей Канаде, Мексике и Сицилии прокатилась волна убийств. По иронии судьбы Вито умер своей смертью в 2013 году, но теперь на его территорию претендует калабрийская мафия, так что война до сих пор продолжается.

Есть и еще один человек, который остался недоволен легализацией. Это Блэр Лонгли, председатель канадской партии «Марихуана».

«Это просто иная форма запрета, основанная на тех же представлениях о „косяковом безумии“, — сказал он мне, когда я позвонил ему домой в Монреаль. — Они по-прежнему обращаются с коноплей как с каким-нибудь плутонием. С виду мы достигли какого-то прогресса, но дьявол, как говорится, в деталях. Если взглянуть на ситуацию в целом, особенно в некоторых регионах, марихуана криминализирована еще больше, чем раньше. Это наихудший вариант легализации».

За 45 минут нашего разговора (потом связь прервалась, потому что у меня закончились деньги на балансе) я успел понять, что Блэр — не только ярый сторонник легализации каннабиса, но и радикальный антикапиталист. Он начал свою политическую карьеру в 1980-х в сатирической Партии носорогов, которую возглавлял Корнелий Первый — сварливый четвероногий обитатель зоопарка Гранби в Квебеке. Партия носорогов выступала, в частности, за отмену закона всемирного тяготения и улучшение качества образования путем строительства более высоких школ. Позднее Лонгли перешел в партию «Марихуана», основанную в 2000 году, и уже в 2004-м стал ее председателем. Членов этой партии объединяет только одна общая страсть; в остальном они могут высказывать любые политические взгляды. Им ни разу не досталось места в парламенте, однако они упорно проводят кампании во имя своей великой цели.

С точки зрения Блэра, проведенная в стране легализация — просто показуха, которая никак не повредила местной мафии, зато здорово усложнила жизнь мелким производителям, открыв дорогу международным банкам и крупным корпорациям.

«Все аргументы либерального правительства Трюдо, всё, что они несут об опасности марихуаны для молодежи, о борьбе с организованной преступностью, — полнейшая чушь, и СМИ радостно повторяют за ними эту ложь, — поделился Лонгли. — Никаких принципиальных моментов легализация не изменила. Просто они потеряли контроль над ситуацией, потому что миллионы людей выращивали, продавали и курили травку, — вот и решили таким способом вернуть его себе».

Еще до официального принятия закона в стране существовали сотни мелких нелегальных кофешопов и диспенсариев, которые не очень-то и скрывались. Большинство из них были небольшими семейными предприятиями. Никаких волосатых байкеров и итальянских капо в стиле «Клана Сопрано». Но превратив этих мелких торговцев во всенародное пугало, которое продает наркотики нашим детям, правительство получило отличный повод избавиться от них.

«Правительство — это наивысшая форма организованной преступности, действующая по указке самых опасных гангстеров — международных банкиров. Оно всегда на своем месте. Нечто подобное, стоит только присмотреться, происходит в любой индустрии. Теперь все контролирует небольшая когорта очень богатых людей. Приватизация прибыли для них важнее всего, и ради этого они построили фашистское полицейское государство».

Тирада Лонгли меня слегка озадачила. Разве не любая легализация лучше запрета? Однако на рынок и правда пришли большие корпорации. Всего за несколько месяцев до легализации один из крупнейших канадских производителей марихуаны — Canopy Growth — получил четыре миллиарда долларов инвестиций от Constellation Brands — американского концерна, который владеет пивным брендом Corona. Это сразу вывело компанию на лидирующие позиции на рынке. Конечно, мы всегда знали, что это случится: деньги липнут к деньгам. Но мы не хотим повторять ошибок, которые допустили с алкоголем и табаком. Не один десяток лет крупнейшие табачные компании платили Голливуду за то, чтобы их продукция появлялась на киноэкранах, — так же как Converse заплатил Уиллу Смиту за то, чтобы в фильме «Я, робот» его герой ходил в «винтажных» All Stars, с одной только разницей: кеды не вызывают рак. По мере того как это становилось все более очевидно, табачное лобби отрицало или преуменьшало риски, заявляя, что связь между курением и раком еще окончательно не доказана. В 2015 году курение стало причиной как минимум одной из каждых десяти смертей во всем мире.

И тем не менее то, что судьба самого популярного в мире растения решается политиками на совещаниях, а не карательными отрядами в подворотнях, — это уже шаг вперед.

Примеру Уругвая и Канады последовали и другие страны. Пока я писал эту книгу, употребление марихуаны было легализовано в Мексике, Грузии и ЮАР, хотя на то, чтобы разрешить и продажу, духу у них не хватило.

Многие из аргументов, которые приводятся в пользу марихуаны, распространяются и на другие наркотики. Если некоторые люди будут на вечеринках принимать экстази вместо того, чтобы выпивать, ничего плохого не случится. Не считая того, что они всех вокруг раздражают своей неумолчной и однообразной болтовней, они вполне дружелюбны, и иметь дело с клабберами под экстази гораздо проще, чем с пьяными, — любой вышибала подтвердит. А кроме того, я вообще-то взрослый человек. Какое право имеет кто бы то ни было указывать, что мне делать с моим телом? ИДИТЕ ВЫ К ЧЕРТУ! Если я захочу закинуться таблеткой и провести несколько часов, слушая дерьмовый хаус на репите, потирая руками и выпучив глаза так, будто я вышел из подземелья, — я так и сделаю, фашисты проклятые!

Конечно, этот аргумент вряд ли убедит мамаш-наседок, но есть и другие. Некоторые наркотики и в самом деле могут приносить пользу. К примеру, психоделики вроде ЛСД, волшебных грибов и аяуаски можно успешно применять для лечения алкоголизма и депрессии, потому что они нарушают сложившиеся мыслительные шаблоны и позволяют расширить границы сознания. Помните мой амазонский трип?

А MDMA соответствует всем критериям эффективности при лечении ПТСР ^[98]: он быстро действует, не вызывает привыкания, не токсичен, от него никому не бывает плохо — и к тому же он сближает врача и пациента… все как некогда описывал Александр Теодор Шульгин. Согласно одному исследованию, эффективность MDMA при лечении пациентов с посттравматическим расстройством составляет 83 % — и никаких серьезных побочных эффектов.

Мечтать, конечно, не вредно. Но уже существует препарат, который получил все необходимые лицензии, прошел кучу проверок на безопасность — и тем не менее от него умерло больше людей, чем во Вьетнамской войне. Все в рамках закона.

36

Паника в Нидл-парке

Мексиканцы не только перевозили чужой товар, но и кое-что производили сами. Опиумный мак завезли в Синалоа китайские переселенцы еще в XIX веке. В наши дни сырье поступает к таким ребятам, как Педро — он работает варщиком в деревушке под Кульяканом. Педро знаком с Бальдо с тех времен, когда тот выращивал коноплю, так что, когда мы с Мигелем собрались к нему, Бальдо напросился с нами.

Педро вышел встречать нас в огромном сомбреро, делавшем его похожим на уличного музыканта мариачи. Мы выпили по паре пива и пошли осматривать задний двор, где размещалось его хозяйство — несколько ведер и импровизированная печь.

«Из десяти килограммов мака получается кило героина, — объяснил Педро. — Я беру 1500 долларов за килограмм. Дела у меня идут неплохо, одна беда — я много трачу. В удачную неделю я могу наварить килограммов четыреста».

Чтобы получить героин, Пабло нагревает опий-сырец на плите, выливает в ведро , и получится высококачественный мексиканский бурый героин. Педро показывал нам все это, а вокруг носились его малолетние дети — для них это в порядке вещей. Он когда-нибудь попадался? Ни разу — он как Стивен Сигал, просто повар. Однако, выпив еще немного, он признался, что не хотел бы, чтобы его сыновья вошли в семейный бизнес.

«Я постоянно борюсь с сыном, чтобы он не стал таким, как я. Я хорошо зарабатываю, но мне всю жизнь приходится скрываться. Нужно быть кем-то: инженером, юристом, кем угодно — только не заниматься этим. Я все время вынужден врать. Когда меня спрашивают, чем я занимаюсь, отвечаю, что сельским хозяйством. У меня есть поле. Вся моя жизнь — ложь, и я не хочу этого для своих детей».

К этому моменту Бальдо выпил уже дюжину бутылок пива, так что пора было собираться домой. Пока мы ехали обратно, он сочинил для меня персональную балладу в стиле наркокорридо:

«Я спою балладу, рожденную в моем сердце / Расскажу о Мигеле, брате его Бальдомаре, и спою для Нико / Он не ввязывается в неприятности, не пересекает черту / Он глубоко уважает правила и всегда соблюдает их…»

В 1980-х хмурый начал выходить из моды. На нем сидели бродяги в семидесятых, а теперь врачи не решались выписывать пациентам морфин даже при сильных болях, и мафия практически выбыла из игры. Чтобы вдохнуть новую жизнь в потускневший образ, нужны были бизнесмены нового типа, с хорошими связями. И в 1996 году компания Purdue Pharmaceuticals выпустила на рынок новейший опиоидный анальгетик — оксиконтин.

В середине 1990-х Большая фарма в США положила начало настоящему опиоидному кризису, и произошло это по двум причинам. Во-первых, они умалчивали и даже намеренно лгали о том, что продаваемые ими лекарства вызывают привыкание. Так, маркетологи Purdue утверждали, что оксиконтин, лекарство с таким же синдромом отмены, как самый что ни на есть героин, вызывает меньшее привыкание, чем морфин. Врачи, которые получали от капиталистической американской системы здравоохранения всяческие плюшки вроде бесплатных поездок в отпуск, не задавали лишних вопросов.

Во-вторых, компании производили избыточные объемы обезболивающих типа оксиконтина и отправляли излишки в такие штаты, как Флорида — где, как им было прекрасно известно, они попадут на черный рынок через дилеров и аптеки, отпускающие препараты без рецепта. Во Флориде не было законов, регламентирующих, сколько опиоидов и кому могут выписывать врачи, так что некоторые пациенты закупали гораздо больше таблеток, чем им было нужно, и перепродавали друзьям. Тем временем в Ржавом поясе Среднего Запада постепенно разваливались угольная и сталелитейная промышленность, которые раньше были на коне. Именно эти области сформировали основной электорат Дональда Трампа в 2016-м, равно как и клиентскую базу для новой волны увлечения наркотиками. Итак, Солнечный штат превратился в главный узел наркотрафика в стране. Шоссе, ведущее из Флориды вглубь страны, стали называть не иначе как Окси-экспресс.

Федералы встрепенулись в 2010-х и велели врачам перестать выписывать рецепты направо и налево, но возникла новая проблема: рецептов больше не было, а пациенты уже подсели — и куда им было идти? К дилерам, конечно.

«Десять лет назад нашей главной темой была марихуана, — рассказал мне Гектор, боец картеля Синалоа. — Но с тех пор как гринго легализовали траву, нам больше нет смысла ее выращивать. Теперь им нужен от нас мак».

Постепенная легализация марихуаны лишала мексиканские картели прибылей, но они быстро заметили, что гринго глотают оксиконтин так, будто завтра конец света, и стали с удвоенным усердием выращивать на своих угодьях мак, наводнив Штаты дешевым черным героином (напомню, в Америке здравоохранение не бесплатное, так что покупка героина зачастую может обойтись значительно дешевле официальных рецептов и альтернативных методов лечения). Цена мексиканского бурого упала с 200 000 до 50 000 долларов за килограмм. Но любители окси к такому чистому товару не привыкли, и начались передозировки.

Так что теория стартовых наркотиков облажалась по полной с каннабисом, зато с таблетками по рецепту вполне себе работает. u/alexonheroin — пользователь сабреддита r/opiates, онлайн-сообщества героиновых наркоманов, где они обмениваются опытом и предупреждают друг друга о неудачных партиях. Не знаю, кто она и как выглядит, но после того как меня пропустили модераторы, она одной из первых откликнулась на мой пост, в котором я просил поделиться реальными историями об опиоидном кризисе.

«С виду я обычная девушка лет двадцати с небольшим, живущая на юго-востоке страны; я работала на пяти разных работах — в том числе несколько лет в школе. Я замужем. У меня нет диплома о высшем образовании, но я шесть лет проучилась в колледже — это же хоть что-то да значит? — написала она. — Но последние полтора года я сижу на героине.

Как и у многих товарищей по несчастью, у меня все началось с того, что мне прописали лортаб от менструальных болей и болей, вызванных эндометриозом. Я начала принимать его каждый день, даже когда ничего не болело, — просто потому что опиаты прикольные, хаха. Потом я переключилась на препарат под названием опана, потому что одна моя подруга могла доставать по сто штук в месяц. Дозировка была десять мг, и я занюхивала по половинке каждый вечер, потому что от целой я могла блевать всю ночь. Но от этого у меня начались проблемы с пазухами — я несколько месяцев не могла дышать носом. Тогда я решила, что с меня хватит, и перешла на героин, хотела посмотреть, не станет ли получше с носом. И стало! К тому же героин гораздо мягче опаны — я могу принять его и спокойно делать свои дела.

Но в этом-то и проблема. Героин — коварный, чарующий, обманчивый. Это и все остальное, что про него говорят, — правда. Не потому, что на него подсаживаешься, стоит только попробовать, а потому, что он словно набрасывает пелену на глаза, и ты думаешь: а ведь все не так страшно, как показывают в кино, я не начала отсасывать за дозу, моя жизнь на самом деле даже УЛУЧШИЛАСЬ, потому что я стала счастливее, продуктивнее. Ну а потом наступает полный пипец, и ты понимаешь, что такое ломка, — по-настоящему понимаешь. Это ад. Я что угодно сделаю, чтобы этого избежать. К счастью, я достаточно зарабатываю, чтобы покупать оптом, так что я очень редко остаюсь без дозы. Но любой аддикт боится этого дня, и он всегда маячит на горизонте».

Оксиконтин и его аналоги смертельно опасны, но, покупая их по рецепту, вы хотя бы знаете, что вам дают. Героин, который поставляют мексиканские картели, бывает сомнительного качества, и иногда в него добавляют фентанил — искусственный опиоид в пятьдесят раз сильнее героина. Фентанил можно синтезировать в лаборатории (и обойтись без пестрых маковых полей, привлекающих внимание федералов), а поскольку он гораздо мощнее, размер партии меньше — и проще перевезти через границу. Именно это вещество убило Принца и Лил Пипа. К 2016 году от передозировок ежегодно умирали более 60 000 американцев — это больше, чем погибло за всю войну во Вьетнаме. Другой пользователь Reddit, spacetimeismygang, потерял трех друзей из-за опиоидной эпидемии.

«Первым был Ник, — рассказал он. — Помню, как прочел на фейсбуке пост кого-то из друзей, что Ника больше нет, и у меня просто сердце остановилось — я надеялся, что это просто дурацкая шутка. Он передознулся в номере гостиницы, пока сестра моего друга Кристиана (девушка Ника) вышла купить еды. Когда она вернулась, он был уже мертв и лежал на полу лицом вниз. Его реанимировали как могли, но всё без толку. Похороны здорово меня подкосили».

Всего год спустя Иэн, еще один его друг, погиб от передозировки героином. Но самым тяжелым ударом стала смерть последнего, третьего друга.

«Последний из моих погибших друзей, Кристиан, в 23 года подхватил инфекцию сердечного клапана — вроде это называется эндокардит — из-за игл для введения героина. Он перенес несколько инсультов, потому что инфекция распространилась в мозг. Сначала он думал, что просто сильно простудился, поэтому в больницу пошел не сразу. Он несколько недель провел в реанимации в Атланте. Врач сказал его матери, что он, наверное, самый тяжелый пациент в городе. В конце концов ему сделали операцию на открытом сердце (им пришлось остановить его сердце и прогнать всю кровь через специальный аппарат — жуть!). Ему пересадили сердечный клапан от свиньи, и он даже пережил эту операцию! К сожалению, проблему, которая привела его на операционный стол, он так и не решил. Он умер полтора года спустя с иглой в вене. По крайней мере мы успели с ним потусить за неделю до его смерти. Мы пошли и достали себе дури… он был мой лучший друг».

После того как опиоидный кризис оказался в центре внимания СМИ, идея жесткого подхода к наркотикам, несколько утратившая популярность в годы правления Обамы, возродилась с новой силой. Администрация Обамы советовала прокурорам мягче относиться к мелким нарушителям, Трамп сделал все с точностью до наоборот. Снова ввели «обязательные минимумы»: в 2016 году губернатор Индианы, а ныне вице-президент Майк Пенс, возобновил действие законов, предусматривающих тюремное заключение сроком в десять лет для дилеров мета и героина при повторном правонарушении. Несколько штатов провели законы, позволяющие обвинить человека в убийстве, если проданные им наркотики привели к чьей-то смерти. Может, это и отвадит некоторых дилеров от подмешивания фентанила в свой товар, но может, и нет (в конце концов, уровень передозировок не так уж и высок), зато это точно заставит наркоманов трижды подумать, прежде чем вызвать скорую к своему умирающему другу. Дональд Трамп даже как-то поднял вопрос о возвращении смертной казни.

«Если мы не принимаем самых жестких мер по отношению к дилерам, мы просто теряем время, — заявил Трамп перед толпой слушателей в Нью-Гэмпшире. — И эти меры должны включать в себя смертную казнь».

Любопытно, что нынешний виток антинаркотической кампании носит гораздо менее расистский характер — вероятно потому, что на этот раз многие из жертв принадлежат к белой расе и среднему классу, как Алекс. Многие политические сторонники Трампа, в том числе губернатор Нью-Джерси Крис Кристи, высказывали мысль, что опиоидным наркоманам нужна поддержка, а не наказание. Дело тут, вероятно, в том, что этим выбившимся из низов белым политикам проще испытать сострадание к таким вот наркоманам, нежели к черным обитателям гетто или реднекам в трейлерных парках. Это, конечно, несправедливо — где было их сочувствие к «крэковым детям» и их матерям в 1980-х? — но отрадно видеть, что белая Америка наконец просыпается.

В 2007 году компания Purdue Pharmaceuticals была признана виновной в недобросовестном маркетинге оксиконтина и введении в заблуждение врачей и приговорена к штрафу в размере шестисот миллионов долларов. Несколько менеджеров высокого уровня отправились на исправительные работы, но никто не сел в тюрьму. В то же время Purdue наряду с другими фармацевтическими компаниями использовали свои связи в Конгрессе, чтобы проводить удобные им законы — например, принятый в 2016 году Закон об обеспечении доступа пациентов к лекарственным средствам и эффективной борьбе с наркотиками, который осложнял процедуру конфискации подозрительно крупных партий опиоидных анальгетиков. Большая фарма потратила на лоббирование этого закона 102 миллиона долларов, сделав щедрые пожертвования 23 политикам, пропихнувшим его через Конгресс.

Работающие в правовом поле и имеющие все необходимые лицензии корпорации берут на вооружение методы мафии, смертность растет как на войне — но оборот наркотиков нужно «регулировать»; так что же, все стрелки опять переведут на Марию Хуану?

Многие действительно подсаживаются на опиоиды из-за лекарств, но это лишь небольшая доля тех, кто принимает прописанные обезболивающие. Как и в случае с другими наркотиками, далеко не у всех развивается настоящая зависимость. При этом численность людей, принимающих опиоидные препараты от боли, велика, и с ними нельзя обращаться как с преступниками. Если врач подозревает, что пациент стал зависим от препарата, он должен аннулировать его рецепт — иначе рискует лишиться лицензии. Именно в таком случае пациенты переходят на героин, а значит, проблема все-таки заключается в черном рынке.

Однако, как ни крути, опиоидный кризис породила жадность корпораций, и, пока на этом можно заработать, неэтичное поведение — подкуп конгрессменов, заигрывание с черным рынком — никуда не денется. Но как убрать прибыль из этого уравнения?

В конце 1980-х и начале 1990-х Швейцария столкнулась с героиновым кризисом. Отчаявшись взять ситуацию под контроль, полиция объявила, что перестанет патрулировать парк Плацшпиц в Цюрихе. Задумка была проста: оставить наркоманам место, где они смогут собираться и заниматься своими делами, не беспокоя обычных граждан, — но такой попустительский подход привел к тому, что 20 000 наркоманов со всей Европы оккупировали парк, превратив его в бесплодный, заваленный использованными иглами пустырь. Преступность рванула вверх, потому что наркоманы принялись воровать и грабить, чтобы заплатить за новую дозу. Конкурирующие банды из Турции, Ливана и Югославии постоянно грызлись за эту выгодную торговую точку. Больницы не справлялись с потоком передозировок, которые случались почти каждую ночь, так что в 1992 году власти, признав, что ситуация полностью вышла из-под контроля, наконец-то сказали: «К черту!» — и закрыли Нидл-парк. Наркоманы просто переместились в другое место.

В 1994 году Швейцария решила попробовать новый метод. Государство начало выдавать бесплатный чистый героин в клиниках под медицинским присмотром. Поначалу все сказали: «Ух ты, бесплатная наркота!» Но вскоре стали заметны первые результаты. Раньше для того, чтобы заплатить за дозу, наркоманы вынуждены были грабить прохожих или продавать свое тело старым извращенцам. Либо же они сами становились дилерами и тогда видели свой прямой интерес в том, чтобы подсадить на иглу как можно больше людей, которые в свою очередь подсаживали других и так далее — по схеме классической пирамиды. Но, если дозу выдают бесплатно, во всем этом нет нужды.

Выдача героина под строгим контролем в государственных клиниках выводит из игры черный рынок и его беспринципных участников. Это, конечно, не идеал, но, если наркоманы не заняты поиском очередной дозы, у них появляется шанс вести нормальную жизнь, работать, строить семью и так далее. В этих клиниках не случается передозировок, а на улицах никто не разбрасывает грязные иглы, которые могут подобрать дети.

Но почему законопослушные налогоплательщики должны из своего кармана оплачивать наркоманам их кайф? Ну, во-первых, эти люди больны. Почему человек, который случайно подсел на наркотики, должен иметь меньше прав на здравоохранение, чем лыжник, сломавший ногу на спуске с горы, или лентяй, который всю жизнь пролежал на диване, смотря «Нетфликс», и не занимался спортом, чтобы предотвратить сердечно-сосудистые заболевания? Во-вторых, злиться на дармоедов очень легко, но проблема налицо, и нужно либо стиснуть зубы и решать ее, либо смириться с тем, что вас рано или поздно ограбят.

Если бы завтра США засыпали бомбами каждый квадратный сантиметр Сьерра-Мадре, это не разрешило бы опиоидный кризис. Маковые поля просто появились бы где-то еще. Может быть, если бы мы смогли прекратить войны, победить коррупцию и вытянуть все страны третьего мира на уровень жизни Швейцарии… но если бы да кабы.

Когда я был в Филиппинах, полицейские с гордостью показывали мне, сколько наркотиков они сумели конфисковать. Это считается мерилом их эффективности. Если их не украдут из хранилища вещдоков, конфискованные партии обычно сжигают (что нередко приводит к экологической катастрофе: облака дурманящего дыма разносятся по окрестностям, заставляя обитателей дикой природы клевать носом, вылизывать банки из-под «Нутеллы» на помойках и запоем слушать Боба Марли).

В 2017 году в Колумбии спецслужбы поставили абсолютный рекорд, перехватив партию из двенадцати тонн чистого кокаина. У меня аж слезы наворачиваются при мысли о том, что никто никогда не сделает из него дорожку, но это капля в море по сравнению с тем, сколько белого порошка уже вывезено из страны. Картели потеряли на этих двенадцати тоннах меньше десяти процентов от их розничной стоимости. Даже говорить не о чем.

«Все эти истории о перехвате крупных партий, которые регулярно появляются в газетах, — полное надувательство, — поделился Нил Вудс, полицейский под прикрытием. — Это такая передвижная зона для селфи, которой пользуются в целях пропаганды. Типа: „Посмотрите, какую работу мы проделали“, но в отрыве от контекста это ничего не значит. Согласно оценкам, в некоторых странах ежегодно перехватывается менее 1 % всего объема контрабанды героина, так что называть эти операции успехом — просто абсурдно. А контекст такой: большинство магазинов на любой оживленной улице заранее закладывают в план 5 % убытков от мелких краж, просрочки товара и тому подобного».

И далеко не факт, что ужесточение наказаний или увеличение объемов конфиската приводят к удорожанию товара для конечного потребителя. Для примера, в 1993 году один грамм снежка стоил в Великобритании около £80, а в 2010-м тот же грамм уже обходился вдвое дешевле. Ну ладно, скажете вы, а как там страны типа Сингапура? У них нет проблем с наркотиками, потому что они просто вешают контрабандистов (ну да, а еще это крохотная и баснословно богатая страна, со всех сторон окруженная морем).

Отчасти своим успехом они обязаны весьма консервативной культуре: наркотики там принимают очень мало, и дело отнюдь не в законодательной базе. Однако чистый и невинный имидж Сингапура — всего лишь видимость. Надежной статистики по употреблению наркотиков там не существует, зато есть судебная статистика, согласно которой Сингапур имеет один из самых высоких показателей по количеству заключенных на душу населения во всей Азии — и более 80 % из них сидят за наркотики. А ведь это только те, кого удалось поймать! Другими словами, кто-то там точно что-то употребляет.

Эта нескончаемая игра в кошки-мышки стоит кучу денег. Если бы Америка взяла все средства, которые уходят на пополнение тюрем, отправку «Черных ястребов» в Колумбию и гербициды, то легко хватило бы на то, чтобы оказать каждому наркоману необходимую поддержку. Если вы волнуетесь о том, в какую сумму наркоманы будут обходиться налогоплательщикам в будущем, у меня для вас новости — вы уже и так платите до хрена! Сколько потратили американские власти на ведение расследований, охрану границы, содержание заключенных и оказание помощи Мексике и Колумбии? Миллиарды и миллиарды долларов. А сколько же тратит на борьбу с наркотиками относительно бедная по европейским меркам Португалия? Около десяти долларов на жителя страны. В год. Угадайте, чья проблема с наркотиками серьезнее.

Но ведь оно того стоит, скажет кто-то: необходимо любой ценой помешать яппи нюхать кокс под музыку и без. Пусть война против наркотиков начиналась как расовая война, теперь она ведется по другим причинам. Правительство имеет право защищать людей от них самих (вспомним о ремнях безопасности и шлемах для велосипедистов и байкеров) и обязано не допустить того, чтобы общество скатилось в пучину ужаса, как в фильме «Судная ночь», — а это непременно произойдет, если все подсядут на кислоту. Но так ли это на самом деле?

Во-первых, наркопотребители, может, и правда плохие и ленивые родители, напоминающие статистов из «Ходячих мертвецов», но они точно не преступники. Во-вторых, если что-то станет доступным, это не обязательно начнут делать все. С 1880 по 1902 год в Америке не существовало законов, запрещавших куплю-продажу героина и кокаина, и, по подсчетам аптекарей, количество наркозависимых составляло от 0,8 до 2,5 человек на тысячу. Понятное дело, нынче мы живем в такое время, когда идея #CocaineOverdoseChallenge может стать вирусной, но, когда такая возможность была, никто ей почему-то не пользовался. Рост или сокращение потребления наркотиков совершенно не связаны с законодательством, но сильно обусловлены культурой: в 1960-х были популярны растительные препараты и ЛСД, тучные 1980-е, когда все транжирили деньги, прошли под знаком кокаина, а теперь миллениалы заново открывают для себя радости опиатов.

Так что же делать? Никто из заинтересованных лиц не удовлетворен статус-кво (кроме драгдилеров и идеологов антинаркотических кампаний, которые в противном случае остались бы не у дел). Можно взять пример с Дутерте и просто всех поубивать на хрен, но я что-то не уверен, что квази-

диктатор из страны третьего мира, который сам себя сравнивает с Гитлером, действительно является хорошим образцом для подражания. Мы могли бы декриминализировать наркотики, как сделала Португалия, и прекратить арестовывать наркопотребителей, а заняться вместо этого негодными дилерами-насильниками. Но это полумера — до тех пор, пока кто-то хочет купить, найдется и тот, кто готов продать. Это закон спроса и предложения, детка. Поскольку дилерами часто (но не всегда) становятся люди из неблагополучных районов, мы создаем порочный круг, продолжая арестовывать жителей этих районов и таким образом поддерживая преступность, расизм и отчаяние. К тому же, как в случае Джека и Торина, нет никакого способа узнать, что именно продает дилер: на пакетике кокаина никто не пишет «Может содержать следы орехов».

И где же выход? Некоторые люди считают: он в том, чтобы легализовать наркотики.

«Ну тогда, раз уж такое дело, может, заодно и кражи со взломом легализуем? — скажете вы. — Да и вообще, зачем мелочиться? Легализуем все преступления: изнасилования, ограбления банков… между прочим, если разрешить грабить банки, обычных ограблений станет меньше. И почему бы не легализовать убийства?»

Так, ребята, пора тормозить. Вы сравниваете преступления, которые вредят окружающим, с преступлением, которое вредит только самому преступнику. И потом, грабителей очень мало: в городе с населением 10 000 человек их будет сколько? Два? Пять? Можно снизить количество ограблений вдвое, просто арестовав одного из них. А сколько людей нюхают кокс? Сотни, и они не прекратят только потому, что их приятеля поймали на парковке с граммом в кармане. Мой арест прервал цепь поставок кокаина в университет королевы Марии в Лондоне минут, наверное, на пять.

Давайте начистоту. Вы купили эту книгу, дочитали ее до этой страницы и теперь думаете: «Ну приехали: меня поймали на торговле наркотиками, наркотики — это весело, их нужно легализовать — вот и все его аргументы? Надо же, удивил…» Но наркотики запрещены не просто так: они разлагают людей. Не будем сейчас о том, что алкоголь ничем не лучше. Просто дайте мне развить мысль. Как именно будет выглядеть легализация? Я, разумеется, не предлагаю продавать крэк в каждом магазине на кассе.

Один из возможных сценариев опробовала Новая Зеландия. Эта страна находится чертовски далеко от Южной Америки, и южноамериканские кокаиновые бароны просто не берутся возить сюда контрабанду. Поэтому местные жители курили самопальный мет, сваренный татуированными бандитами на заднем дворе, или траву, выращенную в изумрудных холмах Хоббитании. Кроме того, в своей изоляции новозеландцы нашли довольно изобретательные способы ловить кайф. В начале 2000-х популярной легальной альтернативой спидам стал бензилпиперазин (БЗП) — противоглистное средство для коров. Вплоть до 2008-го его продавали без всяких ограничений, а потом внезапно запретили (на тот момент его успела попробовать уже четверть местного населения, и никто не умер). В стране моментально развелось множество доморощенных Уолтеров Уайтов, которые пытались производить другие легальные наркотики — возможно, чуточку более опасные. Новые препараты появлялись так быстро, что законодательные власти не могли уследить, и в 2013 году правительство Новой Зеландии, всплеснув руками, сказало: ну ладно, развлекайтесь как хотите, если сможете доказать, что это безопасно. Закон о психоактивных веществах, принятый в 2013 году, гласит, что все новые источники кайфа должны пройти тщательную проверку на предмет безопасности для здоровья, продавать их можно только имея лицензию и только лицам старше 18 лет.

Так, может, для начала стоит запрещать или разрешать вещества на основе научных данных, а не морализаторской паники, расистской паранойи или просто потому, что так сказали американцы? Что ж, идея была хороша, но ее сгубили на корню, причем даже не кудахтающие мамаши, а зоозащитники. Как я уже сказал, каждый препарат должен пройти проверку, а для этого всегда используют крыс и обезьян. Год спустя правительство запретило проводить испытания на животных.

Но, хотя новозеландский эксперимент был приостановлен, в основе его лежала благородная идея: честное, непредвзятое обсуждение того, какие препараты опасны и почему. Точкой отсчета мог бы стать алкоголь.

И тем не менее: какая страна первой решилась бы легализовать экстази или кокаин? В 2015 году Ирландия благодаря одной лазейке в законах случайно на один день легализовала экстази — и опять никто не умер. Это вряд ли повторится, но можно было бы попробовать провести такой эксперимент в какой-то изолированной среде, например на фестивале, — прежде чем распространить его на все общество целиком. Разумеется, пришлось бы провести предварительные опросы — например, выяснить, сколько рейверов приняли бы таблетки и без разрешения. Кроме того, возникает еще одна проблема: как только до людей дойдет информация, возникнет эффект новизны, перед которым трудно устоять.

Марихуану необходимо полностью легализовать и продавать в кофешопах, частных клубах и диспенсариях. Нет никаких причин арестовывать людей за травку. Легкие наркотики — например, чай из листьев коки (совершенно, кстати, безвредный) — должны продаваться в любом магазине, как это делается сейчас в Южной Америке.

Героин нужно выдавать в бесплатных клиниках, а опиум, в меньшей степени вызывающий привыкание, можно продавать в лицензированных учреждениях, как это было в Гонконге до 1943 года, когда США заставили британцев прикрыть лавочку. Между прочим, тогда значительная часть гонконгских наркопотребителей переключилась на героин. Вернем к жизни опиумные курильни, братцы!

Но если герыч будет выдаваться по рецепту, где же новички возьмут свою первую дозу? Признаться, этот вопрос меня поначалу выбил из колеи, но потом я понял, что он не имеет смысла. Лекс Лютор? Призрак Пабло Эскобара? Да какая разница? Суть в том, что никакая система — ни рецепты, ни полный запрет, ни легализация — не будет работать идеально, но так мы хотя бы будем готовы к тому, что люди носят в карманах пакетики с героином.

Кокаин лучше всего продавать в аптеках, где покупателям будут зачитывать информационную справку о том, что именно они покупают, — это далеко не так увлекательно, как покупать тот же кокс у парня по имени Нико. Само собой, отпускать товар будут строго нормированно, чтобы никто не смог затарить целую гору порошка и устроить себе настоящее Белое Рождество. Легализовывать крэк и кристаллический мет не стоит, но их можно декриминализовать (как в Португалии) — легализация кокаина и экстази в любом случае отнимет у них значительную часть рынка.

Надо признать, что потребление наркотиков при этом вырастет ^[99]. В каком-то смысле политика прогибиционизма делает свое дело: судя по количеству госпитализаций с циррозом печени и алкогольными отравлениями в 1920-х, употребление алкоголя снизилось на 10–40 %. Однако несмотря на то, что употреблять станут больше, вреда это будет приносить меньше. Никто больше не будет пить нелегальное ядовитое пойло, приготовленное в домашних условиях, как в старые добрые времена. Только представьте: когда на рынок экстази придет «Макдональдс», у «Хэппи Мила» появится дополнительный смысл. Крупные корпорации — безнравственные эксплуататоры, это правда, но, если кто-то помрет от проданных ими таблеток, это приведет к гигантскому репутационному ущербу, штрафам, бойкоту, обвалу стоимости акций и судебным тяжбам длиной в целую жизнь. Если напортачил кто-то в правительстве, всегда останется бумажный след, по которому можно отследить виновного и не переизбрать его. А вот для клана Гамбино плохая репутация — не проблема.

Но как же оградить от всего этого детей? Как вариант — взять все деньги, которые мы тратили на бомбардировки маковых полей в Афганистане (миллиарды долларов, буквально), и пустить их на борьбу с реальной причиной наркозависимости — низким уровнем жизни. Спорт отлично помогает. В середине 2000-х в Исландии ввели много дополнительных кружков и секций по спорту и музыке, чтобы занять детей. В результате количество пятнадцати-шестнадцатилетних подростков, которые не реже раза в месяц употребляли алкоголь, снизилось с 42 % в 1998 году до 5 % в 2016-м. С курением сигарет и травки та же история. Дети стали получать кайф от жизни. Параллельно нужно инвестировать средства в бедные районы. Показать ребятишкам, что помимо банд и наркотиков есть и другие варианты. США помогали Европе восстанавливаться после Второй мировой войны, но для американских гетто никакого плана Маршалла не существует. Помогайте людям принимать верные решения и не наказывайте их за неверные.

Чего еще вы боитесь? Что люди начнут приходить на работу под кайфом, и в итоге это приведет к закату цивилизации? Ну не знаю… пьяным на работу ведь никто не приходит.

В конце любой войны оставшиеся в живых солдаты возвращаются к своим семьям. А как насчет тех, кто сражался в нарковойне? Вернутся ли они домой?

Очевидно, не все дилеры встанут на путь истинный и превратятся в писателей. Люди совершают преступления не просто так. Они не животные, которым инстинкт велит нарушать закон. Это было бы глупо. Они делают это потому, что им что-то нужно, и они надеются, что их не поймают.

Так что некоторые просто переключатся на другие виды преступлений. Несколько лет назад родственника моего приятеля похитил мексиканский картель. Поскольку война против наркотиков отрицательно сказывается на прибылях, картели начинают воровать нефть и похищать людей. В конце концов того родственника выпустили, но за все время, что он провел в плену, его кормили только кукурузными хлопьями. И теперь он видеть их не может.

Но не у всякого хватит духу похитить человека или провернуть ограбление. Это преступники совсем разного пошиба, они отличаются друг от друга как клерки и пожарные. И те и другие зарабатывают на жизнь честным трудом, но вы же не отправите толпу вопящих секретарш тушить возгорания. Так и здесь: другие виды преступлений сопряжены с гораздо большими рисками и привлекают больше внимания, а поскольку копы перестанут охотиться за наркоманами, им будет проще поймать всех остальных. Уничтожьте мотив, уничтожьте возможность — и вы уничтожите преступность.

Конечно, контрабанда никуда не денется. До тех пор пока разница в цене на экстази в Амстердаме и, скажем, Альбукерке оправдывает риски, люди будут возить контрабанду. Но пусть даже черный рынок сигарет оценивается в десятки миллионов фунтов — это лишь малая доля оборотов всей табачной индустрии. Даже если половина рынка наркотиков останется в руках преступников — это лучше, чем то, что мы имеем сейчас. В нынешнем виде система вынуждает всякого, кто захотел слегка припудрить носик, становиться спонсором наркокартеля.

Допустим, вывести из игры мафию — цель благая и достойная, но как же бедные мексиканские и афганские крестьяне? У них ведь нет других занятий: выращивание мака — единственный способ прокормить семью. Во-первых, можно просто перевести их на легальное производство того же самого продукта, да к тому же с защищенным географическим наименованием — как настоящее шампанское может производиться только во французском регионе Шампань, так и марокканский гашиш может стать известным брендом. Крестьяне не разорятся. Если бы я мог покупать кокаин по системе справедливой торговли ^[100], зная, что прибыль попадет напрямую к скромным перуанским фермерам, — я б купил!

Нечто подобное уже происходило в Турции и Боливии. В 1988 году США вынудили Боливию принять непопулярный закон 1008. Он регламентировал уничтожение всех кустов коки за пределами провинции Юнгас; тысячи бедных фермеров были брошены в тюрьму или остались без урожаев, что фактически разорило их. Но в 2008 году, после того как к власти пришел президент Эво Моралес — представитель коренного населения и бывший председатель союза производителей коки, — УБН выперли из страны и выращивание коки снова легализовали самым эффективным образом, установив каждому фермеру квоту на производство любых товаров, будь то чай, печеньки или зубная паста. Никаких больше восстаний недовольных крестьян или генералов, замышляющих военный переворот.

Тем временем Турция, которая некогда была главным поставщиком опиума корсиканской и сицилийской мафии, в начале 1970-х вынуждена была уступить давлению США и свернуть производство. Выращивавшие мак фермеры — сама основа турецкой экономики — были этому совсем не рады, и в 1974 году запрет отменили, но производство опиума строго регулировались таким образом, чтобы весь продукт шел на нужды фармацевтических компаний.

Прекращение войны против наркотиков может положить конец и другим видам преступности. В 2001 году Брайан Паддик, начальник лондонской полиции, велел патрульным в Брикстоне перестать арестовывать за курение марихуаны. Поскольку теперь им не приходилось тратить время на подростков, курящих шмаль на детских площадках, полицейские совершили настоящий прорыв. Количество краж со взломом снизилось на 18 %, а количество уличных ограблений — и вовсе вдвое. Но через год Паддика обвинили в том, что он потворствует наркоторговле, и все вернулось на круги своя.

В феврале 2017 года детективы графства Уилтшир на юге Англии совершили поразительное открытие. Рядом с деревней Чилмарк находился заброшенный бункер времен Холодной войны, где чиновники планировали укрыться в случае ядерного Армагеддона. В этом самом бункере, за десятисантиметровой металлической дверью, раскинулись насколько хватало глаз плантации буйной зелени. Ухаживали за растениями трое вьетнамских подростков. Их обманом вывезли или просто похитили из Ханоя, привезли в Великобританию и заперли в темном и душном бункере, где они должны были выращивать коноплю, приносящую многомиллионные прибыли, до тех пор пока не расплатятся со своими хозяевами.

«Люди в СМИ негодуют: „Почему полиция ведет войну против каннабиса? Он безвреден“. Думаю, они просто не понимают, что подобное происходит постоянно, что весь бизнес завязан на торговлю людьми и производство травки без этого не обходится», — заявил Пол Франклин из Уилширской полиции.

Это потому, уважаемый детектив Франклин, что травка нелегальна. Линейным менеджерам компаний по производству соков просто не приходится заниматься такими непотребствами. Вы, что называется, за деревьями леса не увидели.