© А. Ю. Миролюбова, перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

© Издательство АЗБУКА®

* * *

1

Если для остального человечества утро 23 февраля ничем особенным не выделялось, для Саманты Андретти этот день мог оказаться самым важным в ее молодой жизни.

Тони Баретта захотел с ней поговорить.

Всю ночь Сэм ворочалась в постели, словно одержимая бесами героиня какого-нибудь фильма ужасов, раздумывая, что могло подвигнуть самого красивого мальчика в школе – и во всей вселенной – захотеть поговорить именно с ней и, наверное, именно ей сказать полные смысла слова.

Все началось накануне. Во-первых, просьба не была высказана напрямую и не сам Тони озвучил ее. Среди подростков так не принято, для некоторых вещей существуют определенные ритуалы. Инициатива, разумеется, всегда исходит от заинтересованного лица. Но дальше следует сложная процедура. Тони привлек Майка, своего приятеля, тот сообщил Тине, с которой Сэм сидела за одной партой. А Тина уже передала ей. Простая, немудреная фраза, которая в замкнутом мирке средней школы могла означать очень многое.

– Тони хочет поговорить с тобой, – шепнула ей на ухо Тина во время физкультуры, радостно подпрыгивая, с блестящими глазами – ведь если с тобой случается что-то хорошее, настоящая подруга радуется так, будто это случилось с ней.

– Кто тебе сказал? – тут же спросила Сэм.

– Майк Левин, он меня остановил, когда я шла из туалета.

Если Майк обратился к Тине, значит встреча тайная и такой должна оставаться.

– Но что именно он тебе сказал? – допытывалась Сэм: надо удостовериться, что Тина все правильно поняла, – никто в школе не мог забыть историю бедной Джины Д’Аббраччо, которую прозвали вдовушкой: когда один мальчик спросил, будет ли у нее кавалер на новогоднем балу, она приняла простое любопытство за приглашение и в своем длинном кисейном платье персикового цвета весь вечер простояла вся в слезах, ожидая призрака.

Тина повторила дословно:

– Он сказал: «Передай Саманте, что Тони хочет с ней поговорить».

Разумеется, пока они обсуждали случившееся, Саманта заставляла подругу вновь и вновь повторять эти слова. Просто хотела увериться до конца, что Тина ничего не перепутала, или, может быть, боялась, что какой-нибудь инопланетянин клонировал ее подругу с единственной целью: выставить ее, Саманту, на посмешище.

Было неизвестно, когда и где произойдет этот разговор с Тони, что еще больше угнетало Саманту. Может, в школьной лаборатории или в библиотеке, воображала она. Или за оградой спортивной площадки, где Тони Баретта тренировался в секции баскетбола, а Саманта – волейбола. Только не у входа в школу, не в столовой и не в коридорах, это исключено – слишком много любопытных глаз и ушей. Однако, если хорошенько задуматься, именно то, что она не знала ничего толком и терзалась сомнениями, и было лучше всего. Сэм не могла бы как следует объяснить, почему после такой простой просьбы ликование в ней странным образом сменялось унынием, ведь предмет разговора мог удивить, а мог и разочаровать, но она была рада – да, рада – тому, что с ней происходило.

Ведь это случилось именно с ней, Самантой Андретти, и ни с кем другим!

Напрасно мать твердила: то, что с тобой случается в тринадцать лет, ты лучше оценишь, когда станешь взрослой и взглянешь на прошлое другими глазами. В данный момент Сэм была счастлива, и счастье это принадлежало только ей, и никто в целом мире не в состоянии его понять или испытать нечто подобное. Это выделяло ее из всех, делало особенной… А может, она, бедняжка, заблуждается и вот-вот расквасит себе нос, столкнувшись с жестокой правдой: вообще говоря, Тони Баретта славился тем, что выставлялся перед девчонками.

Все дело в том, что она никогда не думала о Тони. В таком смысле, во всяком случае. Природа только начала в ее теле свою тайную работу, и Сэм уже привыкла к мелким ежемесячным неприятностям, которые придется терпеть большую часть жизни, но еще не могла оценить приятных следствий таких изменений. Саманта не отдавала себе отчета в том, что она красива, – может, и знала об этом, но не придавала значения. По правде говоря, новые формы, которыми начали интересоваться мальчики, стали открытием для нее самой.

Это заметил Тони? К этому стремился? Запустить руки ей под майку или – Господипрости спасиВсевышний – еще ниже?

Вот почему утром 23 февраля – в знаменательный день! – изнуренная бессонницей Сэм, наблюдая, как лучи рассвета заливают потолок ее комнаты, убедила себя, что Тони Баретта ничего такого не говорил и все это не более чем галлюцинация. Или, может быть, она слишком долго об этом думала и мысль, пройдя через извивы буйной подростковой фантазии, утратила всякую связь с реальностью. Был только один способ узнать, обманывается ли она. Поэтому следовало поднять усталое тело со сбившейся постели, собраться и отправиться в школу.

Итак, не слушая причитаний матери по поводу того, что она почти не притронулась к завтраку – о боже, ей и дышать-то трудно, не то что есть! – Сэм закинула на спину рюкзак и быстро направилась к двери, бесстрашная, но и чуть отрешенная, навстречу неизбежной судьбе.

Без пяти восемь улицы квартала, где жила семья Андретти, были почти пустынны. Те, кто работал, уже давно ушли, бездельники отсыпались после вчерашней попойки, старики дожидались, когда станет теплее, чтобы высунуть нос на улицу, а учащиеся тянули до последней минуты, прежде чем двинуться в школу. На самом деле для Сэм такое время тоже было непривычно. Она подумала, не зайти ли, как обычно, за Тиной. Но прикинула, что подруга, наверное, еще не готова, а ждать, пока та соберется, не хватало терпения.

Не в такой день.

Пока она шла по тротуару, вымощенному серым кирпичом, ей попался навстречу только посыльный, искавший адрес, по которому следовало доставить товар. Она его даже не заметила, и посыльный тоже едва обратил внимание на спокойную девочку, шедшую мимо, – глядя на нее, никто и вообразить не мог, какая буря бушевала у нее внутри. Сэм прошла мимо зеленого дома Мачински, где противный черный пес носился вдоль ограды, каждый раз нагоняя на нее страх, потом мимо коттеджа, когда-то принадлежавшего госпоже Робинсон, а теперь разваливающегося на части, потому что родственники никак не могли поделить наследство. Обогнула футбольное поле за церковью Божьей Благодати. Был там и сад, и маленькая игровая площадка с качелями, горкой и большой липой, к стволу которой отец Эдвард прикреплял объявления для прихожан. Хотя вокруг царила тишина, улица упиралась в магистраль, по которой к центру города бешено мчались автомобили.

Но Сэм ничего этого не замечала.

Виды, представавшие перед ее глазами, служили чем-то вроде экрана, на котором запечатлелось проецируемое воображением, улыбающееся лицо Тони Баретты. Она шла, словно во сне, ее вела подспудная память о пути, сотни раз пройденном.

Но на полпути к школе Сэм вдруг засомневалась, годится ли ее одежда для свидания. Она надела любимые джинсы со стразами на задних карманах и прорехами на коленках, а под черную дутую куртку, на два размера больше, чем требовалось, белую фуфайку, которую ей привез отец из последней командировки. Но настоящей проблемой были синяки под глазами, проступившие после бессонной ночи. Она попыталась замазать их маминым тональным кремом, но не была уверена, что это получилось: Саманте еще не разрешали пользоваться косметикой и ей явно недоставало опыта.

Саманта замедлила шаг и оглядела машины, припаркованные вдоль тротуара. Сразу отмела серый «додж» и бежевый «вольво», обе были слишком грязные. Наконец разглядела вполне приемлемую. На противоположной стороне улицы стоял белый микроавтобус с зеркальными стеклами. Саманта перешла через дорогу, приблизилась, вгляделась в свое отражение. Но, убедившись, что тональный крем скрыл мешки под глазами, она отошла не сразу. Стояла и смотрела на собственное лицо, обрамленное длинными каштановыми волосами, – Саманта очень любила свои волосы. Гадая, считает ли ее Тони достаточно красивой, Сэм старалась взглянуть на себя его глазами. Что он во мне нашел? И, терзаясь сомнениями, на какой-то миг проникла взглядом за отражающую поверхность.

Не может быть, – подумала она. И вгляделась получше.

По ту сторону стекла, в полутьме, сидел огромный кролик. И глядел на нее, не двигаясь с места.

Саманта могла убежать – внутренний голос говорил ей: беги, да поскорее, – но она не пустилась наутек. Стояла, будто под гипнозом, зачарованная взглядом, исходящим из бездны. Это все не взаправду, – твердила она себе. – Это не со мной! Жертвы, как правило, не верят, что именно с ними творится нечто немыслимое, и вместо того, чтобы попытаться спастись, необъяснимым образом делают шаг навстречу судьбе.

Девочка и кролик бесконечно долго смотрели друг на друга, будто охваченные каким-то болезненным любопытством.

Потом внезапно дверь микроавтобуса распахнулась, и отражение Саманты исчезло. В момент, когда девичье лицо скрывалось из виду, она не заметила в собственных глазах страха. Скорее, изумление.

Когда кролик тащил ее в нору, Сэм и представить себе не могла, что долго, очень долго не увидит своего отражения.

2

Первыми из темноты явились звуки: будто оркестранты перед концертом настраивали инструменты. Звуки и хаотичные, и упорядоченные, но те и другие еле слышные. Ритмичное попискивание электронных приборов. Шорох колес: каталки движутся туда и сюда, позвякивают пробирки. Негромко взвизгивают телефоны. Шаги, торопливые, но приглушенные. Ко всему этому примешиваются голоса, невнятные и отдаленные, но все же человеческие – как давно она не слышала голосов? Слышала она и свое дыхание. Мерное, но глухое. Будто она дышит в пещере. Но нет: что-то стягивает ей лицо.

Второе, что зафиксировал ее ослабленный рассудок, был запах. Дезинфицирующее средство. И лекарства. Да, подумала она: так пахнут лекарства.

Она попробовала сориентироваться. Тела своего она не ощущала, знала только, что лежит на спине. Глаза закрыты, ведь веки тяжелые, такие тяжелые. Но надо сделать усилие и приподнять их. И поскорее, чтобы то, что должно произойти, не застало ее врасплох.

Следить за опасностью. Это единственный способ.

Голос, только что прозвучавший, исходил изнутри. Не память, инстинкт. Сформировавшийся со временем, через опыт. Ей пришлось научиться выживать. Вот почему, несмотря на оцепенение, какая-то часть ее сознания была начеку.

Открой глаза – открой эти чертовы глаза! И смотри.

Она чуть-чуть разлепила веки, образовалась узкая щелочка для обзора. Зрачки потонули в слезах, но то не была эмоциональная реакция, плакала она скорее от досады – теперь она редко доставляла ублюдку случай наслаждаться своим отчаянием. На мгновение испугалась, что обнаружит себя в темноте, но вместо того разглядела голубоватый свет, заливающий пространство.

Как будто она – на дне океана. Там уютно, спокойно.

Но это мог быть грязный трюк, она давно испытала на собственной шкуре, насколько опасно доверяться. Когда глаза привыкли к свету, она скосила их в одну, потом в другую сторону, изучая окружающую обстановку.

Она лежала в постели. Голубоватый свет исходил от неоновых ламп на потолке. Вокруг – просторная комната с белыми стенами. Окон нет. Но слева, в глубине, огромное зеркало.

Он не любит зеркал, – снова подсказал голос. Как же такое возможно?

И потом: вот приоткрытая дверь, а за ней освещенный коридор. Оттуда и доносились звуки, которые она расслышала.

Нет, это все неправда. В этом нет смысла. Где я?

Перед дверью сидел человек, спиной к ней, в темной одежде – только это она и могла разглядеть сквозь приоткрытую дверь. На боку – пистолет. Что за шутки? Что все это значит?

Только тогда она заметила, что к кровати придвинут столик с микрофоном и записывающим устройством. Рядом – металлический стул, пустой. Но на спинке – пиджак от мужского костюма. Значит, он где-то рядом. Вот-вот вернется. И волна страха захлестнула ее, словно морской прибой.

Только не это, подумалось ей. Страх – вот что вредит по-настоящему. Нужно отсюда выбираться.

Не так-то это легко, ведь сил почти не осталось. Она попыталась пошевелить руками, раздвинула локти, оперлась о матрас, чтобы приподняться. Длинные каштановые волосы упали на лицо. Тело не слушалось, удалось чуть-чуть оторвать голову от подушки, но она тотчас же завалилась назад. Что-то стягивало лицо: кислородная маска, соединенная с баллоном, висящим на стене. К руке прикреплена капельница. Она сорвала маску, вытащила иглу из вены. Но, оставшись без благотворного газа, почувствовала, что дыхание прерывается. Закашлялась. Попробовала вдохнуть воздух, окружавший ее, но тот был гуще, плотнее, чем свежий ветерок, которым она дышала до сих пор. Перед глазами заплясали черные точки.

Мрак одолевал, но она не желала сдаваться.

Сдернула простыню, покрывавшую ее ниже пояса, и сквозь туман, застилавший глаза, смогла разглядеть трубку, которая выходила из паха и втыкалась в прозрачный мешок, где копилась желтоватая жидкость.

Все еще лежа на спине, она скинула правую ногу с кровати. Но левой что-то мешало. Какой-то груз. И вот, потеряв равновесие, она рухнула – лицом в холодный и твердый пол. Левая нога стукнулась о него с глухим, каменным звуком.

Шум привлек чье-то внимание: она ясно расслышала, как открылась и закрылась дверь. Потом какая-то тень метнулась к ней, что-то звенело у пояса – связка ключей. Тень поставила на пол дымящуюся чашку и подхватила ее под мышки.

– Успокойся, – подбадривал ее мужской голос, пока чьи-то руки поднимали ее. – Спокойно, – повторил незнакомец, бережно неся почти бесчувственное тело. – Ничего страшного.

Она почти задыхалась, теряя сознание. И прислонилась к груди мужчины. От него пахло одеколоном, он носил галстук, и это ей показалось нелепым и бесчеловечным.

Монстры не носят галстуков.

Мужчина водрузил ее на кровать, убрал волосы с лица и надел кислородную маску. Кислород наполнил легкие, она почувствовала себя лучше. Как следует уложив ее, мужчина подсунул подушку под левую ногу, загипсованную от лодыжки до колена.

– Так тебе будет удобнее, – заботливо проговорил он.

Наконец мужчина нащупал вырванную капельницу и снова вогнал иглу в вену. Пока он проделывал все это, она не сводила с него изумленного взгляда.

Она отвыкла от заботы. А главное, от человеческого общества.

И все равно постаралась вглядеться пристальней. Кто-то знакомый? Кажется, нет. Вроде бы лет шестидесяти, атлетического сложения. Круглые очки в темной оправе. Взъерошенные волосы. Кроме связки ключей на поясе, бейджик с фотографией на кармане голубой рубашки. Рукава закатаны до локтей.

Закончив укладывать больную, мужчина поднял с пола дымящуюся чашку и поставил ее на тумбочку рядом с желтым телефонным аппаратом.

Телефон? Не может быть!

– Как ты себя чувствуешь? – спросил мужчина.

Она не ответила.

– Ты можешь говорить?

Она молча воззрилась на него расширенными глазами, готовая в любой момент наброситься.

Он придвинулся ближе:

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Это игра? – Голос был хриплый, приглушенный кислородной маской.

– Что? – переспросил он.

Она прочистила горло и повторила:

– Это игра?

– Не знаю, что ты имеешь в виду, извини. – Потом добавил: – Я доктор Грин.

Она не знала никакого доктора Грина.

– Ты в больнице Святой Екатерины. Все хорошо.

Она попыталась вдуматься в его слова, но не получалось. Святая Екатерина, больница – все это выше ее понимания.

Нет, все совсем не хорошо. Кто ты такой? Чего ты на самом деле от меня хочешь?

– Понимаю, ты выбита из колеи, – проговорил мужчина. – Ничего удивительного: прошло слишком мало времени. – Он замолчал и взглянул на нее с участием.

Никто на меня так не смотрел.

– Тебя доставили сюда два дня назад, – продолжал мужчина. – Ты проспала почти двое суток. Но сейчас ты проснулась, Сэм.

Сэм? Кто такая Сэм?

– Это игра? – спросила она в третий раз.

Мужчина, наверное, уловил замешательство в выражении ее лица, потому что сам забеспокоился:

– Ты ведь знаешь, кто ты такая, правда?

Она на минуту задумалась, боялась отвечать.

Мужчина выдавил из себя улыбку:

– Ну ладно, всему свое время… Как думаешь, где ты сейчас?

– В лабиринте.

Грин бросил быстрый взгляд на зеркало, потом повернулся к ней:

– Я ведь говорил, что мы в больнице. Ты не веришь мне?

– Не знаю.

– Уже кое-что, и на том спасибо. – Он устроился на металлическом стуле, подался вперед, опершись локтями о колени и переплетя пальцы: поза, вызывавшая на откровенность. – С чего ты взяла, что мы в лабиринте?

Она огляделась:

– Нет окон.

– Это странно, ты права. Но видишь ли, это особая палата: мы в ожоговом отделении. Тебя поместили сюда потому, что твои глаза отвыкли от естественного света, он мог тебе повредить так же, как пострадавшему от ожогов. Оттого и ультрафиолетовые лампы.

Оба подняли глаза к голубым неоновым трубкам.

Потом мужчина развернулся к зеркальной стене.

– Отсюда врачи и родственники могут наблюдать за пациентом, не рискуя занести инфекцию… Знаю, это похоже на комнату для допросов в полицейском участке вроде тех, которые показывают по телевизору или в кино, – попробовал он пошутить. – На меня эта палата производит именно такое впечатление.

– Он не любит зеркал, – вырвалось у нее непроизвольно.

Доктор Грин посерьезнел:

– Кто – он?

– Зеркала под запретом. – В самом деле, она до сих пор так и не решалась взглянуть налево.

– Кто запретил зеркала?

Она ничего не ответила, подумав, что молчание говорит само за себя. Мужчина вновь устремил на нее сочувственный взгляд. Мягкий, ласкающий – но что-то в ней не покорялось, и ярость поднималась изнутри. Она еще ни в чем не была уверена.

Не так-то легко обвести меня вокруг пальца.

– Ладно, давай рассуждать здраво, – проговорил Грин, не дожидаясь ответа. – Если зеркала под запретом, а здесь у нас есть зеркало, значит ты уже не в лабиринте. Верно?

В его словах вроде бы не ощущалось подвоха. Но после стольких обманов – стольких игр – было нелегко даже попытаться кому-то поверить.

– Ты помнишь, как попала в лабиринт?

Нет, она даже этого не помнила. Она осознавала, что существует нечто «снаружи», но, насколько ей было известно, она всегда находилась внутри.

– Сэм, – он снова произнес это имя, – настал момент кое-что прояснить, потому что у нас, увы, мало времени.

О чем это он?

– Хотя мы и в больнице, я не совсем доктор. В мою задачу не входит тебя лечить, твоим здоровьем занимаются люди гораздо более компетентные. Моя работа – искать злодеев вроде того, который похитил тебя и держал пленницей в лабиринте.

Похитил? О чем он говорит?

У нее кружилась голова, она не была уверена, что хочет слушать дальше.

– Знаю, это мучительно, но мы должны это сделать. Только так мы сможем остановить его.

Что значит «остановить»? Вовсе не факт, что она этого хочет.

– Как я сюда попала?

– Возможно, тебе удалось бежать, – заторопился Грин. – Позапрошлой ночью полицейский патруль нашел тебя на дороге у пустоши, вблизи болот. – Он помолчал и добавил: – Судя по ссадинам, ты бежала через лес.

Она оглядела свои руки, покрытые мелкими ранками.

– Это настоящее чудо, что тебе удалось выбраться.

Она ничего не помнила.

– Ты была в шоке. Полицейские доставили тебя в больницу и положили в отделение. Подняли заявления о пропавших без вести и установили твою личность… Саманта Андретти.

Он сунул руку в карман пиджака, висевшего на спинке стула, вытащил оттуда листок и вручил ей.

Она вгляделась. То была листовка с фотографией улыбающейся девчушки: каштановые волосы, карие глаза. Под фотографией красными буквами было набрано:

ПРОПАЛА БЕЗ ВЕСТИ.

Под ложечкой засосало.

– Это не я, – сказала она, возвращая листок.

– Ничего, это нормально, то, что ты сейчас так говоришь, – кивнул Грин. – Но не переживай: ты далеко продвинулась с тех пор, как тебя нашли. Чтобы усмирить тебя и держать под контролем, похититель вводил тебе наркотики, гипнотические вещества, их в изрядном количестве обнаружили в твоей крови. – Он показал на капельницу. – Тебе сейчас вводят что-то вроде противоядия. И это сработало, ведь ты пришла в себя. Скоро и память вернется.

Ей хотелось в это верить – боже, как бы хотелось.

– Ты в безопасности, Сэм.

Услышав эти слова, она ощутила какой-то небывалый покой. «В безопасности», – повторила про себя. Почувствовала, как в углу глаза набухает слезинка. Лучше бы ей там и оставаться, не сползать по щеке: расслабляться нельзя, нужно быть настороже.

– Но мы, к сожалению, не можем ждать, пока ты полностью восстановишься, вот почему я здесь. – Мужчина пристально взглянул на нее. – Ты должна мне помочь.

– Я? – изумилась она. – Чем я могу вам помочь?

– Припомнить как можно больше деталей, даже самых незначительных. – Он снова кивнул в сторону зеркальной стены. – Там, за зеркалом, офицеры полиции, они будут присутствовать при нашей беседе и передадут все, что сочтут необходимым, агентам, которые там, снаружи, ловят твоего похитителя.

– Не знаю, смогу ли я. – Она устала, ей было страшно и хотелось только одного: отдохнуть.

– Послушай, Сэм, разве ты не хочешь, чтобы этот человек заплатил за то, что сделал с тобой? А главное, ты ведь не хочешь, чтобы он сотворил то же самое с кем-то еще?..

Тут слезинка все-таки скатилась по щеке, остановившись у края кислородной маски.

– Как ты поняла, я не полицейский, – продолжал мужчина. – У меня нет пистолета, я не гоняюсь за преступниками и не подставляю себя под пули. У меня, по правде говоря, на это и духу не хватит. – Он посмеялся над собственной шуткой. – Но в одном могу тебя заверить: мы его поймаем вместе, я и ты. Он этого не знает, но есть место, откуда ему не удастся сбежать. Там-то мы и станем его преследовать: не снаружи, а внутри, в твоем уме.

Последняя фраза доктора Грина заставила ее содрогнуться. Не желая себе в этом признаваться, она всегда знала, что он внедрился в ее сознание наподобие паразита.

– Ну, что скажешь? Ты доверишься мне?

После минутного колебания она протянула руку.

Грин одобрительно кивнул, потом снова вручил ей листовку:

– Молодец, храбрая моя девочка.

Пока она разглядывала фотографию, пытаясь свыкнуться с этим лицом, доктор повернулся к столику с микрофоном и включил записывающее устройство.

– Сколько тебе лет, Сэм?

Она впилась взглядом в фотографию:

– Не знаю… Тринадцать? Четырнадцать?

– Как думаешь, Сэм, сколько времени ты провела в лабиринте?

Она покачала головой:

– Понятия не имею.

Доктор Грин что-то записал.

– Ты уверена, что совсем не узнаешь себя на этой фотографии?

Она еще пристальней вгляделась в изображение.

– Волосы. – Она поправила выбившуюся прядку. – Я их обожаю.

Там, в лабиринте, я любила проводить время, ухаживая за волосами.

Воспоминание пришло внезапно, как озарение, явившееся неизвестно откуда.

Я их расчесываю пальцами, чтобы убить время в ожидании новой игры.

– Что-нибудь еще?

Я бы хотела зеркало. Но он не дает. В ней зародилось сомнение.

– Я… красивая? – робко спросила она.

– Да, красивая, – ласково ответил мужчина. – Но должен сказать тебе откровенно… Я знаю, почему он запрещал зеркала.

Сердце вдруг сжалось от тоски, от тревожного предчувствия.

– Я хочу, чтобы ты повернулась к левой стене и посмотрела сама…

В наступившей тишине она слышала только свое учащенное, судорожное дыхание: опять не хватало кислорода. Она посмотрела доктору Грину в глаза, чтобы понять, следует ли бояться. Но он выглядел невозмутимым. Она поняла, что это испытание и его никак не избежать. И стала медленно поворачивать голову на подушке. Резиновая маска впилась в щеку.

Сейчас я увижу девочку с листовки и не узнаю себя, подумалось ей. Но действительность оказалась в тысячу раз хуже.

Найдя себя в зеркале, она не сразу поняла, что за образ возвращается к ней.

– Тебя похитили февральским утром, когда ты шла в школу, – объяснил доктор.

Отраженная в зеркале постаревшая девочка с каштановыми волосами горько расплакалась.

– Мне очень жаль, – сказал Грин. – Это случилось пятнадцать лет назад.

3

«…пятнадцать лет без известий, без единой зацепки, без надежды. Пятнадцать лет молчания. Долгий-долгий кошмар, который закончился неожиданно счастливо. Ведь до позавчерашнего дня никто и вообразить себе не мог, что Саманта Андретти еще жива…»

Бруно смотрел выпуск теленовостей и старался расслышать слова журналиста, который вел репортаж у въезда в больницу, но ему мешал старик Квимби: он колотил палкой от швабры по висевшему в баре старому кондиционеру, надеясь таким образом заставить его работать.

– Господи, Квимби, да прекратишь ли ты? Вряд ли эта штука исправится оттого, что ты ее поколотишь палкой. – Гомес, один из самых упорных завсегдатаев бара, подал голос из отдельной кабинки в глубине зала.

– Что ты, на хрен, смыслишь в кондиционерах? – раздраженно буркнул бармен.

– Тебе следовало бы раскошелиться, чтобы твои клиенты дышали свежим воздухом, вот что я смыслю, – убежденно проговорил взмокший от пота толстяк, выбирая из батареи стоявших перед ним пивных бутылок недопитую и поднося ее ко рту.

– Конечно, я бы так и сделал, если бы все в этом заведении исправно платили.

Оживленные дискуссии между Квимби и клиентами были привычны для посетителей. Но в данный момент, кроме Гомеса, в баре находился только Бруно Дженко, которому было не до завязавшейся перепалки.

Дженко сидел на табурете у стойки, сжимая в руке стаканчик текилы, и не сводил глаз с экрана телевизора, стоявшего на верхней полке. Лопасти вентилятора над его головой разгоняли горячий, влажный воздух, пропитанный сигаретным дымом. Спиртное не успело еще перебить гадкий вкус во рту, оставшийся с тех пор, как полчаса тому назад его вывернуло наизнанку за баром, в глухом переулке. В туалет он не пошел, не желая, чтобы кто-то догадался, насколько ему плохо.

Но выглядел он ужасно, и тошнота грозила вот-вот вернуться, но он вдруг вспомнил о содержимом правого кармана своего льняного пиджака.

Талисман.

Дженко отвел взгляд от экрана и одним глотком осушил стакан. Все от жары, подбадривал он себя, прогоняя воспоминание. Никто не должен знать. И, не обращая внимания на перебранку, удары шваброй и рычание кондиционера, он пытался сосредоточиться на том, что говорилось по телевизору.

Новость о появлении Саманты Андретти вот уже сорок восемь часов била все рекорды на местных и центральных каналах, отодвинув на второй план даже волну аномальной жары, которая захлестнула регион, с температурой воздуха и уровнем влажности, ни разу не зарегистрированными прежде.

«…Согласно неофициальным источникам, в настоящее время двадцативосьмилетняя Саманта Андретти получает психологическую помощь от специалиста, и есть надежда, что вскоре она предоставит данные, которые помогут задержать монстра, похитившего ее и державшего в заточении… По некоторым сведениям, в ближайшее время расследование должно сдвинуться с мертвой точки…»

– Да прямо: что они там знают, на телевидении. – Квимби махнул рукой в сторону экрана, как бы стирая начисто и изображение, и всех журналистов, вместе взятых. Потом занял свое место за стойкой. – Переключишь на другой канал – и там та же песня. Уже пятый или шестой раз за утро слышу одно и то же: расследование, дескать, продвигается – ведь больше им и сказать-то нечего.

– Готов поспорить: было бы чем похвастаться, они бы наперебой выступали перед журналистами, – заметил Бруно.

– Начальник полиции держит расследование в секрете, чтобы сукин сын, которого они ищут, ни о чем не пронюхал заранее… Если его не поймают, кто-то за это поплатится: надо же, столько лет в полиции даже не подозревали, что Саманта Андретти еще жива. Хорошенькое дело. – Квимби осекся, от внезапного осознания того, что происходит, его пробрала дрожь. – Господи боже, пятнадцать лет… В голове не укладывается.

– Ага, – кивнул Дженко, встряхивая пустой стакан.

Квимби достал бутылку текилы и налил ему еще порцию желанного лекарства.

– Вопрос в том, как ей удалось выжить…

Бруно Дженко знал ответ, но говорить не хотел. Может быть, и Квимби не хотел бы это услышать. Дело в том, что бармен, как и большинство нормальных людей, хотел верить в сказочку о храброй героине, которой удалось выстоять и в конце концов убежать от монстра. Но в действительности это произошло только потому, что так захотел ее тюремщик. В его намерения явно не входило ее убивать. Он кормил ее и следил, чтобы она не заболела.

Иными словами, заботился о ней.

День за днем лелеял с болезненной нежностью. Как зверька в зоопарке, сказал себе Бруно, поднося к губам стакан с текилой. Мы можем проявлять доброту по отношению к животным, но в глубине души знаем, что их жизнь ценится меньше, чем наша. И Саманта Андретти испытала на себе всю жестокую силу такого лицемерия. Она была зверьком в клетке, которого любят, которым восхищаются. Иметь власть над ее жизнью и смертью – вот чем тешился похититель, вот в чем находил выход его садизм. Каждый день он позволял ей жить дальше. По этой причине наверняка считал себя благородным, даже великодушным. А может, монстр и был прав. Ведь, по сути, он ее защищал от себя самого.

Но обо всем этом обычные люди даже и не догадывались. Им не приходилось бывать в тех кругах ада, куда спускался Бруно. Поэтому он им сочувствовал и, как правило, не мешал свободно высказываться. Ведь в их речах, в болтовне порой проскальзывала ценная информация, которая могла помочь в расследовании.

Для всех Бруно Дженко был частным сыщиком. На самом деле его ремесло заключалось в том, чтобы слушать.

«Кью-бар» идеально подходил для того, чтобы улавливать разговоры, нескромные намеки или попросту сплетни. Это заведение стало излюбленным местом для блюстителей закона с тех самых пор, как лет двадцать тому назад лейтенант Квимби во время обычной облавы схлопотал пулю в почку. Досрочная отставка, конец карьере – но на страховку он обустроил этот паб. С того времени всякий раз, когда полицейским нужно было что-то отпраздновать – выход коллеги на пенсию, рождение наследника, диплом или годовщину, – они собирались в «Кью-баре».

Хотя Бруно никогда не носил мундир, он так часто бывал в заведении, что его считали своим. Конечно, ему приходилось терпеть издевки и шуточки. Но что поделаешь: такую цену приходилось платить за возможность собирать информацию, которая могла оказаться полезной в его работе. Квимби был его основным осведомителем. Все полицейские, даже бывшие, знают, что не следует доверять частным сыщикам. Но старик откровенничал не ради какой-то выгоды. То был вопрос престижа. Возможно, делясь секретными сведениями с гражданским лицом, он чувствовал, что все еще принадлежит к корпорации. Разумеется, Бруно никогда не вызывал Квимби на разговор: задай он бывшему полицейскому прямой вопрос, тот не сказал бы ни слова. Он всего лишь располагался в заведении, иногда просиживая там часами, дожидаясь, пока кто-то другой заведет разговор.

Как и в тот день.

Но сегодня все по-другому, осталось слишком мало времени.

В ожидании он сунул руку в карман пиджака, чтобы вытащить платок и отереть вспотевший затылок. Пальцы нащупали сложенный листок бумаги – Бруно называл его талисманом, поскольку никогда с ним не расставался. Желудок обожгло огнем, Бруно испугался, что его снова вырвет.

– Вчера сюда заходили Бауэр и Делакруа, перед внеочередным дежурством, – внезапно проговорил Квимби.

Бруно поборол тошноту и забыл о листке: на полицейских агентов, о которых упомянул бармен, было официально возложено дело Саманты Андретти. Ну наконец-то, порадовался он про себя. Пришлось долго сидеть здесь, но часы ожидания окупились.

В самом деле, упомянув Бауэра и Делакруа, бармен подлил текилы в стакан, хотя его об этом и не просили. Верный знак, что ему хочется поговорить. Квимби нагнулся над стойкой.

– То, что к девочке приставили специалиста, вроде бы верно: крутой профайлер^[1], эксперт по серийным убийцам, которого нарочно откуда-то пригласили, – продолжал он. – Он использует не совсем обычные методы…

Дженко знал, что, согласно статистике, пережить плен у психопата практически невозможно. Но если такое случалось, в распоряжении полиции оказывался ценный свидетель, к тому же способный предоставить доступ ко всем извивам сложной преступной натуры. К запутанным многообразным фантазиям, неудержимым порывам, инстинктам и непотребным извращениям. Поэтому и призвали профессионала, чтобы тот прощупал рассудок Саманты Андретти.

Бруно отметил, что Квимби говорит о ней так, будто ей все еще тринадцать лет. Не он один. Многие, даже на телевидении, называли ее девочкой или девчушкой. Это неизбежно, ведь в памяти людей осталась последняя фотография, которую распространяли повсюду сразу после исчезновения. И все же, хотя СМИ пока не добрались до нынешнего ее облика и не растиражировали его, Саманта уже взрослая женщина.

– Девочка все еще в шоке, – доверительно шепнул Квимби. – Но в Управлении надеются на лучшее.

Бруно не хотел казаться слишком любопытным, но был уверен, что бармен знает больше:

– В каком смысле – на лучшее?

– Ты знаешь Делакруа: молчун, спокойный, уравновешенный… Но Бауэр уверен: они вот-вот схватят ублюдка.

– Бауэр – трепло, – заметил Бруно равнодушным тоном и снова уставился в телевизор.

Квимби заглотил наживку:

– Да, но они, кажется, взяли след…

Взяли след? Возможно ли, что Саманта уже сообщила им какую-то важную подробность?

– Я слышал, будто они ищут место, где похититель держал жертву, – проговорил Бруно рассеянно, как бы просто поддерживая разговор. – Полицейские окружили пустошь, на юге, у болот. Там патрульные и наткнулись на Саманту, верно?

– Так и есть… Поставили заграждение и никого не пропускают. Держат ротозеев на расстоянии.

– Им ни за что не найти того места. – Бруно нарочно разыгрывал из себя скептика, чтобы собеседник счел своим долгом его разубедить. – Раз его не обнаружили за пятнадцать лет, оно вряд ли бросается в глаза.

– Саманта Андретти передвигалась пешком, к тому же со сломанной ногой; значит, после побега ей не пришлось далеко идти, верно? – Квимби явно злился оттого, что ему не верят.

Сыщик решил бросить кость бывшему полицейскому, польстить его задетому самолюбию:

– По-моему, девушка – ключевая фигура: если она пойдет на контакт, можно надеяться, что монстра поймают.

– Пойдет, – уверенно проговорил Квимби. – Но у них есть еще кое-что в запасе…

Значит, не девушка навела их на след. Тогда кто? Бруно молча сделал глоток. Стратегическая пауза: бармену нужно дать время, чтобы он решил, рассказывать ли все до конца.

– История о том, как ее нашли, не совсем совпадает с версией, которой позволили просочиться в прессу, – заявил Квимби. – Патруль, обнаруживший на обочине дороги раздетую девушку со сломанной ногой, оказался там не случайно…

Бруно быстро прикинул, что следует из этой информации. Зачем скрывать обстоятельства, при которых обнаружили девушку? Что следовало утаить?

– Полицейских предупредили, – предположил он. – Кто-то подсказал, где найти Саманту.

Квимби молча кивнул.

– Добрый самаритянин, стало быть.

– Анонимный звонок, – поправил его бармен.

4

Дженко ступил на порог «Кью-бара», и жара тотчас же вцепилась в него, стиснув голову, шею, плечи. Зной казался живым: невидимый хищник, от которого не было спасения. Бруно с трудом дышал, но все равно сунул сигарету в рот, прикурил и стал дожидаться, пока никотин окажет свое действие.

Как теперь ему может повредить никотин?

Бруно огляделся. К трем часам дня улицы в центре опустели. Непривычное зрелище в такой час, в таком районе и к тому же в выходной. Магазины и офисы закрыты. Ни одного прохожего. Призрачная тишина. Только светофоры бессмысленно продолжали регулировать движение на улицах, свободных от машин.

По причине запредельно высоких температур власти, охраняя здоровье сограждан, были вынуждены прибегнуть к чрезвычайным мерам. Жителям рекомендовалось спать днем и выходить из дому только в темное время суток. Чтобы переход на новый режим прошел безболезненно, были изменены графики дежурств полицейских, пожарных и персонала больниц. Все учреждения открывались ближе к концу дня и закрывались на рассвете. Даже суды начинали работу в вечерние часы. Предприятия и фирмы приспособились к переменам: около восьми вечера толпы рабочих и служащих спешили на работу, как в обычный час пик. Никто не жаловался. Напротив: в универмагах и мелких лавочках наметился подъем в делах, поскольку люди с нетерпением дожидались прохлады, чтобы покинуть дома. Едва солнце начинало клониться к закату, они вылезали из своих нор, будто крысы.

Уже около недели дни начинались на закате.

Погода сошла с ума, сказал себе Бруно, вспоминая то, что случилось в прошлом году в Риме, когда сильная гроза обрушилась на город, вызвав блэкаут и опустошительное наводнение. Последствия загрязнения окружающей среды, глобального потепления и в целом похабного отношения к планете. Много ли нужно времени, чтобы проклятый человеческий род истребил себя, сам того не замечая? Беда, и только. Но тут он вспомнил о талисмане, который лежал в кармане пиджака, и рассудил, что, по сути, эта проблема больше его не касается.

Поэтому решил, наплевав на все, внести свой вклад во всеобщее запустение: сделал пару затяжек, бросил сигарету на раскаленный тротуар и раздавил подошвой. Потом направился к машине, припаркованной за углом.

Анонимный звонок.

Ведя подержанный «сааб» по пустынным улицам, Дженко обдумывал информацию, полученную от Квимби. Кондиционер в машине уже много лет не работал, и Бруно держал окна открытыми. Волны горячего воздуха накрывали его, потом откатывались: казалось, он едет сквозь пожар. Бруно было нужно пристанище, не для того, чтобы укрыться от жары, а для того, чтобы поразмыслить спокойно. Хватит ломать голову, тебя это не касается. Но его мучило сомнение. Кто позвонил в полицию? Почему информатор сам не оказал помощь Саманте? Почему не назвал свои координаты? Этот неизвестный мог сделаться героем дня, но предпочел остаться в тени. Чего он боялся? Или – что хотел скрыть?

Дженко знал, что не в силах рассуждать здраво. Перебрал текилы, а может, мешает проклятый листок в кармане. Он мог затвориться в гостиничном номере, который снял неделю назад, продолжить пьянку, начатую в «Кью-баре», и погрузиться в глубокий сон, надеясь не проснуться.

Это не пройдет безболезненно, старик, смирись.

Он решил, что оставаться одному не стоит. Но в таком его состоянии Бруно мог вытерпеть только один человек.

Когда Линда открыла дверь, Бруно понял по выражению ее лица, что вид у него ужасный.

– Боже правый! Ты сошел с ума – ходить по улицам на такой жаре, – рассердилась она, затаскивая его внутрь. – Еще и напился, – добавила, скривившись от отвращения. Его бледность и круги под глазами Линда приписывала аномально высокой температуре воздуха и алкоголю.

Дженко не стал ее разуверять:

– Можно войти?

– Ты уже вошел, идиот.

– О’кей, могу я посидеть у тебя немного или ты занята? – Его одежда от пота промокла насквозь, голова кружилась.

– У меня клиент через час, – отвечала она, запахивая на бронзовом теле синее шелковое кимоно. Вырез открывал маленькие крепкие груди.

– Мне нужно полежать несколько минут, этого хватит. – Бруно двинулся в комнату, высматривая диван. В отличие от «Кью-бара», кондиционер работал, жалюзи были опущены, и все тонуло в приятной полумгле.

– От тебя, знаешь ли, несет блевотиной. Надо бы и душ принять.

– Не хочу доставлять тебе столько хлопот.

– Ты доставишь мне больше хлопот, если провоняешь квартиру.

Бруно уселся на белый, под цвет паласа, диван, который царил в гостиной среди мебели, покрытой черным лаком, и множества единорогов. Те были повсюду, в самых разных формах – постеры, статуэтки, мягкие игрушки; даже заключенные в стеклянных шарах, где все время идет снег. Истинная страсть Линды. «Я – единорог, – сказала она о себе как-то раз. – Прекрасное создание из легенды: никто в здравом уме никогда не признается, что верит в единорогов, но люди веками искали их и ищут до сих пор, надеясь, что они существуют».

В одном Линда была права. Она настоящая красавица. Поэтому мужчины всегда искали ее. И готовы были дорого платить за ее любовь.

– Иди сюда, давай помогу, – предложила она, видя, что Бруно даже не в силах снять с себя пиджак. Линда стянула с него мокасины, уложила на диван, взбила подушку и подсунула ему под голову. Ласково прикоснулась ко лбу:

– Да у тебя температура.

– Это все от жары, – соврал он.

– Пойду принесу холодной водички, при такой духоте организм обезвоживается… Особенно если пить текилу среди бела дня, – ворчала она. – А эту тряпку положу в сушилку, – добавила Линда, подбирая льняной пиджак. – Может, вони поубавится. – И она исчезла в коридоре.

Бруно глубоко вздохнул. Голова раскалывалась, все тело ныло. И хотя он не хотел в этом признаваться, мучил страх. Уже несколько недель он засыпал с трудом. Стресс пожирал его, и когда организм уже не справлялся с тревогой, Бруно мгновенно проваливался в небытие. Не засыпал – сдавался. В самом деле, максимум через полчаса забвения он возвращался к реальности и вспоминал, что судьба его предрешена.

Он мог поговорить об этом с Линдой, разделить с ней груз. Возможно, это облегчило бы душу. Собственно, он и шел сюда за этим, чего греха таить. Линда не просто добрая подруга. Хотя между ними существовал барьер, который они так и не преодолели, она была для него самым близким человеком, почти женой.

К тому времени, когда шесть лет назад Линда позвонила в слезах, прося о помощи, она уже долгое время занималась проституцией, но тогда звалась Майклом. Преображение не завершилось, прекрасная женщина все еще оставалась заточенной в мужском теле, и легкая щетина обрамляла ангельское лицо – высокие скулы, полные губы, синие глаза. Майкл обратился к Бруно, чтобы тот оградил его от преследований клиента. В то время транссексуал отдавался за гроши и шел с кем попало. И наткнулся на типа, который сначала вступал с ним в сношение, а потом избивал, вопя, что его принудили к противоестественному акту. Но все время возвращался, отыскивал его, каялся. И все начиналось сызнова, каждый раз с одним и тем же эпилогом.

Майкл не знал, как долго еще сможет это выдержать. Он пытался отделаться от преследователя, но безуспешно. Становилось все труднее замазывать синяки. Бедняга был до смерти напуган.

Работая в аду, Бруно легко мог себе представить, чем все это кончится. Транссексуалы – излюбленные жертвы людей, склонных к насилию, и неудачников, пропитанных желчью. И, заглянув в глаза Майкла, частный сыщик сразу понял, что положение серьезное и никакая полиция тут не поможет. Если он не вмешается, этот хрупкий испуганный ангел наверняка умрет.

Чтобы заставить преследователя исчезнуть, недостаточно угроз или даже побоев; наваждение не одолеть физической болью, это все равно что во время пожара пытаться заговорить пламя. Самым надежным способом остановить того человека было убить его, но Дженко не промышлял убийствами, поэтому он выработал план. Поскольку тот тип был брокером в известном инвестиционном банке, Бруно заплатил хакеру, чтобы тот вошел в базу данных и перевел крупные суммы со счетов инвесторов на личный счет обидчика. После оставалось дождаться, когда кто-нибудь обнаружит кражу. Того мужчину осудили на десять лет за мошенничество и незаконное присвоение денег. В тюрьме он сможет дать волю своим инстинктам или оказаться во власти инстинктов чужих. Майкл наконец-то освободился.

– Что это значит?

Голос Линды чуть дрогнул, и, даже не глядя на нее, Бруно сразу понял, что она расстроена. Слегка повернул голову и увидел, как она застыла на пороге, перебросив через руку льняной пиджак и вглядываясь в листок. Все сразу стало ясно: перед тем как положить одежду в сушилку, она очистила карманы, чтобы не испортить содержимое.

– Что это такое?

Бруно немного приподнялся. Ну вот, приехали, сказал он себе. Он ни с кем не говорил об этом, боясь, что написанное воплотится, станет реальностью. Если же слова останутся на бумаге, не вырвутся за пределы листка, есть еще надежда, что все обойдется.

Нет, никакой надежды нету.

– Это талисман, – ответил Бруно.

Но Линда, кажется, растерялась вконец.

– Знаешь, что такое талисман? Это оберег, предмет, которому мы приписываем магическую силу. Вроде твоих единорогов.

– Что ты несешь, Дженко? – Она разозлилась. – Здесь написано, что ты скоро умрешь…

Он понял, в чем дело. Обнаружив, что это медицинская справка, Линда быстро пробежала текст, но, запутавшись в медицинских терминах, стала отчаянно искать ответа. И нашла в последней строке. Два слова.

«Прогноз: неблагоприятный».

То же самое случилось с Дженко, когда он скользил глазами по документу. Все, что написано, не в счет, кроме последней строчки. В справке могло быть написано что угодно. Какая, в сущности, разница? Те слова относились к ушедшему времени, а прошлое уже потеряло значение, жизнь, которая длилась до данного момента, утратила смысл. Эти два слова, холодные, официальные, ставили предел. Больше ничего не будет так, как раньше.

– Что происходит? – Она испугалась по-настоящему. – Почему?

Бруно встал, пошел ей навстречу: она сама не могла даже сдвинуться с места. Взял листок у нее из рук и повел к дивану.

– Сейчас я попробую тебе все объяснить, но ты должна меня выслушать. Хорошо?

Линда кивнула, едва сдерживая слезы.

– Я подцепил инфекцию. – Бруно похлопал себя по грудной клетке. – Бактерия проникла в околосердечную сумку, сам не знаю как, да и врачи не знают. – Какой-то монстр, кто-то чужой пожирал его сердце. – Они говорят, что ничем помочь нельзя, болезнь обнаружили слишком поздно.

Линда перебила его:

– Ты должен лежать в больнице. Они должны хотя бы попробовать… Они не могут оставить тебя умирать просто так, ничего не предпринимая. – Она сорвалась на крик, пронзительный, почти истеричный.

Бруно стиснул ей руки, покачал головой. Не хватило духу признаться, что, когда он спросил, существует ли какое-то лечение, врач посоветовал хоспис. Но Дженко не хотел затвориться там, куда отправляются лишь затем, чтобы умереть.

– Хорошо еще, что это случится внезапно, я практически ничего не почувствую. Что-то оборвется в груди, и через несколько секунд меня не станет. Как выстрел из пистолета. – Невидимая пуля, направленная прямо в сердце, – нельзя сказать, чтобы сравнение ему не нравилось.

– И сколько времени… – Ей нелегко было задать вопрос. – То есть как долго…

– Два месяца.

– Всего? – Линда была потрясена. – И как давно ты это узнал?

– Два месяца назад, – выпалил он, не задумываясь.

Новость ошеломила Линду. Она не в силах была произнести ни слова.

– Срок истекает сегодня. – Бруно рассмеялся, но к горлу подступил шершавый ком, а под ложечкой засосало от страха. – Любопытная вещь: до вчерашнего дня передо мной был какой-то предел, оставалось только дожидаться конца обратного счета. Но с сегодняшнего дня… Что будет начиная со дня сегодняшнего? – Опустив голову, Бруно уставился в пол невидящими глазами. – Я себя чувствую как приговоренный к смерти, которому не сообщили время казни. – Он снова рассмеялся, на этот раз от души. – Вчера вечером я все время смотрел на часы, ждал полуночи. Как Золушка, представляешь? Вот идиот… – На самом деле Бруно был взбешен: шестьдесят дней он готовил себя к решающему моменту. А теперь уже не существовало никаких правил. Дальнейшие события во власти безмолвной анархии. – Вот почему этот листок – мой талисман, – заключил он, аккуратно складывая справку. – Он меня оберегает от хаоса. Ведь можно сойти с ума, ожидая смерти.

Но Линда не в состоянии была мыслить трезво.

– И ты только теперь говоришь мне об этом?

– Мне даже самому себе было трудно признаться… Если бы я открылся кому-то еще, написанное обернулось бы правдой: я вот-вот должен был умереть. – Он поправился: – Я должен умереть. Или уже умер, это как рассудить. – Интересная философская проблема. Когда человек начинает умирать? Когда подхватывает смертельную болезнь или когда ее обнаруживает?

Линда встала с дивана.

– Я сейчас позвоню в пару мест и отменю свидания. Сегодня ты останешься здесь и не сдвинешься с места, – заявила она с невесть откуда взявшейся решимостью.

Бруно осторожно взял ее за руку.

– Я не умирать сюда пришел, хотя в целом это может случиться в любой момент. – Он пытался снять напряжение, избавить ее от чувства вины.

– Тогда зачем? Попрощаться со мной? – Она явно была обижена, раздражена.

Бруно подошел, поцеловал ее в лоб:

– Понятно: ты боишься, что я засуну себе в рот дуло пистолета и покончу со всем быстро, без ожидания. Признаюсь, эта мысль приходила мне в голову, и я не исключаю, что так и будет, если ждать придется слишком долго. Но, удерживая меня здесь, ты не избежишь худшего, ведь худшее уже прописано в этом листке.

– Ты не заставишь меня смириться, понимаешь?

Зная, как Линда любит его, он понимал.

– Ты слышала в теленовостях о женщине, которой двое суток назад удалось бежать от похитителя, державшего ее в заточении пятнадцать лет?

– Да, но как это связано с тобой?

– Я подумал, что если девчушка тринадцати лет столько времени выдерживала весь этот ужас, возможно все… Даже чудо.

Линда глядела на него в смятении.

– Нет, я не думаю, что исцелюсь, – заявил он, отметая все иллюзии. – Но может быть, это не случайно произошло именно сейчас…

Анонимный звонок, вспомнил он. Но нельзя открывать Линде то, что нашептал ему Квимби.

– Обещай, что не убьешь себя…

– Не могу. Могу только заверить, что в данный момент это последняя мысль, какая приходит мне в голову. – Тут Бруно внезапно сменил тему. – Окажи мне любезность, – попросил он. – Неделю назад я снял номер в отеле «Амбрус», маленькой гостиничке у железнодорожного моста. – Он вынул из бумажника визитную карточку. – Номер сто пятнадцать, оплачен еще на семь дней. – На самом деле он не рассчитывал так долго занимать номер. А перебрался туда из страха, что, умри он дома, никто не найдет его труп. Сама мысль о том, что он будет медленно гнить на полу, поскольку у него нет ни друзей, ни родных, которые поинтересовались бы его судьбой, ужасала Бруно. В гостинице все проще. Однажды утром горничная войдет в номер и обнаружит его бездыханным. Но Линде он не стал открывать эту часть плана. – В комнате сейф, шифр одиннадцать-ноль-семь.

– Дата моего рождения, – удивилась она.

– Знаю: поэтому его и выбрал. А теперь послушай хорошенько: когда ты узнаешь, что… – Закончить фразу не получилось. – Одним словом, когда случится то, что должно случиться, пойди туда и забери то, что лежит в сейфе… Ты найдешь там запечатанный пакет.

– И что в нем?

– Не важно что, это тебя не касается, – одернул ее Бруно. – Ты никоим образом не должна его открывать. Тебе нужно как можно скорее избавиться от него, ясно? И не выбросить, а уничтожить так, чтобы не осталось следов.

Линда не могла взять в толк, зачем такие ухищрения.

– Почему ты сам этого не сделаешь?

Бруно как будто не слышал вопроса.

– Я договорился с портье, он тебя пропустит.

Линда не стала настаивать, и Дженко уверился, что она сдержит слово. Он встал, надел льняной пиджак, посмотрел на часы. Шестнадцать – пора идти.

– Ты мне еще позвонишь? – Линда глядела на него глазами лани.

Бруно подошел, погладил ее по щеке:

– Вдруг я забуду, а ты подумаешь, что я помер…

– Главное, ты не забудь оставаться в живых. – Она взяла его руку, поднесла к губам и поцеловала. – Помни: пока дышишь, живи.

Ему понравилась простая, но светлая мысль, заключенная в ее словах: пока ты дышишь, не забывай жить.

– Будь спокойна: я должен кое-что сделать перед тем, как случится непоправимое… – И он направился к выходу.

Линда не знала, что и думать.

– Куда ты идешь?

Бруно обернулся, улыбнулся ей:

– В ад.

5

«Дом вещей» находился в ангаре, расположенном в промышленной зоне неподалеку от города. Кто-то взял в аренду бывший торговый склад и превратил его в огромное хранилище для частных лиц. За умеренную годовую плату можно было снять контейнер и поместить туда предметы, которые больше не нужны, – большей частью старую мебель и прочее барахло.

Бруно направился к въезду и, скорчившись в кабине «сааба», стал рыться в ящике под приборной панелью, ища ключ, открывающий шлагбаум. Нащупал его, воткнул в замочную скважину, расположенную на столбике, надеясь, что автоматика сработает.

Шлагбаум поднялся.

Оказавшись внутри, Бруно стал колесить по прямым дорожкам, проложенным между контейнерами. Он обнаружил, что в этом месте нашли приют не только предметы: кое-где металлические шторы были приподняты и в глубине контейнеров отмечались явные следы человеческого присутствия. Съемщики превратили склад во временное жилище. Бруно ничуть не удивился, феномен был ему хорошо знаком. Население «дома вещей» в основном состояло из субъектов мужского пола. Холостяки, потерявшие работу из-за кризиса, или разведенные мужья, которые выплачивали алименты и потому не могли себе позволить ни квартиры, ни даже комнаты. Попадались и разведенные, оставшиеся без работы. Безнадежно бедные. И озлобленные. Дженко чувствовал на себе их взгляды, полные стыда и гнева, – таясь в тени своих берлог, они подозрительно следили за продвижением «сааба». Но в глубине души были, скорее, напуганы, ведь, если они утратят это убежище, им останется только улица.

Бруно подъехал к контейнеру, который снял много лет назад.

Вышел из машины, нагнулся, чтобы поднять тяжелую штору. Ее не открывали очень давно, и, сдвигаясь на высоту человеческого роста, штора издавала пронзительный металлический скрежет. Слепящий солнечный свет замер у края этой пещеры, будто не отваживался преступить черту. Скрип прекратился, пыль осела, Дженко вытер липкие руки о полы льняного пиджака и подождал, пока глаза привыкнут к полумраку.

Мало-помалу из тьмы выступили ряды полок до самого потолка. На одной выстроились в безупречном порядке пять серых картонных коробок, на каждой – этикетка с годом, номером кода и описанием содержимого.

Бруно не любил сюда приходить. В эту дыру он отправил, как в изгнание, постыдные доказательства своих немногих провалов. Вообще-то, в этих коробках содержалась часть его жизни. Ошибки, которые уже не исправить, упущенные возможности, огрехи, которые никто не смог или не захотел простить.

Но может быть, кое-что еще можно сделать, сказал он себе. Поскольку вбил в голову, что должен оставить знак.

Выбрал коробку, третью по счету, вынул ее из ряда всех прочих, будто деталь из мозаики, поднял крышку и стал просматривать документы. Наконец нашел то, что искал.

Тощую папочку, где содержался листок, всего один.

Но как он и говорил Линде, этот лист бумаги мог оказаться ключом, дающим доступ в ад.

6

Руки. Руки другие. Это не мои руки. Это руки другой.

Но ведь она двигает пальцами по своей воле, значит обязательно должно найтись какое-то объяснение. Она больше не оборачивалась к зеркальной стене, не хватало духу. Но все смотрела и смотрела на руки, пытаясь понять, как такое могло случиться.

Пятнадцать лет, а она и не заметила.

– Сэм. – Голос доктора Грина, пробившись сквозь пустыню безмолвия, оторвал ее от этих мыслей. – Сэм, ты должна довериться мне.

Он перевел взгляд на записывающее устройство. Вот он я, пришел.

– Понимаю, сейчас тебе все кажется абсурдным. Но если ты позволишь мне сделать мою работу, все придет в норму, обещаю. – Мужчина так и сидел рядом с постелью, он не торопился, давал ей время привыкнуть к мысли, что она уже не тринадцатилетняя девочка. – Лечение дает результат, твой организм очищается от наркотика, которым тебя опаивали. Память возвращается.

Она перевела взгляд на капельницу, прикрепленную к руке. В жидкости, которая просачивалась в кровь, содержались ответы, фотограммы долгого-долгого кошмара.

Не знаю, хочу ли я вспоминать.

Доктор Грин, казалось, возлагал на нее большие надежды. Она вдруг осознала, что – странное дело – ей не хочется разочаровать его. Добрый ли это знак? В конце концов, они едва знакомы. Но нет, все хорошо. Ведь каждый раз, когда он повторял, что Саманта должна ему довериться, она полагалась на него чуть больше.

– Хорошо, – сказала она.

Грин казался довольным.

– Будем действовать постепенно, – начал он. – Человеческая память – своеобразный механизм. Она не похожа на этот магнитофон, недостаточно прокрутить ленту назад, чтобы еще раз прослушать запись. Более того: воспоминания часто накладываются одно на другое, смешиваются. Запись может оказаться неполной, в ней могут встретиться дыры, изъяны: сознание чинит их на свой лад, ставя заплатки, которые в действительности являются ложными воспоминаниями и могут все запутать. Поэтому нужно следовать некоторым правилам, чтобы отличить подлинное от ложного. Пока все понятно?

Она кивнула.

Грин выждал несколько секунд, потом продолжил:

– Теперь, Сэм, я хочу, чтобы ты вместе со мной вернулась в лабиринт.

Просьба привела ее в ужас. Она не хотела возвращаться туда. Нет, никогда. Она хотела оставаться в этой удобной постели, среди звуков наполненного движением мира, который простирался за дверью ее палаты: больничные шумы, приглушенные голоса. Умоляю, не возвращай меня в безмолвие.

– Не волнуйся, на этот раз с тобой буду я, – заверил доктор.

– Хорошо… Пойдемте.

– Начнем с чего-нибудь простого… Я хочу, чтобы ты припомнила, какого цвета были стены.

Саманта закрыла глаза.

– Серые, – произнесла она без колебания. – Стены в лабиринте серые. – Картинка быстро промелькнула у нее перед глазами.

– Серые – какие? Светлые, темные? Гладкие или, скажем, в трещинах или в пятнах сырости?

– Везде одинаковые. Гладкие стены. – Ей показалось, будто она этих стен коснулась. На мгновение открыв глаза, заметила, как доктор Грин что-то записывает в блокнот. Его присутствие ободряло. Так же как и белоснежные стены больничной палаты, чуть подкрашенные синим неоновым светом, похожие на дно океана.

– Скажи мне, слышала ли ты какие-нибудь звуки?

Она покачала головой:

– Звуки не могут проникнуть в лабиринт.

– Чувствовала ли ты какие-то запахи?

Она попыталась поточней определить ощущения, молниеносно приходившие на память неизвестно откуда.

– Земля… Пахнет сырой землей. Еще плесень… – Она сопоставила сказанное: нет ни окон, ни звуков, пахнет сыростью. – Это пещера.

– Ты хочешь сказать, что лабиринт находится под землей?

– Да… Мне кажется, да… Нет, я уверена, – поправила она себя.

– Кто дал ему такое имя?

– Я, – тут же призналась она.

– Почему?

Она вновь увидела, как бежит по длинному коридору, куда выходит множество комнат.

Помещение хорошо освещается неоновыми лампами, расположенными на потолке. Ей не холодно, но и не жарко. Она вышла босиком исследовать окружающий мир. Два ряда железных дверей, одна против другой. Некоторые открыты и ведут в пустые комнаты. Другие, наоборот, заперты на ключ. Она доходит до конца коридора и сворачивает направо: сцена повторяется. Еще двери, еще серые комнаты. Все одинаковые. Она все идет вперед, подходит к развилке. Какое ни выберешь направление, вскоре снова очутишься в исходной точке. Так, во всяком случае, кажется. Сориентироваться никак невозможно. По всей видимости, выхода нет. Входа тоже. Как я сюда попала?

– У места, в котором я нахожусь, нет конца. И нет начала.

– Поэтому там никто не живет, кроме тебя, – заключил доктор Грин.

– Это не похоже на дом, – уверенно заявляет она. Это лабиринт, сколько можно повторять.

Но Грин все хотел узнать досконально.

– Там, к примеру, есть туалет?

Маленькая, узкая каморка. Один только унитаз. И от него воняет. Ужасно воняет. Даже воду спустить нельзя. Она не хочет делать там свои дела.

– Я не хочу там делать свои дела, – смущенно произносит она, следя за реакцией Грина. – И терплю, все время терплю.

Но долго сдерживаться невозможно. Она хватается за живот, чувствуя, как теплые капли стекают в трусики.

– Почему ты не можешь сделать это – и дело с концом? – спрашивает доктор Грин. – Что тебе мешает?

– Мне стыдно, – признается она.

Она стоит и смотрит на унитаз – пожелтевшая, выщербленная керамика, ржавый ручеек вдоль стока. Тусклая пленка поверх застоявшейся воды. Ее коробит. Она переминается с ноги на ногу, уже не в силах терпеть.

– Почему тебе стыдно? – Потом он попробовал догадаться. – Ты в самом деле одна?

Услышав вопрос, Саманта вся похолодела.

Она взобралась на унитаз, стоит на корточках, едва удерживая равновесие, мочевой пузырь опорожняется, испуская мощную струю. Звук льющейся в унитаз мочи гулко отдается в пустом пространстве.

– Тебе удается кого-то разглядеть, расслышать шаги?

Грин что-то записывает в блокноте, без комментариев.

Может быть, она разочаровала доктора. Может быть, следовало лучше объяснить, как обстояли дела.

– Лабиринт смотрит на меня, – выпалила она вдруг и тут же заметила, как при этом утверждении обострилось внимание Грина. В самом деле, доктор слегка повернулся к зеркальной стене, словно подавая знак полицейским, присутствовавшим при сцене. – Лабиринту известно все, – заключила она.

– Там телекамеры?

Она покачала головой.

– Тогда каким образом ему это удается? Пожалуйста, объясни…

– Кубик, – сказала она. Но сразу увидела, что доктор ее не понимает. – Первая игра.

– Расскажи мне о ней.

– Я проснулась в том месте…

Несколько часов проблуждав в поисках помощи, она входит в одну из комнат и растягивается на полу. В изнеможении сразу же засыпает. Когда снова открывает глаза, не сразу вспоминает, где находится, – краткие мгновения спокойствия перед тем, как вернется страх. Предмет лежит на полу, в метре от ее лица. Знакомая вещь, принадлежащая прошлому. Разноцветный кубик. Зеленый, желтый, красный, белый, оранжевый и синий.

Я знаю, как он называется. Кубик Рубика, вот как.

– Шесть сторон. На каждой по девять клеточек. Все разных цветов.

– Знаю, – кивнул Грин. – Во времена моего детства эта игра была очень популярна. Ты не поверишь, но люди с ума сходили, пытаясь собрать цвета.

– Еще как поверю, – вздохнула она, поскольку и сама была близка к безумию. Но то, с чем для нее была связана вещица, отнюдь не представляло собой забаву.

Грин заметил ее волнение и чуть ли не попросил прощения.

– Продолжай, прошу тебя…

– Когда я его нашла, цвета были перемешаны.

Что ей с этим делать? Убивать время? Какая нелепость. Она не знает, где находится, кто ее сюда привез. Ей страшно. Она голодна. «Пожалуйста, я хочу вернуться домой». Никто не отвечает.

– Я сидела, забившись в угол, и глядела на эту штуку не знаю сколько времени. Не хотела даже дотрагиваться до нее. Стоит дотронуться, и случится что-то скверное: такое у меня было предчувствие. Но думала я только об одном: о том, что я здесь, и не могу выйти. И от этой мысли мне становилось плохо. Не было способа отделаться от нее. – Она помолчала. – А может, и был.

– Что ты тогда сделала?

Она подняла на доктора глаза, полные слез:

– Я взяла кубик.

Рассматривает его, потом начинает вращать разноцветные грани. Только затем, чтобы разогнать тоску, убить время, которое никак не хочет проходить. Страх гложет изнутри, мешает сосредоточиться. Но мало-помалу напряжение ослабевает, ужас отходит на почтительное расстояние – отступает, хотя и недалеко. Теперь можно кое-как справиться с ним. Все внимание приковано к сочетанию цветов. И через несколько минут ей удается собрать одну сторону, оранжевую. Она кладет кубик на пол, ужас возвращается, сжимает, словно в тисках. Она не сводит глаз с вещицы на полу. Что-то удалось довести до совершенства, хотя бы частично. Завершенная сторона – порядок, чистота. Это вселяет уверенность. Непременно должно найтись объяснение тому, что с ней происходит. И в этот момент ее обостренные чувства что-то улавливают.

Что-то изменилось.

Всего через несколько секунд рассудок распознает новый сигнал. Запах. Знакомый, так же как кубик. Она выбирается из угла, выходит в коридор. Оглядывается вокруг. Никого. Осторожно продвигается вперед, ищет. Руководствуется обонянием, хотя и боится, что это лишь галлюцинация. Вовсе нет: все взаправду. Останавливается на пороге одной из комнат. Железная дверь приоткрыта. Толкает ее рукой. Посередине комнаты – бумажный пакет.

Из «Макдоналдса».

– Гамбургер, кока-кола и жареная картошка, – перечислила она и добавила, к удовольствию Грина: – Много картошки.

Она забывает об осторожности, голод решает за нее. Бросается на еду, жадно поглощает ее. Не задается вопросом, откуда она взялась, кто ее купил. Усваивает первый урок.

Выживание.

Только насытившись, она начинает рассуждать. Возвращается в комнату, где оставила кубик: нужно дальше решать ребус. Бродит по длинным коридорам, склонившись над игрушкой. Хоть и не сразу, но сложила еще одну сторону – зеленую – и принялась за третью, красную. Не так-то легко справиться с тремя разными цветами. Проходя мимо какой-то комнаты, краем глаза замечает что-то. Возвращается и застывает на месте.

Награда за вторую сторону кубика – матрас с одеялами и подушкой.

За короткое время она добилась огромных успехов: желудок полон, больше не нужно спать на полу. Но третью сторону сложить трудней, чем она предполагала.

– Прошло, наверное, несколько дней, пока я не поняла, что сложить красную сторону не получится. Я себя переоценила. А значит, ни еды, ни воды.

– И что же было дальше? – спросил Грин. – Как тебе удалось выжить?

Она лежит на матрасе. Одежда ей уже велика, сил почти не осталось. Как давно она не пьет и не ест? Почти все время спит, и ее мучают кошмары. Иногда сама не знает, во сне это или наяву. Не то чтобы ее терзал голод: она даже и не хочет есть. Но по животу то и дело пробегает судорога, будто желудок содрогается, рвется наружу.

Через какое-то время, может через несколько дней, припадки проходят. Но становится еще хуже. Ее одолевает жажда. Никто никогда не говорил ей, что жажда хуже голода. Потому что она лишает рассудка. Потому что, чувствуя, как иссыхает твоя плоть, ты думаешь только об одном: пить. Ты бы зубами выгрызла вены из запястий и стала сосать собственную кровь, только чтобы утолить эту жажду…

Она знает, что есть способ избавиться от наваждения, но до сих пор так и не прибегла к нему. Сама мысль об этом ей отвратительна.

Но если хочешь выжить, выбора нет.

Так, собрав последние силы, она тащится к каморке. Стоит перед гнусной чашей, глядя на мутную, вонючую жижу. Сначала опускает туда руку. Разгоняет липкие комки. Потом, закрыв глаза, зачерпывает, хотя при одной только мысли ее сотрясают рвотные позывы. Не думать. Не надо думать. Когда она была маленькая и разбивала коленку, стоило сосредоточиться, как боль исчезала. Теперь нужно забыть о вкусе. И она опускает губы в сложенную лодочкой ладонь. Начинает всасывать. Жидкость просачивается между губ и десен, она глотает, не задерживая гадость во рту… Вернувшись в комнату, чувствует себя загаженной изнутри. Она еще жива. Но облегчения не наступает, ведь ясно, что ей придется сделать это еще раз.

А проклятый кубик лежит на подушке и пялится на нее.

В бешенстве она хватает игрушку и принимается перемешивать стороны, которые уже собрала.

– Я сразу же пожалела об этом, расплакалась. В отчаянии бросилась ставить цвета на место.

– Мне очень жаль, – искренне посочувствовал Грин.

– У меня получилось собрать только зеленую сторону, потом я заснула… Когда я открыла глаза, в комнате стояла корзинка, в ней – холодный суп и бутылка теплой газировки.

Доктор кивнул:

– И как ты объяснила этот подарок?

– То был не подарок, – поправила она Грина. – Всякий раз, когда мне требовалось что-то простое – еда, чистое белье или зубная щетка, – достаточно было собрать первую сторону. Не знаю, какая радость была в том, чтобы заставлять меня играть в эту дурацкую игру, ведь собрать одну сторону довольно легко. Потом я поняла… – Она закрыла глаза, слеза скатилась по щеке и исчезла в кислородной маске. – Если бы я собрала все шесть сторон, он бы меня отпустил.

– Кто – он?

– Лабиринт, – ответила она.

– Это и произошло? Ты закончила игру и лабиринт освободил тебя?

Покачав головой, она заплакала:

– Я так и не смогла собрать больше трех сторон.

7

Для целого света самой злободневной новостью стало появление Саманты Андретти. Для Бруно Дженко – то, что для него конец света еще не настал.

Пока он, открыв все окна, вел свой «сааб», по радио передавали песню «Take the Money and Run»^[2] группы «Стив Миллер Бэнд». Несмотря на свое отчаянное положение, слушая ее, Бруно развеселился. Но веселье длилось недолго. Такая песня не для него, а для тех, кто еще может воображать себе собственное будущее. Сам Бруно намертво встроен в настоящее. И в скором времени все для него останется в прошлом. Многие полагают, будто умирающий сожалеет о том, чего не сделал в жизни, вечно откладывая на потом. Но для Бруно тяжелее всего было то, что он не может уже наслаждаться маленькими радостями вроде беззаботной песенки, звучащей по радио.

Ибо каждый раз мог оказаться последним.

Преисполненный желчи, Дженко выключил радио и сосредоточился на дороге. Он выехал из города, направляясь вглубь региона, к болотам. По мере того как он удалялся от побережья, жара становилась все более угнетающей. Но Бруно отметил, что он хоть и погрузился в печаль, но перестал бояться.

Саманта изменила все.

На самом деле дополнительное время, которое ему подарили, хотя он об этом и не просил, представляло собой не дар, а скорее пытку. Вот почему ему нужно было обрести какую-то цель и постараться достичь ее за этот краткий срок перед неизбежным концом.

Последнее дело… Пока дышишь, живи, вспомнил он слова Линды.

Рядом с ним на пассажирском сиденье трепетала на сквозняке обложка папки, которую он прихватил со склада. Документ, лежавший внутри, – его единственная надежда.

Скоро он приедет на место, осталось немного. Интересно, объяснил ли профайлер, который работает с Сэм, насколько изменился мир за время ее отсутствия. Может быть, она спросила о своей семье. Сказали ли ей, что мать не смогла справиться с горем? Хватило ли у кого-нибудь мужества рассказать, что шесть лет назад ее унесла страшная болезнь?

Пациентка, доставленная в больницу, была официально опознана как Саманта Андретти благодаря образцу ДНК, сохранившемуся в деле об исчезновении. Иначе полицейские столкнулись бы с серьезной проблемой, поскольку отец Саманты после смерти супруги уехал, чтобы начать жизнь заново, и следы его затерялись. Его искали, дабы сообщить, что его единственная дочь жива, но так и не нашли. И по всей видимости, новость, которую без конца повторяли по телевидению, не достигла его.

То, что мужчина не объявился через несколько часов после первого выпуска, было для Дженко решающим доводом.

Пока он ехал по автостраде, лишь пара машин попалась ему навстречу. С тех пор как дорога углубилась в болотистые места, Дженко не встретил ни души. Полоса асфальта казалась подвешенной в воздухе: вокруг простиралась зеленая топь, неподвижная, как и низкорослая растительность, ее покрывавшая. Потом он проехал через густую рощу засохших берез, чьи почерневшие стволы отражались в стоячей воде. Блики скользили по ее поверхности, исполняя какой-то призрачный танец.

Бруно издали заметил патрульную машину, один из многих блокпостов, окружавших зону, где обнаружили Саманту. В машине было два агента, один вышел и жезлом подал знак поворачивать назад. Но Дженко не подчинился. Стараясь не возбуждать излишних подозрений, он сбавил скорость и положил обе руки на руль так, чтобы их было видно. Подъехав к блокпосту, подождал, пока полицейский с жезлом подойдет к окошку «сааба».

– Здесь проезда нет, вы должны немедленно повернуть назад, – заявил он непререкаемым тоном.

– Знаю, агент. Но прошу вас, выслушайте меня: дело важное. – Бруно знал, что просительная интонация – бальзам для ушей блюстителей закона. Как же ненавидел он ситуации, когда необходимо было лизать задницу полицейским.

– Ваши дела меня не интересуют. Рекомендую вам поступить так, как сказано, – проговорил полицейский, касаясь кобуры, висевшей сбоку.

Настоящий дуболом, с таким лучше не спорить.

– Я частный детектив, меня зовут Дженко. Если хотите, могу показать лицензию, она у меня в бумажнике.

– Проезд закрыт для всех, – твердил свое тупица в мундире.

– Но я не собираюсь проезжать, – возразил Бруно, на мгновение сбив спесь с собеседника. – Я должен переговорить с агентами Бауэром и Делакруа. Не окажете любезность их позвать?

– Вряд ли они захотят, чтобы их отвлекали.

– Простите, агент, но позвольте с вами не согласиться. – Изысканные речи могли сослужить службу, чтобы запутать тех, кому они в новинку. – Думаю, я располагаю информацией по делу Саманты Андретти, которую вышеупомянутые агенты наверняка сочтут весьма полезной. – Бруно кивнул на папочку, лежавшую рядом. – У меня при себе документы, с которыми, как я полагаю, они должны немедленно ознакомиться.

Полицейский протянул руку:

– Дайте сюда, я передам.

– Не могу, они для служебного пользования.

– Раз они такие важные, вы должны отдать их мне.

– Повторяю: не могу.

Полицейский начинал терять терпение:

– Знаете ли вы, что я могу вас арестовать за препятствие правосудию?

– Нет, не можете, – заявил Бруно, выходя из роли законопослушного гражданина и сверля собеседника взглядом. – Согласно уставу, частный детектив, располагающий данными, полезными для полицейского расследования, лично отвечает за них, пока не вручит лицу, которому оное расследование официально поручено. Поэтому, при всем уважении, я не могу доверить их первому встречному агенту. Думаю, вам понятно?

Тупица несколько секунд постоял молча, все с тем же воинственным видом. Потом направился к служебной машине.

Никто не проронил ни слова долгие четверть часа, в течение которых Дженко выкурил пару сигарет, прислонившись к капоту «сааба»; агенты, стоя на противоположной стороне автострады, не спускали с него глаз. Только с болот доносился стрекот цикад.

Потом вдали, на дороге, линия горизонта затрепетала.

Вскоре из жаркого разреженного воздуха высунулась морда коричневого лимузина. Словно мираж в пустыне. Рокот мотора еще не доносился до блокпоста. Машина мчалась на полной скорости, поднимая вокруг себя облако пыли.

В ней сидят крутые парни, предположил Дженко.

Лимузин резко затормозил, из него вышли два крепыша в рубашках и галстуках. Блондин, будто с обложки глянцевого журнала, и смуглокожий, с ангельским выражением лица: типичная пара полицейских из телесериала, подумал Бруно, едва завидев их.

– Раздумываю, дать ли тебе пинка под зад или начистить рыло, – тут же набросился на него Бауэр. – Если ты собирал улики без нашего ведома, я могу упечь тебя за решетку даже без судебного постановления, – пригрозил он.

Делакруа пока не вмешивался, всего лишь оценивал ситуацию, готовый вступить в любой момент. Агентов из патрульной машины эта сцена забавляла. Бруно просто читал их мысли: давай расхлебывай, частный детектив.

– Спокойно, ребята. – Бруно изобразил самую примиряющую улыбку. – Никто здесь ничего не расследовал, не проявлял никакой инициативы, понятно? Я просто выполняю свой долг честного гражданина. – Он осознавал, как раздражает полицейских такой легкомысленный тон. Но нужно было заставить их поверить, что у него в руках важная информация.

– Дженко, мой тебе совет: выкладывай, что у тебя есть, и исчезни, – вмешался Делакруа. – И без тебя сегодня день не задался.

– Пожалуйста, выслушайте, – заговорил Бруно нарочито умоляющим тоном.

– У нас нет времени.

– Всего пять минут, прошу вас.

Бауэр сильно вспотел и весь побагровел от бешенства.

– Будет лучше для тебя, если дело действительно важное.

Бруно подошел к пассажирскому месту, сунул руку в открытое окошко и взял папку. Направляясь обратно к полицейским, раскрыл ее и вытащил лежавший там листок. Затем протянул его Делакруа.

– Что это? – презрительно буркнул тот, даже не глядя.

– Договор.

Оба полицейских, оторопев, опустили взгляд на листок и прочли короткий текст.

Дженко, не дожидаясь реакции, изложил суть дела:

– Пятнадцать лет назад, когда вы, агенты, ловили бабочек сачком, родители Саманты Андретти обратились ко мне, чтобы я помог пролить свет на исчезновение их единственной дочери.

Он до сих пор помнил день, когда они встретились за столиком битком набитой забегаловки в понедельник утром. Сэм пропала несколько недель назад, и они не спали бог знает сколько ночей. Супруги держались за руки. Объяснили, что его координаты им предоставил полицейский из Управления. Дал понять, что если не попробовать другие пути, кроме официального, то, скорее всего, не так уж много надежды выяснить, что сталось с их девочкой.

Жалостливый полицейский говорил правду: возможности раскрыть дело об исчезновении таяли с каждым часом. По прошествии трех дней они практически сводились к нулю. Разумеется, если полицейские не напали на след. Но в случае Саманты не нашлось ни улик, ни свидетелей. Казалось, она растворилась в лучах бледного солнца холодным февральским утром по дороге в школу.

Бруно не занимался поиском пропавших детей, к тому же прошло слишком много времени. Через пару недель следы затаптываются, воспоминания очевидцев искажаются. Он пытался втолковать это супругам, но те стояли на своем: «Мы знаем, что вы – хороший сыщик, мы получили прекрасные отзывы. Умоляем, не оставляйте нас мучиться сомнениями». Так сказал отец Саманты.

Одно из основных правил в работе частного детектива – никогда не сочувствовать клиенту.

Может, это звучит цинично, однако Дженко хорошо знал, как важно не поддаваться эмоциям, подвигшим заказчика заказать расследование. Ненависть или жалость заразительны. Они зачастую препятствуют работе рассудка, который должен оставаться здравым и беспристрастным. Порой избыток чувств даже опасен.

Один тип украл у начальника деньги для лечения жены, больной раком. Бруно выследил его, но, движимый состраданием, дал время, чтобы тот собрал похищенную сумму и вернул ее законному владельцу. Только вот он недооценил решимость вора, который ради спасения любимой жены не колеблясь обманул его и снова пустился в бега.

Дженко отдавал себе отчет, что в деле Андретти он сильно рискует. Поэтому взялся за расследование на совершенно особых условиях. «Вы мне заплатите по удвоенному тарифу, авансом. Не станете мне звонить и спрашивать, как идет расследование, я не буду обязан перед вами регулярно отчитываться. Я сам свяжусь с вами, когда буду готов что-либо сообщить. Если не проявлюсь через месяц, знайте, что я ничего не нашел».

Супругов несколько смутили подобные условия: собственно, Дженко и надеялся, что это их отпугнет. Однако, к его великому удивлению, они без звука подписали договор, который сейчас находился перед глазами Бауэра и Делакруа.

– И что эта хрень означает? – Блондин вперил в Дженко яростный взгляд.

– То, что, согласно этому документу, меня наняли вести это расследование.

– Договор старый, прошло слишком много времени, – спокойно проговорил Делакруа, возвращая сыщику листок.

Но Бруно не сдавался:

– Ты, наверное, шутишь? Договор не имеет срока давности: он действует, пока его не расторгнут.

Бауэр хотел было наброситься на него, но Делакруа остановил напарника движением руки.

– Ну, поскольку Саманта Андретти нашлась, мне кажется, что в твоих услугах больше нет надобности. Но если ты хочешь продолжать поиски, действуй… – Почуяв издевку, блондин сменил гнев на милость и расхохотался. А Делакруа вновь попытался вернуть Бруно листок.

Но и на этот раз Бруно его не принял.

– В новостях говорится, что Сэм была найдена позавчера ночью случайно проезжавшей мимо патрульной машиной. Но мне стало известно об анонимном сигнале – как это объяснить?

Ухмылка моментально исчезла с лица Бауэра. Зато Делакруа оставался невозмутимым.

– Понимаю: популярность полиции может упасть оттого, что в свое время поиски девочки проводились не на должном уровне, – подлил масла в огонь Бруно. – Но приписать себе чужие заслуги, выставить героями двух случайных патрульных – это, честное слово, уже чересчур. – Говоря это, он перевел взгляд на полицейских у патрульной машины; те, расслышав, что речь идет об их коллегах, смущенно отвернулись.

– Мы ничего не обязаны объяснять и не должны делиться с тобой закрытой информацией. – Не теряя апломба, Делакруа давал понять, что шутка слишком затянулась.

– Вот тут ты ошибаешься, – возразил Дженко и ткнул пальцем в договор. – Согласно статье одиннадцать, пункт бэ, родители Саманты поручают мне представлять их перед полицией; кроме того, назначают меня опекуном их дочери в отсутствие других родных.

Данная клаузула предусматривала, что в случае, если он отыщет в то время несовершеннолетнюю девочку, на него возлагается ответственность за ее безопасность до тех пор, пока он не доставит ее домой. Ничего подобного не произошло, но теперь этот юридический казус мог оказаться полезным для других целей.

– Соглашение недействительно, – запротестовал Бауэр с обычным пылом. – Саманта совершеннолетняя. Кроме того, ее мать умерла, а отца невозможно найти.

– Хотя Саманта и достигла совершеннолетия, следует установить, дееспособна ли она. По правде говоря, я в этом сомневаюсь, имея в виду пережитое потрясение… Остается отец. Но пока вы его не найдете и пока он лично не расторгнет договор, в мою задачу входит как можно лучше представлять интересы моей клиентки Саманты Андретти.

Делакруа был не таким импульсивным, как коллега, и гораздо более практичным.

– Мы сейчас поедем к судье и аннулируем твой договор. Не думаю, что его придется долго уговаривать: достаточно взглянуть на тебя.

Все верно, Дженко это понимал: судья примет его благие намерения за попытку извлечь выгоду из дела пятнадцатилетней давности. Поэтому он сделал вид, будто пришел в замешательство, но следующий ход был заранее продуман.

– Ну хорошо, предлагаю вам сделку.

Агенты молча ожидали продолжения.

– В моем архиве лежит толстенная папка с результатами расследования, которое я проводил пятнадцать лет назад.

Бруно надеялся, что столь убедительная ложь произведет раскол между напарниками. На самом деле упомянутая папка содержала только тот листок, который находился у них перед глазами. Потому что дело Саманты Андретти было самым гиблым из всех, какие ему попадались. Точно так же, как и полиция, Дженко не обнаружил ровным счетом ничего.

Так не бывает, чтобы человек действовал, не оставляя следов. Особенно если речь идет о преступлении.

Этот урок целиком и полностью должен был усвоить любой частный детектив. Более того: можно сказать, что все его ремесло основывается на этом простом тезисе и еще на одном золотом правиле.

Идеальных преступлений не бывает, бывают далекие от идеала расследования.

Вот почему среди немногих провалов в карьере Бруно Дженко дело Андретти представляло собой самый сокрушительный. Ибо он за все это время начал сомневаться даже в том, а был ли вообще похититель.

Самый удачный трюк монстра – убедить всех, что его не существует.

– Ты нам предлагаешь обмен? – осведомился Бауэр. – Я тебя правильно понял? Ты нам отдаешь свою папку, а мы позволяем тебе совать нос в наше расследование – ты этого хочешь?

– Нет, – поправил его Делакруа, который сразу раскусил, в чем истинная природа соглашения. – Он предлагает прикрыть нашу задницу…

Дженко кивнул.

– Моя папка содержит показания свидетелей, которых полиция не выслушала; улики, никем не собранные; ряд многообещающих направлений, которые были в свое время необъяснимым образом проигнорированы… Одним словом, доказательства того, что в Управлении слишком быстро забросили это дело. – Бруно выложил все карты на стол. – Вот будет жалость, если СМИ заполучат эти бумаги. С другой стороны, я, как законный опекун Саманты, просто обязан использовать все средства, чтобы пролить свет на некоторые туманные аспекты этого прискорбного происшествия.

Напарники замкнулись в суровом молчании.

Бруно знал, что не рекомендуется припирать полицейских к стенке, ведь рано или поздно они отыграются. Поведение Бауэра и Делакруа не предвещало ничего хорошего. Чистое безумие – просить у них разрешения принять участие в полицейском расследовании. Они никогда не согласятся, мало того – подобная претензия может доставить одни только неприятности. Тем более что шантаж основывался на блефе. Поэтому сыщик решил продолжить переговоры.

– У меня нет ни малейшего намерения предавать гласности материал, которым я располагаю, – заверил он абсолютно невозмутимо. – Мне ли не знать, что, если я так поступлю, ничто не помешает вам расправиться со мной. Я не такой дурак… Я попрошу вас об одном маленьком одолжении, потом исчезну, даю слово.

– Я бы не предоставил ему ничего, – заявил Бауэр, обращаясь к коллеге. – Хотел бы я посмотреть, хватит ли у засранца духу выболтать все журналюгам.

Вероятно, у блондина уже чесались руки, он предвкушал момент, когда можно будет дать им волю. Но ты ничего не можешь мне сделать, думал Дженко, глядя прямо в его коровьи глаза. Вот в чем одно из немногих преимуществ скорой смерти. Неизбежный конец придает тебе супермогущество. Делает неуязвимым.

– Согласен, – неожиданно проговорил Делакруа. – Чего ты хочешь?

Бруно повернулся к нему:

– Я хочу прослушать запись анонимного звонка.

8

Временная база оперативного штаба, координировавшая поиски тюрьмы, в которой держали Саманту Андретти, была развернута в самом центре заболоченной зоны, на площадке, где еще сохранился остов заброшенной станции техобслуживания. С каждым годом топь поглощала все больше и больше твердой земли, изгоняя всех, кто пытался бросить вызов этим негостеприимным местам.

Даже в присутствии полицейских место остается зловещим, подумал Дженко.

Стоило выйти из машины, как голова у него закружилась от неистового людского водоворота: эксперты и агенты так и сновали между палатками и фургончиками.

На болоте работали разные следственные группы, с плавсредствами и служебными собаками. Вместе с оперативниками трудились эксперты-криминалисты: сидя в передвижных лабораториях, они исследовали все, что удавалось собрать. Там, где раньше стояли бензоколонки, расположился вертолет, готовый взлететь, чтобы осмотреть территорию сверху.

Бауэр и Делакруа, которые показывали Бруно дорогу, вышли из своей машины и направились к нему.

– Ты ведь понимаешь, как тебе повезло, правда? – напомнил ему блондин. – Полицейским, вообще-то, не пристало идти на поводу у гнусных шантажистов.

Дженко улыбнулся, собираясь ответить шуткой, но тут их прервали.

– Делакруа! – позвал кто-то раздраженным тоном.

Бруно обернулся и увидел мужчину в синем костюме, при галстуке: он подходил все ближе с видом далеко не дружелюбным. При нем был крупный лохматый пес.

– Я мигом, – бросил Делакруа и направился навстречу незнакомцу.

Бауэр потянул Дженко за рукав и буркнул:

– Пошли.

Пока они удалялись, Бруно не переставал следить за тем, что происходило между другими двумя.

– Никто даже не отвечает на мои звонки, – жаловался незнакомец. – Когда вы начнете искать ее?

Интересно, промелькнуло в мыслях у Дженко, кого он имеет в виду? Кого нужно искать? Саманта Андретти нашлась. Но тут пес залаял, и слов стало не разобрать.

– Тихо, Хичкок! – приказал хозяин.

Дженко замедлил шаг: хотелось услышать, о чем эти двое так оживленно спорят.

Тем временем Бауэр с нетерпением ждал его у лесенки, ведущей в фургон.

– Ну, ты идешь или как?

* * *

Внутри фургона разместили сложнейшую аппаратуру, с помощью которой в данный момент исследовалась запись анонимного звонка. Звуковой файл был преобразован в разноцветные диаграммы, которые светились на мониторах компьютеров. Четыре эксперта пытались разобрать отдельные звуки, погруженные в фоновый шум, надеясь найти хоть какое-то указание, которое помогло бы определить личность человека, совершившего звонок.

Любая из вершин диаграммы могла скрывать в себе посторонний голос, или колокольный звон, или, если им по-настоящему повезет, даже имя. Целью было определить место, откуда совершен звонок, чтобы потом поискать возможных свидетелей, которые могли бы предоставить описание неизвестного.

Целых пять минут Дженко, скрестив руки, оглядывался по сторонам, не в силах усидеть спокойно во вращающемся кресле. Бауэр, стоя, не сводил с него глаз: его явно раздражало это беспрестанное верчение. Но ни один из двоих не проронил ни слова, пока не вернулся Делакруа.

– Извините, – поднявшись в фургон, пропыхтел полицейский, весь в поту. Набрав воды из кулера, обратился к коллеге: – Ты ему что-нибудь объяснил?

– Еще нет.

Делакруа взял стул и уселся напротив Дженко.

– Разумеется, все, что мы тебе расскажем, – конфиденциальная информация. – Он взял у Бауэра бланк и авторучку. – Если хоть полслова просочится в прессу, я приду прямо к тебе.

– Остается рассчитывать, что никто из здешних полицейских не берет взяток у журналистов, – съязвил Бруно, потом подписал бланк и вручил его блондину.

– Звонок произвели с украденного мобильника, – начал рассказывать Делакруа. – Потом его отключили, может, и уничтожили, так что отследить, кому он принадлежит, не удается.

– Саманта Андретти к тому же находилась в двенадцати километрах от соты, в которой зафиксирован звонок, – добавил Бауэр. – Стало быть, тот, кто ее нашел, долгое время размышлял, сообщать или не сообщать полиции.

– То есть вы не думаете, что звонил сам похититель? – спросил Бруно, хотя и сам уже отбросил предположение, будто монстра что-то подвигло на акт милосердия, после того как он пятнадцать лет держал девушку в заточении и издевался над ней невесть какими способами.

– Такую возможность мы исключили, ибо, судя по тембру, голос принадлежит молодому человеку, который в момент похищения едва достиг подросткового возраста, – пояснил Делакруа. – Но не исключено, что говорил сообщник, который раскаялся в содеянном или стал опасаться, что их обнаружат.

Кабинетных версий полно, подумал Дженко. Но такое впечатление, что следствие топчется на месте. Двое агентов, кажется, хорошо сработались, кто знает, может быть, это у них такая тактика, а на самом деле они умалчивают о самом важном.

– Теперь можно мне прослушать запись?

Бауэр сделал знак одному из экспертов, и тот включил запись. С кассет тут же поплыл шорох, прерываемый характерными ритмичными гудками входящего звонка.

– Экстренная служба, – ответила дежурная.

– Хм… Мне нужно поговорить с полицией, – мужской голос, нерешительный.

– В чем дело, сэр? – невозмутимо осведомилась дежурная. – Скажите мне, что произошло, и я вас соединю с полицией.

Звонивший немного помолчал.

– Тут женщина, раздетая, кажется – раненая. Похоже, сломана нога: ей требуется помощь.

Дежурная привыкла сохранять спокойствие, поэтому спросила нейтральным тоном:

– Дорожно-транспортное происшествие?

– Не знаю… вряд ли… Поблизости никаких машин.

– Вы знаете эту женщину? Она ваша родственница?

– Нет.

– Знаете ее имя?

– Нет…

– Где находится человек, нуждающийся в помощи?

– Хм… Где-то на пятьдесят седьмом километре, точнее не скажу. По дороге, которая проходит через болота, в северном направлении.

– Она в сознании?

– Думаю, да, мне показалось, что да…

– Вы сейчас рядом с ней?

Молчание.

– Сэр, вы меня слышите? Вы сейчас рядом с той женщиной?

После минутного колебания:

– Нет.

– Назовите себя, пожалуйста.

Мужчина вышел из себя:

– Послушайте, я вам все сказал, дальнейшее меня не касается…

Связь внезапно прервалась. Звонивший отключил телефон.

Эксперт выключил запись. Бауэр и Делакруа повернулись к Бруно, давая понять, что он получил желаемое и добавить к этому нечего.

Но Дженко не унимался.

– Если это не похититель и не сообщник, почему он не назвал себя? – Он и раньше задавался этим вопросом. – Зачем таиться в тени?

– Если бы мы даже и знали, то, уж наверное, не стали тебе рассказывать, – ответил Бауэр.

Бруно это проигнорировал, потому что Делакруа вдруг вроде бы заинтересовался его мнением.

– Девушку обнаружили глубокой ночью, – продолжал частный детектив. – Но кто ездит по болотам глубокой ночью? И с краденым мобильником? – На самом деле под подозрение попадали две категории граждан, и все, кто присутствовал в фургоне, уже пришли к тому же выводу, что и Дженко. – Торговцы наркотиками и браконьеры.

– Человек, которому есть что скрывать, который ни за что не назовет свое имя по телефону экстренной службы, – подтвердил Делакруа.

Такой ответ, однако, не совсем устраивал Бруно. Он уловил кое-что еще.

– Можно еще раз прослушать запись? – попросил он, протискиваясь к аппаратуре.

– Зачем? – завопил Бауэр, не готовый идти на уступки.

Дженко обратился напрямую к Делакруа, просительно протягивая руки. Коллега, не столь глухой к доводам разума, кивнул эксперту.

Запись включили снова.

На этот раз Бруно попытался как можно точнее запомнить голос неизвестного, во всех деталях, модуляциях и оттенках.

Выговор местный, характерная хрипота заядлого курильщика, нечетко произносит нёбные согласные.

Он не ошибался. Улавливалось что-то темное за его речью. Трепет, который никакая технология распознать не может. Не простое опасение, что тебя обнаружат и обвинят в незаконной деятельности, например в торговле наркотиками или браконьерстве. Тут что-то другое, у Дженко уже не оставалось сомнений.

Ужас.

9

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Уверен?

– С тех пор как мы расстались сегодня днем, ничего не изменилось…

Спустился вечер, и на болотах вместо цикад застрекотали сверчки. Жара была по-прежнему нестерпимой, но взошла полная луна. «Сааб» стоял на обочине, скрытый под густыми ветвями плакучей ивы. Бруно позволил себе краткую передышку и позвонил Линде.

– Ты хоть поел?

– Еще нет, но поем, обещаю.

То, что подруга так беспокоится, стало для Дженко приятной неожиданностью: никого никогда не заботило, что с ним и как он себя чувствует. Может быть, потому, что он всегда держал людей на расстоянии. И ни разу не пожалел о выбранной позиции, даже узнав от врачей, что надежды нет. Самокопание не для Бруно Дженко. Сожаления тоже. Только один-единственный укор совести.

– Что там, в сейфе номера сто пятнадцать в отеле «Амбрус»? – неожиданно спросила Линда.

Бруно промолчал, желая на этом закончить разговор. Но Линда не имела такого намерения.

– Целый день об этом думаю… Раз уж я должна это уничтожить, ты обязан ответить на вопрос: что в запечатанном пакете?

Сыщик положил руку на руль; мобильник в другой руке вдруг сделался неимоверно тяжелым.

– Никто не заставляет тебя это делать, – проговорил он непривычно жестко. – Просто я думал, что могу на тебя положиться.

– Мне известен номер комнаты и шифр, я хоть сейчас могу пойти туда и открыть пакет, – стояла она на своем.

– Этот пакет не имеет к тебе никакого отношения.

– Скажи, почему у меня складывается впечатление, будто ты от меня многое скрываешь?

Потому что, по правде говоря, я напуган. Но он не сказал этого Линде, а закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Расслышал, как она плачет.

– Ты спас мне жизнь: понимаешь ли, что это значит? А я сейчас не могу сделать то же самое для тебя… Можешь ли ты вообразить, что я чувствую?

Нет, он никак не мог себе это вообразить. Не слишком-то он разбирался в чувствах, это никогда не было его сильной стороной. Тут мимо его окошка промчался черный фургон. Дженко взглянул на часы, мысленно сделав пометку: двадцать один час шесть минут.

– Мне пора ехать, – сказал он в трубку.

– Пока дышишь… – напомнила Линда, шмыгнув носом.

Бруно так и видел ее перед собой: в шелковом обтягивающем кимоно свернулась калачиком на постели при свете свечи.

– Именно, – подтвердил он, охваченный нежностью, и прервал связь.

В сотне метров от него находился «Дюран», заведение под неоновой вывеской, обещавшей бильярд и спутниковое телевидение для просмотра спортивных каналов. На парковке скопилось около двадцати машин, большей частью внедорожники и пикапы.

Похоже, там полный сбор.

Последние три часа Дженко наблюдал за развитием событий. Слежка из машины представляла собой самую трудную часть его работы. Она могла продолжаться неделями. В кино частные детективы, чтобы убить время, решают кроссворды и пьют кофе из термоса. Но настоящие профессионалы знают, что из-за малейшей рассеянности могут пойти насмарку долгие часы наблюдения, а кофеин способствует мочеиспусканию.

Терпения тут мало: нужна дисциплина. Главная проблема не скука, а рутина. Когда столько времени имеешь перед глазами одно и то же, начинаешь привыкать к однообразию и рискуешь чего-то не заметить.

Дженко и вообразить не мог, что потратит на слежку часть времени, которое подарило ему больное сердце. Примятое сиденье «сааба» – наглядное свидетельство того, сколько жизни ушло на ожидание в собственной машине.

Однажды ему поручили отыскать должника. В отличие от кредиторов, которые его наняли, Бруно был уверен, что тот человек не покидал город. Сыщик устроился перед его домом и двадцать долгих дней только и делал, что наблюдал за окнами и входной дверью. Родственники должника входили и выходили в любые часы дня и ночи, но он не показывался. Тогда Бруно решил выманить его из норы. Две вещи мотивируют любое человеческое существо, порой заставляя его терять разум. Секс и деньги. Хватило того, что Дженко позвонил жене должника, представившись сотрудником иностранного посольства. Он сообщил женщине, что некий дальний родственник, эмигрировавший много лет назад, завещал ее мужу определенную сумму денег. Но наследнику необходимо лично явиться в офис, чтобы принять завещанное и исполнить все бюрократические формальности. Через час должник вышел из дома.

Пока он припоминал этот случай, черный фургон, недавно проехавший мимо, вернулся с противоположной стороны. На этот раз затормозил перед парковкой «Дюрана», чуть ли не остановился. Через несколько секунд отъехал на большой скорости. Когда фургон проехал мимо «сааба», Бруно засек время: двадцать один час тридцать одна минута.

Он прикинул, что имеет максимум двадцать пять минут в запасе.

* * *

Бруно припарковался перед «Дюраном», вышел из машины и направился ко входу в заведение.

Сыщик переступил порог, и как минимум дюжина человек уставились на него с подозрением. Оно и понятно. В светлом льняном костюме, бледный, подавленный, Дженко явно выделялся среди крепышей в клетчатых рубашках, сапогах и бейсболках.

Над барной стойкой плавало серое облако сигаретного дыма. Музыку фолк, звучавшую из стереосистемы, время от времени заглушал стук бильярдных шаров.

Неизвестного, который нашел Саманту Андретти, полиция определенно искала среди тех, кто часто посещал болота. Из разговора с Бауэром и Делакруа явствовало, что речь могла идти только о торговце наркотиками или браконьере. Дженко поставил бы на второй вариант. Еще и потому, что для торговцев наркотиками риск засветиться и провести несколько лет в тюрьме не стоит спасения какой-то там женщины.

– Что тебе принести? – спросила молодая официантка, одетая в камуфляжную майку и вся покрытая татуировками.

– Горькое пиво и текилу, – ответил Бруно, но не стал садиться в ожидании заказа. Наоборот, встал перед большим экраном телевизора, по которому передавали футбольный матч.

Звук был отключен, и он мог делать вид, будто его интересует встреча, одновременно следя за тем, что происходит вокруг, а главное, давая завсегдатаям возможность привыкнуть, притерпеться к незнакомцу. Чуть погодя официантка принесла выпивку. Бруно сразу проглотил текилу и принялся бродить по залу с бокалом пива в руке.

Он ощущал враждебность прочих посетителей: люди с болот, свыкшиеся с тяготами жизни, не обучены хорошим манерам, особенно по отношению к чужакам. Бруно зашел в бильярдную, словно бы интересуясь игрой, но на самом деле разглядывая лица игроков.

«Дюран» был не только единственным увеселительным заведением в округе, но и местом встречи браконьеров, промышлявших охотой или рыбной ловлей. Но Дженко вовсе не был уверен, что человек, которого он ищет, находится здесь, в зале. И все же то, что черный фургон дважды проехал мимо заведения, подтверждало, что сыщик на правильном пути.

«Вероятность, что говорит похититель, мы исключили, ибо тембр голоса принадлежит молодому человеку, который во время похищения был еще подростком», – заявил Делакруа. И Дженко исключил из числа присутствующих всех, кто был старше тридцати пяти лет. Осталось с десяток человек: все равно многовато. Чтобы сузить круг подозреваемых, он стал вслушиваться в разговоры, пытаясь уловить знакомую интонацию.

Он всего дважды прослушал запись телефонного звонка, этого, конечно, недостаточно, чтобы опознать человека, которого он ищет. Но голос может о многом поведать: о происхождении, привычках, даже о внешнем виде говорящего.

Выговор местный, характерная хрипота заядлого курильщика, нечетко произносит нёбные согласные, резюмировал Дженко. Но первые две характеристики практически бесполезны, если иметь в виду, что все эти люди родились и выросли в данном регионе, а процент курящих здесь чрезвычайно высок. Да и третья не указывала на какую-то аномалию: человек говорил невнятно потому, что у него не хватало зубов, или попросту, звоня по телефону, он жевал резинку.

Дженко повернулся к одному из столиков, сразу за застекленной дверью, и его словно озарило.

Там сидел крепкий паренек. Сидел один, наособицу, и задумчиво глядел в окно. На вид ему было меньше тридцати. Перед ним стояла бутылка пива и тарелка жареного картофеля. Парень чертил на ней узоры, макая зубочистку в кетчуп.

Внимание сыщика привлекли именно руки, сплошь покрытые пятнами от старых ожогов. Кожа напоминала расплавленный воск. Здорово обгорел, сразу подумал Бруно. Более обширный след шел от шеи к нижней части лица, поросшей редкой клочковатой бородкой, призванной скрыть уродство.

Стоит поставить на него, решил Дженко.

– Можно присесть? – спросил он, опуская на стол бокал с пивом.

– Мы знакомы? – хрипло проговорил парень.

Нет, табак тут ни при чем, мысленно поправил себя Дженко. Он надышался дымом во время пожара. Отсюда и нечеткое произношение нёбных согласных, которое детектив отметил во время записи, ведь ожог, скорее всего, распространился по ротовой полости до самой гортани.

Он вдохнул огонь, сказал себе Бруно. Только керосин мог оказать такое действие. А браконьеры пользуются керосином, поджигая подлесок, чтобы утки взлетели.

Дженко уселся без позволения. Прежде чем парень смог возмутиться, припечатал его несколькими точно выверенными словами:

– В полиции знают, что это ты звонил.

– Да что такое… – начал было тот.

Но Бруно опередил его:

– Тебя арестуют, предъявят обвинение в сообщничестве, назовут соучастником в похищении женщины: ты это хоть понимаешь?

Парень молчал, побледнев от страха.

По его реакции Бруно понял, что не ошибся.

– Черный фургон уже дважды проехал туда-сюда, это значит, что полицейские взяли «Дюран» под наблюдение. Меня бы не удивило, если бы выяснилось, что в этом зале полно микрофонов: у них есть запись звонка и аппаратура, с помощью которой можно распознать голос даже посреди толпы. Если, как я думаю, они знают, что ты здесь, то кожаные шлемы уже окружили здание и ворвутся в эту дверь с минуты на минуту. – Он развернулся ко входу.

Парень последовал его примеру, окаменев при одной мысли.

– Когда фургон без опознавательных знаков еще раз проедет мимо, это послужит сигналом и начнется штурм, – заявил Дженко, показывая на застекленную дверь. Потом посмотрел на часы. – У нас меньше десяти минут.

Парень поплыл, будто боксер, получивший серию ударов в лицо.

Хорошо: главное – не дать ему времени подумать.

– Меня не интересует твое имя, просто скажи, что должен сказать.

– Что тебе от меня нужно? – простонал юнец, все еще со страхом вглядываясь в застекленную дверь.

Парень должен был усвоить, что Бруно – его единственная надежда, и это, кажется, получилось.

– Мне нужно задать тебе несколько простых вопросов, и ты должен только подтвердить, так обстояло дело или нет.

Лицо парня покрыла восковая бледность, он устремил на Бруно блуждающий взгляд.

– Позавчера ночью ты возвращался с болот, где охотился, и заметил женщину посреди дороги.

Парень кивнул.

– Ты остановился, вышел из машины.

– Из пикапа, – зачем-то уточнил парень.

– Хорошо: из пикапа. Ты заговорил с ней, она была вне себя.

– Умоляла, чтобы я остался с ней.

Бруно на мгновение представил себе сцену. Увидел Саманту – нагую, хрупкую, напуганную, как она цепляется за ноги первого человеческого существа, которое встретилось ей после стольких лет и которое не было монстром. Понимала ли она, что мир за пределами ее тюрьмы уже давно мог исчезнуть в небытии?..

– Она была вся исцарапана, и нога сломана, – продолжал парень. – Я подумал, что произошла авария.

– Авария? – протянул Дженко, давая понять, что не позволит себе вешать лапшу на уши. – Но послушай: почему же ты уехал, оставив ее в таком положении?

– У меня были приводы, – стал оправдываться парень. – Мне не нужны неприятности. – Но при этих словах он опустил взгляд.

Он не просто врет, подумал Бруно. Ему стыдно.

– Что за авария такая, в которой женщина ломает ногу и остается без одежды? – Сыщик припомнил темную нотку, которую уловил в голосе этого человека, когда прослушивал запись звонка.

Ужас.

– Ты нагородил мне кучу вранья, – выпалил он. – А правда в том, что ты со страху обделался. – Странное дело: ему было нелегко произнести эти слова. Определенно, у человека с лицом, похожим на подгоревший тост, жизнь и без того нелегкая.

Парень с испугом огляделся вокруг:

– Послушай, я не…

Минуты уходили неумолимо, и Бруно не мог позволить себе такой роскоши, как сочувствие.

– Ты испугался потому, что женщина сказала: кто-то гонится за ней.

Парень ответил не сразу, и Дженко подумал, что попал в точку.

Но тот покачал головой.

– Ведь кто-то гнался за ней, правда? – настаивал Бруно, уверенный, что все понял правильно, а тем временем уровень адреналина все возрастал.

Снова молчание. Но на этот раз то, что парень не решался ответить, было равносильно признанию.

Бруно такого не ожидал. Неужели юнец в самом деле сознается, что видел в лицо монстра, похитившего Саманту Андретти? Человека, чью личность не смогли установить за пятнадцать лет? Дженко чувствовал, как неистово бьется его больное сердце, и надеялся только, что оно не откажет прямо сейчас, в этот миг. Нужно сдержать эмоции, сохранить спокойствие и извлечь как можно больше из сложившейся ситуации.

– Ты сможешь его описать? – Задавая вопрос, он достал авторучку из кармана пиджака. Потом извлек медицинскую справку, единственный клочок бумаги, который у него был.

Парень совсем разволновался.

– Спокойно: давай все по порядку, – сказал Бруно, приготовившись делать пометы. – Волосы длинные, короткие?

– Не знаю…

– Высокий, низенький, худой или толстый?.. Как он был одет?

Парень, пряча глаза, пожал плечами.

А время бежало быстро, слишком быстро. Очень скоро Бруно придется уходить, если он не хочет оказаться в заведении в момент штурма.

– Как это ты ничего не помнишь? Ты хоть понимаешь, что полицейские от тебя не отцепятся? – Бруно видел, что парень все еще напуган. И не полиция внушает ему такой страх. На глазах у него показались слезы. Ужас, повторил про себя Дженко. Он должен понять, что произошло, – должен. – Тот человек был при оружии?

– Не знаю…

– Но у тебя-то было оружие, так? – Вывод сделать нетрудно, имея дело с браконьером.

– Ружье, – еле слышно произнес тот.

– Стало быть, в случае чего ты мог защищаться. Тогда почему удрал?

Парень замкнулся в упорном молчании.

Бруно посмотрел на часы. Десять минут почти истекли. Дольше оставаться небезопасно. Но нельзя и уйти, не выяснив все, что известно этому типу.

– Послушай: ты уже бросил бедную женщину, которая молила о помощи, и за одно это заслуживаешь того, чтобы гнить в тюрьме двадцать лет. Не повторяй ошибки… Думал очистить совесть анонимным телефонным звонком? Даже самый мерзкий из преступников никогда не забывает, что он – человек, а я тебя уверяю, что повидал многих таких. Возможно, я предлагаю тебе последний шанс все расставить по своим местам.

– Если я скажу тебе, ты не поверишь… – Юнец поднял на него умоляющий взгляд.

– Чему не поверю? Говори, черт… – Бруно начинал терять терпение – три минуты: дорога за окном все еще была пустынна.

– Он выбежал из леса. Я понял: он ищет женщину. Когда он тоже заметил нас, остановился.

– А потом?

– Потом – ничего, просто стоял. И смотрел на нас… У меня кровь застыла в жилах.

– Отчего?

– Оттого, что тот тип…

– Что – тот тип?

Но парень говорил обиняками.

– Я не мог об этом сказать по телефону экстренной службы, меня бы приняли за сумасшедшего и не пришли бы на помощь той женщине.

О чем он? Чего не мог сказать? Размышляя, каким способом выудить у парня информацию, Бруно краем глаза заметил черную машину, проехавшую мимо окон «Дюрана».

Полицейский фургон. Время вышло.

Дженко вскочил с места и рванулся к выходу. Собирался сунуть в карман справку и авторучку, но тут парень схватил его за руку.

– Ты пришел сюда, чтобы помочь мне? – Губы его дрожали.

– Нет, – сознался Бруно, до тех пор водивший беднягу за нос.

Разочарование и страх отразились на лице молодого браконьера, но Бруно он уже не интересовал. Глядя на дверь «Дюрана», он прикидывал, успеет ли добежать до нее, прежде чем свет в заведении внезапно погаснет и зазвенят разбитые стекла, предвещая взрыв свето-шумовой гранаты, ослепляющей и оглушающей: так силы особого назначения подавляют потенциального противника и нейтрализуют возможную угрозу.

– Это был кролик.

Бруно Дженко хотел уже вырваться, но помедлил.

– Что? – переспросил он, не веря своим ушам.

Тогда парень выхватил у него из рук справку и авторучку и принялся рисовать. Рисунок вышел приблизительный, почти детский. Потом дрожащей рукой вручил его Бруно. Тот вгляделся и остолбенел.

Там был человек с головой кролика и глазами в форме сердечек.

10

Доктор Грин склонился к ней и снял кислородную маску. Заглянул ей в лицо, улыбнулся:

– Ну как?

Ей было все еще трудно дышать самостоятельно.

– Легкие должны привыкнуть. – Он показал, что нужно делать, поднеся руки к груди.

В самом деле, с каждым вдохом становилось все легче.

– Спасибо, – проговорила она, потом повернулась к тумбочке.

Желтый телефон стоял на месте, аппарат ей не привиделся.

– Хочешь кому-то позвонить? – спросил Грин, заметив ее движение.

– А можно? – недоверчиво спросила она.

Доктор рассмеялся:

– Конечно можно, Саманта.

Тогда она попыталась приподняться.

– Давай я тебе помогу. – Грин взял ее за плечи, усадил и подложил под спину подушку. Потом поставил телефон ей на колени.

Саманта сняла трубку, поднесла к уху. Но ничего не услышала.

– Для внешнего звонка нужно нажать на девять, – объяснил доктор.

Она так и сделала: линия была свободна. Длинный гудок, приятный для слуха, вселил в душу радостный трепет: наконец-то на воле. Но, глянув на клавиатуру, она помрачнела.

– Что-то не так? – забеспокоился Грин.

– Я не помню ни одного номера.

– Это можно понять, – попробовал он утешить ее. – Прошло слишком много времени. Да и номера могли поменяться, правда?

Эта мысль принесла облегчение.

– Столько вещей случилось в мире, пока тебя не было, Саманта.

– Например?

– У тебя будет много времени для открытий, поверь. – Он поставил аппарат на место. – Телефон здесь, под рукой. Едва в голову придет какой-то номер, останется только набрать его.

Она кивнула, ей нравилось, как он все объяснял – очень вежливо, обходительно, стараясь ее успокоить.

– Они ведь тоже обо мне забыли, разве нет? – Она имела в виду родных и друзей, о которых и сама ничего не помнила.

– Ну, это для всех было нелегко, – заверил Грин, усаживаясь на свое место. – Со смертью можно смириться: через какое-то время боль сменяется воспоминанием. Но если не знать, что сталось с человеком, которого любишь, остается одно сомнение. И оно не оставляет тебя, пока ты не получишь ответ.

– Тогда почему мои родители не пришли сюда?

– Твой отец скоро прибудет. Он переехал, но его ищут, чтобы сообщить радостную весть. Что же до матери… – Грин помрачнел. – Мне очень жаль, Сэм, но твоя мать скончалась шесть лет назад.

Она должна была огорчиться. Ведь так бывает с дочерью, когда ей сообщают, что ее матери больше нет? Но она не почувствовала ничего.

– Что ж, ладно, – услышала она свой ответ, холодный и трезвый, которым словно давала понять, что ей в глубине души вовсе не нужно смиряться со смертью женщины, давшей ей жизнь, ведь она уже приняла это как свершившийся факт.

– Когда память вернется, придет и боль, вместе с воспоминаниями, – утешил ее доктор.

– Может, лучше не надо? Вы говорите так, будто подобные вещи пойдут мне на пользу.

– Никому из нас не дано избежать страдания, Сэм. Это было бы неправильно.

– Вам не кажется, что я уже достаточно настрадалась?! – На нее вдруг накатила ярость. – Что вы об этом знаете? Что вам известно об этом, а? У вас, наверное, прекрасная семья, жена, дети. А у меня? У меня украли пятнадцать лет. Хуже: кто-то забрал себе часть того, что во мне было.

– Тебе говорит о чем-нибудь имя Тони Баретта?

Кто это? Как он со всем этим связан?

– Определенно нет. – Грин сам ответил на свой вопрос. – Когда ты пропала, твоя подруга Тина – вы сидели за одной партой, но ты, возможно, этого совсем не помнишь – рассказала полиции, что у тебя в тот февральский день было назначено свидание с Тони: он ходил в ту же школу и передал через друга, что хочет тебе что-то сказать.

Доктор боялся, что продолжение истории не понравится ей.

– Только поэтому мальчик возглавил список подозреваемых, – продолжал Грин. – Полицейские даже предполагали, будто он тебя убил и избавился от тела. – Доктор устремил на нее серьезный взгляд. – Но я думаю, что Тони Баретта просто хотел объясниться тебе в любви… Ему, как и тебе, было всего тринадцать лет.

Несколько секунд оба молчали.

– Извини, не хотел тебя расстраивать. Это не твоя вина. Но то, что произошло с тобой, отразилось на многих. Все они – невинные жертвы, так же как и ты. Они заслужили, чтобы мы за них болели душой. Даже ты, поверь.

Что-то кольнуло у нее в груди.

– Что я теперь могу для них сделать?

– Помоги мне поймать монстра. – Грин поменял ленту в магнитофоне. – Сэм, необходимо приложить больше усилий, – неожиданно сурово проговорил он. – У нас мало времени, ты должна мне хоть что-нибудь дать… Ты это понимаешь, правда?

– Я не знаю… – Фраза оборвалась: Саманта ни в чем не была уверена.

– Может, пока еще ты не сможешь рассказать все, но постарайся вспомнить хоть какие-то детали: какого он роста, какой у него голос…

Девушка поглядела доктору в лицо:

– Он никогда не говорил со мной.

Грин ответил не сразу, сначала включил запись.

– За пятнадцать лет – ни единого слова?

– Думаете, я сумасшедшая, да?

– Вовсе нет, – поспешил возразить доктор. – Это вопрос веры. – Он посмотрел ей в глаза. – Видишь ли, Сэм, многие люди убеждены в том, что за их существованием постоянно следит некая высшая сила. Ее называют Богом и приписывают власть над земным бытием. Хотя эти люди не могут Его видеть, они знают, что Бог есть. А также убеждены, что Бог как-то связан с их присутствием в мире и с целью их жизни. Без Него они бы чувствовали себя потерянными, брошенными. Они нуждаются в Боге.

– Вы хотите сказать, что я нуждаюсь в том монстре? Что я его оберегаю?

– Нет. Ты хочешь, чтобы я поверил в существование кого-то, кого ты никогда не видела и не слышала, и я готов с тобой согласиться: я на твоей стороне. Но какие-то вещи нуждаются в разумном объяснении. Например, как тебе удалось бежать после стольких лет?

Она никак не могла взять в толк, чего хочет от нее доктор Грин. Чего он добивается? В этот момент что-то тихо загудело.

Доктор достал мобильник из пиджака, висевшего на спинке стула. Пришла эсэмэска.

– Мы вводим тебе средство, нейтрализующее психотропные препараты, и скоро оно поможет тебе вспомнить, – проговорил он, читая сообщение. – А теперь ты должна меня извинить: я отлучусь на минутку.

Доктор встал, бросил взгляд на капельницу, соединенную с рукой Саманты, и направился к выходу.

– Доктор Грин, – позвала она. – Вы не могли бы оставить дверь открытой?

Он улыбнулся:

– Я чуть-чуть ее приоткрою, хорошо?

Она кивнула в знак согласия. Доктор оставил узкую щель, через которую она могла разглядеть больничный коридор. Нельзя было понять, ночь на дворе или день. Но дежурный полицейский по-прежнему пребывал на посту, спиной к двери. Стояла приятная тишина – звуки больницы слышались, но в отдалении. Хотя веки смыкались, Саманта боялась заснуть. Была уверена, что во сне он вернется.

Тогда-то и зазвонил желтый телефон.

Страх пронизал все ее тело, притянул к постели, будто к огромному магниту. Она медленно повернула голову к тумбочке.

Телефон звонил не переставая. Требовал внимания к себе.

Краем глаза она проследила за реакцией полицейского, что сидел за дверью. Он не сдвинулся с места. Она хотела окликнуть его, позвать на помощь. Но страх сжимал горло, не давая произнести ни слова.

Тем временем звонки вонзались один за другим в тишину, обволакивающую, будто вата. Как призыв или как угроза.

Одна часть рассудка отрицала очевидное. Другая, наоборот, нашептывала нечто такое, чего она не желала принять. А именно: что на другом конце провода старый знакомый – старый друг, он звонит, чтобы сообщить: скоро, очень скоро он придет за ней.

Чтобы отвести домой, в лабиринт.

Она хотела встать, убежать от телефона. Но загипсованная нога не позволяла сдвинуться с места. Тогда она повернулась к зеркальной стене. Грин говорил, что за ней – полицейские, которые слышат каждое слово. Неужели сейчас там нет никого? Она подняла руку, пытаясь привлечь их внимание. Одновременно повернулась к двери и наконец тонким голоском стала звать полицейского:

– Простите… Простите… – твердила она в ужасе, но и смущаясь, поскольку осознавала, что страх может лишить разума.

Но тут звонки прекратились так же внезапно, как и начались.

Теперь она слышала только собственное судорожное дыхание. И назойливый свист в ушах, отражение того дьявольского звука. Она еще раз повернулась к телефону, удостовериться, что он в самом деле прекратил звонить. Да, действительно: аппарат снова молчал.

К счастью, ей на помощь пришел знакомый звук: она узнала позвякивание ключей, которые доктор Грин носил на карабине, прикрепленном к поясу. Вскоре дверь отворилась, и врач вошел в палату.

– Сэм, с тобой все хорошо?

– Телефон, – показала она. – Телефон звонил.

Он подошел к постели.

– Успокойся, это просто недоразумение. Кто-то ошибся номером.

Но она не слышала, что ей говорят. Даже не слушала. В ее уме обретала форму некая туманная мысль. Звонки телефона пробили дорогу в памяти, и нечто вроде смутного воспоминания выходило наружу. Память о звуке.

Простите… Простите…

То был ее голос, то были те же слова, какие она только что произнесла, пытаясь привлечь внимание дежурного полицейского. Но теперь слова звучали у нее в уме, ведь она сама произнесла их в другое время, в другом месте…

Она идет по лабиринту. В конце длинного серого коридора – железная дверь. Дверь заперта. Всегда была заперта – она это помнит совершенно точно. Но теперь за дверью слышится звук.

Будто кто-то скребет по железу.

Звук негромкий: то ли мышка прогрызает нору, то ли жучок точит дерево. Но в тишине лабиринта малейший шорох кажется грохотом. И она расслышала шум из своей комнаты. И явилась, чтобы выяснить, откуда он.

Медленно подходя к двери, спрашивает себя, что же это может быть. Боится обнаружить источник звука, но понимает, что иначе нельзя. Ею движет не простое любопытство. Она научилась проверять каждую деталь, постигать любую перемену в рутине заточения.

Ведь она не знает, когда и как начнется новая игра.

Инстинкт подсказывает, что за этим порогом что-то ожидает ее.

Простите… Простите… – все зовет и зовет она с неуместной вежливостью, надеясь получить ответ.

– Вы правы, – сказала она, глядя на доктора Грина. – Я там была не одна.

11

Бруно отъехал от «Дюрана» как раз вовремя, чтобы увидеть начало атаки «кожаных шлемов» в зеркало заднего вида своего «сааба».

Он не успел добраться до пригорода, как по радио уже объявили об аресте первого подозреваемого по делу о похищении Саманты Андретти. Дженко вел машину, не переставая обдумывать то, что услышал в заведении. Вся эта история о человеке с головой кролика до сих пор казалась ему маловероятной.

«Нам все еще неизвестно, на каком основании был задержан Том Криди, – объявил диктор. – В данный момент его собираются доставить в секретную тюрьму, где заключенного допросит полиция».

Значит, парня зовут Том Криди. С него в полиции семь шкур спустят, подумал Бруно. Юнец идеально подходит для того, чтобы отвлечь журналистов и общественное мнение от охоты на настоящего похитителя. А если охота окажется безуспешной, браконьер заплатит за все.

Но если Том поведал Бауэру и Делакруа ту же историю про человека-кролика, он запросто может отделаться тем, что его признают невменяемым. Дженко представил себе, какие гримасы скорчат оба полицейских, обнаружив, что у них не получится сделать из бедолаги козла отпущения, и расхохотался.

Но смех перешел в приступ кашля. Бруно внезапно почувствовал тяжесть в груди. «Сааб» опасно вильнул и выехал на встречную полосу, по которой двигалась другая машина. Дженко едва успел свернуть. Когда он уже решил, что наступает конец, боль пропала в единый миг, так же как и началась.

Он понял: прозвучал тревожный звонок. Сердце напоминало о том, что нужно беречься. Беречься – но для чего? Полиция располагала средствами и ресурсами для более углубленного расследования. Его возможности в этом плане по определению ограничены. Единственный след, который он взял, упирается в Тома Криди и его бессмысленные видения.

Он ощутил бездонную пустоту внутри и ужасающую тоску. У него больше не было цели. Оставалось только умереть.

Бруно подъехал к городу около часа ночи. На улицах скопились пробки. Люди, жизнь которых из-за жары сместилась на ночное время, высыпали из домов в поисках развлечений. Иные к тому же еще и работали: небоскребы, где размещались офисы, были ярко освещены, внутри царила деловая суета.

Дженко подумал, что у всех есть какое-то дело – кроме него. Он даже не знал, куда ему ехать. Можно было вернуться к Квимби в «Кью-бар» и попытаться развеяться, поболтать с кем-нибудь, пропустив рюмочку. А можно было забиться в номер 115 отеля «Амбрус», растянуться на покрытом пятнами покрывале и ждать – когда придет сон, а возможно, смерть. И конечно, всегда остается квартира Линды. Среди ее единорогов он найдет человеческое тепло, но их отношения уже окрасились грустью, а Бруно не хотел грустить. Только не сегодня ночью. Он хотел прожить день своей прежней жизни, один из многих, из тех, о каких уже и не помнишь наутро. Обыденный день, когда ты забываешь о том, что жив. Сколько у него было таких дней? Их накапливаешь, складываешь в прошлом, не задаваясь вопросом, послужат ли они чему-нибудь. Но в данный момент такие дни казались самыми желанными. Будь у него возможность прожить один-единственный день из своего прежнего существования, он выбрал бы не самый прекрасный, а самый нормальный.

Хочу вернуться домой, признался себе Бруно. Кто и когда обнаружит его труп – на это теперь ему уже было плевать.

Он, как всегда, припарковал «сааб» за два квартала до дома. Потом пошел пешком, оглядываясь, не следует ли кто-нибудь за ним, – предосторожность, за многие годы ставшая необходимой: никто не должен был знать, где он живет.

Район, примыкавший к центру, хранил очарование былых времен, но не был еще открыт новоявленными богатеями. Их средства, несомненно, помогли бы очистить улицы от отребья, их населявшего, но в данный момент единственные деньги, которые крутились здесь, были связаны со сбытом наркотиков.

Дженко добрался до многоквартирного дома, в котором жил почти двадцать лет, и на тебе: чтобы войти в парадную, пришлось подвинуть пьяного бродягу. Поскольку лифт постоянно заклинивало, Бруно пошел по лестнице и внезапно почувствовал, что выбился из сил. Через каждые пять или шесть ступенек он задыхался, его бросало в жар и приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

На каждом этаже из-за стен доносились крики и ругань. К счастью, соседи предпочитали выяснять отношения за закрытыми дверями своих квартир. Время от времени приезжала полиция и кого-нибудь увозила, но в целом это место служило идеальным укрытием.

Поднявшись на площадку пятого этажа, Бруно вставил ключ в замочную скважину. Войдя, быстро запер за собою дверь. Несколько секунд стоял неподвижно, в темноте, наслаждаясь прохладой: кондиционер был запрограммирован, чтобы включаться в определенные часы. Он сделал глубокий вдох, вбирая в себя запах дома.

Запах порядка и чистоты.

Бруно включил свет, и перед ним явились немногие предметы мебели в его гостиной. Самое необходимое, ничего больше. Диван, телевизор, обеденный стол. Кухня была видна с порога, и там тоже все было расставлено по местам – посуда, кофемашина, соковыжималка, рядом с ней контейнер для фруктов и овощей. Продукты разложены по полкам, холодильник полон.

Перед тем как пройти дальше, Бруно снял обувь, одежду и белье, оставшись совершенно голым. Потом повесил на плечики пропахшую потом рубашку и потрепанный льняной костюм, сунул все это в чехол для одежды, застегнул молнию и пристроил на вешалку.

Ступая босиком по паркету, вошел в спальню. Там стояли также и тренажеры – блочный со встроенными весами и бегущая дорожка. Ему не терпелось растянуться на широком ортопедическом матрасе, на прохладных, чистых простынях. Но сначала прошел в ванную принять душ.

Выставляя напоказ неряшливость и небрежность в одежде вне дома, в этих стенах Дженко возвращался к своей истинной натуре.

Первое правило работы частного сыщика вовсе не в том, чтобы оставаться незамеченным, даже наоборот. Внешний вид очень важен, ибо внимание посторонних должна прежде всего привлекать мятая одежда, пропахшая потом и никотином; колючая, неухоженная борода. На самом деле затрапезный вид служил броней. Ведь окружающие обычно довольствуются поверхностным взглядом. Видя перед собой жалкого оборванца, люди считают себя хитрее и оборотистее, а значит, со всей неизбежностью расслабляются, проявляют беспечность.

Притворяться – вот в чем фокус.

Пока горячая вода смывала пот и усталость, Бруно, закрыв глаза, пытался усмирить терзавшую его тревогу. Я во второй раз потерпел поражение, говорил он себе. Через пятнадцать лет мысль о Саманте Андретти вернулась только затем, чтобы мучить его. Почему именно сейчас? Бруно о ней забыл, похоронил вместе с другими нераскрытыми делами в коробке, остававшейся в «доме вещей». Появись девушка на неделю позже, он, скорее всего, никогда бы об этом не узнал. Глупо было думать, будто он в силах все исправить. Что он вообще может сделать? Поймать монстра? И чему это послужит?

Не Саманте, которая спаслась без его помощи. Самостоятельно.

Неужели он и вправду верил, что, найдя похитителя, загладит свою вину перед жертвой? Сильней всего его грызло то, что в свое время он, по сути, стал сообщником ублюдка. Когда родители Саманты обратились к нему за помощью, он должен был отказаться. А он принял поручение. Положил в карман их денежки, был с ними суров и нелицеприятен. «Вы заплатите вперед, по двойному тарифу. Не станете звонить и спрашивать, как идет расследование. Я не беру на себя обязательство постоянно держать вас в курсе дела. Я сам выйду на связь, когда будет что сообщить. Если не объявлюсь в течение месяца, значит ничего не нашел».

В действительности Дженко с самого начала не питал надежды на то, что раскроет тайну исчезновения. Почему же он тогда солгал? Было ли то одним из нелепых испытаний, которым он подвергал свою силу воли, а иногда и саму душу? Если получится отрешиться от жалости к тринадцатилетней девчушке и ее родителям, молящим о помощи, значит экзамен сдан? В этом вся правда? Неужто он жаждал только очередной победы над собой, торжества своей проклятой силы воли?

Открыв глаза, он сжал руку в кулак и чуть не заехал со всей силы по плиткам душевой. Но вовремя остановился. Нет, сказал он себе. Все с точностью до наоборот.

Я не верил в успех дела. Только в этом моя вина.

Вот именно: я должен был отказаться от задания, но не сумел все осмыслить. Достаточно ли я сделал пятнадцать лет назад? Не знаю. Теперь я больше ничего не могу сделать. Слишком поздно?

Человек с головой кролика был тем глумливым ответом, которого он заслуживал.

Бруно хотел бы с кем-нибудь посмеяться над этим. Боже, как было бы здорово привести сюда кого-нибудь сегодня ночью. Женщину, друга. Но никто никогда не переступал порога этого дома. Бруно не сожалел ни о чем, ему пришлось сделать выбор.

Одиночество обостряет восприятие, напомнил он себе.

Главным в его работе было обладать почти что шестым чувством. Залезать людям в голову. Но чтобы читать мысли, нужно всегда быть сосредоточенным. Семья и друзья отвлекают, это не идет на пользу.

Бруно вернулся в спальню, закончил вытираться перед зеркалом. На теле сказывалась стремительная потеря веса. Скульптурная лепка мускулов, достигнутая долгими ежедневными тренировками, быстро сходила на нет. Когда Бруно в ходе расследования не исполнял роль маргинала, он не пил, не курил и ревностно соблюдал диету. Это не помешало болезни проникнуть в его организм, но благодаря такой самодисциплине он стал одним из лучших в своей профессии.

Моя профессия – охота. И сложнее всего охотиться на такого зверя, как человек.

Бруно произнес это перед зеркалом, будто пытаясь себя убедить, что исполняет некую миссию.

Чтобы поймать человека, нужно обладать особо отточенными дарованиями. Хитроумием, наблюдательностью, знанием новых технологий, быстротой реакции, хладнокровием, устойчивостью к стрессам и отвагой.

Больше всего могло пригодиться глубокое знание человеческой природы.

Злостные должники, мелкие и крупные мошенники, хакеры, профессиональные воры – вот его добыча. Бруно ловил их и добивался того, чтобы они расплатились с долгами или вернули украденное, а за это получал щедрые воздаяния от солидных акционерных обществ. Деньги он переводил за границу, на анонимные счета, предполагая потратить их когда-нибудь, когда можно будет сбросить смрадное тряпье, какое он носил с незапамятных времен.

Слишком долго он откладывал этот момент.

Самое печальное в том, что никто не сможет воспользоваться его богатством. Конечно, он мог бы все отдать на благотворительность или оставить Линде. Но в таком случае всплыло бы то, на что он вынужден был идти, чтобы заработать эти деньги. Козни, обманы, компромиссы и уловки: тут нечем гордиться. Кроме того, если возникнет вопрос о происхождении денег, это поставит под угрозу конфиденциальность клиентов.

Лучше оставить все как есть, решил он.

После его смерти счета окажутся, как говорится, «спящими». И по прошествии определенного срока эти суммы вернутся в банк.

Теперь единственным наследством, какое он мог оставить, был монстр. И наследницей являлась бывшая тринадцатилетняя девочка по имени Саманта Андретти.

Мог ли пакет из сейфа в отеле «Амбрус» что-то изменить? Его содержимое было слишком опасным. Тогда почему Бруно не уничтожил его сразу? Почему попросил Линду сделать это?

Он знал ответ, но предпочел отмахнуться от правды.

Бруно откинул простыню, сел на постели с той стороны, где обычно спал. Перед тем как лечь, выдвинул ящик тумбочки. Там лежали три оранжевых флакона с таблетками. Паллиативное средство, которое врач прописал, чтобы, по его словам, облегчить состояние. В сущности, речь шла об антидепрессантах. Бруно открыл один из флаконов и высыпал на ладонь пару розовых таблеток. Подержал пару секунд, потом решил увеличить дозу, и таблеток стало пять. Самоубийство не входило в его намерения еще и потому, что с этим лекарством ничего бы и не получилось. Но нет ничего плохого в том, чтобы немного помочь смерти. Бруно налил в стакан воды из графина, стоявшего на тумбочке, но, прежде чем проглотить таблетки, задумался о Саманте Андретти.

Она спаслась. Даже – как уже говорилось раньше – спаслась сама. Но как ей удалось бежать из заточения?

Невероятно, чтобы она смогла одолеть похитителя, пятнадцать лет издевательств и лишений наверняка подорвали ее здоровье. Настолько, что она, убегая по лесу, сломала ногу, подумал Бруно. Значит, она обманула тюремщика? Воспользовалась тем, что он отвлекся? Может быть, монстр через столько лет стал слишком уверен в себе, а она выбрала удачный момент и сбежала.

Но картина не складывалась. Не хватало какой-то детали.

Бруно пытался представить себе сцену: вот Саманта бежит среди деревьев, тюремщик гонится за ней. На мгновение возник бредовый образ похитителя с головой кролика, но сыщик тут же отогнал его от себя. Почему она была раздета? Убегая стремглав, отчаянно стремясь к невероятному спасению, женщина упала и сломала ногу. Может быть, ей удалось доползти по лесу до шоссе. Как смогла она опередить преследователя? Лежа на дороге, не в силах сдвинуться с места, Сэм надеялась – молилась, – чтобы кто-нибудь проехал. Но тщетно. А похититель вот-вот настигнет ее.

Но вот женщина что-то слышит: отдаленный рокот, знакомый звук. Мотор приближающегося автомобиля. Различает свет фар пикапа, приподнимается, машет руками, чтобы привлечь внимание. Возможно, заметила изумление на лице водителя. Испугалась, что, вместо того чтобы остановиться, он нажмет на газ и оставит ее здесь. Злая, нестерпимая издевка судьбы.

Но машина остановилась. Оттуда вышел парень с изуродованным лицом. Монстр, который, однако, на монстра не был похож. Она надеялась, что юноша ей поможет, увезет отсюда, пробудит от кошмара. Но он заметил, как кто-то выходит из леса. «Я понял: он ищет женщину. Когда он тоже заметил нас, остановился». Так сказал Том. «Просто стоял. И смотрел на нас… У меня кровь застыла в жилах…» Сэм разглядела знакомый ужас в глазах своего спасителя – Дженко был в этом уверен, он сам расслышал темный отзвук того ужаса в записи телефонного звонка. В самом деле, Том снова сел в машину и уехал. Чуть позже позвонил по номеру экстренной службы.

И теперь, пока в больнице психолог пытался разговорить женщину, полиция прочесывала болота, пядь за пядью, в поисках места, где держали в заточении Саманту Андретти.

Почему же полицейские до сих пор не нашли его?

Бруно застыл со стаканом в одной руке и таблетками в другой. Внезапная догадка заставила его вздрогнуть.

Место заточения не нашли потому, что оно не на болотах, сказал он себе. Похититель сам привез девушку туда.

Но зачем он это сделал?

– По той же причине, по которой туда приехал Том, – проговорил Дженко вполголоса. Молодой браконьер сам подсказал ответ. Болота – идеальное место для охоты… А сложнее всего охотиться на такого зверя, как человек, повторил он.

Сэм не сбежала, похититель сам освободил ее.

На Дженко снизошло нечто вроде просветления. Монстр привез ее туда и отпустил. Голую, сбитую с толку – в лесах, обступивших болота. Дал ей определенную фору. Потом пустился по следу.

Что-то вроде испытания, подумал сыщик. Игра садиста.

Убегая, добыча повредила ногу. Хищник непременно настиг бы ее, если бы не непредвиденное обстоятельство.

Пикап браконьера.

Дженко поставил стакан, положил таблетки на тумбочку и забыл о них, а также о том, что смерть гонится и за ним. Вскочив с кровати, он принялся расхаживать по комнате. Отныне разумом правил адреналин. Детали постепенно вставали на свои места, он был уверен, что очень скоро проявится целое.

Чего же все-таки не хватает для полноты картины? Как ни крути, что-то здесь не так.

Почему, когда Том сбежал, похититель не воспользовался этим, чтобы настигнуть Саманту? Он мог утащить ее с собой. Возможно, боялся, что парень сразу оповестит полицию, сказал себе Бруно. Может, думал, что не успеет скрыться вместе с ней.

Но ведь он в любом случае мог ее убить.

Сейчас женщина, наверное, предоставляет полиции сведения, благодаря которым монстра можно будет поймать. Зачем было идти на такой риск?

Напрашивалось лишь одно объяснение такому ненормальному поведению: похититель испугался. Так же, как Том, решил пуститься наутек. Но зачем ему было бежать? Что его напугало? Ему нужно было укрыться. Укрыться от чего? Может быть, он боялся, что его опознают. Или что показания Тома помогут установить его личность. Но это имело бы смысл лишь в случае, если бы Том разглядел его лицо. А юноша видел только…

– Кролика, – громко произнес Дженко, и сам изумился тому, что сказал.

Почему человек в маске был вынужден убегать?

Потому, что маска сама по себе могла навести на след.

12

Версию, сколь бы абсурдной она ни была, следовало проверить.

У Бруно не оставалось выбора еще и потому, что один раз он уже не поверил в возможность проникнуть в тайну, связанную с исчезновением Саманты Андретти. И это стоило девочке пятнадцати лет забвения.

Он бросился в прихожую, расстегнул чехол для одежды и принялся искать справку, которую сунул в карман льняного пиджака. Если бы речь не шла о его драгоценном талисмане, он, наверное, сразу выкинул бы листок. Бруно вгляделся в рисунок Тома.

На рисунке, хотя и напоминавшем детский, человек с головой кролика представал вполне обычным, нормального телосложения. Никаких особенностей, которые могли бы привлечь внимание, разве что глаза сердечком.

Дженко задумался. Настал момент открыть третью комнату, имевшуюся в его квартире.

Ее порога он не переступал с тех пор, как врачи объявили о его неизбежной кончине, два месяца тому назад. На панели, прикрепленной к стене рядом с бронированной дверью, он набрал код из семи цифр.

Электронный замок открылся.

Было время, когда Бруно обожал затворяться у себя в кабинете. Там не только хранились самые щекотливые тайны: в том убежище хорошо думалось. Там детектив держал картотеку, на полках стояли книги по юриспруденции, пособия по сыскному делу и военной тактике и полное собрание сочинений Макиавелли.

Стены были выкрашены в зеленый цвет. Одну из них занимал непостижимый коллаж Ханса Арпа.

Дженко обожал дадаистов и купил его на аукционе за несоразмерную сумму. Одно из немногих в его жизни безумств, на которые стоило пойти. Войдя в кабинет, прошел мимо шедевра, даже не взглянув на него: все-таки немного жаль, что нельзя унести его с собой в могилу; зато направился прямо к стереопроигрывателю. Выбрал пластинку из своей коллекции, поставил ее. Игла коснулась бороздки, и «Гольдерг-вариации» Баха в исполнении Гленна Гульда, запись 1959 года, заполнили комнату.

Потом Дженко уселся за круглый письменный стол.

Там стоял ноутбук MacBook Air, соединенный через защищенную линию Интернета с внешним сервером, куда был загружен драгоценный архив сыщика. Проверенные данные, собранные за двадцать лет работы. Если они попадут в чужие руки, жди неприятностей.

Еще с этого устройства Бруно мог выходить в базы данных любого правительственного учреждения или подразделения полиции. Вторгаться в информационные системы предприятий или акционерных обществ. Добывать нужные сведения из перечней банковских операций и страховых полисов. Все это он проделывал, нимало не опасаясь, что его обнаружат.

Куском изоленты он прикрепил справку с рисунком молодого браконьера к лампе на гибком штативе, так, чтобы иметь изображение перед собой почти на уровне монитора.

– Посмотрим, получится ли тебя найти, – пригрозил он странной звероподобной фигуре с глазами сердечком. Потом запустил поиск, вставив в строку ключевое слово: «кролик».

Вначале Бруно прочесал банк данных, хранящийся на сервере сил правопорядка. Возможно, похититель Саманты в прошлом совершил другие преступления, пусть незначительные. Может быть, использовал маску, чтобы скрыть свои подлинные черты.

На мониторе показался длинный список преступлений. Кража кроликов, жестокое обращение с кроликами, наконец, история какого-то типа, который переоделся гигантским кроликом и приставал к женщинам на дороге. Дженко быстро проглядел список и не обнаружил ничего ценного. Потом решил сузить поиск, введя в строку второе слово.

«Дети».

Перед ним возник новый перечень. Не было предела человеческой жестокости. Отравленные пасхальные кролики из шоколада, которых какая-то психопатка раздавала детям у школы. Наркотики, спрятанные в плюшевых кроликах, которых перевозили несовершеннолетние курьеры. Не говоря уже о «крольчатках», девочках, которые позировали голышом перед веб-камерой в обмен на безделушку, приобретенную онлайн, или на подзарядку мобильника.

Здесь Бруно тоже не нашел ничего интересного. Тогда решил расширить временной диапазон, отступая все дальше в прошлое.

И тут внимание детектива привлек файл некоего Р. С., мальчика из восьмидесятых годов. Имя несовершеннолетнего не разглашалось, поскольку дело было связано с сексуальными домогательствами.

В то время Р. С. было десять лет. Он исчез однажды утром в понедельник и появился как ни в чем не бывало три дня спустя.

Между данным делом и похищением Саманты Андретти прошло почти двадцать лет. Маловероятно, чтобы оба исчезновения были делом рук одного и того же человека.

Кроме того, ключевое слово «кролик» обнаружилось не в скупом полицейском протоколе, описывающем произошедшее, а в пометке внизу страницы, куда, возможно, попало по ошибке.

«Исчезновение несовершеннолетнего – психологическая помощь – кролик – социальные службы – категорически не подлежит разглашению».

Относительно прочего имелась отсылка к отделу пропавших без вести.

Лимбу.

То был самый непроницаемый отдел в Управлении полиции. Данные, касающиеся исчезновения детей, держались в секрете. По статистике, пропадало примерно по одному ребенку в день, но официальные данные о количестве пропавших не разглашались. Причина простая: правда, что некоторые из пропавших добровольно возвращались назад, но судьба других так и оставалась неразгаданной тайной. А это, конечно, не способствовало доброй славе Управления.

Вот почему архив Лимба так и не оцифровали и в Интернете не было никаких его следов.

Двадцать лет, покачал головой Дженко и решил было перейти к другому промежутку времени. Но дело «Р. С.» являлось единственной зацепкой, и, возможно, стоило покопаться в нем. Существовало два способа: пойти в отдел пропавших без вести и запросить соответствующую папку, которую, весьма вероятно, уже уничтожили, или, прибегнув к более хитрой стратегии, начать с телефонного звонка.

Бруно выбрал второе.

Он вышел на сайт Управления и стал искать информацию о контактах с Лимбом. Начальницу отдела звали Мария Элена Васкес – это имя он уже где-то слышал.

Бруно записал номер, набрал его. Длинные гудки, и никакого ответа. Это невозможно, подумал он. Пусть ночь, но, согласно новому распорядку, рабочее время еще не кончилось.

– Алло? – прозвучал наконец мужской голос.

– Алло, извините за беспокойство… Я – спецагент Бауэр, мне хотелось бы поговорить с начальницей отдела. – Мужчина на другом конце провода молчал, и у Дженко возникло нехорошее предчувствие.

Молчание прервал собачий лай.

– Тихо, Хичкок, – произнес мужчина.

Услышав эту кличку, Бруно понял, что попал впросак. Трубку снял тот же человек, который днем спорил с Делакруа в лагере на болотах. Значит, незнакомец в синем костюме и при галстуке был полицейским. И несомненно, хорошо знал также и Бауэра.

– Начальницы отдела в данный момент нет на месте. Если угодно, я могу вам помочь, – проговорил мужчина размеренным тоном. – Я – спецагент Саймон Бериш.

Дженко понимал, что продолжать ломать комедию небезопасно.

– Речь идет о старом случае исчезновения, – все-таки рискнул он. Потом изложил суть дела и затаил дыхание, пока не расслышал стук клавиш: собеседник вносил данные в компьютер.

Бериш забормотал что-то.

– В базе данных немного сведений: только копия полицейского протокола о закрытии дела. – Он прочел. – Р. С., десяти лет… Исчез на три дня… Внезапно вернулся домой…

– Почему не указано настоящее имя мальчика? – удивился Бруно.

– Если на то пошло, тут даже не изложено, что произошло с ним за семьдесят два часа, на которые он пропал.

– Как такое возможно?

– Дело сохранилось полностью, в бумажной форме, и находится в самой старой части архива… Боюсь, вам придется прийти сюда лично, агент Бауэр.

Дженко проигнорировал предложение.

– Не могли бы вы мне сообщить, что еще имеется в протоколе, который у вас на экране?

– Тут только сказано, что вследствие произошедшего мать и отец отказались от родительских прав. Ребенка отправили в приемную семью: на ферму Уилсонов.

Ферма Уилсонов, записал Дженко в блокноте.

– Если вам интересно, здесь имеется выдержка из заключения психиатра, – заявил Бериш. – Хотите, я вам перешлю?

– Не беспокойтесь, будет достаточно, если вы мне ее прочтете… Если, конечно, вас не затруднит.

– Нет проблем, – заверил его Бериш. И начал читать. – «Не выказывая признаков умственной отсталости, несовершеннолетний испытывает затруднения в выражении эмоциональных состояний, что часто выражается в гипербеспокойном поведении, сопровождаемом сексуальной несдержанностью, пищевыми извращениями, энурезом».

Пищевые извращения выражались в поедании несъедобных веществ, таких как земля или бумага. Что до энуреза, то мальчик мог ходить под себя вследствие пережитого шока, подумал Дженко. Но сексуальная несдержанность сыщика насторожила. Что это могло означать?

– «Психическая картина осложняется расстройствами сна, которые генерируют, по пробуждении, болезненные фантазии: ребенок их воплощает в рисунках, свидетельствующих о незрелом видении реальности». – Бериш сделал паузу. – К заключению приложены некоторые из тех рисунков, – неожиданно заявил он.

Новость застигла Бруно врасплох. Незрелое видение реальности, повторил он.

– Я передумал: не могли бы вы послать мне копию?

– Давайте ваш мейл.

Если он не даст адрес, связанный с Управлением, Бериш сразу поймет, что говорил не с Бауэром.

– Даю номер факса.

– Да вы еще хуже нас экипированы, – заметил Бериш.

Дженко не понял, было ли это сказано в шутку, или собеседник дал ему понять, что раскусил его с самого начала.

– Что верно, то верно, – промолвил он с принужденным смешком, а затем продиктовал номер, не поддающийся определению.

– Сейчас налажу наш старый факс и все вам вышлю, – пообещал Бериш. – Так или иначе, повторяю приглашение: лучше вам все-таки зайти сюда, в старых архивных папках всегда найдется что-то интересное и неожиданное.

– Может, и заскочу, – соврал Бруно. – А пока – спасибо. – Он повесил трубку и уставился на аппарат, дожидаясь, пока тот оживет.

В нем зародилось подозрение, что этот Саймон Бериш не пошлет ровным счетом ничего.

Назвавшись Бауэром, он искушал судьбу. Но ведь Лимб не занимается делами, особо важными для Управления. К тому же дело «Р. С.» относится к восьмидесятым годам, да еще и благополучно завершилось появлением пропавшего мальчика.

Неминуемая смерть сделала его беспечным, в прошлом он никогда бы не допустил подобной оплошности. Но пока он изнывал от беспокойства, факс заработал. И в скором времени начал исторгать из себя лист за листом.

Дженко испытал облегчение, но ненадолго.

Вначале он подумал, что при пересылке произошла ошибка, потому что оттиски были все одинаковые. Потом осознал, что рисунки разные, но в них навязчиво повторяются одни и те же мотивы.

Небо, полное птиц, город или квартал с многоквартирными высотками. Посередине листка – большая церковь, за ней футбольное поле.

Но больше всего Дженко поразило, буквально заставив затаить дыхание, то, как Р. С. изображал людей.

Незрелое видение реальности. У всех маленьких обитателей того места были головы кроликов и глаза сердечком.

13

Пока он ехал по полям, горизонт еще не светился. Даже предчувствием зари. Луна уже покинула небеса, но звезды сияли. Максимум часа через три взойдет солнце и на мир вновь обрушится палящий зной, вынуждая человеческие существа заползать в свои норы, спасаясь от апокалиптического лета.

Перед тем как уйти из дома, Дженко снова надел измятый, провонявший льняной костюм. В кармане снова лежал талисман, на изнанке которого Том-браконьер набросал портрет человека-кролика.

Бруно направлялся к семье, принявшей десятилетнего мальчика после того, как родители отказались заботиться о нем. В сети сыщик нашел адрес этих людей; правда, они уже давно не брали детей на воспитание.

Съехав с автострады на грунтовую дорогу, «сааб» принялся плутать по лабиринту проселков между полей подсолнухов. Дженко уже боялся, что заблудился окончательно, когда фары автомобиля высветили указатель, обозначавший направление к ферме Уилсонов.

Проехав около шести километров, он увидел силуэт дома на фоне звездного неба. Дом располагался на холме, и два кипариса стояли на страже.

«Сааб» проехал под деревянной аркой и остановился на площадке перед домом, неподалеку от сеновала. Бруно вышел из машины и огляделся, стараясь понять, живет ли здесь кто-нибудь. Свет не горел. Бруно подумал, что, может быть, в деревне не прижился новый порядок, меняющий день и ночь местами. Он просунул руку в кабину и нажал на клаксон, чтобы привлечь внимание.

Два пса залаяли внутри дома. В окне второго этажа зажегся свет. Вскоре входная дверь отворилась, и кто-то показался на пороге. Бруно не успел как следует разглядеть стоявшего, поскольку тут же ему в лицо уперся луч электрического фонаря.

– Кто здесь? – прозвучал женский голос; оба пса, выскочив из дома, лаяли не переставая.

– Госпожа Уилсон, – обратился Дженко, прикрывая глаза ладонью от слепящего света. – Простите, что потревожил вас, но мне необходимо с вами поговорить.

– Вы не представились, – заявила женщина.

– Да-да, вы правы: меня зовут Леонард Мустер, – солгал Бруно, доставая из кармана пиджака поддельное удостоверение. – Я работаю в прокуратуре.

Женщина опустила фонарь и какое-то время молчала. Наверное, разглядывала незваного гостя, пытаясь понять, можно ли ему доверять.

– Чего хочет в такую рань работник прокуратуры от бедной старухи?

Дженко рассмеялся:

– Пустая формальность.

– Хорошо, проходите: поговорим внутри.

Тамитрия Уилсон и две ее дворняжки проводили Дженко в хозяйский дом. На женщине была длинная, до щиколоток, ночная рубашка. Ее седые волосы струились по плечам. При ходьбе она опиралась на трость, которую, вероятно, сама изготовила из какой-нибудь палки. Старуха провела гостя в просторную кухню с большим дубовым столом посередине.

Повинуясь движению ее руки, псы улеглись перед погасшим камином.

– Что я могу сделать для вас, господин Мустер? – спросила она, разжигая конфорку и ставя кофейник, чтобы подогреть кофе.

Леонард Мустер – фиктивный персонаж, которым Бруно уже представлялся в прошлом. Удостоверение заурядного клерка не нагоняло такого страху, как полицейский жетон, но и не возводило преграду. Дженко постиг на опыте, что люди порой вводят в заблуждение блюстителей порядка, поскольку втайне презирают всякую власть. Поэтому, чтобы полностью завоевать доверие и добиться сотрудничества, умелый частный детектив должен встать на одну доску с собеседником.

– Еще раз простите за визит в неурочное время, но в городе из-за жары в офисах сдвинули график, и теперь нас заставляют работать по ночам, – начал оправдываться Бруно. – Я пытался до вас дозвониться, но никто не подходил к телефону.

– На самом деле линия уже год как не работает, – угрюмо пробурчала старуха. – А этим, из телефонной компании, наплевать.

Бруно охотно поверил, ведь за весь путь он не встретил больше ни одного жилища.

– Я здесь потому, что прокурор поручил мне дополнить документацию по некоторым делам об исчезновении несовершеннолетних: вдруг не все бумаги в комплекте… Знаете, после того, как объявилась Саманта Андретти, на нас давят со всех сторон, начальству не нужно, чтобы из шкафов повываливались другие скелеты.

– Понимаю, – кивнула женщина, правда, без особой убежденности. – Но чем я могу вам помочь?

– Можете сказать мне, сколько детей из тех, кого вы принимали на ферме, пережили нечто подобное тому, что пережила Андретти?

Женщина повернулась к нему, посмотрела в упор:

– Все они.

Дженко старался не выдать изумления, он никак не рассчитывал на такой ответ.

– Все? – переспросил он.

Женщина поставила трость и сняла кофейник с конфорки. Прихрамывая, донесла его до большого дубового стола, прихватив заодно две красные эмалированные кружки. Пригласила Бруно сесть на одну из лавок, уселась сама.

– Мы с мужем создали этот приют много лет назад, – сказала она, указывая на что-то, находившееся за спиной Дженко.

Тот развернулся и понял, что она показывает фотографию в рамке, стоявшую на каминной полке. На ней был запечатлен мужчина, улыбающийся в объектив: в руках охотничье ружье, вокруг группа детишек.

– У нас не было своих детей, и мы решили посвятить себя чужим, обездоленным.

– Благородное начинание.

– Надеюсь… – кивнула она. – Мои особенные детки, вот как я называла их… И любила всех до единого, как будто сама их родила. Ни один не разочаровал меня. Где они сейчас, не знаю, но уверена, что до сих пор живу в их памяти. Все, чему я их научила, им пригодилось в жизни.

Женщина говорила о них так, будто они в самом деле были необыкновенными существами, а не просто проблемными детьми. Бруно подумал, что только сила любви способна превратить изъян в дарование.

– Никогда не слыхали о «детях тьмы», господин Мустер?

– Нет, – признался Дженко, но от такого определения мурашки побежали по коже.

– Ну так вот: это пропавшие несовершеннолетние, которых потом находит полиция или они необъяснимым образом появляются сами, как Саманта Андретти, – пояснила Тамитрия Уилсон. – Бессовестные люди похищают их и подвергают насилию. Одни убегают, других отпускают. Но время, проведенное в плену, накладывает отпечаток на всю их оставшуюся жизнь.

– Почему – «дети тьмы»?

– Потому, что их часто держат в подземельях, заживо похороненными. Снова увидев дневной свет, они как будто рождаются вторично. Но им никогда не стать такими, как прежде. – В наступившей тишине старуха разлила кофе по кружкам и протянула одну Дженко.

Сыщик пригубил черное пойло и тут же забросил удочку.

– В конторе, прежде чем ехать сюда, я переворошил много папок, и мне встретилось дело десятилетнего мальчика, который в официальных документах обозначался только инициалами: Р. С.

Женщина задумалась.

– Мне нужно знать, в какой период времени он жил на ферме, – заявила она.

– Где-то в начале восьмидесятых.

На этот раз Тамитрия Уилсон застыла, пораженная воспоминанием.

– Робин Салливан, – выпалила она.

– Он пропал на короткое время, – напомнил Бруно. – Всего на три дня. Но после семья не пожелала держать его при себе.

– Мать была дрянная женщина, отец еще хуже, – проговорила Уилсон с презрением. – Даже не знаю, почему эти двое так цеплялись друг за друга. Робин вечно страдал от их скандалов, на него в конечном итоге падали все шишки. Не думаю, чтобы родители его любили.

Услышав последнюю фразу, с такой уверенностью произнесенную, Дженко вдруг пожалел ребенка.

– Как по-вашему, что случилось с Робином за те три дня?

– Он не хотел об этом говорить. – Старуха задумчиво смотрела вдаль, затерявшись кто знает в каких воспоминаниях. – Мальчонка хрупкий, ласковый, очень нуждающийся в любви… Идеальная жертва первого встречного негодяя.

– Но кто вам сказал, что его похитили? Может, он просто сбежал из дома?

– Их завлекают, даря внимание, которого они лишены, – проговорила Тамитрия, не сводя с него глаз. – Изображают интерес, но хотят только одного: завести их в темное местечко…

– Да, но Робин… – пытался возразить Дженко.

Женщина, испепеляя его взглядом, стукнула кулаком по столу:

– Вы действительно хотите знать, почему я уверена, что Робин стал жертвой монстра?!

Дженко не ответил.

– Я точно знаю, что до исчезновения Робин был нормальным ребенком. Может, проблемным, как все дети, предоставленные самим себе, но нормальным, – в сердцах произнесла она. – После ужасных дней, о которых он не хотел говорить, мальчик изменился. Если вы читали его дело, то понимаете, о чем я.

– Пищевые извращения, энурез… – начал перечислять Бруно, припоминая скупые сведения из файла, который зачитал ему по телефону агент Бериш.

– Он поедал землю, штукатурку, туалетную бумагу. Нам приходилось постоянно за ним присматривать, ему сделали по меньшей мере шесть промываний желудка. Потом он переключился на насекомых. – Тамитрия тяжело вздохнула. – А еще он утратил контроль над сфинктером, деградировал до состояния младенца. Мы были вынуждены надевать ему подгузники, а это вредило его отношениям с другими детьми: над ним смеялись, его поколачивали.

Слабейший среди слабых, подумал Бруно.

– Он был замкнутым, одиноким?

– Наоборот, – возразила женщина. – У Робина сразу проявились симптомы расстройства аффективной сферы.

Сексуальная несдержанность, о которой писал психолог, наблюдавший его, вспомнил частный детектив.

– Что вы имеете в виду?

– Он постоянно искал телесных контактов. Сначала с родными, потом с товарищами, которые жили здесь, на ферме. Даже со мной и моим мужем… Но часто эти ласки выливались в нечто болезненное, нечистое. В каждом жесте Робина таилось сладострастие, обычно не свойственное детям такого возраста.

– Поэтому родители и не захотели больше иметь с ним дело, верно?

Женщина хмуро взглянула на него:

– Его заразила тьма.

Те же мурашки, что и прежде, побежали у Бруно по спине. Его заразила тьма, детектив постарался запомнить. Он был уверен, что эти слова – ключ к тайному миру Робина.

– Сожалею, что пробудил такие тяжелые воспоминания, – сказал он, отхлебнув еще глоток жуткого кофе. – Но сами понимаете: прокуратура окажется в неловком положении, если выплывет наружу, что мы проигнорировали дело еще одного похищенного ребенка.

– Так что конкретно вы хотите знать? – в недоумении осведомилась Тамитрия Уилсон.

– В свидетельстве психиатра относительно Робина Салливана написано, что он страдал расстройствами сна.

– Кошмарами, вы хотите сказать, – насмешливо протянула женщина. – Не понимаю, почему доктора употребляют всякие мудреные термины, вместо того чтобы называть своими словами самые простые вещи.

Дженко не отступал.

– Был ли какой-то повторяющийся мотив в кошмарах Робина?

– Дети пользуются снами, чтобы говорить о реальности. Когда им неловко или стыдно, они утверждают, будто это было во сне.

Уилсон что-то скрывает, заметил Дженко.

– По пробуждении Робин рисовал, – продолжал он, наблюдая за реакцией женщины. – И на этих рисунках у людей были кроличьи морды.

Тамитрия Уилсон застыла, устремив на него пристальный взгляд:

– Я знаю, зачем вы пришли сюда сегодня ночью, господин Мустер.

Меня раскусили, со страхом подумал Бруно.

– Неужели? – осведомился он игриво, стараясь соблюдать спокойствие.

– Да, – подтвердила женщина самым серьезным тоном. И добавила: – Наверное, настало время познакомить вас с Банни.

14

– Идите за мной и смотрите, куда ставите ноги.

Тамитрия Уилсон откинула люк в полу кладовки, и обнаружилась лестница, ведущая в подвал. Вооружившись фонарем, постукивая тростью, женщина стала медленно спускаться. Дженко шел за ней след в след, но все равно боялся упасть.

– К сожалению, здесь нет электричества, – посетовала она, освещая путь фонарем. – Ферма разваливается на глазах, но поднять ее я не в силах. Пробовала, но в конце концов решила, что дом состарится вместе со мной. У нас с ним множество недугов, но с этим ничего не поделаешь.

Бруно уловил тайную мысль старухи, которая живет одна в таком большом доме, где в довершение всего не работает телефон. Если Тамитрия себя почувствует плохо или упадет ненароком, она даже не сможет позвать на помощь. Ее обожаемые песики полакомятся трупом.

– Мне давно бы следовало отсюда уехать, – рассуждала старуха. – Но я не знаю других мест.

Тем временем Бруно, вцепившись в перила, прислушивался, как при каждом шаге скрипят деревянные ступени. Он никак не мог уразуметь, куда они направляются. Это немного его беспокоило, поскольку Тамитрия Уилсон не пожелала ничего объяснять: он должен все увидеть собственными глазами, иначе не поймет – вот и все, что она сказала. Кто такой Банни? Разве старуха минуту назад не уверяла, будто живет в доме одна? Может быть, длительное затворничество не пошло ей на пользу, подумал Бруно. Наверное, у нее с головой не все в порядке. Дженко хотел всего лишь узнать побольше о дальнейшей судьбе Робина Салливана и убраться восвояси, но теперь выбора не было, пришлось спускаться в подвал следом за Тамитрией.

Когда они наконец достигли подножия лестницы, Тамитрия осветила фонарем помещение.

То был склад, где громоздились ржавые кровати, матрасы, ломаная мебель, коробки и всякий хлам. Вещей скопилось столько, что невозможно было определить на глаз величину подвала.

– После смерти мужа я какое-то время еще держалась, – объясняла женщина, ковыляя между битком набитыми шкафами и грудами разных вещей. – Но потом правительство перестало нам помогать, мне не по карману стало нанимать работников, и пришлось сдаться.

– Когда это случилось? – спросил Дженко.

– Последний особенный мальчик вылетел из гнезда лет девять тому назад.

– А Робин?

Тамитрия, опершись о руку Дженко, переступила через кучу коробок, выпавших из осыпавшейся пирамиды.

– Он ушел, когда ему исполнилось восемнадцать, как и все остальные. По крайней мере, я помогла ему получить аттестат, – похвасталась она.

Бруно боялся, как бы женщина не свалилась посреди всего этого барахла.

– У вас не было от него вестей? Не знаете его адреса, номера телефона?

– Однажды он отправил мне открытку с курорта, что на южном берегу залива, – ответила Тамитрия, пока они обходили гору старых пожелтевших журналов. – Потом ничего.

Дворняжки не последовали за ними вниз, только время от времени поскуливали наверху. Завывания звучали все тише, и Бруно не осуждал собак за трусость. Банни, твердил он про себя. Будем надеяться, что оно того стоит.

Они подошли к кирпичной стене, почерневшей от сырости. Тамитрия остановилась и направила фонарик вниз. Бруно сделал шаг вперед и увидел, что на полу стоит большой зеленый сундук с медными уголками: такие делали в старину. На крышке виднелся висячий замок.

– Вот, – показала старуха. – Банни там, внутри.

У Бруно возникло неприятное впечатление, будто он стоит перед гробом. Женщина, больше ни слова не говоря, передала ему фонарь, положила трость на пол и кое-как опустилась на колени перед сундуком.

Бруно наблюдал, как она нащупывает цепочку, снимает ее. Сыщик догадался, что там ключ, потому что Тамитрия сразу начала ковыряться в замке. Выдернув дужку из железного кольца, она откинула крышку. Дженко не сдвинулся с места.

– Пожалуйста, посветите мне.

Сыщик подошел, направил фонарь на содержимое сундука.

Там лежали только белоснежные простыни и вышитые полотенца. Приданое в старинном стиле.

– Я решила хранить Банни здесь, просто не знала, куда еще его девать, – говорила Уилсон, роясь в белье. – Может, следовало выкинуть его, но рука не поднималась.

О чем она? Что в сундуке?

Тамитрия вдруг прекратила рыться. Бруно понял: женщина что-то нашла, но из-за ее спины ничего не было видно. Старуха разглядывала какой-то предмет, который держала в руках.

– Банни, – прошептала она, словно встретила друга, с которым не виделась много лет.

Наконец Тамитрия обернулась к Бруно. Она прижимала к груди какую-то книжицу.

– Банни прибыл сюда вместе с Робином. Мы всегда проверяли вещи новых ребят, не хотели, чтобы они привезли с собой что-то опасное для себя и для окружающих, например рогатку или перочинный ножик… Открыв чемодан Робина Салливана и увидев это, я сразу поняла: что-то здесь не так. – Она протянула книжицу Дженко. – А вам, господин Мустер, никогда не доводилось просто так, без видимых причин испытывать неприятное ощущение? – спросила Уилсон.

Бруно, к своему изумлению, не сразу взял брошюрку в руки, что-то останавливало его, какое-то предчувствие. Но, справившись с собой, он взглянул на книжицу.

Всего-навсего старый комикс.

На выцветшей обложке – большой голубой кролик с глазами в форме сердечка. Он веселый и очень ласковый. Между длинных ушей – название выпуска. Одно только слово.

БАННИ.

– Можно полистать? – спросил он у женщины.

– Конечно, сколько угодно.

Оглядевшись, Дженко обнаружил груду чемоданов. Пристроил сверху фонарь, чтобы освободить руки. Раскрыл комикс и стал разглядывать страницы. Немудрящие черно-белые рисунки. История как раз для детей. Банни оставляет лес и перебирается в парк большого города. Там встречает группу детей, они становятся друзьями, играют вместе, развлекаются.

Ни в рассказе, ни в рисунках не было ничего аномального. Но вместо того чтобы забавлять и утешать, они скорее раздражали, расстраивали. С каждой новой страницей Бруно все больше ощущал какое-то беспокойство.

Старуха права: что-то не так с этим комиксом.

Одна подробность особенно взволновала Бруно: взрослые, участвовавшие в истории, не подозревали о существовании Банни.

Его могли видеть только дети.

Дженко углубился в чтение. Он осознавал, что подошел вплотную к некоей тонкой грани. И даже если не получится ничего разглядеть, уже понятно, что по ту сторону его ожидает зло.

Он весь ушел в чтение и даже не обратил внимания, что старуха уже давно не произносит ни слова. Дженко не увидел длинной тени, нависшей над его головой, не услышал резкого свиста, раздавшегося в тот момент, когда тяжелая трость Тамитрии Уилсон обрушилась ему на затылок.

Последнее, что увидел сыщик, была улыбка Банни, адресованная ему.

15

Он убедился, что еще жив, когда почувствовал вкус собственной крови.

Пошевелил языком во рту и обнаружил, что не хватает зуба. Сломался, наверное, когда Бруно рухнул лицом вниз на пол. Старая ведьма, подумал он. Его окружал сумрак, но по запаху пыли и плесени Дженко догадался, что все еще находится в огромном подвале под домом Уилсонов. Он попытался встать, но голова кружилась. Тошнота, холодный пот, сердцебиение. Но, странное дело, страх перед последней чертой исчез.

Переделка, в которую он попал, хуже смерти.

Заперт в подземелье, без выхода, без света. Похоронен заживо. Дитя тьмы, если вспомнить слова, какими Тамитрия Уилсон описывала похищенных детей.

Его монстр – хромая одинокая старуха.

Борясь с подступавшей паникой, Дженко попробовал осмыслить то, что с ним произошло. Он помнил, как читал комикс, помнил морду Банни, потом раз – и дубиной по затылку. Почему Уилсон его ударила? Ведь могла бы отвязаться от него под любым предлогом, даже не пустить в дом. Но нет – привела сюда, вниз, показала коллекцию комиксов Робина Салливана. В этом нет смысла. Может, она сумасшедшая.

Нашаривая в темноте какую-нибудь опору, Бруно вцепился в край сундука. Встал на одно колено, поднялся рывком. Шея затекла, перед глазами мелькали светящиеся точки. Екнуло что-то внутри: это желудок вставал на место. Бруно ощупью нашел груду чемоданов, на которую положил комикс: тот оставался на месте, все еще развернутый. Сыщик закрыл книжицу и положил ее в карман пиджака, туда же, где был талисман. Тут он обнаружил, что на месте нет ни бумажника, ни мобильного телефона, ни фальшивого удостоверения, которое он показал женщине по приезде.

Вещи не выпали из кармана. Старая ведьма забрала их.

Первым делом надо вернуться к лестнице, ведущей наверх. Но Бруно уже не помнил, каким путем шли они к зеленому сундуку. Будет нелегко искать обратную дорогу в полной темноте. Но сдаваться рано, нужно хотя бы попробовать.

И он, вытянув руки перед собой, двинулся наугад в кромешном мраке.

Ступая осторожно, шаг за шагом, он пытался опознать предметы, встречавшиеся на пути. Створка шкафа, вешалка, люстра. Время от времени он натыкался на что-то коленями, пару раз чуть не упал. Но сконцентрировался на одном: на своем дыхании.

Пока дышу, буду жить – вспомнилось обещание, данное Линде.

Он планировал добраться до люка, ведущего в подвал. Люк, разумеется, закрыт, но можно попробовать его выбить. Бруно не был уверен, что у него получится, крышка ему показалась достаточно крепкой. Выбравшись, он, очевидно, предстанет перед Тамитрией Уилсон и ее клюкой. А может, у нее в доме есть и оружие – он припомнил охотничье ружье, которое держит господин Уилсон на фотографии, украшавшей каминную полку. Бруно Дженко оружия не любил. В ходе расследований сыщику довелось прибегнуть к нему пару раз, хотя до перестрелки дело так и не дошло. Но Бруно умел им пользоваться и регулярно тренировался на частном полигоне. У него было два ствола. «Беретта», хранившаяся в сейфе, в кабинете, и полуавтоматический пистолет в пластиковой кобуре, спрятанный в запасном колесе «сааба». В данный момент оба недосягаемы.

Бруно медленно продвигался вперед, пока не коснулся кончиками пальцев чего-то липкого и холодного. Тут он понял, что зашел в тупик – перед ним кирпичная стена.

– Вот дерьмо! – выругался он. Но к чему впадать в ярость. Может быть, положение, в которое он попал, всего лишь предвестие того, что его ожидает после смерти. Кромешный ад для него одного. Справедливое воздаяние за грехи, которые он совершил в течение жизни. За содержимое сейфа в номере 115 отеля «Амбрус», напомнил он себе. И устыдился. А потом расслышал слева от себя негромкие, приглушенные звуки.

Стон. Нет, голос.

Бруно двинулся в том направлении, по стенке, и в скором времени наткнулся на что-то вроде колонны. Прощупал ее как следует. То была широкая чугунная труба, выходящая наверх. Он это понял потому, что из полости раздавался тот же самый голос, который он только что слышал.

Он доносился из комнаты, располагавшейся наверху.

Слов было не разобрать, и Дженко приложил ухо к металлу. Звуки расплывались, но он вроде бы узнал голос Тамитрии Уилсон. Смысл разговора, однако, ускользал. Бруно напряг слух. Бесполезно: труба слишком толстая, невозможно ничего извлечь из сплошного гортанного пения. Но вдруг голос зазвучал отчетливее, обозначились отдельные слова. Женщина, наверное, подошла к тому месту, под которым стоял Бруно, и ему наконец удалось разобрать отдельные фразы.

– …Он показал мне фальшивое удостоверение. Но я потом забрала у него бумажник и выяснила из документов, что его зовут Бруно Дженко и он частный детектив. Черт бы его побрал!..

Она была в ярости. Непонятно, с кем она говорила, поскольку на ее инвективы никто не отвечал. Сама с собой разговаривает, сумасшедшая карга. Или со своими псами, подумал Бруно.

– …Привела его к Банни, что еще оставалось делать? Ничего другого не пришло в голову. А потом придумала там, внизу, стукнуть его по затылку. Так и сделала, как только он повернулся ко мне спиной…

Бруно не знал, на кого злиться, на нее или на самого себя: надо же, влип, как последний идиот.

– …Нет, никогда раньше его не видела. Не знаю, кто его подослал…

Последняя фраза не была случайной. Скорее всего, старуха отвечала кому-то. Бруно похолодел, словно от поцелуя призрака. Нет, она говорит не сама с собой.

– …И я подумала, что надо срочно предупредить тебя…

Она разговаривает по телефону. Стационарный не работает, но у старухи наверняка есть мобильник.

– Заперла его внизу… Да, будь спокоен: ему оттуда не выбраться…

Кто может быть спокоен? На кого злится старуха? У Бруно возникло неприятное ощущение. Он попал в ловушку, и дела его куда как плохи. Кто этот таинственный собеседник Тамитрии Уилсон?

– …Ладно, дождусь тебя…

Поздно искать ответ.

Кто бы ни был этот собеседник, он едет сюда.

16

Едет за мной.

Бруно задыхался, он чувствовал себя, как мышь в мышеловке. Сколько времени потребуется человеку, говорившему со старухой по телефону, чтобы добраться до фермы? Сколько осталось ему, Бруно, чтобы как-то выйти из положения? Он метался по подвалу, уже не разбирая, куда ставит ноги. Найти бы какое-то орудие для защиты – но ничего не разглядеть в кромешном мраке.

Несколько часов назад мысль о том, что жить ему осталось недолго, придавала особую силу, делала неуязвимым. Может ли с ним случиться что-то страшнее? Теперь же он изумлялся, насколько все-таки неистребим инстинкт выживания. Доказательство – страх, обуявший его.

Он приедет, и настанет конец.

Бруно поскользнулся, рухнул на груду жестянок, которые с грохотом раскатились по полу, и что-то стеклянное с пронзительным звоном разбилось на тысячу осколков. Он упал лицом вниз, вытянув руки вперед. Правая уткнулась во что-то мягкое. Вроде логова огромного насекомого. Бруно пошевелил рукой, потянул на себя нити, похожие на паутину. Его передернуло, он забарахтался, стараясь выпутаться. Но, прощупав как следует, понял, что это шерсть. Он упал в корзину с клубками.

Нужно успокоиться: он совсем потерял над собой контроль. Зато вдруг заметил слабое свечение впереди. Он нашел лестницу, ведущую к люку.

Поднялся по ней.

Здесь, наверху, свет просачивался сквозь щели в деревянной крышке. Время от времени по ним пробегала какая-то тень. Это псы сторожили единственный выход. Дженко уперся в крышку правым плечом, пытаясь ее приподнять. Как он и предполагал, люк был заперт – судя по звяканью металла, на задвижку. Болезнь подкосила Бруно: он был слишком слаб, чтобы выбить заклепки.

Но с верхней ступеньки, где он стоял, было лучше слышно, что происходит в доме. Он различил стук трости Тамитрии Уилсон, шарканье хромой ноги. То и другое вместе создавало навязчивый, почти гипнотический ритм: стук – шарканье, стук – шарканье, и так далее, до бесконечности.

Пахло свежесваренным кофе и печеньем. Старая карга возилась на кухне в ожидании гостя.

Бруно показалось, будто он слышит приближающийся рокот мотора. Уилсон удалилась. Через несколько минут вернулась. По числу шагов Бруно понял, что она уже не одна.

– Я решила позвонить тебе, потому что поняла: это все неспроста, – объясняла женщина уже не прежним суровым тоном, скорее с нежностью. – Как я тебе уже говорила по телефону, краснобай засыпал меня вопросами о детях, которые жили здесь, хотя в действительности его интересовал только один.

Похоже, достаточно было назвать имя Робина Салливана, чтобы старуха забеспокоилась. Дженко понял, что открывать эту дверь в прошлое было небезопасно. Переступив ее порог, он полетел стремглав в неизведанную бездну, и теперь единственный путь к спасению, единственный выход вот-вот закроется за его спиной.

– Я хорошенько его обыскала: оружия нет. Вот мобильник и документы, – сообщила Тамитрия, вероятно показывая предметы, которые выкрала у него.

Бруно почувствовал себя дураком. Обычно, направляясь в чей-то дом, он всегда где-то прятал телефон и бумажник – в почтовом ящике соседа или под капотом собственного «сааба». Теперь эти двое слишком много знают о нем.

– Он внизу. Оправился от удара: я недавно слышала какой-то шум. Теперь сидит спокойно, спрятался или замышляет что-то.

Гость Тамитрии слушал и помалкивал.

– Понятия не имею, с чего он явился совать сюда свой нос, – продолжала Уилсон.

Тут Дженко услышал их приближающиеся шаги. Больное сердце поршнем ходило в груди, грозя, как предвещали доктора, разорваться в любой момент.

У люка шаги замерли. Бруно приник к щели, чтобы рассмотреть лицо человека, приехавшего к Тамитрии Уилсон. Но старуха загораживала обзор.

– Что станешь с ним делать? – спросила она.

Хороший вопрос, хмыкнул Дженко. Ему бы тоже хотелось узнать ответ.

Но гость опять промолчал.

Дурной знак, подумал сыщик. Потом раздался выстрел. На несколько секунд наступила полная тишина. Бруно силился понять, что происходит, когда в щели внезапно показался глаз старой ведьмы.

Бруно тут же отпрянул, но было поздно.

Можно было ожидать, что Тамитрия Уилсон поднимет крик. Но она молчала. Так и глядела на Бруно, пока тонкая струйка крови не заскользила по неподвижному зрачку.

Женщина была мертва.

Дженко медленно спустился по деревянной лестнице, стараясь не шуметь. Глаз не спускал с люка, ожидая, что тот с минуты на минуту откроется. Ему удалось проскочить в темноту подземного склада и укрыться за какой-то мебелью.

Здесь, внизу, мы оба во мраке, он не захочет рисковать. Выкурит меня дымом, подумал Бруно. Или того хуже: подожжет дом, чтобы огонь покончил и со мной, и с телом старухи. Но Бруно тут же отбросил эту мысль. Нет, он этого не сделает. Сначала он должен вернуть себе то, что слишком для него ценно. Сыщик нащупал сборник комиксов, лежащий в кармане.

Банни. Он никогда не предаст кролика огню.

Минуты шли, нескончаемые, и Бруно молился, чтобы он оказался прав. Наконец что-то произошло. Он услышал, как щелкнула задвижка. Крышка люка начала подниматься. Свет проник в отверстие, ручейком заструился по ступенькам до самого пола, образовав ореол вокруг длинной черной тени.

Вот он, сказал себе Дженко. Ну же, давай спускайся. Иди ко мне, смелее.

Но человек все не решался. Бруно расслышал, как щелкнул курок пистолета-автомата. То было предупреждение: гость давал понять, что следующая пуля предназначена ему. Наконец мужчина сделал первый шаг во тьму. Второй, третий. Дженко высунулся из своего укрытия и увидел, что он уже на середине лестницы. Сыщик схватился за шерстяные нити из размотавшихся клубков и с силой дернул.

Паутина натянулась, птичка попала в сети.

Незнакомец замахал руками, пытаясь высвободиться. Но, застигнутый врасплох, не удержал равновесия и полетел вниз. Словно при замедленной съемке, проплыв перед глазами Дженко, он рухнул на пол. Глухой удар, сдавленный крик. Но не боли, скорее ярости.

Выгадав время, Бруно выскочил из укрытия и побежал к лестнице.

Перепрыгнул через лежащего, пока тот барахтался, пытаясь стряхнуть с себя путы. Даже вытянул руку – Бруно ощутил на лодыжке легкое прикосновение пальцев, выпустивших добычу. Он помчался по лестнице, прыгая через две ступеньки, наверх, к распахнутой пасти люка. Почти уже выйдя на свет, услышал звук выстрела, который ни с чем не спутаешь. Пуля оцарапала ухо. Дженко вцепился в пол, подпрыгнул, пролез в отверстие. Его встретил каменеющий взгляд Тамитрии Уилсон. Он чуть не свалился обратно в подвал, но все-таки удержался, откатившись на бок. Дыхание перехватило, но тем не менее он сразу же развернулся, чтобы закрыть крышку люка и запереть в кладовке настырного гостя. Второй выстрел помешал ему: пуля попала в деревянную плашку, и щепки вихрем полетели Бруно в лицо. Он запаниковал. Оставил в покое люк и, не оборачиваясь, стремглав ринулся к выходу.

Расстояние, не такое уж большое, показалось нескончаемым. Добежав наконец до двери, Бруно схватился за ручку. Дернул вниз, потянул на себя. Но дверь не сдвинулась. Ему не пришло в голову, что дверь могли запереть на ключ.

За его спиной зазвучали тяжелые шаги: гость поднимался по лестнице.

Бруно не обернулся, чтобы рассмотреть его. Как это ни абсурдно, сыщик был убежден, что, взглянув на этого человека, тут же умрет на месте. Он принялся пинать дверь ногами в совершенной панике: необычайное стремление спастись для человека, который уже почти исчерпал свой жизненный срок.

Шаги позади замерли.

Целится, подумал Бруно, предчувствуя, как пуля вонзится в его плоть. Но в последнюю секунду он успел заметить окно гостиной. Движимый отчаянием, ринулся к нему, открыл и выпрыгнул наружу.

Поднявшись с земли, бросился к «саабу». Машина стояла там, где Бруно ее припарковал, метрах в двадцати от крыльца. Пятнадцать, десять, пять. Выстрела не слышно – как такое возможно? Бруно обежал вокруг машины, присел на корточки у колеса, пробрался к водительскому месту. Открыл дверцу, рухнул на сиденье. Не поднимая головы из страха, что пуля настигнет его через заднее стекло, нащупал ключ, который, к счастью, оставил в замке зажигания. Нажал на педаль акселератора. Мотор издал протяжный хрип, будто захлебнулся топливом. Но вот карбюратор отобрал лишний бензин, и автомобиль, подпрыгнув, сдвинулся с места. Только тогда Дженко выпрямился. Бросил последний взгляд на дом, отраженный в зеркале заднего вида.

И увидел силуэт в том самом окне, из которого выскочил совсем недавно.

Кролик Банни махал ему рукой на прощание.

17

– Сэм, расскажи мне о двери.

Она слышит голос доктора Грина, но ответить не получается. Ее разум заперт в лабиринте, рядом с железной дверью, из-за которой доносится навязчивый звук.

То ли мышка прогрызает нору, то ли жучок точит дерево.

– Кто там за дверью, Сэм?

– Кто-то есть еще в лабиринте, кроме меня…

Другой голос накладывается на голос доктора Грина, но звучит он не здесь, не в больничной палате. Тонкий голосок. Еще одна девочка. Скребется в дверь, всхлипывает.

– Эй, ты меня слышишь? – говорит Саманта.

Ни слова в ответ.

– Тебе слышно меня?

Девочка шмыгает носом.

– Как тебя зовут?

Никакого толку.

– Ты глухая? – Нет, конечно, она слышит хорошо. Только напугана. Напугана до смерти.

– Послушай: тебе нечего бояться, я не причиню тебе вреда. Я такая же, как ты, со мной случилось то же самое. И теперь я очутилась здесь, сама не знаю где. – Ею овладевает странная эйфория. Она знает: это эгоистичное чувство. Но она довольна, что больше не одна. – Я тебе помогу, обещаю. – Она лжет, лжет сознательно: ведь ей самой нужна помощь. Нужно было бы сказать: «Никто нам тут, внизу, не поможет». А она плетет всякую чушь. – Это всего лишь игра, – говорит она. – Нетрудная, ты должна только соблюдать правила. – Следовало бы добавить, что правила устанавливает он, но Саманта не делает этого. – До меня не сразу дошло, но, когда поймешь механизм, все становится очень просто… Он всего лишь хочет с нами играть.

– Кто – он? – наконец отзывается из-за двери тонкий голосок.

Не знаю, думает Саманта. Может быть, Бог. Ведь он и есть Бог здесь, внизу, он решает, будет тебе хорошо или плохо, жить тебе или умереть. И своими играми испытывает тебя.

– Он никогда не отвечает на мои мольбы. Все зависит только от нас… Мы можем выбирать, вступить в игру или же нет… Но кто не играет, не получает ни еды, ни воды… Кто не играет, тот не выживет…

– Сколько игр ты сыграла? – спрашивает голос.

– Много… – Она уже сбилась со счета. – Но вот увидишь, тебе понравится, даже будет приятно. – Что за нелепость – как это может понравиться? Зачем она так говорит? Нет ничего приятного в том, чтобы находиться здесь, слово «приятно» меньше всего подходит к тому, что творится в лабиринте. Ты возненавидишь все это, вот что следовало бы сказать. Возненавидишь каждую вещь, даже саму себя за то, что он заставит тебя делать. – Теперь мы просто должны понять, как выпустить тебя оттуда, – произносит она, пробуя, насколько крепка железная дверь.

– У меня есть ключ.

Полная неожиданность.

– Чего же ты ждешь? Открывай дверь, выходи…

Молчание.

Но Саманта не отступается.

– Ты голодна? У меня тут есть немного еды…

Никакой реакции.

– Ты мне не доверяешь? – Еще бы, после всей чуши, которую она тут наплела. – Не будь дурочкой. – Она уже теряет терпение. – Говорю же: я не причиню тебе вреда. – Как-то обидно даже. – Хочешь сидеть взаперти – ладно, давай… Ты там умрешь, тебе ясно? – За эти слова ей становится стыдно. Она вспоминает свой первый день в лабиринте – тогда все ей внушало ужас. – Ладно, прости… Я слишком долго ни с кем не говорила. Даже не верится, что и ты здесь. Я… – Она плачет навзрыд и ненавидит себя за это. – Я… только хочу с тобой подружиться.

Тишину прерывает скрежет металла. Ключ поворачивается в замке – два, три раза.

Саманте даже не верится: все-таки она убедила пленницу.

Железная дверь приоткрылась, но только чуть-чуть. Саманта слышит удаляющиеся шаги – пленница отступает крадучись. Тогда она толкает дверь, и та медленно отворяется: теперь видно перепуганную девчушку, стоящую посреди комнаты. На ней ночная рубашка, порванная во многих местах. Босые ноги сбиты в кровь. Светлые волосы и лицо заляпаны грязью. Девочка не сводит с Саманты ярких синих глаз. Держит руки за спиной и раскачивается – прямо как маленькая.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – отвечает Саманта. Хочет подойти ближе, но девочка отступает. Боится подвоха, это ясно – ладно, чтобы завоевать доверие, требуется время. – Пойдем со мной, у меня есть чистая одежда, тебе будет впору. – Протягивает руку, но девочка по-прежнему жмется к стене. – Покажу тебе место, где я живу, комнату, где все мои вещи. Даже матрас есть, сможешь отдохнуть, если захочешь. – Но перспектива не кажется ей заманчивой: девочка не двигается с места. – Ты должна поесть, поспать. Иначе не будешь готова.

– Готова для чего? – спрашивает девочка.

– Для новой игры, – отвечает Саманта. – Никак не угадать, когда она начнется. Но я тебе все объясню, вот увидишь. – Она разворачивается и направляется к коридору, надеясь, что девочка все-таки решится пойти следом.

– Я и так все знаю, – произносит та.

Саманта в изумлении. Как это – она все знает, что это значит?

– Я и есть игра.

Последние слова вонзаются в голову, как металлические шарики в пинболе. Саманта краем глаза успевает заметить перемену. Руки девчушки уже не заведены за спину, и что-то сверкает на уровне бедра. Свет неоновой лампы падает на обнаженный клинок.

– Он сказал, что я должна это сделать, – говорит девочка, занося нож. – Если я это сделаю, он отпустит меня домой.

Сколько шагов их разделяет? Где-то с десяток? Инстинкт, отточенный за долгое-долгое время заточения, подсказывает, что у нее три выхода. Убежать. Бороться. Погибнуть. Она уже почти выбрала первый, но передумала. И вместо того чтобы бежать, бросается на девчушку. Та, понимая ее намерения, поступает так же. Обе, сцепившись, движутся к двери – железной двери, отделяющей жизнь от смерти. Саманта ближе, но она должна завладеть ключом. Хватает девочку за руку, выкручивает запястье, разгибает пальцы. Хватает. Выдергивает. Сжимает в кулаке. Выбегает, тянет на себя дверь; девочка тоже вцепилась в косяк обеими руками, выронив нож. Обе провожают взглядом сверкающее лезвие, пока оно падает на пол. Саманта тянет изо всех сил, а девочка, упираясь ногами, кричит:

– Нет! Нет! Нет!

Дверь захлопывается с громким лязгом, отдающимся по всему лабиринту. Саманта проворно вставляет ключ в замочную скважину. Дрожащими руками закрывает на один оборот. На второй. На третий. А девчушка все кричит, плачет. И Саманта ненавидит ее. Самой лютой ненавистью. Потом сама издает вопль.

– Все кончилось… Сэм, ты слышишь меня? Все кончилось.

Доктор Грин сжимал ее в объятиях. Но она продолжала биться, вырываться.

– Послушай, Сэм, ты теперь в безопасности. С тобой ничего не случится.

Но от отчаяния ее сотрясала дрожь, которая никак не унималась.

– Теперь дыши глубже… Вот так…

Она сделала вдох: кажется, стало легче.

– Продолжай, Сэм, не останавливайся.

В самом деле помогло.

– Я не хотела… – пролепетала она еле слышно.

– Чего ты не хотела? – спросил доктор Грин, прижимая ее к себе.

– Умоляю, прости меня…

– За что тебя прощать, Сэм? Ты ничего не сделала…

Но Грин не понимал, что говорит не Саманта, а девчушка из лабиринта.

– Открой, умоляю. Прости меня, – рыдает девчушка за запертой дверью. – Умоляю, не оставляй меня здесь!

Саманте все слышно из ее комнаты, но она решила не отвечать. Сидит на матрасе, прижав колени к груди, смотрит в пустоту. И не обращает внимания.

– Я больше не буду, честное слово!

Теперь Саманта не доверяет ей. Девчушка не оставила ей выбора. Таковы правила игры. И этой игрой предусмотрено, чтобы девочка, запертая в комнате, кричала и плакала, пока хватит сил.

– Не знаю, сколько времени она продержалась…

– О чем ты говоришь, Сэм?

– Может, дни, а может, недели… Я-то ведь знала, что происходит за той дверью. Сначала она хотела, чтобы я ее выпустила. Умоляла, иногда проклинала меня. Потом стала просить еды, воды. Потом – ничего… Больше ни слова… Но я-то знала, что она еще жива, – знала, и все… И ничего не сделала, пальцем не пошевелила… Я должна была открыть дверь… Но он подверг меня испытанию, он хотел знать, способна ли я сопротивляться, испытываю ли еще жалость к ней или к себе самой. Вот в чем была цель игры…

Грин разжал объятия.

Саманта это заметила и пристально на него взглянула:

– И только почуяв запах, я поняла, что выиграла.

18

– Робину Салливану в начале восьмидесятых было десять лет, сейчас ему под пятьдесят. – Еще толком не рассвело, но жара уже стояла невыносимая. Вентилятор на потолке крутился слишком медленно, чтобы разогнать застоявшийся воздух в тесном полицейском участке. Лопасти надсадно скрипели, напоминая трещотку для приманки птиц. Дженко это досаждало, но он все равно силился изложить факты. – Вы должны выписать ордер на арест.

Бауэр, навалившись на стол, вытирал бумажной салфеткой потную шею. Делакруа сидел верхом на стуле напротив Бруно, опершись подбородком на скрещенные руки. Оба даже не пытались притворяться, будто им это интересно.

– Да вы взгляните, ребята, что за ночка у меня выдалась… – попытался поддеть их частный детектив. Все лицо у него было в ссадинах от щепок, разлетевшихся с крышки люка. А в памяти накрепко засел Банни, который глядел из окна, как он отъезжает от фермы.

Белый полицейский, скомкав салфетку, бросил ее в мусорную корзину, но не попал. Его напарник вздохнул, будто обдумывая полученную информацию.

– Давай еще раз: ты утверждаешь, будто этот Робин Салливан убил женщину, а потом пытался расправиться с тобой?

По правде говоря, сделал два выстрела. И больше не стрелял. Почему?

– Поезжайте проверьте: найдете труп старухи.

– С какой стати ему тебя убивать? Я по-прежнему не понимаю… – оборвал его Бауэр.

Это действовало на нервы.

– С такой, что я до него добрался, – размеренно, будто повторяя прописную истину, проговорил Бруно. – Это человек, которого вы ищете, похититель Саманты Андретти. – Он воображал, что подобное откровение вызовет больший энтузиазм. – Подумайте хорошенько: Робин Салливан принадлежал к «детям тьмы», – процитировал он Тамитрию Уилсон. – В детстве его похитили на три дня, и он уже не смог стать прежним. – Мальчик так и не захотел рассказать, что с ним случилось, вспомнил сыщик.

– И что с того? – снова спросил Бауэр.

Дженко оглядел обоих.

– Вы шутите, да? – Он раскинул руки. – Откройте любой учебник психиатрии: тот, кто в детстве подвергся насилию, став взрослым, чаще всего ведет себя так же по отношению к невинным, беззащитным жертвам.

Его заразила тьма, – сказала Уилсон о Робине.

– Но насколько я понял, это все твои предположения, – возразил Бауэр. – Ведь ты не разглядел лица человека, стрелявшего в тебя.

Бруно вспомнил, как колотил ногами в дверь, пытаясь выбраться из дома. Снова услышал шаги за своей спиной. Ужас помешал ему обернуться и разглядеть преследователя, а тот медлил, не спешил стрелять. Почему он колебался?

– Я уже говорил вам: его лицо было закрыто. – Бруно ничего не сказал о маске кролика. И если судить по тому, насколько поверили в остальную историю, правильно сделал.

– Стало быть, если мы даже и найдем Робина Салливана, ты не сможешь его опознать. – Бауэр покачал головой. – Повтори-ка еще раз: как ты вышел на эту Тамитрию Уилсон?

– Тебе нужно сто раз напоминать, что я не обязан раскрывать свои источники? – Но полицейский это отлично знал, просто хотел поразвлечься.

– Странное дело: тут у нас сидит браконьер по имени Том Криди, и он утверждает, что недавно в баре к нему подсел какой-то тип, от которого несло, как от помойки, задал кучу вопросов о Саманте Андретти, а после даже и пригрозил. – Бауэр повернулся к Делакруа. – Как по-твоему, будет этого достаточно, чтобы обвинить обоих в пособничестве похищению человека?

Дженко усмехнулся, не веря своим ушам.

– А рассказал ли он вам о человеке с головой кролика? – выпалил он. – Ибо объяснимся начистоту, парни: если вы намереваетесь использовать милягу Тома против меня, вам придется обнародовать и его показания насчет человека-кролика, и тот факт, что ваш главный свидетель нуждается в психиатрической экспертизе.

Полицейские не моргнули глазом.

– Что тебе об этом известно? – тотчас же спросил Делакруа.

Дженко ни словом не упомянул о кролике Банни и комиксе. То были самые слабые звенья в цепи расследования, он сам еще не понял, что они означают и какую играют роль.

Только дети могут видеть кролика, – припомнил он.

– Если Том Криди навел тебя на Тамитрию Уилсон, значит он рассказал тебе больше, чем нам, – набросился на него Делакруа.

– Или мы должны поверить, что он ограничился только байкой о человеке-кролике? – презрительно бросил Бауэр.

Хочешь – верь, хочешь – нет, но так оно и было, подумал Бруно, но промолчал.

Делакруа решил пойти на мировую:

– Может быть, Криди спонтанно выдал тебе какую-то деталь, которую потом забыл, сочтя несущественной.

– Вы теряете время, – перебил его Дженко. – Я пришел сюда, чтобы заявить об убийстве, ясно вам? Я здесь затем, чтобы вам помочь, рассказал все, что знаю; ваше дело проверить. Я выполнил свой гражданский долг, хотя и не обязан был это делать. И в качестве законного опекуна Саманты Андретти…

Бауэр вскочил, схватил его за грудки:

– Слушай, ты, козел: мы нашли ее отца. Когда ему назвали твое имя, он сказал, что пятнадцать лет назад ты содрал с них кучу денег и испарился.

Не так уж он и не прав, подумал Бруно.

– Поэтому я знаю, что у тебя на уме: ты стараешься сделать себе рекламу, похваляясь поручением, которого тебе никто не давал. Ты гнусный паразит, только и всего.

Бруно даже не пытался оправдываться. Через несколько секунд Бауэр отпустил его и вернулся на место.

Зазвонил мобильник Делакруа. Полицейский вышел на связь, какое-то время слушал.

– Хорошо, спасибо. – Сбросив звонок, он повернулся к Бруно. – Патрульные, которых мы направили на ферму Уилсонов, не нашли никакого трупа.

Дженко мог бы возразить, что Робин Салливан, очевидно, нашел способ избавиться от тела. Но промолчал, поскольку Делакруа не закончил.

– Агенты, однако, сообщили, что в доме обнаружены следы борьбы. Кроме того, на крышке люка, ведущего в подвал, имеются выбоины, сопоставимые со следами от выстрела.

– Нашли они мобильник Уилсон? Можно было бы отследить ее последний звонок, – заметил Дженко.

– Никакого мобильника не было.

Некоторое время все молчали, потом в дверь кабинета кто-то постучал. Бауэр пошел открывать.

– Простите, доктор Грин хочет поговорить с вами, – сообщил молодой агент.

– Сейчас, – ответил Делакруа и повернулся к Бауэру; тот понял, что от него требуется, и оставил их одних. Смуглый полицейский поднялся с места. – Человек, за которым мы охотимся, очень опасен, – сказал он.

– Уж наверное, мне это известно, коль скоро он пытался меня убить, – съязвил Бруно.

– Ничего тебе не известно, – оборвал его Делакруа. Он говорил серьезно. – Это не предупреждение и не совет оставить все как есть. Говоря о том, что он опасен, я подразумеваю, что этот человек способен сотворить такое зло, какого мы с тобой и вообразить себе не можем… Грин его определяет как «садиста-виртуоза». Он относится к категории психопатов, которых профайлеры называют утешителями.

Дженко постарался запомнить термин, который раньше не попадался ему. Он догадался, что Грин тот самый использующий неортодоксальные методы профайлер, который работает с Самантой Андретти.

– Слово «утешитель» я сперва воспринял в позитивном смысле, – продолжал полицейский. – В конце концов, похититель Саманты держал ее в заточении пятнадцать лет, но сохранил ей жизнь. Можно было даже подумать, что у него не хватило духу ее убить, что он о ней заботился и даже сочувствовал ей. Но я ошибался… – Делакруа закусил губу, рассказ явно затронул его за живое. – В отличие от серийного убийцы садист-утешитель не удовлетворяется тем, что убивает: смерть – чисто побочное явление.

Бруно вспомнил, как Банни пощадил его.

– Главная цель таких психопатов – превратить жертву в подлое, гнусное существо, – продолжал полицейский. – В плену у утешителя жертва подвергается жестоким испытаниям, ее истязают страхом, принуждают к постыдным поступкам… Так они утешают самих себя, оправдывают свою чудовищную природу.

Бруно слушал молча.

Делакруа встал.

– Если ты совершишь ошибку и попадешь в руки такого маньяка, будешь молиться о том, чтобы умереть поскорее, – заключил он. Потом бросил на сыщика последний уничтожающий взгляд и ушел, оставив дверь открытой.

За стенами кабинета туда-сюда сновали полицейские. Среди множества людей в мундирах Дженко почувствовал себя лишним. Перед тем как уйти, сделал глубокий вдох, потом с шумом выдохнул. Можно было ожидать, что эти два полицейских не поверят в его историю. Лелея мысль о чашечке превосходного черного кофе в «Кью-баре», он вдруг заметил в коридоре большого лохматого пса.

Хичкок, вспомнил он.

Потом услышал крики. Пошел посмотреть, что происходит. С порога увидел, как Саймон Бериш чуть ли не с кулаками набросился на Бауэра. Агенты едва растащили их.

Это я виноват, подумал Бруно, вспоминая, как назвался Бауэром, чтобы получить информацию из дела «Р. С.».

Сыщик заметил, что большой пес пристально смотрит на него. Не дожидаясь, пока и Бериш на него наткнется, Бруно проскользнул к выходу.

19

«Если ты совершишь ошибку и попадешь в руки такого маньяка, будешь молиться о том, чтобы умереть поскорее», – изрек Делакруа.

Для Бруно Дженко не было проблемы в том, чтобы умереть поскорее. Он и так умрет очень скоро.

И все же, когда полицейский заявил, что монстрам той категории, к которой относится Банни, неинтересно убивать своих жертв, что-то оборвалось у него внутри. Ведь на ферме Уилсонов, когда Бруно очутился в ловушке перед запертой дверью, зная, что монстр стоит за его спиной, тот не стал стрелять.

Я был нужен ему живым, думал Дженко, подходя к «саабу», стоявшему на парковке у полицейского участка. Он хотел вернуть меня обратно в подвал. Уволочь вниз, в темноту. И показать, на что он способен.

Бруно сел в машину, но отъехал не сразу. Сколько времени он не спал? Сил совсем не осталось. Сыщик отбросил мысль выпить кофе в «Кью-баре»: хватит с него полицейских. Можно заехать к Линде, попросить приготовить завтрак. Даже полежать у нее на диване, отдохнуть с полчасика под охраной единорогов. Мысль неплохая, ведь она наверняка волнуется, поскольку Бруно не перезвонил. И как бы он мог? Банни забрал у него бумажник и сотовый телефон. К счастью, он увез с фермы Уилсонов нечто более важное.

Бруно сунул руку под пассажирское сиденье и вытащил книжицу комиксов. Симпатичный кролик встретил его зловещей ухмылкой.

Не будучи специалистом в этой области, Бруно все-таки заметил, что на обложке напечатано только заглавие, и ничего больше. Перевернув альбомчик, он увидел, что и сзади ничего нет. Нигде не указывались ни издательство, ни типография. Не обозначалась розничная цена, не было штрихкода. Странно, подумал он. Определенно, если раскрыть тайну происхождения книжицы, можно многое обнаружить. Бруно мигом выкинул из головы Линду и ее единорогов: он должен прямо сейчас узнать, что означает этот комикс.

Взрослые не видят Банни. Только дети.

Бруно завел мотор и направился в центр.

Утром, к началу седьмого улицы понемногу пустели. Вампиры возвращались в свои укрытия, спасаясь от солнечного света. Бруно съехал с объездной автострады, миновал мост. Обычно в такой час уже скапливались чудовищные пробки, машины двигались со скоростью пешехода. Но жара, очистив город, одолела неистовый хаос: понадобилось меньше двадцати минут, чтобы доехать до места.

Старый «сааб» выглядел неуместным в этом модном жилом квартале, на улицах, осененных зелеными кронами; когда-то здесь тусовалась богема – художники, артисты, интеллектуалы, но теперь тут обитали в основном успешные предприниматели и отпрыски богатых семейств.

Бруно припарковался у белого четырехэтажного дома, построенного в начале двадцатого века. На изящной виниловой табличке выделялись серебряные буквы: М. Л. – ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ГАЛЕРЕЯ.

Но широкие витрины, выходившие на улицу, были занавешены плотными серыми шторами, наверное, чтобы уберечь произведения искусства от яростной атаки очередного знойного утра.

Прежде чем постучать в дверь, частный детектив осмотрел свой костюм. При других обстоятельствах в столь элегантном окружении его нынешний вид не помог бы ему получить искомую информацию. Но на этот раз он мог рассчитывать на личное знакомство с владельцем.

Ему открыл величавый старик: седые волосы аккуратно зачесаны назад, на носу – очки для чтения. Несмотря на удушающую жару, Мордекай Луманн выглядел, как всегда, безупречно: синий блейзер, рубашка, красный галстук, серые брюки и черные мокасины. В верхнем кармане пиджака, как обычно, цветной платочек. Он оглядел Бруно с головы до ног и наконец узнал:

– Господин Дженко!

Они не виделись три года.

– Я ведь не разбудил вас, правда? – осведомился Бруно, хотя трудно было предположить, чтобы человек вылез из постели с иголочки одетым.

– Не признаю этого безумного новшества: жить по ночам. Кроме того, я страдаю бессонницей. – Старик отступил от порога. – Прошу вас.

Дженко проследовал за ним вглубь дома по коридору, стены которого были выкрашены в темно-зеленый цвет и отделаны белыми деревянными панелями.

В прошлом Луманн обращался к нему по деликатному семейному делу. Чересчур предприимчивый племянник похитил у него очень ценную вещь, чтобы покрыть карточные долги. Дядя решил не обращаться в полицию, не желая огорчать сестру. Дженко удалось обнаружить парня в гостинице при крупном казино. Удостоверившись, что украденное все еще при нем, Бруно выдал себя за торговца предметами искусства, жаждущего совершить покупку. Так он заполучил похищенную вещь и вернул буйного молодца к домашнему очагу.

– Желаете чашечку чая? – любезно осведомился Мордекай.

– Да, пожалуй.

Они вошли в обширный торговый зал. Луманн не был обычным галеристом. Картины и скульптуры не интересовали его. Он занимался исключительно комиксами и графическими романами. Саги о супергероях и японские манги являлись гордостью его коллекции.

В углу зала Мордекай включил электрический чайник, чтобы заварить чай. Тем временем Дженко бродил среди пестреющих в витринах оттисков. В данный момент на продажу было выставлено только пять, и они красовались на отдельных подставках.

– Листов немного, но все ценные, – сказал хозяин дома, угадав его мысли.

Бруно подошел ближе к одному из рисунков, чтобы лучше рассмотреть его. Там изображалась схватка невероятно большеглазого мальчика-ниндзя с несколькими роботами-монстрами.

– Здесь показана последняя битва человечества, апофеоз борьбы, финальный поединок между человеком и наивысшим продуктом его собственного интеллекта: машиной, – провозгласил Мордекай, описывая выставленное произведение. – Прошу обратить внимание на то, как художник изображает роботов: они похожи на неких божеств. А юный ниндзя вобрал в себя славное наследие веков. – Старик с двумя дымящимися чашками подошел к витрине. – Понимаю, напиток не самый подходящий для такой погоды, но холодный чай я воспринимаю как святотатство. – Он протянул одну чашку сыщику. – Что я могу сделать для вас, господин Дженко?

– Ничего особенного, – проговорил тот, преуменьшая важность вопроса. – Мне просто нужна консультация. – Потом, держа на весу блюдце и чашку, вынул из кармана альбом с комиксами о Банни и протянул его галеристу.

Мордекай хотел было уже взять книжицу, но вдруг замер.

Дженко подметил изумление на его лице.

– Это невероятно! – воскликнул он и поставил чашку на столик. Потом порылся в карманах блейзера и вытащил пару белых хлопчатобумажных перчаток. Надел их и взял альбом, бережно, кончиками пальцев. – Идите за мной, – скомандовал он, не добавив ни слова.

Бруно прошел за ним в маленькую комнатку позади зала, которая служила личным кабинетом. Увидел, как старик поставил книжку комиксов на пюпитр.

Мордекай включил лампу на гибком штативе и направил ее на обложку. Потом стал не спеша пролистывать альбом.

– Я слышал, что он существует, но до сих пор не доводилось видеть его собственными глазами.

Дженко так и не понимал, откуда такой восторг, притом что исполнение комикса ему показалось довольно посредственным. Но, видя реакцию эксперта, поздравил себя с удачной мыслью показать Банни Мордекаю Луманну, а не какому-нибудь умничающему продавцу из магазина комиксов.

Низко склонившись над страницами, галерист водил пальцем по контурам рисунков с восторгом историка, обнаружившего драгоценные миниатюры, с волнением ребенка, погрузившегося в журнальчик, только что купленный на собственные сбережения.

– Кролик Банни, – объявил он, словно приветствуя персонажа. – Многие из моих коллег считают, что это легенда… По правде говоря, я и сам временами сомневался.

– Простите, что перебиваю, – вклинился Бруно, выводя старика из транса. – Сомневались в чем? Можете объяснить подробнее?

– Все очень просто, господин Дженко: этот комикс не должен существовать.

Бруно был ошеломлен:

– Что вы имеете в виду?

– По качеству печати, типу бумаги и способу переплета можно со всей вероятностью датировать это издание сороковыми годами прошлого века. В самом деле, кролик Банни – экспериментальный издательский проект того периода… В тот момент индустрия комиксов бурно развивалась. Это подвигало издателей, стремящихся привлечь более широкие слои публики, на поиски новых путей.

– Я вроде бы никогда не слышал о таком персонаже.

– Как бы вы могли о нем слышать? – спросил Луманн. – Банни недолго прожил: как это часто случалось в те времена, сюжет, который не пользовался успехом, был быстро сброшен со счетов и забыт.

– И со временем такие экземпляры превратились в раритеты, за ними стали гоняться, верно? – спросил Бруно, прикидывая, насколько благодаря безумным коллекционерам возросла цена комикса за последние семьдесят лет.

– Это не совсем так, – поправил его галерист. – Комиксы о Банни не редкость, их можно легко найти у любого старьевщика, на любых развалах. Есть только одно исключение: альбом, который вы сегодня принесли мне. – Мордекай повернулся к Дженко, глаза у него блестели. – Это апокриф.

– Не указаны ни автор текста, ни художник, ни издательство, ни типография, – подтвердил Бруно. – Его происхождение никак нельзя проследить.

– И, что еще важнее, когда речь идет о комиксе, отсутствует номер выпуска, – добавил Ломанн. – Это означает, что книжка не входит в серию. Она единственная в своем роде.

– Стало быть, ее ценность возрастает? Не понимаю…

– Дело не в деньгах, господин Дженко. – Луманн снял очки с носа, вынул платочек из кармана пиджака и принялся их протирать. – Хоть я и убежден, что найдутся люди, которые заплатят за нее запредельные суммы, особенность этой книжки не в ее уникальности. А в цели, ради которой она создана.

– Развлекать самых маленьких, – простодушно предположил Дженко.

– Вы уверены? – спросил Луманн. – Вы не заметили ничего необычного, пролистывая альбом?

Бруно почувствовал себя наивным простофилей.

– Согласно сюжету, только дети могут видеть кролика. Взрослым этого не дано, – ответил он.

– Вы не задавались вопросом почему?

Дженко не знал, что сказать.

Тем временем Мордекай направился к письменному столу.

– Комикс решительно скверный, вы не находите? – изрек он, роясь в бумагах, лежавших на столе. – И рисунки, и диалоги – хуже некуда.

– Да, это так.

Наконец Мордекай нашел то, что искал, и вернулся к пюпитру с маленьким прямоугольным зеркальцем.

– Каждая эпоха создает собственную эстетику, и порой безобразие порождает красоту. Вы согласны?

Бруно пришел на память коллаж Ханса Арпа, висевший у него в кабинете. Не всякий счел бы его произведением искусства. Чтобы оценить его по достоинству, требовался особый вкус, особая культура. Может быть, и он совершает ту же ошибку, оценивая комикс о Банни согласно собственным критериям.

– По-вашему, этот кролик – искусство?

Мордекай принял серьезный вид.

– Нет, друг мой. Ничуть не бывало. – Он поднес зеркало к пюпитру, пристроил его к углу разворота и обернулся к Дженко. – Вот, взгляните сами…

Бруно не спеша подошел и увидел.

В зеркальном отражении грубые, по-детски неумелые рисунки преобразились. Умильная улыбочка Банни стала двусмысленной. Кролик с глазами сердечком явно занимался сексом с женщиной. Дженко поднес зеркало к другим страницам. Банни везде представал в непристойных положениях, сдобренных насилием и жестокостью. Фетишизм, связывание и другие приемы крайнего садомазохизма.

– Порнография. – Сыщик припомнил неприятное ощущение, которое он испытал, когда пролистывал альбом первый раз, даже отдаленно не представляя себе его скрытого содержания.

– Зеркальный нарратив – графическая техника, известная уже в девятнадцатом веке, но именно в сороковые годы двадцатого века она внезапно и на короткое время вошла в моду, – объяснял Луманн. – Ее до сих пор используют в некоторых графических романах для сокрытия двойного сюжета или подтекста. Зачастую издатели об этом и не догадываются, это непристойные шуточки создателей рисунков. Есть коллекционеры, которые охотятся за подобными «аномалиями»…

– Недавно вы упомянули о цели… – напомнил Бруно. – Что вы имели в виду?

Мордекай глубоко вздохнул.

– Всю свою жизнь я посвятил комиксам, поскольку считаю, что они приносят радость: моя профессия состоит в том, чтобы помогать коллекционерам приобрести подлинные произведения искусства, но мне хорошо известно, что в конечном итоге ими движет желание испытать давно забытое чувство, вернуться в детство или в отрочество. – Он помолчал. – Поэтому, честно говоря, я не знаю, что могло подвигнуть человека на создание столь двусмысленной вещи. – Он ткнул пальцем в комикс, лежавший на пюпитре.

Только дети могут увидеть Банни.

Мордекай Луманн закрыл книжицу и вручил ее Бруно:

– Мое любопытство исчерпано, господин Дженко. И прислушайтесь к дружескому совету: избавьтесь поскорее от этой вещи.

Никак не могу, хотел бы сказать ему Дженко. Он в долгу перед Самантой Андретти с тех самых пор, как пятнадцать лет назад заключил договор с ее родителями. Долги надо отдавать, и заодно разобраться с собственным прошлым. С пакетом, погребенным в сейфе номера 115 в отеле «Амбрус». Бруно просил Линду уничтожить содержимое после его смерти. Но он передумал.

И пока Мордекай Луманн провожал его к выходу, Дженко решил, что настал момент вскрыть этот пакет.

20

Отель «Амбрус» представлял собой узкий параллелепипед, втиснутый в ряд совершенно одинаковых зданий, расположенных возле железнодорожного моста.

Сам по себе дом был ветхий, а относительно отеля ходили странные слухи. Например, будто из одного номера люди пропадали навсегда. Это Бруно нисколько не интересовало, он выбрал такое место, чтобы умереть, только потому, что оно сочеталось с образом жалкого оборванца, каким сыщик всегда представал перед целым светом. Никто не должен был узнать настоящего Бруно Дженко – подлинного профессионала, перфекциониста, который перевел за границу порядочное состояние и украсил стену своего кабинета произведением Ханса Арпа.

Но главное, никто не должен был подобраться к его секретам.

Речь шла не о том, что он обнаружил в ходе деликатных частных расследований: он собирался скрыть методы, которые использовал для успешного завершения подобных дел. Дженко отнюдь не гордился тем, что бывал вынужден предпринимать.

Набрав дату рождения Линды, он открыл сейф. Вынул пакет, прикинул на глаз его плотность. Бруно и не думал, что когда-нибудь снова увидит его. Но тогда почему было не избавиться от пакета в свое время, вместо того чтобы просить подругу сделать это после его смерти? На самом деле он сохранил пакет, ибо знал, что настанет такой момент, когда понадобится любое орудие, даже незаконное, чтобы добиться цели. И тогда содержимое пакета окажется весьма полезным.

Положив его в матерчатый мешок из прачечной отеля, Бруно тут же ушел.

Вернувшись домой, исполнил обычный ритуал, то есть снял с себя всю одежду в прихожей, но при этом не спускал глаз с мешка, который пока поставил на пол. Ему было страшно, ведь в глубине души он поклялся никогда больше не опускаться до договора с демоном.

Он истекал потом и охотно принял бы душ, но вместо этого надел спортивный костюм и уселся в кабинете перед компьютером. На этот раз никакой классической музыки, и даже шедевр дадаиста на стене против письменного стола оказался не в силах придать ему бодрости духа.

Бруно снял печати с пакета, открыл его ножиком для разрезания бумаг. Вынул серебристую коробочку. Через USB соединил ее с MacBook Air. И наконец вышел в Интернет.

Прибор, который он прятал в отеле «Амбрус», открывал тайные ходы.

За годы работы Бруно Дженко узнал, что на планете существуют места, где правила и законы – все без исключения – приостанавливаются на неопределенное время. Места, где зло процветает, не встречая препятствий, и скрытая природа человека пользуется беспредельной свободой. В этой бесплодной пустыне себялюбия жизнь и смерть имеют относительную ценность, а страдания других людей становятся предметом купли-продажи.

Одним из таких мест является deep web, глубокая Сеть – темный Интернет внутри Интернета, Сеть под Сетью, ничейная земля. За биткойны, электронную валюту, имеющую хождение только онлайн, можно купить и продать все, что угодно: оружие, наркотики, данные, даже людей.

Женщины и дети ценятся дороже всего.

Глубокая Сеть функционирует так же, как официальный Интернет. Там есть поисковики, такие как Tor и Ahmia. Или Grams, чье графическое оформление в точности копирует Гугл. Их можно использовать, чтобы ориентироваться в сайтах, где предлагаются товары или услуги – пистолет со сбитым номером, но также и рука, которая спустит курок. В некоторых блогах объясняется, как изготовить «грязную бомбу» из товаров, купленных в супермаркете, и на видео поэтапно показывается, как изнасиловать женщину, не оставляя следов.

Для Бруно Дженко глубокая Сеть была главным образом идеальным местом для купли-продажи информации. В сделках не было ничего мудреного, все это очень напоминало воскресный базар, с той лишь разницей, что некоторые пользователи выставляли на торги важную информацию, попавшую к ним в руки.

В основе работы Бруно лежала сноровка, с какой он добывал полезные или ценные сведения. Обычно, чтобы заполучить их, бравый детектив предпринимал бесконечные, часто скучные расследования. Выходил на улицу, разговаривал с людьми, просеивал данные, проверял их достоверность. То был долгий и трудоемкий процесс. Но иногда время настолько поджимало, а ставки оказывались столь высоки, что приходилось сокращать путь.

Бруно был детективом старой школы, опирался на проверенных осведомителей и распускал искусно сфабрикованные слухи, чтобы заполучить взамен достоверную информацию. Поэтому в глубокой Сети он себя не чувствовал как дома. Неохотно заходил на темную сторону Интернета. Годами просто наблюдал эту параллельную вселенную, никогда там не проявляясь. Так он смог пройти хорошую школу, усвоить, как функционирует этот мир и какие там подстерегают опасности. И прежде чем сделать первые шаги, предписал себе некий устав. Он состоял из единственного правила.

В глубокой Сети никогда не бывает безопасно.

Эти слова он твердил себе, пока в центре черного монитора не появился хронометр и не начался обратный отсчет времени. Непосредственно войти в эту Сеть невозможно, необходимо предпринять целый ряд действий. Прежде всего, как перед путешествием в неизведанный край, следует прибегнуть к защите. Вакцины, используемые в Сети, – мощные антивирусные программы и межсетевые экраны. Выстроив барьеры, странник по Сети должен подвергнуться контролю со стороны других пользователей. Если его не сочтут достаточно достойным доверия, то вытолкнут вон как чужеродное тело.

Чтобы свободно двигаться в сумеречном киберпространстве, Бруно за долгие годы создал немало персонажей. Если что-то, по его ощущениям, шло не так, он уничтожал персонажа и создавал следующего. Опасность могла ему померещиться, но и этого оказывалось довольно.

Хронометр наконец закончил отсчет, и посередине экрана появилась полоса, в которую Дженко ввел название сайта. Разумеется, на глубине тоже существуют социальные сети. И на АОЛ – Ад Он-Лайн – можно встретить по-разному проклятых представителей человеческого рода.

Дженко надеялся встретить там Банни.

При других обстоятельствах он бы устроил охоту на Робина Салливана в реальном мире и не пожалел бы на это времени. Но поскольку его собственное время на исходе, приходилось искать не самого похитителя, а его сетевого двойника.

«Садист-утешитель», припомнил он определение, приведенное Делакруа. «Дитя тьмы», как называла его Тамитрия Уилсон. Оба выражения означают одно и то же: Робин Салливан не в силах обуздать свою извращенную природу, он раб собственных наваждений. Иначе ему не хватило бы терпения так долго держать при себе похищенную девушку.

Он развит, подумал Бруно. Социально интегрирован, следовательно, вне подозрений. Мы видим монстра, но под внушающими тревогу чертами Банни скрыто человеческое существо.

Человек под двойной маской.

Первая – кролик – всего лишь шутка, обман. Вторая – собственное лицо – вот истинная маска, под которой он прячет от мира свою подлинную природу.

Банни позволил мне уйти, рассуждал Бруно, вспоминая то, что он пережил на ферме Уилсонов. Может, потому, что хочет еще поохотиться за мной.

АОЛ – вот где можно узнать, так ли это. Дженко выбрал себе ник и открыл новый профиль, заявив себя любителем связывания и украсив свою страницу недвусмысленными изображениями.

Потом стал контактировать с другими пользователями.

Маньяки, посещавшие эту соцсеть, большей частью обменивались экстремальным порно. Подходящее место, чтобы раскрыть самые болезненные фантазии и дать выход худшим извращениям. Там были представлены все альтернативные виды любви. Наибольший энтузиазм вызывали насильники, которые сначала рассказывали о своих действиях, а потом постили видеофильмы, собирая восторженные комментарии и лайки от всего форума. Там можно было встретить психопатов любого толка. От некрофилов до «паразитов», которые следили за обычными людьми, ни о чем не подозревающими, а потом делились исподтишка сделанными фотографиями. Часто именно они таким образом предоставляли так называемую цель группам пользователей, которые шли избивать ни в чем не повинного отца семейства, идущего с работы, или насиловать студентку, спокойно спящую в собственном доме.

В последние дни излюбленной темой обсуждений на АОЛ была Саманта Андретти.

Ее похитителя восхваляли, называли героем, благодарили за то, что он подал пример. Пошлости по поводу жертвы похищения текли рекой, кто-то даже предложил вломиться в больницу, куда ее поместили, и довершить начатое.

При виде всех этих мерзостей Бруно содрогнулся от отвращения: можно ли так глумиться над чужой жизнью, да и над своей собственной? Ведь эти люди, скорее всего, ведут нормальное существование. Может, их родители еще живы, а может, у самих этих людей родились дети. Что бы подумали они, их любимые, если бы узнали правду? Что будет с вами, когда ваша жизнь, как теперь моя, подойдет к концу? Как поведете вы себя перед лицом смерти? Захватите с собой в могилу того монстра, который живет в вас, еще не зная, что только он и составит вам компанию на весь остаток вечности?

Дженко отогнал от себя эти мысли: не следует отвлекаться. И снова погрузился в мутный поток тьмы, который увлекал его вглубь монитора. Настал момент забросить удочку: он набрал послание, адресованное соседям по преисподней.

«Ищу Банни, симпатичного кролика с глазами сердечком. Хорошо заплачу за любые сведения, даже нескромные. Если что-то знаете, свяжитесь со мной в личном контакте».

Он использовал намеки, которые мог уловить только посвященный. Бруно исходил из мысли, что таким монстрам, как Робин Салливан, недостаточно действовать втихомолку, рано или поздно они выходят на сцену, чтобы похвастаться своими «свершениями». Ад Он-Лайн идеально подходит для такой цели.

Если он поделился с кем-нибудь, это скоро обнаружится. Дженко опустил взгляд на свои руки, застывшие над клавиатурой. Они заметно дрожали. Это от усталости: нужно поспать.

Имея в виду, что до ночи еще далеко и во всяком случае ему ничего другого не остается, как только ждать ответа от глубокой Сети, Бруно пошел в спальню и завалился в постель. Прижал руки к груди, закрыл глаза и сосредоточился на биениях сердца.

Сколько таких биений мне еще осталось?

Он уснул, не найдя ответа.

Далекий звук начал разгонять тьму – капля белизны в океане плотных черных вод. Постепенно, очень медленно Дженко вынырнул из сна. Подумал было, что это ему приснилось.

Но звук не прекратился и наяву. Подобный песне.

Бруно не привык слышать в этом доме человеческие голоса. Только классическую музыку и тишину. К тому же голос был не такой, как другие. Женский голос. И если подумать, это совсем не песня.

Хотя порой и мелодичная, но все-таки жалоба.

Бруно встал с постели, еще плохо соображая. Который час? За окнами уже темно. Ужасная мигрень мешала думать. В горле пересохло, и вернулась тошнота. Но Бруно взял себя в руки и пошел искать источник звука.

Звук шел из кабинета. Точнее, из компьютера.

Вокруг монитора образовалась слабо светящаяся сфера. Шаркая отяжелевшими ногами, Дженко подошел посмотреть.

Присев к столу, он сразу же заметил, что на его странице Ад Он-Лайн что-то изменилось. Под посланием, набранным несколько часов назад, открылось окошко, в котором двигались фигуры. Бруно раздвинул окно и добавил звук.

Порнографическое видео.

Видеокамера, однако, снимала сцену под странным углом. В комнате, погруженной в полумрак, различались только части двух обнаженных тел. Звук, который его разбудил, не песня и не жалоба: это женщина беспрерывно стонет от наслаждения.

Она лежала лицом вниз, и партнер, едва различимый, входил в нее сзади.

Дженко не придал этим изображениям особого значения, подумал даже, что фильм запустился случайно. Хотел уже закрыть окно, но замер, кое-что заметив. Тень на стене за лежащей женщиной не принадлежала человеку.

То была тень гигантского кролика.

Дженко и представить себе не мог, что Банни появится собственной персоной. Даже не понимал, что на самом деле он смотрит. Какой смысл в этом фильме? Что хотел показать ему монстр?

Стоны стали громче, чаще, партнерша вот-вот достигнет вершины наслаждения. Женская рука показалась на переднем плане и нечаянно сбила камеру, которая покатилась на пол. Но несмотря ни на что, продолжала снимать, уже в другом ракурсе.

Дженко пытался уловить детали, хорошо бы определить, где этот фильм снимался. В глубине кадра виднелись какие-то фигуры, но изображение было нечетким. Частный детектив пытался понять, что это такое. Увеличил изображение. Какие-то животные. Возможно, собаки. Смотрят на эту сцену. Какой абсурд. Нет, не собаки, лошади.

Бруно внезапно похолодел. Снова не то.

Единороги.

Его рука невольно потянулась к телефону на письменном столе, но так и застыла в воздухе.

Номер Линды вбит в мобильный телефон. Банни забрал его. Так он нашел Линду.

Но сейчас не время об этом думать, нужно выяснить, все ли с Линдой в порядке. В глубокой Сети никогда не бывает безопасно. Бруно весь напрягся, припоминая проклятый номер. Цифры всплывали одна за другой. Он принялся набирать, но все время путался. Вешал трубку, начинал сначала. В глубокой Сети никогда не бывает безопасно. Ну же, припоминай, это как считалочка: ряд цифр в заданном ритме. Две последние никак не приходили на ум. Вот наконец: семь и четыре. Он ткнул пальцем в кнопки и стал ждать. Мгновения длились бесконечно.

Фильм, снятый Банни, мелькал перед его глазами. В трубке раздавались длинные гудки. Но что совсем подкосило Бруно Дженко – те же гудки воспроизводила звуковая дорожка компьютера, стоявшего перед ним.

Это не запись.

Это прямая трансляция.

Звук, казалось, пробудил человека-кролика. Показ резко прервался. В последнем, исчезающем кадре Бруно разглядел, как сверкнуло лезвие ножа.

21

Входная дверь была всего лишь притворена.

Несколько секунд Дженко смотрел на нее, стоя на лестничной клетке. Он отдавал себе отчет, что это могла быть ловушка. Банни нашел способ завлечь его сюда и убить.

Вот и хорошо, если все так закончится.

Бруно неслышно толкнул створку левой рукой, в правой держа наготове пистолет. В квартире было темно, только с улицы бросали отсвет вывески магазинов. У Бруно был с собой фонарик, но он до поры до времени лежал в кармане пиджака.

Переступив порог, детектив тут же осмотрел все углы в прихожей: не затаился ли враг в засаде. Затем маленькими шажками двинулся в гостиную.

В квартире было тихо: ни шороха, ни стука. Даже кондиционер не работал, и стояла удушающая жара. На первый взгляд все в порядке. Белый диван, палас, черная лакированная мебель, единороги. Но вопреки видимости Дженко знал: случилось что-то ужасное. Атмосфера была пропитана отрицательной энергией – так от статического электричества потрескивает одежда.

Бруно прошел в спальню. Первое, что он ощутил, едва шагнув туда, был запах – острый, едкий: такой ни с чем не спутаешь. Кровь, капая с постели, пропитала палас.

Линда недвижно лежала в темноте.

Бруно подошел к ней, по-прежнему осторожно, опасаясь подвоха. Она лежала на спине, нагая. Живот вспорот. Широко распахнутые глаза устремлены в небытие, но до сих пор полны страха. Бруно взял ее за руку, попытался нащупать пульс. Тщетно. Тогда, наклонившись, он приложил ухо к груди.

Пока дышишь, живи, вспомнил он. Но его подруга уже не дышала.

Бруно чуть не заплакал. Как такое могло случиться? Руки убитой были покрыты порезами, ноги тоже. Значит, она не сдалась, она боролась. Бруно мог ею гордиться. Вещи, лежавшие на тумбочке, он сразу узнал: его собственный бумажник и сотовый телефон, которые у него отобрали на ферме Уилсонов. Банни они уже не нужны. Он забрал единственное существо, для которого Бруно Дженко не был человеческим отбросом, достойным презрения. Единственного человека, который его любил.

Сыщик схватил телефон и набрал номер экстренной службы. Но прежде чем отправить звонок, заглянул в электронный глаз, с помощью которого убийца заснял сцену секса, завершившуюся бойней: веб-камера все еще стояла на полу. Почему он оставил здесь аппаратуру? Что, если Банни смотрит на него сейчас, в этот самый момент? Что, если роли поменялись и монстр занял место зрителя?

Погруженный в эти мысли, Бруно вышел на связь. Тогда он и услышал звук.

Ясный, отчетливый, вроде удара. Он донесся из другой части квартиры. А единственными помещениями, которые Бруно не проверил, были кухня и ванная.

Он взял пистолет, вытянул перед собой руки, прицеливаясь в темноту. Снова вышел в коридор. Остановился перед кухней, выждал несколько секунд, прислушиваясь, не повторится ли звук. Потом стремительно ворвался. Никого. Направился дальше. Бруно хорошо знал дом Линды, он здесь бывал часто. Сейчас попытался вспомнить, как выглядит ванная комната. Не слишком просторная, с ванной. Дверь была приоткрыта. Бруно подошел, снова прислушался.

Там явно ощущалось чье-то присутствие.

Бруно потянулся к дверной ручке, но, едва коснувшись ее, ощутил что-то липкое. Ручка измазана кровью. Больное сердце подавало недвусмысленные сигналы, – похоже, ему не выдержать напряжения. Надо решиться, переступить порог, посмотреть, что таится за дверью. Но необходим отвлекающий маневр.

Фонарик, подумал Бруно.

Вынул его из кармана, взял в левую руку, в правой сжимая пистолет. Пнул ногой дверь, прицелился и одновременно включил фонарь, чтобы ослепить противника.

Лишь через несколько секунд до него дошло, что именно предстало перед его глазами.

Кролик Банни, голый, лежал на полу, прислонившись к стене и схватившись за унитаз. Нож, которым он убил Линду, был всажен ему в живот. Кровь текла ручьем. Из-под маски доносилось тяжелое дыхание, похожее на хрип. Линда не просто защищалась, подумал Бруно. Она тяжело ранила убийцу.

Но Дженко этого было мало. Ему претила сама мысль о том, что ублюдок может выкарабкаться. Бруно прикинул, вне себя от ярости, что если он довершит начатое Линдой, то расплата минует его. Что могут мне сделать, вынести приговор? Они не успеют даже провести процесс: я уже почти предстал перед более высоким, неумолимым судом. Бруно подошел к монстру ближе, прицелился.

– Сними маску, – велел он. – Хочу посмотреть тебе в лицо.

Огромный кролик вначале не сдвинулся с места. Потом с трудом поднял руку, ухватился за длинное ухо, потянул. Гротескная морда понемногу сползала, появлялись черты человека. Лет под пятьдесят, как Бруно и предполагал. Чисто выбрит, нос обычный, высокие скулы. Карие глаза, полные затаенной печали: их взгляд на мгновение проник Дженко в самое сердце. Залысины на лбу. Робин Салливан, человек как человек.

Но Бруно не поддался иллюзии. Мы не похожи. И никогда не будем похожи. Он охотно убил бы ублюдка голыми руками, тянул бы из него жилы, резал его собственным ножом. Но вместо того послал патрон в ствол, шагнул вперед и приготовился стрелять.

Салливан закрыл глаза, лицо исказила гримаса страха. Он дрожал.

– Прошу тебя… Отпусти их.

Эти слова отвлекли Бруно, он так и застыл, держа палец на спусковом крючке. Что он там бормочет? Детектив разъярился окончательно: плевать ему на последние слова мерзавца.

– Умоляю… – лепетал тот, весь в слезах.

– Что за хрень? Ничего не понимаю. – Дженко переполнял гнев. – Все, Робин. Тебе конец.

– Я сделал, как ты сказал… Теперь отпусти их.

Дженко застыл на месте. Похоже на блеф, но человек истекает кровью. Ему нет смысла врать. В уме у детектива зародилось подозрение, наметилась мысль, которая совсем его не порадовала.

– Тебя кто-то послал сюда?

Человек на полу вздрогнул от изумления. Наверное, тоже ожидал встретить кого-то другого.

Дженко отвел от него луч фонаря, давая себя рассмотреть.

– Кто это был? – спросил он, хотя и сам уже знал ответ.

– Он проник к нам в дом. Запер жену и девочек в подвале. Велел сделать все, что прикажет, иначе они умрут… – Мужчина разразился слезами. Грудь содрогалась от рыданий, из раны на животе хлестала кровь.

Кто этот человек, лежащий у его ног?

– Где ты живешь? – спросил Бруно.

– Ласервиль, десять/двадцать два.

Шикарный жилой квартал, застроенный особняками. Там обитают зажиточные семьи. Может, это и блеф, может, верить в это не стоит. Но все-таки Дженко, не опуская оружия, взял мобильник и позвонил в полицию. Попросил прислать «скорую помощь», потом добавил:

– Нужно срочно отправить кого-то по адресу: Ласервиль, десять/двадцать два, женщина и две ее дочери могут подвергаться опасности. – Подождав, пока оператор сделает запись, он продолжил: – Я бы также хотел связаться с агентами Делакруа и Бауэром, передайте им, что Бруно Дженко должен срочно с ними переговорить.

– На нем была маска, но я узнал его… – пробормотал раненый.

Дженко напрочь забыл о телефоне.

– Что ты сказал? – переспросил он, не веря своим ушам.

Лежащий уставился на него:

– Я знаю, кто это.

22

Кто-то постучал в дверь: пять раз торопливо, два – медленно.

Этот звук ее обрадовал. Потом дверь отворилась, и Грин вошел, толкая перед собой каталку с телевизором старой модели. Лукавая улыбка застыла на его лице.

– Хорошая новость, – объявил он. – Полиции удалось найти твоего отца, он уже едет к тебе.

Она не знала, как реагировать. Полагалось выказать радость, но ведь она даже не помнит, как ее отец выглядит. Чтобы не разочаровать Грина, она улыбнулась.

К счастью, доктор, не распространяясь больше на эту тему, указал на телевизор.

– Вот, позаимствовал у медсестер, – похвастался он, гордый, как мальчишка, которому удалась какая-то дерзкая проделка. – Хочу тебе кое-что показать. – Он поставил каталку напротив кровати.

Пока доктор возился с проводами и вставлял штепсель в розетку, Саманта, приподнявшись, с интересом наблюдала за ним.

Закончив, Грин картинно извлек пульт управления из заднего кармана брюк и, словно ковбой в перестрелке, направил его на экран.

– Спектакль начинается, – объявил он, пока телевизор включался.

Передавали новости, в прямой трансляции. Дело было вечером, толпа людей собралась вокруг нагромождения свечей, плюшевых игрушек и цветов. Раздавались песни, царило веселье. Перед скоплением народа – здание больницы.

– Что здесь делают все эти люди? – изумилась она.

Вместо ответа Грин усилил звук.

…Полиция много раз пыталась им воспрепятствовать, но люди приходят, – вещал ведущий. Их толкает необходимость как-то выразить теплые чувства к женщине, которую поместили в больницу Святой Екатерины.

Неужели они и правда пришли ради нее? Саманта не верила.

Сегодня Саманта Андретти – дочь и сестра любого из нас, – зазвучал женский голос. – Но также и героиня для всех женщин, которые подвергаются оскорблениям и насилию на улицах, на рабочих местах и в домашних стенах. У Сэм все получилось: она спаслась, она победила монстра.

Она расчувствовалась. В лабиринте она старалась по возможности сдерживать слезы, ведь если ты плачешь, это значит, что ублюдок победил, что ты уже не в силах защищаться и скоро уступишь ему контроль над собой. Но сейчас можно было расслабиться. И это было своего рода облегчением.

На экране вновь показался ведущий. Женщина уже дает полиции показания, благодаря которым в течение ближайших часов похититель, возможно, будет пойман…

Последняя фраза ее смутила. Грин, наверное, заметил это и тут же выключил телевизор.

– Почему все чего-то ждут от меня? – спросила она. Хотя, по сути, вопрос должен был звучать иначе: почему меня не оставят в покое?

– Потому что никто, кроме тебя, не сможет его остановить, – ответил доктор. Потом прошел на свое место, сел. – Недавно в одном альпийском местечке под названием Авешот пропала девочка^[3]. Тогда люди тоже собирались перед домом, где жили ее родители, приносили подарки, молились. Но то, что произошло потом, нелегко забыть…

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Причина простая, Сэм. – Грин потянулся к ней. – Я хочу, чтобы ты навсегда избавилась от этого кошмара. Ты лучше меня знаешь, что, если мы не схватим его, ты, выйдя из больницы, так и не сможешь вернуться к нормальной жизни…

Она скосила взгляд на желтый телефон, стоявший на тумбочке. Доктор прав: хватит бояться всего на свете. Если совсем недавно ее смертельно напугал обычный телефонный звонок, что станется с ней во внешнем мире? Не всегда же за дверью будет сидеть полицейский, готовый защитить ее. Даже если ей дадут новое имя и предоставят безопасное место, где она сможет жить, все равно она каждый день будет проводить в страхе, что он вернется.

– Что я должна сделать? – спросила она решительным тоном.

– Я бы хотел попробовать что-то более… радикальное, – объявил Грин, бросив быстрый взгляд на зеркальную стену, будто ища одобрения у тех, кто наблюдал за сценой извне. – Если ты согласна, я увеличу дозу препарата, выводящего психотропные вещества. – Он показал на капельницу, прикрепленную к ее руке.

Проследив за взглядом доктора, она посмотрела на склянку с прозрачной жидкостью:

– Это опасно?

Грин улыбнулся:

– Я ни за что не стал бы рисковать твоим здоровьем. Единственное противопоказание – то, что ты быстрее устанешь и нам придется ненадолго прервать нашу беседу, чтобы ты смогла восстановить силы.

– Хорошо, давайте, – согласилась она без колебаний.

Грин встал, принялся возиться с капельницей. Подкручивая клапан, который регулировал поступление лекарства, снова обернулся к ней:

– Теперь ты должна выбрать какую-нибудь точку в комнате и сконцентрироваться на ней.

– Я ведь не потеряю контроль над собой? – робко осведомилась она.

– Я не собираюсь гипнотизировать тебя, – успокоил ее доктор, включая записывающее устройство. – Это упражнение, которое поможет тебе расслабиться.

Она стала глазами искать какой-нибудь знак или предмет, нейтральный, ни о чем не говорящий. Выбрала еле заметное влажное пятно на стене перед кроватью. Оно было правильной формы, чем-то напоминавшей сердце.

Сердце стены, невольно улыбнулась она и объявила:

– Я готова.

– Сэм, был ли такой момент, когда ты в лабиринте была счастлива?

Что за дурацкий вопрос?

– Счастлива? – переспросила она с обидой. – С какой стати мне быть счастливой?

– Знаю, тебе это кажется странным, но мы должны изучить досконально все, что ты могла пережить… В конце концов, ты провела там пятнадцать лет, не думаю, чтобы все эти годы ты испытывала только страх или ярость. Иначе тебе не удалось бы так долго протянуть.

– Привычка, – обронила она, даже не понимая, откуда явилось это слово. Броня, помогавшая ей выживать, состояла из маленьких ритуалов, наполнявших дни. Встать, расчесать длинные волосы, поесть, сходить в туалет, сложить одежду, постелить постель, лечь спать.

– Видишь ли, Сэм, страх – лучшая защита для монстров: эмоции подавляют память. Если мы хотим вспомнить что-то о твоем похитителе, нужно поискать его где-то еще. Не только в пакостях, но и в приятных вещах.

По правде говоря, если и выдавались какие-то хорошие минуты, ей было неудобно в этом признаваться. Как будто она тем самым становилась сообщницей собственного палача. Уставившись на сердце стены, Саманта стала рыться в памяти…

Она стоит на коленях на полу, погрузив руки в тазик с холодной водой. Стирает белье. Она в бешенстве: пришлось пожертвовать одной из небольших канистр, которые ублюдок позволяет ей время от времени находить и которые обычно приходится растягивать, чтобы не умереть от жажды. Но у нее месячные, и осталась всего одна пара трусиков. Проклятый сукин сын. Она сложила две стороны кубика и попросила прокладки: кричала, бродя по лабиринту, надеясь, что он услышит. Что тебе стоит принести пачку прокладок, вонючий козел? Она бормочет проклятия еле слышно, потому что всегда боится возмездия. Чешется нос, она вынимает руку из тазика и хочет почесать его кончиком пальца. И невольно поднимает взгляд.

Какая-то скользящая тень мелькает перед порогом комнаты.

Она в страхе кричит, отпрыгивает назад, падает на пол. Черт, неужели крыса? Боже, какая мерзость. Она могла себе представить, что крысы тут водятся, ведь лабиринт определенно под землей. Но ни разу не видела ни одной. Она воображает, как огромная зверюга со слипшейся шерстью выпрыгивает из унитаза. Вспоминает, что та малость съестного, какая еще осталась, хранится в соседней комнате. Ладно консервные банки, что с ними сделается, но крыса может прогрызть пакет с хлебом в нарезке или пластиковые упаковки с отвратительной ветчиной в желе, которые ублюдок закупает в огромном количестве на распродажах в супермаркете. По ней, так пусть бы крыса сожрала ее всю. Но пища – это топливо, твердит она себе, когда кусок в горло не лезет. Она нужна, чтобы сопротивляться, выживать.

Выживать день за днем. Всегда быть готовой к новой игре.

Поэтому, как ни противно, нужно пойти в соседнюю комнату и посмотреть. Она встает и тут понимает, что у нее нет никакого оружия для охоты за крысой. Ни палки, ни башмака, чтобы запустить в нее. Зато можно взять наволочку, положить туда немного еды и приготовить ловушку. Да, так можно сделать.

Она выходит в коридор, оглядывается, нет ли где крысы. Нет, пусто. Направляется в ту сторону, куда мелькнула тень. Проверяет все комнаты, пока не подходит к той, где устроила кладовку.

Консервные банки, канистры и прочие скудные припасы свалены в углу. Она смотрит туда, не решаясь переступить порог. Потом все-таки заходит.

В самом деле, посреди небольшой кучки что-то шевелится.

– Эй! – кричит она, будто этим можно спугнуть помойного грызуна.

Словно в ответ, одна из жестянок падает с пирамиды и катится к ее ногам.

Она снова кричит. Но потом подбирает жестянку с пола, потрясает ею, как грозным оружием. Размозжить башку пакостной твари. Подходит медленно, шаг за шагом. Все ближе и ближе. Незаметно, чтобы кто-то двигался, но она все равно заносит руку, готовая нанести удар. Застывает на месте.

Посреди запасов еды не крыса, а котенок, он с любопытством смотрит на девочку своими большущими глазами. И мяукает.

Ей даже не верится. Она кладет жестянку на пол и протягивает руки. Она счастлива до слез. Ей хочется одного: взять зверька на руки, погладить.

– Ну, иди ко мне, малыш, – зовет она.

И котенок дает себя поймать. Она прижимает зверька к груди, осторожно, чтобы не причинить вреда. Целует его в мордочку, а он мурлычет в ответ.

– Это был кот, серьезно? – Рассказ, кажется, позабавил Грина.

– Да, – подтвердила она и тоже рассмеялась. – Подумать только: я могла бы пристукнуть его жестянкой! Никогда бы себе этого не простила.

– И ты держала его при себе?

– Кормила его, он спал со мной в моей постели. Мы играли, я с ним разговаривала.

– Я тоже люблю кошек, – заявил доктор. – Представляю, каким он стал, когда вырос.

– Здоровый котище, – согласилась она. Правда, приятное воспоминание. Хорошо, что доктор Грин помог восстановить его.

– Как это было? Я имею в виду, что ты испытала?

– Я не ожидала, что смогу в лабиринте что-либо полюбить. Правда, это было странно, – задумчиво произнесла она. – Ведь в то время я и себя ничуточки не любила. Все время злилась. Орала, сквернословила. Это он меня сделал такой… Но благодаря котеночку я обрела в жизни маленькую радость.

– Ты его как-то назвала?

Она задумалась:

– Нет.

– Почему?

Она помрачнела:

– У меня у самой не было имени там, внутри, никто меня больше никак не называл… Имена в лабиринте не нужны, от них никакой пользы…

Грин вроде бы что-то записал.

– Как ты объяснила себе появление котенка?

Она помолчала.

– Какое-то время думала, что это одна из его гнусных игр. Что он подарил мне котенка, а потом заставит сделать что-то ужасное…

– Почему потом ты перестала так думать?

– Поняла, что подарок не от него. Стала прятать киску…

– Прости, но как это возможно? Ты говорила, что лабиринт на тебя смотрит, что лабиринт все знает.

Скептический тон Грина не понравился ей.

– И все же так оно и было! – воскликнула она раздраженно.

– Сэм, ты уверена, что с тобой был кот?

– Вы хотите сказать, что я это придумала? – Она чуть не плакала от злости. – Я не сумасшедшая.

– Никто этого не утверждает, и все-таки я в недоумении.

Хотя он обращался к ней ласково, ее все это начинало бесить.

– Что вас приводит в недоумение? – вскинулась она.

– Одно из двух: кота на самом деле не было… или не было его.

– Что вы хотите этим сказать?

Грин упрямо стоял на своем.

– Объясни мне, пожалуйста, одну вещь, Сэм, – начал он самым любезным тоном. – Похоже, ты в совершенстве усвоила правила лабиринта, так, будто кто-то должным образом обучил тебя. Но как это возможно, если он с тобой никогда не говорил? Иногда кажется, что ты хорошо его знаешь, хотя продолжаешь утверждать, будто никогда его не видела…

Опять этот вопрос: она устала повторять, что он никогда не показывался.

– Почему вы не хотите мне верить?

– Я тебе верю, Сэм.

Она отвела взгляд от доктора и снова устремила его на стену, на влажное пятно в форме сердца.

– Неправда.

– Верю, верю. Но хочу, чтобы ты подумала хорошенько… Если котенка в лабиринт принес не похититель, то как он туда попал?

Сердце на стене забилось. Невероятно. И все-таки она это ясно видела, не вообразила себе: сердце билось.

– Конечно, ты знаешь ответ, Сэм.

Еще одно биение. Вот, снова. Третье, четвертое. Все быстрее и быстрее. Расширяется, сжимается. Стена трепетала вместе с ней.

– Сэм, я хочу, чтобы ты подняла рубашку, – неожиданно попросил Грин. – Хочу, чтобы ты посмотрела на свой живот…

– Зачем?

Грин не ответил.

Она поколебалась, но все же сделала, как он велел. Но прежде чем поднять рубашку и посмотреть, сунула руку под ткань и провела по коже пальцами. Под пупком нащупала впадинку. Шершавую, ровную полосу. Провела по ней до конца, до самого низа. Шрам.

– Ты уверена, Сэм, что это был именно кот?

Удары сердца отдавались в ушах, заглушая голос доктора Грина. Сердце на стене билось, билось изо всех сил…

Она стоит на коленях на полу, погрузив руки в тазик с холодной водой. Стирает белье. Она в бешенстве: пришлось пожертвовать одной из небольших канистр, которые ублюдок позволяет ей время от времени находить и которые обычно приходится растягивать, чтобы не умереть от жажды. Она сложила две стороны кубика и попросила прокладки: кричала, бродя по лабиринту, надеясь, что он услышит. Что тебе стоит принести пачку прокладок? Она бормочет проклятия еле слышно, потому что всегда боится возмездия. Чешется нос, она вынимает руку из тазика и хочет почесать его кончиком пальца. И невольно поднимает взгляд.

По-кошачьи изящная тень мелькает перед порогом комнаты.

Она встает и бежит следом. Слышит смех, топот ножек. Это игра, единственная хорошая игра в лабиринте. Она нагоняет девочку, та поворачивается, с любопытством смотрит на нее большущими глазами. И улыбается. Потом тянется к маме. Та берет ее на ручки. Счастливая до слез. Ей хочется одного: приласкать девочку. Свою дочку.

– Иди ко мне, малышка… – шепчет она. Прижимает ребенка к груди. Целует в лобик, и девочка кладет ей голову на плечо.

С ее рождением все изменилось. Ради нее стоило продолжать жить. К счастью, миновало худшее время, когда малютка плохо росла, потому что там, внизу, нет солнца. Порошкового молока всегда не хватало, да и детские смеси приходилось экономить. Однажды она простудилась, и кашель никак не проходил. Вечный страх: вдруг дочка заболеет, она такая хрупкая, маленькая, и никто не поможет, если что-то случится. Когда они спят вдвоем на матрасе, брошенном на пол, мама кладет ей руку на грудь, хочет убедиться, что девочка дышит. И ощущает биение крохотного сердечка…

Сердце на стене перестало биться.

– Как же я об этом забыла? – спрашивает Саманта с глазами, полными слез.

– Не думаю, Сэм, что ты забыла, – утешает ее доктор Грин. – Всему виной наркотики, которыми накачивал тебя похититель, чтобы иметь над тобой полную власть.

Она боялась спросить, но лучше уж узнать сразу.

– Как вы думаете, что сталось с девочкой?

– Не знаю, Сэм. Но может быть, мы вместе это выясним… – Доктор встал, прошел к капельнице, уменьшил приток лекарства. – Теперь тебе нужно поспать. Позже мы продолжим беседу.

23

Для садиста-утешителя смерть – чисто побочное явление.

Дженко повторял про себя слова, сказанные Делакруа при их встрече в полицейском участке, когда он пытался предупредить детектива о том, насколько опасен психопат, с которым они имеют дело.

Вот почему Банни убил Линду чужими руками. Ублюдок сам марался в крови только при крайней необходимости, как в случае Тамитрии Уилсон, которая знала его настоящее лицо. С точки зрения монстра, в том, чтобы причинить смерть, нет ничего забавного. Другое дело – показать убийство в прямой трансляции, подумал он, вспомнив картинки, неожиданно всплывшие из глубокой Сети.

– Жаль твоего дружка, – заметил Бауэр.

Дженко поглядел на него искоса, без обиды, скорее не веря тому, что услышал. Этот говнюк никак не мог признать Линду женщиной. Не со зла, из пренебрежения. Для Бруно это звучало непростительно, хуже, чем прямая издевка.

Он видел, как Линду укладывали на носилки. Пронесли мимо него в черном мешке прямиком в морг. И теперь, сидя на поребрике в окружении патрульных машин со включенными мигалками, был вынужден выслушивать нелепые соболезнования полицейского, который его ненавидел.

Бруно вспоминал их последний телефонный разговор. Линда переживала из-за него. Подруга представить себе не могла, что и ее конец настолько близок.

С другой стороны, когда встречаешься с умирающим, разве придет в голову, что смерть заберет тебя первым!

К нему подошел Делакруа.

– Как ты? – спросил он с участием, похоже, искренним.

– В порядке, – буркнул Бруно. Неправда: он чувствовал свою вину. Линда умерла потому, что он не сумел ее защитить.

С другой стороны, обнаружив, что скоро умрешь, ты как-то не думаешь, что кто-то другой может тебя опередить.

– Кто он? – Бруно имел в виду убийцу подруги.

– Питер Форман, дантист, – ответил полицейский. – Женат, две дочки-блондинки, Мэг и Джордан.

– Он не соврал? Кто-то на самом деле заставил его убить Линду? – Дженко не мог выкинуть из головы увиденное.

– Увы, так и есть, – подтвердил Делакруа. – Короткое время назад спецназ ворвался в дом Формана в Ласервиле. Нашли жену и дочерей запертыми в подвале, перепуганными, но невредимыми. Женщина уверяет, будто мало что понимала в происходящем: она в шоке, твердит все время, что человек в маске кролика проник в их дом, пока она спала.

– Вы нашли его отпечатки в доме Форманов?

– Криминалисты только приступили к работе, думаю, мы получим результаты не раньше чем через два часа.

Бруно был в ярости.

– Если бы вы сразу проверили Робина Салливана, ничего этого не случилось бы. – Он стремился переложить на полицейских часть вины, терзаемый мыслью о том, что сам не сумел уберечь Линду от гибели.

– Твой Робин Салливан мертв! – заорал Бауэр.

– Что?

– Мы отследили, – заверил Делакруа. – Он погиб в автомобильной катастрофе лет двадцать тому назад.

Бруно был ошеломлен. До этого момента он думал, что Салливан и есть Банни. С кем же тогда говорила по телефону Тамитрия Уилсон? Кто был тот человек в маске кролика, который ринулся на ферму глубокой ночью специально ради него? Дженко никак не мог призвать мысли к порядку. Одно было ясно: он шел по ложному следу.

– Что будет с Форманом?

– В данный момент ему предъявлено обвинение в убийстве. Врачи из больницы Святой Екатерины говорят, что он потерял много крови, но состояние не критическое: его оперируют, он, скорее всего, выкарабкается.

– Я правильно понял, что вы его поместили в ту же больницу, что и Саманту Андретти?

– Это самое надежное место, поскольку там уже выставлена охрана, – заявил Бауэр с обычной самоуверенностью как о чем-то само собой разумеющемся. – Ты что-то имеешь против?

– Нет, что ты: самый разумный выбор, – согласился Дженко. – На вашем месте я бы еще погладил по головке этого примерного гражданина.

Насмешка не понравилась Бауэру, но Делакруа не дал ему ответить.

– Что ты знаешь такое, чего не знаем мы? – быстро спросил он, почуяв, что сыщик что-то скрывает.

Дженко пожал плечами.

– Ничего, – промолвил он многозначительно, имея в виду нечто совсем другое.

– Первый патруль приехал через десять минут после твоего звонка, ты все это время оставался наедине с Форманом. Хочешь, чтобы я поверил, будто вы не успели поговорить?

Дженко переводил взгляд с одного на другого. Неплохо бы заронить в них сомнение, намекнуть, что у него в руках есть какая-то информация: этот вопрос следует обдумать. Но голова кружилась, сердце разрывалось на части, и выдержать пантомиму уже не хватало сил.

– Дантист мог видеть лицо человека-кролика.

– Мог видеть или видел? – подстегнул его Бауэр, самый нетерпеливый.

– Как сказать…

– Этот говнюк меня утомил, – проворчал Бауэр, обращаясь к коллеге. – Подождем, пока Форман через пару часов отойдет от анестезии, и заставим дать описание.

– Форман узнал того человека по голосу, – заявил Дженко.

– Что-то не верится, – скептически заметил Делакруа.

Бауэр с ним согласился.

– Как может человек в состоянии шока, видя какого-то психа в маске, который вламывается к нему в дом, прислушиваться к голосу?

– Я сам об этом думал, – заторопился признать Дженко. – Но достаточно будет спросить у жены: она его тоже знает. – Дженко подождал, пока они переварят информацию. – Этот человек вхож в их дом. Но женщине невдомек, что он и человек-кролик – одно и то же лицо, иначе она бы вам сказала.

Бруно снова завоевал внимание Делакруа.

– Кто он? Друг семьи? Знакомый?

– Оставь этого гада, – вмешался Бауэр, пытаясь увести коллегу. – Он просто морочит нам голову.

– Уверен, жена Формана может дать сведения для того, чтобы составить фоторобот. – Дженко сделал эффектную паузу, чтобы напарники хорошенько оценили, какое преимущество они могут получить. – Нужно только, чтобы кто-нибудь направил женщину по верному пути… – заключил он, имея в виду себя самого.

– Чего ты просишь взамен на этот раз? – осведомился Делакруа.

– Взглянуть на фоторобот.

– И что ты станешь с ним делать? Возьмешься искать злодея? Разыгрывать одинокого мстителя?

Нет, у Бруно не было намерения мстить за Линду. Он порылся в кармане и протянул полицейским медицинскую справку.

– Я устал, – заявил Дженко. – Просто хочу уйти отсюда. – От этого тошнотворного мира, хотелось бы ему уточнить. – Спокойно уйти.

Делакруа передал справку Бауэру, потом повернулся к Дженко:

– И, поглядев в лицо монстру, ты успокоишься?

– Именно так, – отчеканил тот. – Все остальное я изложу только в присутствии госпожи Форман. Прочли, что написано в справке, а? Нет смысла мне угрожать, даже отправлять в кутузку за противодействие следствию. Единственное, что меня страшит, скоро свершится. Поэтому сейчас делайте так, как я сказал, или идите в задницу. – Бруно храбрился, но, по правде говоря, уже решил отдать им альбом комиксов и объяснить происхождение маски Банни. Тем более что, если Робин Салливан мертв, единственный след, который он взял, обрывается и книжица ему больше не нужна. Но, услышав следующие слова Делакруа, он передумал.

– Странно, что ты хочешь увидеться с женой дантиста, – проговорил он. – Потому что и она попросила о встрече с тобой.

24

Его отвезли на машине за город. Ночь еще длилась, но указатель температуры наружного воздуха на приборной доске показывал тридцать восемь градусов. Несмотря на это, Бруно бил озноб.

Смерть напоминала ему о себе.

Они приехали в мотель. Хотя тот и был расположен в зоне, которую с трудом можно было назвать туристической, вывеска сулила «отдых для всей семьи». Бунгало плотным кольцом окружали заросший водорослями бассейн, место вообще содержалось не лучшим образом. Вся территория охранялась полицией по меньшей мере так же плотно, как клиника, где лежали Саманта Андретти и Питер Форман.

Бауэр припарковался на площадке и пошел открывать заднюю дверь, чтобы выпустить Дженко. Частный детектив огляделся: полицейские, полсотни, не меньше, глазели на него, сразу давая ясно понять, что чужакам здесь не рады.

– Сюда, – указал Делакруа.

Маленькая квартирка, предназначенная для госпожи Форман, располагалась в центре, поэтому за ней было легче наблюдать. Едва переступив порог бунгало, Дженко заметил сотрудников группы психологической помощи из Управления. Специалисты оказывали помощь женщине и ее дочкам, которые еще не оправились от шока после пережитого.

Блондиночки Мэг и Джордан, обе не достигшие десятилетнего возраста, сидели за кухонным столом. Женщина-психолог пыталась отвлечь их, предложив порисовать. Сестренки, так или иначе, вели себя более спокойно, чем их мать: та продолжала рыдать, лежа на кровати в соседней комнате, а врач измерял ей давление. Завидев вновь вошедших, она рванулась с постели.

– Как Питер? – вскричала она в тревоге.

– Он в надежных руках, – успокоил ее Делакруа, потом сделал врачу знак удалиться и закрыл дверь.

– Госпожа Форман, вы можете повторить то, что рассказали нам прежде? – спросил Бауэр.

– Конечно. – Женщина, волнуясь, грызла ногти, покрытые красным лаком.

Дурная привычка, подумал Бруно, с которой она боролась, делая дорогой маникюр. Ныне, однако, страх заставил забыть о приличиях.

– Мне всегда, с самой юности, было трудно засыпать. Я принимаю снотворное, поэтому сплю крепко… Когда родились девочки, это Питер вставал по ночам дать соску или поменять подгузники.

Женщина оправдывается в том, что плохо смотрела за дочерьми, понял Бруно.

– Вчера вы тоже, как обычно, приняли снотворное? – спросил Делакруа.

– Эта жара, да еще дневной сон меня совсем выбили из колеи… – Пытаясь точнее припомнить, она обвела комнату невидящим взглядом. – Было, кажется, два часа дня. Я, наверное, услышала, как кто-то из девочек зовет меня, и открыла глаза. Никак не могла понять, во сне это или наяву… Ставни были закрыты, но, вглядевшись в полумрак, я заметила, что Питера нет рядом со мной в постели. Подумала, что он встал посмотреть, как девочки, и уже собиралась снова заснуть, но опять услышала голос Мэг: мне это не приснилось, она действительно звала меня. Но не из детской… Она звала меня издалека и была напугана.

Дженко увидел, как исказилось ее лицо. Только ужас способен так уродовать людей.

– Я встала, пошла посмотреть, – продолжала Форман. – Мэг и Джордан не было в их кроватках. Я их звала, но они не откликались. – Она всхлипнула, вот-вот расплачется снова. – Я в отчаянии заметалась по всему дому. Но потом увидела, что дверь в подвал приоткрыта. – Она помолчала. – Девочки знают, что им запрещено спускаться вниз, это опасно. Я подумала, что они не послушались или случайно свалились, но на самом деле… – Женщина умолкла, обессилев.

– Что случилось потом? – подбодрил ее Делакруа.

Форман, не обращая на него внимания, подняла взгляд на Дженко.

– Когда я шла к двери, передо мной возник этот… – Она не знала, как определить его, поэтому продолжала рассказывать: – На нем был комбинезон, лыжные перчатки… Я вначале не испугалась, скорее… Удивилась. Еще подумала, как же ему не жарко в таком наряде.

Это в порядке вещей, подумал Дженко. Рассудку нужно время, чтобы осмыслить странности, он пытается ввести ужас в умопостигаемые пределы.

– Но потом я увидела маску… – Женщина разразилась слезами. – Я была уверена: он сделал с девочками что-то плохое.

Дженко ждал, пока она успокоится.

– С вашими дочками все хорошо, – проговорил он, понимая: женщина нуждается в том, чтобы ей это беспрерывно повторяли.

– Этот человек схватил меня за руку и поволок в подвал. – Она перевела дыхание. – Девочки были связаны. Он связал меня тоже и оставил нас там.

Когда она закончила рассказ, Делакруа взглянул на Дженко, словно говоря, что теперь его очередь.

– Госпожа Форман, – начал он, чтобы привлечь ее внимание, – перед тем как потерять сознание, ваш муж сказал мне, что узнал человека в маске по голосу.

Женщина вздрогнула, явно заволновалась:

– Не знаю… Понятия не имею, куда девался Питер, что делал…

Убивал Линду, подумал Дженко, но оставил это при себе.

– Господин Форман имел в виду вашего садовника, только не смог назвать его имени.

Мысленно взяв на заметку эту новую информацию, полицейские уставились на женщину, ожидая ее реакции.

Она задумалась.

– Я тоже не знаю, как его зовут… Он не работает у нас постоянно, так, время от времени… – проговорила она.

– Может быть, у вас есть номер его телефона? – вмешался Делакруа.

Дженко заметил, что спецагент проявляет нетерпение; получив желаемое, он попытался исключить частного сыщика из диалога.

– Нет, муж ходил за ним на стоянку у торгового центра, – ответила женщина. – Питер объяснил, что там все время толкутся безработные, ждут, чтобы их наняли хотя бы поденно.

Дженко представил себе, как скупердяй Форман отправляется к этим бедолагам на своем шикарном лимузине и предлагает поденную оплату черным налом.

– Вы хотя бы помните, на какой машине ездил садовник?

– Кажется, на старом фургоне «форд» синего цвета.

– Можете вы описать этого человека?

– Думаю, да. – Женщина осеклась, как будто ей на ум внезапно пришло что-то важное. – Есть одна примета… У него было большое темное родимое пятно вот здесь. – И она полностью закрыла ладонью правый глаз.

В скором времени они сидели в гостиной бунгало, и женщина во всех подробностях описывала садовника.

Результат главным образом зависел от того, с какой точностью рисовальщик воспроизведет черты, сохранившиеся в памяти свидетеля, поэтому отдел криминалистики, добиваясь, чтобы портрет соответствовал реальности настолько, насколько возможно, использовал трех разных специалистов, которые одновременно создавали изображение. В конце каждый портретист покажет госпоже Форман свою работу, и та выберет из трех фотороботов наиболее похожий.

Процедура длинная и сложная.

Делакруа и Бауэр присутствовали в первом ряду, а Дженко стоял в сторонке, прислонившись к стене и скрестив руки. Он следил за работой рисовальщиков, наблюдая, как настоящее лицо Банни постепенно обретает форму. Три фоторобота получались довольно схожими. Добрый знак: следовательно, женщина отчетливо помнит черты садовника.

Настал момент воспроизвести родимое пятно на лице, и Бруно увидел, как оно появляется, покрывая почти всю правую сторону лица до самой брови.

Вот почему он носит маску, догадался сыщик. Кто знает, сколько насмешек, сколько издевательств вынес он с самого детства из-за этого физического недостатка. Возможно, полное отсутствие сочувствия к жертвам связано с тем, что он на собственном опыте испытал, насколько безжалостными могут быть люди.

Портретисты почти закончили работу, и Бруно мог взглянуть в лицо монстру, лишившему его Линды. Равнодушное, бесстрастное выражение, но это типично для всякого фоторобота. В то время как сыщик пытался проникнуть в тайну этого лица, у него закружилась голова, пресеклось дыхание. Отвернувшись, он бросил взгляд в кухню и увидел, что за столом сидит только одна из дочерей Формана. Определенно Мэг, младшая. Вторая, наверное, уже легла. Как и портретисты, девочка была погружена в рисование. Но на ее листке вместо заурядного лица монстра виднелся кораблик посреди моря в погожий солнечный день. Дженко отчаянно захотелось, чтобы иной мир оказался так же исполнен покоя, как и рисунок Мэг Форман. Да, прекрасное место: он бы охотно туда ушел. Девочка, словно прочитав его мысли, подняла голову и улыбнулась ему.

– Да, это он, – хрипло проговорила госпожа Форман.

Портретисты показали ей результат своего труда, и она тотчас ударилась в слезы.

Делакруа взглядом поискал Дженко, сделал ему знак подойти.

– Осталось выяснить еще одно, – сказал полицейский, обращаясь к женщине. – Когда мы вас освободили, вы попросили устроить вам встречу с господином Дженко. – Делакруа указал на частного детектива. – Он перед вами.

– Вы хотели видеть меня? – мягко осведомился Дженко.

Женщина всхлипнула, ее пробрала дрожь.

– Это не моя идея. Мне приказал человек в маске.

Бауэр и Делакруа переглянулись.

– Что именно он приказал вам? – спросил Бауэр.

– Передать ему послание. – Она помолчала. – Лично. – Женщина поднялась с дивана и под изумленными взглядами присутствующих прошла через всю комнату и встала перед Дженко.

Бруно видел, как она подходит. Не зная, чего ожидать, он не сдвинулся с места.

Подойдя вплотную, женщина шепнула ему на ухо:

– Робин Салливан передает вам привет.

25

Четвертый корпус, самый удаленный от центра Управления полиции, представлял собой серое, безликое здание.

Там, в цокольном этаже, находился Лимб.

Так полицейские обычно называли отдел по розыску без вести пропавших. Бруно Дженко всегда задавался вопросом почему, но, едва переступив порог, понял причину. Первый же зал произвел на него сильнейшее впечатление, буквально оледенив все чувства.

Тысячи глаз одновременно были направлены на него. Высокие стены, лишенные окон, сплошь покрыты фотографиями человеческих лиц.

Бруно сразу отметил, что эти изображения не безлики, как фотороботы разыскиваемых преступников. Люди на фотографиях представали веселыми, чаще всего их снимали в каких-то особых, праздничных обстоятельствах – в день рождения, во время поездки, на Новый год. Непонятно, зачем были выбраны именно эти. Логичнее было бы поместить, например, фотографии с документов. Или любой кадр, где черты лица не изменяла улыбка.

К каждому изображению прилагалась табличка. Имя, место, где человека видели последний раз, дата исчезновения. Там были женщины, мужчины, старики. Но больше всего обращали на себя внимание дети. Не существовало различий ни по признаку пола, ни по конфессии или по цвету кожи: Лимбом правила абсолютная демократия молчания.

Частный детектив вошел в зал, сделал несколько шагов, глаза следили за ним со стен. Бруно чувствовал, что, несмотря на радость, запечатленную на лицах, эти люди ему завидуют. Он сам скоро перейдет в мир теней. Но в отличие от них будет знать, что умер.

Зато обитатели Лимба понятия не имеют, что с ними. Они живут и умирают каждый миг в памяти тех, кто все еще ждет. И поэтому не находят покоя.

Его размышления прервал гулкий, все усиливающийся топот. Бруно отступил в страхе: из двери в дальнем конце зала галопом выскочил какой-то зверь и устремился к нему. Но издали послышался голос:

– Хичкок, место.

Повинуясь команде, здоровенный лохматый пес резко остановился и сел перед Бруно. Через несколько секунд в освещенном проеме той же самой двери показался высокий силуэт.

– Я чем-то могу вам помочь?

Дженко узнал спецагента, с которым говорил по телефону, когда позвонил в Лимб и запросил дело Робина Салливана.

– Агент Бериш? – спросил он.

Тот выступил вперед. В руке он держал бутылочку воды: в помещении стояла удушающая жара. Он опять был одет с непривычной элегантностью: синий костюм, яркий галстук.

Совсем не похож на полицейского, подумал Бруно.

– Моя фамилия Дженко, я – частный детектив.

– Да, я – Саймон Бериш, – представился тот, пристально вглядываясь в пришедшего. – Вы хорошо себя чувствуете?

Как бы не так, хотелось бы ему ответить.

– Я знавал и лучшие дни.

Бериша, казалось, удовлетворил ответ.

– Проходите, пожалуйста.

И он вместе с псом повел Бруно к кабинетам.

– Немного у вас персонала, – подметил сыщик, бросив взгляд на два пустых письменных стола. Ничего удивительного: Лимб – незавидное место, если учесть процент дел, которым суждено остаться нераскрытыми.

– Я не работаю здесь, – уточнил Бериш. – В последнее время прихожу, чтобы чем-то помочь, по крайней мере разобраться с корреспонденцией, – объяснил он, быстро направляя гостя в третью комнату.

Дженко, однако, понял, что полицейский пытается его от чего-то отвлечь. Перед тем как войти, он остановился у доски, где были собраны материалы текущего расследования.

Спиралью вилась дорожная карта, пестрели разные заметки и фотографии мест, сыщику совершенно неизвестных. Опорой всему служили руины мельницы, заброшенной после пожара. Под фотографией красовалась подпись красным фломастером: «Место, где ее видели последний раз».

Глядя на причудливую композицию, Бруно не сразу заметил, что Бериш стоит за его спиной.

– Кто эта пропавшая женщина?

– Мы пока не уверены, что она пропала без вести, – ответил полицейский. – Заведующая Лимбом проводит расследование под прикрытием.

Бруно обернулся в изумлении.

– Мария Элена Васкес, – припомнил он.

– Мила, – поправил Бериш.

Дело Подсказчика, похищенные изувеченные девочки – вот в какой связи он слышал это имя. События разворачивались несколько лет назад^[4], и Мила оказалась вовлечена в следствие. В единый миг Дженко все понял: пререкания Бериша с Бауэром и Делакруа, при которых он присутствовал, ссору возле полицейского участка, упреки спецагента, адресованные коллегам. «Когда вы наконец начнете ее искать?» – спросил он и не получил ответа. Похоже, Бериш в одиночку занимался этим делом.

– Так вы, говорите, частный детектив, – произнес полицейский, проводя гостя в другую комнату.

Дженко прошел, уселся перед письменным столом, напротив Бериша, который уже занял свое место. Пес улегся у его ног.

– Не стану ходить вокруг да около, агент Бериш, – начал Бруно решительно еще и потому, что в его распоряжении времени оставалось мало. – Перед тем как обратиться к полицейским, я обычно готовлю почву. – Весь фокус в том, чтобы сделать вид, будто ты в них не нуждаешься, наоборот, они нуждаются в тебе. – Но за сведения, которые мне сейчас нужны, мне нечего предложить взамен.

– Ценю вашу искренность.

– А я – сердечность, с которой вы меня приняли.

– Мы тут непривередливы, – улыбнулся Бериш. – Доктрина агента Васкес состоит в том, чтобы сотрудничать всегда и со всеми. В отличие от других отделов Управления дела в Лимбе лежат годами, нисколько не продвигаясь. Не хватает средств, ресурсов, политической воли, чтобы вплотную заняться пропавшими без вести. Ведь в большинстве случаев битва проиграна заранее. А проигрывать не любит никто.

Дженко это понимал. Пятнадцать лет назад он взял на себя дело Саманты Андретти, хотя и думал, что она мертва.

– Я занимаюсь пропавшим без вести в середине восьмидесятых годов десятилетним мальчиком по имени Робин Салливан.

Бериш собирался уже вырвать листок из блокнота, чтобы записать данные, но замер на месте.

– Р. С., – вспомнил он. – Так это вы звонили ночью… – Впрочем, полицейский, похоже, не был особенно удивлен.

– Простите, что выдал себя за агента Бауэра, – покаялся Дженко. – Но ведь вы сразу поняли, правда? И все равно мне помогли…

Бериш долго вглядывался в него, потом расхохотался.

– Бауэр – дерьмо, – заявил он. – И я знаю, каково иметь дело с тупоголовыми коллегами.

Возможно, Бериш надеется подключить его к делу Милы Васкес, подумал Дженко. В лагере посреди болот он жаловался Делакруа: «Никто больше не отвечает на мои звонки» – вот что он сказал. Может быть, поэтому и оказывает услуги частному сыщику.

– То есть вы снова поможете мне?

Полицейский кивнул.

– Кажется, в прошлый раз по телефону мы выяснили, что тайна исчезновения разрешилась через три дня, когда мальчик неожиданно вернулся. Что еще вы хотите знать?

– По возвращении Робин был уже не таким, как прежде, – начал рассказывать Бруно. – Родители предпочли отказаться от проблемного ребенка со странными отклонениями и порывами: мальчик настолько изменился, что его трудно было узнать. В конце концов его отдали в приемную семью. – «Дети тьмы», – вспомнил он. Если верить Тамитрии Уилсон, отец и мать Робина не очень-то любили сына. – Никто не понял, что монстр исподтишка завладел им изнутри. – («Его заразила тьма», – сказала старуха с фермы.) – Тень, которая на него пала, сгущалась от того, что Робин испытал в детские годы: заброшенность, равнодушие, насилие – вот питательная почва, на ней и возросло то зло, что он сотворил впоследствии.

– И что же он сотворил? – поинтересовался Бериш.

– Похитил Саманту Андретти, – выпалил Дженко, окончательно сразив собеседника. Внезапно он впервые в жизни почувствовал, что может полностью кому-то доверять. И не кому-нибудь, а полицейскому, что самое удивительное. И он рассказал Беришу во всех подробностях, с чего началось его частное расследование и что происходило впоследствии.

Банни, человек-кролик. Таинственный апокрифический комикс с рисунками, которые в зеркальном отражении превращались в порнографические сцены. «Садист-утешитель», способный превратить обычного дантиста в безжалостного убийцу Линды. Питер Форман, опознавший в человеке, взявшем в заложники его семью, нанятого им садовника. Наконец, госпожа Форман, которая передала ему послание монстра.

– Бауэр и Делакруа уверены, что Робин Салливан погиб в автомобильной катастрофе двадцать лет назад. Но вполне вероятно, что ему удалось инсценировать собственную смерть. Сейчас его разыскивает полиция, по фотороботу: у него на лице темное родимое пятно во всю щеку, до самой брови.

– И вы тайком от всех проводите параллельное расследование, – проницательно заключил Бериш.

– Скажем так: у меня и у ваших коллег разный подход к делу, – привел Бруно довод в свое оправдание. – Готов предоставить им охоту на преступника, но мне необходимо понять. – Он не просто мотивировал свое участие в деле, в словах его звучал отчаянный призыв, просьба о помощи.

– Зачем вам это? Что там понимать?

– Пару часов назад я собирался бросить дело, да и сейчас не знаю, насколько меня хватит. – Рисунок Мэг Форман – море, солнце, кораблик. Вот куда я направляюсь. – Но если вначале я вбил себе в голову, что должен схватить похитителя Саманты Андретти, то сейчас я хотел бы просто пойти к ней в больницу и хотя бы попытаться объяснить, кем на самом деле был человек, укравший у нее пятнадцать лет жизни. – Он помолчал. – Пусть Салливана поймает полиция, не важно: будущее уже не касается меня. Я уже весь в прошлом, агент Бериш. И хочу выяснить, что случилось с Робином в те три дня, когда он пропал из дому в возрасте десяти лет.

Бериш вгляделся в него, будто догадываясь, что жить ему осталось недолго.

– Каков ваш запрос, господин Дженко?

Бруно вспомнил зал, стены которого сплошь покрывают фотографии.

– Я бы хотел увидеть лицо того мальчика.

Они спустились в тесный подвал, полный каталожных шкафов, скудно освещенный.

Пока здоровенный пес по кличке Хичкок обследовал обстановку, его хозяин уселся за маленький столик перед компьютером старой модели. После недолгих поисков Бериш углубился в проход между стеллажами и исчез из виду.

– Предупреждаю, все не так просто, – послышался голос из глубин архива. – Тут такая путаница, особенно среди дел, относящихся к восьмидесятым.

Минуты шли, и мысли Дженко снова обратились к Миле Васкес. Блестяще разрешив дело Подсказчика, она могла выбрать любую должность в Управлении, но предпочла похоронить себя в Лимбе.

– И давно у вас нет вестей от вашей коллеги? – спросил он, чтобы скоротать ожидание.

Голос полицейского звучал приглушенно, словно из колодца.

– Иногда Мила неделями пропадает, расследуя дело, – бодрым тоном заявил он. – Такое уже случалось. – Но слова звучали не вполне искренне, и Бруно понял, что полицейский волнуется.

– Чем в точности она занималась, когда вы потеряли связь?

Бериш не ответил. Чуть позже вернулся с раскрытой папкой в руках.

– Говорите, у Робина Салливана родимое пятно на лице? – Полицейский вынул фотографию с первой страницы и протянул ее Дженко.

Там были изображены двое мальчишек лет десяти в форме футбольной команды. Один держал мяч под мышкой, но внимание сыщика привлек второй.

Темное пятно покрывало чуть ли не половину его лица. Вид у него был грустный.

Тамитрия Уилсон характеризовала Робина Салливана как хрупкого ребенка, отзывчивого, крайне нуждающегося в ласке. И пришла к заключению, что Робин – идеальная добыча для любого, у кого на уме недоброе.

Его заразила тьма.

«Отзывчивость», о которой говорила Уилсон, оказалась щелью, раной, через которую зло проникло в кровь и достигло сердца.

– Как странно… – проговорил частный детектив.

– Что – странно? – переспросил Бериш.

– Прозревать монстра в чертах ребенка…

– Не надо его так называть, это серьезная ошибка, – предостерег его спецагент. – Моя подруга Мила всегда это повторяет… Им неведомо, что они монстры, они считают себя нормальными людьми. Если вы ищете монстра, то никогда его не найдете. Если же предполагаете, что это обычный человек, такой как мы с вами, какая-то надежда остается.

Им неведомо, что они монстры, постарался запомнить Бруно. Потом перевел взгляд на другого мальчика, изображенного на фотографии, кудрявого, с щербинкой на месте резца – улыбчивый дружок, одной рукой обхватил мяч, другой обнял Робина за плечи.

– Почему здесь двое детишек?

– Вы, должно быть, проходили через большой зал: его еще называют залом затерянных шагов. Там собраны последние фотографии пропавших, сделанные перед тем, как их поглотило небытие.

Вот почему столько улыбающихся лиц, понял Бруно.

– Люди фотографируются в счастливые моменты, даже в мыслях не имея, что окажутся на этих стенах.

Бериш кивнул.

– Поэтому часто бывает так, что в кадр попадает родственник, или друг, или просто случайный человек.

Дженко еще раз вгляделся в фотографию двух приятелей, которую держал в руках. Один грустный, другой веселый. Двое детишек, две судьбы.

– Полагаю, в деле ничего больше нет.

Бериш пролистал тощую папку:

– Кое-что есть: кажется, Робин Салливан рос в том же квартале, что и Саманта Андретти.

26

Поговорить о деле с Саймоном Беришем явилось в некотором смысле катарсисом.

Во всех деталях изложив ход расследования, Бруно поделился также и тревогой, которую внушала ему история Робина Салливана. Частично избавившись от негативной энергии, накопившейся за эти дни, он почувствовал, что в состоянии начать все сначала.

Им неведомо, что они монстры.

Дженко повторял слова Милы Васкес, переданные Беришем, пока ехал по улицам квартала, где рабочие когда-то селились в кирпичных коттеджах, к которым вели обсаженные деревьями дорожки. Место, где все друг друга знают, живут в полном согласии, растят детей и мечтают о спокойной жизни. Первый экономический спад в конце семидесятых несколько подкосил эти мечты и благие намерения. В ходе последующих изменений, а особенно после промышленного кризиса люди окончательно утратили иллюзии, и квартал изменился, быстро приобретя облик, который предстал теперь перед частным детективом.

Очередное окраинное гетто.

Дженко эти места казались знакомыми. Он никогда здесь не бывал, но помнил рисунки, приобщенные к заключению психиатра о Р. С.

Здесь все началось, сказал себе Бруно. И возможно, здесь же и закончится.

Время шло к полудню, город задыхался под плотным покровом зноя, и Дженко, опустив стекло, оглядывался вокруг, но картина открывалась унылая. Заброшенные предприятия, всюду свалки мусора, стены, испещренные надписями. Кондоминиумы превратились в общежития, и, несмотря на жару, по улицам слонялось много народу. Верный признак того, что работы нет и единственный способ выжить – заняться нелегальной торговлей или пристраститься к бутылке.

Квартал уже захирел в пору, когда Робин Салливан был ребенком, не говоря о годах, когда здесь жила Саманта Андретти. В самом деле, после исчезновения девочки ее отец уехал на поиски работы. Бруно не удивился, узнав, что похищенная и похититель происходили из одной среды. Все хищники выбирают для охоты знакомые места. Это в конечном счете закон природы.

Детективу Дженко была хорошо знакома склонность людей возвращаться к истокам. Опасные преступники, разыскиваемые полицией половины мира, ловкие мошенники, способные одурачить самую могущественную корпорацию, имели одну и ту же слабость.

Никто из них не мог противиться зову родного дома.

Многие пережили ужасное детство, не вылезая из исправительных заведений. Или же в собственной семье встречали только скандалы и насилие. И все-таки, даже если эти места были им ненавистны, что-то их тянуло туда. Некий ритуал примирения: словно они боялись забыть, кто они такие на самом деле и откуда пришли.

Однажды Дженко разыскивал человека, придумавшего хитроумный план, как обокрасть мощную международную компанию, и в конце концов присвоившего несколько миллионов. Чтобы вернуть награбленное, компания тут же наняла трех разных детективов. У них было меньше суток, чтобы поймать мошенника, перед тем как он навсегда заметет следы. Как у всякого профессионального плута, его план предусматривал бегство в надежное место, фальшивые документы, ложный след.

Пока коллеги преследовали беглеца, строя различные гипотезы, пытаясь вычислить, каким будет его следующий шаг, Дженко изучил его прошлое, те годы, когда этот ловкий аферист промышлял мелкими кражами в своем квартале. По старой фотографии сыщик выяснил, что мальчика растила бабка со стороны отца, давно умершая. Найдя кладбище, где она была похоронена, Бруно стал ждать. Через несколько часов, уже в сумерках, он заметил мужчину в плаще, шляпе и темных очках. Он бродил среди надгробных плит в полном одиночестве. Но перед тем как уйти, незнакомец прошел мимо могилы, за которой наблюдал Дженко, и будто ненароком уронил цветок. Бруно подметил этот жест и разоблачил мошенника.

Воистину, ты можешь оставить родные места, но родные места никогда тебя не оставят.

Вот почему, выслеживая кого-либо, Бруно Дженко связывался с друзьями и родственниками разыскиваемого и просил показать семейные альбомы и школьные фотографии. На этих изображениях он всегда находил какую-нибудь деталь, которую ни камуфляж, ни пластическая хирургия не могли скрыть. По этой же самой причине он пошел в Лимб, чтобы заполучить детскую фотографию Робина Салливана. Полицейские охотились за садовником с родимым пятном на лице, который ездит на синем фургоне «форд». Бруно хотел найти мальчишку, который любил играть в футбол.

Он все еще здесь, говорило шестое чувство.

Если пятнадцать лет назад Робин выбрал родной квартал, чтобы завладеть своей юной пленницей, то уж тем более сейчас это место покажется ему наиболее подходящим, именно таким, где можно найти укрытие и сообщников.

Он знает здесь каждый угол, ему здесь легко спрятаться.

Бруно заверил Бауэра и Делакруа, что не станет гоняться за монстром. Но после посещения Лимба что-то переменилось. Что-то непредвиденное, отдалявшее призрак конца, позволявшее ему все еще чувствовать себя живым. Глубоко укорененный инстинкт хищника.

Охотиться на человека труднее всего. А он, как и Робин Салливан, был охотником.

Шестое чувство твердило, что последняя правда о Банни где-то здесь, среди облупленных домов и зловонных помоек. Может быть, сказал себе Бруно, Робин передал мне привет через госпожу Форман, давая знать, что он здесь, близко. Может быть, он и сейчас наблюдает за мной, дожидаясь благоприятного момента, чтобы показаться мне на глаза.

Им неведомо, что они монстры.

Представляя себе, как он встретится лицом к лицу с противником, Бруно заметил небольшое футбольное поле, точь-в-точь такое, как на фотографии, где Робин был заснят со своим кудрявым дружком с щербинкой на месте резца.

Оно располагалось за церковью, которая, судя по табличке на воротах, была посвящена Божьей Благодати.

Рядом с домом священника был разбит сад, в нем, под сенью высокой липы – двое качелей и горка. Заметил Дженко и молодого священника: засучив до локтей рукава рясы, он с помощью гаечного ключа закреплял на горке нижний кусок трубы. Бруно остановил машину и пошел с ним поговорить.

– Стало быть, вы здесь выросли, – сказал священник, продолжая прилаживать трубу.

– Столько воды утекло: мне было четырнадцать, когда мы переехали сюда всей семьей, – подтвердил Дженко, чтобы надуманный предлог, под которым он представился, звучал правдоподобней. – Приехал вот в город по делам и решил заглянуть в эти края.

– Я всегда жил на севере, сюда меня перевели только два года назад.

– В самом деле: помню, в восьмидесятые годы здесь был другой священник, – соврал Бруно.

– Отец Эдвард, – уточнил его преемник, с натугой закручивая непослушную гайку. – Он преставился в две тысячи седьмом году.

– Точно, отец Эдвард, – подтвердил Дженко, даже сделав скорбную мину. – Вам довелось познакомиться с ним?

– К сожалению, нет. Но епископ, давая мне назначение, много о нем рассказывал: отец Эдвард так долго служил в этом приходе, что все в квартале помнят о нем. – Положив гаечный ключ в ящик с инструментами, молодой священник встал и опустил рукава рясы.

– Да, отец Эдвард – легенда здешних мест, – согласился Дженко. – Если он умер в две тысячи седьмом году, значит еще служил в то время, когда пропала девочка, о которой говорят по телевидению… Саманта Андретти, – забросил он удочку.

Священник помрачнел.

– Отец Эдвард порадовался бы, узнав, что она жива. Прихожане рассказывали мне, что он всегда в это верил, из-за чего многие считали его сумасшедшим. Представляете, каждый год в день ее исчезновения он служил литургию во здравие и просил всех помолиться, чтобы она вернулась домой. – Молодой священник принялся подбирать с газона жестянки и бумажные пакеты. – Он до последнего надеялся, что кто-нибудь что-нибудь расскажет на исповеди… Может быть, родственник похитителя, что-то заподозривший, или сообщник.

– Я слышал, будто в Ватикане есть тайный архив, где собраны все грехи, в которых злодеи покаялись на исповеди^[5], – заметил Дженко, чтобы не слишком напирать на интересующую его тему.

Священник, усмехнувшись, покачал головой:

– Всякий раз, слыша очередную историю о тайнах Ватикана, я думаю: как легко люди забывают, что Христос завещал своей Церкви творить дела милосердия.

– Вы правы, – пошел на попятную Бруно, даже сделав вид, будто смутился.

Закончив уборку сада, молодой священник выбросил мусор в черный пластиковый контейнер. Тыльной стороной ладони вытер пот со лба и повернулся к Бруно:

– Чем еще я могу помочь вам, господин Дженко?

– Да, вот еще что… Мне бы хотелось повидать старых друзей, если, конечно, они до сих пор здесь живут.

– Вряд ли смогу быть вам полезен: как вы уже знаете, я здесь недавно.

– Погодите. – Бруно порылся в кармане. – Я захватил с собой старую фотографию, на ней – два мальчика из нашей футбольной команды. Мы всегда играли вон на том поле, позади церкви. – Он вытащил снимок, прихваченный из Лимба, и показал его священнику.

Тот взял фотографию и внимательно ее изучил.

– Этого, с родимым пятном, я бы непременно вспомнил, если бы где-то встречал, – проговорил он скептически.

Дженко был разочарован. Но подумал, что можно было бы найти друга Робина, кудрявого мальчишку с щербинкой на месте резца.

– А насчет второго что вы можете сказать?

Священник покачал головой.

– Мне очень жаль, – произнес он, возвращая фотографию.

Дженко снова сунул ее в карман.

– Ладно, все равно спасибо. – И он повернулся, чтобы уйти.

– Может, вам стоит заглянуть в часовню, – предложил священник в виде утешения. – Там небольшая витрина с трофеями футбольной команды, и в ней есть другие фотографии.

В зале, через который они прошли, стоял стол для пинг-понга, воздух был спертый, пахло спортивной обувью. Постеры с портретами футболистов, чемпионов нынешних и прошлых лет, делили стены с изображениями Христа.

– Сейчас сюда приходят одни малыши, – огорчался священник. – Лет в одиннадцать-двенадцать они уже идут на улицу, творят безобразия. Хуже всего, что проблемы с законом у подростков начинаются все раньше и раньше с каждым годом.

Пока священник разглагольствовал, Дженко заприметил витринку с трофеями.

Она стояла в коридоре, напротив раздвижной двери, на которой висела табличка: «Библиотека отца Эдварда Джонстона».

Подойдя к витрине, Бруно нагнулся, чтобы лучше рассмотреть фотографии команды, вставленные в рамки и помещенные среди кубков и медалей. Он искал снимки, относящиеся к восьмидесятым годам. Надеялся, что священник увидит в каком-то из старых товарищей Робина черты взрослого прихожанина, который мог бы сообщить что-то полезное.

Сыщик узнал кудрявого приятеля Банни, еще без щербинки на месте резца. Но к своему изумлению, так и не нашел среди юных футболистов будущего похитителя Саманты Андретти.

– В этом году мы заняли на соревнованиях последнее место, – посетовал священник за его спиной. – Уж и не знаю, сможем ли на следующий год собрать команду.

– Понимаю, – рассеянно кивнул Дженко, чувствуя, что опять потерпел поражение.

– Вот отец Эдвард, тот умел привлечь мальчишек, у него это на удивление здорово получалось, – продолжал священник. – К библиотеке их особенно тянуло.

Последняя фраза изумила Бруно. Каким чудом отцу Эдварду удавалось приохотить мальчишек к чтению? Тут детектив услышал, как священник отодвигает дверь, ведущую в зал, названный именем его знаменитого предшественника. Дженко обернулся, взглянул. То, что он увидел, приковало его к месту.

Библиотека отца Эдварда состояла из одних комиксов.

Полка за полкой, битком набитые, по всем стенам, до самого потолка. Бруно, онемев, приступил к осмотру. Тут были комиксы для всех возрастов. От книжек, предназначенных для самых маленьких, до тех, которые могли заинтересовать старших.

– Могу себе представить, что и вы в детстве много времени проводили здесь, – заметил священник.

Бруно машинально кивнул, прокручивая в уме полученные данные и пытаясь найти решение.

Священник, которому дети безгранично доверяют. Библиотека комиксов. Кролик Банни. Альбом с порнографическими рисунками. И, наконец, те три дня, на которые Робин Салливан пропал из дома.

Никто никогда не узнал, где он был, и он никому не рассказывал, что с ним случилось за то короткое время. Его заразила тьма. Но кто бы поверил ребенку, обвини он священника? Поэтому Робин молчал.

Отец Эдвард, повторял про себя Бруно, пытаясь представить, какие мерзости мог он творить с невинными детишками, прикрываясь сутаной. Он благодетель, он вне подозрения. Он просто святой. А по сути, он тоже был монстром и носил маску.

Бруно возненавидел его за то, что он сотворил с десятилетним ребенком много лет назад. Все верно: Робин не родился монстром, а стал им. Следовательно, то, что вытерпела Саманта Андретти, тоже на совести отца Эдварда.

– Не знаете, у кого еще я мог бы раздобыть сведения о моих друзьях с фотографии? – спросил Дженко. Тон его изменился, из мягкого, вежливого стал решительным и бескомпромиссным. Частный детектив должен был во что бы то ни стало отыскать хотя бы одного из друзей Робина.

– Дайте подумать, – сказал молодой священник. – Единственный, кто может что-нибудь об этом знать, – Банни.

Услышав имя, Бруно похолодел. Медленно повернулся, воззрился на священника:

– Кто?

– Старый сторож, – объяснил священник. – Он всегда прибирался в церкви. На самом деле его зовут Уильям, а прозвище, наверное, ему дали мальчишки много лет назад. Он всю жизнь здесь. Разве вы его не помните?

– Да, правда. Запамятовал, – спокойно проговорил Дженко, пытаясь переварить услышанное. – Банни.

– С тех пор как его забрали в больницу, мне приходится все делать самому. – Священник улыбнулся. – Вы сами недавно видели, как я работал в саду.

– Забрали в больницу? – переспросил Дженко, не уверенный, что правильно понял.

– Он тяжело болен, – подтвердил священник уже без улыбки. Может, по лицу посетителя догадался, что тот взволнован.

Дженко устремил на него пристальный взгляд:

– Где обычно жил Банни?

Священник указал рукой:

– Там, внизу, в каморке рядом с котельной.

27

Он неправильно оценил ситуацию.

Если бы не судьбоносное свидетельство молодого священника, Дженко до сих пор проклинал бы покойного отца Эдварда, а не стоял бы у каменной лестницы, которая вела в подвал церкви Божьей Благодати.

К жилищу сторожа Банни.

– Ничего, если я с вами туда не пойду? – спросил священник.

– Да-да, конечно, я сам, – ответил Дженко, вглядываясь в темноту, которая ожидала его внизу.

Священник удалился, а Бруно протянул руку к выключателю: подвал озарился слабым желтоватым светом мигающей лампочки. Сыщик медленно спустился по ступеням. Его встретила влажная прохлада, исходящая от фундамента церкви. Ощущение могло бы быть приятным в такое знойное утро, но Бруно содрогнулся, словно его настигло дыхание какого-то злобного существа.

Существа, угнездившегося там, внизу, и разбуженного его присутствием.

Спустившись вниз, он повернул направо. Лампочка, свисавшая с низкого потолка, дребезжала, грозясь вот-вот перегореть. Дженко постучал по ней кончиком указательного пальца, она зажужжала еще громче и чуть не погасла. Потом неожиданно разгорелась ярчайшим светом – как звезда, перед тем как потухнуть окончательно. Но продолжала гудеть на одной ноте. Под этот аккомпанемент Бруно начал исследовать подвал.

Перед ним простирался длинный коридор, состоящий из труб различного диаметра, которые вились по потолку и оплетали стены. Пахло керосином и скипидаром. В конце туннеля виднелась металлическая решетка. Дженко направился туда.

За решеткой располагалась крохотная комнатка.

Перед входом – рабочий стол, скамья, лампа на гибком штативе. Дженко включил ее, чтобы лучше видеть. Зажегся свет, и одновременно раздались пронзительные ноты какого-то блюза. Их издавал стоявший на полочке транзисторный приемник, собранный в обувной коробке из различных деталей. Судя по инструментам, лежавшим на столе, то определенно была работа Банни.

Но в каморке не только занимались ремонтом: напротив стола виднелась раскладная кровать, на ней – белоснежные простыни, мягкая подушка, из-под которой торчало горлышко бутылки виски, и темно-коричневое одеяло, аккуратно заправленное. Рядом с постелью высилась этажерка, где сторож держал какие-то дешевые безделушки, похоже подобранные на помойке. Глиняная ваза, кое-как склеенная, абажур с изображениями Мэрилин Монро, будильник с механическим заводом, остановившийся на шести двадцати восьми.

Дженко перебрал этот хлам, потом подошел к металлическому шкафу. Открыл его и увидел, что внутри – всего четыре вешалки с парой рубашек, линялыми джинсами и зимней курткой. Еще черный костюм, пропахший ладаном, и к нему темный галстук. Он, наверное, надевался, когда в церкви Божьей Благодати происходило отпевание: сторож помогал могильщикам выносить гроб и звонил в колокола по усопшему. На полочке под одеждой стояли две пары обуви. Рабочие башмаки и черные шнурованные ботинки. Рядом – старый кинопроектор «Супер‐8». Дженко много лет уже не видел такого.

Частный детектив закрыл створки шкафа и взялся за ящик тумбочки. Но сторож держал там только зеркальце, расческу, банковскую книжку с пожелтевшими страницами, где были обозначены суммы жалких сбережений, и, наконец, вырезку из спортивной газеты.

Вот он, весь мир сторожа Уильяма, alias^[6] Банни.

Дженко в изнеможении опустился на раскладушку. Блюз, который передавали по радио, отзвучал, и тут же начался следующий. «Как можно жить, подобно крысе?» – задавался вопросом детектив. Скрытное, одинокое существование. Он невольно сопоставил сторожа с самим собой. Достаточно сравнить коллаж Ханса Арпа на стене его кабинета с безделушками на этажерке, что стоит сейчас за его спиной, заменить Баха на блюзы… вот и вся игра.

Жизнь Дженко неотличима от жизни церковного сторожа.

Оба предпочли сгинуть, скрыться с глаз людских, исчезнуть из мира. Есть только одна причина, которая может подвигнуть человека на такое самоуничтожение.

Тайна.

Для Бруно она была в основном связана с профессией частного сыщика. А для Банни?

Ты что-то сделал Робину Салливану. Причинил ему зло. Заразил его своей тьмой, превратил в монстра. Такого же, как ты.

Также Бруно подумал: не нужно далеко ходить, чтобы понять сущность этого человека. Достаточно продолжить сопоставление с самим собой. Как он сам хранил у себя дома шедевр дадаиста и пластинки Гленна Гульда, так и Уильям должен держать где-то поблизости то, что любит больше всего. Тогда, повинуясь наитию, Бруно нагнулся и сунул руку под раскладушку, на которой сидел. Пошарил в темноте. Наконец нащупал что-то и мигом вытащил на свет божий.

Картонная коробка стояла у его ног.

Бруно поднял крышку и тотчас же узнал знакомую улыбочку кролика с глазами сердечком. Но на этот раз кролик был не один. В коробке лежала целая стопка комиксов.

Дженко просмотрел их. Ни автора, ни издательства, ни номера выпуска. Апокрифы, как и тот экземпляр, который он таскал с собой в кармане льняного пиджака. Все одинаковые.

Бруно взял зеркальце, которое заметил в ящике тумбочки, и проверил, содержат ли рисунки в альбомчиках тот же зловещий двойной смысл. Да, все то же самое. Кто знает, сколько ребятишек, таких как Робин Салливан, попались на эту приманку и были обучены гнусностям, никак не совместимым с их юными годами.

Вне себя от бешенства, Бруно стал складывать альбомчики обратно в коробку, не зная, что дальше с ними делать. И нащупал на дне кое-что еще.

Плоский металлический контейнер.

Бруно вынул его, вгляделся. Когда снял крышку, ему в руки скользнула бобина с пленкой.

Фильм.

Тогда он вспомнил, что в шкафу стоит проектор «Супер‐8».

28

Сердце на стене продолжало биться. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Она забыла свою девочку. Тук-тук, тук-тук, тук-тук. Видела во сне, как она делает первые неверные шаги, раскачиваясь из стороны в сторону, как все малыши, и топает по лабиринту, познавая мир. Но всякий раз, когда женщина догоняла ее, чтобы заглянуть в лицо, девочка исчезала. Оставался только звонкий хрустальный смех, эхом отдававшийся от стен подземной темницы.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Она больше не может увидеть лицо дочки – и это наказание за то, что в своей памяти она заменила девочку на воображаемого котенка: теперь ей это ясно.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

– Ты его как-то назвала? – спросил тогда Грин, имея в виду котенка.

– Нет, – ответила она.

– Почему?

– У меня у самой не было имени там, внутри, никто меня больше никак не называл… Имена в лабиринте не нужны, от них никакой пользы…

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Где сейчас эта безымянная девочка? Грин пообещал, что они вместе поищут ответ. Но момента истины она ожидала со страхом.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

Она металась в неспокойном полузабытьи. Иногда открывала глаза, узнавала больничную палату, пыталась вжиться в реальность, не отключаться, оставаться на плаву, но изнеможение засасывало ее, будто в трясину, и она проваливалась внутрь постели, словно в черную дыру, в тайный проход, ведущий обратно в лабиринт.

Нет, я теперь в безопасности. Со мной ничего не может случиться, за моей дверью – полицейский.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук.

В один из моментов смутного пробуждения она почувствовала, как чья-то теплая рука нежно касается ее лба. Она разглядела, будто сквозь сон, фигуру в белом рядом со своей постелью. Медсестра с рыжими волосами стояла к ней спиной, меняла капельницу.

– Спи, милая, спи… – ласково проговорила она.

Биения наконец прекратились. Веки отяжелели, тьма приняла ее в свои объятия.

Она мгновенно распахнула глаза.

Казалось, прошел один миг, а на самом деле кто знает, сколько времени утекло. Она это поняла потому, что медсестры больше не было, зато появился доктор Грин. Он заснул на стуле, вытянув ноги, скрестив руки, склонив голову на плечо. Очочки соскользнули на кончик носа.

Она получше вгляделась в этого человека. Шестидесятилетний мужчина, все еще приятной наружности, одетый со вкусом – галстук ton sur ton^[7] к голубой рубашке. Интересно, это жена ему подбирает одежду? Каждое утро сама вынимает из шкафа, приводит в порядок и кладет на постель. Такая теплая, обыденная мысль снова вернула ее к собственному положению. У нее украли пятнадцать лет жизни – обыкновенной, полной условностей, возможно посредственной, но все-таки жизни. Кто знает, как за это время изменился мир. Счастье, что ее поместили в ожоговое отделение больницы Святой Екатерины, где в палатах нет окон. Одна мысль о том, чтобы выйти за дверь, приводила ее в ужас. Как будто тебя заморозили на долгие годы или ты совершила путешествие в будущее. Не знаешь, что ждет тебя за порогом.

Или кто.

«Я хочу, чтобы ты навсегда избавилась от этого кошмара, – сказал Грин. – Ты лучше меня знаешь, что, если мы не схватим его, ты, выйдя из больницы, так и не сможешь вернуться к нормальной жизни…»

Ей и без того трудно, ей не вынести еще и страха, что он может вернуться и унести ее обратно в лабиринт.

Грин проснулся. Поморгал, поправил очки. Заметил, что и она не спит, улыбнулся и спросил, потягиваясь:

– Ну как ты?

– Это я привела девочку в лабиринт? – выпалила она. Ее терзала мысль о том, что она могла, хоть и невольно, впутать в этот кошмар невинное существо. Собственную дочь.

Доктор уселся поудобнее и включил запись.

– Не думаю, чтобы ты была беременна, когда тебя похитили. Ведь тебе было всего тринадцать лет.

– Как же тогда это получилось? – Мысли у нее путались.

– Вопрос не в том, как девочка оказалась в лабиринте, а в том, как она оказалась в тебе. Ты понимаешь, в чем разница, правда, Сэм?

Конечно, она понимала, ей же не восемь лет.

– Я знаю, откуда берутся дети… Кто-то излил в меня свое семя.

– Можешь предположить, кто был этот «кто-то»?

Она задумалась.

– Кто-то, кто был со мной в лабиринте. – Было ясно, что такой ответ, самый логичный, какой только можно было придумать, доктора Грина не удовлетворил.

– Поточнее, пожалуйста.

Она напрягла память:

– Может быть, другой узник.

– Сэм, я не думаю, чтобы там были другие узники, кроме девчушки, о которой ты рассказывала, – заметил доктор Грин.

– Почему вы так в этом уверены? – Она видела, что Грин пытается что-то ей втолковать, и это ее раздражало. Я ведь не дура, так и рвалось у нее с языка.

– Видишь ли, Сэм, человек, который похитил тебя, остановил на тебе свой выбор.

– Что вы этим хотите сказать?

– Что ты входила в канон желаемого… Другими словами, все мы хорошо знаем, что нам нравится и что для нас лучше. Согласна?

– Да, – ответила она, не зная, к чему клонит доктор.

– Вот, например, мороженое. Какое ты любишь больше всего?

– Сливочное, и еще карамельное, – проговорила она, сама не зная, откуда явилось воспоминание.

– Так вот: если ты любишь больше всего сливочное и карамельное, тебе не придет в голову попросить стаканчик шоколадного или ванильного.

Она кивнула, хотя разговор ей казался на редкость глупым.

– Мало вероятности, что мы выберем вещь, которая нас не устраивает, тебе не кажется? – продолжал Грин. – Поэтому мы, как правило, привержены к одним и тем же предпочтениям, поскольку знаем самих себя. Поведение похитителя нам подсказывает, что его внимание сосредоточено на женщинах. Он забирает девочек, Сэм. – Он уточнил: – Девочек, не мальчиков.

Зачем столько слов?

– Что вы пытаетесь мне сказать?

Грин позволил себе глубоко вздохнуть.

– Что единственным мужчиной в лабиринте был твой похититель, Сэм. И если он – отец твоей дочери, ты не могла не видеть его лица, в этом нет никакой логики.

Зачем Грин напирает на эту историю? Почему упорно стремится причинить ей боль?

– Неправда, – произнесла она, запинаясь. – Все было не так. Непременно должно найтись какое-то другое объяснение. – Но на ум ничего не приходило.

– Сэм, я хочу помочь тебе. – Грин пододвинулся ближе, взял ее за руку. – Очень хочу, – повторил он, заглядывая ей в глаза. – Но если ты откажешься признавать реальность, у меня не получится пробудить твою память и ты никогда не вспомнишь, что стало с твоей дочерью.

Она почувствовала, как к глазам подступают горячие, тяжелые слезы.

– Это неправда, – прошептала она севшим голосом, еле слышно.

– Почему бы нам не попробовать то же, что в прошлый раз? Ты бы могла снова сосредоточиться на какой-то точке в этой комнате и расслабиться, – убеждал ее доктор. – Может быть, твоя дочь еще внизу, Сэм. И ждет тебя… Ждет не дождется, когда мама придет и освободит ее.

Она снова пристально вгляделась в еле заметное влажное пятно на стене, похожее на сердце – бьющееся сердце, сердце ее девочки. Я ее бросила? – спросила она себя. Убежала, а ее оставила, чтобы самой спастись?

– Смелее, Сэм, – подбодрил ее Грин. – Расскажи о том, как он приходит к тебе в лабиринте…

– Темнота, – проговорила она и осеклась.

– Хорошо, Сэм, продолжай…

– Я это называла игрой в темноту…

Неоновые лампы начинают мигать. Она знает, что это значит. Такое уже случалось. И случится снова.

Это сигнал: игра в темноту вот-вот начнется.

Чтобы спастись, нужно прибегнуть к одной процедуре. Со временем Саманта ее довела до совершенства. Это, правда, не всегда срабатывает, только иногда. Во-первых, бесполезно искать укрытие: в лабиринте нет закоулков или тайных уголков, где можно затеряться. Весь фокус в том, чтобы слиться с окружающим. Ничем не отличаться от того, что вокруг тебя. Но чтобы получилось, нужно дождаться последней секунды.

Она выбегает в коридор, мечется туда-сюда. При этом глаз не спускает с неоновых ламп, которые мигают все сильнее. Скоро начнется, уже недолго осталось. Она считает: «Три, два, один…»

Темнота.

Она проскальзывает в какую-то комнату и вжимается в стену. Дышать тяжело, сердце бешено бьется, но нескольких секунд ей хватит, чтобы успокоиться. Дыхание выравнивается, сердцебиение выравнивается. Она стоит не шевелясь.

Ждет.

В лабиринте, по видимости, все спокойно. В ушах стоит один только протяжный свист – голос тишины. Потом она что-то улавливает. Шарканье, скрежет металла. Может, плод воображения, но она знает, что это не так.

Он здесь. Спустился нанести ей визит.

Она не знает, откуда он пришел, откуда приходит каждый раз. Но теперь он здесь, с ней. Раздаются его шаги – неспешные, терпеливые. Он ищет.

Он тоже ничего не видит, в этом и состоит игра. Идет, вытянув руки, ощупывая все, что попадается на пути, – она слышит, как шуршат под его ладонями серые стены, будто какой-то змей подползает все ближе. Но она знает, что монстр жадно вслушивается в каждый звук, каждый шорох, пытаясь определить, где его пленница.

Он недалеко, он все ближе.

Звучат шаги: он подходит к двери комнаты. Не останавливайся, не останавливайся. Вот проходит мимо. Потом все-таки застывает на месте.

Что такое? Почему он не идет дальше?

А он возвращается. Стоит перед открытой дверью, колеблется. Решает, входить ему или нет.

Убирайся. Убирайся прочь.

Он переступает порог. Слышно его дыхание – дыхание монстра. Но она не двигается с места, распластавшись по стене. Не пытается бежать: уже случалось так, что, подойдя вплотную к цели, он по какой-то неясной причине, махнув рукой или передумав, оставлял ее в покое и уходил. Но на этот раз ей не повезет, у нее такое предчувствие. На этот раз удача на стороне противника. Слышно, как он ощупью, осторожно продвигается к ней.

Останавливается, как будто взглядом проницает тьму.

Она знает: сейчас что-то свершится, но не двигается с места. Его лицо совсем близко, в нескольких сантиметрах от ее лица, она чувствует его тепло, запах его дыхания. Сладковатый, но также горький: запах монстра.

Потом ладонь бережно опускается на ее щеку. Это не ласка, говорит она себе и вся застывает – не хочет смиряться, признавать себя побежденной. Ладонь гладит шею, спину, стискивает маленькую грудь. Скользит к животу, оттягивает резинку трусиков. Пальцы роются среди пушка. Замирают, встретив живую плоть. Она не закрывает глаза – не хочет накладывать одну темноту на другую. Хочет смотреть ему в лицо, даже в темноте. Я не жертва, твердит она про себя. Я не твоя. Но тем временем понимает, что надо о чем-то таком подумать, чтобы быть готовой, там, внизу. Потому что в последний раз, когда он брал то, что ему причитается, ей было больно…

– Вы это хотели знать, доктор Грин? Вот так все и происходило! – заключает она с надрывом. – Что, гад, доволен?

– Нет, конечно же нет, – открещивается Грин.

Она догадалась, что доктор искренне огорчен. Не только потому, что не получил сведений, на которые рассчитывал. Он расстроился из-за нее – из-за того, что ей приходилось терпеть извращенные игры невидимого монстра. Ей стало стыдно: зря она обругала доктора.

– Хорошо, Сэм, поищем вместе другой способ извлечь из твоей памяти черты похитителя, – пообещал он и выключил запись. Повернувшись к зеркалу, прикоснулся к связке ключей, что висела у него на поясе. Похоже на условный знак, сигнал для тех, кто наблюдал извне.

29

Рисунок Мэг Форман – кораблик колышется в тихом море, теплое солнышко. Место, куда Дженко хотел бы попасть, когда все кончится.

Самый расчудесный рай в представлении девочки.

Это воображаемое место – вожделенный приют, но еще не время туда идти. Я должен остаться здесь, посмотреть, что в этом фильме, сказал себе Дженко.

Он водрузил проектор на скамью сторожа Банни, вставил пленку и направил его на стену. Потом выключил лампу. Глубоко вздохнул в темноте.

И запустил фильм.

Первые кадры были пустыми, но после появилось изображение. Съемка любительская, оператор никак не мог попасть в фокус. Но вот изображение стало более четким.

Элегантный салон: кожаные кресла, паркет, панели из темного дерева. Красно-коричневый свет сосредоточен посередине кадра, нижняя и верхняя части остаются в тени. В результате людей можно превосходно рассмотреть от колен до подбородка.

Мужчины в элегантных костюмах – в мелкую полоску, с манишкой, платочком в кармане и гвоздикой в петлице. Почти все держали в руках бокалы или курили сигару. Они улыбались, дружески беседовали, а лакеи в белых ливреях сновали в толпе, разнося подносы с выпивкой и закусками.

Сцена из былых времен, подумал Дженко. Клуб, посещаемый уважаемыми людьми, высокопоставленными членами общества. Бруно боялся увидеть то, что скрывалось в бобине, воображая бог знает какие пакости. Он уже начал верить, что ошибся.

Потом сцена неожиданно поменялась.

Густой кустарник. Объектив что-то ищет среди листвы. Находит фигурку, слившуюся с ветвями. Девочка – светловолосая, босая. Голубое платьице порвано, руки и ноги исцарапаны колючками. Слышно только, как сухие листья шуршат под ее ногами. Потом раздается шум, девочка оборачивается в страхе. Кто-то смеется.

Дженко подался вперед: вдруг получится опознать девочку – но сцена опять поменялась.

Снова лес, но мультяшный, в технике сороковых годов. Огромный кролик с глазами сердечком посреди лужайки. Банни сидит на бревне и что-то рассказывает двум мальчикам, которые удобно устроились на его здоровущих лапах. Бабочка пролетела над их головами, ветер пошевелил листву дерева.

Внезапный обрыв. Стоны.

Нагая женщина занимается сексом с двумя мужчинами в капюшонах. Она лежит на широком мраморном алтаре, вокруг – свечи и ножи. Распущенные волосы падают женщине на плечи, тело покрывает тончайшая патина пота. Глаза ее закрыты, а двое мужчин по очереди грубо проникают в нее. В криках наслаждения слышатся неразборчивые слова. Заклинание или молитва.

Снова обрыв, новая сцена.

Комната при дневном свете, пустой стул. На стене надпись: «Любовь». Оператор необъяснимым образом задерживается на этом интерьере. Потом в комнате вдруг темнеет. К стулу привязан голый мужчина, его голова опущена на грудь. Надпись за его спиной едва видна. Оператор стремительно приближает камеру к узнику, в руке у него что-то зажато, возможно лезвие. Мужчина поднимает голову, кричит.

Дженко отпрянул, как будто все это происходило с ним. Но сцену снова залил дневной свет. Стул опять был пуст. Полный покой.

Очередной переход.

Школьный двор. Мальчики в коротких штанишках гоняются друг за дружкой. Оператор снимает их с далекого расстояния, из-за решетки. Останавливается на одном из мальчишек. Он не такой, как все. Альбинос. Застывает на месте, будто интуитивно чувствуя опасность. Озирается, потом вступает в игру как ни в чем не бывало.

Исступленная смена кадров. Старуха кормит грудью младенца. Шатер цирка посреди пустынной равнины. Слово «Красный». Безногий ползет, напевая песню. Телевизор, по которому передают старую рекламу моющего средства. Слово «Оргазм». Две женщины под черными капюшонами ласкают и раздевают друг друга. Слово «Свет». Похороны под дождем. Снова порнография. Кровь. Символы смерти. Дженко утомляло беспрерывное мелькание сцен. Но сами образы внушали глубокую тревогу. Бруно задавался вопросом, что именно он смотрит сейчас и с какой стати церковный сторож держит у себя такой фильм.

Еще одна сцена.

Место неопределенное, глубокая тьма, пронизанная пыльным лучом фонаря. Оператор идет по неровному полу, слышны его тяжелые шаркающие шаги, гулко отдающиеся в просторном пустом помещении. Он что-то ищет, но вокруг ничего нет. Замирает, прислушивается. Слышится приглушенный шепот. Оператор поворачивается направо, луч фонаря стремительно движется, высвечивая пядь за пядью. Скользит по кирпичной стене. Бруно улавливает какое-то копошение. Луч останавливается, движется назад, попадает в цель. Можно различить в углу россыпь испуганных глаз. Мальчики, нагие до пояса, жмутся друг к другу, стараясь спрятаться от преследователя. Их семь, может быть – восемь, им лет по десять. Оператор не торопясь движется к ним. Но на этот раз не один.

Из-за его спины выходят темные тени. Человеческие фигуры опережают его, идут к мальчишкам…

Проектор втянул в себя последний кусок пленки, и изображения исчезли со стены, оставив Дженко множество недоумений и неприятный осадок в душе.

Фильм, который он просмотрел, – сюрреалистический, это еще мягко говоря. И злобный – да, злобный. Что за расстроенное воображение могло породить такую вещь?

В церковном подвале, в темноте, Бруно пожалел, что начал расследование, вбив себе в голову, что обязан выполнить взятые пятнадцать лет назад обязательства перед родителями Саманты Андретти и перед самой девушкой. Не так хотел Бруно завершить свою жизнь, он предпочел бы не знать абсурдной и болезненной правды. А именно, что человеческая природа способна прозревать истину и творить красоту, но также и порождать отвратительные темные бездны вроде той, которая только что прошла перед его глазами.

К счастью, люди смертны, сказал он себе. И сторож Уильям сейчас как раз умирает. Но перед тем как черная богиня найдет их обоих, Дженко должен поболтать с Банни.

30

Место, куда он направлялся, располагалось в самом глухом углу квартала.

Изучая надписи на стенах, Дженко догадался, что уличные банды поделили между собой каждый сантиметр этого своеобразного анклава. В самом деле, едва Бруно миновал перекресток, откуда виднелась заброшенная школа, у него возникло впечатление, будто он пересек невидимую границу. Автомобиль с тремя парнями в банданах и темных очках тут же увязался за «саабом». Ребята, стоявшие на стреме, доложили о вторжении постороннего, догадался Дженко. Этой троице было дано задание следить за ним, не спуская глаз.

Ничего удивительного. Год назад разразилась война между бандами, меньше чем за неделю оставившая на улицах около двадцати убитых. Сбыт наркотиков, дележ территории – поди пойми. Жертвы совсем юные, не старше двадцати. Жизнь в этих трущобах ценилась так мало, что матери, производя на свет сыновей, уже знали, что переживут их.

Очень скоро тебя это уже не будет касаться, подумал Бруно себе в утешение. Мир живых, со всеми его проклятыми противоречиями, может отправляться в тартарары.

Дженко вел машину, держа руки на виду, на руле, давая понять надзиравшим за ним юнцам, что не имеет враждебных намерений. На пассажирском сиденье лежала бутылка виски, которую он купил в специализированном магазине. На приборную доску поместил примитивную схему, которую молодой священник из церкви Божьей Благодати начертил на листке бумаги, объясняя, как добраться до места. В этих краях спутниковые навигаторы выходили из строя, а на картах, найденных в Интернете, зона обозначалась большим белым пятном.

Добравшись до нужного здания, он припарковался рядом со скамейкой, прихватил с соседнего сиденья бутылку виски и вышел из машины. Полуденное солнце палило, Бруно чувствовал тяжесть в затылке. Огляделся, чтобы надзиравшие за ним парни отчетливо видели, куда он идет. Потом неторопливым шагом направился ко входу.

Как только Бруно переступил порог, ему в ноздри ударил запах кухни и дезинфицирующих средств. В холле стояли разнокалиберные пластиковые стулья и столик с россыпью брошюр на медико-санитарные темы – от профилактики венерических болезней до советов по уходу за зубами. В данный момент в этом помещении, похожем на зал ожидания, только какой-то бездомный спал на полу. Наверное, пришел сюда, спасаясь от жары, и никто не прогнал его.

Учреждение напоминало медицинскую консультацию, но, по словам приходского священника, который и направил сюда сыщика, представляло собой нечто большее.

Его называли «гаванью», поскольку люди главным образом приходили сюда умирать. Бедняки, бродяги, люди, у которых не было в мире никого, кто мог бы о них позаботиться. Родные не пускали их на порог, а сами они не могли позволить себе пребывание в больнице.

Дженко не нашел никого, к кому можно было бы обратиться, поэтому спрятал бутылку за пазухой и начал подниматься по лестнице, ведущей на верхние этажи. Ступеньки не внушали доверия, перила опасно раскачивались. Толкнув застекленную дверь, ведущую в палату, Бруно осознал, что в конечном итоге его неминуемая смерть не такое уж несчастье по сравнению с тем, что ожидало человеческие обломки, прибившиеся сюда. Вентиляторы на потолке не освежали, а только разгоняли пропитанный миазмами спертый воздух. Коек не хватало на всех, некоторых устроили на раскладушках, а кому-то пришлось довольствоваться инвалидным креслом.

Но Дженко сразу поразило то, что никто не жаловался.

Почти полная тишина царила в палате. Как будто все они давно уже приняли неизбежность конца и ждут его с великим достоинством. Точнее, со смиренным терпением, поправил он себя.

Наконец он заметил кого-то из обслуживающего персонала. Невысокая полная женщина средних лет с короткими седыми волосами. На ней были красные поношенные кеды с огромным высунутым языком, юбка до колен и футболка размера на два больше, чем нужно, с логотипом «Роллинг стоунз». На шее – красные пластиковые четки.

Женщина заметила его и, даже не спросив, кто он такой, одарила чудесной улыбкой и пошла навстречу.

– Добрый день, – приветливо сказала она.

Когда на него устремились голубые глаза невиданной чистоты, Бруно как будто коснулась необычайная благодать.

– И вам день добрый, – проговорил он с запинкой, стараясь скрыть свою грусть. – Я ищу человека, который попал сюда, к вам: сторожа церкви Божьей Благодати. Его имя Уильям, но все зовут его Банни.

Женщина как будто нахмурилась.

– Да, он здесь, – подтвердила она. – Вы его друг?

– Да, – кивнул Бруно. – Узнал вот, что Банни захворал, и решил его навестить. – Он тут же почувствовал, что женщина ему не верит. Может, даже заметила бутылку, спрятанную за пазухой, но ничего по этому поводу не сказала.

– У него нет друзей, – проговорила она вполголоса, будто не хотела, чтобы ее услышали другие пациенты.

– Сестра Никла, можете подойти на минутку? – позвал кто-то от входа в палату.

Женщина повернулась к девушке, очень хорошенькой, которая принесла тазик с полотенцами. Бруно поразился, узнав, что перед ним монахиня.

– Сейчас иду, – откликнулась женщина и снова повернулась к Бруно. – Вам здесь не место, – произнесла она очень мягко. Потом неожиданно подняла руку и погладила его по небритой щеке.

Эта ласка ошеломила его. Каким-то таинственным образом он уверился: сестра знает, что ему осталось недолго, и хочет дать понять, что все хорошо, что не надо бояться.

– Вы неверующий, – вздохнула монахиня. – Жаль.

– Я усвоил, что мир лежит во зле, – сказал Дженко, решив, что дальше притворяться бесполезно. – Если Бог создал мир, значит и Он – зло. В сущности, достаточно посмотреть, как Он обходится со своими возлюбленными детьми. – Он обвел рукой переполненную палату.

Никла одарила ждущих помощи сочувственным взглядом.

– Я называю это место «гаванью» не потому, что здесь последний причал. В действительности их плавание еще не началось и место, куда они направляются, похоже на безбрежное теплое море.

Бруно подумал о Мэг Форман, ему показалось, что женщина читает в его сердце, как в открытой книге.

– Море, нарисованное рукой ребенка, – вымолвил он неожиданно для себя.

Никле уподобление понравилось:

– Но Бог и есть ребенок, разве вы не знали? Поэтому Он причиняет нам зло, не отдавая себе отчета.

На этот раз и Бруно улыбнулся, позавидовав такой крепкой вере.

Сестра вдруг посерьезнела.

– Человек, которого вы ищете, – в крайней комнате в конце коридора. – Указав направление, она взглянула на Бруно с беспокойством. – Будьте осторожней.

31

Дверь была приоткрыта. Дженко толкнул ее рукой. Несмотря на тесноту в «гавани», мужчина, распростертый на койке, один занимал целую комнату.

Слабые лучики света просачивались сквозь запертые ставни и бесцеремонно ложились на белую простыню, в которую, точно в саван, было завернуто истощенное тело больного. Виднелась только голова и костлявые руки.

Судя по смраду, сторож Уильям уже гнил заживо.

Глаза старика были закрыты, он дышал с трудом. Проснувшись, пытался сообразить, кто это явился негаданно-нежданно нарушить его покой.

– Привет, Банни, – проговорил Дженко.

Тот молча вгляделся в него, потом спросил:

– Ты кто?

Бруно извлек из-за пазухи бутылку виски:

– Ангел смерти.

После минутного колебания больной ухмыльнулся, показав пожелтевшие зубы.

– Давай проходи, – пригласил он, махнув иссохшей рукой.

Бруно взял единственный стул, стоявший у стены, и придвинул его к койке.

– Не возражаешь, если мы немного поболтаем? – осведомился он, садясь.

– Ничуть, – прохрипел старик, потом закашлялся и сплюнул мокроту. – Ты из полиции?

– Не совсем, но у меня есть к тебе несколько вопросов. – Бруно заметил, что сторож смотрит на виски, как умирающий от жажды – на оазис в пустыне. – Если твои ответы меня устроят, я тебя оставлю наедине с ней, – пообещал сыщик.

Банни довольно захихикал:

– Знаю, о чем ты хочешь меня спросить.

– Раз знаешь, почему бы не начать рассказывать? Чем раньше закончим, тем будет лучше для всех.

Старик перевел взгляд на стену, словно прикидывая, с чего бы начать.

– Ты сильно удивишься, если я скажу тебе, что мое имя вовсе не Уильям?

– Не удивлюсь совсем.

– Сорок лет я служил сторожем в церкви Божьей Благодати только затем, чтобы меня не нашли.

– Кто тебя искал?

– Полиция. Или такие, как ты. – Грудь его сотряс очередной мощный приступ кашля. – Но теперь-то можно сказать, что я всех вас надул. – Он опять захихикал.

– Зачем нам потребовалось тебя искать?

– Затем, что я для вас – сущий дьявол.

Возможно, тут была жалость к себе, но Дженко уловил в его словах и толику гордости.

– А это не так?

На несколько секунд старик погрузился в собственные мысли.

Но Дженко подстегнул его:

– В чем состояла твоя задача? Заманивать мальчишек теми комиксами? Промывать им мозги? Кстати, я посмотрел фильм.

– Тебе не понять, – презрительно процедил старик. – Никому из вас не понять.

Солнечный свет внезапно померк. За закрытыми ставнями собирались темные тучи. Палата погрузилась в серый полумрак.

– Что тут понимать? Может, объяснишь?

– Бесполезно.

– А ты попробуй.

– Оставь все это, мой тебе совет. – Очередной смешок, очередной приступ кашля. – Поверь мне: живи лучше своей жалкой жизнью, как жил до сих пор.

Дженко был взбешен, но не хотел это показывать.

– Кого ты покрываешь?

– Никого.

Но Дженко чувствовал, что сторож врет.

– Что ты на этом выгадал, Банни? Разве что жил всю жизнь в подвале… – насмешливо протянул он.

– Когда от меня потребовали, я свой выбор сделал, – неожиданно проговорил старик.

За окном послышался удар грома: приближалась гроза.

– Что ты хочешь этим сказать? Что значит – сделал выбор? Объяснись, – продолжал дразнить его Бруно.

Старик уставился на него слезящимися глазами, лишенными всякого выражения.

– Вместо того чтобы доискиваться, кто они, ты должен был бы задаться вопросом, что они такое.

Бруно на мгновение задумался, потом догадался:

– Ты тоже из детей тьмы.

Сторож кивнул.

Бруно понял, что Банни сопротивляется только для видимости: ему хочется поговорить, хочется выплеснуть то, что скопилось внутри за бог весть сколько времени. Стоит подождать, и ответы явятся сами собой. В самом деле, скоро старик принялся рассказывать.

– Играю я однажды на улице, и ко мне подходит мужчина. Подзывает меня, говорит, что хочет сделать мне подарок. Показывает книжечку комиксов. Книжка о кролике, но он говорит, что там есть секрет. Объясняет, что нужно делать… «Возьми зеркало, – говорит. – И если тебе понравится то, что увидишь, снова приходи ко мне».

– Что было потом?

– Я пришел к нему снова, но только из любопытства… Он завел меня куда-то и запер в какой-то черной дыре. Оставил там в темноте. Я был совсем пацаном, до смерти перепугался. Не знаю, как долго я вопил, сколько времени вообще просидел там. Сколько дней, а может, и месяцев. Но потом дверца отворилась, кто-то протянул мне руку. Полицейский. Ты спасен, ты в безопасности, вот что он сказал… Но он не знал, что мне уже не было спасения – ни за что, никогда. Никто и представить себе не мог, какое меня коснулось проклятие. Я сам тогда еще не догадался. Но тьма уже пометила меня.

– Как звали человека, который тебя похитил?

Старик потупил взгляд:

– Банни, разумеется… Во всяком случае, так он представился мне. Взрослые знали его под другим именем. Двадцать лет он служил ночным сторожем на складе удобрений. Днем спал, поэтому ни с кем из людей не общался. Когда пришли его арестовать, соседи даже сказать не могли, кто живет в этом доме. На суде он не промолвил ни слова, даже когда ему вынесли приговор – пожизненное заключение на весь остаток дней.

Из рассказа Дженко вынес, что старик вроде бы даже восхищается своим мучителем. Хотелось услышать продолжение.

– На этом дело не кончилось, правда?

– Мне стукнуло тринадцать лет… Однажды поутру к нам заявляется агент из пенитенциарной системы. Говорит, Банни, мол, умер, но перед тем написал завещание и назначил меня единственным наследником. – Больной провел тыльной стороной ладони по пересохшим губам, зачавкал вязкой слюной, скопившейся во рту. – Мать не хотела брать ни гроша от этого человека, но мы были слишком бедные и не могли позволить себе отказаться. Нам достались не только деньги, прислали и все его вещи. Одежду, проектор «Супер‐8», коробку комиксов, все тех же самых, и чудной фильм.

– Ты его посмотрел.

– И все понял. То было послание… «Передай наследие», типа того.

– Кто все это начал?

– Понятия не имею, – ответил сторож. – Но я выполнил то, что мне было поручено, я отлично поработал, – похвастался он.

Им неведомо, что они – монстры, повторил про себя Дженко. Сторож тоже считал себя нормальным. В конечном итоге, по его собственному разумению, Уильям всего-навсего хорошо сделал свою работу.

– Хочешь, чтобы я поверил, будто ты не знаешь, кто за всем этим стоит? Кому ты служил так преданно? – снова спросил детектив.

– Темноте, – ответил старик, на этот раз без обиняков.

Гром грянул снова, но шума дождя все еще не было слышно.

Дженко негодовал:

– Ты к этому приобщил Робина Салливана, когда он был ребенком?

Старик вздрогнул, услышав это имя.

– Ты похитил его и три дня держал при себе… В темноте? – не отставал сыщик.

– Я передал наследие, – с ухмылкой провозгласил сторож.

– Сколько таких было до и после? Сколько?

– Не помню, сбился со счета. Но те, другие, ничего не значат… Нужно долго стараться, чтобы найти правильного мальчишку. После Робина я еще продолжал какое-то время, хотя знал, что именно он сделает выбор. Так же, как примерно в его возрасте я.

Дженко порылся в кармане и достал фотографию, взятую из дела, хранившегося в Лимбе, на которой Робин Салливан стоял в обнимку с кудрявым и щербатым дружком. Показал ее старику.

– Вот и ты, сынок, – обрадовался тот, сразу узнав мальчишку. – Сколько лет… – Глаза у него блестели.

– Кто этот другой мальчик на фотографии? Кудрявый, без одного зуба?

Старик недоуменно уставился на Бруно.

– Из фотографии следует, что он часто бывал в приходе, поэтому я уверен – ты его знаешь. – И Бруно, дабы вдохновить доходягу, помахал у него перед носом бутылкой виски.

Сторож облизнулся:

– Кажется, это Пол… Он жил в зеленом доме в двух кварталах от церкви.

Вначале немного поартачившись, сторож пошел на контакт. Детектив не знал, как это объяснить. Не исключено, что Уильям нагородил всякого вранья, просто чтобы от него отделаться. Единственный способ выяснить, так ли это, – явиться собственной персоной в зеленый дом и постучать в дверь. Но перед уходом Дженко вручил умирающему обещанную награду:

– Прощай, Банни.

– До скорого, – ответил старик.

При мысли, что оба они могут оказаться в одном и том же месте, Бруно содрогнулся. Но сторож прав: он еще должен заслужить покой, которым исполнен рисунок Мэг Форман, а времени осталось немного.

Снова прозвучал раскат грома: гроза уже совсем близко.

32

Между Бруно и зеленым домом встала плотная стена воды.

Дженко вышел из «сааба» и под дождем направился к крыльцу. Спрятавшись под навесом, поднял воротник пиджака. Ливень настиг его по выходе из «гавани» и до сих пор не прекратился; волосы Бруно и его льняной костюм промокли насквозь. Он пощупал лоб: кажется, температура. Сердце, однако, билось в груди, опровергая прогнозы медиков. Это ненадолго, сказал он себе. Бесполезно строить иллюзии. Это не сердце бьется, а тикают часы, у которых кончается завод.

Бруно попытался привести себя в порядок, чтобы выглядеть приличнее. Потом прочел имя на почтовом ящике. Пол Мачински. Прочел по складам, чтобы лучше запомнить. «Пол»: совпадает с тем, что подсказал сторож.

Но что-то все равно не складывалась.

Он попробовал позвонить, но безуспешно. Может быть, из-за грозы отключилось электричество. Тогда он постучал в дверь. Подождал несколько секунд. Постучал снова: вдруг обитатели дома не слышат стука из-за шума дождя. Но и на этот раз ничего.

Тогда он подошел к окну и заглянул внутрь.

Гостиная: диван, усеянный газетами, перед старым телевизором – бесформенное кресло. Рядом, на столике, по меньшей мере десяток пустых пивных бутылок и пепельница, полная окурков.

Из беспорядка – типичного для холостяков – Дженко заключил, что Пол Мачински живет в доме один. А еще то, что, возможно, в данный момент его дома нету.

С бывшим членом футбольной команды, в которой играл и Робин Салливан, он хотел встретиться по совершенно определенной причине. Если монстр искал надежное укрытие в квартале, где вырос, могло случиться так, что он обратился к Мачински за помощью и советом. Может, Пол даже знает, где прячется Банни.

Он все еще здесь, я знаю.

Частный детектив понимал, что нужно быстро принять решение. Он мог подождать в машине или на крыльце, пока вернется хозяин дома, или войти самолично.

Он обычно предпочитал второе.

Когда бывало нужно расспросить осведомителя или свидетеля, он старался заранее подготовиться. Единственный способ разговорить человека – как можно больше узнать о его жизни.

К примеру, однажды ему было нужно, чтобы женщина средних лет рассказала, где находится ее знакомая. Если бы Бруно просто явился к ней и прямо об этом спросил, она бы ничего не сказала. Люди не доверяют чужакам, которые задают вопросы: даже если речь идет о том, чтобы выгородить человека, с которым едва общаешься, автоматически срабатывает чувство солидарности. Заводить с ней дружбу Дженко было некогда, и он просто несколько часов наблюдал за женщиной. Обнаружил, что чуть ли не целыми днями она смотрит мыльные оперы по телевизору. Тогда пришел к ней и спросил, где найти подругу, прикинувшись безумно влюбленным. Женщина, растрогавшись, тут же выдала все, что он хотел знать.

Вот почему и сейчас Дженко подергал ручку двери, ведущей в зеленый дом. Убедившись, что замок хлипкий, пару раз двинул плечом, и дверь отворилась.

Бруно зашел внутрь, и первое впечатление от дома смогло многое поведать о Поле Мачински. Во-первых, былой парнишка со щербинкой на месте резца во взрослой жизни отнюдь не благоденствовал. Мебель, казалось, была подобрана со свалки. Палас на полу был когда-то бежевым, но теперь представлял собой настоящий архипелаг жирных пятен. Всюду пыль, грязь. В углу валялась подстилка, рядом – две миски и ошейник, но, к счастью, собак поблизости не было.

Детектив закрыл за собой дверь, заглушая шум дождя. В доме было два этажа. Дженко решил сначала осмотреть верхний.

Лестничную площадку продолжал короткий коридор, куда выходили три комнаты. Бруно подошел к двери матового стекла и понял, что за ней ванная. Стоило приоткрыть ее на несколько сантиметров, как огромная черная псина с неистовым лаем бросилась на сыщика. Он поспешил закрыть дверь: не хватало еще, чтобы покусала собака. Бруно проклинал все на свете: пса, себя самого, сердце, которое бешено колотилось в груди. Он испугался, но потом ему стало смешно: до чего идиотский способ заполучить роковой инфаркт.

Детектив продолжил обыск. Во второй комнате остались только ржавые сетки от двуспальной кровати. На полу образовалась лужа дождевой воды: видимо, протекала крыша. В шкафу сохранилась женская одежда, пропахшая нафталином. Бруно решил, что она принадлежала матери Пола, и предположил, что госпожа Мачински уже давно умерла.

Зато третьей комнатой пользовались изо дня в день. Постелью Полу служил матрас, брошенный на пол. На черных стенах висели постеры групп «хэви-метал», можно было подумать, что здесь живет подросток восьмидесятых годов. Но мужчина, который спал в этой комнате, вот-вот разменяет шестой десяток. Рядом с проигрывателем располагалась порядочная коллекция виниловых пластинок. На полочке красовался небольшой кубок на подставке с латунной табличкой, где значилось: «Турнир приходских команд 82:83 – третье место». Если учесть, до чего он докатился, этот момент славы, наверное, был единственным, выпавшим на долю Пола.

Рядом с матрасом, под стопкой порнографических журналов стояла керамическая миска, а в ней – все необходимое для того, чтобы раскурить трубку. Бруно заметил также кусок плинтуса, слегка отстающий от стены. Без труда приподняв его, обнаружил полость, где хранился кубик гашиша. Взвесил его на ладони: в принципе, объем скромный, тянет на мелкого толкача. Бруно положил наркотик на место.

Тут сыщик заключил, что при поверхностном знакомстве с домом он не извлек никаких полезных сведений, которые помогли бы ему вступить с Полом в дружескую беседу. Трудно найти общие интересы с человеком, который охотнее всего ловит кайф и читает одни непристойности. Нужно поискать другой путь, чтобы завоевать его доверие и заставить открыться. Из всех, кого Бруно удалось отыскать, Пол Мачински наиболее близок к Робину Салливану.

Если он знает, где находится Банни, его можно спровоцировать, сделать так, чтобы он невольно выдал себя. Но как?

Собака в ванной заливалась лаем и мешала думать. Болела голова. Сыщика объяла внезапная дрожь, да так, что застучали зубы. Температура поднималась. Он вернулся на нижний этаж.

Следовало сразу покинуть дом и устроиться в «саабе», дожидаясь возвращения Пола Мачински. Но стоило Бруно спуститься по лестнице, как он вдруг почувствовал полное изнеможение. Претила сама мысль о том, чтобы выходить из дома, снова под дождь. Сыщик сдвинул с дивана газеты, но все-таки выбрал кресло и расположился в излюбленном, судя по всему, месте Пола, перед телевизором, сейчас выключенным. На спинке лежал плед, грязный и продырявленный, но Бруно все же завернулся в него. Озноб не проходил. Бруно был испуган, хотя понимал, что нужно срочно отогнать от себя мысли о неизбежной смерти. Успокоиться. Подумать о чем-то другом.

Ему пришел на память старый сторож и особенно то, с какой легкостью выдал он имя кудрявого щербатого мальчишки, изображенного рядом с Робином на фотографии, взятой из Лимба.

Когда Дженко обвинил сторожа в том, что он увлек во тьму бедного беззащитного мальчика, Уильям привел в свое оправдание совершенно нелепый довод.

«Я передал наследие» – вот что он сказал.

Старик говорил о Робине как о своем достойном ученике, и это никак не укладывалось в голове у Бруно. Если старый Банни считал Робина своим наследником – новым Банни, – почему он помог чужаку в его поисках? Не следовало ему раскрывать личность друга детства, который запросто мог поделиться какими-то сведениями, в результате чего любимчик сторожа попадется.

А тот почти сразу назвал имя Пола.

Концы с концами не сходились. Но хотя бы дрожь унялась. Да и пес на верхнем этаже умолк. Убаюканный тишиной, утонув в старом кресле, Дженко рассматривал свое отражение на экране выключенного телевизора. Как хорошо, что он еще здесь, что еще не умер. Выкарабкался в очередной раз, думал он с облегчением и благодарностью.

И, сам того не заметив, провалился в глубокий сон.

33

Чьи-то сильные руки стиснули горло, рот раскрылся в отчаянной попытке вдохнуть кислорода. Что хуже такого пробуждения от глубокого сна, подобного смерти: ты обнаруживаешь, что еще жив, только для того, чтобы умереть снова – и в мучениях.

Силач за спиной Дженко не ослаблял хватку. Тот изнемогал в могучих, безжалостных объятиях. Попытался оторвать эти руки от горла, но пальцы скользили по коже, влажной от дождя. Успеть бы объяснить Полу Мачински, зачем он вломился к нему в дом, словно грабитель. Сказать, что понимает его реакцию, но, учитывая положение вещей, она все-таки чрезмерна. Сыщик очень хотел втолковать все это человеку, который его убивал. Но тут различил его отражение в выключенном телевизоре, который стоял напротив.

У силача было темное родимое пятно на правой стороне лица.

То был не Пол Мачински. То был Салливан.

Вот почему старик мне помог. Послал меня сюда и каким-то способом предупредил своего ученика. Загнал меня в ловушку.

Банни уже не нужна была маска кролика, они наконец встретились лицом к лицу. Он тоже вглядывался в отражение сыщика на экране. В его глазах, блестящих, как бильярдные шары, не было ненависти, даже злости. Только холодное, трезвое намерение убить.

Рисунок Мэг Форман – теплое море, кораблик, солнце. Рай, придуманный девочкой. Я заслужил его, он мне полагается, убеждал себя Бруно. «Но Бог и есть ребенок, разве вы не знали? – сказала монахиня в „гавани“. – Поэтому Он причиняет нам зло, не отдавая себе отчета».

Дженко начинал примиряться с мучениями конца.

Светящиеся пятна, похожие на гибких маленьких фей, заплясали у него перед глазами. Из легких вышел весь воздух, он уже задыхался. Теплое море, кораблик, солнце, – казалось, он уже видит все это. Иду, сказал он. Почувствовал, как его тянут вверх, и резко запрокинул голову, почти инстинктивно. И все-таки ему удалось попасть затылком в нос нападавшему.

Ошеломленный неожиданным ударом, Робин Салливан немного ослабил хватку. Воспользовавшись этим, Бруно выскользнул, извернулся, пытаясь выбраться из кресла. Рухнул на руки, прямо на загаженный палас. Вздохнуть удалось только с третьей попытки. Сыщик развернулся посмотреть, что делает противник: у Банни из носа хлестала кровь, глаза застилали слезы. Но это не помешало ему снова броситься на Дженко. Силач схватил его за щиколотку, но сыщик выдернул ногу, перекатился вбок, подальше от монстра, но также и от входной двери. На самом деле он не знал, куда двигаться, словно муха, которая не различает щель приоткрытого окна и остается в плену у собственной глупости.

Бруно встал и, шатаясь, добрел до кухни, единственного места в доме, которое он не осмотрел.

И с облегчением увидел, что рядом со старым холодильником, стенки которого покрывали магнитики, находится выход на задний двор.

Тем временем Банни пришел в себя и уже в него целился.

Выйти из дома не означало спастись, но попытаться стоило: во всяком случае, Бруно не хотел признавать себя побежденным. Из последних сил он ринулся к двери, надеясь, что она не заперта, как тогда, на ферме Уилсонов, когда Банни преследовал его точно так же, как и сейчас.

Он схватился за ручку, потянул: дверь открылась. Оставалось сделать еще шаг, но Бруно запнулся. Все происходило как при замедленной съемке. Он почувствовал, как пуля вонзилась в спину, между лопаток. Кусок раскаленного металла прорвал живую плоть.

Но он не слышал выстрела. Как же это может быть?

Ощущение такое, будто его пронзила пуля. Но, нагнувшись, он не обнаружил на груди выходного отверстия. Так и не найдя объяснения, почувствовал, как подгибаются ноги, и рухнул на колени. В ушах стучало беспорядочно и громко – это сердце бешено колотилось, утратив ритм.

Никто не стрелял.

Инфаркт, которого он ждал со дня на день, настиг его.

Бруно Дженко выпустил ручку двери, не удержался на коленях, ударился спиной о дверцу холодильника и соскользнул на пол, увлекая за собой каскад разноцветных магнитов.

В этот миг между жизнью и смертью взгляд его уперся в один из магнитов: тропическую пальму. Этим магнитом к дверце холодильника был прикреплен рисунок.

Несомненно, детский, судя по манере и колориту.

На нем был изображен огромный кролик с глазами сердечком, держащий за руку девочку со светлыми волосами.

Но Дженко ошеломила подпись под рисунком. Уменьшительное имя.

Мэг.

34

Невероятно, как быстро работает мозг умирающего, подумал Дженко. Он рассуждал сейчас с удвоенной скоростью.

Где младшая дочь Формана могла познакомиться с кроликом Банни?

Бруно поднял глаза, ожидая увидеть противника, готового нанести последний удар. Но, что удивительно, тот стоял неподвижно и пристально смотрел на лежавшего. Наверное, ждал, пока сам сдохнет. Но что бы он там ни думал, у Дженко еще было время узнать правду. С неимоверным усилием он сунул руку в карман. Вытащил фотографию, принесенную из Лимба, и протянул ее человеку с темным родимым пятном на лице.

Тот, с минуту поколебавшись, взял ее в руки.

По выражению его лица Дженко догадался, что был прав.

– Ты – Пол Мачински, верно? – спросил он наудачу.

Силач вначале промолчал, но потом вдруг вскинулся.

– Что означает эта фотография? – спросил он, явно нервничая. – Кто ты такой? И что ты делаешь в моем доме?

Этого хватило, чтобы Бруно убедился: перед ним не Робин Салливан.

Старый сторож надул меня, подумал он. Вот почему он казался изумленным, когда Дженко спросил, как зовут кудрявого мальчика с фотографии. Он понял, что я ищу не того человека. Ведь я думал, что Робин – тот, печальный, с родимым пятном на лице. Ничуть не бывало.

Робин – другой. Веселый.

Старый Банни его направил по ложному следу, но подмена произошла раньше. Их всех ввело в заблуждение свидетельство дантиста: Питер Форман узнал по голосу человека в маске кролика, который, по его словам, угрожая жизни жены и дочерей, принудил его убить Линду. Это дантист первым указал на садовника.

Где младшая дочь Формана могла познакомиться с кроликом Банни?

– Расскажи мне о Робине, – слабым голосом попросил Дженко у Пола Мачински.

– Нет, дружище, лучше я тебе вызову «скорую».

Он казался искренне обеспокоенным, но Дженко покачал головой.

– Робин Салливан, – повторил он.

– Его уже так не зовут, он поменял имя. Мы дружили в детстве, потом я потерял его из виду… Он, верно, думал, что я его не узнаю, когда нанял меня привести в порядок его сад, но я сразу понял, кто это.

– Кто? – спросил Бруно. – Скажи мне, пожалуйста. – Ему было необходимо это услышать.

– Робин… Робин Салливан… У него шикарный дом, красивая жена, две дочки. Он теперь зубной врач и называет себя Питер Форман.

Где младшая дочь Формана могла познакомиться с кроликом Банни?

– Теперь расскажи мне об этом… – Дженко показал на рисунок, прижатый магнитиком в форме пальмы.

– Все, я звоню в «скорую», – не вытерпел Пол, вынимая из кармана мобильник.

– Прошу тебя: рисунок.

Мачински уже набрал номер, но все-таки ответил:

– Мне его подарила младшая дочка Формана. Где-то с неделю назад.

Девочка пожалела одинокого человека, который на детской фотографии выглядел таким же грустным, каким остался на всю жизнь. Бруно Дженко принял его за монстра и теперь раскаивался.

– Мэг тебе объяснила, что на этом рисунке?

– Нет.

Где младшая дочь Формана могла познакомиться с кроликом Банни? Она всегда знала, кто скрывается под маской, – понял Дженко. – Банни – это ее папа.

Бруно другими глазами взглянул на сцену в доме Линды, когда нашел в ванной тяжело раненного Питера Формана. Именно тогда монстр начал представление.

Но зачем было впутывать собственную семью, инсценируя похищение? «Он проник к нам в дом, – заливался слезами дантист, в то время как он сам явился перед женой в маске Банни и запер ее в подвале вместе с девочками. – Велел сделать все, что прикажет, иначе они умрут…» – заверял он, рыдая. Но зачем было перед домашними ломать комедию? Почему он просто не отправился в дом Линды, чтобы убить ее?

Потому, что в этом тоже состоял грязный трюк, подумал сыщик. «На нем была маска, но я узнал его… Я знаю, кто это». Не просто хитроумный план, чтобы сбить всех со следа, направив подозрения на ни в чем не повинного садовника.

Нет, у него была вполне определенная цель.

Найдя человека в маске кролика распростертым на полу в ванной комнате, нагим и окровавленным, Бруно подумал, что Линда защищалась и тяжело ранила убийцу. И гордился ею.

Но не Линда ранила его ножом, понял он теперь. Банни это сделал сам.

Бруно удивился, когда Бауэр и Делакруа сообщили, что Формана поместили в больницу Святой Екатерины. «Это самое надежное место, поскольку там уже выставлена охрана», – заявил полицейский с обычной самоуверенностью.

Самым надежным местом для Банни стала больница, где содержалась Саманта Андретти.

Он хочет снова забрать ее, подумал Бруно. Этот ублюдок хочет снова утащить ее в темноту.

Но едва лишь все детали плана предстали перед его внутренним взором, частный детектив Бруно Дженко умер.

35

Доктор Грин вошел в палату и быстро закрыл за собой дверь. Он что-то прятал за спиной.

– Вот, – объявил он, показывая бумажный пакет. – Подумал, вдруг ты проголодалась.

Она взглядом следила за Грином, пока он усаживался на свое место.

– Больничная еда – ужасная пакость, это определенно вкуснее. – Он вынул из пакета два сэндвича, завернутых в прозрачный целлофан, и спросил: – С курицей, с тунцом?

– С курицей, – ответила она.

Доктор протянул ей один из бутербродов:

– Отличный выбор: никто не готовит салат с куриным филе лучше моей жены.

Взяв бутерброд в руки, она стала его разглядывать.

– Почему ты не ешь? – спросил Грин, вгрызаясь в сэндвич с тунцом.

– Да так, простите… – извинилась она. – Мне кое-что пришло в голову… Каким образом похититель давал мне лекарства, чтобы я вела себя хорошо?

– Ты имеешь в виду психотропные средства. – Грин задумался. – Наверное, добавлял в еду.

Она повертела сэндвич в руках: давно не доводилось ей пробовать что-то, с любовью приготовленное.

– Ваша жена, должно быть, вас очень любит.

– У нас бывали хорошие и плохие времена, – признался Грин. – Думаю, это случается со всеми парами, которые столько времени вместе.

Она повернулась к зеркалу:

– Мой отец еще не приехал?

– Скоро приедет, и мы проведем его прямо сюда.

– Не знаю, хочу ли я… – Она чувствовала, что пока не готова к встрече.

– Никто тебя не заставляет, Сэм. Ты можешь отложить свидание на какой угодно срок.

– Дело в том, что я даже не помню, как он выглядит.

– Если хочешь, могу принести фотографию. Вдруг что-то восстановится в памяти.

Слова доктора ее приободрили. Она развернула сэндвич, жадно впилась в него зубами: Грин прав, на редкость вкусно.

– Вторник, – произнесла она, не отдавая себе отчета.

– Что? – встрепенулся тот.

Она снова уставилась на стену, сосредоточившись на влажном пятне – бьющемся сердце, и повторила:

– Вторник – день пиццы…

На самом деле она не знает, вторник ли это. Даже не знает, день или ночь. Возможно даже, что день, который она называет «вторник пиццы», выпадает раз в месяц или реже. Но она так решила. Одна из маленьких условностей, какие ей удалось внедрить в рутину лабиринта.

Все началось в первый раз, когда у нее получилось сложить третью сторону кубика Рубика. Она гордилась собой, настолько кичилась хорошо проделанной работой, что пришла в бешенство. Ведь она заслужила награду. И пошла по лабиринту, размахивая кубиком, как трофеем, чеканя шаг и вопя: «Пиццу! Пиццу! Пиццу!»

Она добивалась не только справедливого воздаяния, ей хотелось досадить ублюдку: пусть послушает. Она ведь знала, что ему все слышно. И находила своеобразное удовольствие в своем бунте.

И в конце концов она добилась, чего хотела.

В одной из комнат она нашла коробку с пиццей «маргарита», размякшей, просроченной на несколько дней. Ублюдок думал наказать ее, но она все съела за милую душу. С тех пор это стало правилом.

Всякий раз, когда складывалась третья сторона кубика, наступал новый вторник. Являлась просроченная пицца.

Кто знает, где ублюдок ее берет. Коробка простая, без надписей. Место изготовления не указано. Может, она из сетевой пиццерии, а может, из маленького заведения, торгующего только навынос. Сэм представляет себе неистребимый запах жареного, печь из белых кирпичей, покрытых маслянистым налетом, который уже не отмыть никаким мылом.

Каждый раз, впиваясь зубами в первый кусок этой пиццы, она пытается вообразить, как выглядит человек, который ее приготовил. Ей почему-то кажется, что это парень с крепкими руками, испачканными в муке, и у него пивной живот. Веселый парень, ему нравится общаться с друзьями, вместе ходить в кино, смотреть боевики или играть в боулинг. Невесты у него нет, но есть хорошенькая брюнетка, кассирша в супермаркете.

Парень не задается вопросом, кому достанутся его пиццы, – зачем это ему? Он и не подозревает, что вот эта, которую он сейчас готовит, попадет в лабиринт, чтобы утолить голод несчастной узницы. Не знает, что представляет собой единственную, пусть косвенную, связь с внешним миром, какая ей осталась. Но само его существование доказывает, что за стенами лабиринта что-то есть. Что человечество не погибло в ядерной катастрофе или что с неба не свалился астероид…

– В коробках, которые приходили в эти мои воображаемые вторники, я всегда надеялась найти предназначенное мне послание. Конечно, не записку, но хоть какое-то слово, написанное томатным соусом. Простое слово – например, «привет». Однажды поверх пиццы лежал маленький артишок, и я это восприняла как знак. Но больше такого не повторялось.

– Что больше всего угнетало тебя в лабиринте? – спросил Грин, дожевывая сэндвич с тунцом.

– Цвет стен… Невыносимый серый цвет.

– Есть теория, которая объясняет, как те или иные цвета влияют на психику, – начал рассказывать Грин, вытирая рот бумажной салфеткой. – Зеленый внушает уверенность, поэтому игровые столы почти всегда зеленые: чтобы игроки шли на риск… Зато теплые тона стимулируют действие серотонина, делают людей разговорчивыми или сексуально раскованными.

– А серый цвет? – спросила она.

– Угнетает деятельность эндорфинов, – объяснил Грин. – Палаты психиатрических больниц окрашены в серый цвет, а также камеры в тюрьмах особого режима. – Помолчав, он добавил: – Клетки в зоопарке… В конечном итоге серый цвет укрощает.

«Серый цвет укрощает», – повторила она. Ее держали взаперти, как дикого зверя, инстинкты которого следовало побороть.

Доктор Грин, видимо, заметил, что тема разговора расстроила ее. Чтобы развеселить пациентку, он свернул в комок бумажную салфетку, повернулся к урне, стоявшей в углу, прицелился и попал в корзину.

– Я был нападающим в университетской баскетбольной команде, без ложной скромности – выдающимся игроком.

Это вызвало у нее улыбку.

Но она тут же заметила, что доктор Грин, стараясь отвлечь ее внимание, побрякивает ключами из связки, висящей у него на поясе. Снова подает знак полицейским за зеркальной стеной, подумала она. Что все это значит? Может, это никакой не тайный язык, просто у нее мания преследования?

Доктор заметил, что кусочек тунца упал на голубую рубашку.

– Что теперь жена скажет, – пробормотал он, тщетно пытаясь оттереть пятно пальцами. – Нужно как-то от него избавиться. – Он поднялся. – Я скоро вернусь.

Вот и хорошо, подумала она. Ей хотелось в туалет, и, хотя был прилажен катетер, ей было стыдно делать это в присутствии доктора.

– Заодно принесу тебе чего-нибудь попить, – пообещал он, стоя в дверях. – А ты не расслабляйся, мы с тобой еще поработаем.

Послушавшись Грина, она и в одиночестве не сводила глаз с сердца на стене. Вот тогда-то желтый телефон на тумбочке и зазвонил снова.

На этот раз ее тоже сковал страх.

Грин прав, сказала она себе. Кто-то опять ошибся номером. Бояться смешно. Однако есть только один способ убедиться, так ли это.

Ответить.

Звонки отдавались зловещим гулом по всей палате и у нее в голове. Она хотела одного: чтобы трезвон поскорее прекратился, но ничуть не бывало.

Тогда она решилась. Протянула руку к тумбочке. Мешала загипсованная нога, но ей удалось зацепить трубку пальцами. Схватила ее, поднесла к уху. Я услышу одну только тишину, глубокую, ненарушимую, представила себе она. И внутри этой тишины затаится дыхание.

– Да? – только и сказала она, в страхе ожидая продолжения.

– Вы забыли назвать адрес, – заявил мужской голос.

Она ничего не понимала, на заднем плане слышался какой-то шум. Как и говорил Грин, это ошибка. Она успокоилась.

– Алло? – Мужчина на другом конце провода терял терпение.

– Простите, но я не знаю, о чем вы.

– Мне нужен адрес, – повторил звонивший. – Чтобы доставить заказ.

Она широко раскрыла глаза, дрожь пробежала по всему телу, как от электрического разряда.

– Пиццу, – уточнил тот, у телефона. – Куда ее привезти?

Она отбросила трубку, словно та внезапно раскалилась. Потом инстинктивно повернулась к зеркальной стене. То было не просто предчувствие. Глядя на свое отражение, она ясно ощущала, что за стеклом таится зловещая тень человека, подслушавшего ее рассказ.

И этой шуткой монстр давал понять, что он рядом.

36

Ровный, монотонный звук в глубине.

– Разряд!

Он уже не владел собственным телом. Был еще здесь, но как будто уже и не был. Заперт в скафандре плоти. Но боли не чувствовал. Наоборот: странное блаженство.

Веки не хотели смыкаться, поэтому глаза его были широко раскрыты и он мог с самого лучшего места следить за спектаклем, который разыгрывали люди, суетившиеся вокруг. Зритель собственной смерти – круто!

– Разряд!

Врачей было двое: мужчина и женщина. Он – крепыш лет тридцати, темноглазый, с короткой стрижкой. С таким хорошо попить пивка, пойти на матч. Он прижимал мешок Амбу^[8] к носу и рту больного. Она – миниатюрная, но настроенная не менее решительно. Голубоватые волосы, стянутые в конский хвост, светлая кожа, веснушки, зеленые глаза. В другое время он охотно пригласил бы ее куда-нибудь. Женщина снова скомандовала, выходя из себя:

– Разряд!

Крепыш отступил на шаг, а женщина приладила электроды к груди больного и пустила ток. С каждым разрядом в груди у него как будто разгоралось пламя. Вспыхивало и мгновенно угасало.

Через короткое время звук в глубине изменился, обрел ритм.

– Хорошо, – обрадовалась женщина с голубыми волосами. – Мы его вернули, теперь можно отправлять.

Никто вас не просил возвращать меня. Следовало оставить там, где я был.

Его положили на носилки. Пронесли по дорожке, изрядно встряхивая, поместили в машину «скорой помощи». Двери закрылись. Завыла сирена.

– Эй, красавчик, оставайся с нами, хорошо? – говорил мужчина, чтобы больной не провалился в забытье. – Тебе повезло: твой друг десять минут делал тебе непрямой массаж сердца. Если бы не он, мы бы ничем не смогли помочь… Так что готовь хороший подарок.

Пол Мачински, хоть и на короткое время, спас ему жизнь: невероятно. Он хотел сказать врачам «скорой помощи», что тот человек невиновен, что он никак не связан с похищением Саманты Андретти. Что на самом деле Банни – это… Кто такой Банни? Забыл.

Темнота.

Внезапная вспышка – так в прежние времена разгоралась магнезия при фотосъемке, – и перед ним предстает совершенно другая сцена. Он уже не в машине «скорой помощи». Неистовый шум и грохот. Вокруг суета. Он все еще лежит, над ним, высоко, яркий белый свет. Вокруг порхают тысячи рук. Неясные голоса. Люди все голые.

– Содержание кислорода в крови? – спрашивает толстушка с огромной грудью.

– Падает… Шестьдесят шесть процентов, – ответил бородач, весь заросший волосами.

– Асистолия, – объявляет другой, пузатый.

– Готовлю атропин, – говорит женщина и поворачивается, показывая аппетитную попку.

Они раздеты потому, что жарко, подумал Дженко, не в силах объяснить себе подобный абсурд. У всех были серьезные лица, а он весь трясся от смеха.

– Накладываем кислородную маску, – скомандовала молодая докторша, черные волосы которой мягко струились по плечам. Она единственная надела белый халат. Но под халатом ничего не было. Боже, как бы ему хотелось снять этот халат с нее!

– Какое давление?

– Восемьдесят восемь на пятьдесят девять.

Может, снимешь халатик, а? Уверен, тебе понравится, детка… Он уже не владел собой, но в конечном итоге, умирать не так уж и плохо. Им овладела эйфория.

Тем временем кто-то говорил по телефону:

– Алло, звонят из кардиологического отделения больницы Святой Екатерины, нам нужна информация по поводу пациента… Его зовут Бруно Дженко.

Значит, я в больнице Святой Екатерины. В той же больнице, что и Саманта Андретти. И Банни тоже здесь, мелькнуло в памяти – а кто такой Банни? Имя выскочило из головы. Но Саманта в опасности. Эй, вы меня слышите? Вот-вот случится что-то ужасное, вы должны срочно предупредить полицию. Или, если уж на то пошло, принесите мне текилы, и устроим праздник.

– Что он сжимает в правой руке? – раздался чей-то голос: это бородач пытается разогнуть ему пальцы. – Какая-то скатанная бумажка, но ее у него никак не отнять.

– Оставьте: главное, что этим он не причинит вреда ни себе, ни нам, – проговорила хорошенькая докторша. – Готовьте адреналин.

Темнота.

Снова вспышка, на этот раз похожая на фейерверк. Прежнего шума не слышно, он затих, появился ритмичный, убаюкивающий звук – электронная версия биений сердца. Он все еще лежал навзничь, чувствуя давление широкой пластиковой маски, которая закрывала ему почти все лицо и через которую насильно закачивался в легкие кислород.

Перед постелью молодая докторша с черными волосами и доктор постарше разговаривали между собой. Странное дело: оба одетые.

– Кто распорядился реанимировать его? – спрашивал врач, в гневе потрясая листком.

Это талисман, сказал себе Дженко.

– Бригада «скорой помощи» не могла об этом знать, а у нас не было времени рыться у него в карманах, – оправдывалась докторша. – Как нам было понять, что у него терминальная стадия?

Его ужасно бесило, что эти двое говорили о нем, будто его и не было рядом.

– Ресурсы отделения ограничены, а ты их расходуешь на больного, который хорошо, если доживет до утра.

Может, и мне не хотелось, чтобы меня возвращали к жизни, – ты об этом подумал, козел? Сдох бы я вовремя – и не увидел твоей поганой рожи. Но все-таки было неприятно, что его смерть больше никого не волнует. Хотя, в сущности, он пожинал плоды одинокой жизни. Не завел семью, никогда не думал о том, чтобы иметь детей. Даже заранее отмел эту перспективу. Проект «жениться и оставить потомство» никогда даже не рассматривался.

Старый Банни передал свое наследие новому Банни, подумал он. Память о монстре, нашедшем последний приют в «гавани», кто-то будет хранить. А у нового Банни есть жена и две белокурые дочки. Но как, черт возьми, его зовут?

Форман, вспомнил он. Питер Форман, дантист!

Но радость открытия почти сразу померкла, ведь не существовало способа сообщить об этом миру.

Снимите с меня кислородную маску, я должен кое-что сказать!

– Ты возродила к жизни овощ, – вынес приговор пожилой врач.

Я не овощ, мудило. Сними с меня хренову маску, и я это докажу.

– Простите, доктор, – покаялась хорошенькая врачиха. – Такое больше не повторится.

Пожилой хмуро взглянул на нее. Потом вернул талисман и отправился восвояси.

Докторша покачала головой, хотела уже сложить листок, но вдруг снова в него вгляделась. Она не читает медицинское заключение, заметил Дженко. Она рассматривает рисунок с обратной стороны.

Портрет Банни, набросок, сделанный браконьером, который первым пришел на помощь Саманте Андретти.

Тут что-то произошло. Он услышал чей-то тихий голос. Линда – его Линда – говорила с ним. Передай наследие. Не так-то это легко. Бруно собрал все силы. В отличие от рассудка тело его почти уже умерло. Но он должен это сделать. Разглядел свою правую руку, пальцы, охватившие бумагу, скатанную в комок. Передай наследие, ласково повторила Линда. Начал с указательного пальца, слегка пошевелил им. Только не уходи, мысленно умолял он докторшу. Побудь здесь еще немного. Теперь большой палец – колоссальное усилие, все равно что сдвинуть тяжеленную глыбу. Передай наследие! Он почувствовал, как Линда берет его за руку, помогает разогнуть пальцы. Средний, безымянный, мизинец. Он не знал, происходит ли это наяву или только в его воображении. Голос Линды умолк. Докторша свернула талисман и сунула в карман халата. Нет!

Слабый шорох выскользнувшей из пальцев бумажки.

Докторша остановилась, обернулась. Глянула вниз. Ну же, подойди ближе. И она в самом деле пошла к кровати. Наклонилась, подобрала комок бумаги, выпавший из его руки. Развернула. На лице – сомнение. Несколько раз перевела взгляд с него на листок и обратно. Потом вынула из кармана талисман. Сравнила.

Набросок браконьера с рисунком младшей дочери Формана, который был прикреплен магнитиком к холодильнику Пола Мачински.

Один и тот же персонаж. Кролик с глазами сердечком.

Докторша заколебалась. Вынула что-то вроде карандаша из кармана халата. Нет, это тонкий фонарик. Наклонилась к его лицу. Пальцами приподняла правое веко. Вонзила прямо в зрачок этот ярчайший луч. То же самое – с левым глазом.

Бруно попробовал пошевелить губами, надеясь, что она заметит, несмотря на широкую пластиковую маску.

Она заметила.

После недолгого колебания осторожно приподняла маску, освободив часть лица. Нагнулась еще ниже, приложив ухо к его губам.

Еле дыша, собрав последние силы, Дженко произнес несколько слогов.

Докторша подождала, потом выпрямилась. Поправила кислородную маску, озадаченно глядя на него.

Бруно не был уверен, что ему удалось передать сообщение. Может, он и не сказал ничего, ведь разум выкидывает странные шутки, – правда, галлюцинация, в которой все были голые, ему понравилась.

Потом женщина направилась к двери.

Нет, черт побери, нет…

Но она не вышла, а сняла трубку телефона, висевшего на стене, и набрала номер.

– Да, это я.

Ну же, красавица, передай послание.

– У пациента из палаты триста восемнадцать, кажется, есть кто-то из родных… Он только что назвал мне имя, нужно разыскать этого человека.

37

Июньский день клонился к вечеру, и в воздухе пахло летом.

Они с Полом возвращались с маленького футбольного поля за приходской церковью, вволю наигравшись, потные и настолько счастливые, насколько могут быть счастливы детишки в десять лет. Солнце красным шаром зависло в глубине улицы, а через открытые окна неслись голоса, раздавались взрывы хохота из телепрограмм: жители окрестных домов приступали к ужину.

Пол Мачински был его лучшим другом. Во всяком случае, так решил отец Эдвард. Отвел обоих в сторонку и заявил: «Отныне вы станете друзьями-неразлей-вода». Пол бойкостью не отличался, поэтому просто кивнул, не задавая вопросов. А Робин и сам знал, почему священник свел их вместе. Есть определенный вид мальчишек, таких как они с Полом: названия для него не придумали, но каждому сразу ясно, в чем разница между ними и другими ребятами. С ними редко заговаривали, никогда не приглашали на вечеринки; собираясь поиграть в футбол, последними выбирали в команду; а главное, никто их не называл по имени, только по фамилии.

Салливан и Мачински.

Хулиганы изводили зануд или маменькиных сынков, но не их. Их попросту не существовало.

Отец Эдвард, хорошо знавший, какими жестокими могут быть дети по отношению к себе подобным, позвал их в ризницу. Объявив друзьями, хотел, наверное, избавить их от позора одиночества, которое в беспечную пору детства представляет собой самое постыдное клеймо.

Несмотря на родимое пятно, скрывавшее пол-лица, что, собственно, и являлось причиной его ужасающей застенчивости, Пол не был так уж плох. Конечно, было нелегко выдавить из него хотя бы слово. Робин догадывался, что друг живет с матерью, а отца никогда не знал. Поэтому, чтобы не смущать его, не пытался копнуть глубже. Но люди говорили, будто мать Пола связалась с женатым мужчиной, поэтому родные отказались от нее, выставили за дверь вместе с ублюдком в ее чреве.

Хотя Пол носил фамилию матери и мог со всех точек зрения считаться сыном греха, Робин ему завидовал. У него самого дома дела шли скверно, дня не проходило, чтобы родители не устроили скандал. Оба пристрастились к бутылке и дебоширили напропалую. Как-то раз мать пырнула мужа ножом в живот, пока тот спал. Он выкарабкался, но, выйдя из больницы, тут же проломил ей череп утюгом. Иногда во время домашних разборок доставалось и Робину, но Пол никогда не спрашивал, откуда у приятеля синяки.

Вообще-то, у всех мальчишек в квартале бывали дома неприятности. Но в отличие от них двоих те умели приспосабливаться и отлично чувствовали себя в мире. Будто Господь Бог наделил их чем-то вроде брони, а им с Полом дать ее позабыл.

Должно быть, это сближало их. Но было ли достаточным основанием для дружбы? Робин думал, что нет, что отец Эдвард проявлял излишний оптимизм, надеясь на взаимопомощь и взаимовыручку. Их ничего не связывало, они попросту вместе проводили время, кидая камни в пустые жестянки и гоняясь за бродячими котами.

Но потом кое-что произошло.

Они играли в одной и той же футбольной команде, как обычно запасными. Но на поле случилось что-то вроде чуда: они неожиданно составили грозную пару защитников. С тех пор их положение несколько улучшилось. Вне футбольного поля ребята по-прежнему звали их по фамилии и редко к ним обращались. Но пока длился матч, их уважали.

В тот июньский вечер 1983 года, шагая по улице и обсуждая только что проведенную игру, Робин Салливан и Пол Мачински снова были друг другу практически чужими, поскольку объединяло их только футбольное поле. Обогнув церковь, они наткнулись на сторожа Банни, который выносил мусорное ведро.

– Эй, ребятки, как дела?

Ни один из мальчишек не ответил на приветствие, оба ускорили шаг. В то время Робин считал, что мужик этот совсем чудной. Улыбаясь, он показывал зубы, пожелтевшие от табака, и мальчику казалось, будто он как-то чересчур любезничает с дамами, идущими на мессу. Да и отец Эдвард вел себя с ним отчужденно, словно не доверял ему. Чаще всего сторож молча занимался своими делами. Когда кто-то о нем упоминал, Робин сразу представлял себе Банни в церковной ризнице с метлой в руках. Однажды он проезжал на велосипеде мимо церкви Божьей Благодати и, обернувшись, заметил, как сторож, перестав подметать, пристально глядит на него. В этом взгляде, которым Банни проводил его до самого конца квартала, было что-то, леденящее кровь, так что у Робина даже зашевелились волоски на руках.

– Как прошел матч? – поинтересовался сторож, ставя ведро на землю.

– Как всегда. – Странно, но ответил Пол. Только через много лет Робин понял, что друг осмелел потому, что хотел как можно скорее отделаться от Банни, которого боялся.

– Я часто за вами наблюдаю: вы прямо неразлучны. – Эта безобидная констатация факта вроде и не требовала ответа, но Банни еще не закончил. – Вижу, как вас третируют другие ребята. Но вы двое мне нравитесь, и я почти уже решил вам доверить секрет, о котором никто не знает… – Сторож закашлялся, сплюнул мокроту на мостовую. – Ведь вы умеете хранить секреты, правда? – Мальчики промолчали, но сторож упорно продолжал: – Есть у меня один комикс, который, сдается мне, вам должен прийтись по душе. Не из тех, какие покупает отец Эдвард… Мой комикс – особенный. – Глаза у Банни блестели.

– Что значит – особенный? – заинтересовался Робин.

Банни огляделся вокруг и вытащил из заднего кармана штанов свернутый в трубочку альбом.

– Кролик? Сказочка для сосунков, – презрительно проговорил Робин, глянув на обложку.

– А если я скажу тебе, что это совсем не так? – возразил сторож. – Если ты посмотришь на него через зеркало, увидишь такое, чего и вообразить нельзя.

Пол потянул Робина за край футболки:

– Мы к ужину опоздаем.

Но тот не обратил внимания.

– Я тебе не верю, – заявил он сторожу.

– Ну что ж, остается пойти ко мне и убедиться собственными глазами.

– Зачем это нам идти к тебе? – подозрительно осведомился Пол.

– На самом деле незачем: если у вас есть зеркало, я покажу хоть тут.

Ясно, что сторож их подначивал. Но Робина ему не перехитрить.

– Пойди принеси зеркало, а мы тебя тут подождем.

Банни лишился дара речи. Потом ухмыльнулся:

– Жаль, ребятки: я думал, это вас заинтересует. Что ж, покажу кому-нибудь, кто побойчее… – И он повернулся к ним спиной, собираясь уходить.

Пол продолжил путь, а Робин стоял на месте и смотрел, как сторож удаляется.

– Ну что, ты идешь? – спросил Пол у друга.

И Робин, с некоторой заминкой, отправился следом.

Они дошли до угла, где должны были расстаться. Полу нужно было свернуть направо, к зеленому дому.

– Все нормально? – спросил он у Робина, видя, что тот впал в задумчивость.

– Нормально, – ответил Робин.

– Мы с тобой по-прежнему друзья, правда? – робко проговорил Пол.

– Конечно друзья, – заверил его Робин.

Несколько секунд они молча глядели друг на друга.

– Ну, тогда пока, – сказал Пол, направляясь к дому.

Сделав несколько шагов, Робин оглянулся и посмотрел ему вслед. Подленький голосок твердил ему, что Пол никогда ничего не добьется в жизни. Голос этот был ему известен и принадлежал его отцу. Пока Фред Салливан бывал пьян, проблем не возникало. Но, отходя от пьянки, он буквально зверел. Либо колотил сына, либо придирался к нему без всякого повода. Особенно если вспоминал, что он – родитель, и выдавал настоящие педагогические перлы. К примеру: «Женщины умеют только одно». Или: «Не давай себя облапошить неграм». Но чаще всего звучало: «Водись с теми, кто лучше тебя». Робину нетрудно было бы установить, с кем «водиться», поскольку практически все были лучше его. Но если он будет и дальше корешить с «Полом – уродской рожей», его ни за что не примут ни в какую компанию.

В этот июньский день, под вечер, когда опускались сумерки, он вдруг вознегодовал: неужели даже сторож Банни может насмехаться над ними, выставлять их трусами? Наверное, пришла пора доказать, что они с Полом – разные люди. Поэтому Робин подождал, пока друг отойдет подальше.

Потом вернулся.

Подойдя к церкви, постучал в дверь, ведущую в подвал. Он собирался преподать сторожу урок, стащить у него что-нибудь и тут же сбежать. Потом предъявил бы краденое, похвастался перед ребятами своей удалью. Как говорил отец, чтобы научиться противостоять сильным, нужно начать угнетать слабых.

– Вижу, ты передумал, – отметил Банни, увидев мальчика у себя на пороге.

– Да, передумал! – бросил Робин ему в лицо.

– Тогда сделай милость, проходи… – И он показал на лестницу за своей спиной.

Робин последовал за ним, но, едва деревянная дверь захлопнулась за ним, его охватило дурное предчувствие.

Они спустились в подвал, туда, где располагалась котельная. Каморку Банни ограждала металлическая решетка, точно как в курятнике.

Робин огляделся.

В жилище сторожа ему стало неуютно. Туда не проникал солнечный свет, там воняло керосином. Раскладушка, дешевые безделушки на полочке, рабочий стол, железный шкаф. Банни тут же включил транзисторный радиоприемник, собранный из различных деталей в коробке для обуви: передавали веселый, жизнерадостный блюз, совсем не вяжущийся с окружающей обстановкой.

Сторож уселся на кровать, выдвинул ящик тумбочки и вынул зеркальце, чтобы показать секрет, содержавшийся в комиксе.

– Иди сюда, ко мне, садись поближе, – пригласил он, слегка похлопывая по одеялу. Тон его изменился, в нем появилась какая-то неприятная сладость.

Тут Робин испугался. Пол был прав, он не хотел больше оставаться здесь.

– Я, пожалуй, пойду, – робко проговорил он.

– Почему? Разве тебе здесь не нравится? – Сторож притворился обиженным. – Уверен, мы с тобой поладим.

– Нет, серьезно… Меня мама ждет, – пробормотал мальчик. – Наверное, ужин уже приготовила.

Его мать в лучшем случае припасла жареную курицу из супермаркета, купленную пару дней назад, и, скорее всего, швырнет ее на стол, даже не разогрев. Но в данный момент Робин съел бы какую угодно гадость, лишь бы уйти отсюда.

– Хочешь молока с печеньем? – спросил Банни, взял из шкафчика пакет и стал наливать молоко в грязный стакан.

Робин не ответил.

Банни огорченно покачал головой:

– Все вы одинаковые: сначала храбритесь, потом идете на попятную.

– Я не иду на попятную, может быть, в другой раз… – Но Робин пятился к выходу.

Банни взглянул на него серьезно.

– Мне жаль, парнишка, но это вряд ли возможно. – Он поставил перед ним стакан. – Давай пей свое молоко.

38

Через тридцать лет, прошедших с того дня, когда он спустился вслед за сторожем Банни в подвал, Робин Салливан, alias^[9] Питер Форман, помнил всю сцену в мельчайших деталях. Запахи, затхлый холод, приглушенные звуки. Даже мелодия блюза навсегда запечатлелась в памяти.

Картина прошлого, проступившая на белом потолке больничной палаты, померкла, и снова заныла рана на животе. Швы стягивали кожу, но он пырнул себя ножом весьма удачно. Точно знал, куда вонзить острие: в то же самое место, куда мать однажды воткнула кухонный нож отцу. Врачи тогда сказали, что, несмотря на потерю крови, мужчине повезло: ни один жизненно важный орган не был задет.

Почти все его детство родители подавали ему скверный пример, а вот сторож Банни оказался хорошим учителем. Те три дня, когда он держал мальчика в заточении, ублюдок пользовался им, но, по сути, показал, что существует некая тайная дрожь наслаждения в страхе, который ты внушаешь другим.

Ведь именно этого старый Банни и добивался. Страх детишек питал его, был его страстью.

Семьдесят два часа унижений, издевательств и психологических пыток. Робину удалось сбежать по чистой случайности, только потому, что на третью ночь его мучитель напился допьяна и заснул, забыв привязать его к спинке кровати. Робин выбрался из темницы и попросил помощи у женщины, проходившей мимо, а та сразу же отвела его в полицию.

Но зачем он, убегая, прихватил с собой комикс о кролике?

А еще Робин решил не рассказывать о том, что с ним случилось. Сначала он думал, что это от стыда или из страха, что монстр найдет его и отыграется. Но все было не так. Имелась другая причина, связанная с тем, что старый Банни успел посеять в его уме этим самым комиксом, а еще просмотром странного фильма.

За время краткой изоляции страх прорыл в нем глубокую впадину. Отдаленную, неведомую бездну, в которой взрослый Робин накапливал неизъяснимые желания, темные порывы, взращивал семена насилия. Но в десять лет он не мог еще знать, что вызревает в этой пучине.

Чье-то присутствие.

Кто-то поселился в нем. Он читал это во взглядах родителей, когда вернулся домой. Зловещий кролик отражался в глазах матери. И они с отцом впервые испытали перед сыном страх. Поэтому и удалили его.

На ферме Уилсонов он научился по-другому выражать свои чувства, разделяя их с другими ребятишками, такими же, как он, у которых бесстыжие, бессовестные мужчины и женщины силой и обманом отняли невинность детства. Но Робин чувствовал, что отличается от прочих тем, что не признает своего положения жертвы. Может быть, поэтому Тамитрия Уилсон так привязалась к нему: она думала, что Робин просто пытается освободиться от ужасного опыта, не желая, чтобы пережитый кошмар запятнал всю его будущую жизнь. Поэтому она сделала так, чтобы мальчику дали новое имя, помогла получить аттестат о среднем образовании, дававший право поступить в университет.

Тамитрия ударила по голове и заперла в подвале частного сыщика Бруно Дженко, когда тот объявился как-то ночью и стал расспрашивать о мальчике по имени Робин Салливан. Заботливая мать, она хотела защитить сына по имени Питер Форман, который оставил позади свое ужасное прошлое.

Он хорошо относился к Тамитрии, но вынужден был убить ее, раз она не понимала самых элементарных вещей. А именно: что мальчик Робин Салливан отказался от роли жертвы потому, что знал: он принадлежит к палачам.

Тамитрия что-то заподозрила из-за альбома комиксов, который он всегда носил с собой, но истинного значения книжицы так и не поняла. Покидая ферму, Робин попросил женщину сохранить ее: у него духу не хватило избавиться от комикса, а главное, он уже решил: Банни заслуживает того, чтобы сойти с этих страниц.

Он уже раздумывал втайне, какую маску ему придать. Только не человеческую. Потому что Банни должен был стать чем-то вроде божества.

Маску он захватил с собой и той ночью, когда Тамитрия позвала его на ферму, сообщив о типе, который лезет не в свое дело. Он зарыл труп старухи за сеновалом, но ему было не по себе оттого, что он был вынужден ее убить. На самом деле ему не доставляло удовольствия отнимать у кого-то жизнь. Хотя часто приходилось это делать.

В отличие от старого Банни ему нравились девочки.

Он давал волю своей фантазии, охотясь в глубокой Сети. Но те, которых он похищал и уволакивал в тайную нору, не выдерживали долго. Как хомячки или канарейки, они начинали хиреть через месяц, максимум через год. И тогда, чтобы не присутствовать при мучительной, медленной кончине, он делал так, чтобы девочки переставали страдать. В конечном итоге проявлял милосердие.

Но с Самантой все вышло по-другому.

Он сразу понял, что она не такая, как все. Во-первых, судьбе было угодно, чтобы она по своей воле подошла к фургону с зеркальными стеклами в самое обычное февральское утро по дороге в школу. Так и муха, не отдавая себе отчета, подлетает слишком близко к паутине, привлеченная собственной тенью в сверкающем сплетении нитей. Саманта Андретти заплатила должную цену за собственное кокетство.

Он был уверен, что эта миниатюрная девчушка и месяца не протянет в заточении. Но потом она стала его гордостью. Сэм не только выдержала целых пятнадцать лет, именно благодаря ей он сразу стал усовершенствовать стратегию сокрытия Банни от всего света.

Только благодаря ей Питер Форман женился и стал отцом двух чудесных девочек.

Скрывшись в нормальной семье, в существовании на первый взгляд безмятежном, законопослушный дантист мог вести две полноценные жизни. Его жена даже не подозревала, что в нем таится другое существо. Признаться, его позабавил ее смертельный испуг прошлой ночью, когда он выскочил в маске Банни и запер ее и малышек в подвале. Там, где Мэг однажды застала его с головой кролика. Ему удалось убедить девочку держать рот на замке, сказав, что это секрет, который папа может доверить только дочке.

Дома ему всегда удавалось быть мягким и обуздывать себя. Зато с Самантой он часто бывал жесток, определенно от избытка любви. Еще эта история с девочкой. Он всегда предохранялся, когда вступал с ней в отношения. И потом, на несколько лет у Сэм прекратились менструации, стало быть, она не могла зачать. И все-таки забеременела. Наверное, следовало сразу ее убить, но у него не хватило духу. Думал, она все равно умрет родами. Но когда подошел срок, помог ей родить девчонку, свою незаконную дочь. Благодаря своим познаниям в медицине – он все-таки был врачом, хотя и зубным, – Робин умудрился кое-как провести кесарево сечение и извлечь плод. Потом ушел и не появлялся в темнице почти неделю. Был убежден, что, возвратившись, обнаружит два трупа. Но эта ни на кого не похожая шлюшка исхитрилась не умереть от потери крови.

Сложнее всего оказалось унести девчонку.

Ей исполнилось три года, но на вид можно было дать не более полутора лет. Она плохо росла, имелись и другие проблемы, связанные с заточением.

Сэм его не простила. До этого она всегда держала голову высоко, но, когда у нее отняли единственный смысл жизни, все обернулось наихудшим образом. Она стала его игнорировать. Уже не злилась, и страх, который она испытывала постоянно, тоже исчез.

Она больше не боялась Банни.

Прежде чем дать ей умереть, он решил предоставить ей возможность самой изменить собственную судьбу.

Поиграть.

Засунул ее в багажник машины и отвез на болота. Там раздел, чтобы в последний раз полюбоваться ее дикой, животной красотой.

Потом отпустил.

Подождал где-то с час, потом начал искать.

Найти ее оказалось непросто. Наконец заметил ее на обочине шоссе, раненую. Пока он в маске Банни шел от леса к дороге, показался проклятый пикап. Парень, который вел машину, определенно браконьер, поспешил на помощь. Робин наблюдал за сценой, укрывшись за деревом.

Сэм бросилась на шею этому чужаку.

Видя, как она обнимает другого, Робин терзался ревностью. Он понял, что был влюблен в нее всегда, с самого первого дня. Поэтому не мог вынести того, что происходило у него перед глазами, и вышел на свет.

Завидев его, парень, который поднял Саманту – его Саманту, – после минутного колебания пустился наутек.

Вот и славно, мальчик. Вот и славно.

Когда пикап тронулся с места, Саманта закричала. Он тотчас же бросился к ней, утешить ее, сказать, что любит. Но она произнесла слова, уязвившие его, причинившие сильную боль.

Проговорила еле слышно: «Убей меня».

После всех лет, проведенных вместе; после рождения их дочки; после того, как он выразил свою к ней нежность, эта малодушная дрянь предпочла умереть, но не признаться в том, что их связывает глубокое чувство.

Этого он не смог стерпеть. И поскольку видел, что правая нога у нее сломана, решил предоставить ее судьбу воле случая. «Раз ты этого хочешь, так тому и быть», – сказал он и отправился восвояси.

Он ни разу не обернулся, не посмотрел на нее. Но под маской Банни струились горячие слезы, слезы боли.

Когда он вернулся домой, по телевизору уже передавали новость о том, что девушка нашлась. Люди не верили в такое чудо, выходили на улицы, ликовали. Он должен был бы бояться за себя, ведь полиция, давно забывшая о Саманте Андретти, а значит, и о нем, теперь снова откроет охоту. Но, странное дело, его это совсем не волновало.

Следующие несколько часов было нелегко играть роль мирного стоматолога, особенно в кругу семьи. Он боялся, что скорбь сломает преграду, таким усилием воли воздвигнутую, и из бездны раздастся отчаянный вопль Банни, страдающего где-то там, во тьме.

Но потом, еще до захода солнца, на него снизошло откровение.

Она тоже его любит. Но, как это часто бывает с влюбленными парами, мы время от времени ссоримся. Что, собственно, и произошло: ссора между влюбленными. Всему виной его дурацкая ревность. Он ушел оскорбленный, преисполнившись гордыни, но теперь должен попытаться выяснить отношения.

Вот что следует сделать.

Достаточно будет пойти к ней в больницу. Если получится поговорить с ней, все разъяснится, станет так, как раньше. Вот почему даже мысль о том, что придется ранить себя ножом, не испугала его. Это испытание любви. Сэм должна оценить такой жест.

Ему даже удалось использовать старину Пола Мачински, для того чтобы осуществить свой план. Несколько недель назад он поехал поискать садовника на парковку у торгового центра, где собирались безработные. Узнал друга детства по родимому пятну на лице. Конечно, было рискованно предстать перед ним, но любопытство пересилило: хотелось выяснить, сможет ли и Пол узнать его.

Нет, не узнал – сразу понял Робин.

По счастливому стечению обстоятельств эта случайная встреча оказалась полезной, чтобы сбить со следа и полицейских, и бестолкового частного детектива. Пока они искали Пола Мачински, Робин мог действовать беспрепятственно.

Лежа в хирургическом отделении клиники, он строил планы относительно их с Самантой будущего. Убежав вместе из больницы, они на какое-то время скроются. Возможно, в прежнем убежище. В конце концов, там всегда было их любовное гнездышко. Если только за это время полицейские не обнаружат его в полуподвале дома, где он вырос. Единственное наследство, которое оставили ему родители, оба умершие от цирроза печени.

Так или иначе, долго там оставаться нельзя. Поэтому Робин задумал снять приличную сумму с банковского счета, купить подержанный автомобиль и уехать куда глаза глядят. Какое-то время они будут колесить по стране, заметая следы. Но в один прекрасный день приедут в мирную горную деревушку. И останутся там навсегда. Под вымышленными именами купят настоящий дом, оба найдут достойную работу, даже попробуют завести детей – одного или даже двоих.

Да, это будет прекрасно. Бегство влюбленных.

Оставалось только поговорить с Самантой, поделиться с ней этой мечтой, попросить, чтобы она согласилась осуществить такой чудесный план. Сэм умная, понимающая: она многое ему прощала, простит и сейчас.

Робин снова устремил взгляд на потолок больничной палаты. Его милая Сэм недалеко отсюда, в ожоговом отделении. Их разделяют всего лишь два этажа. Не верилось, что ему так долго удавалось противиться искушению сразу побежать к ней. С некоторым трудом, все еще чувствуя боль от швов, стягивающих рану, он поднялся вполне довольный.

Скоро он вновь обнимет свою любимую.

39

Железная дверь на пожарную лестницу была всего лишь прикрыта.

Робин Салливан, некоторое время понаблюдав за ней, заметил, как полицейские украдкой снуют через нее туда и обратно. Подойдя ближе, учуял крепкий табачный дух. Толкнув дверь наружу, предстал перед двумя полицейскими, которые перекуривали, болтая. Увидев его, замерли, окинув взглядом: человек в больничной рубахе и резиновых шлепках. Он кивнул в знак приветствия, и полицейские снова принялись болтать и курить как ни в чем не бывало.

Он оперся о перила. Веял легкий ветерок, и жара уже не казалась такой нестерпимой; над головой простиралось великолепное звездное небо. Да, это идеальная ночь. Он вдохнул полной грудью, чутко прислушиваясь к тому, что происходит за его спиной. Один из полицейских погасил окурок, раздавив его о стену, и швырнул в пустоту, затем попрощался с коллегой и отправился на свой пост. Оставшись наедине со вторым полицейским, Робин сунул руку в карман.

Второй полицейский тоже докурил сигарету. Как и его коллега, повернулся к стене, чтобы погасить окурок, и тут Робин вытащил шприц, который только что заполнил снотворным в амбулатории. Стремительным движением вонзил его полицейскому в шею. Потом быстро отпрянул. Полицейский поднес руку к горлу и обернулся, вытаращив от изумления глаза. Протянул другую руку, чтобы схватить его, но мощный барбитурат, введенный прямо в яремную вену, уже достиг центральной нервной системы. Полицейский зашатался и рухнул на колени.

Робин удостоверился, что он потерял сознание.

И принялся снимать с него мундир.

Ожоговое отделение занимало верхний этаж больничного корпуса. Все палаты располагались во внутренней части здания, в них не было окон, выходящих наружу, чтобы солнечный свет и жара не повредили кожу пациентов. Хитро придумали, поместив туда Саманту, подумал Робин. Так легче ее охранять.

Он поднялся туда на служебном лифте. Едва двери открылись, как навстречу ему шагнули двое полицейских, но он опустил голову, скрывая лицо под козырьком фуражки. Не обратив на него внимания, патрульные прошли мимо.

В коридоре – только врачи и санитары. Основная масса сил правопорядка была сосредоточена вокруг здания, патрулировались одни лишь лестницы, соединявшие этажи: в палатах, где лежали другие пациенты, следовало поддерживать стерильную чистоту.

Робин ходил от палаты к палате в поисках той, куда поместили Сэм. Нехорошо являться к ней с пустыми руками. Хотелось бы что-то ей принести, может быть, цветы, но это рискованно: его сразу заметят. Он уже придумал, что сделает: бросится перед ней на колени и попросит прощения.

Дверь в ее палату он узнал по тому, что снаружи караулил агент полиции. Двинулся к нему.

Увидев, как он приближается, полицейский окинул его взглядом и спросил:

– Что происходит?

– Понятия не имею, – ответил Робин. – Мне приказали явиться сюда.

Агент взглянул на часы:

– Странно: меня должны сменить в два.

Робин пожал плечами:

– Не знаю, что тебе сказать.

Полицейский схватил рацию, прикрепленную к поясу:

– Спросим у сержанта.

Робин остановил его:

– Наверняка здесь какая-то ошибка, сейчас спущусь и доложу.

– Ладно, – согласился дежурный.

– Как там дела внутри? – будто из чистого любопытства спросил Робин, показывая на дверь.

– Профайлер сделал перерыв, девушка, полагаю, спит.

Робин кивнул и направился прочь, но на полпути обернулся:

– Раз уж я здесь, можешь пойти покурить или попить водички, я могу задержаться минут на пять.

– Ах черт, здорово, – обрадовался полицейский. – Спасибо, ты настоящий друг.

Робин проследил, как он идет по коридору, сворачивает за угол. Подождал еще несколько секунд, потом оперся спиной о дверь, нащупал ручку. Убедившись, что никто на него не смотрит, повернул ее и быстро проскользнул в палату.

Было темно, только слабо мерцали, перемигиваясь, лампочки на медицинских приборах вокруг кровати. Он подождал, пока глаза привыкнут к полумгле, и мало-помалу предметы начали выступать из сумрака. Со стороны кровати доносилось дыхание – размеренное, спокойное.

Моя любовь сладко спит, подумал он. Как же она будет счастлива, когда увидит меня. Все-таки пятнадцать лет вместе – почти как законный брак.

Он подходил все ближе. Хотел разбудить ее поцелуем.

У самой постели застыл, улыбнулся. Протянул руку, чтобы приласкать спящую, но не нашел ее.

Постель была пуста.

– Привет, Банни.

Мужской голос прозвучал прямо за его спиной. Он невольно вздрогнул, стал оборачиваться.

– Не двигаться, – велел тот, кто стоял позади.

Он отчетливо слышал, как стучат сапоги: его окружают, берут на мушку. Наставили на него стволы с приборами ночного видения. Послали, должно быть, спецподразделение. Такое внимание ему льстило. Он помотал головой, все еще не веря, что наступил конец, потом медленно поднял руки, сдаваясь.

– На колени, – приказал тот же голос.

Тон не был властным. Наоборот: спокойным, терпеливым. Это его чуть-чуть приободрило.

– Руки за голову.

Он подчинился, чувствуя, как сердце рвется на части и слеза скользит по щеке. Мысль о том, что все кончено, была не так мучительна, как осознание того, что он никогда больше не увидит любимую. Его схватили, надели наручники.

– Могу я хотя бы узнать, кто арестовал меня? – спросил Робин.

– Спецагент Саймон Бериш, – представился тот.

40

Обнаружив, что постель Салливана пуста, они поняли, что монстр беспрепятственно разгуливает по больнице. Если объявить охоту на человека, может пострадать слишком много невинных людей, поэтому предложение Бериша было тут же всеми одобрено.

Не нужно перемещать Саманту Андретти. Достаточно поставить полицейский пост перед дверью другой палаты и ждать внутри, когда ловушка захлопнется.

Салливана в конечном итоге арестовали. Когда его уводили, он плакал, как ребенок. Первая его просьба оказалась весьма необычной. Молоко и печенье.

Бериш продолжал думать об этом, двигаясь к фургону, где располагался оперативный штаб. Хичкока пришлось оставить за пределами заграждения. К счастью, кто-то принес миску с водой. В три часа ночи жара стояла, как в полдень, и было очевидно, что пес страдает больше людей от взбесившейся погоды. «Скоро поедем домой, слышишь?» – сказал полицейский, похлопав ховаварта по морде. Попробовал позвонить Миле, ни на что особенно не надеясь. В самом деле, сотовый начальницы Лимба по-прежнему оставался отключенным.

Васкес, куда же ты, к черту, подевалась?

Он понятия не имел, каким делом занимается Мила и почему пропадает по целым неделям. Во время последнего разговора она сообщила, что напала на многообещающий след. Когда Бериш спросил, что это за след такой, она грубо оборвала коллегу:

– Не лезь не в свое дело, Бериш.

Выходка, несомненно, в ее духе, но на этот раз Бериш самому себе поклялся, что не пойдет у нее на поводу. Подруга слишком часто забывала о своих материнских обязанностях: Алиса еще совсем ребенок, ей нужна мать. Пусть только вернется со своего распроклятого задания, он все ей выскажет без обиняков – все, что накипело.

– Звонок отправлен на автоответчик, – зазвучала запись по телефону. Бериш уже собирался наговорить сообщение, но замер.

Бауэр и Делакруа направлялись к нему.

– Так что, объяснишься ты наконец? – спросил блондин. – Каким боком ты встрял в дела Бруно Дженко?

– Он приходил в Лимб вчера ночью, там мы и познакомились. Он запросил информацию об исчезновении Робина Салливана.

– А ты взял, да и предоставил ее? – Бауэр развел руками, словно не веря. – Ты даже не служишь в том отделе, но идешь навстречу любому, кто подаст запрос?

Бериш вышел из себя:

– Послушайте, парни, давайте начистоту: вы ищете кого-то, на кого возложить вину за ваш прокол?

Блондин хотел ответить, но вмешался Делакруа:

– Никто никого не обвиняет, мы просто хотим понять, как обстояло дело.

Бериш оглядел их, оценивая обстановку, и начал рассказывать:

– Дженко сообщил мне обо всем, что обнаружил: о комиксе, о Банни и о мужчине с родимым пятном на лице… Думаю, он отчаянно хотел выговориться, освободиться от терзавшей его тревоги. – Бериш вспомнил, как резко побледнел частный детектив, как тяжело давался ему рассказ об этой истории. – Так я невольно оказался в курсе расследования.

– И что ты дал ему взамен? – Бауэр никак не мог успокоиться.

– Фотографию, – невозмутимо ответил Бериш. – Дженко хотел знать, как выглядел Робин Салливан ребенком… На снимке, хранящемся в досье Лимба, он запечатлен вместе с другом детства.

– Очень трогательно, – фыркнул белокурый полицейский.

Бериш, не обращая на него внимания, продолжал рассказывать Делакруа:

– Пару часов назад мне позвонила докторша из клиники, сказала, что один их пациент, в тяжелом состоянии, произнес мое имя и она подумала, что я родственник или друг. Когда я приехал, мне сообщили, что первую помощь ему оказал некий Пол Мачински, он же и сопроводил его в больницу. Мне его показали, и я понял, что мы ошиблись, что мальчик с родимым пятном на лице, изображенный на фотографии из Лимба, не Робин Салливан, а следовательно, дантист солгал.

Делакруа пристально вгляделся в коллегу, наверное, пытался понять, всю ли правду тот рассказал.

Бериш отдавал себе отчет, что за ним все еще тянется его дурная слава, ведь долгие годы он был в Управлении изгоем. Может, поэтому и нашел общий язык с Бруно Дженко.

– Вы должны быть благодарны частному детективу, – проговорил он. – Если бы не он, Саманте Андретти грозила бы серьезная опасность.

– Он умер двадцать минут назад, – выпалил Бауэр, развернулся и пошел прочь.

Новость застала Бериша врасплох. Он едва был знаком с этим человеком, но все равно расстроился.

– Он говорил, что, когда все закончится, ему хотелось бы встретиться с Самантой, кажется, за что-то попросить у нее прощения…

Делакруа положил ему руку на плечо:

– Это было бы лишним.

Бериш воззрился на него в изумлении:

– Почему?

– Через полчаса начальник созывает пресс-конференцию.

Что за чертовщина, о чем говорит Делакруа?

– Есть новость, которую мы пока не обнародовали. Она касается именно Саманты Андретти…

41

Она натянула на голову простыню, не хотела, чтобы за ней наблюдали из-за зеркала. И не хотела больше слышать звонки желтого телефона на тумбочке.

Он знает, что я здесь, он идет за мной, хочет захватить меня и отправить обратно в лабиринт. В тюрьму с серыми стенами, без выхода.

«Палаты психиатрических больниц окрашены в серый цвет, а также камеры в тюрьмах особого режима, клетки в зоопарке… – перечислял Грин. – В конечном итоге серый цвет укрощает».

Куда подевался доктор? По меньшей мере час миновал с тех пор, как он вышел из палаты, чтобы замыть пятно от сэндвича на рубашке. Сказал, что скоро вернется, а на самом деле оставил ее одну.

Простыня – это кокон, последняя ее защита.

Вначале это срабатывало, она сразу успокаивалась. Но после в ее убежище что-то вторглось. Вдобавок к привычным больничным звукам вернулось биение сердца на стене.

Сердце рожденной в неволе девочки, о которой я ничего не помню. Сердце моей дочери. Но также и дочери монстра.

Перестань биться. Прошу тебя, перестань. Но оно не переставало.

От этого непрекращающегося биения можно было сойти с ума. Нужно что-то делать, иначе не будет покоя. Тогда, набравшись храбрости, она осторожно высунула голову из-под простыни.

Ему объяснили, что он может наблюдать за женщиной из-за фальшивого зеркала. Так что сейчас только тонкое стекло отделяло Саймона Бериша от Саманты Андретти.

Кроме браконьера, который ее спас, полицейских, профайлера, работавшего с ней, и, разумеется, монстра, державшего ее в заточении, никто не знал, как она выглядит в данный момент, став уже взрослой женщиной. Люди в основном помнили ее тринадцатилетней девочкой. Для большинства Сэм все еще была ребенком.

Бериш оказался среди тех, кого приобщили к правде.

Спецагент видел перед собой хрупкое, беззащитное создание. Делакруа рассказал, что Саманта, убегая, сломала ногу, и все потому, что долгое заточение сделало хрупкими ее кости. Иммунная система тоже пострадала, почему и решили поместить ее в стерильную палату.

Откуда берутся люди, способные так обойтись с невинной жертвой?

* * *

Сердце на стене сделалось огромным и продолжало расти.

Это просто влажное пятно на белой стене, твердила она себе. Галлюцинация. Во всем виноваты психотропные средства, которыми меня накачивал ублюдок. Все скоро пройдет, стоит только противоядию из капельницы очистить мне кровь и мозг.

Сердце стучало, как барабан. Призывно.

Вот моя девочка, ей нужна только мамина ласка. Но мама бросила ее. К глазам подступают слезы. Не верь ей, она – дочь монстра, она хочет снова завлечь тебя в лабиринт. Ты знаешь, что она все еще там, она тебя ждет. Если не хочешь туда возвращаться, забудь о ней.

Не могу. Я – мать, я не могу.

Решительным жестом она откинула простыню. Села на постели. Вытянула ноги, вынула катетер, выбросила его – на полу образовалась лужа мочи. Посмотрела на капельницу, осторожно вытащила иголку из вены – потом вставит ее снова. Неизвестно, хватит ли сил подняться на ноги, в первый раз она рухнула на пол – доктор Грин ее поднял, от него пахло одеколоном. Сначала она спустила с постели правую ногу, оперлась стопой о пол, потом обеими руками взялась за левую, загипсованную, и мало-помалу стала продвигать ее к краю кровати. Потом, дернувшись всем телом, и ее опустила на пол. Затем оперлась обеими руками о матрас, глубоко вздохнула и встала.

Сначала комната закружилась перед глазами, но ей удалось не потерять равновесия. Отлично, сказала она себе. И направилась к сердцу, которое билось на белой стене.

Она должна была доказать своему рассудку, что ничего такого в реальности нет, что это обман, ложное ощущение. Она шагнула вперед правой ногой, подтянула все тело, потом переставила левую, в гипсе. Прикинула, что до цели осталось каких-то два метра: похоже, все получится.

Шаг, еще шаг; идти все-таки трудно. На четвертом она остановилась, чтобы отдышаться. Тем временем сердце на стене забилось быстрее. Скорее туда. Нужно его остановить.

Когда осталось меньше метра, она улыбнулась. Еще немного – и она до него доберется. Ну же, вперед, последний рывок.

Оказавшись рядом со стеной, она не удержалась, протянула руку. Осторожно коснулась сердца. Оно тут же перестало биться.

Наконец успокоилось.

Под пальцами ощущалась влага. Конечно, она была права: всего-навсего проклятущее влажное пятно.

Но когда она отняла руку от белой стены, ее сердце тоже остановилось.

Бериш все смотрел на девушку, распростертую на больничной койке, и бесконечная жалость переполняла его.

«Есть новость, которую мы пока не обнародовали. Она касается именно Саманты Андретти…» – заявил Делакруа.

Бериш понимал, почему Управление не хочет огласки, ведь если люди узнают правду, несдобровать полиции, которая не сумела спасти Саманту Андретти за долгих пятнадцать лет.

– Знаю, о чем вы думаете, – прозвучал женский голос за его спиной.

Бериш обернулся: перед ним стояла темнокожая красавица лет сорока, элегантно одетая.

– Значит, все верно? Девушка в коме? – спросил он.

– Не совсем так, – поправила его дама. – На самом деле она в состоянии кататонии: иногда частично приходит в сознание, иногда отключается полностью.

– По правде говоря, спецагент Делакруа по-другому описал мне состояние Саманты…

– Как именно?

– Как вечное заточение в кошмаре, от которого невозможно пробудиться.

Женщина вздохнула.

– Мы надеялись, что она доставит нам сведения, которые помогут поймать похитителя или найти тюрьму, где ее держали пятнадцать лет, но все попытки оказались тщетны. – Она умолкла, покачала головой. – Настоящая тюрьма – в ее рассудке, эти оковы уже невозможно разбить.

На лице ее отразилось разочарование. Интересно, подумал Бериш, какую роль играет эта женщина в деле Саманты Андретти.

– Я спецагент Саймон Бериш, – сказал он, протягивая руку.

Слабо улыбнувшись, она ответила на рукопожатие:

– А я профайлер, которому поручено это дело, мое имя Клара Грин.

Стена под влажным пятном была серого цвета.

А на ладонь ее попали чешуйки белой краски. Этого не может быть, сказала она себе. Страх нахлынул волной. Это все не взаправду. Это не со мной.

Нужно немедленно дать кому-то знать. Желтый телефон, сообразила она. Уже не враг, а друг.

Так быстро, как только могла, она поковыляла к тумбочке, волоча загипсованную ногу. Дотянулась до аппарата, схватила трубку, поднесла к уху. Набрала девятку, как говорил доктор Грин… Аппарат молчал, связи не было.

Ей хотелось завопить во весь голос, но она сдержалась.

Повернулась к двери позвать на помощь. Но если все происходит в действительности, глупо думать, будто кто-то может ее спасти.

Тем не менее она бросилась к выходу, в отчаянии, в страхе перед тем, что может там обнаружить. Добравшись до двери, подергала ручку: не заперто. Это добрый знак.

Отворив дверь, увидела спину полицейского, который сидел перед дверью в палату. На радостях чуть не бросилась ему на шею. Но эйфория длилась всего лишь миг: перед ней – неодушевленный предмет, мелькнула догадка.

Манекен с улыбкой на лице, как в витринах универмагов, одетый в полицейскую форму.

На столике, между шприцами и лекарствами, стоял старый портативный стереомагнитофон: кассеты крутились, воспроизводя привычные больничные звуки. Тут же и телевизор, по которому Грин показывал прямую трансляцию телерепортажа, но только сейчас она заметила, что к телевизору подключен видеомагнитофон.

Кипа старых, пожелтевших газет, на верхней – статья о ее неожиданном появлении. На стуле – рыжий парик и халат медсестры. «Спи, милая, спи…» – по-матерински ласково уговаривала ее женщина, меняя капельницу.

Наконец она огляделась вокруг. Узнала серые стены и железные двери, выходившие в коридор. Малейшую надежду на то, что она ошиблась, опровергла реальность. Теперь она точно знала, что происходит.

Игра.

Она не покидала лабиринта.

– Мне сообщили насчет вашего друга, частного детектива: мои соболезнования, – проговорила доктор Грин.

– Мы не были друзьями, – уточнил Бериш, хотя ему и хотелось добавить, что он с удовольствием познакомился бы поближе с Бруно Дженко. – Но все равно спасибо.

– Хотите чашечку кофе? – предложила женщина.

– Не откажусь, – ответил Бериш, бросая последний взгляд через фальшивое зеркало. Кто знает, сколько таких Самант Андретти томится где-то в заточении: никто не знает о них и никто не в силах их спасти.

Потом Бериш вспомнил комикс о кролике с глазами сердечком. Кто знает, скольких детей заразила тьма и они выросли монстрами.

Кто знает, сколько Банни еще гуляют на свободе.

42

Я не Саманта Андретти.

Осознание буквально раздавило ее. Нужно выбираться отсюда. Она знала, что это невозможно, но отуманенный мозг отказывался признавать, что все вокруг – иллюзия.

Садистская игра монстра.

Она побрела дальше по коридору; загипсованная нога волочилась мертвым грузом. Скорее всего, и это обман, нет никакого перелома. Просто способ удержать меня в постели, чтобы я не вышла из комнаты и не узнала правду. И за зеркалом, которого она так боялась, скрывался не чей-то угрожающий взгляд, а все та же проклятая стена.

Преодолев метров двадцать, она замерла. Ее внимание привлек какой-то слабый звук. Он доносился из третьей комнаты справа.

Что-то вроде радиопередачи.

Она пошла в этом направлении, остановилась у порога. Прислушалась: какая-то беседа.

Решила украдкой заглянуть внутрь.

Доктор Грин стоял к ней спиной. Перед ним – магнитофон, куда записывались их разговоры. Он слушал в наушниках. Но звук был достаточно громким, так что она отчетливо могла разобрать фразы.

«Не знаю, смогу ли я».

Она узнала собственный голос. Потом услышала голос доктора:

«Послушай, Сэм: разве ты не хочешь, чтобы этот человек заплатил за то, что сделал с тобой? А главное, ты ведь не хочешь, чтобы он сотворил то же самое с кем-то еще…» Эти слова он произнес, когда она очнулась, ничего не помня, а он показал ей листовку с фотографией тринадцатилетней Саманты Андретти. «Как ты поняла, я не полицейский. У меня нет пистолета, я не гоняюсь за преступниками и не подставляю себя под пули. У меня, по правде говоря, на это и духу не хватит». Она слышала, как доктор смеется над собственной шуткой. «Но в одном могу тебя заверить: мы его поймаем вместе, я и ты. Он этого не знает, но есть место, откуда ему не сбежать. Там-то мы и станем его преследовать: не снаружи, а внутри, в твоем уме».

Последняя фраза доктора Грина заставила ее содрогнуться, так же как и в первый раз.

«Ну, что скажешь: ты доверишься мне?»

Она вспомнила, как протянула руку, чтобы вернуть листовку. Сама того не ведая, положила начало игре.

«Молодец, храбрая моя девочка».

Я не твоя девочка. И совсем не храбрая.

Ты не доктор. И не собираешься мне помогать.

Ты – это он.

Теперь, когда она увидела монстра воочию, он показался ей еще более чудовищным. Мысль о том, что в высшей степени нормальный, обыкновенный человек таит в себе столько зла, была страшнее любого кошмара. Чудовища в сказках внушают такой ужас, такое отвращение, что жертвы начинают верить в утопию, грезить о возможной победе. Но перед лицом столь обыденного, столь банального существа всякая надежда на спасение исчезает.

Возможно, сэндвич с салатом из куриного филе, которым он ее угостил, и в самом деле приготовила жена. И, уходя отсюда, он ложился к ней в теплую постель, под крышей самого обычного дома, неотличимого от других. Может быть, у него есть дети, даже внуки, наверняка приятели, школьные друзья, которые думают, будто знают его по-настоящему, а на самом деле не знают о нем ничего.

Только я знаю, кто он такой.

Тогда ее внимание снова привлек карабин с ключами на поясе у мужчины.

Она опустила взгляд на свой живот, провела пальцами по шраму, его пересекавшему. Если я выжила до сих пор, значит я сильнее, чем могу сейчас вспомнить. И тогда она решила, что настал момент задать себе вопрос, которого она до сих пор избегала.

Кто я такая?

43

– У меня грандиозная новость, – объявил Грин, входя в палату. – Нам удалось схватить его: твой похититель арестован!

Она сделала вид, будто лишилась дара речи от изумления. В действительности ее сковал страх. Господи, только бы он не заметил.

– Как это произошло?

– К сожалению, я пока не смогу поделиться с тобой всеми подробностями, но знай: мы никогда не совершили бы это без твоей помощи. – Он, казалось, ликовал. – Ты можешь гордиться собой.

– Стало быть, мы закончили?

– Да, дорогая, – сказал доктор, снимая пиджак со спинки стула. – Твой отец приехал в больницу, – добавил он. – Мы с ним немного поговорили: я объяснил, что тебе нелегко будет сразу встретиться с ним, но он согласился подождать, пока ты не будешь готова к общению.

– А вы куда теперь пойдете, доктор Грин?

Он улыбнулся:

– Вернусь домой, но скоро приду проведать тебя, обещаю.

– У вас красивый дом?

– Кредит тоже ничего себе, кстати сказать.

– Как зовут вашу жену? – Она сразу отметила, что вопрос застал его врасплох.

– Адриана, – ответил он после недолгого колебания.

Похоже, правда, подумала она.

– Дети есть?

Он воззрился на нее в изумлении, потом выдавил:

– Да.

– А как их зовут?

– Откуда такое любопытство? – Он опять рассмеялся, но скорее принужденно. – В моей жизни, видишь ли, нет ничего интересного.

– Просто хочется знать, – сказала она без всякого страха.

Тогда мужчина снова повесил пиджак на спинку стула и уселся на прежнее место. Как будто бы уже и не спешил никуда.

– Старшая – Джоанна, ей тридцать шесть лет. Потом – Джордж, тридцать четыре года. Наконец, младший, Марко, ему двадцать три.

Она кивнула, словно приняв это к сведению. Но ей все было мало:

– Чем они занимаются?

– Марко учится в университете на юридическом, ему осталось сдать три экзамена. Джордж с парой друзей основал небольшое акционерное общество по обслуживанию информационных систем. Джоанна в прошлом году вышла замуж, она агент по недвижимости.

Она вглядывалась в лицо мужчины: не придумывает ли он на ходу. Нет, все правда, решила она.

– Как вы познакомились с женой?

– В лицее, – ответил он как ни в чем не бывало. – Мы вместе более сорока лет.

– Было трудно завоевать ее любовь?

– Я ухаживал за ее лучшей подругой, которая нас и познакомила. После того как увидел Адриану первый раз, я проходу ей не давал, пока она не согласилась встречаться со мной.

Доктор пристально глядел на нее, но и она не отводила взгляда.

– Вы сразу сделали ей предложение?

– Через месяц.

– Подарили кольцо?

– Не мог себе этого позволить, просто спросил, хочет ли она стать моей женой.

– Что в этой капельнице?

– Психотропный препарат.

– Мои воспоминания реальны?

– Частично – да, частично – внушены под действием наркотика.

– Как давно я здесь?

– Почти год.

– Почему вы заставили меня поверить, будто я – Саманта Андретти?

– Это игра.

– Кто вы такой?

Он не ответил.

Она смерила противника вызывающим взглядом:

– Кто я такая?

Мужчина улыбнулся ей, но лицо его приняло совершенно другое выражение. Обходительность доктора Грина исчезла без следа.

– Мне жаль, – сказала она. – На этот раз выиграла я.

Монстр глубоко вздохнул:

– Мои поздравления, ты молодчина.

– И что будет теперь?

– То же, что всегда. – Доктор порылся в кармане пиджака и вытащил маленький шприц, уже заряженный. – Я введу тебе немного вот этого, и ты спокойно заснешь. Проснешься, ничего не помня.

– Сколько раз мы уже играли в эту игру?

– Не счесть сколько, – улыбнулся он. – Эта у нас любимая.

Мужчина подошел к постели. Она протянула правую руку, давая понять, что готова.

– Покончим с этим. – Передо мной – жалкий человечишко, ничего больше, внушала себе она.

Когда он наклонился, чтобы сделать укол, она протянула левую руку и ухватилась за стойку, к которой крепилась капельница. С силой дернула на себя, и стеклянный резервуар обрушился на затылок лжепрофайлера, расколовшись на тысячу кусков.

Мужчина выпустил ее руку и рухнул на пол. Он был оглушен, но не потерял сознания. Она поняла, что времени мало: скоро монстр придет в себя и завершит начатое.

Она упала с кровати прямо на него и сняла с пояса связку ключей от лабиринта. Потом, перешагнув через неподвижное тело, устремилась к выходу. Задыхаясь, с саднящим горлом шаг за шагом двигалась к двери. Закованная в гипс нога сильно мешала. Но она должна, должна добраться. Шаг, еще шаг – но с таким грузом расстояние, отделявшее ее от порога, на глазах увеличивалось. Время от времени она оборачивалась, чтобы оценить обстановку.

Негодяй понемногу приходил в себя. Сначала схватился за голову. Потом обнаружил, что исчезли ключи, и все понял. Кроткий доктор Грин приказал долго жить, теперь каждая его черта источала ненависть, словно горящая свеча – воск.

Она увидела, как он поднимается, готовый броситься на добычу, будто разъяренный зверь. Встал, прыгнул – ладони шлепнули по лицу, но пальцам не удалось ухватить ночную рубашку. Будет вторая попытка, и вряд ли ей снова повезет.

Кинувшись к железной двери, которую он покрасил белым, чтобы стало похоже на больничную палату, женщина распахнула ее так быстро, как только могла.

Переступила через порог, потянула за ручку.

Тот краткий миг, когда дверь закрывалась, растянулся до бесконечности, все движения замедлились. Ей казалось, будто она переживает какое-то дежавю, как с той девочкой, которой он внушил, что нужно убить ради того, чтобы выбраться на волю, – кто знает, происходило ли это в реальности или было очередным химическим бредом. Пока действие длилось, неуклонно стремясь к завершению, она подмечала смену выражений на лице монстра, от ярости и презрения до полного изумления.

Дрожащими руками она принялась перебирать ключи. Попробовала один, второй, но тут их по меньшей мере два десятка. Ничего не получится. От отчаяния она чуть не выронила связку. С четвертой попытки почувствовала, что ключ проворачивается в замке.

Один оборот, второй, третий.

Внутри раздался яростный удар. Это он колотился в дверь, пытаясь вырваться на свободу. Она слышала, как он вопит и молотит по железу кулаками, боялась даже, что вдруг у него получится выломать дверь, но решила не обращать внимания и занялась делом, ведь теперь понятно, что спасение всегда было близко.

Вооружившись связкой ключей, она открыла все замки. И, побывав во множестве пустых комнат, обнаружила заржавевшую лестницу, ведущую наверх, к люку.

Но чтобы подняться, нужно было избавиться от гипса. Раз за разом она ударяла ногой о створку железной двери, пока не пошли трещины. Она вцепилась пальцами, ногтями, вырывая один кусок за другим.

Потом полезла, не зная, что ждет ее наверху. Может, еще один лабиринт – после всего пережитого она уже ни в чем не была уверена.

Стоя на последней ступеньке, она обеими руками повернула что-то вроде предохранительного клапана, которым закрывался люк. Пришлось потратить много сил, чтобы чуть-чуть его сдвинуть. Зато в образовавшуюся щель хлынул холодный воздух и бледный дневной свет. Она толкнула еще сильнее, и крышка люка откинулась с металлическим лязгом.

Она подтянулась, осмотрелась, пытаясь понять, где находится.

Над ней – руины заброшенной мельницы со следами пожара. Вокруг, на сколько хватает взгляда, заснеженный лес.

Ни звука, ни следа присутствия человека или животного. Ни единой приметы. Место незнакомое, оно может находиться где угодно. Как монстр каждый раз добирался сюда? Наверное, где-то здесь у него машина. Припарковал ее подальше – из осторожности. Она не знала, где здесь дорога, – если дорога вообще здесь есть. Она босиком, в легкой рубашке. На таком холоде мне долго не протянуть, подумалось ей. Если не найду помощи, ночью замерзну насмерть. Альтернатива есть: вернуться в подземелье и лучше подготовиться к походу или даже отложить его до тех пор, пока она не наберется сил.

Но она хотела только одного: поскорее убраться отсюда. Любой ценой.

Но прежде чем пуститься в путь, она подняла с земли крышку люка. Из отверстия еще доносились вопли человека в лабиринте. Она с тяжким грохотом захлопнула крышку, завинтила клапан. Звуки затихли, растворились в воздухе. Монстр получил по заслугам.

Был похоронен заживо.

И она пошла по колено в снегу. Пусть холодно, зато она свободна. Тут она поняла, что условия, нестерпимые для тела, оказывают благоприятное воздействие на мозг: внезапно вернулись обрывки воспоминаний.

Шрам на животе: у меня есть дочь, но я никогда не рожала в лабиринте. Девочка дома, в безопасности.

Я служу в полиции, в отделе под названием Лимб. Меня зовут Мария Элена Васкес.

Но все меня всегда называли Милой.

Благодарности

Стефано Маури, издателю и другу. И заодно – всем издателям, которые во всем мире публикуют мои книги.

Фабрицио Кокко, Джузеппе Страццери, Раффаэлле Ронкато, Элене Паванетто, Джузеппе Соменци, Грациелле Черутти, Алессии Уголотти, Томмазо Гобби, Диане Волонте и неизменной Кристине Фоскини.

Вы – моя команда.

Эндрю Нюрнбергу, Саре Нанди, Барбаре Барбьери и великолепным сотрудницам Лондонского агентства.

Тиффани Гассук, Анаис Бакобца, Алии Ахмед.

Вито, Оттавио, Микеле, Акилле.

Джанни Антонанджели.

Алессандро Узаи и Маурицио Тотти.

Антонио и Фьеттине, моим родителям. Кьяре, моей сестре.

Саре, моей «настоящей вечности».

1

Профайлер – специалист по выявлению лжи, который оценивает и прогнозирует поведение человека по его действиям, мимике, жестам и словам.

2

«Бери деньги и беги» (англ.).

3

Эти события описаны в романе Д. Карризи «Девушка в тумане» и показаны в одноименном фильме-триллере, снятом Карризи по собственному сценарию.

4

Эти события описаны в романе Карризи «Подсказчик».

5

Отсылка к роману Карризи «Маэстро теней».

6

Иначе (лат.).

7

В тон (фр.).

8

Мешок Амбу – механическое ручное устройство для выполнения временной искусственной вентиляции легких.

9

Иначе, иными словами (лат.).