Книга: Созерцатель



Созерцатель

Алексей Пехов

Созерцатель

Пусть мы не яростные львы, но и не скот в хлеву.

Мы жить – хотим, но не должны жизнь ставить во главу.

А что пороков не чужды, с чего тут ждать иных.

Мужское братство – на плацу не делает святых![1]

Редьярд Киплинг

Если вы идете сквозь ад – идите не останавливаясь.

Уинстон Леонард Спенсер Черчилль

Пролог

Привалившись к влажной, вонючей стене, Джим Пендантон без всяких эмоций произнес:

– Проваливай, Вилли.

Невыносимо болела правая рука, и он чувствовал, как кровь пропитывает рукав перепачканного мундира. Его друг, такой же старый вояка, не стал тратить время на споры, и Пендантон был благодарен ему за это. Оба знали, что один из них должен остаться. Кривой жребий на этот раз выпал тому, кто оказался ранен.

– Хорошо, Джим. Держи. Тебе это понадобится больше, чем мне. – Невысокий полковник отстегнул крепежи на правой руке, снял стальные пластины, протянул боевому товарищу тяжеленный шестиствольный флотский револьвер «Крушитель» и сумку с патронами.

– Уведите их и спрячьте хорошенько. Они не должны ему достаться. Сделаешь?

– Конечно. Мы еще поборемся.

– Все. Проваливай.

Им обоим было понятно, что произойдет дальше. Говорить еще что-то не имело смысла. Веллтон молча развернулся и побежал вдоль воды по узкой дорожке древнего подземного коллектора, догоняя остальных заговорщиков.

Пендантон тем временем с трудом установил на левой руке крепежи компенсаторной системы, защелкнул карабины, чувствуя, как стальная пластина врезается в спину, становясь с оружием единым целым. «Крушитель» слишком мощен, чтобы из него можно было стрелять без особых приспособлений. Отдача попросту сломала бы запястье.

Он по старой привычке нажал на «собачку», откидывая стволы, и убедился, что в каждом из шести лежит золотистый патрон.

От потери крови немного кружилась голова, и адмирал на несколько мгновений закрыл глаза, собираясь для последнего боя. За пятьдесят шесть лет своей жизни Джим Пендантон давно разучился бояться смерти. Но никогда не думал, что его путь закончится в канализации, в полумраке, рядом со смердящей водой, совсем недалеко от дворца того, кого он должен был защищать.

И не сумел.

Его угнетал высокий сводчатый потолок красной кирпичной кладки, забранные ржавыми решетками сливы, затхлые сквозняки, крысы и то, что могло скрываться во мраке древней части города. Но сейчас главным было совсем иное – будущее. А дабы оно стало реальностью, ему придется остаться и дать возможность товарищам уйти как можно дальше, затеряться в запутанном лабиринте.

Пендантон собирался дорого продать свою продырявленную шкуру. У него была отличная позиция для стрельбы: здесь коллектор расширялся и соединялся с более узкой частью, отчего получался выступ – как раз такой, за которым может укрыться человек, а опытный стрелок получит серьезное преимущество.

Идеальная позиция. Последний привет от его ускользающей фортуны. Вентиляционный люк на потолке, висящий как раз над поворотом, из-за которого должны были показаться преследователи, давал достаточно света для того, чтобы ни одна пуля не прошла мимо.

Наконец он услышал их – топот сапог, клацанье когтей. Первыми из-за поворота вылетели псы. Гладкие, коричневые, похожие на торпеды. Они чуяли его, знали, где он прячется, и были созданы лишь для того, чтобы хватать и рвать.

Пендантон помнил тот день, когда эта порода была завезена в Риерту. Он сам распорядился купить у искиров редких щенков императорской породы и оплатил наём инструкторов для тренировки и воспитания. Лучшие собаки, обученные не только убивать, но и находить взрывчатку и тех, кто недавно использовал ингениум[2]. Теперь же ему приходилось уничтожать реализацию собственных идей.

Он открыл огонь, когда с первым псом их разделяло всего четыре шага, а из-за поворота появились бегущие люди.

В подземелье грохот «Крушителя» был подобен залпу носового орудия броненосца. Ослепительная вспышка на мгновение уничтожила все тени, а пролетевшая по коллектору пуля, оставив после себя ярко-голубой росчерк с видимыми завихрениями в воздухе, врезалась в пса и взорвалась. Во все стороны брызнули ошметки плоти.

Несмотря на специальный механизм, отдача больно ударила в плечо, но Пендантон снова взвел курок, барабан крутанулся, сменяя пустой ствол на заряженный. Вторая пуля убила оставшегося пса. Третья голубой стрелой попала в человека, облаченного в начищенную кирасу гвардии, оторвав тому верхнюю половину туловища.

Джиму было не важно, с какой руки стрелять, и прежде, чем враги успели отступить, ему удалось ранить еще одного. И лишившийся ноги солдат свалился в воду коллектора.

Выжил тот или нет, Пендантону было все равно. Он укрылся за выступом стены, и тут же залязгали выстрелы револьверов.

Легкие пули не могли пробить толстую стену, и опасаться можно было только случайных рикошетов.

Адмирал высунулся лишь на мгновение. «Крушитель» снова рявкнул, разорвав кого-то из солдат надвое. Остальные бросились прочь, спрятались за углом.

Бывший начальник службы охраны дукса раскрыл пистолет и заменил пять все еще горячих латунных гильз новыми патронами. В сумке оставалась еще половина коробки[3]. Хватит для того, чтобы устроить себе веселые проводы.

Боль в руке снова дала о себе знать. Перед глазами закружилось, мягкие ладони надавили на уши, но адмирал справился с собой, ощущая во рту противный металлический привкус.

Он слышал, как люди поминают дьявола, как щелкают открывающиеся барабаны и гильзы со звоном сыплются под ноги его преследователям. Не только ему требовалась передышка. Трое из них мертвы, и остальные не слишком-то желают соревноваться в скорости с «Крушителем» и полагаться на Создателя. Бог в этой зловонной дыре отсутствовал, и сейчас его заместителями являлись Джим Пендантон и его пистолет. Во всяком случае, до тех пор, пока не подоспеют плакальщики.

Их задержку можно объяснить только тем, что заговорщики все провернули внезапно и Мергену пришлось действовать на ходу, затыкая брешь теми, кто попался под руку. По следу Джима отправили гвардейцев. Чтобы задержать бунтовщиков до прихода основных сил. Но тем удалось вырваться, пускай и с потерями.

– Эй! Ты! – крикнули ему, но предусмотрительно не высовываясь из-за угла. – Лучше сдавайся! Мерген гарантирует тебе честный суд!

Адмирал не ответил. Быть может, шесть месяцев назад он был более наивным, но теперь не клюнул бы на такую ерунду. Все суды у Мергена в кармане. И сделают то, что он им скажет. В лучшем случае Пендантона утопят, как изменника. В худшем – сбросят в кварталы Старой Академии, на корм контаги.

Ни одна из подобных смертей его не привлекала. Захлебнуться цветущей водой Совиного канала или быть разорванным голодными нелюдями? Ну уж нет. Если ему и предстоит попасть в ад, то пусть это произойдет здесь и сейчас.

Они что-то горячо обсуждали, а потом замолкли. И Джим понял почему. Прищурившись, стал смотреть на воду. Темную, неспешную, сонную. Пендантон напрягся, ощущая теперь не только как кровь течет по руке, но и как капли пота сползают по спине.

Начальник охраны не знал, сколько плакальщиков пришло за ним. Смотрел во все глаза и только поэтому заметил мимолетное дрожание воздуха в отражении канала. Он тут же выстрелил, пытаясь предугадать направление движения. Раз. Второй. Третий.

Адмирал забыл про боль в правой руке, взводя курок со всей возможной скоростью, и последняя попытка увенчалась успехом. Сверкнуло, точно магний алхимиков загорелся ослепительно-белым пламенем, из воздуха появился человек, с громким всплеском упавший в воду.

Больше выстрелить Джим не успел. «Крушитель» вырвался из его руки, ломая пальцы, и улетел в сторону. Горло сдавили стальные тиски, голова ударилась о камень, все закружилось, и он на мгновение потерял сознание.

Когда Пендантон пришел в себя, левая рука была сломана в двух местах, правое запястье раздроблено. Он едва сдержался, чтобы вновь не провалиться во мрак. Посмотрел с ненавистью на человека, чье колено упиралось ему в грудь, прижимая к холодным камням.

На враге была полумаска в виде короткого стального клюва, закрывающая верхнюю половину лица, на голову накинут широкий капюшон маскировочного плаща. Пендантон видел лишь глаза плакальщика – ярко-коралловые, похожие на птичьи, с точечками черных зрачков размером с булавочную головку. Они, как и всегда, выглядели странно и пугающе.

Второй плакальщик, мокрый, с развороченным пулей плечом и висящей на лоскуте плоти искалеченной рукой, пошатываясь, выбрался из зловонного канала, встал рядом. Его словно бы и не заботила страшная рана. Кровь из нее почти не текла.

– Глупо, адмирал. Неужели вы рассчитывали на успех? – Голос звучал глухо. В нем не слышалось ни радости или торжества, ни боли. Одно лишь безразличие.

Тот, кто прижимал его к земле, встал и, ничего не говоря, поспешил во мрак, туда, где скрылись остальные беглецы, на ходу извлекая из-под плаща клинок. Замерцал и исчез.

– Мы уже победили. Разве не видишь? – сказал Джим.

– Ты старый дурак.

– Я предпочитаю слово «патриот».

– Мы найдем их.

Подошли гвардейцы, в нерешительности остановились. Плакальщик глянул на них:

– Один из вас должен вернуться. Нужны еще собаки, и пусть два катера перекроют Змеиный канал[4], если преступники вздумают бежать по воде. Остальные – вперед.

– А с ним что? – спросил усатый сержант, хорошо помнящий Пендантона по службе во дворце. – Ему нужен врач. Иначе он не дотянет до суда.

Мужчина в маске извлек кривой нож и, склонившись, перерезал адмиралу горло. Он ощущал разочарование из-за своей раны и того, что его плащ оказался уничтожен.

– Я сам вершу суд, – выпрямляясь, сказал он потрясенным людям. – Поторопитесь. Больше просить не буду.

Через минуту рядом с телом не осталось никого, кроме крыс.

Глава первая

Специалист по поиску людей

Ненавижу дождь.

Ненавижу так, как может не любить лишь человек, который смотрит на воду точно свинья, глядящая на мясника.

Не подумайте, что я ною. Просто в такие дни ничего не клеится. Я предпочитаю пореже выходить на улицу и, уподобившись медведю, торчать в берлоге.

Моей маленькой квартирке на Джордж-стрит великолепно подходит подобное определение. Я нахожу ее уютной, хотя те редкие гости, что здесь появляются время от времени, лишь корчат скорбные рожи да вздыхают, словно на похоронах любимого дядюшки. Особо близкие знакомые конечно же говорят нечто вроде:

– Создатель тебя направь, Итан. Какого черта ты все еще живешь в этой дыре?

Они не верят, что мне здесь нравится. Как вообще приличного человека может привлекать район Сэфо?! Я же – обожаю эту часть города. Хотя бы потому, что отсюда далеко до реки и ее туманов, утром на улице пахнет выпечкой и корицей из южных колоний, а паб, который держит Уолли, мой бывший сослуживец, под потолок забит отличными айлэндами[5].

Дождь взял меня в осаду, и, когда надоедало торчать дома, я спускался по лестнице на первый этаж, в контору, которую арендовал у владельца здания.

Здесь, в отличие от моей усыпальницы, не властвовал полумрак, а по углам не валялось барахло. Я старался не отпугивать потенциальных клиентов раньше времени. Впрочем, в последние месяцы дела шли не то чтобы очень, так что пугать особо было некого.

Я часами торчал в глубоком кресле, рисуя на бумаге идиотские рожицы искиров, придумывая им имена.

Инь-ка-рю. Линь-унь-пу. Один хрен. Все равно я не прилагал усилий, чтобы их запомнить.

Какое-то количество лет назад я думал, что ненавижу их куда сильнее, чем воду. Но после той войны, когда мы, молодые парни, поняли, почем фунт табака, прошло больше десяти лет, и кое-что начинало смазываться, уходить, возвращаясь ко мне лишь в воспоминаниях. А вот дождь… в это время года он казался вечным и незыблемым, как власть премьер-министра. Мне оставалось с отвращением смотреть на мокрое стекло, по которому стекали частые капли.

Иногда я подходил к книжному шкафу и брал какой-нибудь том. Сегодня же мне позарез хотелось почитать газету, но, когда такая непогода, почтальон не особо чесался и доставлял прессу только после полудня, глядя на меня точно намокший бассет, которого хозяин пинком выгнал из дома.

В общем, я маялся и валял дурака, изрисовывая листы узкоглазыми рожами до тех пор, пока не прозвенел дверной звонок. Можно было гордиться собой, я даже не шевельнулся. Доделал каску, наложил на нее тень, затем поставил в центре жирную кляксу, отмечая место, куда попала пуля.

К черту печальные взгляды почтальона. Сегодня мне не хватит совести даже на самого себя, не говоря уже о парне, выполняющем свою работу.

Когда напольные часы начали бить, я отложил перьевую ручку, встал, потянулся и открыл дверь конторы. В нее было вставлено матовое стекло, на котором я три года назад вывел с помощью трафарета: «Итан Шелби. Специалист по поиску людей».

По мне, получилось очень даже недурно. Я использовал тот же шрифт, которым когда-то расписал мою малышку «Матильду», многотонное чудовище, даже лишенное хода доставившее массу неприятностей искирам и приютившее в своем чреве разношерстную компанию неплохих парней.

Некоторые отмечали, что я занялся не тем делом. Мол, после того как война закончилась, мне стоило идти в художники, а не в полицейские. Дьявол его знает, как было бы лучше. Теперь-то уж точно поздно жалеть.

Я прошел по темному коридору в парадную и кивнул Джейкобу, вечно сонному консьержу в мятном с ванилью мундире.

Я сказал – в мятном с ванилью?

Да. Со мной такое случается. Иногда в голове полный бардак, и в такие моменты цвета я воспринимаю как вкусы, а вкусы – как цвета. Но если приложить некоторое умственное усилие, дать себе задание думать правильно, то мундир был все же выцветшего зеленого оттенка с кремовыми вставками.

– Привет, Джейкоб. Как жизнь?

– Паршиво, мистер Шелби. – Он сделал попытку приложить руку к козырьку линялой фуражки того же мятно-ванильного вкуса, но рука поднялась всего лишь на пару дюймов и вновь оказалась рядом с чашкой теплого чая. – Думаю, я все же подхватил простуду. Нет клиентов?

– Не сыпь мне соль на раны, старина. В такой дождь, даже если пропадет любимый племянник, в первую очередь подумают о зонтике, а не обо мне.

Он сочувственно вздохнул, следя за тем, как я достал из почтового ящика корреспонденцию.

– В наше время на пенсию ветерана не слишком пошикуешь.

Это точно. Даже если Министерство обороны говорит газетчикам обратное.

В этот день кроме свежего выпуска «Зеркал правды» мне пришли еще и конверты с пометкой «Последнее предупреждение».

От взгляда Джейкоба, каким бы сонным он ни казался, подобное утаить было попросту невозможно, и тот вновь вздохнул, сочувственно сказав:

– Надеюсь, вы разрешите противоречия с мистером Тулли, мистер Шелби.

– Это не от него, – рассеянно произнес я, кинув счета в мусорную корзину рядом со стойкой консьержа. – С хозяином дома я расплачиваюсь честь по чести.

– Приятно слышать, сэр. Очень бы не хотелось, чтобы мы лишились такого замечательного человека.

В последние два месяца у меня были некоторые затруднения с финансами, и у моторической компании, телефонной станции, а также городских коммунальных служб кончалось терпение.

Ребята они все нервные и терпеть не могут, если на их счета перестают приходить веселые денежки.

Джейкоб вытянул шею, глянул в корзину, изучая цвет конверта:

– Телефон? Дьявольская придумка, мистер Шелби. Помяните мои слова, эти новомодные штучки еще принесут нам множество бед. Мало людям мотории и этих ужасных превращений. Так еще и разговаривать с аппаратом! В нем точно сидит Сатана и только и ждет, чтобы шепнуть какую-нибудь пакость.

Консьерж был тем еще консерватором. Помню, два года назад он считал, что трамвай, начавший курсировать от Эйпл-Статла к Мабл-парку, утащит всех пассажиров в ад, стоит лишь полицейским отвернуться.

– Вполне возможно, что и так, – дипломатично ответил я ему. – Время покажет.

С этим он не спорил. Время все расставляло по своим местам. Следовало просто набраться терпения.

Я вернулся в офис, бросив газету на стол, провел рукой по щеке, отмечая, что стоит все же побриться на тот случай, если найдется идиот, вздумавший зайти ко мне в такую погоду. Глянул в зеркало и решил, что бритва подождет и до завтра.

Улыбнулся своему отражению. И тип с глазами вкуса пепла и коротко стриженными волосами забытого пряного карри с ананасом ответил мне тем же.

Не слишком весело. Я бы сказал даже – довольно мрачно.

Еще тот рыжий ублюдок, если честно. Можно сколько угодно быть милым, но когда у тебя сломан нос, а над правой бровью косой шрам от прилетевшего осколка, то тем, кто с тобой не знаком, ты кажешься громилой, занимающимся по меньшей мере выбиванием карманных часов и кошельков в темных подворотнях Слаудж-стрит.

Это по меньшей мере, как я уже говорил. И если осколок – эхо войны, которое не минуло никого из моего поколения, тех розовощеких двадцатилетних юнцов, какими мы были шестнадцать лет назад, то нос – награда за участие в чемпионате по боксу. В тот год мои кулаки принесли победу Королевскому колледжу полиции. Но не думаю, что моя переносица была им за это благодарна.



Битых полчаса я пытался читать газету. Кризис в министерствах, искиры получили квоты и право на ограниченное поселение в наших восточных графствах, премьер-министр посетил академию «Летной силы». Ну и вся та же муть в бесконечном количестве.

Я никак не мог сосредоточиться, темные строчки типографской краски расплывались перед глазами. Беда была в том, что я ощущал предвестников.

Снова.

И это просто выводило меня из себя. Так бывало, когда я делал перерыв, тянул слишком долго, неделями не отпирая верхний ящик стола. И знал, что за этим последует.

Ничего хорошего.

Никакими айлэндами нельзя залить тот пожар, что медленно, но верно разгорается в моей крови и бежит по сосудам, нещадно насилуя мозг.

Чертово, треклятое эхо войны и патриотизм наивных глупцов, вызывающихся добровольцами для того, чтобы порадовать чиновников из Научно-технической лаборатории[6]. В итоге спустя несколько месяцев испытаний из всей партии придурков, шагнувших из строя вместе со мной, в живых остался только один недалекий кретин.

То есть я.

– Хрен вам всем, – пробормотал я, уставившись в газету и не желая замечать краем глаза проворную тень.

Я знал все ее повадки. Все, что она могла сделать и делала. Всю ту злобу, ненависть и тьму, которую способна принести за собой.

А еще огонь. Треклятый огонь, который пока еще только-только просыпается в моих капиллярах. Я покрутил в сознании приятную мысль, как ей, наверное, будет хреново, если я наполню ванну ледяной водой, кину в нее стоун[7] колотого льда и залезу в этот арктический аквариум с головой.

Вот только следующие предвестники будут куда более болезненными. И так просто я от них не избавлюсь.

Она появлялась то под столом, то под шкафом, верхние полки которого были забиты книгами, а нижние – папками завершенных дел. Еще под фикусом, растущим в большом глиняном горшке. И за тонкими, прозрачными занавесками. Но стоило мне посмотреть на нее, сконцентрировать взгляд, как тень тут же исчезала.

Беда в том, что твари не существует. Это всего лишь мое разыгравшееся воображение. Я знал это, как и то, что я Итан Шелби, но ничего не мог с собой поделать и все равно силился рассмотреть ускользающий от взгляда силуэт.

Ребята в проекте рассказывали всякое. Они тоже замечали ее. А некоторым удавалось увидеть. Никто из «счастливчиков» после этого не протянул и пары суток. Так что я страшился того, что могло попасться мне на глаза. В общем, если говорить более понятным языком – тень как та ерунда, которую доктор сказал не чесать, но страшно хочется. И если нарушить приказ, то последствия будут воистину печальными.

Низко загудел телефон. Я вздрогнул, осторожно положил газету на край стола, покрытого зеленым сукном, уставился на новомодный аппарат. Снимать слуховую воронку не хотелось. В данный момент, чтобы нормально общаться, мне требовалось сделать над собой усилие.

К тому же после теней появлялись голосовые предвестники. Это уже была грань, перед которой стоило принять лекарство. Иначе будет очень хреново. Несколько раз я слышал несуществующие голоса по телефону. Так что вы можете понять мое желание не спешить с ответом.

Возможно, и прав консьерж. Телефон – оружие дьявола и все-такое. Во всяком случае, сейчас он мне именно таким и казался.

Но это мог быть какой-нибудь клиент. А упустить его – значит заставить кредиторов завалить мой почтовый ящик бумагами. Стоит сберечь продукцию целлюлозной фабрики хотя бы по этой причине.

Я протянул руку, снял с рычага блестящую воронку, поднес ее к уху, вторую, на аппарате, подвинул поближе к себе и хрипло произнес:

– Слушаю.

В ответ раздался лишь тихий треск, и мне показалось, что тень под шкафом порадовалась этому.

– Вот черт! Что-то быстро на этот раз. – Я повесил воронку обратно.

Придется поступить разумно.

Из кармана жилета я достал маленький ключик, отпер верхний ящик стола, вытащил самозарядный «Стук», отложил его в сторону, извлек деревянный футляр, повернул медную защелку и, облизав губы, уставился на стальной шприц, набор игл и отделения, в которых покоились четыре ампулы с мутной серой жидкостью. Уже четыре. Раньше их было десять.

Скоро придется покупать новые. Этого я не хотел почти точно так же, как и вгонять иглу себе в вену.

Чувствуя, что в желудке становится горячо, а к горлу подступает комок, и стараясь не спешить, я расстегнул пуговицу. Ненавижу себя за это предвкушение смерти.

Вновь загудел телефон.

Я и ухом не повел, закатал рукав и обнажил правое предплечье. Взял шприц, раскрыл его, вложил внутрь ампулу, закрыл со щелчком, ломая печать. Теперь следовало простерилизовать иглу, и скотч на дне стакана, что стоял на краю стола, вполне подходил для этого.

Телефон не умолкал и звенел как бешеный.

Я скрипнул зубами:

– Твою же мать!.. Слушаю!!

– Господин Шелби. Я уже хотела отменить звонок, – раздался в ответ мелодичный голос.

Я узнал телефонистку, работавшую в дневную смену. Девушка была общительной, вежливой и дружелюбной. Для меня она оставалась всего лишь чудесным голосом, и порой я гадал, как та выглядит в жизни.

– Простите, Хлоя. Я отходил. – Я отвернулся от футляра, заметив, что за покрытым каплями окном мелькнула зловещая тень.

– Вам звонит инспектор Юарт из Грейвплейса. Будете разговаривать?

– Да.

– Соединяю. И… господин Шелби. Мне неприятно говорить об этом, но моя компания обязала предупредить вас о задолженности.

– Спасибо. Я оплачу счета в самое ближайшее время, – ровным голосом ответил я.

Раздался тихий щелчок, а затем глубокий сочный голос произнес:

– Алло. Итан?

Мы были знакомы еще с колледжа. Учились на одном курсе, вместе патрулировали улицы Хервингемма и работали совместно с военной полицией. Затем Юарт пошел дальше, а я решил спрыгнуть с поезда и заняться частной практикой. В ту пору мне до смерти надоела политика Грейвплейса. Слишком часто нам приходилось покрывать богатых властителей этого города.

– Привет, Билли. Сколько лет.

– Клянусь Создателем, не так уж и много, – рассмеялся тот. – Как твои дела? Все еще гоняешься за похитителями?

– Время от времени.

– Ну, не прибедняйся. Газеты писали, как ты нашел дочь Баркстоуна. Ребята из отдела особых преступлений рассказывали, что ты был на высоте, когда перебил ту дюжину ублюдков. Отличная работа.

– Спасибо. – Тень юркнула под шкаф, и я готов был поклясться, что успел рассмотреть лохматую обезьянью лапу. Поэтому ускорил разговор: – Что заставило тебя позвонить? Ну кроме ностальгии по старым денечкам, разумеется.

На том конце трубки раздалось нечто напоминающее хмыканье:

– Собственно говоря, у меня есть три причины, старина. Первая, пропустить стаканчик в пабе. Приходи в «Синий шлем». Ребята соскучились. Собирается вся наша старая гвардия. Старик Хепсиба наливает одну бесплатно.

– Он все еще коптит небо? Заманчивое предложение. – Я действительно давно не видел никого из тех, с кем когда-то работал на благо закона и спокойствия мирных жителей Хервингемма.

– Вторая причина – капитан ушел на пенсию. Теперь в Грейвплейсе новый начальник – Слэджен. Наверное, ты не помнишь его, но парень он неплохой. А отделу по борьбе с терроризмом нужна хорошая ищейка. Такая, как ты. Меня попросили тебе передать, чтобы ты подумал о возвращении. Не хочешь надевать мундир, работай как консультант. После того как эти революционеры взорвали над парламентом «Бриз», твои акции резко взлетели до небес. Ты умеешь находить ублюдков. Что скажешь?

– Мне нравится подчиняться самому себе.

– Не спеши. Как надумаешь, просто позвони мне.

– Ну а третья причина твоего звонка?

Юарт помялся:

– Один приятель моего приятеля попросил об услуге. Ему требуется надежный парень для непростой работы.

– Какого рода работы? Не юли, Билли. Говори как есть.

– Он ищет человека. Я сразу вспомнил о тебе.

– А почему розыском не занимается полиция?

– Как я понял, за давностью лет. Наши не возьмутся. Да и не могут взяться. Работа предполагает выезд за границу.

Хм. Интересно.

– Куда?

– Не имею ни малейшего понятия, старина. Мне позвонили несколько минут назад, и я дал твой адрес. Клиент должен зайти в ближайшее время. Возьмешься?

Работа мне была нужна позарез, так что я ответил:

– Во всяком случае, выслушаю его. Спасибо, Билли. С меня причитается.

Мы еще с минуту говорили о всяких пустяках, затем попрощались. Я вытащил из шприца ампулу. Сейчас не время для ада.


Высокий седовласый старик с прямой осанкой, в шерстяном костюме-тройке для путешествий вошел в контору, оставив мокрый от дождя зонт возле двери, повесил на крючок плащ и касторовую шляпу с узкими полями, сел на предложенный стул, поставив дорожный саквояж рядом. У гостя было узкое породистое лицо с тонким носом, лохматые пушистые баки, кустистые брови и темные глаза. От выпивки он отказался, несколько секунд изучал меня, затем представился, протянув визитку:

– Мое имя Джейсон Хенстридж.

– Вы из Риерты? – Я легко определил акцент гостя и почувствовал пальцами дорогую бумагу карточки.

– Все верно. Как вы, наверное, уже знаете, ваш друг рекомендовал вас. У вас серьезная репутация, господин Шелби. Такие громкие дела, как спасение дочери Баркстоуна, находка украденного младенца в Тричестере, удачные переговоры с похитителями в Гроссенте, раскрытие убийства баронессы Мон, инсценированного под похищение. Не говоря уже об изящном расследовании в Вагуриде, где вы помогли поймать полиции того людоеда, работавшего в пансионе. И все это за неполные четыре года. Некоторые крупные сыскные бюро не могут похвалиться таким успехом и за срок более пяти лет.

Я склонил голову, принимая похвалу. Возможно, успехи выдающиеся, но… Люди пропадают каждый день, однако не всегда их готовы искать, а уж тем более платить за это. Ко мне за помощью обращаются довольно редко, иначе я не получал бы счета с пометкой «Последнее предупреждение! Оплатить до двадцать пятого числа сего месяца!».

– Вижу, вы навели справки.

– Конечно. – Старик улыбнулся бескровными губами. – Я предпочитаю сотрудничать с профессионалами – это избавляет меня от безумного разбрасывания деньгами и бесконечных объяснений, чего я хочу. Ваши поступки, а также безупречная служба в полиции говорят о многом.

Его глаза вкуса молодой горчицы усмехались, и я понял, что этот Хенстридж знает не только о моей безупречной службе, но и о скелетах в шкафу. Я не стал уточнять каких. И как у него появилась такая информация. Раз его это не смущает, не будем ворошить прошлое.

– Перейду к сути дела. – Старик пару раз легко коснулся указательным пальцем своего подбородка. – Я достаточно богат. – Его губы тронула извиняющаяся улыбка, намекающая, что Хенстридж понимает, сколь неуместно должны звучать его слова для тех, кто «богат недостаточно». – И я готов платить за вашу помощь. Моя профессия… скажем так… изобретатель. Да. Пожалуй, это будет точное определение, мистер Шелби. Во всяком случае, самое простое из всех доступных. Я один из тех, кто придумал способ, как добыть, очистить и стабилизировать моторию, а также построил единственную фабрику для ее переработки.

Я посмотрел на этого человека новым взглядом.

– Я знаю Белджи, Баллантайна и Брайса. Но о Хенстридже слышу впервые, сэр.

Он понимающе улыбнулся:

– Троица «Б». Величайшие умы современности, как теперь утверждают газетчики и биографы. Конечно, я понимаю ваши сомнения. Но в отличие от моих друзей я гораздо менее тщеславен и ненавижу упоминания в прессе. И назойливое внимание окружающих. Все, что я делал, я делал ради науки, человечества и прогресса.

– Но вместе с тем вы не стали отказываться от денег, – усмехнулся я.

Его усмешка была зеркальна моей.

– Разумеется. Я не альтруист и не идиот, мистер Шелби. Когда твой банковский счет чувствует себя хорошо, это дает возможность продолжать исследования. Деньги, как вы понимаете, приносят возможности. А ученый не должен от них отказываться, если, конечно, хочет двигать науку и дальше. Я вижу сомнение в ваших глазах и, как человек, привыкший доверять фактам, вполне понимаю его. Где доказательства, что сейчас какой-то старый идиот или мошенник не морочит вам голову? У меня есть патенты. Если они вам нужны, я пришлю копии. Есть моя чековая книжка. – Еще одна мягкая улыбка. – Знающие люди из Академии Риерты могут подтвердить мою личность.

– А ваши соратники? Гении современности?

Он вежливо приподнял брови:

– Как видно, вы не очень интересуетесь биографиями.

– Это так заметно? Признаюсь честно, история жизни ученых находится за пределами моих интересов.

Старик печально развел руками:

– Баллантайн погиб во время запуска конвейерной линии по зарядке капсул с моторией. Система все еще была нестабильна, и взрыв уничтожил многое. Белджи попал в плен к искирам во время оккупации Риерты и умер, не открыв им тайн моей страны. Брайс? Мы не общались уже девять лет. Он выбрал иной путь и предпочел дружбу с теми, кому я руки не подам. Что касается лаборантов и учеников… Они, как и я, возились с открытой субстанцией. Им повезло чуть меньше. Понимаете?

Я задумчиво кивнул:

– Понимаю. Мотория в открытой форме смертельно опасна. Могу позавидовать вашей удаче.

– Не стоит, – мягко попросил он. – Всех, кто работал с нестабильным веществом, удача обошла стороной.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, и я сказал, просто констатируя факт:

– Вы умираете.

Он хохотнул:

– Мне нравится ваша прямота! Именно так. Я уже в могиле, только сверху никто еще не закидал ее землей, сэр. Странный минерал поднимали со дна озера Матрэ еще наши далекие предки. Он не привлекал их внимания – тусклые кристаллы, которые не поддавались обработке, серели на воздухе, крошились. Сущий мусор. Баллантайн был самым гениальным из нас. В душе он настоящий алхимик и обожал эксперименты. Именно он получил из кристаллов первичную моторию. Никто не догадывался об опасности, исходящей от нее. Все мы были молоды и собирались жить вечно.

Я кивнул, вспоминая себя и моих друзей, добровольцами записывающимися на фронт. Кто из нас мог подумать, чем все кончится?

– Мы не ожидали от вещества, в котором, казалось, жили звезды, никакого подвоха. Люди поняли опасность через много лет, когда уже было поздно. Все, кто слишком часто контактировал с субстанцией, менялись. В той или иной степени.

– Грубо говоря, переставали быть людьми, – уточнил я. – Контаги. Вот как называют подобных существ. И вот почему другие страны не торопятся производить свою моторию, а предпочитают покупать ее у Риерты.

– Как и то, что мое правительство не горит желанием упускать из своих рук монополию по созданию топлива. Впрочем, причина, которую назвали вы, куда важнее. Ваш премьер-министр не желает волнений и появления чудовищ в Королевстве.

Не только премьер-министр. И парламент. И королева. Контаги опасны. Этого не понимают лишь чертовы либералы, продолжающие считать измененных людьми, и чертовы финансисты, которым все равно, как сильно смердят кровью и магией фунты.

– Я не вижу в вас изменений, – сказал я.

– Они незначительны. И не всегда есть фенотипические признаки. Не каждый пострадавший от мотории становится классическим контаги. К тому же существуют и иные вариации.

– Вы о том, что газеты привычно называют магией?

Он насупился:

– Среди журналистов сейчас одни лишь неучи. В мире нет никакой магии. Волшебства не существует, ибо оно противоречит законам мироздания. Есть законы физики, химии, математики, астрономии, биологии и прочих уважаемых наук. И даже если мы не понимаем их, это не означает, что они куда-то там деваются. Варвары Папаякты тому нам примером. Они не знают ничего об электричестве, притяжении тел, валентности, умножении и микромире бактерий, но это не мешает им с легкостью пользоваться резонансом, магнетизмом, окислительными реакциями и всем прочим, пусть дикари это и называют силой богов. Ингениум не магия. Это просто иная сторона жизни, пробудившаяся в некоторых из нас благодаря мотории.

– Я слышал о людях, которые двигают предметы взглядом, создают щит из воздуха, спасающий от пуль, и переносятся на двести ярдов в пространстве. Куклы, плакальщики и другие. Они довольно редки.

– Плакальщики и куклы – да. Но ингениум не редкость. Один случай на тысячу, полагаю.

Я не стал скрывать своего удивления:

– Разве от мотории пострадало так много людей?

Хенстридж посмотрел сурово:

– Кварталы Старой Академии моего города тому подтверждение. И дно озера, куда сбрасывали тела. Первая фабрика до усовершенствования фильтров отправляла в воздух опасные пары. И не забывайте о перевернутых емкостях, конденсации, лопнувших и треснувших капсулах с уже казавшейся нам стабильной жидкостью. Мутации никогда не происходили мгновенно. Я сорок лет занимаюсь этой областью науки. Появление изменений – порой вопрос десятилетий. И когда случилась эпидемия, никто из нас не был готов к этому. Мы даже сперва не поняли, что произошло, а врачи на Лазарете сбились с ног. А потом началась война…



Я кивнул. Чтобы победить Империю, все средства были хороши. Искиров закидывали снарядами, начиненными нестабильной моторией. А они нас. Многие из тех, кто вдыхал эту хрень, теперь уже не дышат.

– Дьявольская дрянь.

– Все верно, мистер Шелби. Люди все время находятся в контакте с тем дьяволом, что мы создали, сэр. И за двадцать пять последних лет умерло и обратилось достаточное количество. Просто об этом не знают. Или не говорят. Или не пишут. Вы покупаете у Риерты моторию, а то, что творится в старых кварталах, никого не интересует. Моя страна получает баснословные деньги, но и рассчитывается за этот доход ничуть не менее серьезными последствиями. Многие из моих друзей и коллег, поняв, на какую дорогу они ступили, пускали себе пулю в лоб или совали голову в петлю.

– Не поручусь, что я поступил бы как-то иначе. Никто не хочет превращаться в чудовище. Мы заплатили цену за развитие цивилизации. Благодаря мотории есть свет в наших домах, на ней двигаются поезда, трамваи, дирижабли, корабли, бронеколяски и танки. Она во много раз эффективнее угля, который используют и сейчас. Но ее производство опасно. И я не знаю, что будет с вашим городом еще лет через пятьдесят. Не превратится ли он в страну ужасов, где по улицам, вдоль каналов, рыскают мрачные тени?

– Не могу сказать. Знаю лишь, что наш мир шагнул в новую эру. А те, кто помог ему сделать шаг, оказались… в не самых лучших условиях. В общем, мой доктор посоветовал мне привести в порядок земные дела. – Хенстридж равнодушно улыбнулся, было видно, что он бы с удовольствием пожил еще.

– И вот вы здесь. Так кто же пропал?

– Три месяца назад из моей лаборатории украли прибор и мои записи к нему.

Мне показалось, что я ослышался:

– Простите?

Старик на мгновение прикрыл глаза, ему не понравился мой тон:

– Я знаю, что вы занимаетесь только поиском людей.

– Вот именно. Кражи не моя специальность. – Я начал подниматься со стула, но он поднял руку, прося меня остановиться.

– Понимаю, мистер Шелби, что это не ваш профиль. Я пытался обращаться к другим людям, но они не добились успеха. Исчез предмет, но украл его человек. Вы тот, у которого есть чутье, и ради дела пройдете по горящей земле. Мне больше не к кому обратиться.

Прежде чем ответить, я потянул время, перевел взгляд на часы, с которых исчезла тень, с досадой вздохнул. Люди, контролирующие производство мотории, богаты. Даже очень. Несмотря на то что диктатура в Риерте забирает себе львиную долю дохода. Но… меня смущала эта история, так что я ответил нейтрально:

– Пока слишком мало информации, чтобы принять решение.

– Это случилось в двадцать шестой день месяца низкой воды… июль по летосчислению Королевства. Мою лабораторию ограбили. Оба охранника убиты. А прибор и материалы украдены.

– Что за прибор?

– Экспериментальный образец. Опытная модель, если хотите.

– Мистер Хенстридж, вы же понимаете, о чем я спрашиваю?

На его лице появилось сомнение, но, взглянув на меня, старикан убедился, что если ему требуется помощь, то придется рассказать.

– В теории он должен лучше очищать моторию от примесей. Сейчас хорошим показателем считается семьдесят девять процентов.

– Чем чище мотория, тем она эффективнее. И дороже.

Он поморщился, словно я ткнул его иголкой:

– Вопрос не в деньгах. Я хочу обуздать дьявола, мистер Шелби. Свести все опасности производства к нулю. Или хотя бы попытаться это сделать. А для этого мне требуется прибор. И мои записи.

– Отчего вам не создать новый аппарат, чтобы не задерживаться в исследованиях?

– Хотел бы я, чтобы все было так просто, мистер Шелби. Но открытие и его воплощение принадлежали Белджи. Когда началась война, Белджи его только придумал и собирал лабораторную модель в первые дни оккупации Риерты искирами. Он не довел разработку до конца – но успел передать мне сделанное прежде, чем попал в руки императорской разведки. Все эти годы я пытался понять, как превратить недоделанный прототип в рабочую модель. И у меня почти получилось. Еще бы года два и…

– У вас нет этого времени, – закончил я за него.

– Верно. Но оно есть у других.

– У Брайса, с которым вы не общаетесь?

Старик посмотрел на меня печально:

– Это действительно важное открытие для человечества. Если его довести до ума. И ради будущего людей я попрошу помощи даже у дьявола, сэр, не то что у Брайса. Но я собирался передать все наработки ученым иной страны, когда придет время. В надежде, что им хватит ума закончить мои исследования. Однако лабораторию ограбили.

Я не стал спрашивать, о какой стране идет речь.

– Брайс мог это сделать?

– Исключено! – отрезал тот. – О моих исследованиях он не знал. Я готов поручиться.

– Не спешите с этим. Тайна всегда куда менее надежна, чем мы думаем.

Хенстридж поджал губы, но в его глазах мелькнула и исчезла тень сомнения.

– Для понимания ситуации вы должны знать: Брайс работает на правительство нашего города. Он сейчас глава фабрики по производству мотории и близкий друг Мергена. В Риерте есть люди, которые не желают, чтобы прибор попал в руки к нашему правителю, – возможно, искать его в первую очередь следует именно у них.

– Вы уже предпринимали какие-то действия?

– Обращался ли я к жандармам? Нет. Остальные не добились результата.

Я рассеянно повертел стакан, заметив в отражении стекла темный силуэт, стоявший за спиной. Потребовалась вся воля, чтобы резко не обернуться. Не хотел пугать старика своим странным поведением.

– Не буду вас обнадеживать, сэр. Если не нашли другие, то невысок шанс, что найду я. Вором мог быть кто угодно.

– Например? – Хенстридж склонил голову, став похожим на аиста.

Я пожал плечами:

– Дельцы, желающие разбогатеть. Революционеры. Они есть везде. Ваш гипотетический сосед, решивший отомстить. Не спрашивайте меня за что. Кроме того, это могли быть ваши конкуренты. Или враги. Или обычное ограбление, и воры даже не поняли, что взяли. Вариантов бесконечное количество, сэр.

– В любом случае узнать правдивый предстоит вам. Если, конечно, возьметесь. Или вас интересуют лишь мерзавцы, которые воруют детей?

Он прав. Интересуют. И даже очень.

Одного такого я поймал полтора года назад в доках. Он содрал кожу с пятилетней девочки и сделал из нее куклу. До сих пор помню, как мутузил тварь кулаками, пока не подоспели старые приятели из Грейвплейса. Впрочем, они не очень-то хотели меня останавливать, следует отдать им должное, но надо же им было что-то отправить судье, чтобы потом это повесить.

Хенстридж расценил мое молчание иначе:

– Вне зависимости от результата я заплачу вам тысячу фунтов прямо сейчас. Только за то, что вы приедете в Риерту. Если найдете пропажу, то получите еще десять тысяч. И расходы я оплачиваю. Мне кажется, это хорошее предложение, сэр.

Плата была более чем щедрой. Столько я никогда не зарабатывал. Но стоили ли эти деньги того, чтобы я вновь отправлялся в Риерту? После того как я спешно ее покинул много лет назад, никогда не думал, что снова вернусь в этот город.

Розовая жемчужина, крупнейший порт, место производства мотории. Сотни каналов, тысячи мостов, десятки островов. А еще осенние наводнения, туманы, сырые дома, приливы и отливы. Риерта стояла на воде, год от года медленно, но неотвратимо проигрывая ей бой. А я не большой поклонник воды, если она не сосредоточена в умывальнике или ванне. Поэтому старался держаться от нее как можно дальше.

Впрочем, не это главная причина для моего отказа. Вряд ли Старуха[8] обрадуется моему приезду. У нас с ней возникли непреодолимые разногласия.

– Сожалею, мистер Хенстридж. В первую очередь за то, что отнял ваше время. Но я привык дорожить своей репутацией. Этот город моя вотчина, и я хорошо знаю его дно. И умею находить похитителей. А вот вещи – не мой профиль. Я просто займу еще больше вашего времени, а результат будет нулевым. Лучше вам найти того, кто действительно сможет помочь.

Несколько секунд он смотрел на меня тяжелым взглядом, затем его лицо разгладилось, и он кивнул.

– Вы хотя бы честны со мной. В отличие от других. Что же, не стану вас разубеждать. Но стариковская надежда вещь довольно прилипчивая, так что простите мою назойливость. – Он встал со стула и положил на мой стол узкий белый лист, исписанный мелким почерком. – Это чек на тысячу фунтов. Его можно будет обналичить в любое время, без моего подтверждения банку. Не возражайте. В конце концов, если не передумаете, порвите и выбросьте в корзину. А это билет с открытой датой. Каюта первого класса. Надо лишь предупредить пароходную компанию за день, что вы желаете отправиться.

На билет я уставился, как на ядовитую кобру. Я всего лишь на мгновение представил всю ту толщу воды под стальной махиной, как мне стало дурно. Вот уж дудки.

– Заберите! – Это получилось чуть резче, чем я думал, поэтому пришлось добавить: – Не доверяю кораблям. Если я когда-нибудь и отправлюсь в ваш город, то дирижаблем.

Хенстридж пожал плечами и убрал конверт со вкусом лимона обратно в саквояж.

– Как угодно. Вы безрассудно смелый человек.

– Простите? – не понял я.

– Ну… дирижабль. После теракта с «Бризом» летающие лодки Королевства уже месяц простаивают без пассажиров или идут полупустыми. Шутка ли, погибло столько людей. Газеты поговаривают, что это ненадежные машины, и летные компании несут большие убытки. Не каждый сейчас отважится лететь на таком, к тому же бомбисты обещали повторение трагедии.

– Ну, раз не все летают, билеты подешевеют, – усмехнулся я и встал, чтобы пожать старику руку. Решение я уже принял и не планировал от него отказываться. Но не собирался расстраивать Хенстриджа еще сильнее. Поэтому позволил чеку остаться на столе. Порвать его дело минуты.

Он все же попросил мою визитку, и, когда дверь за посетителем закрылась, я вновь открыл ящик стола и посмотрел на шприц. Но подумать, стоит ли его использовать, мне не дали. Снова зазвонил телефон.

– Да?

– Шелби? Итан Шелби? – Сквозь треск я различил слабый голос.

– Верно.

– Оставьте это дело. Иначе пожалеете.

Прежде чем я успел ответить, раздался короткий щелчок. Линию разъединили.

Я крутанул ручку на аппарате и услышал голос Хлои:

– Да, мистер Шелби?

– Мне только что звонили. Не могли бы вы сказать откуда?

– Звонили? – озадаченно удивилась телефонистка. – Боюсь, что нет, сэр. Я с вами никого не соединяла с момента разговора с инспектором.

Вот сиди и думай – ты действительно с кем-то говорил или это предвестники.

– Простите, Хлоя. Наверное, я еще раз хотел услышать ваш голос, – нашелся я.

– Доброго дня, мистер Шелби. – Я почувствовал, что она улыбается.

Когда я повесил слуховую трубку, то с отвращением бросил шприц в ящик стола. Гори оно все огнем.

Чек на тысячу фунтов стал чуть более привлекателен, чем минуту назад. Есть вещи, которые я страшно не люблю. Например, если какая-то свинья, даже не считая нужным представиться, угрожает и советует мне, чем стоит заниматься, а чем нет.

Глава вторая

Бессонница

Я десять лет не был в Риерте. Чертова уйма времени, если подумать. За такой срок дети становятся взрослыми, старые друзья умирают, а город меняется.

Что происходит на восточной стороне континента, в свободном городе-государстве, я знал лишь в те редкие дни, когда заглядывал на третью страницу «Зеркал», в колонку зарубежных новостей.

Спустя год после того, как Королевство в коалиции со своими союзниками и «добрыми друзьями» – Риертой, Конфедерацией Отцов Основателей, Орденом Марка, Республикой и прочими – сокрушили Империю искиров, в Водном городе[9] случился переворот. Один из маршалов, герой войны, правая рука дукса, отстранил правителя от власти, и большинство офицеров, аристократии, промышленников и членов городской палаты встали на сторону мятежника.

Риерта еще до войны держалась за монополию создания мотории, вцепившись в технологию почище голодного клеща, оказавшегося на упитанной собаке. Это была их алмазная дорога. Они придумали переработку материала, конструкцию капсул для хранения субстанции и фабрику для утилизации побочных продуктов. А контаги стали сдерживающим фактором для других стран, чтобы те, видя, что случается с людьми, не только не открывали производство на своей территории, но и не вели разработок в данной области (во всяком случае, публично) на материковой части.

Риерта же постепенно начала поднимать цену на топливо, а затем использовать политический шантаж. В то самое время броненосцы искиров уже слишком сильно зависели от поставок топлива из Водного города. И когда Империи перекрыли поставки из-за ее вторжения на Малую Плеяду[10], их военная машина в колониальной кампании стала давать сбои.

Поэтому у императора был довольно простой выбор. Или же полностью забыть о расширении своей страны, а также дать свободу колониям, бывшим под протекторатом Солнца[11] больше четырех сотен лет, или же вторгнуться в Риерту, присоединить ее к своим землям, завладеть стратегическим сырьем и продолжить экспансию. А вместе с ней диктовку своей воли остальному просвещенному миру.

Разумеется, другим серьезным игрокам такой расклад совершенно не понравился. Никто, а уж тем более Королевство не собиралось отдавать моторию в руки Империи. И как только искиры начали вторжение, организованный Союз[12] поспешил на помощь Риерте.

Что в итоге? Это всем известно – мы влезли в самую кровопролитную войну в истории человечества.

– Эй, ганнери![13] – Оклик Уолли заставил меня оторвать взгляд от стакана с толстым дном, на четверть заполненного пахнущим торфом, ванилью и морем напитком. – Что-то сегодня дождик погрузил тебя в меланхолию. Второй час ночи уже.

– Меня мучает бессонница, Дед. Когда льет как из ведра, настроение нельзя назвать хорошим.

Уолли хмыкнул и стал неспешно снимать чистые пивные бокалы с подноса и расставлять их на полке. Владелец «Шарлотки» годится мне в отцы. Высокий, костлявый, с седыми пушистыми баками и большими печальными глазами. Всегда в клетчатой рубахе, казалось бы заставшей еще молодость короля Георга[14].

Уолли второй человек с моей улицы, кто вернулся после войны в Хервингемм. Другим повезло чуть меньше, чем нам. Министерство обороны утверждает, что из десяти домой пришли пятеро. Мол, статистика и все-такое. В нашем случае эта наука была не так точна – из пятнадцати возвратились двое.

Мы познакомились под Марено, после траншейной схватки. Уолли получил штыком в легкое от какого-то не в меру проворного искира. Костехват, медик нашей роты, хоть и был жутким трусом, врачевать умел и залатал его. Потом была осень, окружение и страшная зимовка в Компьерском лесу. Такие вещи сближают. Так что в «Шарлотке» у меня неограниченный кредит.

– Ты сегодня слишком много думаешь, ганнери. О чем?

– Удивишься. О войне. И Риерте.

Он снова хмыкнул, и его руки на мгновение перестали мять полотенце.

– Горы замерзших трупов, голод, три патрона на пятерых, эпидемии брюшного тифа и кровавой капели[15]. Сперва мы выигрывали, затем проигрывали, потом снова шли в наступление. И нас отбрасывали обратно, травя газами. И так продолжалось до бесконечности.

– Искиры, надо отдать им должное, сражались по-настоящему.

– От человека, который всей душой ненавидит желтозадых уродцев, это почти что похвала. Четыре с половиной года мы бодались друг с другом, и Союз победил лишь потому, что ресурсов у нас было побольше, чем у Империи. А Риерта? Чертов город и чертова мотория. Не будь их, не было бы и войны.

– Я вспоминал о перевороте, который у них случился.

Уолли нахмурился:

– Что-то такое слышал. Людям перестал нравиться дукс.

– Все не так просто. Когда Союз победил Империю и Риерта вновь стала свободной, дукс решил изменить привычный порядок вещей. Снизить цену на топливо для тех, кто помог его стране. Хотел позволить зарубежным концернам открыть на многочисленных островах свое производство. А некоторые считают, что и отдать технологии всем желающим.

– Ну да. Проще было просто плюнуть в лицо патриотам и коммерсантам. Проблем было бы меньше. Лишить свою страну главного источника дохода надо додуматься. Это все равно, что я буду каждый раз давать тумаков людям, которые привозят мне стаут и эль.

Я улыбнулся, просто чтобы показать, что не такой бука, каким себе порой кажусь:

– Ты прав насчет денег, старина. Но основная причина смены власти иная.

– И в чем же она, ганнери? Все зло в фунтах, шиллингах и пенсах. Остальное лишь фон. Так говорит мой папаня, а он в этом кое-что понимает, можешь мне поверить.

Про своего папашу Уолли может говорить часами. Дедок все еще жив, пару месяцев назад ему стукнуло сто пять, и он планирует досидеть до второго пришествия.

– Контаги.

– Что? – опешил он.

– Ответ на твой вопрос, – сообщил я ему. – Контаги. Вот главная причина случившегося в Риерте переворота. Это гораздо серьезнее, чем лишение маленькой страны основного источника дохода. Открытие новых фабрик на их территории увеличивало риски появления опасных существ. Большие объемы мотории, большие выбросы, больше раздолбайства на производстве. И если свою ложку дегтя в бочке меда горожане готовы были терпеть, то чужие – отнюдь. Понимаешь? Одно дело, когда ошибаются они, а другое – платить здоровьем и жизнями за ошибки иностранцев. Никто этого не хотел. И без того в кварталах Старой Академии слишком много чудовищ.

Уолли задумался на мгновение:

– Логично. Не поспоришь.

– Люди боятся, а страх приводит их к решениям. Порой печальным. – Я сделал глоток виски. – Дукс и его семья были убиты. Как и большинство тех, кто поддерживал правителя. Уцелевшие недовольные, объявленные врагами государства, отправлены в тюрьмы или на каторгу. Те немногие, кто избежал встречи с тайной полицией и плакальщиками, покинули страну или же вступили в сопротивление.

– Сопротивление! – Бармен скривился так, словно кого-то стошнило ему за стойку. – Ублюдки, которые мутят воду. Вроде наших, взорвавших «Бриз». Всех на виселицу. Вот мое мнение, ганнери.

– Люди могут быть разными и сражаться заразные идеалы.

– Ты, никак, оправдываешь террористов? – удивился он.

– Я не одобряю взрывы в толпе. Но большая часть недовольных в Риерте в те годы, когда я там жил, занималась лишь разговорами да разбрасыванием по улицам листовок со стишками. Не уверен, что эти действия заслуживают виселицы.

– Мой папаня верно подметил. Совсем ты размяк после ухода из Грейвплейса. Это как с хулиганьем – сегодня он бросил в окошко камешек, а завтра уже бомбу в экипаж королевы. Вольнодумство до добра не доводит. Только не в нашем обществе, сэр. Премьер-министр прав, что стальной рукой держит все, до чего могут дотянуться его пальцы.

– Ну риертцы уж как-нибудь без нас разберутся, кого им вешать, Дед. Одно знаю: шансов у недовольных свергнуть хоть кого-то – нет.

– Ты явно давно не читаешь новости.

– Э-э… мм?..

– Да за последний год в этой обители воды все довольно сильно изменилось, ганнери! И сопротивление, как говорят, подняло голову. Их здорово прижали, неделю шли бои, пока дукс не победил, но шуму в новостях было много. Ну ты даешь! А про эпидемию слышал? Той весной. Какая-то посудина привезла из тропиков кровавую капель.

– Читал об этом, – подтвердил я. – Говорили, что двадцать пять процентов города опустело.

– В смысле перемерли. Во-во. А потом начались протесты рабочего класса. Забастовки на фабриках, требования улучшить условия труда, повысить выплаты и признать профсоюзы. А когда простые парни начинают бузить, это до добра не доводит.

– И снова ты можешь сказать, что я размяк, но понимаю причину их недовольства. Нищета одних и богатство других слишком очевидны. А расслоение в обществе достигло своего пика. Люди вкалывают в Стальной хватке как проклятые, а плодами их труда пользуются избранные. Тот, кто слишком затягивает гайки, получает в итоге собственным гаечным ключом промеж глаз. Злить работяг – все равно что лупить волкодава. Рано или поздно он вцепится тебе в горло. Объясняй ему потом, что ты хотел совсем иного.

Здесь ему было не резон возражать, так как я говорил правду.

– У нас все лучше, чем у них, ганнери. Слава королеве.

– Потому что премьер-министр понимает, если крепко сесть на шею простым ребятам, то они конечно же какое-то время потерпят, а после вспыхнет пламя. И черта с два его потушишь. Никому не нужна революция, как сто лет назад в Республике, когда неравнодушные граждане подхватывали богатеев и благородных под руки и с разгону разбивали им головы о ближайшую стену. Мне кажется, они до сих пор оправиться не могут от тех погромов и убийства короля.

– Эй, Уолли! – крикнули из темного угла, где напивалась троица незнакомых мне ребят. – Поставь «Крошку Сэнди»!

– Подними свою задницу со стула, Вудроу, и сам включи этот чертов граммофон. У нас сегодня самообслуживание, – даже не повернув головы, ответил владелец заведения. – Но если кокнешь пластинку, клянусь всеми громами, я очень расстроюсь.

Выбравшийся на свет детина в штанах и подтяжках докера был в обхвате по меньшей мере как три Уолли. И лет на двадцать моложе. Но он явно не собирался злить моего сослуживца. Лишь недовольно буркнул:

– Хрупкое новомодное дерьмо у тебя, а не пластинки. Цинковые были лучше[16].

– Неужто ты не рад прогрессу? – с усмешкой спросил Дед, ничуть не обидевшись на «дерьмо», так как считал примерно так же.

Докер, прежде чем ответить, опустил иглу и, лишь услышав из рупора треск, отозвался:

– В гробу я видал такой прогресс, друг. Порт через месяц покупает шагающего грузчика у Конфедерации. Здоровая хрень, которой будет управлять какой-то умник, окончивший школу. Заменяет тридцать таких, как я. Представь, что будет через пару лет. Погрузка, выгрузка, кантование, перекатывание и подъем – все станут делать машины. А такие ребята, как я, отправятся на улицу. За это я, что ли, воевал? Лучше бы проклятую моторию косоглазые прибрали. Глядишь, и не дожили бы до механизмов, которые забирают работу у честных парней.

– Всему-то тебя учить надо, Вудроу. Сломай ее.

Заиграла музыка, и докер не стал отвечать. Показал Уолли три пальца, прося налить ему и его товарищам по пинте устричного стаута[17].

Дед сокрушенно покачал головой и принялся наполнять стаканы, а я глотнул обжигающего виски, слушая, как Кэрби Кэт, популярная в этом году певица, глубоким и чувственным голосом поет про одинокую Крошку Сэнди, которой не везет в жизни, но она продолжает верить в чудо и ждет свою любовь.

Чушь полная, но людям нравится. Не поймите меня неправильно. Не то чтобы я не верил в чудеса или любовь. Просто ни с тем, ни с другим в последнее время я как-то не в ладах. А может, песня злит меня из-за дурного настроения. То ли дождь, захвативший город в осаду, виноват в нем, то ли вездесущая тень, то и дело мелькавшая на границе зрения. Сейчас эта тварь спряталась под стойкой, там, где Уолли держит набитый картечью обрез.

И спать я тоже не могу. Потому что станет только хуже.

Кто-то может сказать, что я упорный парень и пользуюсь уколами «Якоря» лишь в экстренных случаях, но предвестники в этом месяце явно решили свести меня с ума.

В едва приоткрытую дверь осторожно проскользнул невысокий крепыш с квадратной челюстью и тонкими усиками над верхней губой. Прищурившись, оглядел зал, увидел меня.

– Снимай свое барахло, Ди, – сказал ему Уолли. – Не заливай пол.

Тот, не споря, расстегнул пуговицы поношенного полосатого сюртука, намокшего от непогоды, повесил его на вешалку возле входа. Туда же отправился порядком помятый котелок.

– Уолли. Мистер Шелби. Приветствую полуночников.

– Привет, Ди, – сказал я. – Как обстоят дела с продажей краденого?

Ди лишь усмехнулся не зло и, сев через один стул от меня, заказал у Деда «Кузнечика». Мы оба с интересом следили, как в шейкер льются мятный и шоколадный ликеры, а также сливки. Через пару минут вновь прибывший получил пойло вкуса свежей зелени в стакане для мартини на тонкой ножке. Я и не знал, что у Деда есть такие штуки. Когда посетителей много, он не портит себе репутацию столь необычными предметами, больше подходящими для первого класса лайнера или дирижабля.

– Не понимаю я тебя. – Хозяин «Шарлотки» не удержался от комментария. – Как ты его вообще пьешь?

– Так вкусно же, – ответил Ди, засосав через трубочку половину напитка.

Ди большой оригинал. В принципе он неплохой парень, хоть и промышляет порой грязными делишками. Он младше меня, а потому достаточно везуч для того, чтобы повзрослеть в тот момент, когда война закончилась и не надо было идти убивать. Так что, можно сказать, я ему немного завидую. В хорошем смысле этого слова.

С Ди мы познакомились в тот неприятный для него день, когда я еще работал в Грейвплейсе. Он попался на скупке краденого с арсенала в Бричвонде, и наказание грозило серьезное (шутка ли – два батальонных миномета «Единорог» и семь ящиков мин к ним).

Мы с Билли закрыли глаза на это «правонарушение» в обмен на то, что парень сдаст настоящих преступников. Теперь Ди нам должен и иногда помогает информацией. По сути дела, благодаря этому Билли и стал теперь инспектором.

– О вас спрашивали, мистер Шелби. – Он всегда обращается ко мне со всевозможной вежливостью.

– Надеюсь, прекрасная дама? – Мы не смотрели друг на друга, и каждый потягивал свое пойло.

– Черта с два, мистер Шелби. Все прекрасные дамы обходят места, где я бываю, за милю. Какой-то тип. Интересовался, кто вы да что.

– У тебя?

– Не-а. Просто слышал краем уха. Сегодня, точнее, уже вчера вечером, на двенадцатом пирсе. Грузили баржу, а Ингрем беседовал с каким-то иностранцем. Всплыло ваше имя.

– Ингрем? – Я обменялся взглядом с Уолли, и тот нахмурил седые брови. – Ди, только не говори, что ты связался с грозой причалов. Ингрем топит и куда более полезных людей, чем такие прохвосты, как ты. Мама тебе не говорила, что не стоит иметь дело с главным контрабандистом на Туиде?

– Моя мама много чего говорит, мистер Шелби. Но пансион для престарелых приходится оплачивать мне. Короче, слышал, что речь шла о вас. Просто упоминали имя. Особо расставлять уши я не стал, это чревато всякими болячками, сэр. Так что подробностей не знаю. Но подумал, что вас это может заинтересовать.

Про Ингрема я слышал, и слышал много, но никогда с ним не сталкивался. Довольно опасный тип, и контрабанда, его «официальное» занятие, – меньшее из зол. У Грейвплейса на него ничего нет, парень скользкий, но, если в восточных частях Сэфо что-то случается, значит, Ингрем в курсе событий. Все происходит либо с его участием, либо с его молчаливого одобрения. И плевать он хотел на копперов[18]. Но глава преступного мира этой части города не является экспертом по Итану Шелби. С таким же успехом обо мне можно разговаривать с булочником из Лоудса или аристократом из Дюкплэйн.

– Как выглядел иностранец?

Ди подумал:

– С меня ростом. Одет… как все. Чуть заикается.

Паузы между этими предложениями были больше двадцати секунд. Что поделаешь, Ди не из тех ребят, кто славился способностью описать увиденное. Но, судя по всему, незнакомец не Хенстридж. А именно о нем я подумал в первую очередь.

– А акцент? Смог понять, откуда человек приехал?

Торговец краденым задумался еще сильнее:

– Черт его знает, мистер Шелби. Точно не лягушатник. В Республике так не говорят. Похоже, откуда-то с востока.

– В любом случае спасибо.

Он кивнул, принимая благодарность как должное, допил своего «Кузнечика» и, не прощаясь, ушел.

– Ты во что-то впутался, ганнери? – На лице Уолли не было беспокойства, но в глазах застыло сомнение, правильно ли я живу с момента нашей последней встречи три дня назад.

– Не знаю, – честно ответил я. – Ингрему уж точно дорогу не переходил.

– А иностранцам?

Я вновь вспомнил о Хенстридже. Мог ли старикан кого-то нанять разузнать обо мне? По времени не сходится. Хенстридж приходил ко мне гораздо раньше, чем наступил вечер.

Отвечать я не стал, сделал последний глоток и отправил стакан ему через стойку.

– Повторить?

Тени, что спряталась где-то во мраке, за дальним столом, очень бы этого хотелось.

– Хватит с меня на сегодня. – Я взял лежащую на соседнем стуле шляпу. – Увидимся.

– Бывай, ганнери. И оглядывайся почаще.

Что же. Его совет был вполне неплох. Особенно после полуночи. Перед уходом я завел им граммофон и вновь поставил иглу на начало пластинки с «Крошкой Сэнди». Дама отлично подходит для столь тоскливой ночи, как эта.


Как я и ожидал, дождь на улице никуда не делся. Вода падала с темного неба, мерцала в лужах, отражаясь в свете масляных фонарей, бежала по брусчатке, закручиваясь водоворотами в водостоках, подхватывая на пути первые осенние листья. Было влажно и ветрено, я чувствовал запах реки, несмотря на то что отсюда до нее с милю.

Подняв воротник плаща, я сунул руки в карманы, уже не став обращать внимания на то, что проворная тень, почувствовав мой взгляд, спрыгнула с болтавшейся на ветру вывески паба и спряталась где-то под черепицей.

Проклятая тварь.

Под фонарем стояла полицейская коляска – не слишком-то привлекательная коробка на четырех колесах с кабиной и уродливым баком для мотории, расположенным на крыше. Полицейское управление Хервингемма старалось идти в ногу с прогрессом. Во всяком случае, в более-менее приличных районах моего города. Десять лет назад такие самоходные коляски были в новинку и ими владели всякие сливки общества. Теперь же не только аристократы, но и городские службы вполне способны покупать и моторию, и механизмы, которым она дает жизнь.

С лавки рядом с водителем встал человек, направляясь в мою сторону. Через секунду задняя, зарешеченная дверь коляски открылась, и из нее выбрались два плечистых коппера.

Они переминались с ноги на ногу, но за своим начальником не пошли. Один из них лапал шоковую дубинку, держа ее перед собой, точно меч. Довольно комичное зрелище, пока эта ерунда не оказывается у тебя под подбородком и не следует разряд. Чудесная штука. Валит парней весом в восемнадцать стоунов, словно те юные барышни, перечитавшие любовных романов республиканских писателей.

Мой бывший напарник, инспектор Билли Юарт, улыбнулся, приветствуя меня, и протянул руку.

– Привет, Итан. Как настроение?

Я пожал его длинную, узкую ладонь, ткнул пальцем в небо, и он, зная о моей любви к такой погоде, понимающе усмехнулся, расположив зонт так, чтобы тот прикрывал не только его.

– Не подумай плохо, Билли, я всегда рад тебя видеть, но отчего-то мне кажется, что наша встреча произошла не случайно. Это чертов Ди тебя привел?

Он не стал отрицать:

– Так и есть. Кое-что случилось, и нужна твоя помощь.

Я нахмурился:

– Похищение?

– Лучше ты сам все увидишь.

Эта странная таинственность меня не обрадовала. Я знал Билли довольно давно, чтобы понимать, когда он напряжен и чувствует себя неловко. К тому же взгляды обоих полицейских, направленные в мою сторону, были не то чтобы дружелюбными. Ну и дубинка… Я способен складывать два и два, хотя порой и умею выглядеть полным дебилом.

– Коляска с решеткой. Два мордоворота, с которыми даже мне, возможно, не справиться. Ну и у тебя вид, точно у пса, который должен укусить, но не больно-то рад этому. У меня неприятности, старина?

Он мгновение смотрел на меня испытующе, затем опустил плечи, решив не отрицать:

– Неприятности? Не знаю. Тебе придется мне сказать самому. Произошло убийство, и жертва, прежде чем умереть, назвала твое имя.

Я же говорю, поганая ночь. И поспать мне сегодня явно не светит.

– Кто он?

– Джейкоб Ин.

– Черт! Консьерж за всю жизнь и мухи не обидел. Когда это случилось?

– Недавно. Ты был дома?

– Нет, на мое счастье. Торчал у Уолли. Он подтвердит. Как и еще с десяток-другой бездельников, заглядывающих к нему на огонек последние четыре часа.

– Ты слишком трезв для столь долгого пребывания в пабе.

– Я совсем трезв. Но это не отменяет моих слов. Проверь и успокой свою душу.

Он кивнул. Я явно сумел его убедить.

– Что вообще произошло?

– Констебль пришел по вызову от соседей, нашел умирающего. Спросил, кто это сделал. Джейкоб прошептал несколько раз «мистер Шелби» и умер. Ребята из Шестнадцатого участка знают, что мы знакомы, так что решили не спешить, вызвали меня. Подняли прямо с кровати.

– Да восславится их разум, – пробормотал я. – Поехали, посмотрим.

– Лоулер! – Билли позвал одного из полицейских. – Иди в «Шарлотку», подтверди алиби мистера Шелби. Потом возвращайся на место преступления.

Усатый коппер отправился выполнять поручение старшего по званию.

– Ты вооружен?

Я усмехнулся, взглянул на него с иронией:

– Старина «Стук», как и прежде, бережет мой покой. Тебе будет легче, если я на время его отдам?

Он поколебался, но жестом показал, что не надо, и я был благодарен ему за это.


Я смотрел на ковровое покрытие, где остались кровавые пятна. Домовладелец, крутившийся неподалеку, тоже их видел, и по его лицу было понятно, что он уже подсчитал, сколько фунтов придется выложить за смену обстановки.

– Что-нибудь пропало? – поинтересовался Билли.

Пришлось еще раз оглядеть разгромленный кабинет.

Угу. Пропало. Ублюдки забрали стратегический запас лекарства, которое так и не попало в мои вены. Но, думается мне, не это являлось их целью. На ампулы наткнулись случайно и просто прихватили их с собой. Походя. Хотя странно, что не тронули валявшуюся в том же ящике «Риертскую звезду»[19].

– Сразу и не скажу. Бардак еще тот. Если что-то исчезло, ты узнаешь первым. Но поверь, я не хранил горшок с золотом, ради которого стоило убивать постороннего человека.

– Ему просто не повезло. Не мне тебе рассказывать, что в нашем городе полно людей, способных укокошить за пару дырявых ботинок.

– Мистер Юарт, сэр, – появился сержант, которого отправили в «Шарлотку». – Алиби мистера Шелби подтвердили.

– Благодарю, Лоулер.

Тот поправил кожаный воротник куртки вкуса засахаренной фиалки и, покосившись на меня, произнес:

– Но случилось еще кое-что. Оутс просит вас спуститься.

– Это может подождать?

– Боюсь, что нет, сэр.

Билли выругался и в сопровождении подчиненного отправился вниз по лестнице. Я еще раз с тоской оглядел разгром в помещении. Что же все-таки искали эти сукины дети? Мне позарез нужно было то же самое, и желательно как можно больше, раз уж оно так ценно, чтобы ради него убивать человека и привлекать внимание полицейских.

Мне послышался шепот из приоткрытой кладовки в коридоре, где хранились ведра и швабры. Я не стал туда смотреть, а тем паче проверять, что могло там прятаться. Ничего, кроме предвестников, страшно обрадованных тем, что теперь их нельзя будет прогнать по крайней мере пару дней, пока я не найду замену своему лекарству и не укрощу пламя.

Билли вернулся мрачнее тучи и протянул мне кусок белого картона. Я уставился на свое имя.

– Очень бы хотелось подробностей, друг, – вкрадчиво попросил инспектор.

– Нет ничего такого, что ты еще не узнал в моей визитке. Вон их полно валяется на полу. Обычно даю посетителям. Откуда эта?

– Еще один жмурик. В районе складов. Убит меньше чем за минуту до прохождения патруля. Парни спугнули преступника и сейчас стоят возле тела. В одном из карманов у трупа нашли твою карточку.

– Они много у кого есть. Не скажу, пока не увижу покойника. Документы у него были?

– Возможно. Поехали, подтвердишь личность.

– Погоди. – Я подошел к шкафу и взял из него две дополнительные обоймы для пистолета.

Просто так. На всякий случай.

Глава третья

«Мандрагора»

Надо сказать, что путешествовать по городу я предпочитаю на своих двоих или на трамвае. Ну, на худой конец, на старой доброй лошадиной тяге. Это вполне разумные варианты. Запущенный полтора года назад мотобус, связавший Сэфо и Гренлоу, то еще чудовище. Шумное, вонючее и крайне неспешное. Точно кит, пытающийся плыть по ручью против течения.

Полицейская коляска, несмотря на свои скромные размеры, очень мне напомнила этот вид городского транспорта. Внутри я никогда не ездил, и первый опыт язык не повернулся бы назвать приятным. Билли был начальником и поэтому сидел в открытой кабине, рядом с водителем. Мне же, вместе с тремя копперами и спаниелем вкуса шоколада, пришлось ютиться в стальном ящике. Здесь было тесно, душно и довольно темно. Света от уличных фонарей, проникавшего через единственное решетчатое окно, явно не хватало. Лавки тоже не предназначались для комфортной поездки, они оказались жесткими, и весь садизм этого адского механизма я оценил на собственной заднице, особенно когда мы мчались по разбитой дороге.

Рессоры противно скрипели, стучал ротор, но мне слышалась тихая песня. Теперь-то я в этом не сомневался, а значит, сегодня, под утро, мне предстоит встреча с моей холодной подружкой – ванной, до краев набитой льдом. Единственная альтернатива украденному лекарству.

По счастью, я в большинстве случаев способен не обращать внимания на предвестников, а оттого не кажусь окружающим сумасшедшим, которым, кстати говоря, и так не являюсь. Но вот некоторые мои собратья по эксперименту… Помню, что с ними было, когда они пришли. Кто-то хихикал, кто-то плакал. Те, кто смог увидеть тень, кричали от ужаса. Впрочем, не очень долго.

Один парень говорил о прекрасном пении ангелов. Я упустил тот момент, когда ангелы превратились в демонов, а чертов бедняга не нашел ничего лучше, чем вышибить себе мозги из собственного пистолета. Примерно так же поступили еще двадцать процентов добровольцев из нашего маленького армейского цирка уродцев.

Копперы напряженно молчали, и я тоже не лез в разговоры. Спаниель тяжело дышал, порывался вскочить на каждой кочке, молодой полицейский – Оутс – успокаивающе гладил своего подопечного по холке. Дорога казалась бесконечно долгой, хотя на самом деле мы ехали не больше пятнадцати минут. Все в фургоне вздохнули с облегчением, когда полицейская коляска остановилась.

Билли сам открыл дверцу, выпуская нас. Здесь пахло рекой и мусором, не слишком приятное сочетание, но воздух был куда свежее, чем в душегубке.

– Не завидую я нынешним констеблям, – сказал я, покачав головой. – За такие поездки им требуется прибавка к жалованью.

– Ваши бы мысли да в голову капитана, сэр, – пробормотал Лоулер, самый здоровый из троицы, надевая на голову покатый полицейский шлем и затягивая ремешок под щетинистым подбородком.

Двое других кисло усмехнулись, а Билли буркнул:

– Грейвплейс не то место, где можно стать миллионером, ребята. Вон Итан понял это чуть раньше нас, поэтому свалил на вольные хлеба.

– Но богатства мне это точно не принесло, – сказал я, оглядывая район.

Мы были совсем недалеко от Прошлой Мили – старых речных пристаней, заброшенной обувной фабрики и складских помещений бесконечных прядильных трестов. Дурное место. Особенно ночью. Обычно пустое и всегда неприветливое к чужакам. Личности здесь порой встречаются опасные для любого мало-мальски хорошего человека.

– Оутс, где ты оставил напарника? – спросил Билли.

– Вон за тем складом, сэр. – Чернявый парень указал куда-то в сторону построек и, понимая, что его жест ни о чем никому не говорит, пояснил: – Две минуты отсюда. Там все перекопано, так что только пешком. Коляска не проберется.

– Жди здесь, – велел инспектор усатому водителю в круглых мотоочках и толстых перчатках.

Трое копперов зажгли карманные фонари, спаниель натянул поводок, торопясь вперед. Наши тени крались за нами, то появляясь в свете лучей, то вновь отступая. Я уверен, что теней было больше ровно на одну, но не особо приглядывался к этому обстоятельству. Есть случаи, когда мне не хочется, чтобы я был прав.

Спешить мне было ни к чему, так что я шел последним, сунув руки в карманы, и полицейский, единственный имени которого я не знал, несколько раз обернулся. Кажется, его раздражало, что ему дышат в затылок.

По переброшенной доске мы прошли над ямой, заполненной дождевой водой, свернули за угол, и люди передо мной остановились, а собака чуть с ума не сошла.

– Проклятье! – процедил Билли.

Покойников было двое. Один из них Хенстридж. Отчего-то я знал, что именно так и выйдет. Назовите это предчувствием бесконечной дурной ночи. Второй мертвец, облаченный в форму полицейского, оказался напарником Оутса.

– Беркли, – негромко произнес Билли. – Бегом назад. Разворачивай коляску и мчись в ближайший участок. Скажи, что убили одного из наших и требуется помощь. Фотографа тоже найди. Подними хоть из постели вместе с его треногой. Нужны снимки, или капитан нам утром голову оторвет.

– Да, сэр.

Он побежал прочь, и мы слышали, как его подкованные ботинки застучали по мостовой.

– Как же так, сэр? – Оутс был бледен и растерян и, чтобы как-то успокоиться, поглаживал собаку, одуревшую от запаха крови. – Как же так?

– Соберись и гляди по сторонам, – сказал Билли, вместе со мной склоняясь над телом. – Что думаешь, Итан?

Я посмотрел на мертвого коппера.

– Старика обчистили. Даже подкладку пальто вспороли. Искали что-то важное.

– Мы не думали, что кто-то вернется, сэр, – пробормотал Оутс.

– Лоулер, посвети-ка сюда. Пулевое. – Я показал на пятно, выступившее на куртке полицейского. – Но крови довольно мало, видишь, лужица под ним все еще растет? Парня убили буквально за несколько минут до того, как мы тут объявились.

– Мы не слышали выстрела. Поглотитель на стволе?

Я пожал плечами:

– Все возможно.

– Поглотитель нельзя просто так купить в оружейном магазине. Это не дамский пугач за пять фунтов.

– Есть люди, для которых достать армейское снаряжение не представляет труда. Возможно, работал профессионал. Уличные шайки забирают дорогие часы, – я указал на цепочку, торчавшую из кармана жилетки старика, – а здесь… Здесь им требовалось нечто иное.

– А значит, они не могли уйти очень далеко. Мы приехали со Смокед-стрит и никого не встретили… Оутс! Ты знаешь район. Куда отсюда можно направиться?

Констебль посмотрел на тело напарника:

– Или по Видоу-стрит к заброшенным причалам, или по этому безымянному переулку к складам. Но там черт ногу сломит, инспектор.

– Приди в себя, парень. Пусть Колин отрабатывает говядину.

Уже через минуту спаниель взял след и натянул поводок. Мы поспешили за ним.

– Ты узнал старика? – спросил у меня Билли на ходу.

– Да. Ты звонил и предложил клиента. Это он.

– Вот черт! Взялся за его дело? Может быть, есть связь?

– Отказал. Не интересно для меня. А насчет связи… – Я прошел прямо по луже. – Рано пока говорить об этом. Что ты сам знаешь о нем?

Билли развел руками:

– Извини, ничего не могу сказать. Мне позвонил репортер криминальной хроники, мы давно сотрудничаем. Сказал, что у него есть знакомый с деликатным делом. Не посоветую ли я кого-нибудь из своих ребят. Ну а я вспомнил о тебе.

– Сэр! – Лоулер указал на крыши зданий впереди. – Дым.

Его почти не было видно в ночи, но я ощутил запах, который ни с чем не спутаешь. Такой бывает около паровозного депо или в порту.

– Готов поставить недельное жалованье, что возле берега разогревает котел какая-то посудина.

Мы с Билли переглянулись. Довольно странно. Причалы давно закрыты, речной департамент решил не восстанавливать уничтоженную после бомбежки дирижаблями искиров инфраструктуру старого порта. Никаких крупных лодок с тех пор здесь не швартовалось. Невыгодно, да и опасно, с учетом лома, лежащего на дне реки и грозящего пропороть днище.

– Скорее всего, контрабандисты проворачивают какие-то делишки. – Я посмотрел на бегущего вперед пса. След он точно не потерял. – Могли ли люди Ингрема убить полицейского?

– Если не понесут ответственности – вполне.

– Стой, Оутс! – быстро сказал Лоулер и, не став полагаться на слова, взял мальчишку за край служебной куртки, толкнул к стене, в густой мрак.

Мы с Билли присоединились к ним, ничего не спрашивая. Все же опыт, въевшийся в наши кости во время войны, никуда не исчезает. В опасной ситуации поступай так же, как впереди идущий, и, если он прячется, не поленись сделать то же самое. А вопросы задавай позже. Как говорится – лучше испугаться и перестраховаться, чем быть храбрым, но почти сразу же мертвым.

– Стрелок на крыше, инспектор. Перекрывает выход к причалам по Видоу-стрит.

– Где?

– Здание с балконами. Триста шагов от нас.

Я осторожно выглянул из-за угла, посмотрел на коммунальный, уже лет семь как заброшенный дом с черными провалами выбитых окон. Никакого движения.

– Ты его увидел сквозь дождь в ночи с такого расстояния? – удивился я. – Уверен, что не ошибся?

– У него «Канарейка», сэр. Разгонные катушки на этой винтовке мерцают, если она слишком долго на боевом взводе.

Я все еще сомневался.

– Лоулер из Первого Королевского, – бросил Билли. – Тянул лямку в Акаиси, пока ты мерз в лесах и варил сапоги на обед.

– Неужели?

– Второй горнострелковый батальон, сэр, – с гордостью произнес констебль.

Я посмотрел на него новым взглядом. Служба в Первом Королевском уже говорила о многом. А горные стрелки этого полка и вовсе ребята известные. На второй год войны их забросили на территорию искиров, и они почти четыре месяца удерживали перевалы в горах Акаиси, пока наши не высадили десант на побережье и не подтянули артиллерийские части, чтобы утюжить южную столицу с прилегающих высот. Другое дело, что в итоге вся эта затея привела к катастрофе нашего Восточного фронта, но парни вроде Лоулера в этом точно не виноваты.

– Мимо «Канарейки» мы не проскочим, – пробормотал я. – Давай-ка прогуляемся, констебль.

Он ухмыльнулся, снял шлем и передал его Оутсу, затем ремень и куртку, чтобы бронзовые пуговицы на ней случайно не блеснули, если поблизости окажется какой-нибудь источник света.

– Билли, прикроешь нас снизу. – Я взял у Оутса его шоковую дубинку.

– Против «Канарейки» это довольно затруднительно. Но сделаю все, что смогу. – Мой бывший напарник достал из-под плаща шестизарядный «Лорд», затем отстегнул болтавшуюся на поясе объемную кобуру, извлек из нее длинный ствол и с помощью универсального ключа поставил его на пистолет вместо короткого, увеличивая дальность стрельбы и точность. Щелчком присоединил кобуру, превращая ее в приклад. – Здесь я его вряд ли достану. Поднимусь на соседнее здание. Дайте мне три минуты, а затем выдвигайтесь.


Нас не заметили. Возможно, стрелок смотрел в другую сторону, но, думается мне, он просто был не из тех, кто умеет обращаться с винтовкой и знает, что такое – находиться на позиции. Иначе не дал бы повода Лоулеру себя обнаружить.

Пожарная лестница нашлась в торце здания, в вертикальном закрытом тупике, больше похожем на кирпичную могилу, в которой поселился целый табун отожравшихся крыс. Когда мы вошли, они довольно неспешно разбежались в разные стороны, прячась среди остатков выброшенной из окон мебели и прочего мусора.

Стальные перила были не только влажными, но и обжигающе-холодными, даже через кожаные перчатки. Я старался не торопиться, чтобы ботинки с набойками не издавали предательских звуков. Лоулер поднимался сразу за мной.

Оказавшись наверху, я тут же сделал шаг вправо и пригнулся, прячась за широкой трубой дымохода, одной из множества на крыше. Осмотрелся и не сразу увидел его. Он сидел в плаще, наброшенном сверху на громоздкую конструкцию компенсатора, и глазел себе под ноги. Вид у него был как у человека, которому до смерти надоело заниматься глупым делом. «Канарейка» чудовищным насекомым застыла на треноге, а ее ствол был направлен не на улицу, а куда-то в небо.

Лоулер сокрушенно покачал головой, видя такую небрежность, зашел ничего не подозревающему парню за спину, и шоковая дубинка сделала все остальное.

Я посмотрел на север, увидел выпрямляющуюся фигуру Билли на соседней крыше. Поднял руку, показывая, что все в порядке и он может спускаться, а затем начал помогать молчаливому Лоулеру расстегивать скобы компенсаторного жилета и наплечников стрелка.

– Человек Ингрема, сэр.

– Верно, – подтвердил я, закатывая рукав и видя цифру – тридцать пять – знак преступников этой части города. – Контрабандист. Откуда у них такие игрушки?

– Хотел бы я знать, сэр. – Он протянул мне наручники, а сам занялся жилетом.

Я защелкнул браслеты, приковав отключившегося бандита к поручню лестницы, затем застегнул копперу нижние крепления наплечников.

– Справишься с этой штукой? – Я протянул ему тяжеленный пояс с десятью стаканообразными патронами.

– Обижаете, мистер Шелби, – сказал он без обиды, подходя к треноге, быстро осмотрел тяжелую разгонную катушку, потянул матовую ручку скользящего затвора и, убедившись, что оружие заряжено, припал к трехкратному прицелу.

Впереди находилась река, на том берегу мерцали редкие огни Лонелайнесса. Здесь же, на пустыре, за двумя низкими складами с блестящими от дождя крышами, было довольно темно. Единственный источник света горел на носу большого старого колесного буксира, пришвартованного к полуразвалившейся пристани.

– Вижу двоих в рубке, сэр. Один возле сходен, у бочек, но не поручусь за это. И их котел достаточно растоплен для того, чтобы свалить в любой момент.

Я и сам видел дым, поднимавшийся из трубы.

– Пойду поговорю с инспектором.

Лоулер надавил плечом на приклад, и раздался слабый щелчок, когда компенсаторная система соединилась с оружием. «Канарейка» не так дальнобойна, как другие армейские образцы, но обладает воистину невероятной мощью, и такие вот конструкции, по своей неуклюжести похожие на акваланги, спасают плечевые кости от перелома, а позвоночник от травм.

– Я побуду здесь, мистер Шелби.

Внизу я вкратце описал увиденное Билли.

– Чересчур сурово для контрабандистов, не находишь? – задумчиво произнес инспектор. – Целый пароход, да еще и «Канарейка»… Обычно они сплавляют лодками виски в Бручэст. А там уже другие грузят бутылки на корабль, чтобы отвезти конфедератам.

– Да здравствует сухой закон и спрос на алкоголь. Отцы Основатели отлично постарались, чтобы в Королевстве нашлись люди, которые готовы рискнуть и провезти виски в обход государства.

– Готов продать душу, лишь бы узнать – что они везут в трюме. Пройдемся, Итан?

– Всегда готов подставить плечо бывшему напарнику, – усмехнулся я.

Он усмехнулся в ответ, отлично понимая, что это совершенно не мое дело и у меня нет причин рисковать шеей ради чужой работы.

– Не стоит ли дождаться помощи, сэр? – обеспокоенно спросил Оутс.

– Корабль может отойти в любую минуту, в четверти мили вниз по реке бесконечное количество проток и каналов. Ночь и непогода дадут им прекрасную возможность скрыться. Придется действовать до прихода наших людей.

– Оутс, отправляйся назад, к телам. Когда приедут полицейские, покажешь им, куда идти, – сказал я.

Коппер посмотрел на начальника, и тот, помедлив мгновение, кивнул.

– Да. Это разумно. Бери собаку и пулей обратно.

– Как скажете, сэр. – Парень был не слишком доволен приказом, но не стал спорить.

– Зачем? – удивился Билли, когда тот ушел. – Нам пригодилась бы помощь.

– Он еще совсем мальчишка. Сколько ему? Двадцать?

Мой бывший напарник равнодушно пожал плечами:

– Что с того? Мы в его возрасте уже были на войне.

– В том-то и дело. Мы были. А они – нет. Поэтому подобные им остаются детьми.

Билли лишь вздохнул:

– Иногда ты удивляешь меня своими философскими мыслями.

– И все же ты его отпустил.

Он не стал отпираться:

– Ну хорошо. Твоя взяла. Я подумал точно так же. Необстрелянный юнец доставит лишь проблемы. Да и гибель второго полицейского за одну ночь добавит мне бумажной волокиты, а капитан заработает как минимум язву.

Я достал из заплечной кобуры «Стук», передернул затвор, положил пистолет в карман плаща.

Билли с неодобрением посмотрел на мое оружие. Он терпеть не мог «новомодное самозарядное дерьмо с обоймами», предпочитая надежные револьверы.

Мы быстро прошли улицу, выбрались на пустырь, и ноздри мне защекотал запах реки, перебивший даже дождь. Сырость, влага и легкий туман, что начал тянуть с берега, смешиваясь с вонью сгоревшего угля из пароходной трубы.

Буксир назывался «Мандрагора» и, судя по его внешнему виду и облезшей темной краске на бортах, держался на волнах лишь благодаря молитвам капитана.

На носу горело слишком яркое освещение, забраться туда по сходням, не привлекая к себе внимания, было такой же невыполнимой задачей, как и промаршировать с полковым оркестром через линию фронта, когда тот наяривает «Путь далекий до Трайпетчест»[20].

Борт был довольно высоко от пристани, и залезть на палубу можно было только по гребному колесу. Мы так и поступили, и оказались наверху, среди сваленных на палубе ящиков, в густом мраке. Я посмотрел вперед и увидел человека на баке – слишком далеко, чтобы он нас обнаружил.

– Я сюда, – сказал мне Билли, ткнув в люк, уводящий вниз. – Надо проверить, что у них в трюме, а ты пригляди.

Он даже не стал ждать моего подтверждения, быстро спустился по трапу в чрево. Три минуты прошли в полной тишине, а это означало, что инспектор не встретил никаких неприятностей.

Внезапно дверь в двадцати шагах от меня распахнулась, и на палубу вышел мужик в тельняшке и докерских штанах на подтяжках. Я вжался в холодный борт, и он прошел мимо, так близко, что я мог бы дотронуться до него рукой, если бы только захотел. По счастью, он даже не повернул головы и присоединился на носу к своим товарищам, дежурившим возле сходен.

Краем глаза я заметил движение на берегу, подумал, что это моя старая мерзкая знакомая – тень, но все же машинально посмотрел в ту сторону. Как оказалось, ошибся. К кораблю поспешно шла невысокая женщина в плаще. Ее сопровождали двое мордоворотов, настоящие гориллы, у которых лишь по какой-то невероятной причине не лопались пиджаки на плечах.

Увидев незнакомцев, на носу засуетились, и мне пришлось перегнуться через борт, чтобы рассмотреть происходящее. Какой-то тощий нескладный парень, его лица я не различил из-за надвинутой на глаза шляпы, наклонился к женщине, начал что-то говорить, но она раздраженно оборвала его речь взмахом руки и, поднявшись по сходням, исчезла из моего поля зрения.

Тощий постоял, раскачиваясь с носка на пятку, было видно, что он не слишком доволен, как все обернулось, достал из кармана маленький квадратный фонарик, замигал им в сторону берега. Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что происходит. Человек подавал сигнал стрелку, чтобы тот возвращался.

Вот только вернуться тот не мог по понятным причинам – Лоулер занял его место. Я почувствовал под ногами дрожание палубы. Они готовы отойти от берега, как только все поднимутся на борт.

И если у них есть терпение, то подождут минут десять, но потом все равно отправятся проверить, почему случилась задержка.

– Чарли! – крикнул грубый голос откуда-то сверху, как видно из капитанской рубки. – Бери Орелла и сходите помогите Генри спустить с крыши это чертово весло!

– Конечно, мистер Ингрем, – отозвался уже знакомый мне тип в тельняшке и вместе с товарищем отправился выполнять приказ.

Вот тебе и десятиминутная пауза.

– Твою мать, – пробормотал я, понимая, что оказался меж двух огней.

Лоулеру надо прикрыть спину, но и Билли оставлять не следует. На мое счастье, он уже вылезал.

– До трюма не добрался. В машинном слишком людно.

Сейчас это была наименьшая из наших бед.

– У нас проблемы. Двое отправились к констеблю. Уходи первым. Я покараулю.

Он не стал спорить, забросил ногу через борт, перебрался на колесо, стал по нему спускаться, ловко цепляясь за перекладины.

Щелчок взводимого курка я услышал прямо над ухом и поэтому решил действовать мудро – не предпринимать ничего, что сподвигло бы ловкача нажать на спусковой крючок.

– Повернись, – сказал он мне.

Я сделал, что было велено, уставившись на бородатого контрабандиста. Тот повел револьвером, указывая за борт:

– И своему дружку скажи, чтобы выби…

Небо над головой треснуло, и я по привычке бросился ничком на землю, когда возле уха взвизгнуло. Человека снесло с места, точно в него врезалась кувалда. Впрочем, так и было. Дульная энергия «Канарейки» больше шестидесяти килоджоулей, и когда пуля, в двадцать четыре раза более мощная, чем обычная винтовочная, влетает в человека, от того остается не слишком много целых частей.

Оторванная рука упала недалеко от меня, с таким стуком, словно кто-то бросил камень.

– Билли, проваливай! – крикнул я, видя, что в мою сторону бегут сразу двое и у одного из них в руках мерзкая «Швейная машинка» – армейский пистолет-пулемет с дисковым магазином.

Кто-то спешил на шум из трюма, карабкаясь по лестнице, но я солдатиком нырнул в кроличью нору за секунду до того, как раздалось стрекотание автомата, обеими ногами врезавшись человеку в голову.

Он с воплем сверзился вниз, и я упал на эту «подушку». Не церемонясь, успокоил его апперкотом и откатился от дыры как можно дальше, на случай если сверху начнут стрелять.

Под боком взревело, кто-то переключил рычаги двигателя с холостого на рабочий режим, и пароход совсем не плавно дернулся, начав движение.

Просто превосходно.

Длинная очередь, которую пустили вниз, изрешетила не меня, а пребывавшего в отключке контрабандиста. Затем сухо лязгнул затвор – у стрелка закончились патроны. Я не стал ждать, когда он поменяет магазин, и бросился по плохо освещенному коридору вперед.

Где-то на носу должен был быть другой выход, и если мне повезет…

Свою мысль я не закончил, так как проем загородила фигура. Я успел первым, и две пули успокоили человека с дробовиком. Плечом толкнул ближайшую дверь, оказался в машинном отделении, понял, что ошибся и с парой кочегаров, а также теми, кто следит за шагом двигателя, мне не справиться, выскочил назад, прежде чем они опомнились.

Грубо говоря, я метался, как мышь, загнанная в западню. Один сунулся следом за мной, получил пулю в ногу, и это обстоятельство остановило других от поспешных действий.

– Живым! Убью всех! Только живым! – услышал я голос Ингрема за спиной.

Я решил переть вперед, раз уж позади собралось столько желающих провести со мной милую беседу. Вновь кто-то высунулся из-за угла, я выстрелил, но не попал, и человек скрылся. Из брошенного под ногами ящика с инструментами левой рукой подхватил длинный гаечный ключ.

Коридор заканчивался – я пробежал через весь корабль и оказался возле носового трюма. Дверь была приоткрыта, так что я юркнул туда, повернул запор и заблокировал ее гаечным ключом.

Здесь царил мрак, на дальней стене тускло горел электрический фонарь, практически не дававший света. Я понимал, что надо пошевеливаться, в носовой трюм должен был быть еще по меньшей мере один спуск – тот, через который сюда отправляли грузы.

Рукоятка на двери дернулась, стукнулась о рычаг. Тут же последовал удар, а затем тишина. Что же. Следует торопиться, прежде чем мышеловка захлопнется и они добегут до другого выхода.

Из-за тусклого света я не сразу заметил женщину. Она сидела на табурете, закинув ногу на ногу, и, опираясь спиной на массивный деревянный ящик, с интересом рассматривала меня.

Дама была не вооружена, но, поняв, кто передо мной, я направил пистолет ей прямо в лоб.

Невысокая и хрупкая, прическа «фокстрот»[21] совершенно не подходила для искирского лица – слишком тонкие губы, слабые скулы и раскосые темные глаза. Впрочем, для своего народа она была вполне красива. И улыбка у нее казалась милой, хотя меня и не тронула.

Одета по моде моей страны – повседневное платье из льна, с высоким воротником-стойкой и буфами на плечах. Вкуса древесного угля, невыразительное. Под ним угадывался корсет, а в складках подола можно было спрятать… ну, например искирский клинок.

В правой руке она держала изящный тонкий нефритовый мундштук с незажженной папиросой.

– Дадите даме огоньку? – Ее голос прозвучал насмешливо, и я отметил, как чисто она говорит на моем языке.

– Бросил.

– А как же «папиросы для джентльмена и спортсмена»? – Незнакомка процитировала рекламу, которую частенько печатали в газетах, а затем указала мундштуком на мое оружие: – Вам доставляет удовольствие пугать женщину?

– Женщину? Нет. Искирку? Считайте это превентивной мерой.

Ее красивые брови чуть сдвинулись, но сама она не пошевелилась.

– Не любите мой народ?

– Чему я успел научиться за время войны, так это умению не недооценивать искиров.

– Лестно слышать. Вы позволите? – Она опустила руку вниз, чиркнула спичкой о каблук, закурила, выпустила дым из ноздрей, все так же не сводя с меня темных глаз. – Я всегда считала мужчин Королевства более смелыми. Своих женщин вы тоже опасаетесь?

– Только если они из Штаба оборонной разведки[22].

Она одарила меня улыбкой.

– Превосходно, мистер Шелби. – Это «случайно» брошенное «мистер Шелби» говорило слишком о большом количестве неприятностей, которые крутились надо мной. – Что же меня выдало?

– Вы не похожи на человека, решившего купить у контрабандистов пару ящиков виски. А труп мистера Хенстриджа и сфера его деятельности… складываются в интересную картину. – Я не улыбнулся, сделав шаг в сторону.

Она вздохнула, описав мундштуком в воздухе круг:

– Оставайтесь на месте, пожалуйста, мистер Шелби.

Ее слова прозвучали быстро, и тут же проступил акцент – буквы «р» практически не было слышно, так мягко и невыразительно та звучала.

Я не собирался болтать с ней до рассвета. Помощь в трюм могла подоспеть в любую минуту, поэтому взвел курок:

– К сожалению, мне придется отклонить ваше любезное предложение. Я спешу.

– Как только вы перескажете мне ваш разговор с ученым и отдадите то, что он оставил вам на хранение, мы расстанемся.

– Идите к черту, любезная.

Она встала и, видя, как напрягся мой палец на спусковом крючке, осторожно затушила папиросу о ящик за своей спиной, возвышавшийся над ней точно гора.

– Мистер Шелби, – тихо произнесла она. – Вы волей или неволей вмешались в большую игру. Я предлагаю вам возможность легко и просто выйти из нее. Будьте разумным человеком. Вы хороший детектив, вот и играйте в него. Спасайте похищенных детей и племянниц. Отступите от политики и мотории. Это грязные дела.

– Я так и поступил. Мое нахождение здесь – звено в цепи досадных случайностей. А теперь я уйду и забуду, что видел вас. Как и то, что вы разгромили мою квартиру.

Тень шептала мне на ухо, что стоит ее убить. Вот прямо сейчас.

– Вы ошибаетесь, – ровно ответила искирка. – Никто из нанятых мною людей не причастен к тому, о чем вы говорите.

Я стал обходить ее и ящик, а она, больше не улыбаясь, произнесла с угрозой в голосе:

– Мистер Шелби, вы вынуждаете меня…

Наверху, на палубе, загудел «ревун», который перекрыл даже шум работающих машин корабля, а затем это корыто дернулось, точно норовистая лошадка. Что означало одно – двигателю дан полный ход и мы от кого-то убегаем. И этот кто-то, напугавший самого Ингрема, мог быть лишь речной полицией Грейвплейса.

Она прыгнула, и я нажал на спусковой крючок. «Стук» громыхнул, но пуля вместо того, чтобы оставить дырку у нее во лбу, врезалась в ящик, расщепив внешнюю доску.

Эта дамочка, надо отдать ей должное, перемещалась точно призрак. Впрочем, не поручусь, что она им не была. У меня перед глазами мелькнул внезапно длинный черный локон, и вот она уже в дальней части трюма, под фонарем. Ее силуэт все время дрожал и раздваивался, как в новомодном, но плохо отлаженном кино, а волосы, теперь достающие до пят, развевались от невидимого ветра.

Человек видит лишь то зло, которое есть в нем самом. И сейчас я увидел его предостаточно. Словно в зеркало заглянул. И отражение мне совершенно не понравилось.

Я не стал стрелять. Просто был не уверен, что справлюсь с кадзе[23]. Она убегала, и мне не хотелось, чтобы я стал тем поводом, который заставил бы ее задержаться. И… вернуться. Лучшее, что можно сказать о кадзе, – это то, что те находятся как можно дальше от вас. Во время войны они были нашей самой большой головной болью.

Шпионка оглянулась на меня в последний раз, и ее улыбка мне не понравилась. А затем я остался в трюме один.

На целую долгую секунду.

Тяжелая стенка ящика медленно начала падать, все больше и больше ускоряясь, а затем с грохотом рухнула на пол. Мой глаз даже не успел заметить, когда искирка выбила крепления. Мрак внутри этой коробки зашевелился, зашуршала ткань, и некто, пригнувшись, осторожно выбрался наружу, с непривычки щурясь на свет.

Он был выше меня на полтора ярда, с волосами вкуса пряного карри, с бледным лицом, на котором совершенно неестественно смотрелась конопатость. Это человеческое лицо, должно быть, многих пугало до истерики. Оно казалось странным и чужеродным на нелепом, огромном, чудовищном теле.

Две руки у него были обычными, третья, росшая прямо из грудной клетки, – длинной и узловатой. Контаги опирался на нее, точно на дополнительную ногу. Никакой одежды, серая, похожая на ткань кожа мягко шуршала, свисая с тела лохмотьями.

Моя спина стала мокрой от пота, а воротник сорочки впился в шею. Я начал медленно отступать назад, надеясь, что он придет в себя от сна не так уж и быстро. Уж лучше люди Ингрема, чем это.

Когда-то он был здоровым и крепким малым, судя по лицу – откуда-то из самых низов. Но то, что сделала мотория, уже нельзя назвать человеком.

Глаза у него оказались желтоватые, с множеством выступивших сосудов, и он смотрел на меня несколько мгновений, словно не понимая, откуда рядом с ним мог взяться человек, а затем его рот издал звук – совершенно глупое, высокое курлыканье.

Возможно, в другой ситуации это прозвучало бы очень смешно. Но не когда перед тобой людоед с примитивнейшим набором инстинктов.

Он шагнул ко мне, и мой «Стук» опустошил остаток обоймы. Промахнулся я лишь раз, из-за спешки, но четыре попадания совсем не остановили контаги. Только раззадорили, и его сонливость пропала. Средняя рука внезапно метнулась ко мне, словно плеть, так что пришлось отскочить в сторону, а затем отбежать за ящик, чтобы он не прижал меня в угол.

Я поменял обойму, взяв на этот раз ту, что была заряжена патронами с экспансивными пулями. Стрелять не стал, бросился к двери, через которую ушла женщина. Знал, что шанс выбраться здесь небольшой, но попытаться стоило.

Пока я силился повернуть запорный рычаг, отметил про себя, что двигатель и не думал переходить на холостой ход. Контрабандисты, связавшиеся с искиркой, явно не планировали останавливаться и сдаваться на милость штурмовой бригады речной полиции.

Дверь была заблокирована. Я повернулся к контаги, довольно быстро шагающему в мою сторону. Шел он вразвалочку, точно пьяный, и курлыкал как ненормальный.

Не раз и не два я видел на фронте, что делает с человеком экспансивная пуля. Она остановит любого. Даже фанатика. Даже придурка под опиумом и серым порошком. Именно для этого ее и создал один из наших пехотных офицеров во время войны за независимость Карской колонии. Так что я надеялся на эффект, и у меня были на это все основания.

Действительность же оказалась куда более неприятной. Я неплохо стреляю, так что с такого расстояния выбил девять из девяти. Четыре пули угодили ему в грудную клетку, лопнув в ней свинцовыми осколками, разлетевшись во все стороны ничуть не хуже шрапнели. Каждая заставляла его пошатываться, но с ног не валила.

Я сменил тактику, и три полностью разворотили его правое колено, выставив на обозрение осколки костей вкуса сахара. Контаги словно и не заметил такой потери – стал использовать третью руку для передвижения. Боли он, судя по всему, просто не чувствовал и сейчас его интересовал лишь я.

А точнее, мое мясо.

Две последние пули попали в голову, развалили часть черепа вместе с правым глазом, оставив после себя кровавые ошметки. Он наконец-то упал, заливая все скудной, темной в свете единственного фонаря кровью.

Надо сказать, что я потерял свое хладнокровие на какие-то секунды, поэтому не сразу понял, что обойма опустошена, но я продолжаю нажимать на спусковой крючок.

– Будь я проклят. – Я зарядил последнюю обойму. – Будь я проклят!

Тень, крутившаяся на ящике и спрятавшаяся сразу после того, как я посмотрел в ее сторону, вполне доказывала, что с этим пожеланием кое-кто давно уже запоздал.

На голове контаги, на месте раны, начал надуваться кровавый пузырь. Мне чудилось, что тот поет мне песню, и во рту появился неприятный цвет. Сперва он был с вишню, затем со сливу, потом раздулся до размера арбуза и лопнул, раскидывая красные капли во все стороны.

Контаги внезапно громко булькнул, а затем неловко прыгнул, обрушившись рядом, и тут же едва не схватил меня всеми тремя руками. В итоге его пальцы чуть-чуть разминулись с моим голеностопом. Я подскочил, перемахивая через длинную клешню, всадив ему в спину еще три пули.

Он сбил меня прямо в воздухе, словно дикий кот, ловящий пролетающего над ним воробья. Удар был серьезный, подобные я получал только на ринге. Пистолет улетел в одну сторону, я в другую. В глазах стало темно, в ушах звенело, и все кружилось, хоть лежи и не вставай.

Но я совершил подвиг. Поднялся на четвереньки, словно собака. Мой противник был в крови, и, судя по всему, это обстоятельство его не пугало точно так же, как отсутствие половины башки. То, что я с ним сделал, могло бы убить и слона, но не его.

Контаги должен был сдохнуть. Если не сейчас, то минут через пять. Вот только беда в том, что до этого прекрасного момента он разорвет меня на куски.

Несмотря на продолжающийся в ушах звон, я бросился обратно, к первой двери, дорога к которой теперь была открыта. Рванул на себя гаечный ключ, повернул рычаг, толкнул плечом и вывалился в пустой коридор. Но мой «друг», словно чувствуя, что еда уходит от него, ускорился, с трудом пролез через проем, закрыв телом все пространство и пачкая стены кровью.

За ним кралась тень. Я увидел белый, мертвый глаз, и в нем плясала насмешка. Она знала. Знала, как можно остановить контаги. А раз знала она, то и я.

Я посмотрел на израненное чудовище, глубоко вздохнул, ощущая в груди дрожание и как жар растекается по сосудам, захватывая мою голову. Не имело смысла больше сдерживаться. Не сейчас. И если в итоге случится то, что рано или поздно происходит со всеми нами, то… ну и черт с ним. В данный момент у меня есть серьезный повод, и если мне суждено встретить предвестника во всем его «великолепии», то я не стану жалеть о сделанном.

Это было легко. Как в тот, первый раз. Острый раскаленный еж в пищеводе причинял боль, и я выплюнул его. Исторг из себя, словно дворовый пес отравленный кусок мяса. Я знал, что увижу на ладони – семечко вкуса риертского мармелада. Пурпурное, если быть точным. Полупрозрачное, нежное, воздушное, сотканное из газа и обжигающе горячее. Его не видел никто, кроме меня, но зато цветок, рожденный из этого семечка, не заметить было невозможно.

Я швырнул его в контаги, и оно с низким гулом, оставляя за собой выжженный воздух, врезалось в это мерзкое, окровавленное тело и с грохотом развалилось. Огонь плеснул на металлические стены, саламандрами рванул по потолку, прогоняя любые намеки на тени, отрезая тихий монотонный шепот предвестников. Полностью изгоняя их, даруя благостную тишину моей голове.

Если ад и существовал, то там было похолоднее, чем здесь.

Огонь преследовал меня, и я бежал прочь, обгоняя его всего лишь на шаг, ощущая жар сквозь одежду, словно ее не было. Для меня он так же опасен, как и для превратившегося в головешки мутанта. Пламя не знает жалости, и ему плевать даже на того, кто его породил. Им властвуют лишь два желания: пожирать и расти.

На этот раз я, кажется, превзошел сам себя. Слишком вымотался, слишком долго сдерживался, но огонь точно озверел. Я просто залетел на трап и выскочил на палубу, словно пробка из бутылки с шампанским.

В два прыжка оказался возле борта и очень неизящно сиганул вниз. В холодную, темную, ненавистную, но спасительную воду Туида. Подальше от гибнущей «Мандрагоры».

Глава четвертая

Рейс тридцать дробь восемь

– Красный. Это красный, – прошептал я едва слышно.

Я находился в роскошной столовой, глядя на скатерть на моем круглом столике и оббитые бархатом стулья. Еще красным была клюква в мороженом дамы, сидящей по соседству, а также мундир у полковника артиллерии, прошедшего по прогулочной галерее, отделенной от столовой стеклянной перегородкой.

Мир тонул в красках. Он был перенасыщен ими, как кровь наркомана запрещенными веществами. Каждый цвет взрывался в моей голове бесконечным количеством оттенков. Целый спектр мерцал у меня перед глазами. Калейдоскоп, который я старался собрать со всей возможной осторожностью.

Пытался найти их все. Увидеть. И назвать. Не так, как обычно у меня получалось, – вкусами, а их истинными именами.

Именами цвета.

Это был якорь для моего мозга, освободившегося от долгой самоизоляции. Прекрасный способ держать себя под контролем, не сойти с ума и не казаться окружающим опьяневшим полудурком.

Опьяневшим от красок.

Алый. Как кровь. Кораллы на шее дамы, лакомящейся мороженым. Это красиво. Завораживающий цвет. Самый лучший. Жаль, что редко я вижу его таким.

Васильковый. Платье той чудесной девушки с каштановыми кудрями, которая так привлекает полковника. Но она его не замечает, все ее внимание сосредоточено на взятой из библиотеки книжке с лимонно-желтой обложкой. Новый любовный роман какого-то автора из Республики.

Колонны здесь были из алюминия и сверкали зеркальным серебром. Им вторил рояль, сделанный из точно такого же материала. Его крышка, обтянутая свиной кожей, черная, точно южная ночь.

Завтрак подходил к концу, и тапер играл легкую мелодию. Что-то классическое, но, признаюсь честно, мое понимание этой музыки, в отличие от присутствующих на палубе «А», было отнюдь не идеальным.

Синий. Бархат ковра и тюль на скошенных панорамных окнах.

Нежно-голубой. Обои. На них многочисленные рисунки. В этой столовой – изображения самых известных дирижаблей последнего десятилетия, совершавших рейсы на континент алавитов и в Конфедерацию Отцов Основателей. Беспосадочные перелеты над океаном даже после войны еще были в новинку. Это теперь ими уже никого не удивить и газетчиков не заставишь писать о них даже под дулами всех орудий танка.

В прогулочной галерее, откуда открывались лучшие виды на проплывающую под нами землю, на обоях были совсем иные картинки – корабли самых известных мореплавателей, открывших человечеству новые земли. Например, Империю искиров, Мандаринское царство, Галькурду, Маса-Арду или Папаякту.

Белое. Как первый снег, выпавший на полях. Куртки и перчатки бесшумных стюардов, снующих мимо столов. Один из них, уже немолодой, с седеющими пушистыми баками, которыми он, по-видимому, очень гордился, предложил мне шампанского.

Зеленое. Бокал из дорогого стекла какой-то новомодной компании из Пьентона – столицы Республики. Он был с граненой ножкой, в которой, точно в бриллианте, преломлялся и отражался свет. Я не притронулся к напитку, но с удовольствием держал фужер в руках, поглядывая в окно.

Желтое. Подо мной проплывало бесконечное море деревьев. Я очень хорошо их знал.

Компьерский лес.

Мой персональный ледяной ад на земле.

Осенью того памятного года, такой же солнечной, как эта, Союзу не удалось прорвать окружение Пьентона, где уже начинался голод. Искиры вцепились в землю зубами, их поддерживала дальнобойная артиллерия флота, и мы, промучившись больше месяца и потеряв много солдат, вынуждены были отступить. В итоге из-за начавшегося контрнаступления Северная армия была уничтожена. Тех, кто уцелел, искиры гнали до Тузе, добивая при первой возможности. Мой новый полк тоже оказался там, и мы здорово хлебнули лиха. А также крови, свинца, грязи, дождя и газа. Этот чертов газ! Ядовито-зеленые облака, проникая в окопы, убивали каждого, у кого не было противогаза.

Уцелевшие, не выдержав яростного натиска врага, ушли в Компьерский лес. В том числе и я. Мы застряли в этом царстве сказочных эльфов и друидов на долгие месяцы.

Узкоглазые пытались нас выкурить, но нам уже некуда было отступать, и мы дрались, удерживая позиции. Целых полтора месяца.

А затем пришел декабрь, и повалил снег.

Зимовка в лесу была одним из моих самых страшных воспоминаний о войне. Нас не спешили спасать и вытаскивать отсюда. Союзу было не до разбитой армии – они пытались закрепиться на важном плацдарме, измотать искиров, надеясь, что мы просуществуем и без их поддержки. Все силы были брошены на то, чтобы деблокировать Пьентон и укрепить побережье.

Искиры пытались выжать нас из бесконечных рощ, пущ и оврагов. Они продвигались медленно, а мы отступали все дальше в чащу. Сами не зная этого, голодные, обмороженные, уставшие и злые на весь свет, сковывали их левый фланг, мешая переброске сил для наступления на Арвэтт, где находились наши военно-морские базы.

Такая ерунда продолжалась до середины весны, пока Союз не измотал противника, обрезал им коммуникации внезапным ударом с помощью переброшенных из колоний войск и перешел в наступление.

– Сэр?

Я посмотрел на стюарда с пушистыми баками. По его глазам понял, что он не в первый раз ко мне обращается.

– С вами все в порядке, сэр?

– Дурные воспоминания.

Он покосился на желтый ковер за панорамными окнами столовой.

– Простите за нескромный вопрос, сэр. Вы были там?

– Да.

– Мой брат тоже. Джейсон Макдонник, сэр. Пятый полк Королевской артиллерии. Погиб в конце зимы. Быть может, вы его знали?

– Сожалею. Пятый тянул лямку на юге массива, недалеко от дельты Ру. Мы были западнее.

Он печально кивнул.

– Желаете что-нибудь еще, сэр?

– Нет. Благодарю.

Кости Джейсона Макдонника, как и кости тысяч других солдат, остались где-то под этой листвой. Здесь лежали ребята из Королевства, Республики, Риерты, а также наших южных колоний и даже из Конфедерации Отцов Основателей. Безымянные герои Великой войны. И мне было жаль, действительно жаль всех тех, кого убил голод, мороз и искирская пуля.

Иногда я думаю, что мои кости тоже лежат там. Где-то затерявшись меж корней, возможно, в старой оплывшей траншее или на дне неглубокой узкой речушки. Я там, среди сотен братьев по крови и стали, сплю вечным сном под ворохом старых листьев, слоем земли или воды. А то, что со мной сейчас происходит, всего лишь бесконечный сон. Если угодно – посмертие. Не рай и не ад. Я словно застрял между мирами.

Порой вырваться из цепких пальцев этого наваждения, мыслей о том, что мертв, очень непросто.

У меня получается. У многих из моих сослуживцев – нет.

Та война, мерзкая сука, до сих пор пожирает людей. Дотягивается до них из прошлого через память и кошмары. И некоторые оказываются на грани, не выдерживают и добавляют свои имена в негласные списки статистики неучтенных жертв.

Мы – поколение войны. И мы мертвы, даже если живы. Большинство из нас точно. Мы умерли в тех окопах, лесах, на городских улицах, лугах и в оврагах. Потеряли свою радость, веру в жизнь, в людей и справедливость. Они были смыты с нас чужой и собственной кровью, голодом, копотью пожаров от полей сожженного хлеба, запахом пироксилина и гниющих тел.

Те, кто ушел на фронт в молодом возрасте, через четыре с половиной года вернулись лишь с одним умением – убивать. И этот «дар» нам приходится нести через всю свою жизнь. В ком-то он спит, в ком-то бодрствует.

Я встал, вышел из столовой на обзорную галерею. Кроме меня сейчас здесь находился лишь господин в светло-голубом шерстяном костюме. Он рассеянно вертел в руках серебряный портсигар, затем, как видно надумав, прошел мимо бара и направился в курительную комнату.

Предупредительный бармен распахнул перед ним дверь. Мельком я увидел воздушный шлюз, за которым было еще одно помещение с дорогими кожаными диванами. В нем создавалось небольшое избыточное давление, препятствующее проникновению водорода, и находилась единственная электрическая зажигалка на всем судне.

В первом классе было пусто. Хенстридж оказался прав, «Облачная компания» после взрыва «Бриза» испытывает временные неудобства – люди боятся повторения терактов, обещанных нашими радикалами. И воздушные суда из Королевства ходят можно сказать, что порожняком. До тех пор пока отдел Грейвплейса не поймает террористов или же пока газетчики не найдут более подходящую тему.

Я прошел мимо библиотеки, коричневые панели которой отлично имитировали настоящее дерево. Сейчас она была невыносимо ярка – кобальтовые обои, оранжевый диван, ядовито-зеленые монстеры в лимонных горшках.

Проигнорировал свою каюту первого класса (охра, алюминий, пастель и белый) и, толкнув дверь, оказался на маленькой фронтальной веранде, сразу за чайной комнатой, под кабиной пилотов.

Из скошенных окон открывался изумительный вид на окрестности, который, впрочем, меня не интересовал. В этой части судна был чудесный угол, рядом с переборкой, где уместили маленькую лавочку, всего лишь в шаге от эвакуационной шлюпки – агрегата, так похожего на огромное ведро, которое сбрасывали с пассажирами первого класса в случае аварии дирижабля.

Во время войны, когда пушки с земли жгли небесные сигары, людям, оказавшимся в небе, не оставалось ничего иного, как отправиться на тот свет. Но за прошедшие годы технологии шагнули вперед, и теперь появились средства спасения.

Во всяком случае, у тех, кто купил себе место на палубе первого класса. Мир становится безопасным. Но пока, к сожалению, лишь для одиночек, способных за это платить. Социальная разобщенность все еще огромна, даже несмотря на то, что мы живем в просвещенный век и умеем летать.

Я прислонился спиной к переборке и пониже надвинул кепку, отсекая большую часть света.

Стало немного легче.

Но перед глазами у меня все еще плескался алый, пурпур, оранжевый, бордовый и желтый.

Все цвета пламени…


Вода – точно внезапное пробуждение. Леденящая. Я ушел в нее с головой, ощущая невероятнейшую легкость во всем теле и больше не страшась никаких предвестников.

Они исчезли, сгинули, растворились в огне и оставили меня в покое. Над головой вспыхнуло зарево, ножом чиркнувшее по глазам, заставившее мозг захлебываться в феерии красок. Словно кто-то разбил витраж в соборе Святого Павла, и все эти разноцветные миллионы осколков летят тебе в лицо, сверкая на солнце.

Прекрасное зрелище.

До тех пор, пока они не встречаются с тобой и не превращают в лист изрезанной бумаги.

Я вынырнул далеко от горящего корабля. Меня втащили на катер речной полиции, и воздух после вынужденного купания показался еще более холодным, чем прежде.

Билли, встретивший меня на палубе, сказал с невольным уважением:

– Ты везучий сукин сын!

Он был так любезен, что добыл для меня шерстяное одеяло – самая подходящая вещь после осеннего купания в Туиде. Один из копперов сунул мне в руки керамическую кружку с горячим чаем, в который какая-то добрая душа щедро плеснула бренди.

Чай обжигал губы, и я, прищурившись, смотрел, как полицейские вылавливают из воды немногочисленных уцелевших контрабандистов.

«Мандрагора» горела от носа до кормы. Тонуть она пока не собиралась и огненным остовом дрейфовала вниз по течению. Приближаться к колесному пароходу никто не спешил. Спасать на нем уже было некого.

Чуть позже, когда мы плыли к пристани, расположенной за Доклэндсом, инспектор Юарт наконец-то разглядел меня повнимательнее и сказал, не скрывая своего ошеломления:

– Итан! Что у тебя с глазами?!

Я представлял, что он видит. Один сплошной зрачок, в котором, точно звезды, все время крутятся огненные песчинки. У каждого свои физические проявления после использования ингениума. Мои вот такие. Они исчезнут меньше чем через двадцать минут, но раз уж попался, то придется врать.

– Не знаю.

– Они выглядят…

– Так же, как я себя чувствую. Ничего удивительного, – перебил я его. – Трюм у Ингрема был забит отнюдь не виски. Он перевозил какую-то дрянь, и я здорово ею надышался. Пылает она зверски.

– Тебе надо показаться врачу.

Конечно же покажусь. Лет через сто.

– Что там случилось? – Билли достал папиросу и закурил.

– Мы постреляли друг в друга для затравки, а потом я нашел в трюме контаги.

Билли уставился на меня странно. Словно бренди в чай налили с большим избытком.

– С тобой все в порядке? Этот газ…

– Слушай. Я в здравом уме. В трюме сидел контаги. А еще я видел искирку на корабле. И эта тварь принадлежала ей.

Мой бывший напарник задумчиво затянулся, сделал паузу, выпуская щекочущий ноздри дым:

– Если все так, как ты говоришь, то это не похоже на дела контрабандистов. Что-то куда более серьезное. Контаги на нашей территории… здесь пахнет привлечением Королевской службы[24].

– Ну так привлеки их.

Он согласно кивнул, сказав:

– За минуту до пожара от «Мандрагоры» отошла скоростная лодка. Нырнула в протоку прежде, чем эти увальни додумались ее остановить.

Речная полиция никогда не блистала умом и оперативностью, так что даже странно, что они так быстро бросились в погоню за пароходом. Уверен, искирка, а может, и Ингрем были на той лодке.

– Оутс! – крикнул инспектор, и рядом появился молодой полицейский. – Телеграф на этом корыте есть?

– Боюсь, что нет, сэр.

– Как только пристанем, ищи телефон, у начальника порта он точно имеется, и поднимай на уши «Пони»[25].

– Сэр?

– Найди капитана Релвея. Скажи, что дело серьезное и я прошу его приехать. Передай, что нашли контаги.

Тот удивился еще больше, но расспрашивать не стал.

Приближался хорошо освещенный мост Принца Альберта, за которым располагались новые доки для кораблей, поднимавшихся от моря.

Я стянул с себя всю мокрую одежду, поплотнее закутался в одеяло:

– Я планирую уехать на время.

– Куда? – Он не мог не спросить.

– В Риерту. Так что придется отложить посиделки в «Синем шлеме».

Удивления эта новость не вызвала.

– Все же решился взяться? Старик-то мертв.

– Он настоял, чтобы чек с задатком остался у меня. Так что, выходит, успел заплатить. И ты знаешь, как я не люблю ублюдков, которые впутывают меня во все это дерьмо. Хочу разобраться, в чем тут дело.

Он выбросил недокуренную папиросу за борт, поднял воротник плаща, скривившись:

– Будем честными. По сути, впутал тебя я.

– Ну уж ты точно не предполагал, что я искупаюсь в Туиде. Забудь. Просто череда неприятных совпадений.

Билли пожал плечами:

– У меня к тебе вопросов нет. Но у ребят из контрразведки они возникнут. Ты единственный видел, что там произошло.

Я поморщился, поставил опустевшую кружку себе под ноги.

И врать им придется осторожно. Если они узнают о том, что я умею, меня навсегда закроют в каком-нибудь подвале. И это в самом лучшем случае. В худшем – я закончу, как мои товарищи по проекту.

– Ладно, – согласился я, все равно от разговора не отвертеться. – Но им совершенно необязательно знать, что мне предстоит путешествие. Иначе придется торчать в Хервингемме до Рождества. Они ребята обстоятельные и порой действуют слишком неспешно.

– Заметано.

Мы просидели в здании речной полиции до самого рассвета, пока не вернулся второй катер, бросившийся в погоню за беглецами. Разумеется, они никого не догнали, было бы глупо надеяться на столь удачный исход ночи.

Господа из Королевской службы, оба в чине капитанов, оказались довольно дружелюбными джентльменами. Релвей, пузатый и сопящий, точно медведь, трижды попросил меня описать увиденное, затем посадил с художником, чтобы я помог составить портрет искирки, и очень удивился, когда я сам взялся за карандаш.

В итоге от меня отстали. Билли был так любезен, что добросил до дома на грейвплейсском драндулете, и я не мешкал со сборами. Выудил из-под кровати старый армейский вещмешок, возможно, непритязательный, но удобный. Собрать его было делом десяти минут.

Те, кто шарил по кабинету и в квартире, забрали мой запас лекарства, но даже не взглянули на чек бедняги Хенстриджа. Я сунул его в карман плаща и отправился в Сити.

Раз уж в моих планах было заняться делом старика, то стоит разжиться деньгами. В банке без вопросов мне выдали тысячу фунтов. Если честно, давно я не держал в руках таких сумм, но это обстоятельство не позволило мне потерять голову. Девятьсот я перевел на свой счет, расплатился по долгам с кредиторами, а потом, сунув погашенный чек во внутренний карман жилета, вышел на центральную городскую площадь.

Покупка билета первого класса не заняла много времени. «Барнс Уоллес» улетал в Чой-Шхо[26] через пару часов. У него было несколько промежуточных посадок, в том числе и в Риерте.

Еще я зашел в знакомый магазин на Паудер-стрит и купил новый пистолет взамен утраченного.

Кто-нибудь сказал бы мне, что я впутываю себя в неприятности. Так и есть. С подобным должны были разбираться в Королевской службе. А в мои обязанности входило торчать в пабе Уолли да тратить деньги, которые достались мне столь легко. Благо покойник уж точно не вернется за ними с того света.

Я знаю по меньшей мере сотню людей, которые поступили бы именно так. Но я не привык забирать чужие фунты только потому, что могу это сделать. Будем честны – еще вчера Итан Шелби не собирался отправляться в столь далекое путешествие, в город, где он когда-то жил. Но…

Хенстридж мертв. Его убили. И в этом замешана искирка, которая меньше суток назад советовала мне не ввязываться в ее дела. А я, как уже однажды сказал, терпеть не могу выслушивать советы от незнакомцев, которые мне указывают, что я должен делать, а чего не должен.

Особенно когда диктует кадзе, использующая ингениум.

Я очень хочу найти украденный прибор прежде, чем это сделает Империя. Нельзя допустить, чтобы искиры наложили лапу на моторию. Война началась из-за нее. И если бывший враг Союза получит новую технологию, то выходит, что многие из нас гибли и сражались зря.

Теперь вы вполне понимаете причину, почему я покинул любимый мной Хервингемм и отправился в город, где воды было больше, чем суши.

Перелет в Риерту рейсом тридцать дробь восемь занял шесть дней. В Пьентоне на борт «Барнса Уоллеса» поднялось довольно много людей, но все они предпочли более дешевые билеты второго или третьего класса, так что на палубе «А» народу оказалось немного. Я делил этот полет с людьми из высшего общества.

Когда-то, в далекие времена, я бы чувствовал себя не в своей тарелке.

Один парень, лейтенант, с которым в Компьерском лесу мы сражались бок о бок, сразу после того, как я вернулся из Риерты в Хервингемм, отвел меня в закрытый клуб, где собирались сливки общества, – он сдержал обещание, которое дал мне, когда мы лежали в засаде среди сугробов, ожидая искирский патруль. Заметив, что я несколько молчаливее, чем обычно, лейтенант сказал мне:

– Какого черта, Итан?! Эти уважаемые господа и их взгляды не стоят даже твоего ботинка. Пей свой виски и наплюй на них.

– Мне все равно, лорд Чербери. Они смотрят не на меня, а на вас. Это вы пригласили сюда простолюдина, пускай и в форме курсанта полицейской академии.

Он фыркнул в пшеничные усы, ругнулся грубо и громко, нарушая тишину величественных полутемных залов, со стен которых на гостей смотрели портреты премьер-министров прошлых лет, и, наклонившись, доверительно сообщил:

– Они не были там, где были мы с тобой. Не стучали зубами от холода, не закапывали непроснувшихся товарищей в снег, не резали глотки искирам и не жрали последнюю банку тушеной говядины одной ложкой на пятерых. Они ни черта не знают. А потому не имеют права осуждать ни меня, ни тебя, ганнери. В общении с такими людьми стоит лишь соблюдать видимую часть приличий, и никто никого никогда не осудит. Ты не тот мальчишка из бедной семьи, который навсегда сбежал из дому, сказав прости-прощай побоям папаши-пропойцы. Во всяком случае, пока сам не покажешь им это.

Могу заверить, что нынешний глава Апелляционного комитета Палаты лордов был тогда прав. В последующие годы я не раз и не два оказывался в высшем свете, помогая решать проблемы аристократов, и всегда соблюдал правила поведения, которые они так ценили. Порой это спасало от множества проблем, облегчало мою работу и приводило к новым знакомствам.

Как сейчас, например.

В чайной комнате наливали еще и кофе, привезенный откуда-то с юга Малой Плеяды. Он был хорош, и его яркий карий цвет бодрил ничуть не хуже зябкого туманного утра Хервингемма. Через час мы должны были достигнуть Риерты, и я, опустошая вторую чашку, продолжал неспешную беседу с пассажиром палубы «А».

Джейк Осмунд Вильям Третий был уроженцем Конфедерации Отцов Основателей, откуда-то из южных штатов. Он сел в Пьентоне, сразу наполнив палубу первого класса громким, непривычным говором, оглушительным хохотом и внезапными ругательствами, от которых светские дамы демонстративно морщились и смотрели на конфедерата как на дикого фермера.

Высоченный, краснолицый, с пушистыми усами и аккуратной бородой, он не замечал чужого недовольства и по вечерам горланил песни на прогулочной палубе, заставляя своего раба-негра подыгрывать ему на банджо. Когда стюарды просили господина быть потише и не мешать другим пассажирам, он возмущался и рычал, точно лев (на которого, кстати говоря, был чем-то похож):

– Я, черти вас драть, купил чертов билет и имею право петь эту чертову песню хоть в чертову полночь! Блади[27] Иисус и все его женщины! И вы называете мою страну непросвещенной, а конституцию Отцов Основателей, разрешающую белому человеку иметь в собственности черных дикарей, варварской?! Где же тут чертова свобода, если я не могу спеть?! Давай, Олауда! Играй сначала! Эти грубияны испортили отличную песню.

Его друзьями были извечная сигара (пускай и незажженная в целях воздушной безопасности) и всенепременная бутылка «Дикого Волстеда». Вливал в себя он этот бурбон в невероятных количествах, но, что характерно, пьянел мало. Разве только его голос с каждым стаканом становился все громче, и мне казалось порой – когда Осмунд хохочет, начинают дребезжать панорамные стекла.

Он каждые десять минут протягивал бокал, чтобы молчаливый раб наполнил его.

Да, эпоха у нас просвещенная, но в некоторых местах – все еще остающаяся глубоко в средневековье. Передо мной сидел богатый человек, в хорошем костюме для путешествий, в клетчатой рубашке из тончайшего шелка, в стетсоне[28] по цене двухмесячного жалованья рабочего. Он рассуждал о том, что в Республике сейчас делают лучшие мотоколяски и неплохо бы купить такую для соревнований, что балет из Рузы выступал на Восточном побережье с невероятным успехом, что алавиты считаются превосходными астрономами и…

И в то же время для него было совершенно естественно иметь в собственности почти тысячу человек другого цвета кожи, у которых нет никаких прав.

Западный континент вечно шел не в ногу со всеми остальными. И то, что было дико для нас, для них считалось совершенно естественным. Сейчас он как раз возмущался, отчего пассажиры не одобряют порядки его страны, находящейся на другом конце океана.

– Я будто не на палубе «А», а в дебрях чапараля[29], Итан. И в нем затаились краснозадые дикари. Едва зазеваешься – прощай скальп!

– Здесь Старый Свет, и дене[30] тут редкие гости.

– Не притворяйтесь, что вы меня не поняли. Это молчаливое порицание моего образа жизни я чувствую кожей. Ха! Просто потрясающе! Можно быть чертовски богатым, но какой-нибудь обедневший баронет из Королевства все равно смотрит на тебя, словно ты пришел из ночлежки. Меня не считают равным, словно я не белый человек.

Я развел руками, показывая этим, что удивляться подобному, по крайней мере, странно.

– Многие не одобряют традиций вашей страны. До войны с этим мирились, но после нее мир слишком сильно и слишком быстро изменился. С появлением мотории Западный континент стал гораздо ближе, а чужих глаз у вас – больше. То, что раньше казалось далеким, теперь стало довольно реальным.

– Пфф! – Он слишком энергично взмахнул бокалом, и бурбон выплеснулся ему на руку, но Осмунд этого словно и не заметил. – Война! Когда Отцы Основатели помогали вам сдирать бобровые шкурки[31] с искиров, вы не жаловались и не морщили нос! Принимали помощь и просили добавки. Углем, золотом, пулями, кораблями и людьми. А теперь только и делаете, что неодобрительно кривитесь и покушаетесь на нашу, за два последних столетия ставшую традиционной, собственность. В каждой центральной газете обязательно какой-то писака упомянет о том, что у нас следует отобрать негров. А писаки, как мы знаем, пишут лишь то, что одобряет правительство.

– Вам не кажется, Осмунд, что люди не должны быть собственностью?

Он посмотрел на меня с печалью:

– Люди всегда являются чьей-то собственностью. Свобода в нашем обществе лишь иллюзия! Приятная, куда уж деваться, не стану этого отрицать, но иллюзия. Все, начиная от мальчишки-газетчика и заканчивая вашей королевой, – принадлежат кому-то. Родителям, мужу, фирме, армии, прихожанам, церкви, газете, стране, пароходной компании или самому дьяволу! Но им всем дался именно мой чертов раб! Что вы на это скажете?

Я отхлебнул крепкого кофе, посмотрел на бесстрастное лицо негра, стоящего за спиной конфедерата.

– Ваши слова, Осмунд, всего лишь риторика. Не обижайтесь, – попросил я, видя, что он собирается возразить. – То, что вы называете собственностью, – это долг, вера, брак, желание заработать, в конце концов. Свободное решение. Никто не убьет священника потому, что он подал холодным суп. Никто не высечет газетчика за то, что тот собрал мало сахарного тростника. Не поставит клеймо на лоб полковнику за побег с плантации и не продаст жену, точно вещь, на невольничьем рынке.

Мой собеседник вздохнул:

– Полковнику поставят клеймо на лоб за побег с поля боя, а скорее и пустят в этот лоб пулю за, как у вас принято выражаться, столь нестерпимый «поступок»… Старый Свет, черт бы вас всех побрал! Откуда вообще вы берете эти блади-истории? Из газет? Такое не практикуется уже лет сорок. Нет, я, конечно, не отрицаю, выродки есть в каждой стране, и моя в этом смысле ничуть не лучше вашей. Где-нибудь в Айвори[32], на границе с Мертвой пустыней, каких только людей не встретишь. Есть и те, кто обращается с рабами хуже, чем с собаками. Там дикий край, пограничные земли, и всякое случается.

Я хмыкнул. Люди вечно пребывают не в здравом уме и творят глупости. Для конфедерата убить чернокожего так же просто, как пристрелить животное. За людей их там вообще не считают.

– …Но в центральных штатах подобное редкость. Посудите сами – человек, который из-за собственной прихоти и каприза убивает раба, так же безумен, как человек, сжигающий ассигнации в паровозной топке. Никто в твердом рассудке не уничтожает собственное состояние. И не забудьте, некоторые наши состоятельные господа даже со своими псами обращаются примерно как вы – с людьми. И уж сильно получше, чем на ваших перемалывающих своих работников вместе с костями блади гигантских предприятиях.

Он понял, что я все еще скептичен, и добавил:

– Королевство, где никогда не заходит солнце. Ваша страна владела целыми империями, Итан. Вы захватывали земли, порабощали народы, уничтожали династии. Огнем, порохом, сталью подчиняли себе племена. По сравнению с тем, что сделала ваша страна за последние четыреста лет, несчастья черных, вывезенных из Маса-Арда, – сущие мелочи.

– Да, Джейк. Глупо было бы спорить. Моя страна вела жестокую политику, и если вы ждете оправданий за это, то у меня их нет. Но если уж вы ругаете Королевство, то не забудьте, что Западный материк, на котором теперь правит Конфедерация, тоже когда-то был нашей территорией. И в принципе, если немного пофантазировать, в угнетении черных можно обвинить именно Хервингемм. Не поплыви мы на запад, не сражайся ваши предки за независимость, не лиши мы вас поставок товаров и притока новых эмигрантов, вы бы не стали развивать сельское хозяйство с помощью дешевой черной силы.

– Угу. А если уж смотреть в седую старину, если бы Адаму не приглянулась Ева, вообще бы ничего не случилось. Что касается того, что Конфедерация правит Западным материком, то это не так. Мы лишь владеем малой частью. Хорошей, не спорю. Но малой. На севере выходцы Республики, на западе все прерии принадлежат краснозадым, черт их дери, а юг, за пустыней, населяют варвары, убивающие любого белого человека, и никто за четыреста лет, несмотря на порох и пушки, не смог пробиться вглубь континента, к их дьявольским пирамидам и городам. Единственное место в мире, где люди умеют пользоваться магией, которая сильнее всего прогресса. Нам очень повезло, что они застряли в каменном веке, приносят жертвы своим солнечным богам и их интересы не распространяются дальше ловли тапиров да кайманов. Иначе мы бы здорово попрыгали, посмотри они на восток или на север. Что касается негров, то рабы нужны белому человеку. Это естественный процесс эволюции и упрощение жизни доминирующей расы. Кроме того, мы кормим их, одеваем, лечим, гарантируем кров над головой. У себя на материке они бы жили в гораздо худших условиях, и понимают это. Скажу больше, немногие из ваших «свободных» бедняков могут получить все это. Да еще и не сильно надрываясь: делая простую работу по дому, которая не требует никаких сложных умений, высокого интеллекта и не представляет ни опасности, как все ваши вредные производства, ни риска для жизни.

– Я не тот, кому стоит доказывать истины Конфедерации, – дипломатично ответил я.

Он поставил стакан на стол, неожиданно добродушно улыбнувшись.

– Людям стоит представлять свое видение мира. Иначе они все придумают сами, перевернув вверх тормашками. К каким последствиям это приведет, остается лишь догадываться. Особенно если за дело возьмутся газетчики. Неграм хорошо живется рабами, потому что они принимают свою суть и вполне способны осознать величие и силу белого человека.

– Вы уверены? – Смею надеяться, что тон у меня вышел не слишком неприятным.

– Конечно.

– А «Черные пантеры»?[33] А восстание в Прерии?[34] Там тоже осознали величие белого человека? Вы сидите на пороховой бочке, Джейк. У вас мощная промышленность на Восточном побережье, отличные запасы руды в Скалистых горах и много золота в реках. Но проблемы с индейцами и черными разорвут вашу страну. Штат за штатом. Не спасут ни электрические стены, ни пулеметы. Это случится не сейчас, не через год, но произойдет обязательно. У рабов есть такое свойство – желать свободы, а когда они этого хотят слишком и закипают, то уничтожают не только себя, но и всех, до кого могут дотянуться. Я вполне хорошо знаю выходцев Маса-Арда, чтобы не считать их глупцами или слабыми овцами. Они ни то, ни другое. К сожалению для некоторых из нас.

Он рассмеялся, бесцеремонно заглянул мне в чашку:

– Это вы увидели в кофейной гуще, Итан? Маса-Арда, континент негров, почти полностью уничтожен катаклизмом, а мы их спасители. Потому что то же Королевство отказалось принять дрейфующие корабли выживших или пустить их в тогда еще ваши многочисленные колонии. Черные дьяволы пугали Старый Свет. Их законы, обычаи, людоедство, дикость были не по нраву Республике, алавитам и даже холодной Рузе. Моя молодая страна взяла на себя ответственность, заботу о спасенных и дала им выбор – или сдохнуть в море, или работать за право жить на нашей земле. Так что большинство из них помнит о том договоре, что заключили их предки, и работает с радостью. Наше общество, наши заводы, системы заправки моторией, прииски и рудники построены на такой рабочей силе.

Из репродукторов зазвучала мелодия, раздался голос капитана, предупреждающий пассажиров, что мы начинаем снижение. Конфедерат протянул мне руку.

– Интересный разговор, Итан. Черт побери, если я не жалею, что мы его не можем продолжить. Я выхожу в Риерте. Дальше вам придется лететь без моей компании.

Я пожал его большую ладонь.

– Представьте себе, это и моя остановка.

– Неужели? Что вы забыли в этом неспокойном городе? – спросил он у меня, пока его раб держал дверь из чайной комнаты открытой.

– Хочу навестить однополчан. А вы?

– Охота! – воскликнул он, доставая из нагрудного кармана пиджака сигару.

– Охота? – удивился я. – В Риерте? В Дикости, конечно, огромный лес и пара крупных парков, но я сомневаюсь, что там разрешено охотиться на оленей. Или вы о побережье озера Матрэ?

– Добыча есть везде. Удачи вам, Итан.

Он ушел вместе со своей молчаливой собственностью, а я, откинувшись на стуле, стал смотреть в окно. Вид отсюда открывался замечательный – чайная комната выступала из гондолы наподобие стеклянного стакана.

«Барнс Уоллес» снизился с мили (своей максимальной высоты полета) до ста пятидесяти ярдов. Огромный дирижабль шел над Тиветским морем. Слева уже были видны горы, черно-белые пики, полукольцом охватывающие город-государство и расположенные от его границ почти в пятидесяти милях.

Риерта – город, балансирующий между морем и озером на восемнадцати крупных (один из них искусственный) и без счета мелких островах. Здесь есть свой огромный лес, есть холмы, больше похожие на маленькие горы, есть утесы с отвесными берегами и конечно же каналы. Мне порой кажется, что последних в Риерте больше, чем улиц в Хервингемме. Четыреста восемьдесят шесть, если я помню правильно.

Город занимает стратегическое положение в этой части материка. Раньше он был еще больше, но за последние века сильные приливные морские волны, а также таяние ледников повысили уровень воды, и вся восточная часть оказалась полузатоплена или превратилась в болото. Жители перебрались на западные острова, которые теперь и считаются Риертой. Старый же город носит нынче название Заброшенных островов, и в затопленных по второй этаж развалинах живут лишь привидения.

За Риертой начинается бесконечная гладь озера Матрэ, тянущаяся до самых гор. Тут находятся основные шахты и стоят предприятия по подъему со дна озера минерала, из которого потом производят моторию. Кое-где на склонах расположились маленькие деревушки и городки.

Искирам очень повезло, они захватили Риерту врасплох. Никто не ожидал, что Третий Императорский флот окажется столь стремителен. Город пал за несколько часов, а его укрепления оказались в руках врагов. Спустя три года Союзу пришлось возвращать все это назад.

Штурмовать комплекс островов можно лишь с юга, со стороны моря. Вокруг сплошное мелководье, и единственный проход для судов – Рукав Матрэ – защищен береговыми батареями четырнадцатидюймовой[35] дальнобойной артиллерии.

Но даже если миновать узкий канал, крупным кораблям предстоит пройти сложный фарватер, петляющий среди мелей и каменистых клочков суши, на которых расположены следующие линии батарей. Довольно рискованное мероприятие с минимальными шансами на успех. Корабли могут двигаться лишь в кильватерном строю, на самом малом ходу, подставляя борта под выстрелы мощных орудий. Поэтому нашей морской пехоте пришлось штурмовать форты и укрепления береговой обороны прежде, чем крупные корабли осмелились подобраться на расстояние выстрела…

Море блестело на солнце, блики били в глаза, и я щурился, наблюдая за плавным приближением земли. Теперь дирижабль шел вдоль длинного острова Сады Маджоре, внешних ворот Риерты. Района художников, театралов и богатых повес. Здесь много чудесных санаториев, куда приезжают из соседних стран, и отличных пляжей, где летом можно с большим удовольствием плавать на мелководье в чистой воде.

Отсюда уже виден город. Он мало пострадал от войны. Мотория была слишком ценна, чтобы вслепую отправлять снаряды, метать мины да швырять бомбы. Никто не хотел попасть в склады с этой дрянью, случайно уничтожить платформы рудодобычи или того хуже – разрушить единственную фабрику, созданную Баллантайном, человеком, которого уже тогда не было в живых. И кое-какую часть секретов он унес с собой в могилу: вторая фабрика, отстроенная уже после войны, на одном из северных Заброшенных островов, не просуществовала и месяца – взорвалась так, что ее сияние было видно за сотни миль. Риерта тогда уцелела только потому, что Плавник[36] принял на себя весь удар, защитив город от смертоносной волны.

Больше новых фабрик не строили.

Я продолжал смотреть в окно. Белые отвесные скалы западной части Метели, лысая шапка Холма с ярко-голубыми крышами и желтой дымкой яблоневых садов, розовые старинные особняки Академии и Бурса, серо-белая, величественная махина дворца дукса на берегу Совиного канала. За Восточным – темные здания бедных районов, нагроможденных друг на друга в такой путанице, что не всегда можно понять, где начинаются Гетто, где Верхний, а где Прыщи.

За ними, в сизой дымке, едва различимы многочисленные фабрики и заводы Стальной Хватки. Еще дальше находилась Закрытая земля с фабрикой по производству мотории, но из-за заводского смога ее не видно.

Меня отвлек детский смех. Высокая статная дама в прямом серебристом платье, маленькой шляпке с воздушной вуалью, в дорожных перчатках, уже не молодая, но все еще очень привлекательная, вежливо улыбнулась мне, и я почувствовал в ее улыбке искренность. Встал со стула, легко поклонился, приветствуя леди.

Она подвела к стеклу двух мальчишек лет восьми в костюмчиках моряков, с бескозырками на светлых волосах. Дети стали с восторгом разглядывать окрестности.

А посмотреть было на что. Выходя через Рукав Матрэ, чадя двумя трубами, неуклюже полз бронепалубный крейсер старой модели. Мы прошли прямо над ним, а затем над тяжелыми орудийными башнями форта береговой обороны. Город на Садах Маджоре подступил к нему вплотную, поднялся крышами прямо под терракотовые крепостные стены, тесня их, желая скинуть в море.

Акватория внешних островов была забита кораблями. Все они стояли на тихой воде, за Камнем, ожидая своей очереди на прохождение Рукава.

Дирижабль неуклюже начал разворачиваться, повернув нос к проливу Дукса, и звук двигателей изменился, мы пошли еще медленнее.

Солнечные лучи до самого дна пронзали толщу ярко-зеленой воды, наполовину пресной, наполовину морской. И благодаря им возле Обелиска был виден лежащий на дне левиафан – искирский линейный корабль, уничтоженный при освобождении Риерты. Он во время боя ушел с фарватеpa, оказавшись рядом с мелью, и, так как здесь не мешал судоходству, мало кого интересовал – его не стали поднимать, и теперь над водой торчал лишь топ мачты, который облюбовали местные чайки.

Теперь мы шли вдоль пролива Дукса. Он весь был заполнен лодками, катерами, гондолами и маленькими колесными пароходами. Я любовался Академией, одним из самых красивых районов Риерты. Чистота, уют, прямые светлые улицы, розовые дома, синие крыши, каштановые парки, вишневые сады, алебастровые арочные мосты – диаметральная противоположность Старой Академии, заброшенной территории, которую теперь превратили в цирк уродов.

Точнее, в логово.

Сейчас острова, на котором оно находилось, видно не было, мы снизились, и Старая Академия, а также самый большой мост в мире – Железный гигант – оказались скрыты за башнями древних колоколен и шпилями зданий.

О Старой Академии ходит много слухов, наши газетчики обожают писать, что там творится. Чуть ли не еженедельно обязательно появляется какая-нибудь заметка о том, как благородную прекрасную леди-путешественницу, отправившуюся туда, сожрало чудовище, похожее на гориллу, а ее молодой человек застрелился от горя. Ну или еще какую-нибудь чушь. Как раз для того, чтобы обсудить ее за пятичасовым чаем вместе со своими знакомыми.

Но правда в том, что никто из пишущей братии Королевства не рискнул бы сюда наведаться. Они не сунули бы свой любопытный нос даже в Утонувшие кварталы, не говоря уже о местах, где действительно обитают контаги. Так что остается лишь сочинять жалкое подобие сенсаций и глав из третьесортных любовных романчиков типа «Приключения лорда Уилзберри в землях Папаякты и сражения с кровожадными дикарями».

Мальчишки перед стеклом заголосили от восторга. Рядом с нами, низко гудя на бреющем полете, прошел биплан[37] в серо-синей расцветке. Это была какая-то новая модель, всего с одним двигателем, очень быстрая и маневренная. Он пронесся в сторону Арсенала, района со старыми крепостями, армейскими складами, казармами и стоянкой боевых кораблей, где находилось единственное в городе поле для посадки самолетов.

Если бы во время Великой войны у Союза были такие штуки, дирижабли искиров не бомбили бы наши позиции. Порой прогресс слишком медлит. Особенно когда он очень нужен.

Мы ушли от пролива, теперь ползя над городом, приближались к Метели, где располагалась посадочная площадка для воздушных судов.

Высокий, скалистый берег Академии остался позади, мы шли над островом Справедливости, огибая Холм слева. Это был самый каменистый и сухой участок Риерты. Меньше всего каналов и больше всего суши. Здесь селились люди с достатком, до войны район считался самым престижным, одна из вилл дукса находилась именно здесь.

Многие мечтали тут жить. Люди обожают селиться поближе к небу, но подальше от тех, кто их к этому небу поднимает, сам обитая среди затхлых цветущих каналов, серых от гари домов и вдыхая по вечерам воздух, от которого хочется кашлять. В подобном месте, рождаясь, надо думать не о выживании, а о том, чтобы присмотреть себе место на погосте.

Впрочем, с кладбищами в Риерте все так же, как и с проживанием в престижных районах, – некрополи в связи с недостатком земли лишь для избранных и состоятельных. Все остальные превращаются в прах в крематории Прыщей, а затем отправляются в воду.

Море бесконечно, и оно готово приютить всех нас.


К причальной мачте «Барнс Уоллес» подходил осторожно. С озера дул резкий, порывистый ветер, и моторы то начинали рычать, то почти стихали, удерживая огромный дирижабль на заданном курсе. Когда стальная лапа крепежей захватила его нос, а наземные службы натянули фиксирующие тросы, надежно привязывая летающий корабль к земле, капитан в рубке окончательно остановил двигатели, и пропеллеры, один из которых находился напротив посадочной палубы, стали замедлять вращение.

Электрический лифт в сердце мачты был предназначен для первого класса, всем остальным приходилось спускаться вниз по стальной серпантинной лестнице. Но на этот раз не мне.

Внутри помещения, обитого красным деревом, с зеркалом и большим кожаным диваном, поместились все путешественники. Выходящих в Риерте оказалось не так много – я, Осмунд с незажженной сигарой в зубах и переброшенным через плечо ружьем в кожаном футляре (отправивший раба спускаться пешком), дама с двумя детьми в костюмах морячков, господин в алом мундире полковника артиллерии и два риертца, судя по одежде, зажиточные торговцы.

Выйдя на открытое поле, я глубоко вдохнул свежий воздух, пахнущий ранней осенью и близким морем. Ветер и вправду был сильный. Холодный, резкий, налетающий с востока. Его порывы беспокоили пассажиров, устремившихся к зданию пограничного контроля, точно резвые кони, убежавшие с фермы, расположенной на живописных лугах южной окраины Хервингемма.

Я опустил кепку-восьмиклинку[38] из твида пониже на глаза, поправил лямку вещмешка на плече и тоже поспешил поскорее покинуть поле. Над горами собирались тучи. Они пока не торопились ползти к городу, но уже становилось понятно, что к середине дня начнется дождь.

Как я уже говорил, желающих приехать в Риерту было немного, что и не удивительно из-за напряженной обстановки в городе.

Цепочка прибывших горожан сразу шла в ворота, охраняемые солдатами, – им паспортный контроль не требовался. Второй и третий класс спешил на железнодорожный вокзал, находящийся тут же. Словно подтверждая свое присутствие, из-за домов раздался слабый гудок паровоза, работающего на угле. Во всем мире моторию старались использовать осторожно (дорого, местами опасно) и не пихать ее во все, что могло двигаться, когда есть пар, вполне способный справляться с этой задачей, пусть и не так эффективно.

Я поднял голову, посмотрел на огромное чудовище, висящее над летным полем. Меньше чем через час, заправившись новыми капсулами с моторией, водой и прочим, «Барнс Уоллес» покинет город и полетит дальше, в жаркий далекий Чой-Шхо.

Большую часть здания пограничной службы занимал огромный зал, стены которого украшали цветные плакаты. На четырех из них были нарисованы портреты людей с платками яркого лимонного вкуса, повязанными на шее. Я скользнул взглядом по надписям. «Террорист», «революционер», «бандит», «разыскивается жандармами», «особо опасен», «полагается награда», «сообщить о местонахождении» и так далее и тому подобное.

Как видно, это были те, кто не согласен с правлением нынешнего дукса, уничтожившего прежнюю правящую династию. Несмотря на богатство Риерты, в городе властвовало неравенство. То, что после переворота было принято многими с благосклонностью – Риерта не отдала технологии, а значит, будут деньги и рабочие места, – теперь казалось ошибочным. Рост мотории из года в год вызывал страх, а с ним начиналось недовольство властью. Многие семьи в фабричных районах потеряли кого-нибудь из-за этой дряни. И живущих тут пугало то, что находилось за Железным мостом, в кварталах Старой Академии и что порой вырывалось наружу, вопреки всем ухищрениям карантинных зон.

Но элита, гребущая цинтуры[39] от производства мотории, плевать хотела на обостряющиеся проблемы, подавляла бунты, топила заговорщиков, уничтожала конкурентов и правила суровой рукой уже одиннадцать лет, погружая огромный город в пучину ненависти, злобы, подозрений и затаившегося до поры до времени хаоса гражданской войны.

Портрет господина в пенсне, похожего на учителя сельской школы, был зачеркнут красным крестом, и рядом от руки оставлена надпись «Пойман».

Тут же висело еще одно изображение – шейный платок у этого человека был повязан на лицо, оставались видны лишь светло-карие глаза, дерзко смотрящие на зрителя из-под низко надвинутой шляпы-котелка. Надпись гласила: «Хлест – награда пять тысяч цинтур». Наверное, этот Хлест, которого никто не знал в лицо, жутко насолил властям, раз за него давали состояние в десять тысяч фунтов.

Я с иронией подумал, что пора мне переквалифицироваться в охотника за головами. Работа, кажется, гораздо более прибыльная, чем поиск похищенных младенцев, девиц и приборов для превращения мотории в амброзию.

Были в зале вывески и иного свойства. Во-первых, совсем небольшая, рекламирующая воздушные и грузовые перевозки с помощью «Компании Северного Небесного Пути». А также полно агиток с воодушевляющим содержанием, бело-золотыми флагами Риерты, ее гербом – крылатым единорогом, скачущим по воде. «Мотория – это путь к процветанию!», «Дукс – отец нации!», «Вместе мы шагнем в будущее» и прочая хрень, от которой лично у меня во рту появляется такой цвет, словно я только что сожрал телегу лимонов. В чем человечество никогда не меняется, это в той пафосной патоке, что правительство с удовольствием льет на головы тех, кто им позволяет.

Уж поверьте молодому идиоту, который благодаря таким вот листовкам и статьям государственных газет когда-то записался добровольцем на фронт. В отличие от многих я хотя бы вернулся, чтобы рассказать об этом другим.

Нет, поймите меня правильно. Я бы все равно пошел защищать свою страну, тут никаких вопросов нет, но хотя бы был избавлен от наивной чуши, что «вот сейчас, буквально через неделю, храбрые войска Королевства опрокинут искиров и погонят их прямо под стол глупца и труса императора».

Император оказался отнюдь не глупцом. И совсем не трусом.

С другими обещаниями пропаганды вышло примерно так же. Страшная мясорубка Великой войны растянулась на четыре с половиной года, всосав в себя множество стран и миллионы людей. Как говорится, иллюзии частенько затмевают реальность, а последняя всегда норовит повернуть в худшую сторону и забрать с собой мечтателей.

Человек, взявший мой паспорт, был без пиджака, в нарукавниках, чтобы не пачкать рукава рубашки чернилами. На его крупном носу блестело серебристое пенсне, густые брови походили на заросли засохшей травы, а усы были маленькими и тонкими, едва заметными.

Он глянул на меня, сказав:

– Добро пожаловать в Риерту, мистер Шелби.

– Спасибо.

У Риерты и Королевства один и тот же язык. Просто мы говорим чуть тягуче, а они, наоборот, мягче, напевно и немного быстрее, порой ставя ударение не там, где привыкли это делать в Хервингемме. Все оттого, что когда-то город также был нашей территорией, но одним из первых получил независимость благодаря милости Карла Третьего, прапрадеда нынешней властвующей королевы Элис. Но язык остался, хотя и изменился немного благодаря влиянию Княжества Йевен, расположенного по ту сторону озера Матрэ, за горной цепью. Традиционно здесь живет много уроженцев этой страны, и они конечно же чуть меняют ловлэнд[40]. Но не настолько, чтобы мы друг друга не понимали и не могли свободно общаться. В отличие от той же Республики, где господа, придумавшие игристое вино и кушающие лягушачьи лапки по случаю и без, смотрят на тебя как на грязь, если ты не в состоянии гортанно картавить на их непонятном наречии.

– Надолго приехали?

Он заметил мое удивление, в просвещенном мире обычно редко задавали вопросы о личных визитах, если только страны не находятся в состоянии войны или человека не подозревают в каком-нибудь преступлении. Поэтому доверительно пояснил:

– Знаете ведь, что у нас творится. Неделю назад мятежники попытались штурмом взять дом министра вод[41], а вчера на Рынке взорвалась бомба. Правительство не рекомендует туристам оставаться долго в целях их безопасности. Удары порой наносятся внезапно, особенно в районах, где мало жандармов. Так что будьте осторожны.

– Спасибо за предупреждение. Я уеду, как закончу с делами. Срока, к сожалению, не знаю. Хотелось бы побыстрее.

Он кивнул, подтверждая, что слышал мои слова, и повернул голову к дальнему столу, где бушевал Осмунд.

– Черт вас всех подери! – возмущенно рычал тот. – Какие, к собачьим чертям, документы у черного?! Он раб, у него не может быть паспорта, господа! Вы же не просите паспорт у моей шляпы или трости?! Он моя собственность, и моего слова вам должно быть достаточно!

– Минутку, – сказал мне чиновник и, подвинув стул, выбрался из-за стола.

Кроме него к конфедерату направился и один из жандармов в светло-серой форме. Вопрос решился общими усилиями за несколько минут, печать была поставлена, и Осмунд, все еще недовольный случившимся, ушел. Молчаливый раб, в обеих руках которого было по большому дорожному саквояжу с латунными замками, тенью следовал за своим господином.

Из всех приехавших первым классом я единственный оставался в зале.

– Конфедераты, – извинился господин в пенсне, усаживаясь на место. – Вечно с ними проблемы на пустом месте. И им всегда плевать на законы других стран.

Я сочувственно хмыкнул.

– Знаете кого-нибудь из этих людей? – Риертец указал перьевой ручкой на портреты бунтовщиков, висящие на стене у меня за спиной.

– Не имею чести.

Он фыркнул:

– Чести! Тоже скажете, мистер Шелби. Они хотят разрушить основы государства, какая уж тут честь.

Чиновник начал переносить данные моего паспорта в толстую тетрадь с обложкой вкуса шпината.

Я мог и сам ему продиктовать.

Итан Шелби, тысяча восемьсот семьдесят пятого года рождения, тридцать шесть лет, уроженец Королевства, Хервингемм, графство Маблшир. Шесть футов и три дюйма[42]. Четырнадцать стоунов и четыре фунта[43] (приблизительно). Волосы рыжие, глаза серые. Над правой бровью небольшой косой шрам, идущий справа налево. Спинка носа деформирована слабо, без смещения. Скулы ярко выражены. Ушные раковины средние. Татуировки отсутствуют.

И так далее и тому подобное.

До начала войны, в связи со стихийным развитием железных дорог и океанских маршрутов, многое изменилось и повлекло за собой массовое перемещение большого количества народу. Пришлось пересматривать пограничные правила и думать об изменении документов. У каждой страны были свои стандарты, и порой у людей, отвечающих за проверку подобных бумаг, мозги кипели. В итоге службы просто перестали проверять паспорта, а потом их и вовсе отменили в большинстве развитых стран.

Все потребовалось менять с началом войны. Опасение проникновения шпионов искиров и чужаков, внезапно оказавшихся в расположении частей или в тылу, а также возможных диверсий заставило Королевство ввести новые паспорта.

Моя страна задала стандарт, который подхватили остальные, сделав документы граждан по образу и подобию. Теперь ему следуют все, даже искиры, и поговаривают, что в самое ближайшее время к описанию, подписям и печатям в синюю книжицу будут вкладывать бумагу с дактилоскопической картой. А затем, если получится, станут клеить и маленькую фотокарточку, как только поймут, как ускорить и удешевить процесс проявки изображения.

Чиновник закончил вносить мои данные, вернул паспорт:

– Удачного дня.

На выходе из здания пес шоколадного вкуса, искирской породы, сидевший у ног одного из жандармов, глухо гавкнул.

– Везете что-то запрещенное? – Охранник опустил ладонь вниз, и вышколенный зверь, подчиняясь команде, умолк.

– Нет.

– Могу я посмотреть вашу сумку?

Я не горел желанием, чтобы рылись в моих вещах, но скрывать мне было нечего, и упираться рогом – это вызвать к себе ненужное внимание. Представители закона в Риерте ребята довольно нервные. А недопонимание никому из нас совершенно не нужно.

– Будьте любезны.

Он провел меня через зал в небольшую комнату.

Здесь стоял стол, два стула, маленькая лампа с зеленым абажуром и открытый сервант, заваленный пыльными кипами бумаг. Было видно, что ими не пользовались со времен свергнутого дукса.

Тот, что был с собакой, оставаться не стал, передал меня на попечение двух товарищей – молодого капрала с веселыми карими глазами и коренастого сержанта, вертевшего в зубах зубочистку.

– Оружие есть, мистер Шелби? – спросил сержант, мельком глянув мой паспорт.

– Разумеется.

Он указал на вещмешок:

– Откройте, пожалуйста.

Я развязал тесемки.

– Садитесь, пожалуйста. Это не займет много времени.

Мне было интересно, что они рассчитывают там найти? Пачки цинтур с пометкой «Для повстанцев»? Или антиправительственные листовки? Остается лишь досадовать на шавку, которая не вовремя тявкнула и задержала меня.

Сержант вытащил из вещмешка стопку моей одежды, аккуратно положил на край стола, сунул руку на дно, выудил на свет длинный деревянный футляр с медной защелкой и распахнул крышку.

Пропавший из моего стола предмет внезапно вернулся к хозяину. Очень не вовремя. Хуже просто не придумаешь.

Капрал, оказавшийся очень проворным, уже направил револьвер мне прямо в лицо. Палец на спусковом крючке побелел от напряжения.

Смерть – вещь постоянная. Поэтому торопить ее по меньшей мере глупо.

– Спокойно, – сказал я ему. – Не надо нервничать.

Стул показался мне жестким и очень неудобным.

– Мистер Шелби, зачем вам «Якорь»? – вкрадчиво спросил сержант, нажимая на скрытую кнопку под столом. Он побледнел, как и его товарищ, было видно, что они оба на взводе, но за оружием не лез.

– Это не мое.

– Угу. – Жандарм не поверил. – Использование веществ, связанных с ингениумом, запрещено. Как и сами способности, если те не находятся на службе государства.

– Это ошибка. – Кажется, я единственный, кто сохранял спокойствие. – У меня нет никаких способностей.

Влип я знатно. Тут не поспоришь. Хотелось бы встретить того, кто подбросил мне ампулы. Вот уж с этим уродом я бы с удовольствием побеседовал.

Еще два жандарма с оружием в руках вошли в комнату. Ситуация принимала скверный оборот. Выход был лишь один, но я чертовски не желал его использовать. Когда переступаешь порог невидимого, ожидай последствий. Но если ты о них думаешь, то редко шагаешь за черту. Последствия – вот тот груз, что останавливает наши действия во многих вопросах.

Так что я не собирался ничего делать, хотя, подчиняясь мыслям, где-то в крови появились первые признаки моего второго «я». И их почувствовал еще кое-кто.

За моей спиной материализовалась тень, кривой клинок прижался к горлу, опасно вдавившись в кожу. Пистолет в руке капрала дернулся, было видно – еще мгновение, и он бы выстрелил, словно не ожидал появления владельца ножа.

Сержант откинулся на стуле и машинально оттянул высокий ворот мундира, словно именно ему, а не мне приставили к шее острый предмет.

– Обыщите его. – Голос над ухом оказался холодным и бесцветным.

Жандармы засуетились, капрал, поколебавшись, опустил револьвер.

– Потянешься за ингениумом, вскрою глотку, – пообещал незнакомец.

Я скосил глаза, но не увидел его. Он стоял прямо за мной.

«Стук» из наплечной кобуры, складной нож с деревянной рукояткой, кошелек, деньги, запасная обойма. Бумаги, которые находились во внутреннем кармане жилета – использованный билет первого класса на «Барнса Уоллеса» и погашенный чек Хенстриджа, – они не заметили.

– Вроде все, – сказал капрал.

– Так не спи, сержант.

Я увидел, как жандарм взял из пенала шприц с ампулой, которую я вложил туда еще в Хервингемме.

– Эй! – было запротестовал я, но острая сталь тут же разрезала мне кожу, и я заткнулся.

– А если он не из этих? Такая штука многих нормальных может убить, – колебался сержант.

– А если он из тех, то может убить тебя. Что важнее? Твоя жизнь или его? – спросил голос.

Человеколюбие. Нежелание расхлебывать последствия гибели людей, которые всего лишь выполняли свою работу. Кажется, из меня весь этот бред правильных поступков невозможно выбить даже кузнечным молотом.

Действовать следовало сразу.

Оставалось мысленно чертыхаться, когда сержант, не собираясь искать вену, всадил мне иглу прямо в плечо и надавил на поршень.

Ненавижу «Якорь». Ненавижу это мерзкое ощущение беспомощности, пустоты и апатии. Словно перед тобой открылась безрадостная дорога в ад.

Представляете, что такое, когда мир теряет краски? На них будто направили струю воды, размыли и оставили лишь серый цвет. Как у старого осиного гнезда. Тусклый, мертвый, заброшенный. Звуки стали глуше, запахи исчезли.

Голова налилась свинцом.

Многих «Якорь» дезориентирует. Некоторые теряют всяческое представление о времени, о том, где они находятся и даже как их зовут. Кое-кто вообще становится столь же интеллектуален, как перезрелый баклажан. Я же с периодичной регулярностью пользуюсь этой «чудесной» штукой, блокирующей ингениум и уничтожающей разыгрывающихся предвестников.

Много лет, если быть точным.

Так что прекрасно понимал, кто я, что я, где я и отчего ситуация хуже не придумаешь.

Нож наконец-то оставил мое горло в покое, и незнакомец вышел вперед.

На нем был маскировочный плащ и полумаска с коротким птичьим клювом. Если бы я был способен сейчас различать вкусы, то мог бы сказать, что глаза у него вкуса огненного конфедератского перца.

Плакальщик собственной персоной.

Риерта не поскупилась на встречу.

Глава пятая

Из гнезда

У меня появилось четыре новых друга.

В самой дальней камере жил Плакса. Я не знаю, как он выглядит, что совершил и за что пребывает тут. Он все время громко вздыхал, точно печальное привидение, а к ночи начинал плакать. Это страшно злило Вилки, который сразу же принялся орать, чтобы Плакса заткнулся, отчего последний рыдал еще громче.

Вилки – худой, нервный парень из самых злачных районов Трущоб обладал бесконечным самомнением о своей исключительности, вспыльчивым характером, завидной ершистостью и маленьким мозгом.

Кто-то наивный как-то сказал: «Мы любим друзей за их недостатки». У Вилки недостатков было великое множество, но любить его решительно не получалось. Он орал на нас и, вцепившись руками в прутья решетки, клялся, что всем выпустит кишки, если только встретит где-нибудь в своем районе.

На мой взгляд – преждевременное обещание. Вилки прирезал одного из жандармов, когда те проводили рейд по Трущобам, после того как банда Соли, пугавшая окрестности, совершила налет на инкассаторов, перевозивших зарплату для рабочих металлургического завода Стальной Хватки. И теперь моего «лучшего» друга ждала либо виселица в Ветродуе, либо вода в Совином канале.

Он не верил в подобное. И не поверит, пока веревочная петля не сломает ему шею или река не заполнит его легкие. Я всегда знал, что здорово существовать иллюзиями, они приносят человечеству море удовольствия, беда лишь в том, что жизнь основывается на реальности. А последняя порой бывает довольно грубой тетушкой.

Слева от меня сидел Фред. Этот был простым работягой, поругавшимся с руководством цеха и назло испортившим несколько станков. Теперь обвинялся в диверсии и ждал, когда суд рассмотрит его дело.

Камера четвертого друга располагалась напротив моей. В ней сидел тот самый человек с плаката, так похожий на учителя. Но уже без пенсне. В рубашке, когда-то белой, а теперь изгвазданной, с лицом разбитым и оттого казавшимся печальным.

Внешне он не выглядел ни террористом, ни тем более опасным революционером, желающим свергнуть нынешнее правительство Риерты. Тихий, неразговорчивый и не желающий общаться, несмотря на все старания Вилки.

– Что ты здесь забыл, Кражовски?! – орал этот утонченный молодой человек. – Гнездо – мое! Проваливай в Инги-Вин! Та тюряга как раз для таких окуней, как ты! Вали! Вали! Слышишь?! Вали! Эй! Ты чего не отвечаешь?!

Его бесило молчание Кражовски, и он мог ругаться, чуть ли не кусая прутья, часами, выводя из себя даже флегматичного Фреда. Тогда они начинали орать друг на друга, а к вечеру к этой паре присоединялся Плакса, желавший лишь, чтобы мама забрала его домой.

Кроме четверки были еще другие люди – надзиратели внешнего крыла старой тюрьмы Риерты, носившей название Гнездо, но друзьями я бы их называть не стал. Ну право, какие это друзья, раз они вкололи мне еще одну порцию «Якоря» без всякой нужды, несмотря на мои протесты, когда прежняя сыворотка и так действовала прекрасно.

Получить двойную дозу в течение трех суток – такой коктейль мог убить и лошадь.

От боли я скалил зубы и потел, точно застигнутый врасплох воришка. Держался с усилием, чтобы не сорваться в пропасть апатии, выплыть из которой довольно сложно. Я ненавидел эту дрянь. Она убивала желание жить, надевала шоры на глаза, лишала ощущений и причиняла реальные страдания.

Но сыворотка была эффективна. Здесь не поспоришь. И какую бы я ни брал отсрочку, рано или поздно наступал момент, когда приходилось отправить мутную жидкость в путешествие по собственным венам. Несмотря на сопутствующую боль и другие неприятные последствия, было в ней и нечто восхитительное. То, что я предвкушал и отчего у меня сохли губы и блестели глаза. Тень исчезала. А это прекрасно.

От предвестников можно было избавиться лишь двумя способами, и оба мне не слишком нравились.

«Якорь» или ингениум. Частое использование способностей чревато укорачивающимися интервалами между предвестниками, что, как вы понимаете, ведет к шансу увидеть тень. А это не то, чего я желаю. Так что я всегда выбираю вариант «наслаждаться» многообразной гаммой ощущений от приема «Якоря» и сходить с ума гораздо медленнее, чем при другом варианте.

С препаратом я всегда тянул до последнего, ходя по самой грани. Пил кофе, виски, не спал, принимал ледяные ванны и наизусть учил какой-нибудь роман-трехтомник «История леди Н.». Но рано или поздно приходилось вкалывать сыворотку и терпеть.

Иногда раз в три месяца, порой чаще.

Так что можете представить мое состояние от двух «Якорей», вогнанных с промежутком в несколько дней. Хоть залезай на потолок и волком вой. Так хреново мне не было даже в самую голодную и холодную ночь в Компьерском лесу.

Но приходилось делать вид, что все в порядке, требовать у тюремщиков объяснений и упирать на то, что я не являюсь гражданином Риерты. Тем было плевать. В переговоры они не вступали. Лишь однажды мужик, разносивший нам еду, сказал:

– Суд разберется.

– Какой суд? Вы держите меня здесь незаконно.

– Сиди помалкивай, урод.

Вот и поговорили.

Я уже четвертый день куковал в одиночной камере в отдельном крыле тюрьмы да смотрел в маленькое окошко под потолком. Две луны – Сиф и Арин, вкус молока и сырой макрели, сближались. Это случалось раз в год, с сентября по ноябрь. В такое время они поднимались на небосвод одновременно, рядом друг с другом, ярко освещая мир холодным светом и многократно увеличивая силу приливов.

Для Риерты это было особенно актуально. Вот-вот должен был наступить месяц высокой воды, с его бесконечными тягостными туманами, поглощавшими город, вползавшими в незакрытые окна. И море втекало в озеро, повышая его уровень, заливая не только Утонувшие кварталы и Заброшенные острова, но и многие районы.

Не самое удачное время для поездок. Я чувствовал в воздухе сырость и холод, которые, казалось, проникали в камеру сквозь толстые стены.

Я в который раз вспомнил, как меня сюда привезли под присмотром плакальщика и усиленного вооруженного конвоя солдат в форме гвардии, скованного по рукам и ногам. После второго обыска я лишился наручных часов, галстука-бабочки, шнурков, подтяжек, кепки, пиджака и плаща. Последние две вещи просто приглянулись кому-то из охраны.

Оставалось сказать спасибо, что их не заинтересовали штаны, ботинки, жилет и рубашка. Впрочем, после того как меня протащили по паре лестниц и мостовых, не могу сказать, что на мой костюм мог кто-то позариться – слишком неприглядный у него был вид.

Следовало признать, что во всех своих бедах виноват я сам. Беспечность, которая обычно мне несвойственна, сыграла со мной дурную шутку. Я не придал значения пропаже футляра с «Якорем» в ту ночь. Мы с Билли занимались другими делами, а потом случилась горячая встреча с контаги и последовавшая за применением ингениума эйфория.

Даже в голову не пришло, тупому кретину, что люди, убившие консьержа и рывшиеся у меня в кабинете, вполне способны подбросить футляр в тот же Грейвплейс с сопроводительной запиской.

Проблемы остались в Хервингемме, но внезапно обнаружились в моем вещмешке. Выводы напрашивались простые и самые примитивные: тот, кто украл футляр, путешествовал вместе со мной на одном дирижабле. Или же нанял кого-то из персонала, обладавшего ключами и способного открыть каюту первого класса.

Этот некто очень не хотел, чтобы я чувствовал себя свободно в Риерте.


Первым увели Вилки. Надо сказать, им пришлось постараться, чтобы оторвать его от решетки. Парень категорически не желал отправляться на Суд Второй Инстанции[44] и вопил, чтобы его оставили в покое. Одному из надсмотрщиков пришлось применить дубинку, чтобы заставить Вилки разжать пальцы. А потом еще хорошенько добавить ему по голове, чтобы не дергался.

Мне показалось, что они перестарались, и старина Вилки, когда очнется, в лучшем случае получит зверскую головную боль. Примерно такую, как сейчас у меня.

Он не вернулся, и Плакса сообщил всем и так понятную вещь – скорее всего, добрый малый Вилки уже давно нырнул и пересчитывает рыбешек или же едет в Прыщи на сожжение в крематорий. Приговоры в Риерте вещь быстрая – новый правитель не видит нужды тратить цинтуры на содержание убийц его служащих. Поэтому часты случаи, когда между ударом молотка судьи и привязыванием камня к ногам приговоренного проходит от силы полчаса.

Лично я от этих новостей в уныние не впадал. Что меня точно бы опечалило, так это третий укол «Якоря». Тюремщики нервничали, поглядывая на меня, а я нервничал оттого, что нервничают они. Замкнутый круг какой-то.

– Когда ублюдка заберут к чертям собачьим? – спросил один из них, в то время как его товарищ проверял камеры, словно мы могли из них куда-то деться. – Ведь еще в первый день обещали перевезти в Инги-Вин. Таким, как он, не место в Гнезде. Мы же…

– Заткнись, – беззлобно бросил его напарник, задумчиво постукивая дубинкой по решеткам. – Все заняты ловлей террористов. Знаешь ведь – после того как они попытались взорвать причал рядом с Министерством вод, думают только об этом.

– Сам заткнись, – равнодушно ответил тот. – Считаешь, «единороги»[45] будут рады, что заключенные слышат новости?

Вопрос был резонный, и больше эта тема не поднималась.

К вечеру по лестнице загрохотали шаги, распахнулась стальная дверь, и в коридоре между камерами стало тесно от количества людей. Шесть солдат в алой форме гвардии, все с оружием, три надзирателя и два господина в костюмах-тройках. Один из них, здоровенный молодец с пшеничными усами и густой шапкой волос, сказал тюремщикам:

– Закуйте его.

По тому, как он распоряжался, я стал подозревать, что это кто-то из тайной полиции Мергена.

Они поспешно отомкнули камеру Кражовски, застегнули на его руках тяжелые кандалы.

– Пошевеливайся.

– Куда меня? – Я впервые слышал голос бунтовщика, он оказался каким-то слабым и совершенно невзрачным.

Ему не ответили и под присмотром гвардейцев повели прочь. Человек с пшеничными усами бросил на меня заинтересованный взгляд:

– Вы Шелби?

– Я. И мне очень интересно, как долго вы будете меня мариновать в этом каменном мешке?

– Господин Шелби. Вы обвиняетесь в использовании ингениума, возможной причастности к бунтовщикам и в преступлениях против народа Риерты. И сидеть вы здесь будете, пока не придет ваше время. Я обязательно узнаю, кто вы, а точнее, что вы такое. Но пока просто не до вас.

С этими словами он ушел следом за остальными, и, когда их шаги стихли, Плакса начал шептать, что что-то происходит и это не к добру.

Как оказалось, старина Плакса был самым настоящим пророком. Не прошло и часа после того, как забрали Кражовски, а уже знакомые мне тюремщики, а вместе с ними немолодой солдат с нашивками старшего сержанта вернулись в нашу скромную обитель.

– Фред, – сказал он, – обвинения сняты. Тебя выпускают.

– Слава Господу!

Фреда вывели в коридор, даже не надевая наручников, он сиял от счастья. Когда работяга сделал несколько шагов по направлению к выходу, сержант извлек из кобуры револьвер и выстрелил человеку в затылок.

Плакса завыл, как проклятое привидение.

Хладнокровный сержант развернулся в мою сторону, поднимая руку, но на ней повис тюремщик.

– Нет! Не он! Этого сказали не трогать!

Солдат, глядя мне в глаза, усмехнулся:

– Гляди-ка, не дернулся даже. Ладно. Выволакивайте второго.

Судя по звукам, Плакса не собирался позволить им это сделать. Убили его в камере. Дважды хлопнуло, и мой последний друг замолчал.

Тюремщик недовольно напомнил:

– Мы им приговор суда не зачитали!

Сержант заржал, убрал револьвер, взял Фреда за ноги, предоставляя приятелю тащить мертвеца за руки. Они вынесли один труп, а затем втроем (старина Плакса оказался здоровым бородатым детиной) второй.

На полу осталось полно крови, но никто из них не спешил ее вытирать. Прежде чем я успел хорошенько обдумать случившееся, вновь раздались шаги.

Женщина встала напротив решетки, и с минуту мы изучали друг друга.

– Так я и думал, что вы успели уйти с «Мандрагоры».

Искирка мило улыбнулась:

– Куда больше удивилась я, когда узнала, что и вы тоже смогли покинуть трюм. Контаги вы оказались не по зубам.

– Он был не слишком голоден.

Темные глаза следили за моим лицом.

– Вы настоящий кладезь сюрпризов, мистер Шелби. Казалось бы – всего лишь обычный человек. О вашем прошлом не так уж много сведений. Из простого сословия, отправились на фронт добровольцем. До этого полиция вами не интересовалась, а значит, нет никаких документов. Мои люди нашли лишь стандартный перечень бумаг в Министерстве обороны. Старший сержант. На второй год вы в Четвертой бронированной механизированной бригаде. Первый батальон. Вы прошли войну с доблестью. «Риертская звезда», медаль «За добровольную службу», Воинская медаль, желтая нашивка за легкое ранение. Приняли командование над разношерстным отрядом, когда ваш офицер был убит в Компьерском лесу. Точка триста тридцать три Адского коридора. Ваша консервная банка, даже потеряв ход, стояла насмерть.

Я вспомнил крошку «Матильду» и всех тех людей, что сражались вокруг нее. Солдаты столько месяцев считали этот островок стали, не сдавшийся на милость искиров, своим домом. Наверное, она до сих пор ржавеет где-то там.

– Я слышу в ваших словах уважение.

– Так и есть, мистер Шелби. Компьерский лес перемалывал людей. И ваших и наших. Выжили лишь счастливчики.

Выжили те, кто хотел жить. Самые осторожные. Самые жестокие. Самые яростные. Кому нечего было терять и кто дрался, не оглядываясь на прошлое и не думая о будущем.

– Как вас зовут, леди из Штаба оборонной разведки?

– Сайл.

Я рассмеялся негромко.

– Вас это забавляет?

– Искирка с именем Королевства? Очень.

– Мать искирки родом из Королевства. Ей понравился чужестранец. Такое случается. Вы удивлены?

– Разве что откровенностью полукровки, госпожа Сайл.

Она вздохнула:

– Знаете, чего я не нашла в вашем армейском деле, мистер Шелби? Что вы участвовали в проекте «Созерцатель». Мы, как и ваша Научно-техническая лаборатория, всегда считали, что выживших не осталось. Грандиозное фиаско.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Думаю, что понимаете. Иначе бы не сидели здесь.

– Вы подбросили мне «Якорь». Где же мне еще быть?

Сайл покачала головой, и ее темные раскосые глаза были бесстрастны.

– Вы вновь обвиняете меня в том, чего я не делала. До сегодняшнего дня я даже не знала, что вы выбрались из трюма, мистер Шелби.

Возможно, она лгала. А может, и нет. Сейчас ее слова ни на что не влияли, и уж точно они не могли вытащить меня из застенков, где людей расстреливают без суда и следствия.

– Как вы смогли сюда попасть, госпожа Сайл? Так же как убежали в нашу прошлую встречу?

– Зачем же? Нет, мистер Шелби, все очень просто. Я вошла через главные ворота и прошла через дверь. Искиры живут в Риерте, мы не являемся чем-то чуждым для этого огромного чудесного города. Граждане здесь куда более милосердны к проигравшим, чем в вашей стране. Мы с вами в столице бесконечных возможностей. – Ее волосы в прическе «фокстрот» были безупречны и блестели в тусклом свете фонарей. – А значит, в подобных местах все покупается и продается, в том числе люди. За некоторое количество купюр они проявили любезность и позволили мне побеседовать с вами без лишних глаз.

– А если я им скажу, что рядом со мной человек, способный применять ингениум?

– Вам не поверят. Точнее, даже так – вас не услышат. Это глупая угроза, мистер Шелби. Она отдаляет меня от цели визита. Хотите выйти на свободу? Прямо сейчас. Просто отдайте мне то, что передал вам Хенстридж.

– Сожалею. Но если вы думаете, что у меня при себе бумаги, способные порадовать вашего императора, то вы заблуждаетесь. Их нет. И никогда не было. Уверен, вы уже навели справки и посмотрели на конфискованные у меня вещи.

– Зачем же вы тогда приехали в Риерту?

Я ответил честно:

– Чтобы ваша страна не получила то, что вы ищете. Я не для того сражался, чтобы искиры завладели моторией.

Она вздохнула, положив руки на прутья:

– Ах, мистер Шелби. Вы меня разочаровываете, если думаете, будто сможете остановить прогресс. Рано или поздно мотория будет производиться по всему миру. Стоит лишь понять, как построить фабрику, которая не взорвется. И очистить топливо от опасных примесей. И я приложу все усилия, чтобы Империя сделала это первой. Но, боюсь, вы уже не увидите этого дня. Завтра к вашим ногам привяжут камень и кинут вас в воду, где и будут держать до самой смерти.

– Смертный приговор без суда?

– Суд был несколько часов назад. Ваше участие в нем не требовалось.

– Очень удобно.

– С новым дуксом здесь новые порядки. Вечером в рабочих районах Риерты ввели комендантский час. Суды на это время упразднены, полномочия принимать решения по тяжелым преступлениям перешли к Чрезвычайному комитету[46]. Следствия ускорены. Желаю вам хорошо провести последнюю ночь, мистер Шелби. Право, жаль, что мы встретились с вами при таких обстоятельствах.

Я был настолько вежлив, что не стал говорить о том, что лучше бы нам и вовсе никогда не встречаться.


Ночь была длинной. Сперва я гадал, кто же мог подставить меня. Но, не имея нужных данных, в голову не приходило совсем никаких вариантов. Голова, и без того гудевшая, стала болеть еще сильнее, так что я счел за лучшее просто уснуть.

Я не из тех людей, кто считает минуты до того, как «кинут вас в воду, где и будут держать до самой смерти». В конце концов – сон вещь почти такая же бесценная, как и жизнь. И если нельзя сохранить последнее, то глупо терять еще и первое.


Вы когда-нибудь просыпались оттого, что вам раскалывают череп, а глаза улетают куда-то к потолку? Необычные ощущения, скажу я вам.

Старые привычки никуда не делись. Я скатился с койки на вонючий пол, закрыв голову руками. Уж не знаю, что это взорвалось, но долбануло так, что все массивное крыло Гнезда сотряслось до основания.

В коридоре висела пыль, где-то наверху что-то сыпалось, гулко упало, а затем мой нос почувствовал знакомый и характерный запах дыма. Он был горьким, и в горле начало першить.

Мелинит[47]. Тот, кто был на войне, его ни с чем другим не спутает.

Даже дураку понятно, что вряд ли тюремщики хранили в погребе эту довольно капризную дрянь и теперь она сдетонировала из-за того, что упала с верхней полки или оказалась в контакте с трущимися металлическими поверхностями. Меньше чем через минуту моя догадка подтвердилась.

С улицы раздались выстрелы. Щелкали пистолеты, лязгал карабин, а затем к ним добавился стрекот пистолета-пулемета. Нервный, быстрый, захлебывающийся, расшвыривающий запас патронов за несколько секунд. Затем громыхнуло, как из пушки, и решетка на окне озарилась голубыми вспышками.

Кто-то нагрянул в Гнездо. И не для того, чтобы здесь задержаться. Мне оставалось лишь ждать и слушать. Выстрелы стихли так же внезапно, как и начались. Затем скрежетнул ключ в замке внешней двери, и в коридор вместе с едким, сизым дымом ворвались люди.

Я видел двоих, но, судя по перестрелке, кто-то остался сторожить выход.

Первый – мужик с седыми густыми баками, переходящими в короткую бороду, которая не могла скрыть тяжелой, массивной, выдвинутой вперед челюсти, делавшей его похожим на бульдога. Низкорослый, с бочкообразной грудью и мощными руками. В эти лапы не стоило попадать. Я выше его на голову, но вполне представлял, что будет, если оказаться в опасной близости от силача. Ребра он раздавит, точно лимонные бисквиты, даже не вспотев. Еще большее впечатление массивности и мощи создавала компенсаторная система старого образца, охватывающая его правую руку, плечо и часть торса. Вооружен он был мощным шестиствольным «Крушителем», через плечо висела перевязь с шестидюймовыми патронами. В левой руке находился ящик со взрывчаткой, который он удерживал за ручку-детонатор. Здесь хватит, чтобы обрушить потолок к чертям собачьим.

Вторым незваным гостем оказалась девушка. Ее рот и нос вместо маски скрывал повязанный налицо платок, и я видел лишь большие глаза да красивые брови. Из-под франтового мужского котелка во все стороны непослушными вихрами торчали волосы. Их цвет я не определил бы за все сокровища короны – после «Якоря» мир все еще оставался в черно-белых тонах.

Длинное темное приталенное пальто с более светлым подбоем было распахнуто, так что я видел белую (уж тут-то я был уверен) рубашку с острым воротником. Я не удивился, что на ней штаны в крупную клетку. Риерта не Королевство, у нас женщина в таком виде вызвала бы если не скандал, то порицание и уж точно внимание к своей персоне. А здесь, в городе куда более свободных нравов, подобное не являлось плевком в лицо порядка. И, глядя на незнакомку, признаюсь честно, я мог лишь порадоваться этому. Некоторым женщинам, чего уж скрывать, идет мужская одежда. Особенно если их ноги не стоит прятать под двойным, а иногда и тройным слоем юбок.

Ее руки, затянутые в перчатки, сжимали тупоносые револьверы, на бедре висел короткий широкий клинок. Сразу становилось понятно – леди Длинные Ноги пришла сюда отнюдь не на бал.

Взгляд больших глаз равнодушно скользнул по мне, хотя я вел себя мило и даже ей улыбнулся. Впрочем, не спеша вставать и подходить ближе. Люди в последнее время довольно нервные без всякой на то причины, а я не слишком горел желанием схлопотать пулю только потому, что вежлив с дамой.

Мужчина тоже посмотрел на меня, с куда большим интересом, а девчонка проворной тенью метнулась вдоль камер. Вернулась тотчас, сказав:

– Его здесь нет! – В ее голосе было и разочарование, и печаль, и растерянность.

– Что? – не поверил тот. – Сведения были верны.

– Все камеры, кроме этой, пусты. Его здесь нет!

– Эй, Вилли! – крикнули им от двери. – Не возитесь! Времени мало!

Девушка увидела подсыхающую кровь на полу, оставшуюся после убийства Фреда и Плаксы.

– Это не кровь Кражовски. – Я решил обозначить свое присутствие.

Они оба уставились на меня.

– Продолжай, – поторопил меня «бульдог».

– Его увели до того, как солдат расстрелял двух других заключенных.

– Кто? Увели куда? – подалась вперед девушка. – Он жив?

Я позволил себе секундную паузу.

– Откройте решетку. Не хочу здесь оставаться.

– Вот еще! – возмутилась она. – Мы не вытаскиваем из тюрьмы преступников!

– Некоторых, судя по всему, вы бы с радостью вытащили. Будь они здесь.

Это высказывание ее несколько смутило, и напарник девушки решительно произнес, забирая инициативу в свои руки:

– Слушай, парень. У нас нет времени на уговоры. Поэтому либо ты расскажешь мне, кто и куда забрал Кражовски, либо я пристрелю тебя прямо сейчас.

– Дай подумать, приятель. Что же мне выбрать? Получить пулю из «Крушителя» в грудь и отправиться на экспрессе в рай или дождаться утра и захлебнуться в Совином канале? Уж лучше пуля. Говорят, захлебываться очень неприятно.

Он чертыхнулся, понимая, что смертью меня точно не напугаешь. С тюремного двора вновь раздались выстрелы, и от двери опять крикнули:

– Не спите!

Девчонка бросилась назад, вернулась с ключами, висевшими на большом кольце.

– Мюр, ты уверена? – вкрадчиво спросил Вилли, глядя на меня не слишком дружелюбно.

– А у нас есть выбор? – Ключ повернулся в замке, и решетка с грохотом поехала в сторону. – Слушай, иностранец. Попытаешься нас надуть, я сама тебя пристрелю.

– Вполне честная сделка, – сказал я, выходя.

Почему-то когда герои бульварных романчиков бегут из тюрьмы, авторы никогда не говорят, насколько это непросто. Отсутствие конфискованных подтяжек и шнурков играло в этом самую непосредственную роль. И если штаны я потерять не боялся, то бегать в ботинках, норовящих покинуть ноги от любого резкого движения, то еще удовольствие.

Мюр пошла первой, ее друг рванул ручку детонатора, бросил ящик на пол и теперь сопел позади, разве что только не тыкая мне в спину «Крушителем». Он был очень недоволен, что вместо человека, ради которого они подняли на уши Гнездо, им достался непонятно кто. Удивительно, что он, как главный, не стал возражать девчонке.

Возле дверей нас ждал тощий парень с пистолетом-пулеметом.

Увидев меня, молодой человек был ошеломлен, и его покрытое оспинами лицо со впалыми щеками вытянулось еще больше.

– Не похож он на Кражовски.

– После разговоры. Уходим, сейчас рванет, – буркнул Вилли.

По тюремному двору были раскиданы груды битого камня, вырванного из стены взрывом. К вони меленита примешивался запах свежести и холодной речной воды. Самые настоящие духи после сырого подземелья.

Двое вооруженных карабинами бандитов обстреливали здание напротив, не давая тюремщикам пересечь двор. Еще один, с лихо закрученными усами, мой ровесник, судя по всему, сидел, опираясь спиной на бочку с дождевой водой и зажимая рукой рану в левом боку.

Во дворе, затянутом легкой туманной дымкой, лежали тела охранников.

– Прочь! У нас меньше двух минут! – приказал Вилли, обратившись к стрелкам. – Мюр, осторожнее. Иностранец, раз уж ты с нами, отрабатывай свободу. Помоги раненому.

Я не имел ничего против, хотя и понимал, что с обузой пересечь простреливаемый тюремный двор гораздо сложнее. На своем веку мне приходилось таскать людей под вражеским огнем. Впечатление, что все палят только в тебя, а ты ползешь словно пьяная улитка.

– Идти сможешь? – спросил я.

Парень с побелевшим лицом слабо кивнул, взял с земли свою кепку-айви[48], сунул ее под жилет, словно она чудодейственным образом должна была остановить кровь. Я перекинул его руку через плечо, обнял за талию, точно мы собрались танцевать, и осторожно поднялся. Он тихо застонал, но на ногах устоял.

– Двинулись.

Мюр уже пересекла двор и держала на прицеле револьверов окна нижнего этажа.

Вилли шел сразу за мной. Я буквально волок парня на себе, и продвигались мы довольно споро. Дважды командир отряда останавливался, и «Крушитель» выпускал по зданию тяжеленные пули, оставляющие в воздухе голубые росчерки.

Несколько охранников забрались на крышу, и перестрелка усилилась. Они прятались за выступающими чердаками, открывали одиночный огонь и снова скрывались, прежде чем кто-то из бунтовщиков успевал их задеть.

Впереди была развороченная тюремная стена. В ней зиял рваный проход, через который при желании можно было пропустить железнодорожный вагон. Мелинитовая бомба отлично постаралась.

Винтовочная пуля снесла моему подопечному часть черепной коробки, раскидав ее содержимое во все стороны. Кровь попала мне на лицо, залив всю левую половину, в том числе и глаз. Если кто-то думает, что липкую, горячую дрянь так просто вытереть, то пусть попробует. А еще и тело, разом потерявшее устойчивость, легло на меня всем весом. Я с трудом оттолкнул его от себя, присел за каменным куском разрушенной стены.

– Проклятье! Черт вас забери! – услышал я голос Вилли, видевшего, что произошло.

Пальба участилась, так что я не спешил высовываться из укрытия. Кое-как вытер щеку рукавом и без того уже порядком изгвазданной рубашки и споро обыскал мертвеца, пока все остальные были заняты тем, что пытались убить друг друга.

Мне потребовалось десять секунд, чтобы стать счастливым обладателем маленького пятизарядного револьвера двадцать второго калибра из вороненой стали. Не слишком мощная штука, но куда удобнее, чем кулаки.

– Пшеница! – крикнул Вилли.

Тощего парня не надо было просить дважды, и автомат застучал, словно молоток, выплевывая по три патрона за раз. Алая черепица на крыше разлеталась вдребезги, пока рожок не был опустошен. За это время до нас добежали двое стрелков из группы прикрытия, закрепились на новой позиции, давая нам возможность покинуть тюрьму.

Внезапно громыхнуло так, что, казалось, вся земля подлетела. Из узких окон корпуса, где меня держали, плеснул огонь вперемешку с дымом, а крыша обвалилась.

– В лодку! – крикнула Мюр.

Сразу за стеной начинался один из каналов. Узкий и прямой, с домами на противоположной стороне. Окна были темными, хотя я уверен, что никто из жителей Горохового Супа не спал после того, что здесь устроили. Стекол лишились в половине квартала, а взрывы, должно быть, слышали даже в Земле Славных. Просто удивительно, что подкрепление до сих пор не пожаловало на огонек.

Лодка оказалась старой, но зато она могла похвалиться новомодным мотором и гребным колесом. Пускай не такая мощная конструкция, как паровой двигатель, но куда как более удобная, чем весла. Я увидел выступающую емкость для мотории, провода и несколько тумблеров.

Возможно, в Риерте, где редкое топливо можно хоть ботинком черпать, в этом не было ничего удивительного, но для жителя Хервингемма подобное в новинку. В Королевство мотория приходит в большом объеме, однако хватает ее пока лишь на производство электричества для фабрик и респектабельных районов, а также транспортных нужд государства, военных и полиции. Рядовой житель Джон Смит уж точно не сможет купить себе пару контейнеров для лодочных моторов, чтобы потом отправиться удить рыбу. Большая часть мира, несмотря на то что открытие нового топлива состоялось довольно давно, до сих пор пользуется куда более привычными источниками энергии.

За мотором сидел мужик того же возраста, что и Вилли, – лет шестидесяти. В распахнутом парусиновом плаще, темных докерских штанах и безрукавке на голое тело. Глаза прятались за круглыми стрекозиными очками водителя. У него был высокий лоб с залысинами, волосы, оставшиеся на затылке, оказались вьющимися, лицо округлое, подбородок слабый. Ну просто добрейший хозяин паба, в любой момент готовый принести пинту «Хервингеммского портера».

На меня он посмотрел как на черта, выскочившего из табакерки и цапнувшего его за нос. Но вопросов задавать не стал, глянул коротко на Мюр, дождался, когда спрыгнут все остальные, и дернул от себя одну из бронзовых рукоятей.

Тихо засвистела мотория, поступающая из емкости через огнеупорные трубки в двигатель. Тот мягко зарокотал, и гребное колесо, скрытое деревянным кожухом, пришло в движение. Мы начали набирать ход, слыша свистки жандармов в квартале. За спиной, словно очнувшись, наконец-то завыл ревун тюремной тревоги.

– Они не успокоятся, – предупредил Пшеница, сидевший напротив меня. Говорить ему приходилось громко из-за плеска воды и шума мотора. – Отправят погоню.

– Пусть сперва найдут, – ответил ему лодочник, поворачивая руль и на полном ходу вгоняя посудину в перпендикулярный канал.

Следующие пять минут мы петляли по нижнему Гороховому Супу, то и дело меняя направление движения, едва не врезаясь бортами в стены зданий и пришвартованные на ночь гондолы, которые кое-где были закрыты чехлами от непогоды.

Рядом с одним из пешеходных мостов мотор снизил обороты, перейдя на легкое рокотание, бледно-голубой огонь в трубках ослаб.

– Не попадайтесь, – сказал Вилли двум стрелкам, что прикрывали наш отход, и они, ничего не ответив, шагнули на тротуар, почти тут же растворившись во мраке и сизом тумане.

Лодка ползла в бесконечном лабиринте каналов и протоков Горохового Супа, одного из самых старых и небогатых районов Риерты. Дома здесь были в основном трехэтажными, каменными, вплотную подступающими к воде, оставляя мало шансов для набережных и тротуаров. Основной дорогой всегда оставалась река, а узкие переулки для пешеходов прятались между зданиями, превращаясь в настоящий кошмар для чужаков, рискующих заблудиться в кварталах, пропахших сыростью, луком, кислым вином и жаренными в масле мелкой морской рыбешкой и кальмарами.

Риерта разнородна и многогранна. По сути, на данный момент здесь три непохожих друг на друга города в одном.

Юг – богатые районы, широкие проспекты и каналы, дворцы, особняки, памятники, соборы и парки; а еще Дикость – реликтовый лес, сохранившийся в городской черте с тех времен, когда земли не были заселены людьми и прежняя Риерта находилась на ныне Заброшенных островах.

Север – рабочие зоны, заводы, бедность, нищета и преступность.

Восток – мрачное место за Железным гигантом, включает в себя Утонувшие кварталы, переполненные кладбища Стержня и конечно же Старую Академию. В этих унылых краях обитают лишь единицы. Сумасшедшие, беглые от закона или проблем со Старухой, те, кому некуда больше идти и нет того, ради чего стоит жить. И им плевать на контаги, которые ходят под окном.

Правительство, имея в распоряжении армию, жандармерию, тайную полицию, плакальщиков, богатых промышленников, благородную элиту, деньги и моторию, предпочитает властвовать на юге, а угнетать на севере. Правда в том, что в некоторых частях города их власть довольно слаба. Как бы им ни хотелось обратного.

Угол, Светляки, Гороховый Суп, Гетто, Прыщи, Верхний, Трущобы – самые густонаселенные части Риерты. И люди здесь, несмотря на бедность и презрение тех, кто сидит на Холме, не желают, чтобы к ним лезли, меняя порядки. Они как пороховая бочка, пускай и отсыревшая. Но если перед ней долго махать зажженным факелом, то она через какое-то время все равно взорвется.

Многочисленные арочные мосты, перекинутые через узкие протоки, заставляли пригибать голову, когда мы проплывали под ними. Дома нависали над нами темными отсыревшими горбунами, потерявшими большую часть штукатурки, обвалившейся из-за влажности, и теперь «красующимися» старым, обожженным еще два века назад кирпичом. Из чьего-то окна слышался детский плач, где-то тихо напевал граммофон, вдалеке гудел мотор кораблика, двигавшегося по параллельному с нами каналу.

– Эй! Держи. – Девчонка протянула мне платок, который раньше использовала как маску.

В свете висевшего на лодочном носу фонаря я не смог определить ее возраст. Ночные тени, зыбкие и капризные, делали всех нас старше, чем мы были. Двадцать пять? Двадцать?

Не знаю.

Треугольное лицо с твердым подбородком и красивым ртом. Глаза теперь стали еще больше, чем мне казалось прежде. У Мюр явно отсутствовало понимание того, что такое прическа для леди. Ее волосы, до плеч, дикими вихрами торчали в разные стороны, кое-где завиваясь локонами и делая лицо довольно милым.

На левой щеке девушки оказался шрам. Глубокий и весьма широкий, куда более темный, чем кожа. Он начинался от крыла носа, тянулся к углу челюсти, под непроколотой мочкой уха, а затем уходил на шею, скрываясь где-то под воротником белой рубашки.

Возможно, я не слишком привередливый человек, но эта полоса на лице не уродовала ее. Лишь делала чуть более дикой и похожей на мальчишку… впрочем, с последним утверждением я поторопился. С ее фигурой и тем изяществом, что она двигалась, мальчишкой Мюр точно не являлась.

Она поймала мой взгляд и улыбнулась. Я понял это спустя секунду. Правая половина лица улыбалась, на щеке появилась милая ямочка, а вот с левой стороны был лишь призрак этой эмоции, ее бледная тень. Тот, кто оставил девушке отметину, повредил не только кожу, но и нерв, отчего теперь получалась не полноценная улыбка, а пускай очаровательная, но всего лишь ухмылка.

– Эй, незнакомец. Я все еще здесь. Держи, я тебе говорю. Ты весь в крови.

Мюр была права, чужая кровь стягивала кожу сухой коркой.

– Спасибо, – сказал я, забирая платок и опуская его за борт, в удивительно теплую для этого времени года воду.

Мы шли на самом малом ходу, мотор рокотал мягко, нежно, едва слышно. Несмотря на комендантский час, объявленный в городе, встречались редкие лодки. В основном скользящие одновесельные гондолы – длинные и узкие, точно щуки. Немногочисленные припозднившиеся жители отправлялись по домам после долгого рабочего дня.

– Мы вытащили тебя, парень. Не пора ли расплачиваться? – мрачно спросил Вилли.

Я уже давно не восторженный юноша и растерял свою наивность. Поэтому не спешил говорить то, о чем не знаю, как и признаваться в этом. Люди – создания крайне раздражительные и вспыльчивые. А получить пулю в череп и отправиться на дно канала не входило в мои планы.

От ответа меня избавил нарастающий шум приближающихся моторов. Пшеница вскочил на ноги, прислушиваясь:

– Две. Или три. Идут по Козырю, Лунному и Тихому[49]. Белфоер, надо быстрее.

– Не учи старую рыбу, – буркнул лодочник. – Сядь на место и не высовывайся.

Мюр переглянулась с Вилли, сказала:

– Не уйдем. Даже если спрячемся в Муравьиной Сети[50], то в Верхний сегодня точно не попадем – нас будут ждать в Змеином канале.

– Значит, не попадем. Убери огонь. Нечего отсвечивать.

Мюр перебралась через меня, открыла дверку фонаря, резко дунула на пламя и внезапно крикнула:

– Стой! Задний ход!

Старикан среагировал мгновенно, рванув ручку от себя, колесо неохотно закрутилось в обратную сторону, но лодка продолжала двигаться вперед, пускай и теряя скорость.

Нос ткнулся в натянутую поперек канала стальную сеть, и тут же заголосил жандармский свисток.

Пшеница выпрыгнул из лодки и выпустил очередь из своей автоматической машинки по пандусу, за которым скрывалась засада. Мюр попыталась выскочить следом за товарищем, но Вилли поймал ее прямо в воздухе, вернув обратно.

– Эй! – возмутилась она, но тот не церемонясь швырнул ее назад:

– Белфоер! Мы отвлечем! Уходите!

Здесь был туман. Редкий, то лежащий у самой воды, то поднимающийся над ней и скрывающий нас. Выстрелы давно стихли, река шелестела под килем.

Мюр, мрачная, нахохлившаяся как воробей, молчала. Лицо старикана оставалось непроницаемо. Он был занят тем, что пытался выбраться из облавы, расставленной на каналах.

Внезапно Белфоер заглушил мотор и, когда мы к нему обернулись, приложил палец к губам. Девушка тут же взвела курки револьверов, и мне показалось, что щелчки прозвучали удивительно громко в ночной тишине.

Инерция заставляла лодку скользить по спокойной глади, разрезая туман. Наконец из него раздался звук – ударило что-то металлическое, затем донесся голос, и я подивился, какой у старикана прекрасный слух, раз он может различить в этом мягком, обманчивом мороке, упавшем на Змеиный канал, чужое присутствие.

Мюр посмотрела на меня, ее губы дернулись, словно она хотела мне что-то сказать, но в последний момент передумала. Белфоер, продолжая держать румпель левой рукой, правой откинул полу парусинового плаща и положил ладонь на деревянную рукоять короткого дробовика, покоящегося в массивной кобуре.

Теплая искорка в тумане превратилась в оранжевый круг света, атот – в прожектор, висящий на носу серо-стального, хищного катера. По счастью, луч оказался направлен в сторону берега, а не на нас.

Я увидел револьверную пушку Стокса[51] и, надо сказать, слегка похолодел. Нашу скорлупку эта хреновина играючи разнесет в щепки. Мюр застыла, словно кошка, не желающая выдавать своего присутствия собаке, а Белфоер хладнокровно сместил румпель, чуть меняя направление. С лодкой он обращался виртуозно, и та, прижавшись к жандармскому катеру, скользила буквально в дюйме от его шершавого бока. Теперь нас могли увидеть, только если у кого-нибудь наверху возникло бы желание перегнуться через борт.

Девушка вытянула руки с револьверами вверх, на тот случай, если это все же случится.

Мы поравнялись с кормой, слыша, как рокочет работающий на холостом ходу мощный двигатель, а затем стали удаляться. Спустя неполную минуту туман скрыл свет фонаря на юте. А затем мы выскочили из него на открытую воду широкого канала, на берегах которого жались друг к другу темные, мрачные кирпичные дома с ободранными фасадами, давным-давно обрушившимися балконами, решетками на окнах первых этажей и крышами, на которых кое-где начинала расти не только трава, но и кустарник.

Сиф и Арин висели в небе все так же высоко (до утра оставалось еще несколько часов) и сияли ярко. Слишком ярко для того, чтобы нас не заметили. С правого берега внезапно грохнуло, и сигнальный снаряд, царапая небо, по дуге пролетел над городом, лопнул кровавыми каплями с таким воющим грохотом, что, без сомнения, его расслышали даже покойники Стержня.

На полную мощность взревел наш мотор, а гребное колесо завращалось как бешеное. Мотория в стеклянных трубках сгорала с ужасающей скоростью. Катер появился лишь через несколько минут, когда мы уже доплыли до церкви Побора на первой излучине.

– Все плохо, – ровным тоном сказала девушка.

– Еще нет, – ответил ей старик.

– Он быстрее нас.

– Зато мы мельче. Сядь и не маячь передо мной, девочка!

По центру канала на якоре стояло множество барж – людей здесь жило ничуть не меньше, чем на берегу. И Белфоер то и дело бросал лодку между ними, закладывая петли, на тот случай, если жандармы откроют огонь из пушки. Туман лежал на воде слоями – мы то влетали в него, то выпрыгивали.

– Надо уходить с центральной протоки!

– Успокойся наконец! – не выдержал старик. – Я знаю свое дело! Он пройдет за нами и там просто придавит! Спрячемся в Селедочной, она узка для него!

Лодка прошла вторую излучину, поселение на баржах осталось позади, грохнул выстрел, а затем, с задержкой в шесть секунд, следующий. Первый снаряд, подняв водяной столб, ударил ярдах в пятнадцати от нас. Второй чиркнул по воде, подпрыгнул и угодил в набережную, но не взорвался.

– Впереди! – крикнула Мюр.

Я увидел две жандармские лодки, несущиеся нам навстречу. Белфоер переложил румпель, мы с девчонкой не сговариваясь бросились на левый борт, упав на него, помогая лодке на полной скорости влететь в узкую, больше похожую на вертикальную шахту, Селедочную.

Третий снаряд, запоздав, обрушился на угол дома, взорвался с грохотом, прямо над водой, сыпанув по округе осколками и битой кирпичной крошкой. Что мне всегда «нравилось» в риертских властях, они не особо заботятся о комфорте местных жителей, если, конечно, те не живут в богатых районах.

Просвет на мгновение закрыла тень – катер прошел дальше. Я прекрасно знал северную Риерту, так что представлял, что случится теперь. Мы идем по протоке, сжатой с двух сторон строениями. Она параллельна Змеиному каналу, и из нее нельзя никуда свернуть до Лукового перекрестка. Но прежде, чем мы там окажемся, будет один перпендикулярный отрезок, выводящий обратно в Змеиный. Если преследователи не дураки, они встанут возле него на якорь, дождутся, когда мы окажемся в просвете, и используют пушку.

Судя по лицу старика, он тоже это знал, потому что снизил скорость, но остановиться, к сожалению, не мог – одна из лодок жандармов наседала нам на пятки.

Котелок улетел с головы Мюр, когда в него попала пуля, упал в воду. Белфоер практически лег, продолжая удерживать румпель. Девчонка выстрелила из одного револьвера, затем из другого, но без толку. Бронированный щиток на носу жандармской лодки закрывал стрелков. Мы же были как на ладони, и пока нас спасало лишь расстояние, которое неумолимо сокращалось.

Мюр распахнула длинный деревянный ящик, стоявший возле гребного колеса, схватила продолговатый предмет с пружинным кольцом. Решительно дернула за него, швырнула адскую машинку за корму, туда, откуда лился слепящий свет прожектора моторной лодки.

Ничего не случилось.

Ни через пять секунд, ни через двадцать. Эта дрянь даже не подумала взорваться.

– Черт! – выругалась девчонка.

Вновь грохнули выстрелы, и пришлось втянуть голову в ботинки. Девушка практически вслепую опустошила оба барабана и теперь стремительно, чуть дрожащими пальцами, перезаряжала, доставая патроны из кармана пальто.

Я заглянул в ящик, увидел лежащий на соломе короткий «Резерв»[52] и несколько квадратных бумажных упаковок с маркировкой оружейного завода «Эрлей». Спустя секунду карабин оказался у меня в руках.

– Эй! Не трогай!

Я сказал ей фразу, которая была крайне уместна для нынешней ситуации:

– Сейчас мы в одной лодке.

Она колебалась лишь мгновение, затем продолжила наполнять барабаны.

Первым же выстрелом я разнес им прожектор, который так слепил нас и мешал целиться. Остальные пули вогнал в бронированный щиток, не давая возможности стрелять. Пачка[53] со звоном вылетела вверх, извещая меня, что патроны закончились.

Бумагу на коробке, в которой хранились четыре новые полные пачки, я разорвал зубами, удерживая разряженный карабин на локте, подмышкой прижимая приклад. Взял одну, остальные упали под ноги. Перезарядил.

За те несколько мгновений я не успел заметить, куда делась Мюр. Но на лодке ее больше не было. С учетом скорости, на которой мы шли, она точно не могла легко сойти на берег, но и плеска я тоже не слышал. Словно девушка распахнула невидимые крылья и улетела.

– Не волнуйся за нее! – Лодочник положил дробовик рядом с собой.

Мы были не так близко знакомы, чтобы я начал за нее волноваться. Меня больше беспокоила пушка на катере, чем исчезновение девицы. У леди есть такое свойство – внезапно исчезать. Часто после недолгого общения со мной.

Канал немного расширился, и жандармы пошли на таран. Я был жутко зол на всю эту братию после «теплого» приема на станции дирижаблей.

Вторая пачка, опустев, со звоном вылетела вверх, но свое дело сделала. Никто из преследователей не ожидал такого натиска, так что они решили не наседать до поры до времени.

Темный призрак, похожий на щуку, появился справа от жандармской лодки, вильнул в сторону, ударив ее своим бортом, и та на полном ходу влетела в стену дома, встала на дыбы, как перепуганная лошадь, а люди в серой форме полетели в воду.

Мюр, неизвестно где все это время бывшая и как раздобывшая моторную гондолу, поравнялась с нами. Белфоер кинул ей веревку.

Девушка обогнала нас, пошла первой, в паре ярдов впереди, быстро начала вязать узлы, фиксируя веревкой румпель. Разбежавшись, прыгнула с кормы к нам на нос. Взмыла в воздух, полы ее приталенного пальто распахнулись, точно крылья кладбищенской птицы. Я, бросив «Резерв», поймал ее… На этом мой рыцарский поступок завершился, так как мы некуртуазно рухнули на дно лодки.

– Пусти! – сказала она, решительно избавляясь от моих рук.

Гондола без управления, несущаяся перед нами, поравнялась с перекрестком, и на ее месте тут же вырос столб воды из пушки караулившего нас катера. Белфоер сразу увеличил скорость, и мы проскочили опасное место. Спустя секунду в неспокойную воду канала ударил следующий снаряд, разминувшись с нами буквально на пяток ярдов.

Я собирался было обрадоваться, но что-то пронеслось у меня перед глазами и врезалось в нос нашей лодки. Крепкие пальцы сжали мне ребра, подняли в воздух и отправили в воду.

Я даже успел подумать, что ненавистное купание становится для меня «доброй» традицией.

Нас провели.

Понимая, что мы можем проскочить мимо катера и скрыться в Гетто, откуда нас уже не выкуришь, один из патрульных устроился на верхнем балконе. «Канарейка» накрыла посудину.

Я вынырнул возле стока, под козырьком, довольно далеко от того места, где тонула лодка. Мюр и Белфоер выжили, я увидел их на противоположной стороне канала, прячущимися за гондолами. Девушка не заметила меня среди плавающих в воде обломков, а я не стал обнаруживать себя, и они скрылись в тумане.

Проплыв ярдов двести, стараясь не стучать зубами от холода, я выбрался по каменной лесенке на набережную, слыша, как перекрикиваются жандармы, разыскивая нас. Подтянувшись на руках, перелез через церковную ограду и ушел вежливо. Не прощаясь. Жандармами за последние дни я был сыт по горло.

Глава шестая

«Кувшинка»

В пробуждающееся утро я входил с потерями.

Ботинки без шнурков не выдержали стресса прошедшей ночи и сказали мне прости-прощай, предпочитая доживать свой век на дне, в уютном иле. Я счел это форменным предательством, бегством с поля боя. С друзьями так не поступают.

Сейчас я был более сырым, чем Хервингемм после десятидневного дождя, и провел пару часов в какой-то наполненной крысами подворотне, выжимая одежду, а затем пытаясь согреться.

Я находился на востоке Верхнего. Некоторые именно его называют настоящей Риертой. Городом потерянных возможностей и утраченных мечтаний. Довольно романтично, при учете того, что здесь можно потерять не только подобную ерунду, но и куда более серьезные вещи. Жизнь, например. Куда ни шагни, кругом районы бедноты и черни, фабричных рабочих и трудяг, которых на юге столицы ни во что не ставят. Верхний славится выброшенными на свалку людьми, а также пьяницами, мерзавцами, неудачниками и суровыми бесчувственными ребятами. Последние – соль этой забытой многими земли. Верхний куда хуже Горохового Супа, но намного лучше Трущоб.

Если удача от тебя отвернулась, то последние – твоя следующая остановка. И скорее всего финальная. Дальше падать уже некуда. Я прожил здесь какое-то время и видел многое. В том числе и то, что вспоминать не хочется. Многие ругают мой родной Хервингемм за излишнюю жесткость, но, как по мне, столица Королевства – пуховая подушка по сравнению с молотом и наковальней города, в котором я сейчас нахожусь.

Светало. Заспанные люди покидали дома, отправляясь пешком и на лодках в Стальную Хватку. Утренняя смена заводов и фабрик шла вдыхать оплаченную порцию гари, горбатясь в сталелитейных, прокатных, индукционных цехах.

Еще один филиал ада, оставшийся на земле после войны, в черной пыли фабричных корпусов. Тут легко и быстро можно набить бронхи металлическим песком, среди огня и пара. На мой взгляд, уж лучше сдохнуть где-нибудь в окопе от пули, чем среди воющих, рокочущих, испускающих пламя мясорубок и костедробилок, снабжающих сталью человечество, отплевываясь кровью, текущей у тебя из горла, и кусками легкого.

Тяжелая работа. Мой папаша тянул лямку на одной из таких фабрик востока Хервингемма, а затем безбожно вливал в себя все, что могло гореть.

Чем хорош Верхний, так это тем, что никто не сует нос в твои дела. Здесь в большинстве случаев ты обладаешь невидимостью. Грубо говоря, тебя не замечают, и порой (если, конечно, не лежишь на мостовой, проткнутый в десяти местах, ожидая помощи) это довольно удобно. За время путешествия по узким, похожим на ущелье улицам, где балконы выступали над головой, точно ржавые козырьки кепок, я лишь раз встретил патруль жандармов – лодка с ними проплыла по каналу, но на меня они даже не посмотрели.

Оставалось лишь радоваться природной лени и отсутствию рвения у тех, кто при желании может доставить тебе массу проблем.

Лавка старьевщика, приютившаяся между двух домов с отсыревшими стенами, в глубине заваленного мусором и осенними листьями двора, оказалась закрыта. Но я, ничуть не обескураженный этим, упорно продолжал долбить в дверь, не обращая внимания на лай собаки из окна второго этажа.

Наконец в темном проеме маленького стекла появилось белое мясистое лицо.

– Закрыто! – Сутулый старьевщик, вооруженный палкой, смотрел мрачно. – Вижу, тебе неймется. Откроюсь через час.

– Через час я найду другую лавку.

Когда приводишь резонные аргументы, то люди склонны к ним прислушиваться. Разумеется, если это им выгодно.

– Черт с тобой. – Он посторонился, пропуская меня внутрь. – Надеюсь, ты не зря меня беспокоишь. Решил открыть купальный сезон?

Моя одежда все еще была мокрой.

– Вроде того. Нужны ботинки.

– А где твои?

– Мы расстались по обоюдному согласию.

– Шутник, значит, – констатировал тот, не спеша избавляться от палки. – Ну, куда лучше, чем нытик, который плачется, что его грабанули в переулке. Платить чем будешь?

Я достал пистолет двадцать второго калибра.

– Ограбление ради ботинок? – Не сказать, чтобы он испугался. И я его понимал. Многие лавки в северных районах города находятся под «защитой» Старухи и ее кукол. Только идиот будет грабить. Потом его обязательно найдут и выпотрошат в назидание остальным.

– Хватит пороть чушь. – Надо признаться, с утра мое настроение было не слишком хорошим, особенно без чашки чая, сдобренного внушительной порцией бренди. – Никто не собирается тебя грабить. Предлагаю обмен.

Он подумал мгновение, нехотя отложил палку в сторону:

– Идет. На твою ногу что-нибудь да найдется.

В общем-то мы остались довольны друг другом. Ботинки мне сейчас были важнее пугача – битого стекла на улицах куда больше, чем негодяев, которые позарились бы на мои пустые карманы. Еще в торге я отвоевал подтяжки для брюк, чему вполне закономерно радовался.

Старьевщик, прощаясь, оказался настолько дружелюбен, что дал мне совет:

– Вижу, ты не местный. Поостерегись. В северных районах города объявили комендантский час на ближайшую пару дней.

– Что случилось?

– Стачка в цехах Стальной Хватки. Работяги требуют нормированный рабочий день и повышение зарплаты. Дуксу это не нравится, а когда ему что-то не нравится, случаются неприятности.

Неприятности. Я жить не могу без неприятностей. Так что ими меня сегодня точно не напугать. Особенно если между ногами и землей есть подошва.


Наверху стукнула оконная рама, тут же в унисон ей захлопали голубиные крылья, и широкие птичьи тени скользнули по узкому проулку, на несколько мгновений погасив солнце. Старуха с растрепанными волосами, торчащими из-под неаккуратного чепца, вздрогнула от неожиданности и ругнулась.

Она сидела возле открытой двери, на вынесенной из квартиры маленькой скамеечке, в одной ночной рубашке, блеклой, похожей на купол, и дымила папиросой, пытаясь перещеголять паровоз. У нее были все шансы на победу – серое облако, едко пахнущее дешевой махоркой, казалось, накрывало всю округу. Бесконечные линии выстиранного белья, висевшего на растянутых по кварталу веревках, должны были отлично впитывать в себя табачную вонь. Но живущих здесь мало заботили подобные мелочи.

Для севера Верхнего запах дешевого курева, что для модниц Бурса аромат хороших духов, привезенных из Пьентона.

Кепки у меня не было, но я приложил руку к воображаемому козырьку, приветствуя даму. Ее лицо, словно вырезанное из старого дерева, даже не дрогнуло, а выцветшие от возраста глаза остались безучастны к тому, что происходило дальше чем дюйм от кончика ее папиросы.

Ну и ладно.

В редких стальных корзинах, расставленных вдоль улицы, догорал огонь. В отличие от Рынка или Холма здесь не было газовых и масляных фонарей, улицы освещались по старинке.

Мостовые, кстати говоря, тоже отсутствовали. Под ногами лежали рассохшиеся доски, но чаще всего вместо них и вовсе земля, которая весной, осенью и во время дождей летом частенько превращалась в грязь. Вываливаемый возле домов уголь для обогрева помещений добавлял ей мрачный оттенок, и эта субстанция просто ждала момента, чтобы испачкать ботинки или брюки. От лошадиных копыт и колес подвод грязь умудрялась попадать и на стены, которые штукатурили в последний раз лет восемьдесят назад. Ее никто оттуда не смывал. Работягам, вкалывающим на мануфактурах, до двух лун, как выглядят их дома, куда они возвращаются поздно вечером лишь для того, чтобы выспаться перед очередной сменой.

Я перешел через низкий ненадежный мост, сделанный из наброшенных на каменные сваи, плохо прилегающих друг к другу бревен. Прежнюю конструкцию унесло паводком, но городские власти не спешили что-то делать для тех, кто здесь живет. Люди Верхнего неприхотливы, как полагают на Холме. Могут существовать и без трат из городского бюджета.

Коммунальные дома, сонный канал, старый мост, маленькая церквушка, продуктовая лавка, складские помещения артелей и трестов, о существовании которых большинство и не знало.

Двери здесь располагались выше уровня земли. К каждой вело свое крыльцо. Трое господ крутились возле одного из них, и мое появление не прошло незамеченным.

Одному было лет двадцать, и кепка на его бритой голове больше всего походила на навозную лепешку. Второй, моего возраста, тощий, с плохо повязанным шейным платком, был похож на пропитого цыпленка. Третий, сидевший на ступенях, массивный крепыш за пятьдесят, с небритой рожей гориллы, в помятом низком цилиндре, сдвинутом на макушку.

Следует отметить, что у всей честной компании были вполне приличные (для этих мест) шерстяные костюмы-тройки. Они им шли примерно как идут ослам епископские мантии.

Молодой как бы невзначай встал у меня на пути и спросил вежливо:

– Заблудились, мистер? Этот район не слишком дружелюбен к чужакам.

– Шли бы вы домой, мистер, – посоветовал тощий, держа руки в карманах, но не приближаясь. – Вас, как видно, уже нашли неприятности. Не стоит разыскивать новые.

Мой потрепанный внешний вид вызывал жалость даже у местных акул. Такого и есть-то стыдно.

– Я их и не ищу, – миролюбиво ответил я. – Иду в «Кувшинку».

– Разворачивай. Улица сегодня закрыта.

– Я бы не стал с ним связываться. – Крепыш с крыльца решил тоже поговорить.

– Знаешь его? – Тощий все так же торчал палкой на прежнем месте.

– Друг Мосса и Сибиллы. Он как-то одним ударом свалил куклу.

– Да ну? – передернул плечами тощий. – Прямо вот сразу и куклу?

По его тону было понятно, что в это он не поверил.

– Ага.

– Надо признаться, она этого просто не ожидала, – скромно пояснил я.

– И чего ты еще жив? Старуха обычно не добра к тем, кто касается ее кукол.

– Об этом лучше спросить у нее.

Тощий еще раз передернулся, словно я предложил ему устроить завтрак рядом с гниющим трупом, но расслабился и достал картонную пачку папирос. Интерес ко мне он потерял.

– Значит, любишь бить женщин? – Юнец отступил, открывая мне дорогу.

Я посмотрел на него с печалью, точно отец на неразумного сына, кричащего, что бродящий на улице медведь-людоед – милый щеночек. Некоторые не понимают разницы между «женщинами» и «чудовищами». Хотя папаша Уолли частенько пытается нас убедить, что разницы никакой нет. Но его можно простить за это – старик столько десятков лет коптит небо и с рассудком у него не всегда нормально.

Я не стал учить парня жизни, пошел себе дальше, напоследок кивнув бугаю, и тот с ленцой взялся пальцами за край своего цилиндра.

Конец улицы – череда пустырей, заросших высокой высохшей травой; одно старое кладбище, сейчас застроенное заброшенными пакгаузами, в которые раньше баржи свозили таможенные грузы из порта; ржавый грузовой кран, устремивший стрелу в ясное небо.

Довольно унылое место, надо сказать. Особенно если знать, что совсем недалеко отсюда городской крематорий. Да и Стальная Хватка – вот она, на той стороне Бутылки, как на ладони, и кирпичные трубы заводов растут, как деревья в чащобе, сплошной стеной. Люди вешались и от более жизнеутверждающего вида.

В луже, раскинувшейся недалеко от сорняков, валялась дохлая упитанная крыса. Стоило бы пошутить, что вот она вешаться не стала и просто утопилась, но как-то особого настроения не было. «Якорь» все еще оставался в моей крови, так что порой меня «накрывало». Прямо как сейчас.

Хотелось лечь по соседству с безымянной крысой, отдавшей свою жизнь незнамо за что, и поспать часов двадцать. Она точно не будет против.

Дом, стоявший на отшибе, на выступающей в озеро косе, большой, пятиэтажный, с остроконечной крышей, маленькими окошками и водосточными трубами, которые словно жевал гигантский кот, чем-то напоминал логово ведьмы. Сухой плющ на западной стене тянулся к небу одним сплошным ковром.

Здесь было множество подсобных помещений, даже своя стоянка и хранилище лодок, псарня (меня тут же облаяли), охрана (посмотрели, но не остановили) и тьма-тьмущая деталей, о которых я, казалось, забыл за эти годы.

Вывеска предупреждала, что «Кувшинка» открыта с вечера до рассвета. Дверь, как водится в такое раннее время, была заперта. Пришлось стучать. Человек, открывший ее, оказался мне не знаком и больше напоминал сбежавшего из дурдома господина, чем привратника и вышибалу. Не могу понять: камзол прошлого века выглядел дико или, наоборот, модно и оригинально? Но напудренный парик, который почел бы за честь носить дедушка нашей славной королевы, явно был неуместен.

– Я могу помочь? – Акцент его звучал как у уроженца Республики.

– Э-э-э… – Признаться, я на секунду растерялся, увидев столь странного работника Мосса, но он счел, что я пытаюсь узнать его имя, и представился:

– Жак. Мы откроемся вечером… – Он тоже поколебался, но все же добавил: – Мистер.

Крайне любезно с его стороны, учитывая мой внешний вид.

– Я бы хотел видеть Мосса. Или Сибиллу.

Он еще раз оглядел меня, на этот раз чуть внимательнее, но, как видно, не нашел на моей потрепанной и порядком испачканной чужой кровью одежде ничего похожего на пропуск. Однако дверь захлопывать не стал.

– И как вас представить? – все же решил спросить он.

– Скажи, что мистер Шелби вернулся.

Жак жестом велел двум вышибалам, крутящимся во дворе, приглядеть за гостем и закрыл створку у меня перед носом. Надо думать, прибудь я в смокинге и на спортивном мобиле, он бы растекался передо мной елеем и уже бежал за шампанским. Вернулся привратник довольно быстро и сильно удивленный, даже его длинный нос заострился еще больше.

– Проходите, мистер Шелби. Я провожу вас.

– Не утруждай себя. Я прекрасно знаю дорогу.

Фонари и свечи не горели, зал освещался лишь проникающим сюда через четыре сборных окна утренним светом. Тусклым и умирающим. Столы закрыты чехлами, стулья сдвинуты к дальней стене. Сцена пустовала, атласные диваны с украшенными кисточками подушками выглядели точно необитаемые острова.

За барной стойкой, оббитой медью, стояла женщина лет шестидесяти, и, как всегда, помада на ее губах казалась очень яркой даже для того, кто продолжал видеть мир в черно-белых тонах.

Худая и поджарая, с волосами, собранными в пучок, в простом платье со светлым кружевным воротником, Сибилла походила на строгую смотрительницу пансиона, а не на управляющую заведением, где процветали игры, ставки и плотские утехи.

– Ну надо же, какое явление, – сказала она. – Я думала, черти уже давно пляшут на твоих костях.

– Пока нет, но несколько раз они предпринимали такую попытку. Здравствуй, Сибилла. Как поживает Честер?

– Уже никак. Последняя эпидемия кровавой капели забрала его.

– Мне жаль.

Мое сочувствие ей было нужно, как приговоренному к казни топор и плаха.

– Пришли мне открытку.

Она все еще была зла на меня за то, что я уехал из Риерты и не попрощался с ней. Моей же целью было, чтобы Старуха не стала портить им жизнь, чего, собственно говоря, я и добился. Останься я в городе, Сибилла первая бы бросилась меня укрывать и пошла наперекор воли той, кто незримо правит в бедных районах.

– Вид у тебя жалкий, Итан. Ты добирался до нас вплавь от самого Хервингемма?

Я рассмеялся, хотя ее лицо, немного похожее на сморщенное яблоко, оставалось суровым.

– Лучшая шутка за последние дни, Сибилла.

– Представляю, насколько чудовищными были остальные, раз эта вызывает у тебя веселье.

Она достала из-под стойки два стакана, взяла стоявшую за спиной бутылку виски. Плеснула опытной рукой на два пальца темного, точно крепкий чай, напитка.

Этикетку я видел. «Гивран Кларет Финиш Айла». Двадцать фунтов за бутылку. Судя по тому, что там была где-то половина, а на пробке остались отпечатки зубов, именно ее мы открыли много лет назад, в не самый приятный для этого день.

– Вчера был день рождения Арви, – сухо сказала она. – Так что ты почти вовремя.

Арви – сын Сибиллы и Честера. В Компьерском лесу хреново было не только солдатам Королевства, но и подразделениям из Риерты. В какой-то момент командование стало утрачено, все перемешалось, и многие сражались лишь за себя, обороняя пень, ручей, холм или сторожку лесника.

Нас с крошкой «Матильдой» накрыла артиллерия искиров, пути оказались разрушены, и мы угодили в переплет. Адский коридор, так называли это место. Снаряды летали над нами туда и обратно, пока не кончились у обеих сторон. Мертвецов было море, и к началу морозов трупы лежали кучами перед пулеметными гнездами. Замерзшие ледышки были чьими-то руками, ногами или лицами.

Снежный ад во всей своей недружелюбной красе. Война превратилась в конвейер, встала на поток и поставляла мертвецов ежечасно.

И мы – в центре этой страшной фабрики. Точка триста тридцать три на карте. «Матильда» стала ее сердцем и нашим оплотом. Рядом с которым собирались уцелевшие бойцы из совершенно разных отрядов и стран.

Два двухдюймовых орудия и четырнадцать пулеметов толстухи славно послужили нам в то время и позволили выжить. Среди тех, кто сражался вместе с нами, нашлись ребята и из Риерты. В том числе Арви.

Он был славным парнем, но после победы прожил меньше года. Я сам срезал петлю с его шеи. Все к тому шло. Замерзший лес снился ему каждую ночь, и мертвые не давали покоя. Все время кричали и плакали. Их вопли не заглушал даже лед, покрывающий их тела толстой коркой. Ни лед, ни алкоголь, который Арви вливал с себя с самого утра и до позднего вечера.

Стакан был холодным, а виски точно огонь. Он упал в мой пустой желудок, и удовольствия от этого я не испытал. Но порой следует пить. Хотя бы для успокоения души тех, кто еще жив, когда их ребенок мертв.

– Ты привел моего мальчика с войны, Итан. Но война пришла вместе с ним. И убила его. – Она словно знала, о чем я думаю, ставя пустой стакан на стойку. – Допивай свой виски. Не пропадать же ему. Тебе нужно убежище?

– Да.

– Расскажешь, в чем соль?

– Позже. Мне бы поспать. – Второй глоток дался легче первого, и огненный водопад, льющийся по пищеводу, был даже приятен. – И поесть. Сперва поесть. Потом спать.

Соображал я не скажу что быстро. Сибилла из тех женщин, которые понимают, что порой лишние вопросы и выяснения только усложняют жизнь окружающим. Поэтому она ушла.

Через несколько минут вместо нее появилась невысокая девушка в строгом платье. Я сперва напрягся, видя ее разрез глаз, но затем понял, что передо мной не искирка, а мандаринка. У этого народа более круглые лица, глаза крупнее, и женщины по традиции подводят их вверх. Нос плоский, и волосы незамужние зачесывают назад, предпочитая «конские хвосты» и сложные прически, открывающие лоб, а не как искирки – челки.

Она протянула сложенный несколько раз халат.

– Мистер Шелби, госпожа Тэйл просила вас переодеться. Сейчас.

Я не возражал. Не думаю, что шокирую присутствующую здесь даму своей наготой. Благо подобное она видит на работе едва ли не каждый вечер.

Халат оказался теплым, а что самое главное – сухим. Но, пожалуй, я не буду смотреть в зеркало. Ребята с моей улицы в Хервингемме ржали бы без перерыва на обед, застав меня в подобном бархатном наряде, больше подходящем скучающему джентльмену, просыпающемуся после полудня, чем человеку моего полета.

– Распорядиться, чтобы постирали вашу одежду, мистер Шелби? – Ее голос походил на милое щебетание маленькой птички.

– Лучше выбрось ее. Или отдай бездомным.

Она тихо скрылась, я же снял чехол с ближайшего стола, бросил на диван, сел, чувствуя, как кружится голова от усталости.

Сибилла вернулась с глубокой миской, доверху наполненной устричной похлебкой. Нет ничего вкуснее в Риерте. Мясо устриц, чуть морской воды, чеснок, лук, сливки, полстакана самого дешевого белого вина и мелко покрошенный черный хлеб.

Я едва не урчал, пока работал ложкой. Глянул украдкой на управляющую «Кувшинкой». Небось сама готовила. Она это очень любила.

– Мосс здесь?

– Нет. – Она с неохотой отвела от меня взгляд. – Уехал по делам в Ветродуй, но теперь вряд ли вернется до темноты. Все мосты под контролем армии. Проход судов по каналам от Светляков и ниже запрещен. На улицах неспокойно.

– Поэтому ребята Мосса крутятся на Подорожнике, встречая гостей?

– Тебя кто-то видел? – быстро спросила Сибилла.

– Молодой, тощий и крепыш. Это проблема?

Пожатие плечами:

– Как посмотреть. К вечеру жди гостей от Старухи.

Я действительно идиот. А «Якорь» не дает мозгу не только пользоваться ингениумом, но и здраво соображать.

– Мне надо уходить.

Мать моего сослуживца вздохнула:

– Итан, ты все такой же дурак, как и прежде. Если бы она хотела, ты был бы мертв еще десять лет назад. Мог бы и не убегать в Хервингемм.

– Я ударил куклу.

– Почему?

– Она сходила с ума. Ее должен был кто-то остановить.

– Вот и ответ. Ингениум разрушил ее мозг. Ты, остановив ее, избавил Старуху от проблем с властями. Плакальщик прикончил куклу тем же днем, и она, по счастью, не могла сопротивляться после твоего удара. Так что к тебе нет никаких вопросов. Ты оказал ей услугу, хотя и не знал об этом. Я бы написала тебе, но ты не оставил никому из нас своего адреса.

Могла бы и не говорить. Я и так порой чувствовал себя свиньей. Оправдывало меня лишь то, что я просто боялся, что мои неприятности перепрыгнут на них.

– И все же люди Старухи могут нагрянуть?

– Это все еще ее улицы. Кто знает, что она думает. Но прятаться тебе уже точно поздно. Добавки?

– Нет. Спасибо. Изумительно вкусно. – Я отодвинул опустевшую миску.

– Чой. Проводи моего гостя.

Вновь неслышно появилась маленькая мандаринка, поманила меня за собой. Мы поднялись на третий этаж, и девушка распахнула самую первую дверь, пропуская в комнату. Просторную, светлую, с небольшой печкой в углу, нагретой так, что, несмотря на осень, здесь было очень тепло.

– Мне остаться, мистер Шелби?

Я улыбнулся ей, чтобы смягчить отказ:

– Не сейчас.

Чой стала задергивать шторы, а я заснул прежде, чем она ушла, стоило моей голове лишь коснуться подушки.


Мне не снится кошмаров. Тех, что затронули многих после Великой войны. Я не слышу свиста пуль и взрыва снарядов. Не вижу оторванных конечностей вперемешку с землей, перекопанной артиллерией. Разрушенных городов, заваленных битым кирпичом, и обгорелых стволов деревьев без ветвей. Нет там и резких приказов искиров, криков пехоты, поднимающейся в атаку, свиста искривленного меча, скрежета штыка по ребрам, стонов раненых. Запаха пороха, березового дегтя, касторового масла, горячего обеда и разлагающихся трупов.

Мой сон – моя тьма. Он мертв. Безупречен в своей пустоте, как никем пока еще не обнаруженная пещера. И лишь в те дни, когда «Якорь» медленно и неохотно покидает мою кровь, я вижу пламя.

Маленькое и робкое, танцующее на огарке стеариновой свечи. Оно обещает мне, что скоро вернется, вновь сольется со мной, превратив нас в единое целое. И конечно же умалчивает о том, что следом за ним опять придет тень, которую я не желаю видеть.

В комнате тоже жило пламя – в масляной лампе с высоким прозрачным плафоном.

– Оранжевое, – произнес я.

Отлично. Старина Итан начал различать цвета и пока еще их не путал. «Якорь» почти ушел из организма.

Я выглянул в окно, обе луны соревновались в скорости с облаками. По всему выходило, что спать мне выпало часов двенадцать. Я повернул бронзовую ручку лампы, добавляя света. Где-то во мне есть точно такая же ручка, и дьявол порой выкручивает ее на максимум, превращая меня в демона. Хотя кому я вру и зачем? Никакого дьявола нет. Мы сами умеем творить зло, без всякого наущения сверхъестественных сил.

За стеной тем временем довольно театрально стонала женщина. «Кувшинка» жила по своим законам и принимала посетителей.

Вода в тазу, возле зеркала, уже остыла, но я с удовольствием умылся. Провел рукой по щекам. С бритвой я не встречался со дня отлета из Хервингемма. Но с этим пока еще можно повременить.

Некто заботливый приготовил мне коробку зубного порошка, щетку со свиной, жесткой щетиной и кусок светло-коричневого мыла, благоухающего незабудками. В шкафу висел шерстяной костюм-тройка, свежая рубашка, новые ботинки, подтяжки и даже галстук-бабочка. Итан Шелби при таком наряде должен выглядеть как вполне приличный человек.

В коридоре целовалась парочка. Клиент, какой-то работяга, с крепкими, натруженными руками, сейчас мнущими кружева юбок, взглянул на меня не слишком приветливо. Ну, тут уж он сам виноват, раз не успел добраться до комнаты и ему приспичило оценить женщину в людном месте.

Чем ниже я спускался, тем громче становилась музыка. В «Кувшинке» не было своего оркестра. Заведение здесь не настолько шикарное, как в Бурсе или Земле Славных. Там они могут позволить себе и электрический свет в бессчетном количестве самых ярких ламп накаливания, и оркестр, играющий квикстеп, фокстрот и даже новомодный рэгтайм, завезенный на континент из Конфедерации Отцов Основателей. Здесь же крутил пластинки патефон, и публика слушала иную музыку. Им больше по нраву заунывные песни о бедах, печали и любви. Вроде «Сухой корочки», «Полюбил жену соседа» или «Горе преступника». Впрочем, порой никто не был против и «Как вспыхнут огоньки» или «Милашки Долли». Но для этого следовало хорошенько набраться.

Сибиллу я не увидел, прошел через полупустой зал до соседней лестницы, ведущей в другую часть здания. Ту, куда люди приходили не для встреч с женщинами, а ради ставок и азартных игр. Внизу, в подвале, если не было паводков, проводили собачьи и кулачные бои. Чуть выше играли в карты. Еще выше – в бильярд.

Охранники на входе, которых, как видно, предупредили, пропустили меня без вопросов.

О том, что Артур вернулся, мне сказал запах. Весь второй этаж благоухал яблочным табаком. Владелец «Кувшинки» еще до войны перенял привычки алавитов курить по вечерам кальян. Он ни дня не мог прожить без своей трубки и булькающего стеклянного горшка, продымив весь кабинет.

Мосс, закинув ноги на низкий стол, развалился на протертом кожаном диване. За те годы, что мы не виделись, приятель набрал по меньшей мере два стоуна и покруглел везде, где только это было возможно. Волосы на голове стали редкими, а глаза поблекли. Вот уж к кому время оказалось неумолимо. Даже жестоко.

Заметив меня, он оживился, громко хлопнул в ладоши:

– Ганнери! Черт побери! Я уже заждался!

Он поднялся, отчего стал виден торчащий из-под жилета живот.

– Тебя просто не узнать, капрал. Праздная жизнь?

Мосс хохотнул, постучал по брюху:

– Это мои беды и страдания. Прячу их от мира, дабы спасти все человечество.

Мы пожали друг другу руки, и он, махнув на диван, сказал:

– Садись. Я слышал о твоих делах в Хервингемме от общих знакомых. Коппер! Я хохотал до слез, когда узнал. Ржал так, что шампанское из носа потекло. Кто бы мог подумать, что парень, страховавший меня в лихие времена, сменит дорожку!

– Полиция в прошлом. А помощь… после войны за мной оставался долг, Мосс. Так что я задержался в Риерте и помог вам с Арви наладить дело. И, смотрю, «Кувшинка» с тех пор крепко стоит на ногах.

– Крепко стоишь на ногах, только пока платишь Старухе и жандармам. Все это видимость, Итан. Благополучие упадка. Так что добро пожаловать в город стальных сердец и холодных слез.

– Да ты поэт. Стальные сердца проржавели, еще когда я жил под твоей крышей и работал на тебя. А что до слез… Риерта редко плачет.

Он посмотрел на меня неожиданно серьезно:

– Поверь, ганнери. За последние годы слез тут пролилось еще на одно озеро Матрэ. С одной стороны давят богатые, с другой – закипают бедные. Каждый месяц выявляют десятки случаев трансформаций. В основном в Трущобах и в Верхнем, но весной был один даже из Земли Славных. Все, что пишут ваши газеты – а я порой читаю «Хервингеммский источник» и «Зеркала», – ложь. Контаги появляются точно грибы после хорошего дождичка, и технология переработки мотории все так же остается опасной для людей. И для моего города. А носители ингениума? Думаешь, они только на службе у государства или работают на Старуху? Черта с два. Их гораздо больше, чем мы с тобой можем представить. Просто некоторые умирают почти сразу после проявления способностей. А кто-то умело скрывает их или бежит из города. Куда-нибудь в Конфедерацию или на Малую Плеяду. Подальше от наших властей и бандитов. Да и эпидемия кровавой капели стольких выкосила. Раньше по воскресеньям здесь было не протолкнуться от желающих, а теперь… крематорий получил много моих клиентов. Впрочем, чего я разнылся на ночь глядя? Рассказывай, в какие неприятности ты влип и чем я смогу помочь?

– Неприятности?

Он фыркнул:

– Не держи меня за дурака, ганнери. Ни с того ни с сего на голову люди не сваливаются. Да еще в том состоянии, как тебя описала Сибилла.

Мосс внезапно прищурился, пошарил толстой рукой по столу, не отрывая от меня взгляда, сунул мундштук в рот. В кальяне заунывно забулькало, словно рядом было какое-то болото, и мы оказались в облаке ароматного дыма.

– Скажи-ка, Итан. Прошлой ночью штурмом взяли Гнездо. Ты, случайно, к этим событиям не имеешь отношения?

С интуицией и догадками у него всегда было хорошо. Мосс как кусок окровавленного мяса, который бросили в бассейн голодным акулам. Самое забавное, что его так и не смогли сожрать.

– Мне кажется, лучше тебе ничего не знать. Не стоит взваливать на себя чужие проблемы.

– Твой ответ все равно что «да», которое ты прокричал на Дворцовой площади через усилитель звука. Дьявол меня поймай, ганнери! Что вообще тебя связывает с повстанцами?!

Я умею слышать нюансы. Не «террористы» и даже не «революционеры». «Повстанцы».

– Ты внезапно стал противником власти?

– Я оговорился, – степенно произнес Мосс, откидываясь на спинку дивана. – Обычно со мной такого не случается.

– И все же…

Он выпустил кольцо дыма, и то повисло между нами, все больше увеличиваясь в диаметре.

– С новым дуксом стало сильно хуже. Диктатура, коррупция. Верхушка жирует, бедняки вкалывают и дохнут. Все недовольства жестоко подавляются, кругом тайная полиция. Жандармы. Гвардия. Плакальщики. Народ терпел много лет, но в итоге котел закипел, и вспыхнуло восстание в рабочих районах. На руку правительству сыграло то, что началась эпидемия кровавой капели. Костоломная вещь, скажу я тебе. Сам переболел, а старина Честер так и не выкарабкался. Сибилле теперь вдвойне тяжелее. Потерять и сына и мужа. Впрочем, мы о неудачном восстании. Знаешь, ганнери, на войне все было довольно просто. Здесь мы, там, за кустами, узкоглазые. Убей и выживи. В мирной жизни богатеи воюют с собственным народом. А дукс делает все, чтобы его «любили».

– Революции создают правители и те поступки, которые они совершают.

– Я стараюсь быть в стороне. И не одобряю тех, кто взрывает бомбы на бульварах. Но мой бизнес требует стабильности. Людям не нужны доступные красотки и развлечения, когда в государстве творится такое.

В этот момент в комнату вошла Чой в алом, расшитом черными драконами национальном мандаринском костюме. Ее смоляные волосы были собраны в аккуратный пучок, заколотый костяным гребнем, а в руках она держала серебряный поднос, на котором стоял кофейник и тарелка с горой горячих тостов.

– Что-нибудь еще нужно, мистер Мосс?

– Пока нет.

Она ушла, плотно закрыв за собой дверь, и я произнес:

– То есть ты помогаешь им?

Он покривил рот:

– Нет. Я делец. Я зарабатываю, обеспечивая удовольствиями всех, кто готов за это платить. Отстегиваю ребятам Старухи и не привлекаю внимания властей. Знаешь ведь правило: если в бизнес влезает политика, то все становится очень плохо. Ни мне, ни Сибилле, ни «Кувшинке» подобного не надо. Но среди моих знакомых есть недовольные. И если им понадобится укрытие… Не здесь, конечно.

– Этого достаточно для того, чтобы у тебя возникли неприятности.

Мосс пожал плечами:

– Вечно никто не живет.

– И каковы шансы у революции?

– Если положить руку на сердце, то никаких. Повстанцы разрозненны. У них нет единого руководства. Да что там! Единства тоже нет! Все ищут своей выгоды и считают правильными лишь собственные цели.

– Разве их цель не сменить власть?

– Ну да, – как-то блекло ответил он. – Только одни желают свободы, не представляя, как ею распоряжаться. Другие – уничтожить всех благородных и передать бразды правления рабочим комитетам. Это конечно же сразу спасет Риерту. Третьи хотят захватить производство мотории и использовать ее для мировой революции. Четвертые требуют уничтожить шахты добычи, а пятые – оставить дукса у власти, но чтобы он поделил доходы от продажи топлива между всеми гражданами. И так далее и тому подобное. Большую часть времени они сражаются не с дуксом, а друг с другом. Среди повстанцев то же социальное неравенство, что и везде. Там кого только нет. Начиная с рабочих, студентов и нищих художников и заканчивая богатеями, недовольными Мергеном. Ах да! Забыл о бандитах. Среди тех, кто желает изменений, есть и последние, и вот этих я бы к власти не подпустил ни за какие цинтуры.

– Революции всегда совершают бандиты, хотя придумывают романтики и глупцы. – Я налил себе кофе, вспоминая плакат в здании таможни. – А этот Хлест, за которого предлагают гору денег? Кто он?

– Легенда. Герой-мститель. Сказка. Выбери любой вариант и не ошибешься.

– Сказка? Его не существует?

– Отчего же. Существует. Но никто не знает, кто он и как выглядит. Хлест заражал идеями этот город. Говорил о том, что у власти тиран и Риерта заслуживает лучшего. Мы процветаем… – Мой знакомый поправил сам себя: – Они процветают благодаря мотории, но с ней связано очень много бед и слез. И страха. Хлест хотел покончить со всем этим, спасти Риерту.

– Каким образом? Запретить моторию? – Я увидел, что он кивает. – Глупость. Все равно что заталкивать вылетевший из пушки снаряд обратно.

– Конечно, глупость. И он это понимал, уверяю тебя. Но его лозунг был популярен, так как большинство жителей боятся, что кто-то из их близких, если не они сами, в один не самый прекрасный день станут контаги. Может, в душе многие из нас чудовища, но никто не хочет становиться монстром в глазах остальных. Группа Хлеста совершила несколько дерзких акций и убийств, но в итоге сама попала в переплет. Год назад их крепко потрепали в Ветродуе. Уличные бои продолжались почти трое суток. Последних уцелевших добивали плакальщики.

– Значит, Хлест мертв?

Мосс развел руками:

– Никто не знает. Говорят, некоторым из его команды удалось вырваться из облавы. Может, и так. Но послания от него то и дело появляются на улицах. Листовки, плакаты, призывы к борьбе. Мне кажется, он тот человек, кто мог бы объединить всех недовольных, но просто не успел. Впрочем, давай не будем об этой темной стороне Риерты. Сейчас меня больше интересуешь ты, а не Хлест. У тебя неприятности, это я уже понял. Предлагаю переждать у меня недельку-две. Пока все не уляжется. Затем вывезу тебя из города. Я знаю надежных людей, перебросят тебя на лодке к горам, а затем проведут в Княжество Йевен.

– Кто сказал, что я собираюсь бежать?

Теперь Мосс стал похож на сердитого филина. На сердитого толстого филина, если уж быть совсем честным.

– Не глупи, ганнери.

– В Риерте живет больше миллиона. Гнездо взорвали, камера, в которой я сидел, превратилась в груду камней. Будь я внутри, от меня не осталось бы и мокрого места. Никто не станет искать. В ближайшие недели уж точно…

– В твоих делах замешаны искиры?

И снова он догадался. Артур знает меня как облупленного. Я промолчал, и тот вздохнул сокрушенно:

– Ты вроде не дурак и осознаешь риски. Но из-за них вечно суешь голову в петлю. – Он весь дышал неодобрением. – Война закончилась, Итан, а ты до сих пор их ненавидишь.

– А ты нет? – Я спросил чуть резче, чем хотел.

– Возможно, мне одному из немногих удалось оставить войну в прошлом, ганнери, – со странной печалью произнес Мосс.

– Я рад, – ничуть не покривив душой, сказал я. – Но у меня все иначе. И тебе это не изменить.

– Что же. Значит, не буду. – Он достаточно хорошо знал Итана Шелби, чтобы настаивать. – Тогда просто оставайся. Что-нибудь придумаем.

– Спасибо за предложение, но не стоит мне рисковать тобой и Сибиллой.

Мосс цокнул языком:

– Старые грешники отбрасывают слишком длинные тени, а?

– Верно. И я не хочу, чтобы те накрыли «Кувшинку» и причинили неприятности. Мне, если честно, вообще не следовало сюда приходить и вовлекать вас в мои дела. Но я сначала сделал, а только потом подумал о последствиях. Неизвестно, как повернется дело и кто сядет мне на хвост. Лучше вам оставаться в неведении.

Мой бывший капрал всегда отличался разумной осторожностью, так что и на этот раз не спорил.

– Но хоть чем-то я могу помочь?

– Нужны деньги и документы.

– Не вопрос. Что-то еще?

– Хенстридж. Ученый из Риерты. Слышал о нем?

Мосс с раздражением посмотрел на погасший кокосовый уголек, с сожалением отложил кальянный мундштук:

– А должен? С учетом того, что я читать научился в шестнадцать, умники из Академии не те люди, кто близок к моим интересам.

– Раньше работал с Брайсом.

Мосс цокнул языком:

– Большой человек. Богач, аристократ, приближенный Мергена. Он глава Комитета продвижения технологий[54], совладелец «Мотории Риерты»[55] и тот, кто придумал концепцию «Город без контаги».

Я присвистнул. Известный проект по очищению столицы от опасных мутантов. Любой заболевший (а также тот, кого подозревали в заражении) изолировался от общества, порой насильно.

– Многие семьи пострадали из-за этой доктрины, Итан. В какой-то момент чудовища начали появляться так часто, что карантинные команды гребли всех подряд, в том числе и непричастных. Из Старой Академии так никто и не вернулся. Если Брайс что-то и знает о твоем Хенстридже, то вряд ли он будет расположен разговаривать с тобой. Люди с Холма редко снисходят до простых смертных.

– Понял тебя. Кто из наших в городе?

– Ты давно тут не появлялся, ганнери. Отряд поредел. Крен связался с повстанцами, попал к жандармам, разжалован, лишен всех наград и расстрелян по решению Военного Трибунала Государства. Андерсон умер недавно от кровавой капели. Я помогаю его семье. Хант спился, не знаю, жив ли он сейчас. Не слышал о нем пару лет. Льюс сильно покалечился на заводе, потом вроде уехал куда-то на север. Про Скотта ничего не слышал. Грин работал у меня после того, как ты отбыл, а затем вместе с женой умотал в Конфедерацию Отцов Основателей в поисках лучшей жизни. Такер стал жандармом, погиб примерно в то же время, когда и Крен, в какой-то глупой кабацкой драке.

Если на войне ты обманул смерть, то всегда следует помнить, что это лишь временное явление.

– А Вороненок?

– Ты же знаешь его. Дважды не спит на одном и том же месте. В последний раз его видели мои знакомые на кладбище кораблей. Я не ищу с ним встречи, мы друг друга не переносим. У краснокожего всегда мозги были набекрень.

– Он все еще связывает перышки?

– Да. Поэтому им интересовалась тайная полиция, и он предпочел исчезнуть. Я слышал от общих знакомых, что Вороненок несколько раз помогал людям Старухи.

Я вспомнил слова Хенстриджа о том, что магии не существует. Есть лишь законы мироздания. Интересно, что бы сказал старикан, если бы увидел работу Вороненка, человека, в котором нет ни капли ингениума? Его птичьи перышки не раз спасали нам жизнь в Компьерском лесу.

– Мне могут понадобиться его таланты.

– Если только сам разыщешь. Как я уже говорил – мы не ладим.

– Что насчет Кроуфорда?

– Он приходит раз в месяц, упивается джином вусмерть и начинает перечислять всех искиров, которых ему довелось прирезать. С головой временами у него все крайне плачевно. Но пока еще никто не додумался отправить его в сумасшедший дом. Живет там же, где и прежде. Ты легко его найдешь.

Зазвонил телефон, и Мосс снял слуховую воронку. Послушал несколько секунд, сказал мне:

– Извини, ганнери. Неотложные дела. Сможем продолжить позже?

В коридоре меня ждала Чой. И на этот раз я не стал отказываться от ее предложения.

Глава седьмая

Капитан

Пришлось задержаться в «Кувшинке» на несколько дней, пока Мосс добывал для меня нужные бумаги. Большую часть времени я проводил с Сибиллой. Матери моего однополчанина хотелось прошлого, и я исполнял ее желание, потому что видел – за заботами о существовании «большого дома» скрывалось море одиночества. Я при всем желании не мог заменить ей погибшего Арви, но зато мог рассказывать о нем, давать ей хотя бы мимолетное счастье от осознания того, каким он был. Многое я придумал, и моя совесть была чиста. Матери, потерявшей сына, не важно, слышит она правду о нем или выдумку, если это хоть как-то усыпляет боль ее сердца.

Вечерами компанию мне составлял Мосс. Мы пили джин, и запах яблочного табака пропитывал наши волосы и одежду. Чой занимала мое время на всю оставшуюся часть ночи, уходя уже под утро, когда бледный рассвет тонкой нитью проникал сквозь плохо пригнанные друг к другу ставни.

Я был рад вынужденной паузе в «Кувшинке». За эти дни появились вкус и цвет, которые, как и случалось прежде, довольно быстро поменялись друг с другом местами, вновь возвращая чувство стабильности моего странного, безумного мира.

Где-то в глубине моей души теплились угли пламени, пока еще робкого и слабого. До того дня, как оно вновь начнет течь по сосудам, а на краю зрения появится тень, оставалось еще несколько недель. Разумеется, если мне не придется использовать ингениум. Но подобного я избегал всеми возможными способами. Я собирался сойти с ума как можно позже.

Сибилла не хотела меня отпускать, но понимала, что так лучше для всех. Прощалась с улыбкой, хотя я видел в ее глазах сожаление, но она была из той породы женщин, которые редко показывают свои слабости даже тем, кого считают семьей и подпускают ближе, чем должны.

Мосс так и не смог ничего узнать о Хенстридже, но зато ссудил мне денег, поделился кое-чем из своего арсенала, одел, обул и, самое главное, сделал документы – немного потертые бумаги, с чуть выцветшей печатью, выданные Комитетом по гражданству и социальному развитию. У капрала везде были свои люди.

Я стал полноправным гражданином Риерты. Имя менять не стал, на этой ерунде прокалывались и более внимательные люди, чем я. Так что превратился в Итана Хеллмонка, и мне оставалось возносить несуществующие молитвы бюрократам и системе, которые не используют на документах ни фотографий, ни новомодных защищенных бланков, уже повсеместно распространенных в Королевстве. В Риерте все работало по старинке – следовало всего лишь украсть нужные образцы и подделать печати.

День был пасмурным, со стороны моря ползли облака, вот-вот грозящие разродиться холодным дождем. Надвинув кепку пониже на глаза, я шел по грязным улицам к Пушечному каналу, планируя сесть на речной трамвай и найти себе подходящий угол где-нибудь в Гороховом Супе или Светляках.

Я потерял немного времени, задержавшись в маленькой цирюльне на набережной Змеиного канала. У нее было запыленное стекло, единственное кресло и старое растресканное зеркало. Помещение наполнял тяжелый запах дешевого одеколона.

Как я уже говорил Моссу, после взрыва в Гнезде чужака скорее всего сочли мертвым, но даже если нет и кто-то меня разыскивает, я не собирался становиться чуть более неприметным и перекрашивать волосы.

Рыжий в Риерте не приговор. В нашей бывшей колонии достаточно выходцев из Королевства, а у нас таких, как я, – каждый десятый. Так что я избавился от щетины да выбрил большую часть волос на висках и затылке, как делали многие риертцы из простого люда, – чтобы меньше бросаться в глаза. Мой акцент и речь, разумеется, никуда не делись, но и иностранцы, получившие (или купившие) гражданство, здесь тоже не являлись чем-то удивительным.

Верхний я покинул через мост, переброшенный над Змеиным каналом. Двадцать восемь ступеней вверх и столько же вниз. Начал накрапывать мелкий дождь, и я поднял воротник пиджака, продвигаясь по улицам Горохового Супа и стараясь держаться под карнизами и низкими балконами.

Тут все было чуть приличнее, чем на противоположном берегу. Дома выглядели аккуратнее, а улицы с появившимися постовыми и фонарями – шире. Хотя в северных районах сохранялось военное положение, на каналах открыли судоходство. Однако напряжение висело над кварталами. Ходили патрули. Жандармские посты, установленные на главных перекрестках и возле мостов, в любой миг были готовы перерезать сообщение между островами, если начнутся беспорядки. Больше всего эти укрепления напоминали странную голубятню – сшитую из листов бронированной стали коробку с бойницами, посаженную на мощную опору, вокруг которой вилась серпантинная лестница. На крышах виднелись прожекторы и раструбы громкоговорителей, а из бойниц торчали стволы пулеметов.

Я как раз проходил мимо одного такого. На его вершине живого места не было от чаек, которые основательно изгадили поверхность, наплевав на авторитет власти. Казалось, что они специально прилетают сюда со всего света, чтобы оставить метку вкуса сахара. Мыть сторожевой пункт никто не спешил, при таком количестве птиц в городе занятие столь же бесполезное, как лечить контаги, чтобы превратить обратно в человека.

На стенах висели плакаты с изображением преступников, находящихся в розыске, предупреждением о соблюдении комендантского часа, требованиями оказывать помощь представителям власти. Кто-то, не согласный с таким порядком вещей, написал на одном из заборов с ошибками и грубо о том, что следует сделать со всеми солдатами дукса. Буквы пытались стереть, но их все равно было видно, и теперь несколько работников в комбинезонах перекрашивали кое-как сколоченные доски с колючей проволокой, натянутой поверху, краской вкуса горелого леса.

Навстречу мне, по центру мостовой, на прекрасном скакуне соловой масти ехала босая женщина. В седле она сидела по-мужски, но чуть сутулясь, а ее широкие темные штаны, похожие на юбку, походили на крылья ворона. Плащ был сахарным, с кислыми лимонными вставками на рукавах и капюшоне, сейчас накинутом на голову. Лицо разглядеть не представлялось возможным – его скрывала плотная вуаль.

Создавалось впечатление, что прохожие ее просто не замечают. Что она из другого мира, призрак, плывущий по улице и не тревожащий эту действительность. Словно только я один вижу ее.

Но видели ее все, вот только у жителей Риерты есть уникальная способность не замечать некоторые вещи, особенно если те могут привести к неприятностям. Да что там говорить, даже жандарм внезапно стал смотреть в противоположную сторону.

Сейчас можно кричать «караул!», бить поварешкой в кастрюлю или, к примеру, рисовать на стене дукса в непристойном виде – никто и ухом не поведет.

Собственно говоря, я ждал встречи. Несмотря на все, что говорили Мосс и Сибилла. Слухи летают быстро и попадают в нужные уши.

Я знал, что кукла смотрит на меня, и едва заметно кивнул, показывая, что не идиот и понимаю, ради кого она здесь. Та развернула коня, предлагая мне следовать за ней.

Я так и сделал.

Довольно глупо было бы возражать. А уж тем более вступать с ней в конфронтацию. Следовало поставить точку в старом деле. К тому же если у Старухи были ко мне претензии, то я бы уже неделю как кормил пресноводных крабов.

Я шел рядом со стременем, чувствуя тяжелый, неприятный лошадиный запах, и меня тоже словно накрыли маскировочным плащом плакальщика. Итан Шелби на время просто «исчез» из поля зрения прохожих.

С улицы мы свернули в переулок, затем в проходной двор, в котором затихла игравшая в мяч детвора, а после двинулись чередой закрытых галерей, протянувшихся над мягко плещущейся водой. И вышли к узкому каналу, где нас ждала паровая лодка вкуса застарелой грязи. На ней скучали трое ребят в распахнутых полупальто, надетых на выцветшие тельняшки, и в мятых котелках.

Тот, что помладше, чуть суетясь, щелчком отправил недокуренную папиросу в канал, подобострастно сняв головной убор, и взял животное куклы под уздцы, дожидаясь, пока та спешится.

Когда она оказалась на земле, я увидел, что женщина не так уж и высока. Кукла встала на цыпочки, вуаль приблизилась к моему лицу так, что мне стоило труда не отшатнуться. Я услышал призрак тихого смешка, и вот она уже спешит к посудине, развернувшись на голых пятках.

Моя сопровождающая села рядом с выступающим из палубы, излучающим жар кожухом парового котла. Чуть склонила голову, давая неслышный приказ. Помощник, оставшийся на берегу, отвязал швартовы, толкнул ногой борт. Мы сразу же взяли курс и через квартал вплыли в туннель.

Когда город в последний раз перестраивали, лет восемьдесят назад, часть каналов спрятали под землю. Не скажу, что это было правильным решением. Тут вечно царил мрак, мерзко пахло застарелой сыростью, тиной и угольным дымом, который частенько висел под низким потолком из-за отвратительной вентиляции.

Единственным источником света во время пути служил носовой фонарь.

Ползли мы со скоростью улитки, то и дело с трудом расходясь с весельными лодками и тихоходными длинными баржами с такой осадкой, что любая волна должна была перепрыгнуть через их борт и отправить груженые неповоротливые колоды на дно. Самыми проворными здесь были узкие щукообразные одиннадцатиярдовые гондолы. Они, несмотря на единственное весло, носились прямо перед носами тяжелых лодок, благодаря мастерству гондольеров избегая столкновений.

Один из них едва разминулся с нами, заорал, выпрямляясь во весь рост, но уже на втором ругательстве скис и постарался уплыть как можно быстрее. Все было прекрасно понятно – он увидел куклу, а о них порой ходило много страшилок. Никто не хочет привлекать к себе внимание черта, пока тот спит в табакерке.

Я прожил в Риерте почти два года, неплохо разбирался в ее улицах, но то, что скрывалось под ними, всегда оставалось для меня загадкой. Я никогда не знал этой подземной стороны и предпочитал не соваться в нее. Сейчас туннели работали последние дни – не за горами время высокой воды, когда они будут затоплены, до весны.

Мы миновали несколько подземных перекрестков, где-то над головой загремели колеса – по рельсам прошла конка.

Впереди забрезжил свет, и лодка вырвалась на открытую воду Трубного пролива, тусклое солнце, прячущееся за дождевыми облаками, и свежий ветер, прямо под мостом Власти. Светляки были напротив – серые и красные здания, слишком высокие и тяжелые для такой почвы. Основа фундаментов здесь – стволы лиственниц, когда-то срубленных в горах на границе с Княжеством Йевен. Эти деревья, находясь в воде, лишь приобретали прочность, так же как королевские дубы. Но даже они не могли вечно держать подобный вес, а оттого Светляки напоминали город пьяниц. И, стоит заметить, создавалось впечатление, что пили по-черному здесь исключительно здания. Они были наклонены в разные стороны, порой опираясь друг на друга, точно припозднившиеся приятели, возвращающиеся из паба.

Казалось, постройки вот-вот упадут, но те стояли так уже не один век, и громкие обрушения можно сосчитать по пальцам одной руки.

Дома надвинулись, накрыли нас густыми тенями, и мы, словно первопроходцы Папаякты, вплыли в эти каменные застарелые джунгли. Мы забирались в самые узкие, необитаемые и плохо проходимые речные артерии Светляков. Потерять представление о том, где находишься, в таком месте как нечего делать. Я понял, что мы недалеко от Порта, когда в просвете между домами увидел горбатые краны, а затем почувствовал тяжелую размеренную поступь шагающего погрузчика. Той самой диковинной машины, которой так опасался докер в пабе Уолли.

Здание, возле которого остановилась лодка, напоминало фабричное. Старое, сложенное из дрянного кирпича вкуса запекшейся крови, со сколотыми углами, с погасшей трубой котельного цеха, где окна состояли из множества кусочков толстого мутного стекла.

Не дожидаясь остановки лодки, кукла спрыгнула на берег, и я сделал то же самое, а наш транспорт начал набирать ход, оставив на память о себе лишь дым над сонным каналом.

На распахнутых железных воротах висела табличка «Первый резервный таможенный склад колониальных регионов». Лично я рассчитывал увидеть нечто вроде «Первая нелегальная букмекерская контора», или же «Трест по отмыванию денег среди товарищей», или, на худой конец, «Общество освобождения чужих карманов от наличности».

Возле парадного входа дежурил очередной мордоворот в мундире капрала таможенной службы с татуировкой на шее, ясно говорящей, что его основная работа отнюдь не на государство, а на Старуху. Некоторые господа из черни обожают наносить себе метки и показывать их всем окружающим, точно краснокожие – собранные скальпы. Он распахнул перед нами дверь и снял берет с лысой башки. Приветствовал капрал отнюдь не вашего покорного слугу.

Внутри здание выглядело чуть приличнее, чем снаружи. Но из-за мутных стекол тут царил сумрак, косматые тени лежали на некогда прекрасной лестнице. Весь широкий сводчатый коридор был завален горами сломанной мебели, кипами бумаг и расколотыми бюстами прежних властителей. Потолки вкуса грязного снега, а стены как мятный шербет. Людей мы почти не встречали. Лишь дама ученого вида, в закрытом платье, при очках, с волосами, собранными в пучок, прошла мимо, опустив глаза, да двое парней, кряхтя от натуги, проволокли тяжеленный ящик, на котором висела пломба, отмечающая конфискат.

Присутствие куклы оставило их равнодушными. Судя по всему, здесь она появлялась довольно часто. Как говорит Артур Мосс – порой государственные структуры довольно сильно связаны с криминальными и прекрасно уживаются друг с другом. Во всяком случае, в Риерте.

Меня привели в комнату, где стоял стол, на котором покоилась пишущая машинка, накрытая пыльным чехлом. На подоконнике медленно, но верно засыхали незабудки, а стекла не мыли лет, наверное, тысячу. В углу доживал свой век протертый до дыр пестрый диван, и на нем возлежал господин в полосатом костюме. Закинув ноги в начищенных штиблетах на спинку, он с вялым интересом листал утреннюю газету. Лицо у него было тонкое и умное, а усы – выдающиеся. Думаю, он тратил на них все то время, пока не валялся на диване.

На левом запястье вместо часов я увидел у него характерный браслет вкуса черники, с двумя мягко горящими огоньками. Интересно, где усач прячет «Резун»? Под подушкой? Тип-то куда более серьезный, чем я предполагал изначально.

Это оружие пару лет назад придумали мандаринцы. Короткоствольная скорострельная швейная машинка с магазином на сорок патронов, способная прицельно выплюнуть пулю лишь на пару десятков ярдов. Не слишком дальнобойная штука, но ей это и не нужно. Пули начинали рикошетить от любых твердых поверхностей, порой до трех раз. Теперь просто представьте, что будет, если выпустить в комнате весь магазин.

Если ты после подобного, даже спрятавшись за каким-нибудь шкафом, не нашел в себе пару-тройку дырок, вполне можешь называть себя самым удачливым человеком на свете. «Резун» в помещениях, забитых людьми, куда эффективнее дробовика. А чтобы сам стрелок не пострадал от собственного огня – для этого и нужен на запястье такой браслет с маленькой толикой мотории. Он отводит пули «Резуна» точно заговоренный.

Весь вопрос, откуда у бандитов взялась столь редкая мандаринская разработка, которая есть лишь у штурмовых отрядов гвардии? Впрочем, вопрос риторический. Бандиты на то и бандиты, чтобы добывать и владеть запрещенными вещами.

Господин не посмотрел на нас, как видно, его увлекла колонка первого беспосадочного перелета на аэроплане между нашим континентом и Конфедерацией. На моей памяти это была уже шестая попытка «первого» перелета. В отличие от стабильных и устойчивых дирижаблей летающие этажерки полагались лишь на один двигатель, и пока что все попытки перелететь океан заканчивались плачевно для героев-пилотов.

– Они здесь! – крикнул он, даже не пошевелившись.

Это был самый ленивый охранник из всех, которых я встречал. Он не стал меня обыскивать. Впрочем, зачем, если рядом кукла? Некоторые люди слишком сильно верят в способности тех, в ком живет ингениум.

Дверь в следующее помещение была приоткрыта. Человек, сидевший за массивным столом и писавший перьевой ручкой в толстой книге учета, поднял на меня глаза вкуса спрессованного льда. Необычайно яркие, точно у хаски, они сильно контрастировали с загоревшим за долгое лето лицом. Его возраст… готов поклясться, что за шестьдесят, но выглядел он крепким, мощным, дышащим силой и здоровьем. Брови, ресницы, густая шевелюра и окладистая борода вкуса сахарной пудры. Его мундир таможенного офицера висел на стуле, фуражка валялась на столе рядом со стаканом, в котором плавал лимон и был налит бледный остывший чай.

– Мистер Шелби. Как хорошо, что вы так быстро нашли время для беседы. – Я сразу же услышал акцент. Старикан родился в Королевстве, хотя и прожил много лет в Риерте. Мое ухо не обманешь.

– Как-то не с руки оказалось отказываться. – Я кивком указал на куклу, и мой собеседник чуть виновато вздохнул, словно у него не было выбора и обстоятельства так сложились, что прислать пришлось именно даму в вуали.

– Мы все немного удивились, когда стало понятно, что вы вернулись.

– Мне приятно, что вы знаете мое имя, но я совсем не знаю вашего.

Таможенник усмехнулся, аккуратно положил ручку на чернильницу, рассеянно посмотрел на пятно на указательном пальце:

– Действительно. Мои манеры порой оставляют желать лучшего. Называйте меня Капитан.

Я подался вперед, театрально показывая, что изучаю его нашивки.

– Прошу прощения, с моим зрением сегодня что-то не то… Капитан.

Он, все так же продолжая усмехаться, постучал двумя пальцами по трем изрядно потускневшим серебряным львам[56] на воротничке:

– Это настоящее, которое для меня лишь рутина. Живу прошлым, знаете ли. На войне я был ротмистром[57]. А вы?

– Старший сержант, – сухо ответил я, понимая, что своего настоящего имени он называть не спешит. – Касательно вашего первого замечания, меня уверили, что Старуха не имеет ко мне никаких претензий. Ведь сейчас я разговариваю с ее представителем, а не с чиновником таможни?

Он отхлебнул бледного чая:

– Вы все буквально схватываете на лету, мистер Шелби. Претензий к вам нет, это так. Но вы здесь именно потому, что ударили куклу. Я всегда говорил, что бокс отличный вид спорта. И на нем хорошо можно заработать. В том числе и не только в финансовом смысле, но и инвестировать в услуги. То, что случилось много лет назад, сыграло свою роль. Вы успели остановить… скажем так, работницу моего нанимателя прежде, чем та наворотила дел. Ингениум почти уничтожил разум куклы, и она, к моему сожалению, не контролировала себя, и последствия ее поступков были бы обременительны для нашей… компании.

– Значит, все произошло к лучшему. Смею надеяться, что я приглашен сюда для того, чтобы выслушать благодарности? Если так, давайте покончим с формальностями и я отправлюсь по своим делам, – сказал я.

– Надолго вы собираетесь задержаться в Риерте? – Он словно бы и не расслышал моего предложения.

В последнее время все мне задают одни и те же вопросы.

– У меня нет для вас ответа. Могу лишь уверить, что в моих планах нет никакого желания влезать в дела Старухи.

Капитан покивал, словно я сказал нечто важное и очень ожидаемое, но было видно, что мои слова для него совсем пустой звук.

– У Старухи везде есть глаза и уши. Так что для нас не секрет, что по прибытии в наш чудесный город у вас возникли кое-какие неприятности. Аккурат до самой вашей смерти во время взрыва в Гнезде.

– Ну, после смерти обычно неприятностей не бывает. Они достаются лишь живым, ведь так?

– Конечно. – Капитан и бровью не повел. – Но теперь некоторые в курсе, что даже в мертвеце может жить Зверь. Такой же, как в ней.

Я обернулся назад, на куклу. Та стояла не шевелясь, точно манекен. Но это было столь же обманчиво, как притаившийся в засаде искирский щитомордник. Никогда не поймешь, в какой момент он нападет, пока не станет слишком поздно.

– Эти некоторые ошибаются.

– Мистер Шелби, уважайте мою старость и мое время. Я не склонен бросаться словами. Есть куклы, способные чувствовать Зверя в других, даже если Зверь спит в берлоге.

– О. Теперь я понимаю причину нашей беседы. – Я остался холоден и равнодушен к тому, что дама за спиной видела меня насквозь.

Капитан постучал ногтем по стакану, словно обдумывая следующие слова:

– Люди, в которых живет ингениум, не уроды и не чудовища, какую бы точку зрения ни имело на этот счет общество. Старуха придерживается иного мнения. Победить природу не получится даже у государства. Ее невозможно засунуть в клетку, она обязательно вырвется, и последствия для тюремщиков будут крайне плачевные.

– Запреты в Риерте лишь фикция, – возразил я. – У дукса есть плакальщики. У Старухи куклы. Носители ингениума прекрасно существуют в стране, если они служат правильным людям, которым приходится договариваться между собой, дабы открытое противостояние не устроило конец света. Беда в том, Капитан, что в мои планы не входит поступать на службу. Ни к тем, ни к другим. Я предпочитаю быть независимой единицей.

– Независимых единиц перемалывают массы, старший сержант. Времена одиноких рыцарей остались лишь в романах. Уверен, вы и так прекрасно осведомлены об этом. Впрочем, вы здесь лишь для того, чтобы выслушать предложение. И оно таково: Риерта город опасный. И всем людям время от времени требуется помощь или поддержка. Возможно, когда-нибудь она понадобится и вам.

– И Старуха ее окажет?

– Окажет, – подтвердил Капитан. – Разумеется, в том случае, если это не будет противоречить ее интересам.

– Справедливо. Не стану зарекаться, однако надеюсь, что справлюсь собственными силами. – Я начал подниматься с кресла, но он вскинул ладонь, прося меня не торопиться.

– Если все же помощь понадобится, зайдите в любой бар от Порта до Черепашьей Кладки[58], передайте сообщение для Капитана. И все будет устроено.

– А что попросит Старуха?

– Услугу. Если она ей когда-нибудь потребуется.

Я усмехнулся:

– Попрошу с тебя то, чего ты не ожидаешь в самый неподходящий для этого момент. Похоже на сделку с дьяволом.

Таможенник поморщился:

– Давайте не будем приплетать мистику в серьезные беседы. Ингениум – ценный ресурс, и вам есть чем заплатить. А кровь и бессмертную душу оставьте священникам и суеверным женщинам.

– Откуда вам знать, что я умею? Быть может, всего лишь отправлять облака против ветра или заговаривать лягушек?

– Ниоткуда, мистер Шелби. Да мне это и не нужно. Меня всего лишь попросили передать вам сообщение, а уж как поступать – решать вам.

– Что же. Я вас услышал. Передайте Старухе мою благодарность за столь пристальное внимание и щедрое предложение.

– Она ее передает также. За то, что вам удалось остановить ту куклу. Старуха решила выплатить вам эту услугу прямо сейчас.

Он сделал паузу, глядя на меня, но я решил не торопить события, и он взялся за перьевую ручку.

– Господин Итан Шелби умер в ту ночь, когда террористы напали на Гнездо, пытаясь спасти своего сообщника. Пусть так и остается. Никто из тех, кто видел вас после этих событий, не станет распространять подобную информацию дальше. Разумеется, обещание касается лишь районов, подконтрольных нам. Это не обезопасит вас, но даст какое-то время на свободное перемещение. Всего доброго, старший сержант.

Кукла шагнула в сторону, открывая для меня проход к двери и, как видно, не собираясь сопровождать. Но я не гордый. Вполне могу найти дорогу на улицу самостоятельно.

Глава восьмая

Демон

До войны я любил воду. Любил плавать. И ничуть не был против дождя. В конце концов, дождь в Хервингемме столь же традиционное явление, как и пятичасовой чай во дворце королевы Элис.

После того как огонь стал моим навязанным спутником, любовь к воде резко пошла на убыль. Как я уже говорил однажды, ничего не имею против умывания или мытья, у меня нет паники при виде реки и прочая, прочая, прочая, что порой встречалось у некоторых моих товарищей по эксперименту. Но иногда «накатывало», и я старался сторониться таких неприятных штук. Например, тот же ливень. Мне физически противно выходить под открытое небо, когда из туч льется вода, и я проделываю подобный фокус лишь в те дни, когда у меня нет иного выбора. В такие моменты Итан Шелби руководствуется словом «надо».

То есть я не псих. Я осознаю свою нелюбовь (пока еще не фобию) и ее причины, но бывает, где-то в глубине разума, в том же месте, в котором до поры до времени засыпают предвестники, зарождается мысль, что вода преследует меня и издевается над всеми попытками выйти из нее сухим.

Последние недели – яркое тому доказательство. Череда событий и цепь последствий, к которым они привели, заставили меня искупаться и промокнуть уже несколько раз.

И вот… опять.

Я проснулся от веселого журчания и быстро понял, что попал в осаду.

Комната, которую я снял, располагалась в полуподвальном этаже дома на юге Светляков, где осенние паводки редко наносили серьезный урон. Но в этом году все вышло иначе. Дожди, обе луны и ветер с моря устроили наводнение во многих районах Риерты.

Воды набралось столько, что теперь она наполняла мое временное пристанище, проливаясь через распахнутую форточку маленького окошка, находящегося под самым потолком. С такими темпами уже через двадцать минут в моих апартаментах смогут существовать лишь рыбы.

Ножки кровати уже скрылись, и собирался, ругаясь вполголоса, я в большой спешке. Короче, утро бодрило своей непосредственностью и малоприятными сюрпризами.

Хозяйка квартиры, выглянув из коридора, лишь вздохнула:

– Наводнение торопится. На две недели раньше, чем в прежние годы.

Она безропотно согласилась предоставить мне маленькую комнату рядом с верандой, как раз над улицей, где люди уже сооружали пешеходную тропу вдоль домов, используя для этого высокие стальные подставки, на которые потом набрасывали доски. Владельцы нижних этажей, в высоких сапогах, бродили по растекающейся реке и устанавливали в пазы на входных дверях стальные щиты, чтобы хоть как-то перекрыть воде доступ в помещения.

Уже через час улицы Светляков слились с каналами в единое целое, и пройти по ним, не замочив ног, смог бы только чернокнижник. Я не стал даже пробовать. Свистнул из окна, и гондольер, совсем еще мальчишка, ловко управляясь с одиночным веслом, спас мои ботинки от купания.

– На угол Несносности. К водному трамваю.

– Зачем вам трамвай, мистер? Давайте сразу отвезу куда надо. Дешевле будет.

– В Стальную Хватку? – уточнил я и увидел, как он опустил плечи, понимая, что грести через половину Риерты ему придется целую вечность. – К Несносности, парень.

Там я пересел на угольную лодку, курсировавшую по шестому маршруту, где оказался единственным пассажиром, и, наплевав на закрытую кабину с лавками для путешествующих, встал на носу, вдыхая пьянящий воздух сырой осени.

Медленно затопляемые северные районы Риерты пребывали в глубокой дреме. Вода поднялась по отвесным стенам каналов и плескалась на набережных, подтопляя скверы. Из-за паводка в протоках, которые и так не славились особой чистотой, плавало полно мусора, смытого с берегов.

Подъем воды изменил маршруты катеров и лодок – уровень вырос настолько, что пролеты некоторых мостов стали непроходимы. Из Трубного пролива водный трамвай вышел на озеро, обходя главные острова вдоль западных и северных берегов. Сразу напрямик к Бутылке, без лишних остановок в Прыщах и Верхнем.

Плыли все равно долго, почти час, обходя мели, ныряя в туман и пропуская крупные корабли, чей фарватер мы заняли.

Наводнение только начиналось, и, если ветер с моря усилится, к вечеру многие мостовые в низких районах Риерты окажутся на дне. Впрочем, городу и его жителям не привыкать к таким мелочам. Подобное происходит постоянно, и влага давно никого не пугает. Рост воды скоро закончится, а уровень спадет где-то к началу весны, вновь обнажая почву. На юге подобное редкость – там острова повыше, берега подняты, построены дамбы и заграждения. Богатые господа не любят носить калоши. А беднота не ропщет – для них затопленные подвалы и нижние этажи сущий пустяк по сравнению с восьмидесятичасовой рабочей неделей на фабрике.

Сонную дымку то и дело разгоняли пароходные гудки. Ревя мотором, прошел жандармский катер, вызвав высокие волны. Над головой кричали чайки, и их темные силуэты мелькали в низком мареве. Серые будни накрыли Риерту, словно гигант двумя ладонями. В такой сезон ярких солнечных дней не бывает неделями, и самое лучшее занятие для умных людей – сесть поближе к камину и выпить чего-нибудь покрепче.

Мне же приходится носиться по огромному городу с утра до самой ночи. Последние дни я провел в Академии. Пожалуй, это был мой самый любимый район в Риерте, и в иное время я бы насладился его красотой и атмосферой, но пришлось заняться кое-чем другим. Я потратил несколько суток, чтобы найти в университете Риерты человека, которому можно было не только задать вопросы о Хенстридже, но и получить ответы.

Это был старенький сторож обсерватории, доживавший век в обществе трех беспородных собак, в маленьком домишке, спрятанном за осиновой рощей университетского парка. За бутылку граппы и скоротечную компанию он выложил мне все тайны Академии. Про Хенстриджа старик почти ничего не знал. Но помнил, что когда-то давно часть физической лаборатории, которая еще принадлежала Баллантайну, перевезли на Лунный остров, и ученые туда ездили.

У меня появилась зацепка. И я решил начать именно с нее, надеясь, что дело выгорит. В противном случае мне пришлось бы вернуться в Академию и, возможно, вести себя с людьми из архивов не так вежливо, как бы мне этого хотелось в силу своего природного дружелюбия.

Но назревала иная проблема. Беда была в том, что Лунный остров находится за Плавником, на затопленных землях древней Риерты, среди сотни Заброшенных островов в лагуне. Место всеми покинутое, дурное, похожее на болото. Там в сезон промышляют одинокие рыбаки и охотники на дикую птицу, но большую часть года в этих унылых местах редко кого можно встретить. Слишком много мелей для крупных кораблей, слишком опасные приливные волны для маленьких лодок, слишком зловещие истории ходят о затопленных домах.

Да и после того, как взорвалась вторая фабрика мотории, люди не спешат гулять по этой местности. Говорят, в особо жаркие ночи, когда нет ветра, вода мерцает, точно миллиард не существующих на небе звезд отражаются в ней. Власти заявляют, что это безопасное явление, но никто не хочет подхватить дрянь, что превращает человека в контаги.

Я никогда не был за Плавником и не представлял, какой из множества клочков суши называют Лунным, поэтому мне требовалась помощь. К тому же добраться на Заброшенные острова довольно проблематично, нужна маленькая и юркая лодка. Нормальные люди не поплывут туда ни за какие деньги. Я мог бы попросить о содействии Мосса – чтобы он связал меня с контрабандистами или кем-то из тех, кто готов рискнуть за хорошее количество цинтур, но отчего-то впутывать Артура в свои сомнительные дела мне не хотелось. Я продолжал учитывать тот факт, что еще и другие интересуются стариком Хенстриджем и им нечего заглядывать в «Кувшинку».

Для подобного мероприятия лучше минимальная огласка. А значит, мне нужен кто-то из своих. Тот, кто будет держать язык за зубами и не бросит меня где-нибудь среди отмелей. И кому плевать на слухи о ядовитой воде и мертвой земле.

Я знал одного такого.


…Впереди, из пелены вкуса пепла, стали появляться неприветливые, скалистые берега Кабана. Этот огромный остров стоит особняком среди северных районов – он гораздо выше своих соседей и его никогда не затапливает. Так что для фабрик и заводов в этой части Риерты места лучше не найти.

Здания из кирпича вкуса свеклы в большинстве своем были как уголь из-за въевшейся в их стены копоти. Редкие фрагменты вкуса… цвета… красного смотрелись точно куски окровавленной плоти на теле обгоревшего человека. Огромные трубы, легко касающиеся низких облаков, источали дым, пар, сажу и черт знает что еще, отравляя легкие любого желающего дышать под ними полной грудью. Угрюмые ломаные подъемные краны, похожие на скелеты драконов, торчали на горизонте, поворачивая в стороны свои уродливые бошки, забирая и отдавая грузы с барж, подходящих к фабричным пирсам. Стальные купола плевались желтым дымом, мощно грохотал гигантский паровой кузнечный молот, из прокатных цехов, поднимаясь выше крыш, летели искры. Все это технологическое безумие шипело, ревело, шкварчало и показывало человечеству изнанку благополучия и развития технологий, а также перспективу ада, который нас всех ждет.

Сейчас казалось, что Риерта сплетена из серебряных нитей дождя и чугунной безнадеги ее несбывшихся надежд. В горле першило, словно я вновь вернулся к куреву и начал свое рандеву с крепкой конфедератской махорки.

Речной трамвай пристал к конечной остановке, аккурат между Стальной Хваткой и Трущобами. Я сошел на берег, толкнув от себя кованую калитку на причале. Направился по фабричной улице, подняв воротник плаща и сунув руки в карманы. Стоявшие возле пирса охранники из числа заводских патрулей проводили меня внимательными взглядами, но не остановили. Я не был из той категории граждан, что требовала проверки. Слишком прилично одет.

Возле заводов свои, особые правила. Порядок на территориях обеспечивают не только жандармы, но и ребята, нанятые промышленниками. В последнее время это очень актуально из-за участившихся стачек и бунтов. На землях Кабана действует целая, не побоюсь этих слов, частная армия, которую ненавидят работяги. Стычки с цеховыми происходят постоянно, и кого-то обязательно выносят вперед ногами. По сути, заводские патрули фабрикантов – карательные отряды Стальной Хватки, следящие за тем, чтобы обычные парни вкалывали у станков, а не бузили. И лишь когда наемники не справляются, в дело вступает Министерство вод, комендантский час и Чрезвычайный комитет.

Эта часть города напоминала разоренное кладбище, в том смысле что ходить по ней почти так же отвратительно, как среди разверзнутых могил, битых памятников и выкинутых из гробов останков. Тот, кто живет в одноэтажной застройке, – почти на самом дне. Или ему попросту плевать на себя. Либо он ищет искупления грехов, как некоторые мои знакомые.

Дом, с тех пор как я здесь был, ничуть не изменился. Покосившаяся хибара, примостившаяся возле невысокой часовни, давно закрытой из-за аварийного состояния. Забор, окружавший постройки, напоминал зубы моряка после хорошей кабацкой драки – одни сплошные дыры. Калитка, как всегда, распахнута, но желающих зайти и взять то, что плохо лежит, тут никогда не водилось. Под «тут» я подразумеваю отнюдь не Трущобы, до которых рукой подать, с их крайне специфичной публикой, а именно это место. Святой отец порой отличался крайне гадким нравом, и знающие люди не желали с ним связываться.

И это была одна причина. Вторая заключалась в том, что взять у отшельника можно немногое.

Чертыхаясь, я прошел по грязному двору, где луж больше, чем крыс на хервингеммской помойке, и уже возле двери моего носа коснулся сладковатый запах.

– Ясно, – вздохнул я.

Шарфа у меня не было, так что я воспользовался носовым платком, опустив его в ближайшую лужу. Прижал эту импровизированную повязку к носу, рывком открыл конечно же незапертую дверь.

В полумраке задвинутых штор я едва не налетел на ведро. Прошел сквозь дым вкуса хлебной плесени и, повернув ручку, распахнул небольшое окошко, впуская свет и свежий утренний воздух.

Комната со скудной мебелью, грубыми досками, минимум вещей. На пружинной кровати, в углу, лежал мой старый знакомый. Трубка, с помощью которой он курил серый порошок, валялась на полу, и стоило порадоваться, что Кроуфорд, пребывая в туманных снах, не спалил жилище.

Я не стал подходить к нему. Уверен, под подушкой у него обоюдоострый клинок, а я не тот парень, что готов ввязываться в борьбу с человеком, чей разум пребывает в иных мирах.

К черту такой опыт. С кем-нибудь другим подобное, может, и прокатило бы, но только не со стариной Кроуфордом. На тумбочке лежал револьвер и стояла полупустая бутылка джина из стекла вкуса леденцов в жестяной коробке. Я, все так же прижимая платок к лицу, взял бутылку, и в этот момент Юэн открыл глаза.

Они у него точно вода, совсем блеклые и светлые. Да к тому же еще и совершенно безумные. Он смотрел на меня, но, судя по всему, видел что-то иное.

– Тук! Тук! Тук! Стучат ледовые молотки. Тук! Тук! Тук! Хватит стучать! Хватит!

Голова Кроуфорда вновь упала на подушку.

Я вышел на улицу, не став закрывать за собой дверь. Мимо запущенных грядок прошел к часовне. Поднял руку, нащупал наверху дверного косяка ржавый ключ, который повернулся в дверном замке лишь с третьего раза.

Через пыльные стекла без всякого намека на витражи проникал тусклый свет. Большой, грубо струганный деревянный крест стоял прислоненным к алтарю, весь пол покрыт кусками штукатурки, осыпавшейся с потолка. Три лавки были относительно чистыми, но общая запущенность помещения удручала, напоминая отсыревший и заброшенный подвал. Если бы не моросящий дождь, я вряд ли бы здесь остался. А так выбора особого не было.

Джин, несмотря на неизвестную мне марку (кажется, производства Рузы, судя по незнакомым буквам), оказался вполне сносным. Рот наполнился разнообразным цветом. В основном зелеными оттенками. Если подумать, то кроме можжевельника здесь было множество нот дикой сливы и терна, но к ним вполне гармонично подмешивались цитрусовые, а послевкусие осталось ярким, точно чайная роза. Я еще раз взглянул на бутылку, теперь уже с удивлением. Рузцы, которые всегда славились производством водки, создали джин уровня Королевства. Хотя старина Уолли убил бы меня за столь кощунственные слова. Да и вообще убил бы, узнав, что я изменил напитку богов – виски.

Подразделение Кроуфорда, прежде чем попасть в Компьерский лес, тянуло лямку на юге Галькурды, вместе с горными стрелками Колониальных Сил[59]. В душных горах, покрытых джунглями, где в долинах свирепствовала малярия, пили все. Даже искиры. И предпочитали джин, который, казалось, выходил через поры солдат вместо пота. Кроуфорд так пристрастился к нему, что, сидя в «Матильде», порой скрипел зубами, сожалея о том, что на сотни миль вокруг нет ни одной бутылки самого завалящего «Болдса»[60].

Я не стал налегать на дикий и грубоватый напиток. Не заметишь, как от одиночества уговоришь все без остатка. День только начинался, чтобы тратить его настолько бездарно. Следовало проявить терпение и дождаться, когда Юэн прибудет обратно на скоростном экспрессе своих видений.


Он выполз на крыльцо в полдень, аккурат в тот момент, когда дождь перестал просачиваться через дырявую крышу. Впечатление создавалось такое, что Кроуфорд выбрался не из своей хибары, а по меньшей мере из могилы. Вид у него был неважнецкий.

Запавшие щеки, покрытые недельной щетиной, красные веки, лихорадочно поблескивающие бесцветные глаза. Да и одежда в полном беспорядке – колоратка[61] отсутствовала, а сама сутана была такой, точно Юэна катали по песчаному карьеру какие-то не в меру ретивые прихожане.

Впрочем, последние остались в прошлом. Юэн – священник, лишенный сана, а его часовня не нужна ни городу, ни людям, что живут здесь. Кажется, я единственный ее посетитель за многие годы.

У Кроуфорда простое лицо. Худое и костлявое. Высокий лоб с большими залысинами, темные волосы и слишком уж густые брови. Вид он излучал отнюдь не добрый, и сказать, глядя на него, что перед тобой кроткий священник, никак не получалось. Правда в том, что мой сослуживец такой же священник, как я китобой, но в отличие от меня он не желает верить в эту правду и считает, что выбрал единственный путь к душевному спокойствию. Что же. Мы все предпочитаем обманывать себя, дабы не видеть истину, которую показывает нам зеркало.

А еще Юэн очень маленького роста. Коротышка. Недомерок, если угодно. Но я не стал бы говорить это ему, когда несостоявшийся святой отец пребывает в дурном настроении.

– Итан, дери меня черти. – Он провел по шершавой щеке широкой ладонью, точно желая скомкать свое лицо. – Ты ли это или Господь все еще шутит надо мной?

– Думаю, самых больших шуток ты можешь ждать от той дряни, что куришь. Привет, Юэн. Вижу, ты не слишком далеко зашел в поисках бога.

– Я обрел Его – Он провел языком по губам, затем поправился: – Точнее, на пути к Нему. А ты? Как далеко ты зашел в поисках дьявола?

Кроуфорд один из двух моих сослуживцев, узнавших о том, кем я являюсь на самом деле.

– Борюсь с ним с переменным успехом.

– Тебе стоит обратиться к Богу. Он поможет.

– Боюсь, он не может помочь даже такому праведнику, как ты. Чего уж говорить обо мне.

– Праведник? – Ухмылка у него была словно трещина в горной породе. – Твоя вера в меня порой сильнее моей.

Я протянул ему бутылку джина, но Кроуфорд скривился так, словно ему сунули под нос стухшую скумбрию.

– Какой сегодня день?

– Первый вторник октября.

– Твою мать, – пробормотал он. – Потерял почти неделю.

– Пойду поставлю чайник.

Он вяло кивнул и, закрыв глаза, прислонился лбом к дверному косяку. Говорят, отходняк после серого порошка и экспресса в страну грез такой, словно в тебя на полном ходу влетел спортивный мобиль. Чтобы воспринять обыденность, требуется какое-то время.

Я нашел сухое горючее рядом с погасшей самодельной печкой, достал из картонной коробки спички, на счастье не отсыревшие. Потом кинул лучин в занимающееся пламя, а затем и дров. Чайник был ободранный, еще прошлого века. В круглой коробке с эмблемой «Первой чайной компании» нашелся темный галькурдский чай, в соседней, точно такой же, куски колотого сахара. Чашки, обе разные, но похожие как сестры-близнецы своими отколотыми краями, ждали на подоконнике.

Я вернулся на крыльцо, протянув крепко заваренный напиток Кроуфорду. Мой приятель благодарно кивнул и, держа обеими руками, отхлебнул, довольно щурясь. Он оживал буквально на глазах.

– Оставил бы ты эту дрянь, Юэн.

Тот не стал злиться на мои нравоучения.

– Не могу. Хоть и хотелось бы. Порой в голове полный бардак, и я начинаю пугать людей. К тому же кошмары. Порошок помогает мне забыть.

Я не стал ему говорить, что молотки продолжают стучать, даже когда Кроуфорд пребывает в иных мирах.

– Давай я скажу тебе банальность: от прошлого не убежишь. Даже если окутать себя вуалями наркотического дыма. Все равно рано или поздно придется вернуться.

– Иногда я не хочу возвращаться, ганнери. Хотя, по правде говоря, не желаю кончить, как бедняга Арви. Самоубийство грех. Но порой серый порошок лучший выбор из всех, что мне дает Господь.

– Извини, но это какой-то странный бог, раз он предоставляет лишь такую возможность.

Он отхлебнул еще чаю, ответив с какой-то бесцветной печалью:

– После войны я думал, что все закончится. Однако война в моей голове продолжается. Двести семьдесят одна душа, Итан. Те, которые я удосужился посчитать. Ад только и ждет таких, как я.

– Боишься?

– Немного. И вера моя не защитит от него. Несмотря на покаяние.

– Думается мне, что после того ада, что мы прошли, этот покажется курортом на побережье теплого моря, – возразил я.

Он рассмеялся. Смех Юэна – нечто. Словно курица сошла с ума и сунула голову в большую кастрюлю.

– Была война. Мы убивали их. Они нас.

Кроуфорд поджал губы:

– Ничего ты не понимаешь. Думаешь, я страшусь того, что совершил? Черта с два! Я боюсь того, что еще могу сделать. Потому что мне нравится убивать. Это легко. Легче, чем прочитать молитву. И дьявол, что живет здесь, – онкоснулся виска, – постоянно подталкивает меня к этому. Прихожане боятся демонов и не понимают, что те давно живут рядом с ними.

Я знал, на что способен Юэн, и видел его глаза в Компьерском лесу, когда он весь, с головы до пят в искирской крови, пришел к нам по снегу в одной набедренной повязке и с ножом. Мосс со страху его тогда едва не пристрелил. Тоже увидел демона. Юэна потом так и называли за глаза некоторые в моем отряде.

– Зачем ты вернулся в наше болото, ганнери?

– Решаю дела и проблемы.

– Свои или чужие?

– Теперь уже свои. Хотел попросить о помощи. Ты все так же хорошо знаешь мели, как и раньше? Мне нужно за Плавник, на Лунный остров.

– Нет ничего проще. Лодка у меня есть. Пойдем.

– Сейчас? – Я немного удивился. Не столько его желанию помочь, как тому, что он в состоянии передвигаться на дальние расстояния после трубки серого порошка.

– Иначе до темноты не вернемся.

– И даже не спросишь, зачем мне туда?

– Мне похрен, – честно ответил Кроуфорд. – Ты просишь, значит, помогу. По старой дружбе. И потому, что стоит делать добро.

В доме он снял с крючка деревянной вешалки теплый жилет, надел его поверх сутаны, взял валявшуюся в углу сумку, перекинул ее через плечо, сунул туда револьвер, лежавший до этого на тумбочке. Из-под подушки Юэн извлек искирский нож с деревянной рукояткой, заметил мой взгляд, пробормотал:

– Чудовищ следует держать поближе к себе.

Правда была совсем в другом. Нож[62] был его частью, не менее важной, чем рука или нога. Я не могу себе представить Кроуфорда без этой трофейной хреновины. Он добыл ее еще до нашего с ним знакомства, в горах южной Галькурды, забрав с трупа искирского офицера, которого прикончил бамбуковым копьем.

Юэн в свои самые худшие дни начинает считать, что нож управляет им. Неудивительно, что со служением у него не слишком заладилось и его выперли из церковной системы как человека, порочащего религию. В психушку Кроуфорда не запихнули лишь потому, что он никому не досаждал и убрался подальше от глаз приличных людей, в районы, где подобные ему чувствуют себя как дома.

Мы прошли три улицы до старой продуктовой лавки, сейчас закрытой, затем свернули к берегу. Впереди толпились люди в рабочих спецовках, и мой друг, не убавляя шага, свернул в ближайший переулок, обходя толпу.

Лодочный сарай Кроуфорда стоял в ряду точно таких же развалюх, на берегу Вонючего канала, куда ближайший завод сбрасывал техническую воду после использования ее в охладителях.

Юэн ловко вскрыл замок, распахнул двери. Лодка была та же, что и прежде. Кажется, с тех пор он ее и не красил. Никакого намека на название, борта вкуса вареной карамели. Зато мотор ладный, новой модели, навесной, с широкой емкостью для мобильного бака мотории.

– Где ты его отхватил?

– Нашел, – сказал приятель. – Точнее, нашел лодку с мертвецами. А на ней это чудо. Решил, что рано жандармам забирать такое. Еще мне пригодится. Так. Пошуруй на верхней полке, вон там, за сетями.

За рукоятку я вытащил бак мотории. Он напоминал прямоугольную коробку размером с буханку хлеба, с острыми гранями, чем-то похожую на емкость, в которой хранили машинное масло, правда, раза в два меньше. Но на весе это отнюдь не сказывалось. Тяжеленный. На стальном боку имелось три горизонтальные полоски из прозрачного, будто стекло, материала. Две верхние были темными, нижняя матово мерцала вкусом мятного ликера.

Кроуфорд с помощью отвертки открутил гайки на топливоприемнике, снял щиток и забрал у меня бак.

– Здесь немного.

– Знаю. Но нам хватит для того, чтобы вернуться.

Бак лег в емкость над двигателем как влитой, но Юэн, не удовлетворившись этим, навалился всем весом, пока не раздался звонкий металлический щелчок. Затем вернул крышку на место и стал неспешно закручивать шурупы.

Потянул рычаг вниз, и двигатель, мягко засвистев, завелся. Прежде чем отплыть, Кроуфорд достал из шкафа, в котором обычно хранят удочки, «Резерв-О»[63]. На прикладе уже висел подсумок вкуса оливок с двумя карманами, в которых лежали заряженные пачки.

– Стоит чего-то опасаться?

– Всегда найдутся мутные люди, желающие лишить тебя жизни. Особенно в заброшенных местах, – резонно ответил он мне.

Что же. Старина Кроуфорд чует возможные неприятности за милю. Так что я был не против поддержки «артиллерии».

Глава девятая

Яркое море

Закрытая земля, на которой находилась фабрика мотории, раскинулась по правую руку. Отсюда она казалась каменистой и высокой, а еще бледной, с погасшими красками из-за большого расстояния. Следовало иметь хорошее зрение, чтобы рассмотреть детали.

Все было призрачным, словно в невнятном сне. Мой глаз отмечал растущие ввысь причальные мачты для грузовых дирижаблей, похожие на горбы верблюда, огромные, точно холмы, трубы охладителей и защитный купол, раскинувшийся над производственными цехами. Власти уверяли, что он должен спасти город от последствий возможной аварии. На мой взгляд, достаточно спорное утверждение. Если там рванет, то этот черепаший панцирь разметет во все стороны, и при неудаче многотонные обломки долетят и до Садов Маджоре. А то, что выбрасывало в воздух или попадало в воду, он и вовсе не задерживал, что бы об этом ни писали правительственные газеты. Довольно просто проверить – люди заболевают, кто-то становится контаги, у кого-то появляются способности.

Ни тех, ни других город не любит. Они мешают стабильности, а значит, изолируются. Или сразу уничтожаются.

Ближе всего к нам располагался район, застроенный обычными серыми домами, – место, где жили рабочие, пока их недельная смена не заканчивалась и они не уплывали на Большую землю, предоставляя возможность другим погорбатиться на благо Риерты. Впрочем, с «горбатиться» я все же несколько поторопился. Будем честны, труд на фабрике такой же тяжелый, как и в Стальной Хватке, но был довольно бесспорный плюс – платили там хорошо. Поэтому в северных районах всегда имелись желающие получить работу на Закрытой земле. Не важно, что, если удача отвернулась, сдохнуть можно уже через пять-шесть лет. Зато семья окажется обеспечена и у нее появится возможность перебраться из Верхнего куда-нибудь южнее, в Угол или даже Восточный. Ну и конечно же кроме рабочих-реалистов, осознающих последствия вредного производства, имелась большая доля идиотов. Простите, оптимистов. Которые считали, что сейчас они немного заработают, а затем уж возьмут от жизни все.

Просто так попасть на Закрытую землю невозможно. Туда приходили лишь корабли для загрузки топлива, а также государственные паромы, привозящие персонал. Безопасность там была куда лучше, чем возле дворца дукса.

Прямо в воде, на сваях, стояли орудийные и пулеметные башни, расстреливающие непрошеных гостей, решивших подобраться поближе и заплывших за ограничительные буи, раскинутые по периметру огромного острова. Раньше такое случалось, теперь туда никто не суется. Ну, кроме некоторых особенно отчаянных революционеров, считающих диверсию хорошей идеей… В новостях писали, что их лодки даже до берега не добирались.

Я прекрасно видел треногие сооружения орудийных фортов, торчащие над озером. Их общая огневая мощь, несмотря на средний калибр, вполне равнялась полному залпу современного дредноута.

Кроуфорд повернул руль на рокочущем моторе, и лодка начала смещаться вправо, к острову Рассвета. Светлая полоска забора там была точно воротничок сутаны. Сразу за ним, построенным еще полтора века назад, начиналась Старая Академия. Но сейчас я видел лишь кроны деревьев вкуса тыквенного желе – они скрывали за собой дома самого печально знаменитого района Риерты.

Обжитой город остался позади, мы оказались на открытой воде, лодка начала резво плясать на появившихся волнах, то и дело обдавая меня брызгами. Погода была промозглой, руки мерзли, и я, пожалев, что забыл дома перчатки, надвинул кепку пониже, чтобы она не улетела за борт.

Юэн молчал. Он вообще неразговорчивый парень, особенно если первым не начинать. Я порой поглядывал на него украдкой, видел хмурое выражение на бледном лице. Глаза у Кроуфорда казались пустыми и застывшими, точно он смотрел в одну точку, и не знай я его получше, опасался бы, что мы на полном ходу влетим в какую-нибудь скалу.

Его никогда нельзя было назвать дружелюбным. Во всяком случае, судя по внешности. Думаю, священник из него получился хреновый. Тяжело проповедовать о любви к ближнему с таким видом, словно хочешь послать всех присутствующих далеко и надолго. Короче, мой однополчанин не слишком похож на благостного святошу, с которым следует поделиться своими проблемами или получить прощение.

Впереди показался Плавник. Огромная скала с отвесными стенами, вырастающая прямо из озера. Она стояла незыблемой восточной границей между новым и старым городом. Тем, что никогда уже не возродится, захваченный природой. В длину Плавник почти восемь миль и издали напоминал гребень тропической ящерицы с островов Малой Плеяды. Острый и ребристый, вырубленный дождями и ветром.

Лодка подобралась к Плавнику, пошла в опасной близости от него, и Юэн вместо того, чтобы сбросить скорость, добавил. Волны подбрасывали нас, то и дело пытались швырнуть на стену, но у них ничего не получалось. Кроуфорд вел свою старую скорлупку с мастерством, которое никуда не исчезло за годы, что мы не виделись.

Я понимал его спешку. Если и есть на свете человек, который ненавидит горы, то он как раз сейчас здесь. По сравнению с моей нелюбовью к воде его антипатия ко всему, что возвышается над землей больше чем на ярд, граничит с психозом. Лицо у Кроуфорда стало еще более отталкивающим и в то же время отрешенным. Я видел, как кривятся губы моего однополчанина и насколько сильно он хочет, чтобы Плавник оказался как можно дальше.

Я никогда не спрашивал, что пришлось пережить Кроуфорду в душных горах Галькурды, сражаясь в джунглях с искирами в первый год Великой войны. Но, судя по всему, насмотрелся он гораздо больше, чем в Компьерском лесу, где стоило забыть о человечности и спрятать все свои эмоции в глубинах сознания, чтобы не сойти с ума. То есть я просто не могу представить, что могло быть хуже Компьерского леса. Но как говорят знающие люди, мясорубка под Рампонгтохом[64] не сравнится с зимней операцией на севере нашего материка.

Так что лес не свел Юэна с ума. Это случилось гораздо раньше, где-то в тропиках. Он до сих пор, стоит ему сомкнуть веки, слышит стук альпинистских молотков, вгоняющих в щели скальные крюки, по которым отчаянные храбрецы заберутся на высоту, чтобы перебить укрепившихся там искиров.

Он был по горло сыт горами.

За Плавником начинался совсем другой пейзаж. Прямо на восток – низкие болотистые острова до самого горизонта, языки мелей, часто заросшие камышом, омуты стоячей воды вкуса шпината. Широкая полоса по правую руку – лента илистых наносов, сформированных некогда сильным течением, – теперь служила естественной преградой между озером и морем. Слева, на севере, развалины бывшего города. Раньше строили хуже, не из камня, а в основном из древесины, и здания за века в воде оказались практически уничтожены. То, что я видел, было лишь останками, чудом уцелевшими после страшного взрыва на второй фабрике мотории.

Ни фабрики, ни острова, на котором ее построили, потратив на его укрепление и искусственное расширение кучу денег, больше не существовало. Когда перерабатывающий цех взлетел на воздух, в округе не осталось ничего, кроме глубокой воронки, которую быстро скрыла вода. И теперь это самое глубокое место Забытых островов.

Плавник, оставшийся у нас за спиной, принял страшный удар на себя. Отсюда он выглядел черным и обугленным, с отколотыми кусками, целыми глыбами рухнувшими в воду в хаотичном беспорядке. Риерте крупно повезло, что на пути взрывной волны стояла эта морская скала.

Юэн наконец-то сбросил скорость. Вокруг было полно мелей и отмелей, порой лишь едва прикрытых водой. Мы петляли среди унылых осенних островов, распугивая птиц, многие из которых в скором времени собирались свалить на соседний континент, туда, где тепло.

Мрачные места. Хенстридж большой оригинал, раз при его деньгах не нашел себе ничего более подходящего. С другой стороны, тут его точно никто не беспокоил. До поры до времени. Пока не нашелся неизвестный, добравшийся сюда и укравший прибор.

– Такое впечатление, что здесь водятся призраки. – Стена сухого камыша и торчащие из воды ржавые обломки непонятного назначения показались мне зловещими.

– Быть может, и так, – неохотно отозвался Кроуфорд. – Все, что оставляют люди, привлекает призраков. Ведь призраки – это наше прошлое. Оно живет в местах, которые мы бросаем. Это… не так уж и страшно. В Галькурде я встречал заброшенные города, поглощенные джунглями. Вот туда я бы больше никогда не сунулся.

– Почему?

– Обезьяны.

Я посмотрел на него с подозрением, полагая, что он шутит, но Юэн разрушил мои надежды:

– Не те вонючие макаки с драными хвостами, что ты привык видеть на площадях у так называемых артистов. Это все хрень собачья. Настоящие обезьяны, ганнери. О которых у местных ходят тысячи темных легенд. Сикнс кхвай кха па, ужас джунглей – так их называют. Мой лейтенант счел все это сказками, глупыми историями наталев[65], и мы туда сунулись на свою беду, когда пытались обойти Като[66].

Он помолчал, вновь переживая прошлое.

– Не уверен, что на нас напали животные. Скорее дьяволы. Каждый ростом с человека, но куда мощнее, сильнее и быстрее. Они защищали эти чертовы развалины, точно мы собирались унести их с собой. Мы потеряли двадцать шесть человек и спаслись только благодаря реке, а они преследовали нас еще сутки вдоль берега. Вопили из джунглей. А вместе с их воплями мы слышали крики товарищей, которых сочли мертвыми. Они не всех сразу убили, ганнери. Некоторых сожрали живьем. Я с радостью спалил бы все эти джунгли, если бы мог.

Лодка ползла между островами, едва выступающими над озером, погода быстро портилась, солнце потускнело, и дымка начала «сочиться из воды», медленно поднимаясь вверх, портя и без того отвратительную видимость. Точно погибшее чудовище, впереди показался объект, который состоял будто бы лишь из одних рубленых углов.

Я с трудом узнал малый штурмовой катер искиров, а точнее, то, что от него осталось. Борт был вкуса испорченной моркови, весь ржавый, помятый, с тремя рваными дырами, похожими на дупла. Он крепко сел на мель, сильно накренившись на правую сторону, и его орудийная башня теперь казалась совсем не страшной.

После Великой войны многие места хранят память о прошлом. Она ржавеет, покрывается лесом, уходит в ил, засыпает под нанесенным снегом, а затем ее сжирает неумолимое время, как и кости тех, кто не вернулся домой.

Пальцы мерзли, и я подышал на них, сунул руки в карманы плаща, радуясь, что Кроуфорд согласился помочь. Лично я бы уже давно заплутал здесь.

Мы одновременно услышали рокот чужого мотора, глухой и неуверенный, раздающийся из-за серой дымки. Какая-то лодка прошмыгнула мимо, скрытая от нас камышами и туманом. Ее шум затих в отдалении, растворился среди бескрайних заливов и проток.

Не знаю, сколько прошло времени. Мне показалось, что целая вечность, столь тягучим оно было, но наконец Юэн сказал мне:

– Приплыли. Лунный остров.

Он ничем не отличался от других, кроме размеров. Наверное, здесь было целых полмили полузатопленной болотистой земли, редких каменных площадок, нависающих над водой, бесконечной высокой желтой травы да худосочных деревьев, листва которых уже начала опадать.

– Сможешь пристать у тех камней?

– Неудачная идея. Если, конечно, не хочешь, чтобы я вытаскивал тебя из топи. Земля ненадежна, что бы ты ни думал. С Божьей помощью найдем что-нибудь более подходящее.

Впереди, на выступающей косе показался невысокий, в два этажа, заброшенный сигнальный маяк. Он знавал лучшие времена, когда тут еще существовало судоходство, и представлял собой скорбное зрелище. Стекла давно отсутствовали, и железный каркас теперь служил опорой для гнезда аиста, уже улетевшего в земли алавитов на зимовку.

Из воды торчали деревянные сваи, на которых все еще держались доски. Маленькая пристань как нельзя лучше подходила для наших целей. Последние ярды мы прошли с выключенным мотором. Я первым покинул лодку, поймал брошенную Кроуфордом порядком истрепанную веревку, обвязал ее вокруг ближайшей сваи.

Юэн, разминая левое плечо, морщась, выбрался на берег, перед этим выдернув запальный стержень из емкости преобразования мотории. Выглядел мой приятель довольно нелепо. Просто представьте себе мрачного низкорослого священника в распахнутом стеганом жилете, надетом сверху на старую рясу, и с самозарядным карабином, лежащем на локтевом изгибе.

– Знаешь, куда идти? – Ему не нравилось карканье воронов на ветвях деревьев.

– Нет. Но поставлю цинтуру, что нам туда.

На земле лежали рельсы узкоколейки, уводящие куда-то за рощу. Раньше здесь ходила либо вагонетка, либо паровая платформа, на которой вглубь острова возили тяжелые грузы. Например, для обустройства лаборатории Хенстриджа.

– Хотя бы в курсе, что ищешь?

– Я просто осматриваюсь, надеясь обнаружить хоть что-то интересное. Здесь была лаборатория одного ученого.

– Уже плохо, – заметил Кроуфорд. – Наука от дьявола. Он всегда обращает ее против людей и ведет на войну. Я бы запретил и ее, и ученых.

– Засунул бы нас всех в средневековье и варварство?

Юэн кашлянул в кулак, посмотрел на меня раздраженно:

– Ганнери, мы и так в средневековье, несмотря на летающие в небе аэропланы. И вокруг такое же варварство. С шоковыми дубинками, силовыми стенами, огнеметами и прочими мерзостями. Ладно… глупо спорить. Надо искать смирение, а не ярость. Пошли.

Он двинулся первым, сутулясь, втянув голову в плечи, то и дело поглядывая по сторонам, словно ожидал, что за каждой кочкой скрывается искир. Опасаюсь разочаровать Кроуфорда, но в этой дыре вряд ли есть кто-то, кроме нас и птиц.

Из-за прошедших дождей все размокло, под ногами хлюпало, а грязь была жирной и скользкой. Часть рощи спускалась в низину, и стволы деревьев оказались залиты поднявшейся после дождей водой. Рельсы также ныряли в нее, выбираясь наверх на противоположном от нас склоне.

– Левее. – Я показал на упавший ствол. – Можем перейти по нему.

– Вспомни про обезьяну, так сразу ею и станешь, – проворчал он.

Следует сказать, что, хотя Кроуфорд довольно неказист на вид, перемещался, когда надо, он быстро и ловко. Точно… обезьяна. По неширокому древесному стволу, не обращая внимания на мешающие ветви, перебрался он гораздо проворнее меня.

– Вижу, ты не растерял свою форму, несмотря на дурь, которую куришь, – сказал я, оказавшись на другой стороне затопленного участка.

– В отличие от тебя. Чуть было не гробанулся, я уж собрался насладиться видом мокрого мистера Шелби.

– Обожаю своих друзей, – пробормотал я. – Только они могут поддержать в трудную минуту.

– Не на друзей надо полагаться, а на Бога. Только он может помочь.

– Ты сам-то веришь в свои слова, Юэн? – Я вытер грязную подошву ботинка о край пня.

– Хочу в это верить, но получается не каждый день, – признал он. – У таких людей, как я, должна быть хоть какая-то опора в жизни, иначе я провалюсь в такую бездну, что из нее больше не выберусь.

– С учетом того что периодически я замечаю черта, ходить в церковь для меня как-то поздновато.

Он направился дальше, вернувшись к рельсам, сказал, не оборачиваясь:

– Я вообще думал, что ты уже давно мертв. Лежишь где-нибудь на кладбище в своем Хервингемме.

Кроуфорд – мой земляк, но переехал с семьей в Риерту, еще когда был мальчишкой, и считает родиной город на воде, а не столицу Королевства.

Он резко повернул голову, когда на ближайшем к нам дереве оглушительно закаркали вороны.

– Мерзкие птицы! Помнишь, в тот день они тоже орали как проклятые?

– О чем ты? – Я посмотрел на часы, до темноты еще оставалось какое-то время, и порадовался, что карманный фонарь при мне.

– Ну… тот капитан, спаси Господь его ублюдскую душу. Его Такер и Скотт отбили у искиров. Вспомнил?

– Угу.

На самом деле я и не забывал. Это случилось в последний месяц, возле «Матильды». Искиры выдохлись, с Большой земли наловчились забрасывать нам припасы, зима закончилась, а весна, пускай и холодная, обещала скорую оттепель. Я уже больше не был командиром нашего разношерстного отряда – лейтенант Чербери (лорд Чербери, если уж быть точным, тот самый, что как-то сводил меня в дорогой клуб для джентльменов), пробившийся к нам, оказался отличным мужиком. Но все изменилось, когда слишком уж ретивые Скотт и Такер притащили того капитана.

– Он был глуп и некомпетентен. За неделю мы получили от него больше проблем, чем за четыре месяца от искиров. Этот несчастный кретин должен был сидеть далеко от линии фронта, а не пытаться командовать нами. Мало того что угробил Рене, еще и нас хотел отправить следом за ним. Все же некоторых не стоит делать офицерами.

Капитан действительно был кретином. Не старше нас, он считал, что люди, которые воевали не первый год, обязаны слушать того, кто только что появился, только что получил офицерский патент благодаря пачке фунтов и связям. Лучше бы он использовал эти возможности иначе, сидел где-нибудь в штабе за линией фронта, а не заставлял вымотанных и находящихся на грани людей штурмовать никому не нужное пулеметное гнездо узкоглазых, мотивируя это честью, доблестью, храбростью и прочей хренью, которая выветрилась из моей головы в первые полгода под пулями.

Тогда наш лейтенант ему здраво намекнул, что он лишь потеряет всех нас и даст возможность искирам занять высоту и «Матильду». Следует заметить, что капитан расценил слова будущего главы Апелляционного комитета Палаты лордов как неподчинение приказу, трусость и предательство, достал револьвер, и Чербери оказался в шаге от того, чтобы стать покойником.

Кроуфорд между тем произнес:

– Мосс потом мне признался, все считали, что именно я решу вопрос. Но решил его ты, ганнери.

– Я старший сержант. Моя задача была не терять людей.

Лейтенант, пусть он в мирной жизни был птицей совсем иного полета, здесь стал своим. Таким же, как мы. А братство, оно на то и братство, чтобы защищать попавших в беду. Порой ради этого приходится делать вещи, которыми нельзя гордиться.

Я выстрелил капитану прямо в висок прежде, чем он успел накрутить себя, чтобы убить младшего офицера. Возможно, через секунду это сделал бы кто-нибудь другой. Мосс, или Вороненок, или Уолли. А может, никто бы не шевелился, и Чемберли прикончили под карканье воронов, а уже после мы прибили бы капитана. Потому что он был глупцом, трусом и сволочью.

Но я сделал это и ничуть не жалею. И никто из моих товарищей тогда мне не сказал ни слова.

Конец истории.

– Ты был хорошим солдатом. – Кроуфорд впервые на моей памяти высказал отношение к тому, что произошло в тот далекий день.

– Все мы становились хорошими солдатами, как только понимали, что не бессмертны, как нам думалось перед агитационными плакатами, а можем умереть в любую секунду. Сразу находилась причина для того, чтобы драться. Мы хотели выжить и вернуться.

– Большинство из нас. Я скучаю по войне.

Я понимал, о чем он.

Роща закончилась, впереди лежали пустыри, заросшие высокой, в мой рост, травой вкуса сырого овса, и бесконечными маслянисто блестящими пятнами воды вкуса угля, подтапливающей землю, превратившей ее в болото. Идти можно было лишь рядом с рельсами, здесь насыпали достаточно щебня под шпалы, чтобы появилось хоть какое-то возвышение.

– Следы, – произнес Кроуфорд, все так же, как и прежде, удерживая карабин на сгибе локтя. – Но довольно старые.

Я и сам видел призраки оплывших отпечатков, уже практически уничтоженные дождями. Будь тут Вороненок, он многое мог бы рассказать о человеке, который прошел.

Впереди показалась крыша какого-то здания, и вскоре мы подошли к высокому кирпичному забору с закрытыми на цепь стальными воротами.

– Подсади-ка! – попросил Юэн.

Я помог ему забраться, передал карабин. Кроуфорд так и остался сидеть наверху, точно маленький воробей, возомнивший себя стервятником, пока я не оказался на другой стороне.

Тут рельсы заканчивались. Ржавела заросшая репейником паровая платформа с демонтированным котлом и колесами. Я заглянул в домик охраны. Дверь была заперта, стекло разбито. Несмотря на густую тень, на стене множество темных пятен – кто-то потерял содержимое головы. Скорее всего, погибший во время нападения на лабораторию.

– Осмотрюсь. Найду тебя позже. – Кроуфорд отправился вдоль забора, не ожидая моего одобрения.

Шел он чуть суетливо, и я подозревал, что в сумке у него не только револьвер, но и щепотка серого порошка. Не так много, чтобы отправиться в мир грез, но достаточно для того, чтобы слегка расслабиться. За Юэна я не беспокоился. Вот уж кто способен справиться с любыми неприятностями, так это он. И не только с помощью молитв.

Три серых приземистых одноэтажных здания, соединенных между собой короткими переходами. Несколько хозяйственных построек, сейчас взятых в осаду лужами (подойти к сараям можно было, лишь форсировав водную преграду). И большая оранжерея, состоящая из множества стекол, с куполом и системой труб, подающих воду.

Она не запиралась, и, оказавшись внутри, я испытал разочарование. Если здесь что-то и росло, то очень давно. Никаких растений, даже самого завалящего цветочного горшка, коих на балконах Риерты больше, чем голубей на площади Дукса. Все свободное пространство занимали приваренные под углом к стене странные баки вкуса нарциссов.

Желтые.

Они напоминали саркофаги, которые частенько достают из земли алавиты, с той лишь разницей, что эти усыпальницы создала фабрика, а не древние люди. К каждой емкости подходили ребристые трубки из тусклого металла и плоские кабели, обмотанные изоляцией вкуса скумбрии.

Тяжелые ручки, удерживающие замки, блокирующие люк. Скобы малинового цвета, залитые свинцовыми пломбами так, что даже при желании открыть бак без долгой возни и подготовки не получится. У меня точно нет никакого желания играть с огнем рядом с вещами, которые связаны с моторией.

На каждой емкости крупным шрифтом было написано: «Собственность компании «Мотория Риерты». Для уж совсем полных дебилов на боках нарисовали треугольник и кольцо из разнолучевых звезд – символа мотории. В ящики с подобным знаком не лезут даже самые отчаянные преступники, если только они не хотят подхватить заразу и оказаться в кварталах Старой Академии.

Все баки пронумерованы. Я прошелся вдоль рядов, насчитав двадцать две штуки. Провел по шершавому борту одного из них, не удержался, стукнул костяшками пальцев и услышал в ответ гулкий звук пустоты.

В дальнем конце постройки находился неглубокий квадратный бассейн, выложенный гладкой керамической плиткой. Воды в нем не было, на дне и стенах выступил налет вкуса… бледно-голубого цвета. Еще одна странность этого места – собранные из слюды щиты, повернутые в сторону оплетенной проволокой катушки размером с корову, висящей под потолком на стальных крюках.

Когда солнечно, слюда должна была сиять, точно зеркало, но сейчас ее кристаллы казались тусклыми и мертвыми. Место вообще напоминало заброшенное кладбище, но не людей, а машин.

Я оставил их в покое, направившись к зданиям. Запертая дверь меня не остановила. Подобрав камень, я разбил стекло. Вряд ли Хенстридж будет на меня в обиде за мелкое вредительство.

Собственно говоря, мог бы и не бить. Я просто поленился искать другой вход, а он, как выяснилось, был. Я наткнулся на него, уже когда оказался внутри и прошел почти все крыло. Некто, не желая скромничать, взял и вынес дверь вместе с петлями, что, признаюсь честно, требовало недюжинной силы.

Тут уже побывали до меня. Все в полном беспорядке, ящики и шкафы выпотрошены, вещи и инструменты валялись где придется.

Возможно, в отсутствие хозяев и охраны сюда заглянул кто-то из заезжих рыбаков, но я подумал, что здесь порезвилась Сайл – она что-то искала, подозревала, будто это у меня. Могла и наведаться в лабораторию Хенстриджа.

Так что меня занимал вопрос – повезло ли искирке?

Вокруг меня были залы со странными приборами и незнакомыми мне станками. Таблицы минералов на стенах, меловые доски, исписанные формулами, целые стопки бумаг и научных книг. В одном из помещений, с перевернутым глобусом, я «залип», уставившись на стеклянные трубки, похожие на трубы органа.

Они рядами стояли от пола до потолка, и в них, мягко мерцая, плавали туда-сюда, точно медузы, сгустки солнечного света. Завораживающее и в то же время усыпляющее действо. Словно я находился в глубине океана, наблюдая со стороны за целой Вселенной.

Эти штуки двигались без всякой энергии – к трубам не были подключены электрические провода или моторические элементы. Мне даже захотелось разбить одну из стекляшек и сунуть кусок солнца себе в карман, но, к сожалению, я ребенок и идиот только на словах. Чаще всего во мне бодрствует рациональный практик, а он говорит, что солнце прожжет дыру в моем плаще. Ученые – ребята непредсказуемые, а уж их изобретения и подавно.

Краем глаза я заметил движение за окном, обернулся, но мимолетная тень уже пропала. Я хмуро подумал, что меня настигло довольно странное ощущение – до предвестников было далеко и, возможно, мне просто почудилось.

Я продолжил свое исследование.

Комната за комнатой, зал за залом. Это только в романах скучающий аристократ распутывает убийство за один вечер, чтобы наутро сказать глупому инспектору:

– Арестуйте дворецкого, сэр!

Я никогда не занимался ничем подобным. Конечно, знал ребят из Грейвплейса, которые специализировались на поисках тех, кто превращал живых в мертвых, но и у них не все и не всегда получалось. Когда я стал искать пропавших людей, то использовал не только свои инстинкты и интуицию, но и связи. Я знал Хервингемм и тех акул, что плавали во мраке. А если не их, то тех, кто видел тени в воде. И еще у меня в руках были ниточки. Хотя бы одна. Хоть что-то, за что я мог зацепиться и пойти по ней, осторожно сматывая в клубок, пока не достигну пещеры, в которой скрывается чудовище.

В этом же деле я оказался в полной пустоте. Не собирался им заниматься до тех пор, пока мой наниматель не отправился к праотцам, и не получил никаких деталей. Просто хотел опередить Сайл, но, если уж быть совсем откровенным, несся через густой лес с завязанными глазами, без всякого представления о направлении. Черт побери! Я даже не предполагал, на что похож похищенный прибор. Большой он или маленький.

И спросить тоже не у кого. Все, что я узнал в Академии: богатый ученый с множеством причуд, живущий обособленно и практически не общающийся ни с кем после ссоры с влиятельным Брайсом.

Очередная дверь также была распахнута, замок выбит. В комнате никакой мебели, все поверхности – сплошной бетон. В стену напротив входа вбиты стальные крепежи, на которых держались толстые цепи с кандалами. Смердело внутри так, словно здесь годами держали обгадившегося медведя.

– Вот черт! – Я даже отшатнулся назад, казалось, мерзкий запах въелся в каждый квадратный дюйм.

Не думаю, что старикан был любителем животных и хотел в своей лаборатории устроить зверинец. Мысли в голову приходили не слишком приятные. Человек? Контаги? Что-то еще?

Это помещение вызвало во мне неприятные чувства, словно здесь кого-то жестоко убили, и его душа до сих пор остается в комнате и молит о помощи.

Половица за спиной скрипнула, и я обернулся.

Ну что же. Теперь я знал, какие у нее глаза. Вкуса молодого коньяка, в который бросили щепотку золотого песка. Волосы были точно такими же и пребывали в том же самом хаотичном и прекрасном беспорядке. Приталенное пальто, брюки в крупную клетку, перчатки и ослепительная рубашка вкуса первого снега. В руке она держала револьвер, но он был направлен не на меня.

Пока не на меня.

– Здравствуй, Мюр.

– Здравствуй…

– Итан Хеллмонк, мисс. – Я очаровательно улыбнулся, но все мое обаяние разбилось о стену напряженности.

– Я думала, ты не пережил ту ночь, Итан.

– Что же, – я прислонился плечом к косяку, держа руки на виду, показывая, что не собираюсь дергаться, – я полон сюрпризов. Обычно подобное случается с людьми, умеющими плавать.

– Но ты решил скрыться.

– Я как лис. Предпочитаю одиночество компании незнакомцев. Порой они могут стать довольно утомительными, если ты понимаешь, о чем я.

– Где Кражовски?

– За столько времени вы не узнали, куда увезли вашего товарища? Инги-Вин проверяли?

– Его там нет.

– Экая жалость, – пробормотал я. – Извини, но я не знаю, где он.

Теперь пистолет смотрел на меня, и дуло было похоже на темный зрачок.

– Неправильный ответ, Итан. – Я услышал в ее голосе нотку нетерпения и, что самое важное, раздражения. Перевел взгляд с оружия на нее и увидел решительную складку в уголке рта, той части лица, которая сохранила подвижность. Девчонка могла выстрелить, но я не давал ей особого повода. Вранье, судя по всему, не являлось для Мюр причиной отправлять людей на тот свет. – Значит, ты лжец.

– Только в те минуты, когда несколько революционеров врываются в твою тюрьму и собираются ее взорвать к чертям собачьим. Прости за эту ложь, но мне очень хотелось выбраться, и я соврал бы любому, сказав все, что он желает услышать.

Мои извинения не больно-то смягчили ее сердце, я видел, как нахмурились красивые брови, когда я сказал о «революционерах», но, кажется, стрелять она раздумала.

– Зачем ты за мной следил?

– По правде говоря, я не думал, что мы когда-нибудь еще встретимся. Это ты меня нашла.

И в этот момент за ее спиной появился Кроуфорд. Зная его умение «исправлять» ситуацию и понимая, что при плохом раскладе отмотать время назад не получится, я сказал:

– Стоять, капрал!

Некоторые дрессировки въедаются нам в кровь так, что не вытравишь их спустя годы. Он застыл.

Мюр крутанулась на каблуках, но, к моему удивлению, пистолет опустился.

– Кроуфорд? Ты откуда здесь взялся?!

– Приплыли осмотреться. – Он шмыгнул носом, кладя карабин на подоконник. – Ты выросла. Давно не виделись.

– Вы знакомы. – Я не спрашивал. Утверждал.

– О. – Девчонка убрала револьвер в кобуру, висевшую на бедре, рядом с широкими ножнами, в которых прятался короткий клинок. – Кроуфорд старый друг.

– Серый порошок и повстанцы. Даже не знаю, что хуже.

– А что тебя не устраивает в повстанцах? – еще сильнее нахмурилась Мюр.

– То, что не только вы мрете как мухи, но и все, кто находится вокруг вас. Мерген не слишком жалует тех, кто выступает против него.

Она фыркнула, сунув руки в глубокие карманы пальто.

– Твое беспокойство преждевременно, ганнери, – улыбнулся Юэн. – Мюр хорошая девочка. И зла мне не причинит. Мюреол[67], это мой боевой товарищ и командир. Итан, это Мюреол, подопечная моего хорошего приятеля.

Мы кивнули друг другу, все еще настороженные, но негласно решившие не обострять ситуацию без нужды.

– Ты одна? Без Вилли?

– Прошли те времена, когда он не отходил от меня ни на шаг, – улыбнулась девушка.

– Я слишком привык к этому, хотя ты права.

– Что вы здесь делаете?

Помалкиваем.

– Лично я – гуляю. – Юэн покосился на комнату с цепями. – Но пора бы уже и домой отправляться. А то не успеем до темноты.

– Ты гуляешь. А он? – Палец в перчатке указал на меня.

– Не имею ни малейшего понятия. – Юэна вообще тяжело «пробить» или вывести на чистую воду. Особенно если он этого не желает и решает корчить из себя идиота. – Что ты здесь делаешь, ганнери?

– Свою работу, Юэн. – Я прошел мимо них, заглянув в соседнее помещение. – Хозяин этого места нанял меня помочь ему.

– Хенстридж? – удивилась Мюр. – И что же ему понадобилось от тебя?

Я поднял брови, показывая этим, что не собираюсь раскрывать секреты клиента.

– Понятно, – криво усмехнулась девушка. – Тайна.

– Я бы рассказал, ганнери. Мюр может помочь.

Я поразмыслил над советом Кроуфорда:

– Знаешь, где жил Хенстридж?

– Допустим.

Это была ценная информация. Разумеется, рано или поздно я найду его квартиру, но разговор с Мюр сэкономит массу времени.

– У него украли кое-что из этой лаборатории, и он попросил меня найти пропажу.

– Найти? Ты жандарм? – Она тут же поправилась: – Коппер?

– Сейчас нет. Просто помогаю людям находить пропажи.

Кажется, известие о том, что я работал на благо государства и общества, не слишком ее обрадовало. Не скажу, что я не понимал человека, который большую часть жизни прожил в городе, где представители закона служат в первую очередь аристократам, корпорациям и тем, кто платит. По сути дела, являясь официальными бандитами, получившими право творить все, что вздумается. Риерта не Хервингемм, и, несмотря на то что ее называют просвещенным городом, с появлением нового дукса здесь царят драконовские, а быть может, и людоедские порядки.

– Итан из хороших парней. – Юэн счел нужным поддержать меня. – Сегодня заварил мне чайку.

Мы с Мюр посмотрели на него с равной долей мрачной обреченности, зная о том, что порой слова Кроуфорда не следует воспринимать… никак. Заговаривается он периодически. Словно в подтверждение наших мыслей, Кроуфорд хихикнул, а после его скрутил приступ смеха. Он едва ли не корчился, из глаз текли слезы, и ему пришлось опереться рукой на стену, чтобы не упасть.

Мюр, как видно, уже сталкивалась с таким, поэтому смотрела на моего приятеля с жалостью, и ее жесткий взгляд смягчился. Она хотела подойти помочь, но я едва заметно покачал головой, прося ее остаться на месте.

Девушка послушалась, хоть и с неохотой.

Наконец смех перешел в кашель, и постепенно Юэн стал успокаиваться.

– Отпустило? – сухо спросил я.

Он икнул и кивнул:

– Тук-тук-тук. Опять проклятые молотки лезут в мою голову. Это место вызывает во мне уныние. Давайте вернемся в Риерту, я поставлю чайник. – Кроуфорд снова хихикнул, но быстро взял себя в руки. – И там все обсудим. У тебя ведь найдется лишний час, Мюреол?

– Найдется. – Она решила принять приглашение. – Ты перестал пить свои таблетки?

Таблетки? Кроуфорд пил таблетки? Что сдохло, если он решил довериться врачам? Я помню, как санитар не смог заставить его принять микстуру и как нам втроем пришлось его держать, пока наш лекарь вливал ее ему в глотку. А тут добровольно… Не верю.

– Они мне не помогают. Все врачи шарлатаны. Лишь Господь может излечить.

– И серый порошок, – жестко произнесла девушка. – Я не хочу, чтобы ты не проснулся в один из этих приемов.

– Уж лучше джин, чем таблетки! – Он начал раздражаться, и я влез, пока Кроуфорд не накрутил себя до стадии «ворчливого ничтожества», как он сам это называл.

– Это ты здесь все разгромила?

– Нет. Я появилась тут незадолго до тебя, и на этот раз все было уже таким.

– «На этот раз»? Значит, ты приходила сюда и прежде?

Кажется, мысленно она уже выругала себя за эту оговорку.

– Насколько хорошо ты знакома с Хенстриджем?

– Я пока еще не решила, на какие вопросы мне стоит отвечать. Если бы не Кроуфорд, мы вообще бы не разговаривали. Так что не гони лодку.

Ослабленный расстоянием и препятствиями выстрел мы все-таки услышали и переглянулись.

– Ты точно одна? – Юэн взял лежащий на подоконнике карабин.

– Да.

– Дробовик, – сказал я.

В подтверждение моих слов раздалось еще два лязгающих выстрела. А затем мерные удары стали о сталь. Кто бы там ни был, сперва он пытался перебить цепь на воротах дробью, а теперь в дело вступил топор или ломик.

– Кому-то явно лень перелезать через забор, – сказал я.

– И он достаточно нагл, чтобы нас не бояться, – поддержал меня Кроуфорд.

– Думаете, они знают о том, что мы здесь? – Мюр вытянула шею, чтобы рассмотреть происходящее, но ворота были скрыты углом оранжереи и деревьями за ней.

– Знают, – ответил я, расстегивая кобуру, но пока не спеша доставать «Стук». – Наша лодка осталась возле маяка, и мы летели не по воздуху, на земле остались следы. Вряд ли они настолько слепые, чтобы их не заметить.

– Сейчас вернусь. – Юэн передал карабин мне. – Найди более подходящую позицию.

Он был прав. Так что я поспешил в соседний корпус, и Мюр не колеблясь последовала за мной.

– Где вы познакомились с Кроуфордом? – спросил я, поглядывая в окна.

– У нас есть общие друзья. Когда я вернулась в Риерту, он был рядом. Некоторое время.

– Ясно.

Я выбрал удачное место, распахнул оконные створки, отошел подальше, к столу, заваленному бумагами, смахнул их на пол, взял стул, перевернул, чтобы появился упор, и положил на перекладину между ножками карабин. До деревьев отсюда было ярдов сто, так что я сместил прицельную планку на сектор «100».

– С ним все будет в порядке?

– Отойди от окна, пожалуйста. Ты как на ладони, – попросил я. – С Кроуфордом? Да. С ним все будет хорошо. Он воевал.

– Вилли говорил, что Юэн был всего лишь полковым капелланом.

Черт побери, мне пришлось приложить массу усилий, чтобы не ухмыляться от такой новости! Но я с честью вышел из ситуации, сказав:

– Можешь мне поверить, Мюр. Он вернется прежде, чем что-то произойдет.

Так и случилось. Кроуфорд появился через минуту, я отметил его появление уголком глаза, но продолжал смотреть через прицел на деревья.

– Двенадцать человек. Все вооружены, и у них еще собака.

– Кто они?

– Не знаю… Двенадцать человек… – повторил Юэн.

– И собака, – добавил я. – Так что даже не думай. Просто уйдем. Сегодня плохой день, чтобы умирать непонятно за что.

Он промолчал, но я чувствовал, что Кроуфорд не слишком согласен со мной и его внутренние демоны вновь пробуждаются.

– За оранжереей заброшенный сад. – Я не вернул ему карабин, дабы не дразнить черта. – Отступим туда, переберемся через ограду и вернемся к лодкам.

– Там могут быть еще люди.

– Ну выбора-то у нас нет. – Я изменил тон, и он принял его, как и прежде признавая меня старшим по званию.

– У меня тоже есть лодка, и в отличие от вас я ее хорошо спрятала.

– Я свою посудину не брошу, – насупился Юэн.

– Ради твоей посудины придется убить несколько человек. Насколько мне известно, ты стараешься избегать подобных поступков, – напомнил я ему. – Старая лодка стоит человеческой жизни? Даже если они отъявленные мерзавцы?

По глазам Юэна я видел, что еще как стоит, и, если честно, считал точно так же, но скоротечные огневые схватки тем плохи, что никогда нельзя знать наперед, с какими потерями ты из них выберешься. И если Кроуфорду было плевать на себя, то я не торопился умирать, а тем более заставлять умереть за нас девчонку.

– За мной, капрал, – приказал я.

Дверь с выходом на противоположную сторону здания была через четыре зала. Но мы не пошли туда. Я открыл ближайшее окно, выбрался первым. Мюр выпрыгнула следом за мной, а Кроуфорду пришлось задрать рясу, чтобы она не мешала перелезать через подоконник.

Надо было лишь обогнуть восточную часть оранжереи и навес, под которым хранились просмоленные железнодорожные шпалы для замены на узкоколейке.

Уже слышались голоса проникших на территорию лаборатории. Они рассредоточивались, где-то разбилось оконное стекло. Мы оказались за деревьями, когда раздался окрик:

– Именем народа и государства, остановитесь!

Почти сразу же грохнуло два одиночных выстрела. За ними последовали другие, но мы уже прижались к деревьям.

– Какого черта здесь делает тайная полиция?! – Я снял карабин с предохранителя. – Это ведь только они так говорят?!

Кроуфорд пожал плечами, даже не потянувшись к оружию:

– Они в обычной одежде, а когда нет черного мундира, пойми, кто перед тобой. Я сам иногда так кричу, отпугивая незваных гостей. Они могут быть кем угодно. Господи Иисусе! Итан, возьми на себя грех, мне вера не позволяет перебить этих мерзавцев.

Но первой выстрелила Мюр, все это время целившаяся из револьвера. Человек, выпрыгнувший из окна и бросившийся к нам, резко повернулся и побежал в обратном направлении.

Я не стал бить ему в спину, сосредоточившись на той стороне крыла, откуда звучали одиночные выстрелы. Карабин звонко лязгал, выплевывая гильзы мне под ноги.

– Пошли! Пошли! К забору!

Моих спутников не надо было упрашивать, и они рванули под прикрытием моего огня. Я дострелял всю пачку, видя, что в лаборатории от пуль разбиваются стеклянные трубки «органа» с солнечными сгустками внутри и в помещении медленно начинает разгораться свечение.

Я бросился прочь, даже не став перезаряжать оружие. Мюр уже перебралась через забор, а Кроуфорд ждал меня и, как только увидел, ловко подпрыгнул, вцепившись пальцами в край. Подтянулся, оказался наверху. Я швырнул ему «Резерв», Юэн ловко поймал оружие, достал из подсумка полную пачку.

Я оглянулся, но за спиной никого не было, лишь за деревьями продолжал разгораться свет. Кажется, я повредил какую-то важную штуку и вот-вот должен был вспыхнуть пожар. Или еще что похуже.

На той стороне Мюр выглядела взъерошенной и напряженной:

– Тайная полиция! Это вы их привели!

– Или они прознали о Хенстридже и его делишках. Где лодка? – Я вытянул руки, ловя падающий карабин.

– Здесь недалеко. За мной.

Никакой тропы не было. Мы бежали, продираясь через дикие заросли, проваливаясь на травяных кочках и оказываясь по щиколотку в воде. Постепенно спускались сумерки, тени ожили, все стало вкуса пепла и блеклым, словно мне вновь запустили в вену «Якорь».

Мы одновременно услышали собаку. Торпедообразное тело вылетело из зарослей, вытянувшись в струну, метя зубами в горло девчонки. Кроуфорд, несмотря на то что был ниже ее, отшвырнул «леди» в сторону, легко, точно бумажную куклу. Пес приземлился на все четыре лапы, и в его длинную морду врезалась тяжелая пуля из револьвера «священника».

– Прости меня, Господи, за то, что отобрал жизнь у Твоего создания.

– Ты цела? – Я протянул руку Мюреол.

– Пострадала лишь моя гордость. – Хват ее тонких пальцев был крепким.

Она встала, затем подняла обороненный котелок, тряхнула им, стараясь избавить от грязи, и нахлобучила обратно, прижав непослушные волосы. Лязгнул выстрел, я сбил Мюр с ног, придавил так, что она вскрикнула.

Стреляли с того места, откуда прибежал пес. Карабин я выронил, потянулся за «Стуком», девушка дернулась, но я зашипел на нее:

– Лежи, черт бы тебя взял!

Пуля ударила в землю рядом с моей головой, но из-за высокой травы стрелку было сложно понять, где конкретно мы находимся.

– Да слезь же ты с меня, кабан! – полузадушенно пискнуло подо мной.

– Голову не поднимай! – сказал я, откатившись в сторону.

Но больше не стреляли.

– Кроуфорд! – позвал я. – Кроуфорд!!

Рядом его не было, и я сказал Мюр, смотревшей на меня дикой злой кошкой:

– Не лезь. Будь здесь. Поднимешь голову – потеряешь ее.

Я примерно представлял, что случилось, но стоило подстраховаться, так что до ближайших кустов полз, предоставляя своему плащу оценить качество осенней почвы. Кроуфорда я нашел почти там, где и предполагал. С искирским ножом в руке и редкими каплями крови на щеках. Исколотый мертвец лежал у его ног.

– Вот черт! – прошептал я, сделав шаг назад.

Разумеется, Мюр меня не послушалась, оказываясь рядом, охнула, шагнула к Юэну, но я удержал ее, вцепившись ей в плечо.

– Эй! – возмутилась она, но меня даже револьвер в ее руке не смутил.

– Тихо! Не подходи….Капрал.

Он наконец-то посмотрел на меня, и его взгляд мне не понравился. Я давно уже отвык от него и, если честно, не ждал, что столкнусь с этим снова. Когда он такой, здесь может помочь лишь Вороненок. Во всяком случае, раньше помогал. Теперь уж не знаю.

– Кроуфорд, ты как? – В голосе девушки была тревога и участие.

– Молотки стучат. Молотки, – сказал он ей и, облизав губы, гнусно хихикнул.

Смех – мороз по коже. Она не понимала, что происходит, скорее, сработали инстинкты, и Мюр больше не пыталась сбросить мою хватку. Видела, что творится нечто странное и рядом появился кто-то, совсем не похожий на того человека, которого она знала.

– Соберись, капрал. Пора уходить.

Он заржал пуще прежнего, вытирая текущие по щекам слезы:

– Если долго убегать от дьявола, то он обязательно тебя догонит. Молотки. Они здесь. Черт! Как же стучат! – Кроуфорд провел пальцем по виску, царапая себе кожу, и указал на меня острием своего мерзкого ножа. – Разреши оставить пост, ганнери?

Я вздохнул. Выбора у меня особого не было. Но я попробовал еще раз:

– Нам надо домой, капрал.

– Нет! – резко сказал он, и нож пришел в движение. – Нет!!! Разреши оставить пост, ганнери!

Я видел, что он из последних сил цепляется за остатки рассудка, и кивнул:

– Разрешаю.

Спустя секунду Юэн бесшумно скрылся в кустарнике. Маленький человек в выцветшей рясе, с искирским клинком, судорожно сжатым в руке.

– Куда он пошел? – Мюр выглядела растерянной. – Да что с ним такое?!

– Лучше сейчас ему не мешать. – И, заметив сомнение в глазах вкуса коньяка, я продолжил: – Ты не поняла, но ведь почувствовала. Это не Кроуфорд, которого ты знаешь. Не тот парень, что трепался о боге, смирении и упивался джином. Иногда он не контролирует себя, и в такие моменты его не стоит останавливать.

Возможно, она бы не поверила мне, если бы не видела лицо Юэна. Совершенно чужое, незнакомое и пугающее.

– И что ты предлагаешь?

– Ты вела к лодке.

– Хочешь оставить его здесь? Серьезно?! – возмутилась девушка.

– Я знаю Кроуфорда гораздо дольше, чем ты. Его лучше отпустить.

– Их там одиннадцать человек!

– Я бы беспокоился не за него, а за них. Если он захочет, они не найдут его, даже проходя в дюйме. Тот, кого ты, возможно, знаешь как священника, в состоянии позаботиться о себе. И ему не надо мешать. Для твоего же блага.

Я действительно так считал. Сейчас мой капрал как сорвавшийся алкоголик, который влил в себя первую каплю и не успокоится до тех пор, пока не опустошит бутылку. Или целый ящик. А, как всем известно, некоторые алкоголики бывают довольно агрессивны, если им не давать этого сделать или просто попасться на глаза в неподходящий момент. Поэтому лично у меня не было сомнений, как поступить. Во время войны Кроуфорд порой пропадал по четыре дня где-то на искирских позициях и всегда возвращался.

Она все еще колебалась, не веря в преображение. Нас могли найти в любой момент, а мы продолжали спорить, так что я начинал злиться и привел следующий аргумент:

– Ты настолько мало его знаешь, что готова застрелить?

– Что?! – опешила она.

– Его иногда накрывает. И это не только смех, слезы да странные слова. В такие моменты, как я уже тебе говорил и повторю вновь, он может причинить вред. В том числе и друзьям. Когда Юэн кинется на тебя с ножом, выбор будет довольно невелик – либо ты попробуешь остановить его пулей, либо он вскроет тебе горло. Ты что предпочитаешь?

– Идем к лодке. – Больше Мюр не сомневалась, но все же пробурчала себе под нос, широко шагая: – Все контаги мира! Ему точно надо к врачу. Что вообще с ним такое?!

– Эхо войны. – Я не нашел более подходящей фразы, хотя от нее и пованивало дешевой философией.

– Многие мужчины прошли войну, – возразила она. – И уж точно полковые капелланы не должны были так пострадать головой.

– Просто многим удается скрывать, что их души, да и совесть истончились настолько, что стали прозрачны. Кроуфорд слишком долго боролся со своими демонами, и они взяли верх.

Она не удержалась, оглянулась через плечо:

– Ты точно бывший коппер? Больше смахиваешь на поэта.

– Я вообще очаровательный парень. Ты в этом обязательно убедишься, когда мы пообщаемся чуть подольше.

– Даже не знаю, радоваться этому обещанию или нет. – Она с легкостью вернула мне иронию. – Человек, которого я вижу второй раз в жизни, внезапно набивается мне в лучшие друзья.

– Для леди ты довольно цинична.

– Ну так я и не леди. Подобную породу тебе лучше искать в Бурсе или Земле Славных, а не среди этих топей.

– Ну что же… значит, ты из тех, кто пытается бороться с нынешней властью в Риерте?

– Должен ведь хоть кто-то сделать так, чтобы народ перестали превращать в скотов и чудовищ. Ты против повстанцев?

– Я? Что ты. Я вообще чужак на вашей войне и даже судить не берусь, кто из вас хуже.

Она негромко и совершенно не зло рассмеялась.

– Что же, Итан. Ты хотя бы честен. В Риерте это редкость, и воздух пропитан ложью ничуть не меньше, чем выбросами с фабрики мотории.

– Ты тоже лгунья?

– О! – Смех у нее все же был приятным. – У меня второе почетное место после нашего дукса.

– Осталось свергнуть его, чтобы занять первое.

– Можешь не верить, но я делаю это не ради звания Первой Лгуньи Риерты. С дуксом стоит бороться, как борются с болезнью. Иначе случится то, что произошло во время кровавой капели, – она убьет нас. Я хочу будущего для моей страны и моего народа. Прав для всех, а не только для тех, кого теперь называют аристократами. Власть взяли купцы, торгаши и военные. У тех, кто правил страной до них, получалось лучше.

– Ты о прежнем дуксе? Уверена в этом? – Я, балансируя, перебрался по кочкам на другую сторону широкого языка трясины.

– Я уверена в том, что людей не хватали в собственных домах, они не исчезали без возврата, у рабочих было больше прав, а про уличные бои не слышали уже несколько веков. Все отравлено, Итан. И это следует остановить прежде, чем от Риерты останется лишь память. Темная память.

Тут она права. Судя по обстановке, город катится к чертям.

Лодка стояла за камышами, скрытая между базальтовыми камнями, да так ловко, что найти ее с берега, особенно не зная, что искать, не представлялось возможным. Она была меньше той, что у Кроуфорда, но с точно таким же двигателем, работающим на мотории.

Мюр спрыгнула первой, раскинула руки, когда лодка закачалась, а затем стала вытягивать мокрую веревку с грузом, покоящимся на дне.

– Чего ждешь?

Я еще раз оглянулся. Над деревьями, в сгущающейся осенней тьме, разрасталось зарево пожара. Надеюсь, с Кроуфордом будет все в порядке. Я планировал вернуться за ним завтра к вечеру и надеялся уговорить Мюр, чтобы она привезла нас обратно. Ради меня она такое конечно же делать не станет, но к Юэну вроде относится неплохо, а значит, может помочь.

Глава десятая

В ловушке

В облаках появились разрывы, словно в ненадежной стене, по которой прямой наводкой била тяжелая артиллерия. На черном бархате неба засияли первые, ледяные звезды. Ветер носился над самой водой, острый точно бритва. От него не было спасения, он резал холодом по щекам, сатанея от безнаказанности.

Мюр, навалившись на румпель, вела рыскающую из стороны в сторону лодку прочь от Лунного острова и ни о чем со мной не разговаривала.

Внезапно за кормой встало солнце – яркая струна, клинок искирского меча, луч, если угодно, ударил выше облаков, и вокруг него, формируясь, закружился хоровод крупных сгустков, так похожих на океанские медузы.

Все действо происходило в абсолютной тишине. Это явно был не взрыв, никакого грохота, ударной волны или пожаров, которые должны были начаться от такого происшествия. Мюр посмотрела на него лишь раз, сосредоточенная на управлении, пользуясь тем, что во мраке появилась настоящая брешь и Плавник, выросший на пути, стал виден, точно освещенный прожекторами.

Когда мы его миновали, струна начала истончаться, свет тускнеть, отступая перед ночью. Медузы улетали к звездам, куда-то в бесконечное небо, пропасть, неведомую человеку, и уже через пять минут все кончилось.

– Ты не слишком удивлена.

Девушка, не отпуская румпель, наклонила голову, подняла плечо и потерлась об него щекой.

– Удивлена, – призналась она. – Надеюсь, Кроуфорд выжил.

– Это не похоже на оружие.

– Пары мотории тоже не похожи на оружие, но убивают тех, кто их вдыхает, – ответила она. – Видел когда-нибудь такую смерть?

– Нет.

– А я видела. Люди не должны так страдать.

Не должны. Но только это и делают на протяжении всей своей истории. Я не стал ей этого говорить, чтобы не сойти за циника.

Далеко справа был виден маленький огонек вкуса клубники, мерцавший на озерной глади. Еще кто-то возвращался со стороны Заброшенных островов, но слишком далеко для того, чтобы разглядеть его внимательнее. Мы же носовой фонарь не зажигали, предпочитая двигаться пусть не так быстро, но незаметно для окружающих. Особенно с учетом того, что с Лунного острова могла уплыть не только наша лодка.

Внимание незнакомцев, решивших посетить угодья Хенстриджа, нам было ни к чему.

– Мы сможем завтра вернуться? – спросил я.

Ее лицо было плохо различимо во мраке, но я понял, что она рассматривает меня, что-то для себя решая.

– Хорошо.

– Спасибо.

– Ты правда не знаешь, куда увели Кражовски?

– Прости. За ним пришли «единороги», и перед узниками они не отчитывались. В тот день убили всех, кроме меня. Возможно, твой друг тоже мертв.

– Не думаю…

Впереди вспыхнул прожектор, и, чуть поколебавшись, в четверти мили от него – еще один. Два узких длинных луча медленно поползли из стороны в сторону, ища что-то на воде.

– Жандармские патрульные катера! – Мюр рванула рукоятку подачи мотории на себя, и двигатель зарокотал, набирая обороты так, что по всей посудине пошли вибрации.

Она налегла на румпель, поворачивая влево, убираясь с обычного фарватера, южнее, желая обойти остров Рассвета вдоль восточного побережья, чтобы потом выйти к Череде. На соседней лодке погасили фонарь, но он уже успел выдать их местоположение, и прожектор, точно щупальце осьминога, добывающего рыбу из бутылки, рыскал по озеру. Наконец добыча попалась, оказалась в световом круге, и прожектор ее больше не выпустил. Взял крепко, словно охотничий пес, вцепившийся в лису, и второй катер присоединился к нему, быстро сокращая расстояние до жертвы.

Мы уходили от них все дальше и дальше, но расстояние в милю донесло до нас слабую трещотку пулемета.

– Твою мать! – сказал я. – Они не церемонятся.

– А зачем? – со злостью произнесла девушка. – Это же так весело!

– И часто они расстреливают лодки?

– Случается. Сегодня, наверное, снова комендантский час, опять убили жандармов, вот они и звереют.

Катера, помешкав, направились дальше, продолжая поиск. Я обрадовался, что мы проскочили, и целых десять минут пребывал в уверенности, что на сегодняшнюю ночь наши приключения закончились. Даже сказал Мюр:

– Вернемся в дом Кроуфорда.

– Я не знаю, где он живет. Он всегда приходил к нам, а не мы к нему. К тому же если сейчас действительно комендантский час, то на освещенной воде[68] нас точно схватят.

– И где ты предлагаешь переждать до утра?

– Есть одно место. – Я понял, что она не горит желанием посвящать меня во все свои тайны.

Прожектор, ударивший в глаза, ослепил, и Мюр охнула. Я сообразил первым, забирая румпель, навалился на него, и посудина, шедшая на полной скорости, легла на левый борт, едва не черпая им. Девчонка вцепилась в лавку, ее чуть не выбросило в воду.

Засада была устроена хорошо, но они оказались нетерпеливы и включили прожектор слишком рано, подарив нам возможность маневра. С треском в небо взлетела сигнальная ракета, превратившись в наивысшей точке в пульсирующий шар огня вкуса сливы. Катера, уничтожившие лодку и уже уходившие, развернули прожекторы в нашу сторону, меняя курс.

Позади преследователь, впереди тоже. Слева Старая Академия, справа непреодолимая стена Плавника. Выходов из этой ловушки было немного. Так что я сразу принял решение, вновь поворачивая руль.

Посмотрел на Мюр, и она, сообразив, что я хочу сделать, одобрительно кивнула. Тоже понимала, что так шансов у нас больше, чем под перекрестными пулеметными очередями. Темный берег надвинулся – и наша лодка выбросилась на песок, как будто желающий покончить с жизнью дельфин…


Тяжелый запах сырости пропитывал стены, и к нему примешивался застарелый дух древнего, всеми покинутого дома. Кто бывал, тот поймет, что такое брошенное жилье, полное призраков прошлого, которые, возможно, уходили отсюда на неделю, не больше, но теперь никогда не вернутся, оставив свое обиталище на растерзание времени и непогоды.

В разбитое окно задувал ночной ветер, трепал рваные лоскуты отошедших от стен выцветших обоев, бежал прочь, в распахнутый дверной проем, и скакал по лестнице, ныряя в чернильный колодец подъезда. Дом был тихий, лишь изредка внутри него что-то слабо поскрипывало да нет-нет стукала фрамуга на этаже над нами.

Потолок некогда вкуса снега сейчас был весь в пятнах сырости, плесени – и с пола казался бесконечно высоким.

Мюр дежурила возле окна, выглядывая на улицу осторожно, словно солдат из окопа, опасающийся поймать пулю искирского снайпера. Мы оба понимали, в какую ситуацию угодили, но не спешили обсуждать произошедшее. Если честно, за эти сутки я зверски устал и хотел спать, но боролся со сном. Отсутствие двери (она сорвана с петель неведомой силой и разломана на лестнице на несколько частей) не давало мне покоя.

Нашу лодку уничтожили – мы едва успели выбраться из нее и спрятаться за фрагментом стены, когда прибрежную часть района затопил свет прожектора и заговорил пулемет. От посудины мало что осталось – проще плыть в решете, чем на этих обломках, а финалом стал лопнувший бак с моторией. Он залихватски свистнул, теряя давление, и, как полагаю, окутал значительный участок берега облаком ядовитой взвеси.

Но проверять я не стал. Пока жандармы меняли ленту, мы с Мюр бросились прочь, пересекли улицу, перепрыгнули через широкую канаву, слишком маленькую, чтобы называться каналом, и скрылись в ближайшем доме, коих в округе было как грибов на лесной поляне после хорошего дождика…

Я услышал шаги на улице, увидел, как Мюр отпрянула назад, точно кто-то мог разглядеть ее во мраке комнаты третьего этажа. Человек шел неспешно, словно гулял в одном из парков Холма. Создавалось впечатление, что на его ботинках стальные набойки, а если точнее – самые настоящие подковы, так громко они стучали по каменистым выбоинам. Затем наступила тишина, и я осторожно поднялся. Девушка вскинула руку с раскрытой ладонью, обращенной ко мне, прося не двигаться.

Наконец снова раздался стук ботинок. Я выглянул в окно, с трудом различая во мраке удаляющийся сутулый силуэт. Недалеко от того места, где мы прятались за стеной от пуль, он скрылся в подъезде покосившегося двухэтажного дома.

– Ищет нас, – прошептала Мюр, приблизив губы к моему уху, обжигая его горячим дыханием.

– Не человек? – тихо спросил я. – Этот не похож на других.

«Другие» появились почти сразу же после грохота пулемета, стоило нам спрятаться в заброшенном здании. Их привлекли громкие посторонние звуки, поэтому три твари выползли из подворотен, спеша на свет прожектора. К моему удивлению, жандармы не стали стрелять по контаги и быстро развернули катер от берега, здраво полагая, что мы в любом случае уже покойники.

Мутанты ненавидят воду, так что Старая Академия – отличная тюрьма для них. С трех сторон озеро и широченная река на юге, отделяющая район от Стержня. Единственная связь с другими частями Риерты – Железный гигант, самый большой и длинный разводной мост в мире, по которому сюда доставляют заболевших и который охраняет целая армия, а также пушечные и пулеметные башни.

Твари потоптались на берегу, затем стали бродить по окрестностям, и одна из них стенала, точно обезьяна, которую лишили банана. Наконец они ушли, но ненадолго. Один то и дело возвращался, прохаживался под окнами, выходил на берег, с треском ломал остатки лодки, надеясь обнаружить там что-нибудь съестное, и успокоился лишь часа через три, в середине ночи.

Полчаса было полное затишье, и я понадеялся, что взбудораженные местные жители наконец-то забыли о нас, когда появился очередной гость. Мистер Громкие Шаги.

– Не человек, – подтвердила девушка.

Я сходил за карабином, встал рядом, ожидая. Он выбрался из подъезда минут через пятнадцать, постоял – тощий и сутулый, в рваных лохмотьях, некогда бывших одеждой, – словно сомневаясь, закурить ему или нет. Наконец двинулся вперед, к канаве с проточной водой, все так же неспешно и лениво. Контаги никуда не торопился.

Внезапно свернул налево, пройдя мимо уличного газового фонаря, давно уже не работавшего, и зашел в дом, находящийся напротив нашего.

Я тронул девушку за плечо, привлекая внимание, и мотнул головой, предлагая идти за мной. На лестнице было еще темнее, я переставлял ноги на ощупь, пока не оказался на последних ступенях, перед небольшим холлом парадной, куда вели двери двух оставленных квартир.

Он вышел из соседнего здания как раз в тот момент, когда мы собирались покинуть укрытие. Я увидел его фигуру и аккуратно сделал шаг назад, одновременно поднимая карабин и упирая приклад в плечо, слыша за спиной осторожный шорох. Мюр, как и я, отступала.

Монстр пошел прямо на нас, стук его ботинок казался оглушающим, и я сдвинул предохранитель, мысленно благодаря Кроуфорда за его безумную щепетильность. Юэн всегда заботился об оружии и никогда не удовлетворялся заводской сборкой, предпочитая доводить каждую железяку до совершенства руганью, смазкой, надфилями и рифелями. Именно поэтому щелчка не последовало, рычажок сместился абсолютно беззвучно.

Мой палец напрягся на спусковом крючке, «кольцо»[69] мушки застыло на уровне головы ночного гостя, но я медлил. Помнил того парня из трюма. Промежуточный патрон и точность против живучести. А контаги, как я уже успел убедиться, самые живучие существа в нашем мире, и связываться с ними следует лишь в самом крайнем случае.

Он подошел настолько близко к дверному проему, что я наконец-то увидел его ботинки. Точнее, их отсутствие. То, что было его ступнями, больше напоминало копыта – вся нижняя часть ног ороговела и походила на матовый минерал. На нем было что-то вроде рваного плаща и несусветные тряпки, повязанные вокруг головы.

Эта «газель» процокала мимо, не став заходить и даже не посмотрев в нашу сторону. Кажется, мы выдохнули, лишь когда его шаги стали тише (судя по всему, контаги проверял дом на углу улицы).

– Он вернется, – сказал я Мюр, и она кивнула, соглашаясь со мной. – На открытых пространствах не задерживаемся.

Довольно сложная задача – бежать быстро и стараться делать это бесшумно. Мы переместились в дом, который уже посещал контаги. Первый этаж, второй, третий. Я осторожно заглянул в комнаты.

Ничего, кроме мусора и сгнившей от влаги мебели. То, что надо. Мы расположились возле окна с острыми зубьями битых стекол в раме, когда тот, кто искал нас, пошел на очередной круг поисков.

У меня была великолепная позиция, чтобы влепить ему пулю прямо в голову, и, будь это человек, я бы уже так и поступил.

Он пошел проверять наше прошлое убежище, и я сказал:

– Вот ведь настырный.

– Настырная, – поправила меня Мюр. – Это женщина.

Она продолжила наблюдение, а я сел, привалившись спиной к холодной стене, поставив карабин перед собой и опершись лбом об его цевье. Следовало хорошенько поразмыслить, как нам отсюда выбираться. Но конечно же Старая Академия не была предназначена для долгих раздумий. Мюр тихо застонала и сказала мне:

– Идет сюда! Не стреляй. Снова поднимем на уши весь квартал.

Она достала из ножен «меч», и по оплетке вокруг первой трети клинка я узнал «Мясника».

Когда мы погрязли в окопной войне, в ход шло не только то, что стреляло, сжигало и травило, но и что рубило, кололо и дробило. Винтовки со штыком не всегда оказывались эффективны в узких пространствах, поэтому солдатский гений искал свои варианты для рукопашной бойни. Начиная от траншейных дубинок: палок, оббитых гвоздями, стальных стержней с накрученными на них гранеными гайками, молотков, одноручных кувалд или тяжелых гаечных ключей – и заканчивая всевозможными ножами, тесаками и трофейными искирскими мечами. В последний год войны наши мозговитые ребята из Научно-технической лаборатории Министерства обороны придумали «Модель-А», которую в пехоте прозвали «Мясником».

Стальной уродец для штурмовых инженерно-саперных отрядов скрывал в рукояти микрокапсулу с моторией. После ее активации тесак жил всего лишь несколько секунд – этого хватало на пару ударов до того, как освобожденная энергия плавила клинок, превращая его в огненные капли. Но этих двух ударов хватало не только для того, чтобы одним движением разрубить человека от макушки до паха, но и перерубить ствол пушки, словно тот был слеплен из грязи. В руках у «кротов» «Мясники» были не только инструментом, с легкостью уничтожающим преграды на пути наступающей пехоты, но и страшным оружием.

Не знаю, с какого военного склада девчонка украла его, но сейчас он был нашим спасением.

– Я справлюсь лучше, – тихо сказал я, и она, поколебавшись, отдала мне «Мясника», забрав карабин себе.

Я провел большим пальцем по шершавой рукояти, подцепил ногтем медную крышку, скрывавшую под собой ледяную кнопку, слыша, что шаги раздаются уже под самыми окнами. Контаги стала подниматься по лестнице, и громкий цокот бил по ушам точно набат.

С улицы раздалась тягучая песнь:

– Уйди-дуй-ди-дууу!

Она была низкой, грозной, столь жуткой и странной, что волосы у меня на голове встали дыбом. Топот с лестницы теперь уже нельзя было назвать неторопливым. Контаги убегала. Я увидел ее темный силуэт, несущийся по улице, свернувший за угол здания с развалившимся верхним этажом и частично разрушенной крышей.

– От окна! – приказал я девушке.

Мы бросились в дальнюю комнату, уселись в самое темное место, точно нашкодившие дети, прячущиеся от родителей.

– Уйди-дуй-ди-дууу!

Теперь оно раздалось под самыми окнами, и спустя миг ему ответили:

– Уйди-дуй-ди-дууу!

Мы с Мюр посмотрели на потолок. Грохот шагов по крыше, прямо над нашими головами, доказал, что мы не ошиблись.

Несколько существ пробежали по улице, гортанно кашляя. Я не стал искушать судьбу и шевелиться, не говоря уже о том, чтобы смотреть, что там происходит. Те, кто заставляют убраться контаги, не лучшие экземпляры для завязывания нового знакомства.

Наконец трубный охотничий глас потерялся среди кварталов безлюдного района, и я разжал пальцы на рукоятке, с удивлением отмечая, насколько они напряжены.

– Порой я думаю, что именно эта Риерта настоящая, а та, среди чистых улиц и магазинов Бурса, – лишь сон из прошлого. – Девушка вытянула ноги, поставила карабин на предохранитель. – Ты бывал здесь, Итан?

– Нет. А ты?

– Однажды. На самых окраинах. Отсюда будет сложно выбраться. Мы очень далеко от обжитых районов.

Я понимал, о чем она говорит. Старая Академия – большая территория с довольно плотной застройкой. В прошлые годы здесь жило много людей, и место считалось престижным до той поры, пока уровень озера не поднялся и часть острова Рассвета не оказалась затоплена, после чего появились Утонувшие кварталы. Тогда богатые перебрались в Бурс, Рынок, Новую землю и Сады Маджоре, а сюда стали заселять тех, кто победнее – жителей из Горохового Супа, Угла и Светляков. Но в конце концов Старую Академию пришлось оставить, когда Брайс, Белджи, Баллантайн, ну и Хенстридж, конечно, только-только отстроили фабрику мотории на Закрытой земле.

В то время производство балансировало на стадии экспериментов, никаких фильтров не было, а потому первый же аварийный выброс в атмосферу имел катастрофические последствия. Ядовитое облако преодолело несколько миль над озером и накрыло Старую Академию. Многие умерли в первый час. Те, кто выжил, были эвакуированы на другие острова, и район объявлен сперва карантинной зоной, а затем и вовсе нежелательным для проживания.

Люди оставили остров Рассвета. Газеты писали, что позже случалось еще несколько опасных выбросов, которые благодаря розе ветров всегда оказывались в кварталах Старой Академии. А затем, спустя годы, среди тех, кто выжил после первой аварии, начали появляться контаги.

Я слышал рассказы очевидцев. Люди заболевали и менялись. Не только внешне. Еще до того, как стать чудовищами, у них портился характер. Они не узнавали никого из родных, теряли память, становились раздражительными и даже агрессивными или же впадали в тяжелую спячку. И когда монстры пробуждались, от них не было спасения. Поэтому заболевших и тех, кто таковыми казался, отвозили в Старую Академию, превратив огромный район, целый остров, в шкаф из детства, тот, в который ночами лучше не заглядывать, если, конечно, не хочешь, чтобы прячущийся там людоед схватил тебя.

Разумеется, я рассказываю лишь краткую версию случившегося, без всех тех десятилетий драм, трагедий, поломанных человеческих судеб, бунтов, протестов и комендантских часов.

– Мы не перейдем Железный гигант, даже если доберемся до него. Нас прикончат со сторожевых башен, сочтя одними из тех, кого привезли сюда против их воли и кто пытается вырваться, – сказал я.

– Этого и не требуется. Нам нужно к Стержню.

– Пройти вдоль западного берега не получится. Он высокий и скалистый. Восточный тоже исключается – на Жемчужинах[70] наблюдательные посты, до нас достанет даже «Канарейка», не говоря уже о более дальнобойных игрушках. Значит, у нас нет выбора. Ждать, что какая-то лодка пристанет к берегу, не приходится, как бы мы ни махали руками. Будем идти через город.

Она решительно кивнула, принимая этот план:

– Да. Так и поступим.

– Хорошо. Но канал Мертвых на нашем пути достаточно широк, а погода не слишком располагает к купанию. Как мы его пересечем?

– Мосты взорваны. – Как видно, ее тоже не прельщала перспектива купания. – Но у меня есть решение.

– Какое?

– Давай сперва доберемся.

Не знаю, чего она темнила, но не стал настаивать:

– Будь по-твоему. Сейчас рай он стоит на ушах, но к утру, надеюсь, они успокоятся, и мы пойдем.

– Нет, – возразила она. – Не утром. Когда солнце снова сядет.

– Разве монстры ночью спят? Ты же видела – сейчас их время.

– Жандармы устроили переполох, вот чудовища и повылезали из своих берлог. Но если бы все было тихо, мы бы с тобой здесь не сидели. Поверь опыту моих друзей – днем в Старой Академии гораздо опаснее, чем ночью.

– А охотники? Везде есть те, кто выползает из логова после заката.

– Это то, с чем нам придется смириться.

Я посмотрел на наручные часы со слабо фосфоресцирующими стрелками. До утра, не говоря уже о вечере, очень далеко.

Нам предстояло долгое ожидание.

Глава одиннадцатая

Другая Риерта

Солнце било прямо в глаза, и я, не поднимая век, опустил голову. Это не очень-то помогло. Я спал сидя, так что шея затекла, а поясницу ломило. Если кто хочет ощутить себя стариком, пусть проведет ночь, как я.

Впрочем, «ночь» неподходящее слово. Я заснул, когда небо стало бледнеть, и проспал, кажется, до середины дня.

Все темное время суток прибрежные кварталы оставались взбудоражены. Я больше никого не видел, но слышал, как сперва кто-то бился об стену в переулке, гремел досками. Затем ветер принес слабое «Уйди-дуй-ди-дууу». Но чудовища так и не нашли нашего укрытия. К утру я сел рядом со свернувшейся калачиком и мирно спящей Мюр, подумав, что еще пять минут – и разбужу ее, чтобы передать дежурство, и сам не заметил, как отрубился. Короче, господа и дамы, повел себя не слишком правильно, не сдав пост следующему караульному, но, судя по тому, что за время отдыха никто нас не сожрал, удача была на нашей стороне.

Девушка все еще не проснулась. За ночь она переместилась, положив мою кепку себе под щеку и прижавшись ко мне боком. Ее рука тоже покоилась на вашем покорном слуге, так что я не стал вставать и вообще постарался не шевелиться, давая ей возможность хорошенько выспаться. Судя по всему, она доверяла Итану Шелби чуть больше, чем прошлым вечером. Сейчас с ее лица пропала жесткость и напряженность, оно стало совсем детским, и я подумал о том, кто изуродовал ее. Надеюсь, он сполна ответил за этот шрам.

Даже с ним она оставалась очень мила, и я прекрасно представлял Мюр в кружевном платье, при шляпке и зонте, на каком-нибудь приеме, что частенько проходят в Хервингемме. В ней чувствовалась порода, и было немного жаль, что такое создание выбрало жизнь, далекую от мирной, полную опасностей и таких полудурков, как я, Кроуфорд, Вилли или Кражовски, которого она с таким упорством разыскивает.

Великая война изменила наш мир.

Раньше женщины не могли управлять аэропланами, посещать университеты, быть учеными, служить в полиции, сражаться за свободу, не говоря уже о том, чтобы участвовать в боях. Но теперь все изменилось. И Уолли вместе со своим папашей считает это просто катастрофой. Хуже было бы, только если бы все пабы Хервингемма оказались закрыты.

Они в чем-то правы. Потерять столько женщин – катастрофа. С обеих сторон конфликта их погибло множество, и эта утрата невосполнима. Многие, такие как Мюр, хоть и были малы для той войны, полной грудью вдохнули ветер свободы, разгоняющегося прогресса и мира, который перестал пребывать в дреме. И теперь их не остановишь. Они будут упрямо двигаться к цели, невзирая на потери. Большинство женщин в новом веке знают, чего хотят, и готовы ставить на карту все, ничуть не уступая мужчинам. Быть может, они действуют иначе, чем мы, но я не скажу, что менее эффективно. За время моей работы в Грейвплейсе, когда я каждый день встречал новых людей, подобных примеров перед глазами проходило великое множество.

…Проснулась Мюр внезапно. Вздрогнула, распахнув веки, ее зрачки сузились от света, а рука потянулась к лежащему рядом револьверу.

– Нет никакой опасности, – сказал я, наконец вставая, и потянулся.

Чтобы хоть как-то разогнать кровь, начал махать руками, надавил ладонью на затылок, так что хрустнул шейный позвонок, а она все это время наблюдала за мной, приходя в себя.

– Отдала бы половину жизни за чашку горячего чая, – сказала девушка. – Почему ты меня не разбудил?

– Сегодня будет длинный день, и нам понадобятся все силы. Хорошо, что ты отдохнула.

– А ты?

– Со мной все в порядке, если не считать того, что я готов съесть целого быка.

– Да. Завтрак нам с тобой не помешает. – Мюр достала из левого кармана пальто шоколад в обертке морковного вкуса, на которой изящным шрифтом было написано название самой известной кондитерской фабрики Риерты «Сладкий мир».

Она разорвала упаковку и, сломав большую плитку пополам, протянула одну мне:

– Разделила по-братски.

Мне все еще сложно было понимать ее мимику из-за частичного паралича половины лица, и я с кратковременной задержкой ответил улыбкой на ее улыбку.

– Спасибо.

– У нас нет воды.

– Отнюдь. Ночью я забрался по лестнице на чердак, а с него на крышу, там дыра в перекрытиях. Остались накопительные емкости, и они полны дождевой воды. От жажды мы точно не умрем.

– Здорово! – повеселела она, поднимая с пола помятую цветочную лейку. – Пойду пройдусь и принесу немного.

Шоколад оказался с вишней, ореховой крошкой и сухой мятой. Во рту он раскрывался оттенками дикого луга и густым бордовым цветом. И это был мой завтрак, обед и ужин. Надо сказать, не самый плохой в жизни.


К вечеру, когда в сырых стенах находиться стало совершенно невыносимо, мы вместе выбрались на крышу. Весь день светило яркое солнце, и черепица оставалась теплой, да и погода для осени случилась подходящая. Сиди, балдей да наслаждайся жизнью. Вполне стоящее занятие, даже если ты находишься в Старой Академии.

О последнем забыть нам никто не дал. Район жил в своем странном и пугающем ритме. До нас доносились шаги, крики и даже что-то похожее на разговор, но насчет последнего я не готов поручиться.

У исследователей нет единого мнения о том, обладают ли контаги человеческим разумом и способны ли общаться друг с другом. Это довольно сложно проверить при учете агрессивности заразившихся, нежелании идти на контакт и стремлении сожрать научных работников.

В газетах писали разное. Кто-то уверял, что хоть контаги и перестали быть людьми, но не растеряли ума, пускай и не могут больше говорить на привычном нам языке. Кто-то доказывал, что это просто звери, голодные и опасные хищники, которых можно контролировать лишь цепями да током. Даже церковь не смогла прийти к окончательному решению – умерли ли души у тех, кто заболел и стал монстром? Божественный глас молчал и не спешил помогать теологам в их нелегком бесполезном труде.

Мюр охватила меланхолия, и она занималась тем, что негромко декламировала чьи-то строчки, оглядывая сверху пустые улицы:

В Старом городе пляс теней

затихает с уходом дня,

и становится все ясней –

места здесь уж нет для меня.

Академия – целый мир,

пусть уродливый, но живой.

Скрипом старых дверей квартир,

листом клена на мостовой

хищный город раскинул снасть,

из морщин-переулков сеть…

Но я знаю – чтоб не пропасть,

надо верить, что выход есть[71].

– Ты не боишься их? – спросил я у нее, сидевшей на самом краю и болтавшей ногами над мостовой, до которой было несколько этажей.

– Что? – сперва не поняла она. – А… ты про этих… В детстве очень боялась, но отец объяснил мне, что они куда менее опасны, чем люди.

– Неужели? Человека можно остановить одной пулей. Но некоторых из них – вряд ли. Они сильнее, быстрее и страшат многих своим обликом.

– Все так. Но перед тобой лишь животное. И его стоит опасаться, не спорю. Как голодного медведя, к примеру. От такой встречи тебе ничего хорошего не будет. А вот человек… он наделен разумом, хоть и слабее зверей. Жизнь в Риерте научила меня оценивать риски, и контаги в них занимают не самое первое место. А ты? Ты боишься их?

– У меня странное чувство к ним, Мюр. Смесь жалости из-за того, кем они стали, с большой долей отвращения и опаски. Может, люди и способны пользоваться винтовками и ставить капканы, но животная сила и адский голод тоже не стоит сбрасывать со счетов. Я сталкивался как-то с одной из таких тварей и не скажу, что это было легко.

Нас накрыла тень, и мы, задрав головы к вечернему небу, проводили взглядом тяжелую китовую тушу старого дирижабля. С еще паровыми двигателями, питавшимися от котла, он коптил небо, извергая черный дым из двух высоченных труб. Неповоротливая, медленная, но надежная машина довоенного образца. «Левиафан» прошел над Старой Академией, разворачиваясь по ветру, а затем, покачиваясь, точно баржа на разыгравшихся волнах, направился в сторону закатного солнца. Оно уже стало вкуса малины и, клонясь к горизонту, следило за нами, выглядывая из-за угла дома.

– Каково это – летать?

– Удивительно. Земля сверху совсем другая. Затем немного привыкаешь и уже не торчишь весь рейс, прижавшись носом к стеклу.

Я ее рассмешил. Мюр явно представила мою рожу, прилипшую к панорамному окну.

– «Немного»?

– Все равно притягивает увиденное. Хоть в первый полет, хоть в последний. Когда паришь над всем миром – это прекрасно. Словно все заботы навсегда остались внизу. Ты просто… летишь, на время забыв обо всем. А леди, значит, никогда не покидала Риерту?

– Не на дирижабле. На корабле. Уезжала в Пьентон на несколько лет.

– Правда?

– А что тут удивительного? – Ее брови поползли вверх.

– Да нет. Ничего. Просто подумал, отчего Пьентон? Во время войны город довольно сильно пострадал.

– Верно. Но в его западных предместьях многое уцелело. Там отличные пансионы, и меня отправляли учиться.

– Ты из благородных?

В ее глазах появилось веселье.

– Итан, не знаю как в Хервингемме с вашей чопорной аристократией, которая стеной встает перед теми, кто ниже их, лишь бы обычные люди не получали хорошего образования, но в Республике всем давно уже заправляют нувориши и во главе стоят ропьеры[72].

– Следует уточнить, что достаточное количество ропьеров. Обучение в пансионах вещь затратная.

– Ты прав, – признала она. – Но мои родители не бедствовали, пока здесь не сменилась власть и не отобрала все, что у них было. Когда случился переворот и в городе стало опасно, меня отправили в Республику. Так что мне удалось узнать достаточно, чтобы теперь не ощущать себя неграмотной деревенщиной.

– By парле републикан?[73] – с иронией спросил я, вспоминая все, что смог почерпнуть за то время, пока мы плечом к плечу сражались вместе с ребятами из этой страны.

Тут я, конечно, чуть приврал, это отнюдь не все мои знания, но не стану же я смущать леди ругательствами?!

– Господи! – Она показательно поморщилась. – Ты можешь убить своим акцентом любую республиканскую лошадь[74]. Но да. Я неплохо понимаю его. Впрочем, как и йевенский с бунзи[75].

– Бунзи… – протянул я. – Вот уж удивила так удивила. Зачем в Риерте язык чернокожих?

Со стороны берега взлетело несколько серых чаек, словно их кто-то вспугнул. Крича, они направились прочь от острова. Люди, увы, не чайки. Свалить из Старой Академии так легко и быстро мы можем лишь в собственном воображении.

– Совершенно ни к чему. Но Кроуфорд его хорошо знает, а бунзи довольно легок и очень прилипчив. Так что я его выучила, можно сказать, случайно. Меньше чем за год.

Кроуфорд знает бунзи? Вот уж не предполагал. «Святой отец» неисчерпаемый кладезь сюрпризов. Впрочем, как и бездонная табакерка, полная затаившихся чертей.

– Как ты думаешь, с ним все в порядке?

Она беспокоилась за него, что было редкостью в нашем мире. О Юэне вообще мало кто волнуется, и это говорило в плюс девчонке.

– Честно?

Мюр выглядела немного огорченной:

– Было бы здорово, чтобы мы были честны друг с другом, пока вместе выбираемся отсюда. Если бы я хотела услышать ложь, то придумала бы ее сама, не спрашивая у тебя.

– Ну, раз ты хочешь правду, то я не знаю, все ли в порядке с Кроуфордом. Ты видела – он перестал себя контролировать. Сейчас подобное, вероятно, случается редко, раз так удивило тебя, а во время войны бывало чуть ли не каждую пару дней. И никто не мог предугадать его действий. Но, надеюсь, он выжил, и когда мы выберемся, обязательно за ним вернемся. – Про себя я подумал: или за его телом. – Также правда в том, что мы с тобой в гораздо худшем положении, чем наш общий друг.

Она кивнула, соглашаясь, и постучала пальцами по черепице.

Тук-тук. Трук-тук-тук.

Я уже не раз и не два замечал у нее эту привычку. Когда Мюр о чем-то задумывалась, была раздражена или зла, ее пальцы приходили в движение, отбивая один и тот же ритм.

– Хорошо бы, чтобы ночью не было облаков, – сказал я. – Улицы старых районов – настоящая морока, особенно для тех, кто никогда здесь не был. Тут как в лесу, довольно легко потерять направление.

– Не скажу, чтобы я была мастером ориентирования по звездам.

– Тогда тебе повезло, что с тобой я.

Мюр серьезно посмотрела на меня:

– Да. Мне повезло. В одиночку отсюда выбраться куда тяжелее. В конце концов, брошу тебя в пасть контаги, а сама убегу.

– Этот настрой мне нравится! – бодро сказал я, и она рассмеялась, показывая, что я прошел ее проверку.

– Ты ждешь звезд, но я бы согласилась на облака и дождь. Лучше заплутать и не встретить контаги, чем… выйти на них по прямой дорожке. Они ненавидят воду.

– Люди меняются, сходят с ума, превращаются в чудовищ. Рано или поздно найдется такое, которое отрастит себе жабры и перепонки и переплывет пролив. Или еще хуже – крылья.

– Ты не пробовал сочинять страшные сказки? – Она покосилась на меня, и закатный свет окрасил ее щеки вкусом розы.

– Нет смысла их сочинять. Оглядись по сторонам. Страшная сказка уже вокруг нас. И надежда на водную преграду – довольно хрупкая вещь. Что бы ни говорили ученые мужи.

Она воздела руки к небу:

– Итан! Ты ведь в курсе, что бывает с очищенной моторией, когда та смешивается с водой?

Я повторил то, что читал в газетах:

– Мотория становится бесполезной дрянью, не стоящей даже пенса. Вода блокирует ее свойства, и для восстановления требуется полный цикл перегонки.

– Контаги – порождение мотории.

– Плакальщики и куклы тоже, – напомнил я ей. – Как и многие другие люди с проявляющимся ингениумом, но они не шарахаются от влаги. К тому же даже чудовищам надо пить.

– И они пьют. Но стараются касаться ее как можно меньше. Для них озеро отвратительно, а дождь загоняет всех по логовам.

– Прямо как меня.

– Не смейся, – серьезно попросила Мюр. – Человек так и не смог познать всех тайн мотории. Мы словно слепые ходим по огороженному минному полю и лишь можем гадать, куда ставить ногу и к каким последствиям это приведет в будущем. Ведь, по сути дела, никому не известно, почему некоторые люди перевоплощаются, другие начинают обладать способностями, а большинство просто умирает. Отчего недуг поражает только человека, а не животных? Почему вода останавливает контаги, но не может остановить плакальщика?

– Контаги она тоже не останавливает. В смысле они не изъявляют желания лезть в нее даже ради утоления голода, но вода не заставляет их умереть или исчезнуть.

– К сожалению. – Она искоса посмотрела на меня, словно что-то обдумывая. – Но, начнись дождь, активность на улицах стала бы куда меньше.

Солнце опустилось к самому горизонту, и волны на озере стали вкуса… цвета благородного рубина. Закат мягкой кошачьей лапой трогал бледное небо, и ветер усилился, играя с непослушными волосами Мюр. В умирающем свете ее черты обострились, лицо вновь стало старше, а шрам потемнел, прорезая щеку, словно бездонный каньон, делая девушку похожей на суровую разбойницу с большой дороги.

Не сговариваясь, мы стали считать боезапас. У меня было две обоймы для «Стука» по девять патронов и две пачки для «Резерва» по восемь. Итого тридцать четыре штуки. Мосс, порой становящийся придирчивым перфекционистом, всенепременно бы отметил, что при правильном подходе и аккуратной стрельбе с подобным запасом можно уложить не меньше тридцати четырех человек.

До хрена душ, если только задуматься на мгновение и не представлять их как статичных болванчиков, обезличенных врагов без семьи, прошлого и надежд на будущее. Хотя буду честным: когда начинается стрельба и какой-то примерный семьянин с ранимым романтичным характером внезапно пытается меня укокошить, никаких мыслей о любви к ближнему мне в голову не приходит.

Ну так вот, возвращаясь к количеству патронов и Моссу. Возможно, из этого запаса и есть шанс убить тридцать четыре человека (особенно если они будут стоять спокойно, покорно подставив тебе затылок и не стреляя в ответ), но что я знал точно – патронов удручающе мало для прогулки по Старой Академии.

Я помнил, сколько мне понадобилось для того увальня в трюме контрабандистов. А сейчас даже нет экспансивных пуль, и если удача от нас отвернется, то на ночных улицах придется худо.

В запасе у меня имелся один козырь, но я гнал эту мысль от себя. Слишком кратким был перерыв с прошлого раза, и я очень не хотел ускорять приближение встречи с предвестниками. Все в итоге закончится печально, а я не желал отправляться в ад до тех пор, пока полностью не опустошу стойку айлэндов в заведении Уолли.

Правда заключалась в том, что я лгал самому себе, прекрасно понимая, что, если припечет и других вариантов не останется, мне придется пробудить огонь. А затем расплачиваться и пожинать результаты своих действий.

– Что у тебя? – спросил я у тяжело вздохнувшей Мюр. Судя по всему, ее ревизия тоже не обрадовала.

– Одиннадцать патронов, «Яблоко»[76] и еще он. – Она похлопала по ножнам «Мясника». – Я, если честно, не планировала начинать войну, когда отправлялась в лабораторию Хенстриджа.

Я кивнул в сторону ручной гранаты:

– Даже страшно подумать, что у леди при себе, когда она идет на войну.

– Мне кажется или ты готов искать веселые моменты в любой ситуации? – спросила она без раздражения, словно отмечая для себя одну из черт моего характера.

– У меня в жизни было столько тяжелых и грустных моментов, что теперь я стараюсь пользоваться любым случаем, чтобы порадовать себя и окружающих позитивным взглядом на мир.

– Хм… – Это был ее единственный комментарий на столь безапелляционное откровение, явно говорящий о том, что она уж точно последний человек на земле, кто сейчас радуется. – Если все сложится удачно с нашим переходом по Академии, на рассвете мы уже будем в Стержне.

– Только в случае успешной переправы через канал Мертвых, – напомнил я ей о проблеме.

– Я ведь говорила, что позабочусь об этом. Просто помоги туда добраться.

Последние лучи солнца коснулись неба вкуса сливы и погасли. Я поспешно укоротил ремень карабина, перебрасывая его себе через плечо, за спину. Потребуется несколько лишних секунд, чтобы вступить в бой, но зато мне так удобнее будет двигаться. В Старой Академии необходима легкость, быстрота и тишина, так что, надеюсь, стрелять не придется, или на громкие звуки к нам стянутся все тамошние обитатели, и мы не расхлебаемся с ними и за целую неделю.

Плащ я тоже оставил. Он хорош для неспешных прогулок и моросящего дождя, а сегодня будет мне только мешать.

– Ты не против прислушиваться к моим советам? – Мюр извлекла из кармана яркий шнурок и, собрав волосы на затылке, быстро связала их, открывая уши и щеки. – Почему улыбаешься?

– Ты столь вежлива, что спрашиваешь об этом. Меня радует, что мы команда.

– Команда двух людей, которые знают друг друга чуть больше суток.

– На войне бывали и куда более плохие расклады. Но, как видишь, я жив.

– А твои напарники? – резонно спросила девушка. – Они оставались живы?

Не всегда, к сожалению, но ответил я ей иначе:

– Не волнуйся. Мы выберемся.

Мюр лишь слабо и обреченно вздохнула:

– Всех мужчин учат разговаривать с женщинами по одному учебнику. Лишь бы они не волновались.

Я хмыкнул:

– Мы умрем. Шанс, что мы попадемся контаги и он нас сожрет живьем, – довольно велик. Физически я сильнее, так что мне удастся от него убежать, но я не гарантирую, что у тебя получится. С большой вероятностью ты не доживешь до утра.

Теперь уголок ее рта улыбался.

– Мне сразу стало легче. Вилли всегда говорит, что я убитая на всю голову.

– Конечно же я буду тебя слушать, – пообещал я. – О контаги и этих местах ты знаешь больше меня.

– При самом благополучном стечении обстоятельств мы доберемся до канала через два часа. Надеюсь, нам повезет.

Это только напоказ я весел и оптимистичен, но надежд девчонки не разделял. Риерта не тот город, где везет незваным гостям.


– …Страшнее, чем на кладбище, – шепотом сказала мне Мюр, словно нас могли подслушать.

– Ты боишься кладбищ? – опешил я от столь странного и внезапного откровения в сердце оставленного людьми городского района.

Она дернула плечом, с какой-то неловкостью посмотрела на меня, словно сознавалась в чем-то ужасно постыдном:

– В детстве боялась. Просто тот страх вернулся. Здесь точно на кладбище моего детства. Того и гляди жди беды.

Я понимал, о чем она. Местечко было жутким, бесспорно. Мы шли через совершенно мертвый, всеми покинутый город, опутанный лезвиями мрака и пятнами бледного света от Сиф и Арин. Здесь ощущалась смерть, но не та вечная, что глубоким сном спит на надгробных плитах навсегда ушедших людей, а дикая, безжалостная и голодная, затаившаяся в затопленных подвалах, за выбитыми окнами пустых квартир, прячущаяся за каждым углом.

Поджидающая тебя.

Мы старались держаться поближе к стенам, не выходить на лунный свет и при малейшем признаке опасности прятаться в домах, подвалах, забираться на хлипкие и проржавевшие пожарные лестницы или же просто бежать со всех ног прочь.

В Мюр я был уверен. Уже видел ее во время штурма Гнезда, погони и на Лунном острове. Она была решительной и достаточно отчаянной для того, чтобы носить в кармане ручную гранату на «всякий случай». Девчонка меня не задерживала и, что самое главное, не хлопалась в обморок и не лила слезы. Мюр чем-то напоминала Сайл. И пусть у них была разница в возрасте почти десять лет, эти женщины сильно отличались от прежних поколений, родившихся и взрослевших до войны.

Большинство моих знакомых подобное явление довольно сильно бесит. Они не готовы разрушать те консервативные рамки, точнее клетки, в которых долгие годы существовало наше общество и где женщинам были отведены лишь определенные обязанности, заграницы которых те не смели выходить. И если искирка могла делать какие-то вещи согласно традициям ее страны, где аристократки порой брались за нагинаты[77], то Мюр являлась вызовом старым правилам. И не только Мюр.

С каждым годом их появлялось все больше и больше. Кто-то шел в армию и, преодолевая сопротивление, пробивался наверх, кто-то управлял аэропланом, водил мобиль или же искал счастья на западе Конфедерации Отцов Основателей, с двумя револьверами на бедрах и ситом для мытья золота.

Я относился к этому… как к должному. Мир меняется со скоростью лесного пожара, и роль женщины в нем – это меньшая проблема для тех, кто старается бороться с этим явлением.

Ведь если только вспомнить…

Сто пятьдесят лет назад мы еще плавали под парусами. Затем появился уголь, задержавшийся меньше века и с каждым годом сдающий позиции новому мессии – мотории. И папаша Уолли прав, пускай он тысячу раз старый хрыч, через шестьдесят лет, когда дед давно спрячется в могиле, мир изменится еще сильнее. Мотория, скорее всего, будет повсеместной. А вместе с ней повсеместным станет то, что сейчас с таким трудом пытаются сдержать и не дать распространиться по миру, – ингениум, контаги и то, о чем мы еще пока не подозреваем. Как перевернется наша жизнь, когда под мостом или в соседней квартире вдруг появится чудовище-людоед, навсегда переставший быть человеком, а в доме напротив или в одном с тобой трамвае станут ездить люди, способные взглядом расплавить стальную балку и вот-вот грозящие соскользнуть в безумие, из которого нет возврата?

Или, быть может, все станет куда лучше?

Общество примет ингениум, найдет способ нейтрализовать опасность? Черт его знает. Возможно, я смогу дожить до ответов, если меня не сожрет какой-нибудь не в меру голодный троглодит или не найдет ретивая пуля.


Поначалу все шло очень неплохо, я бы даже сказал, хорошо. Мы проходили квартал за кварталом, дышащие сыростью и запустением. Отовсюду раздавался тихий и осторожный писк, крыс тут развелось достаточно – они шныряли вдоль домов, порой перебегали улицу, прятались в упавших водосточных трубах и рылись в грудах старой рухляди. Здесь было их царство, во всяком случае, до тех пор, пока не появлялись контаги.

Внезапно все стихло. Словно ветер ударил по фрамуге, распахнул ее и задул стоявшие на столе свечи. Крысы заткнулись со столь дружным единством, что даже придурок из Кавардака[78] подберет свои слюни и поймет, что пришло время, когда не стоит привлекать внимание воплями о том, что ты премьер-министр и королева в одном лице.

Мюр ловко юркнула за низкий постамент памятника, от которого сейчас оставались целыми одни лишь ступни, все остальное грудой мраморных обломков было раскидано вокруг. Я спрятался тут же, хотя укрытие, признаюсь честно, было так себе.

Оно проползло по улице мимо, и я сомневаюсь, что это существо, которое язык не повернется назвать человеком, смогло бы разглядеть нас, даже если бы я стоял у него на дороге. По банальной причине – голова у контаги отсутствовала, вместо нее из плеч торчал покатый холмик. Ни рук, ни ног. Только изуродованный, удлиненный торс с выступающими из спины, сросшимися в гребень ребрами и… черт знает… змеиный хвост? Ползло оно как змея – быстро и совершенно бесшумно.

Когда контаги оказался на участке мостовой, залитой лунным светом, он стал еще более отталкивающим, чем прежде. Бледный червь с отвратительными язвами и черными точками по всему телу. Приблизившись к дому, чудовище внезапно выстрелило вверх десятками тонких длинных отростков, похожих на усики плюща. Оплело ими балкон второго этажа и втянуло себя на него, а после скрылось в здании.

О том, что оно ушло, известили вновь запищавшие крысы.

– Раньше здесь звучал детский смех, – с дрожью в голосе произнесла Мюр. – А теперь живет такое. Мы в заповеднике кошмаров, Итан.

И кошмары отделяет от города с его домами, фабриками, переулками, прекрасными садами, сахарными дворцами, оперными театрами и уютными кафе лишь Железный гигант.

После этой встречи двигаться под прикрытием домов казалось нам не самой лучшей идеей. Я то и дело посматривал наверх, где на каждом выступе, карнизе или балконе могло притаиться создание, способное оплести нас щупальцами, задушить, затащить в свое логово.

Не слишком приятное ощущение, скажу я вам.

Улица впереди сужалась. Раньше здесь находились старые ворота – до сих пор еще была видна арка прохода, на которую следующие поколения риертцев взгромоздили целый этаж, используя ее как опору. И в самой узкой части мы встретили очередного контаги.

Он сидел прислонившись спиной к стене, деформированная голова опущена, лицо скрыто за волосами, а неестественно длинные ноги вытянуты и перегораживали проход.

Мы с Мюр остановились, сомневаясь, стоит ли настолько рисковать, проходя от него на расстоянии вытянутой руки.

– Лучше вернемся и найдем другой путь. По соседней улице, – предложил я.

И она, не отводя взгляда от спящего, сделала шаг назад, соглашаясь.

Следующий час прошел без приключений, приняв нас в лабиринт проулков заброшенной части Риерты. Иногда, подозревая опасность, я просил девушку повременить и шел вперед в одиночку, ярдов на двести-триста, чтобы проверить, нет ли ловушки.

Мои опасения были напрасными, эта часть Старой Академии оказалась оставлена всеми, включая контаги. Лишь раз я заметил присутствие человека – разбросанные и практически утонувшие в грязи кости. Кусок бедренной и ключица.

Не знаю, кем был этот несчастный. Чудовищем, которое пожрали более сильные братья, или заболевшим бедолагой, не успевшим им стать. Мюр останков не заметила, смотрела в другую сторону, на газетный киоск, краска с которого давно облезла, и я не смог различить, что написано на его стенках. Он зарос странной паутиной, а может, каким-то налетом плесени, и мы обошли его по дуге, не приближаясь.

Дома, переулки, улицы и кварталы сплелись для меня в один комок светотени. Все одинаковые, мрачные, сырые, покинутые и зловещие. Я ждал беды в любой момент, она была расплескана в воздухе, точно дорогие, излишне сладкие духи, которыми облила себе шею дама с отсутствием меры и вкуса.

Трижды путь нам преграждали завалы: старые постройки не ремонтировали и не поддерживали десятилетия, и, разрушенные сыростью, годами и грунтовыми водами, те теряли фрагменты стен, заваливая проулки кирпичом. Перебраться через эти преграды было можно, но лишь с известной долей проблем – камни качались под ногами, осыпались и вызывали слишком много шума. Приходилось искать обходные пути, а это занимало лишнее время, и ночь текла мимо нас, точно вода сквозь пальцы.

Иногда мы срезали путь, проходя через здания и оказываясь во внутренних дворах, еще более заброшенных, чем центральные проспекты. Тут пахло такой же «свежестью», точно из разверстых кладбищенских могил, и мы старались не задерживаться в местах, которые, возможно, служили логовом для зверей, потерявших человеческое обличье.

Кроме писка крыс и шума ветра Старая Академия порой исторгала из себя и иные звуки. Часто странные и непонятные. Она внезапно вздыхала, стонала, тихо шептала, словно живое существо, кашалот, потерявшийся в глубинах океана. Он пытался всплыть на поверхность, сделать вдох, но вес воды и щупальца огромных кальмаров, что изранили плоть, не давали ему этого. И вот-вот должна была наступить развязка.

Старая Академия Риерты все еще цеплялась за жизнь, даже понимая, что давно уже мертва и возврата к прошлому никогда не случится.

Здесь было много площадей, маленьких, похожих на таннер королевы Элис[79] и в то же время на колодцы, в которых луны казались разноцветными глазами скелета, глядевшего на нас со звезд.

Возле парка на северной границе первого университета города мы натолкнулись на кошку. Тощую и дикую, как похоже, из тех поколений, что уже не видели людей, она бросилась от нас прочь, но Мюр смотрела на нее с улыбкой.

– Словно встретила старого друга. Хоть кто-то здесь еще есть из нашего мира.

– Уйди-дуй-ди-дууу! – донеслось слабое, едва уловимое ухом пение.

– Пойдем, – вздохнула девушка. – Начинается новая охота, и нам не стоит оставаться на открытых пространствах.

Мы обошли парк, перебрались через низкий мост над узким каналом. Здесь дома были еще старше, вокруг средневековая кладка и жилые башни, в прошлом использовавшиеся богатыми семьями как маленькие крепости. Меньше окон, меньше дверей, высокие протяженные стены, ставшие основой улиц. У меня сразу создалось впечатление, что мы как две мыши, попавшие в лабиринт, из которого, если что случится, будет не очень просто выбраться.

В одном из верхних окон ближайшей башни квадратного сечения, похожей на узилище прекрасной девы, мерцали теплые блики разожженного костра. Я заметил их слишком поздно, и спустя секунду в проеме показалась человеческая фигура.

– Просто не останавливайся, – сказала Мюр, как будто в этом случае мне требовался совет.

Я и так понимал, что общаться с неизвестным, который жжет огонь и не боится привлечь внимание местных жителей, не стоит. Он смотрел на нас до тех пор, пока мы не скрылись за углом, так и не окликнув. И что характерно, даже не преследовал. Возможно, действительно все еще оставался человеком. Люди, вне всякого сомнения, здесь водились. И сумасшедшие, и сбрендившие философы, и те, кто считал, что контаги можно превратить в тех, кем они были прежде. А быть может, это какой-то отчаявшийся, разыскивающий родственника, депортированного сюда благодаря известной доктрине «Город без контаги».

Кто бы то ни был, нас он тревожить не стал.

Зато мы – не прошло и пяти минут – потревожили группу человекообразных существ, расположившихся среди разваленных торговых рядов того, что когда-то являлось рыбным рынком, снабжавшим по утрам округу свежими креветками, мидиями, кефалью и камбалой.

Они походили на людей всем, кроме дикости и злобы. Исхудавшие создания в рванье погнались за нами, издавая нечленораздельные звуки, – и при всем моем воображении те нельзя было назвать нормальной речью.

Мы опережали их только потому, что наши преследователи были слишком ослаблены голодом и сил у них оказалось куда меньше. Эхо переулка, отражаясь от высоких стен, гортанно кричало нам в спину на разные голоса, хохотало, визжало и клацало зубами, предупреждая о том, что останавливаться не стоит.

Я успел насчитать шестерых, но, судя по воплям и топоту ног, одичавших созданий было гораздо больше. Готов биться об заклад, что как минимум дюжина. В принципе я смог бы положить всю эту гомонящую, точно макаки, стаю нелюдей, но даже их вопли не сравнятся с грохотом выстрелов. И на уши встанет не один квартал, а сразу пять. А там неизвестно, какая еще напасть приползет на шум.

Мне не приходилось ждать Мюр, она неслась вперед легко и свободно, словно на соревнованиях в Уилчберри[80]. Едва завидев проулок, девушка ныряла в него, увлекая меня за собой в лабиринт старой части города, но дохляки, пускай и не такие резвые, как мы, хоть и подотстали, со следа не сбились. И погоню не прекратили. Ставлю сто фунтов, что вместо нас они уже видели аппетитную грудинку, ветчину и окорок.

За очередным поворотом показалось здание, состоящее из одного огромного купола, и девчонка направилась прямо к нему.

– Эй!

На мой взгляд, не очень разумно запирать себя там и выдерживать осаду.

– Старый планетарий Академии! – почти что счастливо крикнула мне Мюр. – Поверь, я знаю, что делаю.

Внутри была тьма – хоть глаз выколи. Я бежал практически на ощупь, слыша шаги и тяжелое дыхание спутницы.

– На лестницу! Живо! Живо!

– Где она, черт тебя подери?!

Ее горячая ладонь нашла мою, крепко сжала и потянула за собой.

– Здесь! Ступеньки!

Глаза медленно привыкали к мраку, так что к моей чести можно сказать, что споткнулся я всего раз. Мы оказались наверху, когда бывшие представители венца творения божьего вломились в эту тихую мрачную обитель, кудахча и перекликаясь друг с другом, словно королевский зверинец, театр, цирк и сумасшедший дом в придачу.

Мюр схватила что-то у себя под ногами, швырнула вниз, оно звякнуло о каменный пол, взбудоражив наших поклонников, и те засуетились в поисках спрятавшейся добычи.

Девушка между тем потащила меня дальше, к какому-то темному механизму.

– Лишь бы масло осталось. Хоть бы осталось! – прошептала она так неразборчиво, что я с трудом понял ее.

Чиркнула химическая спичка, и я вздрогнул, таким громким и неожиданным мне показался тихий звук. Маленький огонь коснулся выемки прибора, нырнул в него, уносясь куда-то в нутро, а меньше чем через десять секунд вспыхнул вновь, теперь уже в сердце колоссального шара, состоящего из перфорированной бронзы и линз, висевшего над смотровым залом.

На стенах и куполе пробудились тысячи звезд. Я узнал Енота, Волосы Дианы, Скорпиона, Пастуха.

– Помоги мне! – попросила Мюр, показывая на выступающий рычаг.

Он оказался непоколебимым, точно борец с коррупцией, из-за застывшей от времени смазки. Мы навалились на него вдвоем, прежде чем он со скрежетом сдвигаемой могильной плиты поехал вниз.

Никто из преследователей не обратил на этот жуткий шум никакого внимания. Звезды дернулись и вслед за вращающимся шаром поплыли по кругу, словно потревоженные светлячки. Даже такая черствая свинья, как я, скажет, что зрелище было волшебным, точно феи слетелись со всех концов света в детскую сказку.

Я рискнул выглянуть из укрытия. Преследователи, забыв обо всем, завороженно наблюдали за полетом звезд.

Мюр дернула меня за рукав, скорчив страшную рожицу, показала на уровень масла в приборе. Красная стрелка лежала на нуле, а это означало, что счет идет на минуты, в любое мгновение свет погаснет и загипнотизированные представлением людоеды вспомнят, для чего они тут собрались.

Спускаться пришлось по той же лестнице, через «зрительный» зал. Мимо застывших фигур. Кое-где пришлось перемещаться на четвереньках, чтобы не попасться им на глаза. Конечно, мы перестраховывались, сейчас на нас бы не обратили внимания, даже если бы я бил поварешкой по пустой кастрюле.

Выбравшись из планетария, мы вернулись в паутинную сеть улиц и для того, чтобы хоть как-то перевести дух, спрятались в маленьком, всего-то ярдов на двадцать, одичавшем саду одного из особняков.

– Не прошли и половины пути, – вздохнула девушка. – Сложнее, чем я думала. До рассвета, боюсь, не успеем.

– Мы пока еще живы. – Я провел языком по губам, страшно хотелось пить. – Ни один из львов Старой Академии не оттяпал от нас кусок антрекота, и я радуюсь уже этому. Пройдем сегодня столько, сколько сможем. Когда появится солнце, найдем берлогу и спрячемся до следующей ночи.

Она слабо кивнула.

– Как ты поняла, каким образом их отвлечь?

– Слышала от тех, кто иногда ходит сюда, что похожие на людей, заразившиеся, но еще не ставшие чудовищами, гипнотизируются огоньками. Как оказалось, мне не наврали.

Создалось впечатление, что на отдых мы потратили всего лишь минуту, так быстро пробежало время. На этот раз мимо рыбного рынка мы крались с опаской, но он пустовал, и деревянные крытые ряды походили на длинные гробы, похоронившие в себе мрак.

Здесь тяжело пахло металлом. Медью. Соленой медью. От смрада крови, слишком хорошо знакомого мне, становилось неуютно. Мюр закрыла нос и рот рукавом пальто, и мы поспешили пройти место, где кого-то недавно съели.


Улица, по которой мы теперь шагали, то и дело ныряла в темные дворы. Раньше тут находились маленькие магазинчики, лавочки, ресторанчики и торговые склады, оставляя для жизни лишь последние этажи низких, терявшихся по сравнению с соседними кварталами домов.

Первую странную круглую емкость я заметил еще двадцать минут назад, но она не шевелилась и не пыталась нас сожрать, примостившись возле дальней стены, так что я покосился на нее, и только. Но чем дальше мы забирались, тем больше в тихих двориках попадалось таких штук.

Наконец их стало столько, что они перегородили нам дорогу. Мюр равнодушно прошла мимо, протиснувшись между покатых предметов, отчего я заключил, что опасности они не представляют.

Вблизи их бока напоминали застывший клей – полупрозрачные, с массой наплывов и наростов. Материал показался мне мягким и податливым, точно незатвердевшая скорлупа.

– Что это за дрянь? – Я старался их не касаться.

– Контаги, – не оборачиваясь, ответила мне Мюр и, понимая мое молчание, произнесла совсем невесело: – Что? В газетах Королевства о таком не пишут? Большинство контаги выглядят именно так, Итан. Ты никогда не задумывался, что делают чудовища, запертые на острове? Чем питаются?

– Жрут друг друга.

– Такое случается. Но тогда бы их стало гораздо меньше. Порой их подкармливают с Большой земли – к острову приходят баржи со скотом. В первые годы программы «Город без контаги» правительство Мергена убеждало готовых к бунту, обеспокоенных родственников несчастных, депортированных сюда, что никто из попавших в Старую Академию не умрет голодной смертью. Еду забрасывали в кварталы регулярно, но… теперь так делают лишь от случая к случаю. Головастые ребята, работающие на Брайса, считают, что этого достаточно, чтобы поддерживать популяцию чудовищ.

Она обвела взглядом двор:

– Перед тобой форма спячки. Ученые утверждают, что так контаги могут существовать годами, до лучших времен, которые вряд ли когда-нибудь наступят. Мои знакомые рассказывают, что на улицах этих цист[81] гораздо меньше. Однако если заглянуть в дома Серой линии[82], то там все от чердаков до подвалов забито подобными штуками.

– Их так много? – поразился я.

– Болтают, что да. – Мюр постучала по мягкому боку. – Но не бойся. Они не проснутся, даже если под ними развести костер. Я не знаю, что может их разбудить. Им нечего есть, поэтому чудовища пребывают в кошмарах, а быть может, вспоминают прежнюю человеческую жизнь.

– Но спят не все.

– Не все, – согласилась она, неожиданно взяв меня под руку и ведя прочь. – Те, кто прибыл сюда недавно, или те, кого ты назвал львами. Они голодны и охотятся.

Луны скрылись, ушли к горизонту, оставив на посту мириады выточенных из льда звезд, забрав в собой большую часть ночного света. Но глаза привыкли к окружению достаточно, чтобы различать путь по улице, заросшей величественными кленами. Новую напасть мы заметили заранее и успели спрятаться в ближайшем доме, поднявшись на второй этаж.

– Не может быть, – сказал я.

Это были не контаги, а люди.

Трое волокли телегу, двигающуюся мягко и практически бесшумно. На ней, занимая лишь небольшую часть поверхности, лежал механизм с баком мотории и двумя слабо горящими бледными лампочками. Двое шедших впереди казались массивными, вырубленными из теней гигантами – компенсаторные системы, в которые они запаковались, придавали им вид неуклюжих страшил. Эта парочка все равно что ходячие броненосные крейсера. Их товарищ, чуть подотставший, носил за плечами рукотворный покатый горб.

Черт побери! У них тут целая армия на марше! У парня «Пугало»![83]

Еще трое, вооруженные винтовками, замыкали группу.

Они направились во двор, из которого мы совсем недавно появились.

– Солдаты дукса, – протянула Мюр, и стало понятно, что она мучительно что-то решает для себя. – Ну кто бы мог подумать!

– Надеюсь, у тебя нет желания высказывать свои политические взгляды этим ребятам?

– Я не настолько больна идеями повстанцев, как ты, наверное, считаешь. Подумай о другом. Они приплыли сюда и пришли с востока. До берега недалеко, а значит, если мы поторопимся, то успеем забрать их лодку, прежде, чем они вернутся.

– Плохая идея. – Я, видя, что она собирается спорить, объяснил: – Это не бандиты. Не контрабандисты. И даже не революционеры. Это армия, и они не оставят без прикрытия единственный шанс убраться отсюда. Вполне возможно, что там их столь…

Мюр внезапно подалась ко мне, приложив палец к губам. На улице появились двое в плащах, хотя еще секунду назад та пустовала. Довольно просто понять, кто перед тобой, даже если ты из-за мрака не видишь полумасок с клювами.

Плакальщики, черт бы их подрал.

Я красноречиво посмотрел на девчонку, словно говоря: «Ну что? Ты все еще хочешь забрать их лодку»?

Она не хотела и желала того же, что и я, – не привлечь к себе внимание самых опасных носителей ингениума Риерты. Я сунул руку в карман ее пальто, нащупал «Яблоко», и мой большой палец оказался на чеке бомбы. Их это вряд ли остановит, но хотя бы замедлит.

Люди в маскировочных плащах не шевелились, застыли как каменные изваяния. Минуты проходили за минутами, мы боялись шелохнуться, чтобы шорох нашей одежды не насторожил плакальщиков.

Наконец вернулась основная группа. На телеге лежала циста контаги, и теперь солдатам приходилось прилагать усилия, чтобы тащить за собой тяжелый груз.

– Так рисковать, приходя сюда ради твари… зачем? – произнесла девушка, когда опасность миновала, плакальщики скрылись, сопровождая отряд, а сама Мюр наконец сделала шаг от меня, забирая ручную бомбу.

– Твой вопрос стоит миллион фунтов. Он примерно такой же, как почему правительство Мергена не уничтожает заболевших, а ссылает их на бесценную для окруженной водой Риерты территорию и терпит присутствие чудовищ. Ведь пуля решает проблему на ранней стадии заражения.

– Ты прав! Господи! Ты так прав! – В приливе энтузиазма она хлопнула меня по плечу. – Это может быть связано!!

– Что? Стой! Послушай!

– Нет! Это ты послушай! – коршуном налетела она на меня, не дав схватить себя за руку, и зачастила быстро-быстро, едва не глотая окончания: – Я чувствую! Это важно! Очень! И любая деталь может пригодиться. Поэтому прослежу за ними сколько смогу. С тобой или без тебя.

Говорить ей про опасность не имело никакого смысла. Оставалось удивляться, как эта носорожья решительность до сих пор ее не прикончила.

– Ладно, – сказал я, освобождая карабин из ременной петли и перебрасывая его вперед. – Давай сделаем, как ты хочешь. Но будем держаться на предельном расстоянии, чтобы плакальщики о нас не пронюхали. Если все начнет складываться не в нашу пользу, мы уходим, а не вступаем в перестрелку.

Мюр радостно улыбнулась своей странной полуулыбкой:

– Спасибо, что помогаешь мне!

– Как будто у меня есть выбор. – И я направился к лестнице.

– Ты мог бы меня оставить.

– Не говори ерунды. Где-нибудь еще, но не в Старой Академии.

Это было довольно странное преследование. Мы крались за солдатами, стараясь не подходить ближе чем на сто ярдов, прятались за углами, низкими каменными оградами, за перевернутыми продуктовыми киосками или стволами кленов. Плакальщики нервировали меня. Они словно растворялись во мраке, отделялись от основной группы, расходились в стороны, проверяли ближайшие переулки и четырежды возвращались по своим следам назад. В такие минуты мы старались слиться с землей.

Ни одного контаги на их пути не появилось, точно в этой части города тех не было, и я не мог понять, в чем дело. Закон вероятности давал сбои. Все равно что сунуть руку в осиное гнездо, пошуровать там и не застать дома ни одного насекомого. Я поделился размышлениями с Мюр, и она пробормотала:

– Действительно странно.

Старый паровой баркас стоял в широком канале, с севера на юг протянувшемся через всю Старую Академию, разделяя ее на западную и восточную части. Я был прав. Здесь группу «десанта» ожидали еще восемь до зубов вооруженных людей и пара спаренных крупнокалиберных пулеметов. Мы бы ни за что не отбили посудину.

Цисту сгрузили с тележки на борт, накрыли страховочной сетью, затянув канаты. Наконец после всех приготовлений они отплыли, включив прожекторы, и я увидел на носу баркаса название: «Коростель-05», а также символ компании «Мотория Риерты».

Мюр начала подниматься, но я заставил ее сидеть смирно, не ровен час, заметит наблюдатель с надстройки.

– Прибор, – внезапно сказала девчонка, и в ее голосе слышалась злость и досада.

– Что? – не понял я.

– Прибор! На их телеге был прибор! И точно такой же стоял на носу парохода. Ты видел?

– К чему ты ведешь?

– А вот к чему. – Она указала на здание, находящееся на противоположной стороне канала.

Сперва я не понял, куда смотреть, затем заметил движение на крыше.

Контаги.

– Эти ублюдки научились отгонять их! В лаборатории Брайса не зря работают ученые. Ты понимаешь, что это значит?!

Все что угодно. Начиная от безопасных путешествий в этом страшном заповеднике и заканчивая фантастическими теориями о способах управления чудовищами. До последнего, надеюсь, наука пока еще не дошла.

Контаги встал во весь свой небольшой рост, глядя в ту сторону, куда уплыл пароход.

– Это же ребенок, – пораженно пробормотал я.

Я не мог понять выражение лица Мюр. Боль? Отчаяние?

– А чего ты ожидал, Итан? Среди тех восьмидесяти тысяч несчастных, которых новое правительство отправило в Старую Академию, конечно же были не только взрослые.

– Восемьдесят тысяч, – глухим эхом повторил я.

– По самым скромным оценкам. Умирают не только на войне, но и в мирных городах. Теперь ты понимаешь, почему я ненавижу их? Почему борюсь с ними?! Мерген делает то, чего никогда бы не стал делать прежний дукс, – убивает мой народ. Превращает его в рабов и чудовищ ради сохранения власти и денег. Они, точно пламя, пожирают Риерту, и его следует залить водой, пока не стало слишком поздно.

Я многое знаю об огне и мог бы сказать ей, что не каждое пламя можно убить водой. Но… только с сочувствием взглянул на нее и произнес как можно мягче:

– Давай выбираться отсюда.

Глава двенадцатая

Пламя и прыжки

Рассвет окутал город прахом, сотканным из слабого дождя и лежащего под ногами тумана. Я даже пожалел, что избавился от плаща, так сильно похолодало. В груди ворочалось омерзение от слякоти, которую я ненавидел всем сердцем, и, будь я в Хервингемме, носу бы не высунул из своего кабинета. Сидел бы в компании фикуса да рисовал рожицы искиров на тетрадных листах.

Пора было искать укрытие. Контаги мы встретили лишь раз – человек, приросший спиной к водосточной трубе, жадно нюхал воздух тем, что когда-то было, а теперь казалось окровавленным провалом.

– Масса![84] – раздался негромкий оклик справа, и я не поверил своим ушам.

– Какого черта?! – изумилась Мюр, даже забыв направить револьвер в сторону незнакомца.

В Старой Академии она ожидала встретить кого угодно, самое страшное зубастое чудовище, но никак не негра в дешевом костюме, при шляпе и в наброшенном на плечи армейском дождевике.

– Олауда? – Я вспомнил имя.

Он радостно ослепил меня улыбкой, кивнул:

– Масса помнит.

Мюр не сдержалась, ущипнула себя за руку и сказала мне с мрачным цинизмом:

– Итан. Этот туман ядовит, как серый порошок Кроуфорда.

– Ты сбежал от хозяина? – Я пропустил ее слова мимо ушей.

Негр поднял вверх ладони, отчаянно замахал, точно собрался пуститься в пляс.

– Что вы, масса?! Масса Осмунд здесь! Он отправил меня к вам, чтобы пригласить на завтрак и чашку кофе.

Кофе хотелось смертельно, но все происходящее напоминало дурной сон. Или глупую комедийную пьесу. Еще смешнее было бы, лишь если бы меня пригласили принять ванну с розовым республиканским шампанским.

– Как насчет завтрака? – Я постарался не улыбаться точно идиот, спрашивая Мюр, словно мы находились на Дворцовой площади, перед десятком дорогих кафе, а не в клоаке Риерты.

– Довольно соблазнительно, – в тон мне ответила она, легко подхватывая игру. – Особенно если кроме кофе есть круассан и апельсиновый сок.

– Сока, к сожалению, нет, мистра[85], – огорчился негр, приняв ее слова за чистую монету.

– Что же. Придется довольствоваться малым. Ре етелла пеле, мотсоалле оа ка[86].

Услышав родной язык Маса-Арда, черный снова расплылся в улыбке и поманил нас за собой.

– Итан, у тебя и в аду, наверное, есть знакомые? – прошептала мне Мюр. – Кто такой этот Осмунд?

– Один богач из Конфедерации. Познакомился с ним, когда летел в Риерту.

– Что я должна о нем знать, кроме того что он рабовладелец? – деловито поинтересовалась она, косясь на ушедшего вперед Олауду.

– Увы, знаком с ним не дальше стакана виски[87].

Мы выбрались на крышу, и негр закрыл за нами тяжелую дверь, опустив засов, чтобы больше сюда никто не проник.

Осмунд, в безупречном полосатом костюме и накинутом на него легком осеннем пальто, в широкополом стетсоне, с зажженной сигарой в зубах, развалившись на раскладном стуле, блаженствовал под разложенным полосатым навесом. Рукою в кожаной перчатке он сжимал квадратный стакан, в котором плескался явно не чай, а, как я думаю, его любимый бурбон «Дикий Волстед».

Он выглядел довольным, точно конфедерату только-только сообщили, что на его кукурузном поле рабы обнаружили золотую жилу.

– Итан Шелби, черт дери всех в этом великом городе! – прогрохотал он и, переполненный энтузиазмом, заключил мою ладонь в тиски рукопожатия.

Я увидел, как бровь Мюр на неповрежденной части лица поползла вверх, обгоняя вторую. На Лунном острове я представился ей новым именем, а конфедерат знал меня под моим настоящим, когда я еще не влип в неприятности с «Якорем». Но, к ее чести, она не стала заострять на этом всеобщее внимание.

Я освежил в памяти вызубренные правила этикета, кого кому следует представлять первым, хотя вряд ли моя неграмотность смутила бы такого человека, как Осмунд. Пускай благородного, но уж слишком обожающего ругаться господина.

– Мисс… – Я понял, что не знаю ее родового[88] имени, и продолжил, почти не сбившись: – Позвольте вам представить моего хорошего знакомого, мистера Джейка Осмунда Вильяма Третьего. Осмунд, это моя чудесная спутница, мисс Мюреол…

– Бэрд, – любезно сообщила Мюр, протянув руку для знакомства.

– Очарован. – Вместо того чтобы пожать ее, как она рассчитывала, богач поцеловал чумазое запястье, ничуть не смущаясь ни грязи, ни отсутствия перчаток. – Мне лестно, что вы отложили свои дела и приняли мое приглашение.

Надо сказать, на крыше располагался настоящий полевой лагерь. С обеденным тентом, установленной палаткой армейского образца, печкой, грилем, запасом дров и мешками угля, с многочисленными ящиками, в которых находились припасы, а также канистры с водой.

На краю, на высокой треноге, закрепленной в станок, дремала «Вельд»[89] с укрытой от дождя оптикой. Создавалось впечатление, что Осмунд собирался обосноваться здесь на долгие месяцы.

Как видно, все мои мысли отразились у меня на лице, и конфедерат хохотнул:

– Позже вопросы! Сперва мне, как хозяину, требуется вас накормить! Завтрак!

Никто из нас и не думал отказаться от столь великолепного предложения.

Олауда принес мне плед:

– Можно ваш пиджак, масса? Он совсем промок.

Он повесил его рядом с переносной печкой и уже через пару минут подал нам расчудесный, нежнейший и прекраснейший из всех омлетов с беконом, сладким луком и солеными каперсами. Также на столе оказался клубничный джем, вымоченные в молоке, а затем обжаренные гренки с корицей, молодой ярг[90], свиная колбаса с паприкой, консервированный тунец, сливочное масло, круассаны и вареные яйца.

Надо сказать, что на какое-то время нам с Мюр пришлось приложить усилия, чтобы не заглатывать еду со скоростью голодных ворон и соблюдать хотя бы видимость приличий.

Настоящее пиршество.

Осмунд поглядывал на нас, точно добрая матушка, довольная тем, что смогла накормить вернувшихся с прогулки детишек, и сизый тяжелый дым его сигары скользил по влажному воздуху, как конькобежец по хорошо застывшему льду.

Раб тем временем варил в большой медной алавитской далле[91] кофе. Его аромат смешивался с крепким табаком, выращенным на Больших Плеядах, и я был рад получить чашку божественного напитка.

– Итак. – Наш хозяин дал понять, что готов беседовать. – Признаюсь, что, увидев вас с крыши, да еще и в компании незнакомки, я решил, что мне подсунули поддельный бурбон. Хотел даже попросить Олауду меня ущипнуть. Как вы оказались в блади Старой Академии? О! Прошу прощения, мисс Бэрд, за мою нечаянную грубость.

– Будем считать, что благодаря вашему кофе я на время потеряла слух. – Мюр налила в чашку горячего молока из молочника. – К тому же в ваших словах одна сплошная истина. Это действительно блади-место.

Он восторженно хохотнул, даже глаза округлил от восхищения, никак не предполагая, что столь чудесный рот умеет произносить столь грубые вещи.

– Так что, Итан? Как вы сюда попали?

– Глупая история, – чуть неловко ответил я. – Мисс Бэрд показывала мне соседние острова, и мы слишком близко подобрались к Старой Академии, когда мотор на нашей лодке сломался ко всем чертям. Течение прибило нас сюда вопреки нашему желанию. Теперь пытаемся добраться до южной границы.

– Сочувствую вашим бедам. И радуюсь, что вы избежали опасностей. Я здесь уже пятый день и насмотрелся достаточно, чтобы говорить, как вам повезло. То, что писали наши газеты, оказалось истинной правдой – настоящий заповедник кошмаров. Я не видел ни одного человека, кроме вас. А вы?

– К сожалению, здесь лишь контаги. – Девчонка словно забыла о том, что мы видели этой ночью солдат. – И вы. На наше счастье.

– Все это… – Я описал чашкой дугу в воздухе, словно хотел охватить весь заброшенный город. – Немного напоминает безумный сон. Я все еще ловлю себя на мысли, что мне наш завтрак только чудится. Вы решили устроить пикник в очень не подходящем для этого месте.

– Пикник? О нет, мой друг. У меня тут полевой лагерь, и я в нем лишь для удовлетворения своего эго и пополнения моей коллекции.

Мюр оказалась умной девочкой и смогла связать «Вельд» и коллекцию.

– Решили устроить охоту на контаги, мистер Осмунд?

Ее слова прозвучали холодно, словно шорох мокрых камушков на морском берегу.

– Понимаю вас, мисс Бэрд, – снисходительно ответил конфедерат, пальцем показав рабу на опустевший стакан, приказывая долить «огненной воды». – Девушки ненавидят охоту, убийство и оружие. Слабый пол можно простить за это.

Мюр откинула полу пальто, показывая кобуру с револьвером и «Мясника», сказав теперь уже весело:

– Меня воспитывали несколько иначе, чем воспитывают леди на юге Конфедерации, где-нибудь в Джонзстоуне. И я признаю право на оружие, защиту себя и даже убийство зверя, если того требует голод.

– Но?.. – И, видя, что она колеблется, Осмунд отечески предложил: – Говорите правду и не волнуйтесь, мисс Бэрд. Вы не обидите меня и лишь порадуете. Всегда ценил прямолинейных людей.

– Вы не первый, кто решает, что охота на здешних жителей – чудесная забава. И до вас сюда приезжали охотники, но правда в том, мистер Осмунд, что вернулись обратно единицы. Остальные стали трофеями контаги. Лучше уж охотиться на людей, чем на тех, кто ими прежде был.

– Могу и я быть с вами откровенен, мисс Бэрд? – Дождавшись ее кивка, конфедерат посмотрел на нее пронзительно. – Охота на людей занятие глупое и скучное. В этом нет никакого интереса. Ну какая радость пустить голого негра бежать от тебя и загонять его собаками или сразу стрелять из винтовки?

– Веселье можно устроить, если дать негру другую винтовку.

Осмунд хохотнул:

– Охота на вооруженного человека, кто бы что ни говорил, также надоедает, юная мисс. Будь я на тридцать лет моложе, это показалось бы мне забавным, но сейчас… сейчас я предпочитаю добывать головы чудовищ, а не себе подобных. Тех, кто пожирает двуногих, следует убивать. Расценивайте меня не как охотника, а как человека, избавляющего ваш город от людоедов. По сути хоть я и тешу себя развлечением, но выполняю ту работу, которую должно делать ваше правительство.

– Что же. – Мюр поставила опустевшую чашку на стол. – Не мне осуждать вас. Буду надеяться, что вы добьетесь успеха.

– Благодарю, мисс Бэрд. Но мне кажется, что вы подумали совсем иное. Помните? Здесь можно говорить правду.

Она тяжело вздохнула, сдула коньячный завиток, упавший на щеку:

– Вы очень проницательны, дорогой мистер Осмунд. Я просто задумалась о том, что раньше эти существа были людьми. Кем-то из риертцев. Моих сограждан. Возможно, мы даже были знакомы. И лишь воля случая, что сейчас там, внизу, бродит кто-то из них, а не я.

– То есть вы не одобряете подобного убийства? – В его глазах светился неподдельный интерес к беседе.

Она подперла щеку рукой:

– У вас не получится втянуть меня в философский диспут, мистер Осмунд. Иначе мы начнем с того, этично ли вообще одобрение убийства, а закончим в таких дебрях, что проще нажать спусковой крючок, чем распутать узел норм, правил, законов и социальных устоев, который мы накрутили вокруг того, что называем цивилизованным обществом.

– Тогда вот вам задачка. – Конфедерат с сожалением посмотрел на погасшую сигару, с которой он слишком уж активно стряхнул пепел. – Встретившись с тем, кто когда-то был гражданином Риерты, лицом к лицу, разве вы не убьете его?

– Убью, – неохотно признала та. – В этом и есть весь ужас ситуации.

– Ну вот видите. Все люди в принципе похожи и реагируют одинаково. Согласны, Итан?

Я развел руками:

– В каких-то вопросах.

– Узнаю этот дипломатический тон. – Он сурово погрозил мне пальцем. – Позабавьте меня. Я здесь чертовски соскучился по цивилизованному общению. С Олаудой толком поговорить не получается, он все же на иной ступени эволюции. Правду, мой друг.

– Возможно, для убийства и нет оправдания, но дороги, которые приводят к нему, у каждого разные. Вот мы, к примеру, оказались в Старой Академии не по своей воле, и если придется убивать, то лишь по необходимости. Лично я бы вообще не связывался с контаги. Вы же приехали сюда по собственному желанию и решили подергать тигра за усы. А этот тигр – довольно опасен.

– Опасность позволяет дышать полной грудью. А может, во мне слишком много от охотника, чтобы я вовремя отступил.

– Как я понимаю, пока трофеев вы не добыли, – сказал я и пояснил, указав на «Вельд»: – Выстрел из нее такой же громкий, как из пушки. Открой вы сезон, весь район бы уже кишел контаги.

Он щелкнул пальцами, и Олауда, словно читая мысли хозяина, показал нам массивную, состоящую из сплошных граней, трубу длиной в ярд. Я узнал армейский поглотитель звука конфедератского производства.

– Я все же не такой идиот, каким порой кажусь окружающим. – Улыбка не тронула его глаза. – Но вы правы. Пока не нашел подходящего трофея. Как вы сказали, если уж дергать за усы, то только тигра, а не мелочь.

– На мой взгляд, с тиграми здесь проблем нет, – поведя плечами, произнесла Мюр. – Или вы ищете кого-то особого?

– Видел его в бинокль. Двуногая бронированная тварь, цветом словно новорожденный младенец, и башкой достает до третьего этажа. Человек-мармеладка.

– Что?! – не поняла девушка.

– Он похож на конфетный мармелад. Или на желе. Это надо увидеть своими глазами, чтобы понять, о чем я. Каждый раз контаги был на предельном расстоянии для выстрела. Жду более подходящего случая. – Он поманил нас за собой, выводя под дождь, к краю крыши.

Туман поднялся, закрыл улицы по первый этаж, и теперь из него, точно из облаков, торчали дома.

– Вон там его угодья. Он появляется нечасто, но советую вам не соваться в те кварталы. Тварь и вправду выглядит опасной.

Я изучил проспект, тянущийся вдоль невидимого сейчас канала. Самый удобный и короткий путь до границы Старой Академии. Пока нас не окликнул Осмунд, мы именно его выбрали своей основной дорогой. А теперь оказывается, что там обитает зверь, достаточно страшный для того, чтобы заинтересовать конфедерата-охотника.

– А если он не выйдет сюда? – Мюр, не желая мокнуть, первой вернулась под тент. – Что тогда вы будете делать, мистер Осмунд?

– Буду ловить его на живца. Привяжу Олауду к ближайшему дереву и протрублю в горн.

Он увидел, как вытянулись наши лица, и подмигнул:

– Шутка! Просто не мог устоять, чтобы не потыкать головешкой в предрассудки жителей старого континента. Мой раб слишком ценная собственность, чтобы рисковать им из-за такой ерунды. Итан, хотите чего-нибудь покрепче кофе? Мисс Бэрд – шампанского?

Я поднял руки, показывая, что не стоит. Туманить мозг в Старой Академии все равно что пробить дыру в лодке во время шторма. Довольно рискованное мероприятие. Мюр покачала головой, также не желая пить:

– У вас и шампанское есть? Олауда не только двужильный, но и счастливый, раз смог перетащить сюда целый лагерь, не привлекая внимания контаги.

– О, мисс Бэрд. Я люблю рисковать, но всему же должен быть предел. Никто не подгонял к берегу лодку, а затем не тащил на себе милю или две весь этот скарб. Что вы! Просто наличие денег и нужные люди обеспечивают то, что поначалу кажется невероятным. Риертская компания, которую я нанял, устроила все в лучшем виде. Эти черти знают свое дело, поэтому нас сюда доставили на грузовом дирижабле.

– Главное, чтобы забрали назад.

Конфедерат хмыкнул:

– Следует больше доверять людям. Особенно если те получат за свои услуги кругленькую сумму. У меня есть предложение к вам, друзья. За мной прилетят в конце недели. Продуктов и воды хватит на четверых. Мисс Бэрд, вне всякого сомнения, займет палатку, а мы воспользуемся одеялами и разместимся под навесом. Вам ни к чему рисковать и идти пешком.

– Вы крайне добры, мистер Осмунд, но, к сожалению, я не могу ждать столько дней. – Мюр не стала советоваться со мной, принимая решение. – Дела ждут меня в Риерте.

– Ну а я не отпущу тебя одну. Поэтому предлагаю идти прямо сейчас, пока туман все еще держится. Спасибо за гостеприимство. – Я протянул ему руку.

– Что же, мы все взрослые люди и сами принимаем решения. – Он был немного разочарован отказом, но не стал настаивать.

– Так кто ты? Хеллмонк или Шелби? Представился мне одним именем, а Осмунд знает тебя под другим. – Плечо девушки касалось моего плеча, когда мы шли по южным окраинам Академии.

Туман начал исчезать лишь к полудню, и мы хорошо продвинулись вперед. По словам Мюр, осталось совсем немного до границы района. Дождь загнал контаги под крыши, и нас никто не беспокоил, чему, собственно говоря, я был безмерно рад.

– После того как вы, сами того не желая, вытащили меня из Гнезда, пришлось приспосабливаться и добывать документы на новое родовое имя, – ответил я ей. – Со старым от жандармов не было бы отбоя.

– За что ты угодил в каталажку?

Я посмотрел на нее многозначительно:

– Давай ты не станешь спрашивать, а я не буду тебе врать. Могу лишь сказать, что не совершил никакого ужасного преступления. Просто оказался не в то время не в том месте.

– А приехал ты сюда ради дела Хенстриджа?

– Да.

– Он тебя нанял?

Шут его знает, если задуматься. По сути, я трачу его деньги, но старикану отказал, пока тот был жив, и приехать в Риерту в итоге стало моей инициативой.

Пока я крутил в голове более-менее приемлемый ответ, труба вкуса клюквенного зефира, вооруженная шестью саблями, ринулась к нам из окна первого этажа. Мы резко пригнулись, рука чудовища прошла над нами, и уже через мгновение я тянул за собой Мюр.

– Ходу!

Стена за нами разлетелась с грохотом, окатив окрестности битым кирпичом. Мы уже свернули за угол, а потом нырнули в первый же проулок, но тяжелые шаги, от которых легко вздрагивала земля, не отдалялись.

– Не останавливайся! Беги! Догоню!

Карабин был у меня в руках, и я опустился на колено, стараясь восстановить дыхание, чтобы закрытая мушка не плясала перед глазами.

Осмунд немного ошибся по поводу места обитания своего трофея и его внешности. Да, мармеладного человека – застывшее желе он напоминал складками полупрозрачной плоти, через которую был виден костяк. Но до трех этажей эта тварь все же недотягивала. Всего лишь до двух, хотя нам хватало и этого.

Можно было гордиться собой. Всю пачку, патрон за патроном, я влепил в его арбузную безглазую голову. Как вы понимаете, мало помогло, лишь заставило контаги остановиться и заверещать, круша лапами ближайшие стены.

Пули застревали в «желе», не достигая до черепа, и всего-навсего «ослепили» его на несколько секунд.

Мюр ждала меня в конце проулка, с уже готовым к стрельбе револьвером. Я пробежал мимо, крикнув ей:

– Перезаряжаю!

Она открыла огонь, когда мутант вновь двинулся вперед. Я достал из подсумка на прикладе последнюю пачку, слыша, как она нажимает на спусковой крючок через равные промежутки, каждый раз прицеливаясь.

Как раз на шестом выстреле я крикнул:

– Готов!

И девчонка пронеслась мимо меня, на ходу откидывая барабан и выбрасывая из него латунные гильзы.

«Резерв» жалил точно оса. Лишь седьмая пуля пробила в желе достаточную дыру, чтобы последняя, восьмая, разбила череп чуть выше того места, где у обычного человека находится переносица.

Гигант громко вздохнул, зашатался и, накренившись, оперся на ближайший дом. Его лапы все еще дергались, точно он не собирался умирать.

Я с сожалением отбросил карабин, для которого кончились патроны, в сторону и извлек из кобуры «Стук».

Уйди-дуй-ди-дууу! – донесшееся слишком близко, заставило меня поменять планы.

Нет времени добивать одну образину, когда рядом окажутся следующие.

– Направо! – остановила меня Мюр. – Через склады! Там совсем недалеко до моста!

Мы юркнули в дыру в заборе, оказавшись среди угольных складов, ржавых железнодорожных вагонов и опрокинутых подъемных кранов, таких старых и изломанных, что они напоминали торчащие из земли кости механических гигантов.

Стоны за спиной говорили о том, что трофей, на который заглядывался Осмунд, все еще жив и довольно последователен в своей цели перекусить тем, что ему бог послал. То есть нами.

Грохнул забор, когда он проломился сквозь него, словно оживший таран.

Мюр ловко запрыгнула в распахнутые двери товарного вагона, выбравшись с другой стороны, запетляла среди полуразрушенных построек, пытаясь по примеру убегающего зайца запутать следы. Но казалось бы убитый гигант не снижал темп и, несмотря на свою массу, нагонял нас.

– Уйди-дуй-ди-дууу! – провыло небо, и я увидел их.

Пятерка… человекообразных созданий? Обезьян? Гиен?

Шакалов? Они были всем этим. Проворные, передвигающиеся на четырех лапах, в которых с трудом можно узнать руки и ноги, с деформированными головами, вытянутыми мордами с порванными щеками, через которые видны страшные зубы. Они внушали не ужас, а отвращение. Перед нами пример того, в кого могут превратиться люди. В их лицах все еще угадывались черты тех, кем они являлись до начала болезни.

Мужчины и женщины, от которых осталась лишь плоть – разросшаяся, перековавшая их личности.

Один сидел на корточках на стреле крана, двое других забрались на крыши вагонов справа и слева от нас, а еще пара находилась на пути к выходу. Проще говоря, мы попали в не самую удобную ситуацию.

Переложив револьвер в левую руку, Мюр обнажила «Мясника». Тварь на вагоне справа тут же спрыгнула на землю, подобравшись.

– Какие же они мерзкие! – с содроганием произнесла девушка.

– Без резких движений иди за мной.

Склад с проломом, куда спокойно мог въехать мобиль, находился в пятнадцати ярдах от нас. «Шакалы» следили за каждым нашим шагом, и я видел, что по морде ближайшего к нам течет пенистая слюна.

Мы преодолели половину расстояния, когда на нашу вечеринку ворвался желейный гигант и замешкался, увидев такую толпу.

Всё решили за него.

– Уйди-дуй-ди-дууу! – точно напильником по костям резанул неприятный звук.

Пятерка хищников правильно расставила приоритеты своей охоты, предпочитая много сытной плоти, и, забыв о нас, ринулась на новую жертву. Их не пугал ни размер, ни вес, ни свирепость.

Это позволило нам с Мюр заскочить на склад и прижаться спиной к завалу из досок. Не слишком надежное укрытие, расположенное близко к схватке, но выбирать не приходилось.

Четверка каруселью закружилась вокруг желейного человека, и тот, как видно соображая довольно медленно, никак не мог понять, на кого же бросаться первым. Лишь стонал да махал руками, поворачиваясь то к одному, то к другому.

Теперь я рассмотрел то, что не видел раньше. Это большое создание было не одним мутантом, а несколькими, сросшимися в единую структуру, насмехаясь над природой и всей той эволюцией, о которой любят рассуждать ученые на четырнадцатой странице субботнего выпуска «Зеркал Хервингемма».

В рисунке, проступающем на его спине, угадывались искаженные лица. Они открывали рты, словно ноздри, с шумом засасывали воздух для раздувшегося тела. Под дрожащей плотью я видел не только кости, но и то, что теперь являлось мозгом, – целые конгломераты, протянувшиеся вдоль позвонков. Здесь слилось по меньшей мере двенадцать человек, и даже меня замутило от столь отвратительного зрелища.

Гигант топнул ногой, пытаясь раздавить одного из врагов, но тот ловко метнулся в сторону, и два его товарища тут же кинулись к другой ноге, передними лапами и зубами отрывая куски, отбрасывая их подальше, чтобы не дать желе затянуться и зарастить раны.

Метнулась когтистая рука, подхватывая не успевшую отскочить «гиену». Обезьянье тело с порванным животом, вращаясь как бешеное, взлетело в воздух и врезалось в вагон, проломив его деревянную стенку.

Тот, что все это время оставался сидеть на стреле крана, прыгнул, растянувшись в воздухе, рухнул великану на загривок и активно заработал лапами, разрывая гротескные лица. Хлещущая в морду алая кровь и ее тяжелый, густой запах лишь раззадоривали хищника.

Желейный человек, простонав, закинул лапу, но на этот раз промахнулся, противник спрыгнул с его плеч на мгновение раньше, чем сомкнулись когти, а его товарищи вновь принялись рвать ноги до тех пор, пока гигант с грохотом не упал.

Мюр ахнула и отвернулась, не желая смотреть.

Они начали жрать его еще живым, с треском разрывая плотные жилы, скрежеща зубами по обнажившимся костям. Старине Осмунду придется поискать другой трофей, а еще бы лучше – свалить, прежде чем его укромный лагерь обнаружит эта четверка.

– Уйдем, – прошептала Мюр.

– Нет. – Я положил ей руку на плечо. – Жди.

Она возмущенно вздохнула, как и я желая бежать отсюда насколько можно быстрее, но подчинилась, все так же не глядя на страшную трапезу.

Гигант еще был жив, несмотря на то что один из убийц по плечи засунул голову в его нутро, беспрерывно чавкая. Изуродованные лица продолжали открывать рты-ноздри в беззвучном крике боли, и я в который раз поразился тому, насколько сложно убить жителей Старой Академии.

– Сейчас. И не беги, что бы ни случилось.

Мы выбирались из укрытия. Контаги были заняты едой. Тот, что стоял ближе всех к нам, отвлекся от пиршества. В гротескной деформированной морде я узнал женские черты, и эти крохи, оставшиеся от бывшей человечности, угадываемые в глубоко посаженных глазах, свалявшихся длинных волосах, окровавленном подбородке и рваных, вероятно, некогда прекрасных губах, вызывали желание отвернуться, больше никогда не видеть и как можно быстрее забыть.

Зрелище было отталкивающим и пугающим. Потому что люди не должны превращаться в такое и продолжать жить на свете. Куда гуманнее было бы убивать зараженных, чем изолировать их, отдавая на растерзание мотории и внушая родственникам больных ложную мысль, что когда-нибудь будет найдено лекарство и семьи обретут тех, кого потеряли.

Не обретут. Даже в сказках злые драконы никогда не превращаются в прекрасных принцесс, чего уж ждать от реальности?

Через мгновение контаги отвернулась и вновь набросилась на плоть. Охота удалась, и не было нужды убивать еще, если мы не отнимаем у них мясо.

Мы оставили страшное пиршество за спиной и шли сначала медленно, затем все сильнее ускоряя шаг, пока не скрылись за железнодорожными вагонами, и только после этого бросились бежать. Перелезли через забор, и прямо перед нами оказался канал Мертвых, заключенный в разбитую, заброшенную, заросшую одичавшими кустами снежноягодника набережную.

Я бы не взялся переплыть это водное пространство и в более подходящую погоду – течение очень сильное. А сейчас к тому же вода, должно быть, зверски холодная, да еще ветер. Без шансов добраться, полагаясь лишь на умение плавать.

Канал, а вернее, река отдаляла противоположный берег Стержня, тот едва угадывался в поволоке дождя.

– Мы добрались. У тебя вроде есть идея, как попасть на ту сторону. Сейчас самое время рассказать.

Девушка протянула руку, предлагая мне посмотреть туда, куда она указывала. Вдалеке я увидел останки железнодорожного моста, возведенного в самой узкой части канала. Раньше он связывал два района, но после того, как Академия превратилась в логово тьмы, мост, в отличие от Железного гиганта, решили не превращать в крепость, а взорвать.

Так что теперь он, мягко говоря, был не таким, каким его задумывали создатели. Существовало начало на первых опорах, затем ничто, провал, потом чудом уцелевшая центральная секция, снова воздух и, наконец, торчащий словно зуб железного дракона фрагмент на другом берегу.

– Гениально! – восхитился я, ничуть не пытаясь скрыть своего отношения к ее предложению. – У тебя там припрятана огромная рогатка, чтобы отправить нас на ту сторону?

Она закатила глаза, конечно же не оценив моего «остроумия», и буркнула:

– Просто доверься мне. Надо спешить.

Тут уж я не смог возразить – от людоедов нас отделял ненадежный забор и несколько сотен ярдов. Мост рос на глазах, дважды я видел таблички с едва видимыми, выцветшими буквами. Они говорили одно и то же: «Опасность! Карантинная зона!»

В кустах ржавел разорванный в клочья искирский бронемобиль, из его круглых маленьких башенок торчали погнутые стволы пулеметов. Мюр бросила на него мимолетный взгляд, проигнорировав человеческие кости, разбросанные возле давно сдувшихся колес.

На мост выходили две пары потускневших рельс вкуса йода, лежала перевернутая дрезина такого же вкуса, с сорванной «Гретой»[92]. Девушка решительно прошла мимо, направляясь к провалу, и я, несмотря на свой скептицизм, поверил в то, что она знает, как нам оказаться подальше от Старой Академии.

Вот только Старая Академия совершенно не желала отпускать нас.

Перепрыгнув перила, на нашем пути тяжело приземлился один из «уйди-как-его-там-ду». Я узнал «женщину».

Мюр оглянулась и тихо втянула воздух через сжатые зубы. Ничего хорошего. Оставшаяся троица перекрывала нам путь к отступлению.

Да. Они стали зверьми, и сытые звери, у которых мяса на неделю вперед, обычно не охотятся через пятнадцать минут после обеда. Но вот только раньше эти звери были людьми. А людям свойственна беспричинная жестокость и желание кого-нибудь убить.

Просто так. Иногда ради забавы.

Так что в контаги, потерявших человеческий облик, нечто самое отвратительное из моего племени все же оставалось. Нас не собирались отпускать живыми.

Принять решение оказалось просто и легко.

Справиться с этими созданиями у нас не выйдет. Мы сделаем три, ну четыре выстрела, которые не остановят даже одного, не говоря уже о четырех чудовищах, прежде чем нас разорвут на части. Так что пора пускать в ход ненавистную мне артиллерию. А еще я подумал о том, что чертовски перепугаю Мюр.

Огонь надо было всего лишь подтолкнуть. Снять цепи и распахнуть вольер. И он вырвался на свободу, захватывая сосуды, ежом обдирая пищевод, даря боль и неожиданную легкость свободы. Семечко цвета риертского мармелада оказалось у меня на ладони, и я швырнул огненный цветок прямо в морду медленно подползающей к нам твари, закрывающей проход к провалу.

В отличие от ситуации на «Мандрагоре» я контролировал силу и мощь, так что пламя, несмотря на свой жар, заключило в ревущий огненный кокон лишь контаги, а не все, до чего могло дотянуться.

Девчонка, которая только-только начала поднимать револьвер, испуганно ахнула возле моего уха, а я уже разворачивался к троице, зачерпывая огня так мало, как только мог себе позволить.

Конечно, можно спалить здесь все, но чем больше возьмешь, тем тяжелее будут последствия. Так что я сэкономил и подсадил огненное семечко в центрального контаги. Оно прожгло его бледную кожу, точно сигаретный окурок, и застряло в сердце.

Я тут же превратил семечко в солнце, так, как когда-то учил меня генерал сэр Николас Патрик Харрис, заместитель главы Научно-технической лаборатории Министерства обороны. Генерал был той еще поганой гнидой, но дело свое он знал прекрасно.

Я развернулся, закрывая собой ошалевшую Мюр и прижимая ее к земле.

Тварь взорвалась ничуть не хуже связки динамита, и ее раскаленные добела ребра точно шрапнель ударили по двум оставшимся чудовищам, чтобы спустя секунду взорваться с новой силой.

В ушах звенело, я посмотрел на стелющийся, смердящий горелым мясом дым и две оглушенные, израненные туши с разорванными и обугленными боками, из которых вываливались нестерпимо алые внутренности.

Лицо Мюр оказалось близко к моему, я увидел совершенно бескровные губы, бледные щеки, на которых совсем потерялись редкие конопушки – след летнего солнца. Глаза у нее были расширенными, все того же вкуса благородного коньяка, в который бросили золотой песок. Но смотрела она без страха, хоть я и смог поколебать ее спокойствие.

Из-за угла дома появилась высокая, раскачивающаяся точно пьяная фигура с головой на нереально длинной шее. На шум прибывали новые гости.

– Ты должен мне довериться, Итан! И не останавливаться!

Девушка схватила меня за руку, потянула за собой, к провалу. Она неслась как угорелая, словно аэроплан, берущий разгон перед взлетом. Вот только у нас не было крыльев и двигателя, чтобы легко перемахнуть через пропасть.

«Довериться» оказалось непросто. Даже не спасала логика, что Мюр не похожа на самоубийцу. Она явно уверовала, что умеет летать, но я тот еще скептик и, когда до края оставалось ярдов десять, решил, что пора тормозить ее порыв. Упасть с такой высоты в воду смертельно.

Но остановить ее не успел.

Что-то подхватило меня за ноги, и я, ошеломленный этим, сделал кувырок в воздухе. Ступни потеряли опору, я инстинктивно попытался уцепиться за что-нибудь, но единственно надежной оставалась лишь Мюр, державшая меня стальной хваткой.

Мы падали, но вопреки всем законам физики не вниз, а куда-то… по кругу. Это больше всего напоминало безумную карусель, где весь мир смазался, превратился в пестрые пятна.

Падение длилось пару секунд, и, когда ноги коснулись земли, никуда не девшаяся инерция бросила меня на рельсы. И девушка, понимая, что сейчас я увлеку ее за собой, разжала пальцы. Я упал слишком близко к краю пропасти.

Пропасти в центральной секции моста.

Я вытаращился на отдалившийся берег, с которого из-за дождя через водное пространство зловеще смотрела на меня Старая Академия.

– Вставай, – тихо сказала стоявшая надо мной Мюр, и ее мокрые волосы липли ко лбу и щекам. – Надо сделать еще один прыжок, пока у меня остались силы. Вставай, пожалуйста.

Глава тринадцатая

Среди мелей

Дождь зарядил с обстоятельностью старшего интенданта, проверяющего находящиеся под его подписью[93] склады. Неспешно, но усердно, показывая всем заинтересованным лицам, что здесь он надолго, пока работа не будет выполнена. Его заявление тянуло по меньшей мере на обещание, что он будет литься из туч до начала зимы.

Температура упала, и я дрожал, хотя, если честно, не совсем понимал, какой из трех причин это вызвано: отвратительной осенней сыростью, моим огненным выступлением или каруселью, которую устроила девчонка. Этот бесплатный аттракцион закончился для меня ощущением, словно вашего покорного слугу прополоскали, а затем прогнали между двух валиков для отжимания белья в квартале Ре Джен Цзи[94]. Довольно поганые ощущения, скажу я вам, особенно когда мозг не успевает переваривать все те оттенки серого, зеленого, коричневого, черного и желтого, что рухнули мне на голову, точно ведро с красками.

Мы сидели под грязным мраморным козырьком, который подпирали четыре классические колонны, и компанию нам составляла пара скорбных ангелов. Таких же покинутых, как и мавзолей на кладбище Стержня.

Мюр после прыжков выглядела как единственный трезвенник после грандиозной попойки товарищей. Вызывающе свежа, здорова и готова к великим свершениям. Если вы понимаете, о чем я.

Кладбище мы прошли, не сказав друг другу ни слова. За все время пути среди могил, крестов, надгробий, склепов и мавзолеев я видел лишь пять человек.

Двое в черных дождевиках раскапывали последнее прибежище того, кто навеки уснул под надгробием, изображающим босую девушку, держащую на руках маленького ягненка. Разорители могилы остановили работу, провожая нас взглядами, пока мы не скрылись за кленами, с которых уже начала опадать резная желтая листва.

Возле потемневшего от времени склепа, завернувшись в несколько одеял, спал бродяга. А на центральной аллее мы встретили пожилую пару в черном, с букетом бледных цикламенов и безвременников.

Родственники редко навещают эти захоронения. Почти все, кто лежит на узкой полоске суши, не затопленной после поднятия уровня воды в озере, умерли в лучшем случае в начале прошлого века, и тех, кто их хоронил и помнил, уже давно нет в живых.

Старик, сопровождавший даму, поравнявшись с нами, коснулся края шляпы. Я не смог ответить ему тем же. Мою кепку унес круговорот, когда мы занимались столь нетрадиционным способом перемещения в пространстве. Так что оставалось лишь кивнуть, не думая, насколько жалко я выгляжу, вымокший до нитки.

Когда я начал немного пошатываться, девушка негромко вздохнула, взяла меня под локоть и повела к мавзолею, где мы теперь пережидали дождь.

Огонь в крови погас, и в этом было некое разочарование, точно меня покинуло нечто родное и дорогое моему сердцу. Искры в зрачке тоже уже давно исчезли, но, уверен, они не смогли спрятаться от внимательного взгляда Мюр.

Она смотрела на меня, а я на нее, и мы молчали уже битый час. В правильных цветах восприятия мира девушка была гораздо живее и теплее, чем прежде. А может, просто ее светло-коричневые ботинки, черно-белая клетка на брюках, сливочный жилет и точно такая же подкладка темно-зеленого, почти черного пальто казались мне ослепительно-ярким пятном на фоне свинцово-серого осеннего дня, уже перевалившего через свою середину.

– Ну? – не выдержала она, стукнув пальцами. – Кто из нас начнет первым?

– Начнет что? – Мне зверски хотелось кофе.

А еще лучше виски. Его отсутствие заставляло меня осознать, насколько я сильно ненавижу Риерту и свою тупую идею приехать в этот чертов Водный город. Искирке нужен прибор Хенстриджа? Нет ничего проще. Меняю на сухую одежду и камин под боком.

Сейчас я готов на любую сделку, лишь бы убраться как можно подальше от дождя и влаги, пропитавшей воздух.

Она с преувеличенной дружелюбностью помахала мне рукой, сказав радостно и задорно:

– Привет, меня зовут Мюреол, и я умею пробуждать ингениум!

– А… – протянул я, на миг опустив веки и борясь с апатией. – В представлении нет нужды. Ты и так прекрасно поняла, что я такое. А я все понял про тебя. Эта твоя штука…

Я покрутил в воздухе пальцем, и от воспоминания меня замутило. Я скривился, стараясь сберечь щедрое угощение старины Осмунда, и она поняла, что я хочу сказать:

– Довольно болезненна для тех, кто путешествует со мной. Сожалею. Но, признаюсь, для первого раза ты держишься куда лучше остальных. Некоторые после прыжка походили на оживших мертвецов. Точнее, на рыб в маленьком пруду, в который швырнули ручную бомбу. Так что, Итан? Мы поговорим об ингениуме?

По моему лицу все было понятно. Черта с два я горел желанием говорить о чем-то подобном. Но девушка настойчиво произнесла:

– Тайна только тогда тайна, когда о ней знает один человек. А теперь нас по крайней мере двое. Незачем прятаться друг перед другом.

– Твое доверие льстит. Хотя знаешь ты меня без году неделя.

– А ты, значит, недоверчив? – усмехнулась она, прищурившись. – Ну, я бы тоже могла предположить, что ты человек Мергена. И вести тебя за собой опасно. Есть лишь одно «но». Кроуфорд. Он никогда бы не связался ни с кем подобным. Его слово для меня одно из самых весомых в Риерте.

– Мой капрал наркоман. И он безумен в некоторые дни своей жизни. – Я смотрел не на нее, а на ряды серых памятников, склепов, мавзолеев и угольных деревьев с желтой пеной листвы. – Его слово не слишком надежно. И он человек. Как мы с тобой. А люди ошибаются каждый день, хотят они того или нет. Я не к тому, что Юэн ошибся насчет меня. Я к тому, чтобы ты слепо не верила всему, что говорят другие.

– Ты как Вилли. Он тоже вечно учит меня древним банальностям.

– Банальностям? – не согласился я с ней. – Мир полон жестоких подонков. За годы войны, работы в полиции и поиска пропавших я увидел достаточно доказательств этому. Союзники предают союзников. Родственники убивают родственников. Доверять нужно с осторожностью.

– А кому доверяешь ты, Итан? – В ее вопросе мне послышалась неожиданная горечь. – Есть такие?

– Есть, – признал я. – Но их мало осталось.

– Боевое братство?

Да. Большинство из тех, кому я бы доверил прикрывать свою спину, мерзли вместе со мной в Компьерском лесу.

– В том числе.

Я не собирался продолжать разговор, и она, шмыгнув носом, стала перешнуровывать ботинки с высоким голенищем.

– Теперь мне ясно, почему тебя отправили в Гнездо и отчего ты был такой бледный. Накачали «Якорем», без сомнения. Как им удалось тебя взять, с такими-то способностями?

– Ты ведь не успокоишься, а? Привыкла добиваться своего?

– Вилли говорит, что я упертая и меня в детстве следовало сечь розгами, – любезно сообщила Мюр, затягивая на левом ботинке бантик.

– Он, вне всякого сомнения, прав… Плакальщик. Меня взял в оборот плакальщик, так что мне было не до того, чтобы дергаться.

Ее лицо на мгновение перекосило от ненависти и отвращения.

– Сочувствую.

– Мне, кстати, теперь тоже стало ясно, как ты внезапно исчезла с лодки, когда за нами гнался катер. Я-то все гадал, каким образом леди смогла допрыгнуть до берега… Насколько далеко можешь перемещаться?

Она поняла, что я согласен выложить карты на стол. В конце концов, не каждый день я могу что-то узнать от другого носителя ингениума. Если честно, не встречал таких, как я, уже много лет (если, конечно, не считать Сайл, плакальщика и куклу, но никто из них не склонен общаться по душам).

– Не дальше чем на двести ярдов за раз. Плюс-минус.

– Двести ярдов, – повторил я, прикидывая в уме, за сколько времени с такой способностью можно пересечь Риерту из конца в конец. – Неплохой разгон.

– Угу. Только его хватает на пять-семь прыжков. А потом я вновь как и все остальные люди.

– То есть скакать целый день не выйдет?

– Увы. На пятом прыжке поясницу уже рвет раскаленными щипцами. И это у меня. Тот, кто путешествует так долго со мной, рискует остаться инвалидом.

– Обнадеживающе. – Инвалидом после двух «каруселей» я себя не чувствовал, но мутило конкретно. – Ну, в любом случае жандармов можно оставить с носом. – И по ее кривой улыбке я понял, что моя догадка верна. – Преграды тебя останавливают?

– Иначе я бы уже оказалась в покоях дукса и решила проблемы уничтожения мирового зла. Перемещаться можно только на видимое глазом расстояние. И крайне желательно, чтобы оно было на одной высоте с тем местом, откуда я беру старт.

– То есть ни вверх, ни вниз не полу…

Мюр остановила меня движением руки:

– Можно, но по силам очень затратно, особенно если речь идет о подъеме. И почти никогда не оказываешься там, где планируешь быть. Однажды это со мной сыграло злую шутку, и я чуть не застряла в стене. Так что никакого прохождения сквозь препятствия и прочих приятных моему сердцу возможностей. И кстати, окружение очень сильно влияет на ингениум. Что? У тебя не так? – Девушка заметила, как поползли вверх мои брови.

– Я, если честно, даже не понимаю, о чем ты говоришь.

– Днем прыгать легче, чем ночью. Мрак сильно дезориентирует. На убывающие луны перемещаться сложнее, чем на растущие. Когда дождь и сильный ветер, прыжки выходят короче. Однажды у меня получилось обернуться во время вспышки молнии – пролетела почти шестьсот ярдов и сломала левую руку и три ребра. Так что в грозу теперь стараюсь не рисковать. Хенстридж сказал, разные физические явления, а также погода меняют способности некоторых носителей ингениума. Жаль, никто не знает, что вредит плакальщикам.

– Возможно, их ничто не берет.

– Как и тебя, раз ты об этом ничего не слышал?

Как и меня.

Огонь, рождаемый мной, не зависит ни от воды, ни от созвездия Желтого Дракона, подобравшегося к созвездию Топора, ни от дыма серого порошка, ни от перебежавшей дорогу черной кошки. Он всегда и во всем одинаковый – злобное алое чудовище, готовое пожрать любого, до кого сможет дотянуться. Рано или поздно он выжжет и своего хозяина, если только прежде него до меня не доберется тень.

– Как и меня, – повторил я вслух то, о чем подумал. – Ингениум живет в людях лишь пару десятков лет, и большую часть его тайн откроют не при нашей жизни.

– Думаю, почти все они относятся к тем секретам, которые лучше бы никому никогда не знать. Кстати, а что с твоим пламенем? Как часто ты можешь его использовать?

Я поморщился, точно у меня заныл больной зуб, но ответил честно:

– У меня нет физического ограничения.

– Ого! – восхитилась она, подтянув колени к подбородку и обхватывая их руками. – Такое редко встречается! А не мог бы ты тогда сделать доброе дело и развести для нас небольшой костер?

– Нет! – Это прозвучало резко и грубо, так что Мюр, не ожидавшая от меня подобной реакции, вздрогнула, и я смягчил ту сталь, что вышла наружу: – У меня есть причины пользоваться этим как можно реже.

Угу. И причины веские. Я, черт его дери, спалю пяток кварталов Риерты за десять минут, раскидывая огненные семена направо и налево, но за это расточительство в конце улицы меня будет ждать большая жирная тень, которую я увижу уже не краешком глаза, а во всей ее приводящей к безумию красе. В противном случае я все смертельные проблемы, порой сваливающиеся на меня в процессе жизни, решал бы не кулаками, ножом и пулями, а пламенем.

– Хорошо. Значит, обойдемся без огня. – Мюр не стала заострять болезненную для меня тему. – Отдыхай. Как наберешься сил – скажи, пойдем дальше.

– Как далеко?

– Какое-то время, – уклончиво произнесла она.

– По Стержню до берега минут двадцать. Люди сюда приплывают, значит, и лодки могут быть. Нас вполне способны добросить до обжитых земель.

– Верно. Но тебе придется уезжать одному. Меня ждут в другой стороне, и, если ты все еще хочешь узнать о Хенстридже, тебе придется отправиться со мной.

Ее слова немного поставили меня в тупик, и я осторожно уточнил:

– А почему я не могу сделать это сейчас?

– Ну, во-первых, ты лишишься моей очаровательной компании.

– Весомый аргумент. А во-вторых?

– Это не мои тайны, и я не смогу помочь тебе без одобрения других людей. Так что либо ты продолжишь путь со мной, либо наши дороги разойдутся. Добавлю ради вежливости – к моему сожалению.

Довольно простой выбор.

– Хорошо. Я с тобой.


Стержень остался позади. Перед нами раскинулось пространство с перемычками суши и маслянистой водой, сейчас словно кипевшей под падающим дождем. Впереди начинались Утонувшие кварталы.

Этой части Риерты больше всего не повезло, когда уровень в озере начал повышаться. Слабый берег не защитили никакие укрепления, почва напитывалась влагой и уходила вниз, уступая место воде, затопившей сперва подвалы, а затем первые этажи бесконечной череды домов, где проживал средний класс.

Люди боролись, не желая оставлять район, пересели с лошадей и экипажей на лодки, но в итоге осенние приливные волны Тиветского моря выжили их на Восточный и в Ветродуй, залив оставленные дома по второй этаж. С тех пор (уже почти семьдесят лет) здесь все было заброшено, а стены и крыши разрушались от сырости, медленно сползая или кусками падая в черные каналы и забирая с собой тех редких дураков, что все еще приезжали сюда.

Сейчас, через водное пространство, строения казались мне похожими на зубы бездомного, спящего в грязи, в проулке, возле самого дешевого кабака Литл-вэля[95]. Гнилье гнильем.

Вот только этих зубов тут были сотни, и даже дождливая пелена не скрывала того факта, что в Утонувших кварталах можно не только утонуть, но и заблудиться.

– Почему-то я догадывался, что нам именно туда. – Я прислонился к фрагменту кирпичной стены (меня все еще немного пошатывало), по дуге уходящему на восток и обрывающемуся через пятнадцать ярдов. – Где еще прятаться бунтовщикам, как не в этой дыре. Даже странно, что вас еще не выкурили.

– Пытались. Но тех, кто с Вилли, очень мало, а район как лабиринт. Быстрее поймать скрывающихся здесь же контрабандистов, чем нас. Мы всегда уходили раньше, чем у людей дукса хоть что-то получалось сделать.

– Рано или поздно…

– Мы все умрем. – Мюр несколько переиначила то, что я мог сказать. – Кроме того случая, с Гнездом, мы не лезем в открытое противостояние со времен, как Хлест устроил войну в Ветродуе. Все взрывы и бунты в городе совершают другие люди, не те, кем командует Вилли. Недовольных в Риерте хватает и без нас. И они обитают не в Утонувших кварталах, так что и искать их тут нет нужды. А мелких рейдов жандармов, как я уже говорила, мы просто избегаем.

– И ты хочешь привести меня в тайное укрытие твоих товарищей? Я, конечно, польщен доверием, но они не пустят мне пулю в лоб только потому, что испугаются шпионов дукса? Любой человек, скрывающийся от власти, может здорово перенервничать, когда в его убежище приходит чужак. Люди обычно хватаются за пистолеты и не всегда после этого додумываются задавать вопросы.

– Пока я за тебя ручаюсь, тебе ничто не грозит.

Довольно слабая аргументация, на мой взгляд, но я не видел смысла продолжать ныть.

– Кофе там у вас есть?

– Получишь целое ведро, – улыбнулась она, сдвигая с земли большой плоский камень.

Под ним находилось углубление, частично заполненное водой, в котором лежал завернутый в брезент старый армейский гелиограф[96]. Девушка разложила треногу, надежно воткнув острые концы во влажную землю. Затем из непромокаемого чехла достала верхнюю часть прибора с зеркалом, стала закручивать винт, фиксируя его.

Я не стал ей указывать на неподходящие условия – солнце отсутствовало, а видимость из-за дурной погоды была отвратительной. Но она явно знала, что делает.

Вытащив из чехла квадратный карманный фонарь на сухих элементах[97], протянула мне:

– Подержи, пожалуйста.

Я сдвинул тугой рычажок, включая его и направляя на зеркало. Конечно, не солнечный свет, но разглядеть можно. Особенно если в бинокль.

Азбукой Финли-Бриза[98], дергая за шторку, закрывавшую зеркало, Мюр отправила короткое сообщение. В «Матильде» мы использовали такую же штуку, когда сели батареи в телеграфе, так что я, умевший стучать по телеграфному ключу[99], понял, что она пишет:

«Каштан здесь. Два человека. Заберите».

Каштан – это могло быть прозвище. А может, код, что опасности нет. Я не стал расспрашивать. Она повторила сообщение еще восемь раз, прежде чем на крыше одного из зданий слабо блеснул ответ: «Принято».

– Теперь надо подождать.

Лодка появилась лишь через час, когда, несмотря на дождь, я задремал под стеной, сидя бок о бок рядом с Мюр и набросив на себя брезентовый чехол от гелиографа.

Посудина пристала к каменному выступу, и я узнал Белфоера, моего «напарника» по скоростному заезду против жандармского катера. Он, как видно, тоже меня узнал – рожа у него стала хмурой, и ответил он на приветствие Мюр не так чтобы радостно. Рука поднялась и сразу же упала.

– Вилли в бешенстве, – предупредил он ее, когда она прыгнула на борт.

– Скажи то, о чем я не догадываюсь.

Он заворчал, словно потревоженный медведь, и его могучие плечи под брезентовым плащом пришли в движение.

– А твой друг? Откуда ты его снова вытащила?

– Он служил вместе с Кроуфордом, и тот за него поручился. К тому же Итан спас мне жизнь. Мы прошли Старую Академию насквозь, и без него я бы не справилась.

На этот раз он посмотрел на меня без раздражения, даже, может быть, с благосклонностью, хотя, конечно, я не готов был поручиться в этом, за его чертовыми стрекозиными очками нельзя было различить глаз. Но свободную руку с приклада старого дробовика он убрал.

– Решила довести старика до разрыва сердца. Ладно… Залезай, парень. Там решим, что ты за фрукт.

Белфоер направил лодку в Утонувшие кварталы, и я быстро потерялся в незнакомой части города, среди серо-желто-охряных сырых домов, коротавших последние годы жизни и напоминавших пилигримов, что отправились в долгое паломничество и погибли из-за стихии на середине тяжелого пути. Это был всего лишь пепел, оставшийся после некогда яркого костра. В отличие от Старой Академии, района такого же брошенного и покинутого, как и Утонувшие кварталы, здесь властвовала совершенно иная атмосфера.

Не смерти, страха, ужаса и болезни. А разочарования и тоски, плодящихся под туманом и завесой дождя, среди затопленных этажей и мостовых, над которыми мы проплывали. Так, наверное, и умирают одинокие люди, о которых все забыли. Как этот район Риерты. Когда всего лишь в нескольких милях от него огнем переливаются лучшие магазины Бурса, по паркам Земли Славных гуляют дамы в кружевных платьях, открыты театры и оперы, а по пивным Рынка гудит вечерняя жизнь.

Никто не видит или предпочитает не видеть, как на окраине доживает век одиночка. Люди считают за лучшее выкидывать из своей головы неприятные вещи, чем держать их в уме ежечасно.

Дома здесь были точно деревья, заставшие еще первые дни Сотворения мира. Теперь они, всеми брошенные, словно оказались среди бескрайних болот, задохнулись от их ядовитых испарений, умерли, оставив после себя лишь жалкие, гниющие от сырости оболочки. Для полного эффекта тут не хватало только огромной паутины, натянутой между улицами, превратившимися в протоки. Дождь зарядил еще сильнее. День явно не стремился к улучшению, и теперь строения выползали из дымки, как утесы, истерзанные прибоем, точно корабли, брошенные после посадки на мель.

– Не лучшее время года ты выбрал для визита, Итан. Поздней весной город прекрасен.

Мюр тоже мерзла, а потому куталась в запасной брезентовый плащ, одолженный у Белфоера. Кончик носа у нее покраснел от холода, и она сунула пальцы под мышки.

– Я жил здесь какое-то время. Сразу после войны. Не сказать, что весной, летом или зимой в Риерте более сухо, чем осенью.

Она хмыкнула, подтверждая верность моих слов.

Дождь все время попадал на очки лодочника, портя видимость, поэтому он все же снял их, оставив болтаться на кожаном ремешке на шее. Глаза у старикана оказались цвета бутылочного стекла – бледно-зеленые и прозрачные. Взгляд близорукий, а веки покрасневшие. Без очков на упитанном лице добродушного трактирщика появилась некая беззащитность. Очень обманчивое впечатление, по моему мнению.

Мы добрались до районов, где стоявшие некогда на сваях дома потеряли свою опору и ушли под воду по крыши, зияющие рваными дырами. Проплыли мимо торчащего из глубины, изгаженного птицами креста церкви, блуждая среди искусственных островов, поворачивали то на юг, то на восток, то на север, то снова на юг. Хотя в столь тусклом свете непогоды я не был готов поручиться, что правильно определяю направление.

В отличие от Белфоера. Тот знал эту часть Риерты как свои пять пальцев и вел лодку с непоколебимой уверенностью, полагаясь лишь на ему известные ориентиры. Наконец воды вокруг стало гораздо больше, чем домов. Мы вплывали в царство бесконечных мелей и болотистых участков земли, гиблого места для любой мало-мальски приличной посудины. Эти открытые пустоши тянулись до самого горизонта, и Утонувшие кварталы, не имеющие четких границ, незаметно для глаз переходили в Череду, а та, в свою очередь, в кладбище кораблей и Заброшенные острова, огибая Плавник с юга.

По сути, после Старой Академии мы находились в самой малолюдной части Риерты, запутанный фарватер которой знали лишь несколько десятков человек. Для остальных это было место загадочное, непонятное и неинтересное. Родившиеся в Гороховом Супе, Бурсе или на Новой земле за всю свою жизнь ни разу тут не появлялись.

Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что в районах, оккупированных водой уже многие десятилетия, нормальным людям делать совершенно нечего.

Впереди, за мелями, образовавшимися благодаря течениям, принесшим на себе ил, виднелась череда построек. Они, точно цепочка усталых воинов, выбирались из глубины. Часть из них утонула по крышу, часть оказалась недоступна для озера, возвышаясь на невысоком скалистом клочке суши.

– Что это за лепрозорий? – спросил я, и Мюр удивленно распахнула глаза.

– С чего ты решил?

– В столь забытых всеми местах обычно строят или лепрозории, или психушки, или тюрьмы для самых опасных ублюдков, но никак не пансионы для благородных девиц или консервные заводы.

– Это частная земля. Принадлежит старому риертскому роду. Здесь когда-то располагалось летнее поместье. Вокруг нас центр прежней Риерты, Итан. Просто теперь она лежит на дне.

– Я догадываюсь. А хозяева поместья, как я понимаю, не возражают против вашего присутствия?

– Хозяева в большинстве своем мертвы, – буркнул Белфоер за моей спиной. – А призраки, что живут там, не против присутствия людей.

– Земля принадлежала Триклам, – сказала Мюр. – Но с тех пор, когда последний из рода погиб во время Великой войны, территории отошли обратно в казну нового дукса, и он передал их одному из своих фабрикантов. Как понимаешь, тот сюда даже ни разу не приехал. Ему ни к чему клочок суши среди болот Южного конца, когда он владеет большей частью Метели и лучшими магазинами Бурса.

– Смешно, – оценил я. – Жить во владениях человека, находящегося в противоположном политическом лагере. Это все равно что поселиться под кроватью дукса, когда тебя ищут по всему городу. При должной информации враги этого фабриканта могут обвинить его в том, что он поддерживает недовольных.


Возле ржавой круглой беседки, одним концом нависающей над водой, находилась пристань, собранная из досок и пустых емкостей из-под мотории. Конструкция казалась не особо надежной и раскачивалась от каждой набегающей волны.

Прямо возле пристани, раздевшись догола и забравшись в свинцовую от холода воду, плескался Кроуфорд. Даже отсюда я видел, что он мертвецки пьян.

– Выбрался все-таки, – с облегчением улыбнулась Мюр.

Тот повернул голову на шум мотора, узнал нас, поднял вверх руку, исполосованную синей галькурдской татуировкой, а затем нырнул.

– Чертов сумасшедший сукин сын, – с большим уважением проворчал Белфоер, глуша мотор. – Об него рельсы гнуть можно.

Вдоль берега стояли четыре такие же невзрачные и потрепанные лодки, как и та, на которой мы приплыли. Впрочем, кроме них на якоре был катер, украшенный деревянными панелями, с рубкой-надстройкой и хищным щучьим носом, кажется едва-едва не касавшийся брюхом мелкого дна.

Мюр нахмурилась и спросила резко:

– Он опять здесь?!

– Вилли нужна помощь, девочка, – примирительно произнес Белфоер и взял сложенный кольцами канат.

На пристани нас ждал тощий парень с переброшенным за спину пистолетом-пулеметом. Другой мой старый знакомый по разорению Гнезда. Из-под надвинутой на брови кепки во все стороны торчали светлые волосы.

С ним был еще один ровесник Мюр, с чуть вытянутым лицом и тяжелой челюстью. Довольно крепкий, в костюме-тройке из хорошей шерсти, без шляпы. Мне он сразу понравился – чувствовалась в нем спокойная уверенность человека, который знает, чего хочет от жизни. А быть может, такое впечатление создавалось оттого, что он носил очки в коричневой роговой оправе, делавшие его старше своих лет.

Тот, что с автоматом, поймал свободный конец каната, брошенный Белфоером, помог закрепить лодку. Мюр первой вылезла на пирс, шагнула ко второму парню.

Не сказать, что удивился, когда они обнялись и слились в поцелуе. Не одного меня не смущают шрамы на лицах красивых женщин.

– Это Айан, – представила девушка своего кавалера. – Ну а с Пшеницей вы уже встречались. Это Итан, и он… мой друг.

Мы пожали друг другу руки, хотя мои новые знакомые были довольно насторожены. И все же задавать Мюр вопросы о том, зачем я здесь, при мне не стали.

– У тебя большие проблемы, – сказал Пшеница.

– И они идут сюда. – Голос у Айана был низкий и гулкий. – Прямо сейчас.

К нам широким шагом направлялся старина Вилли, и, следует отметить особо, рожа у него была алой. Красной. Пунцовой. Весь спектр моего любимого цвета, который сейчас, после ингениума, я в состоянии назвать вплоть до мельчайших оттенков.

– Подождите.

Она поспешила ему навстречу, чуть ссутулившись, как можно быстрее, чтобы во время неприятного разговора оказаться подальше от нас, не желая делать меня свидетелем предстоящей сцены.

Пшеница покачал головой, хотел что-то сказать, покосился на меня и промолчал. Айан, напротив, сделал шаг за Мюр, но Белфоер встал у него на пути:

– Не встревай. Схлопочешь от обоих.

Замечание было не лишено здравого смысла.

Вилли не орал, но говорил достаточно громко, чтобы его гневные фразы то и дело долетали до моих ушей. Отчитывал он ее как девчонку, и она выслушивала все это с вынужденной покорностью, сунув руки в карманы и глядя в сторону, словно буря бушевала не над ней.

Все изменилось, когда прозвучали слова:

– Я уже потерял Артура, а теперь ты рискуешь собой по глупости, когда так важна нам!

Девушка буквально взорвалась, привстала на цыпочки, чтобы быть с ним одного роста, и голос у нее стал звенящим и холодным от ярости:

– Ты не виноват в его смерти! Он сам принял решение! Без тебя! Сам виноват!! Я не Артур! И не смей меня учить, что делать!

Удивительно, но этот отпор остался без ответа. Словно она была офицером, а он всего лишь рядовым.

Мюр пошла прочь, вдоль берега, и Айан поспешил за ней следом. Вилли следил за тем, как они уходят, пока девушка не скрылась за постройками, затем приблизился к нам.

– Тебя я помню. Вот только какого черта ты здесь забыл?

При Вилли сейчас не было «Крушителя», но от этого он не стал менее грозным.

– Он с Мюр приехал. Она говорит, крепко ей помог, – влез Пшеница.

– Помолчи! Ну? Ты здесь потому, что знаешь о том, где Кражовски?

Наш унылый фокстрот вновь вступал на хрупкий лед лжи и правды.

– Не думаю.

– Не думаешь, – эхом повторил Вилли. Начало его не обрадовало. – Вот что, парень. Если ты станешь представлять для нас опасность – я немного опечалюсь. Здесь тебя быть не должно.

– Понимаю. Но я помог Мюр выбраться и жду от нее ответной услуги. Мне нужна информация о Хенстридже. А потом я уйду.

– Уйдешь, если я позволю. – Он был не из тех людей, кто располагает к себе незнакомцев. – Пшеница, отведи нашего гостя в особую комнату для незваных гостей.

Тупому ясно, что это означает.

– Черта с два я сяду под замок. – Я был само дружелюбие и не забывал улыбаться.

– А что так? – участливо подавшись вперед, поинтересовался Вилли. – Тебе же вроде не привыкать торчать взаперти. Посидишь, пока я не поговорю с девочкой и не узнаю…

– Ты только что с ней поговорил, друг. – В последнее слово я вложил толику иронии. – Закончилось это не слишком хорошо. Представь себе, как она взбесится, когда поймет, что ты засадил меня в темницу.

Вряд ли мои слова поколебали его. В конце концов, новый хозяин этого острова и глава компании бунтовщиков был не из тех ребят, которых можно испугать женским гневом. Мы оба это знали, но мои слова порядком его разозлили, и я увидел, как прищурились и без того маленькие глаза, а ноздри раздулись.

Что поделать? Иногда на меня находит, и я не прочь позлить носорога. Не самая положительная черта моего характера, но еще с армии я терпеть не могу, когда такие вот господа пытаются задавить меня своей тенью.

Кроуфорд разрядил напряженную обстановку, завалившись в беседку, и единственной его одеждой было лишь нательное распятие. Он был очаровательного бледно-голубого цвета, которому позавидовал бы любой приличный утопленник.

– Святая Богоматерь! Ты бы хоть прикрылся! – У Вилли был такой вид, словно ему плюнули в тарелку с любимым куриным супом.

Юэн, от которого пахло холодной озерной водой и дешевым джином, взял валявшуюся на скамейке сутану, бросил ее на плечо, показывая этим, что с одеванием повременит.

– Отстань от ганнери, полковник. Скорее шпионом жандармов окажется твоя бабушка, чем он. Я тебе рассказывал про Итана.

– И что с того? Мюр совсем разум потеряла, если приводит сюда первого встречного.

– Не хочешь слушать меня, послушай свою девочку. Заберу я его, пожалуй, а то вы друг друга убьете. А это грех. Пошли, Итан.

Он поплелся к дому, не слишком уверенно держась на ногах, и я счел за лучшее отправиться вместе с ним.

– Мы еще поговорим, – пообещал мне Вилли.

Надо сказать, я ничего не имел против этого обещания, больше похожего на угрозу.

Глава четырнадцатая

Дом на краю света

Она вновь вернулась.

И я говорю отнюдь не о нелюбимой соседке, с которой происходит недопонимание из-за того, что ей приспичивает включать патефон в час ночи каждый четверг.

Тень вернулась.

В этом нет ничего удивительного – чересчур короткими оказались промежутки между использованием ингениума. Я знал, что будет, когда выпускал пламя, но все равно реальность меня не радовала. Это была всего лишь тень тени, маленькое затемнение, иногда возникающее на периферии зрения, точно легкое облачко на мгновение наползало на яркое полуденное солнце.

На эту ерунду поначалу не обращаешь внимания. Мелочь, которой не придаешь значения. Ровно до той поры, пока облачко не превращается в грозовую тучу, извергнувшую из себя куски града величиной с кулак, и они обязательно пробьют твою черепушку.

До появления предвестников, настоящих бичей моего сознания, еще долго, но мне уже стоило думать о том, где найти «Якорь». Следовало поговорить об этом с Мюр. Интересно, как она справляется со своим ингениумом и какие демоны прячутся в карманах ее пальто?

Пока же можно существовать и так, порой замечая мою невидимую спутницу то под кроватью, то в углу, то за кустами. Большую часть времени, как обычно, я старался ее игнорировать, и, лишь когда становился особенно раздраженным, сам того не желая, пытался поймать гадину взглядом.

Возможно, на свою беду.

Короче, начало дня было не очень.

Об отоплении здесь давно не вспоминали, так что комната, которую я разделил с Кроуфордом, больше напоминала холодильник для хранения мясных туш. Спасла лишь груда старых и не слишком ароматных шерстяных одеял. Одно, несмотря на ворчание Юэна, я повесил на окно, остановив сквозняк, проникающий к нам сквозь щели деформированной рамы.

Сейчас капрал спал, положив под щеку ладонь. Он напомнил мне больного, уродливого и внезапно постаревшего ребенка. Я так и не спросил его, что случилось на острове, когда он остался один.

Не решился.

Но молотки в голове Кроуфорда хотя бы на какое-то время взяли перерыв, и он не донимал меня ночными криками, как это частенько случалось, когда мы ночевали в брюхе «Матильды».

Я не стал его будить, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Пшеница дрых на приставленном к стене стуле, а его пистолет-пулемет, свесившись на брезентовом ремне, касался пола. Голова у парня откинулась назад, так что обнажилась незащищенная шея, рот был приоткрыт.

Я представил, что с ним сделает Вилли, если я начну бродить по небольшой территории острова в одиночку, так что толкнул его в плечо:

– Подъем!

Он вздрогнул, щуря глаза, попытался сесть ровно, и автомат грохнулся на пол окончательно.

– Ох! – сказал молодой человек. – Я…

– Предал товарищей, бросил пост. И – потерял голову. Скажи спасибо, что тот, за кем ты приглядываешь, так добр.

– Спасибо, – сказал он искренне, потягиваясь. – Ч-ч-чертов стул. Я словно в гробу пролежал, все кости болят. Ты это… Не подумай, что мы считаем тебя врагом. Просто Вилли всегда проявляет должную предусмотрительность. Поэтому мы еще здесь, а не в камерах Инги-Вин.

– Нет проблем. – Мне и вправду было наплевать, в чем они меня подозревают, если дело не закончится перестрелкой. – В вашей сырой обители есть кофе?

– Ага! – Он оживился, поманил меня за собой. – Идем. Завтрак это святое!

Пшеница и вправду не опасался меня, так как повернулся спиной и поплелся по коридору, сунув руку под пиджак и почесывая одеревеневшую за ночь поясницу. Оставалось лишь выругаться про себя. Что Мюр, что Пшеница – поколение, не принимавшее участия в войне. Они слишком романтичны и до неприличия наивны и доверчивы. Точно щенки.

Война поломала меня, пускай и не так сильно, как многих других, но до нее мы были столь же глупы и хватались за светлые идеалы, желая изменить мир к лучшему. У тех, кто выжил, подобные глупости выветрились из головы. Эти же молодые люди… Они повторяют наши ошибки, идут по тому же минному полю, сами ищут сражения и играют в революцию. В то, во что сейчас я совсем не верю и точно знаю, к какому плачевному результату это приведет. Они даже не понимают, во что влезают. Какая революция?! Их любой проведет и угробит, когда они вот так, не задумываясь, готовы повернуться к первому встречному и подставить спину под нож.

Игра в войну всегда заканчивается болью, утратами, незаживающими ранами и смертью.

И я не желал бы Мюреол такой судьбы.

Дом был пятиэтажный, с балконами, верандами, мансардой, отдельным крылом для отсутствующих слуг и даже летним садом под крышей. Он повидал лучшие времена, но до сих пор оставался пригодным для жилья и ничуть не напоминал остальные здания Утонувших кварталов. Кроме него на клочке суши было полно подсобных построек, отдельно стоящий флигель и, кажется, целый гостевой дом на противоположной оконечности, если пройти через дикий и большей частью погибший сад.

Вчера разговора у меня ни с кем не получилось. Если честно, заглянувшая ко мне на минуту Мюр увидела, что я едва держусь на ногах, и, не слушая моих возражений и уверений, указала на кровать.

– Поговорим завтра утром. Обещаю! Сейчас ты все равно не способен. Кроуфорд, черт бы тебя подрал! Сутану носят на себе, а не в руках.

Я еще помнил, что мой обнаженный сослуживец глупо хихикнул, а затем провалился в сон.

Лестница стенала под ногами, точно женщина в пыточном зале. В высокие окна влетали пики света, и в их телах, словно пробуждающиеся после зимы пчелы, роились пылинки.

Проходя мимо одной из дверей, Пшеница бахнул по ней кулаком, крикнув:

– Каштан! Мы внизу! Завтракаем!

Ответа не последовало.

– Почему Каштан? – спросил я, догадавшись, что в этой комнате живет Мюреол.

– Потому же, что и Пшеница, – усмехнулся парень. – Было время, когда нас забавляла эта ерунда. Мы выросли, а прозвища остались.

Кухня в особняке напоминала рыцарский зал замков прошлого. Большой, весь в голубых ломаных тенях, с растопленной печью, из которой ручейком текло тепло, массивным старым столом и лавками. В углу, усиливая впечатление, пылился железный доспех, шлем которого украшала брошенная на него подгоревшая с краю тряпка – как видно, ею оборачивали кочергу, когда орудовали в печи.

На стене, вдоль плит, висела потускневшая медная посуда, огромные дубовые буфеты и продуктовые шкафы напоминали кряжистых бегемотов. За столом, наедине с тарелкой омлета сидел Айан. Увидев нас, он отложил вилку, встал и протянул руку:

– Спасибо.

Я ответил на рукопожатие, поинтересовавшись:

– За что?

– Мюр рассказала о вашей передряге и о том, как ты помог ей. Я благодарен тебе за помощь. Старая Академия дурное место.

Надеюсь, она не все ему рассказала. Историю про огонь надо бы опустить.

– Не стоит благодарности. Она тоже меня выручила.

На кухню с корзинкой куриных яиц вошла пожилая женщина. Тощая как жердь, в черном платье и белом переднике, с убранными под чепец еще прошлого века волосами. В ее лице чувствовалась кровь жителей Ордена Марка, южан с берега океана. На меня она посмотрела с любопытством, глаза у нее были точно у сороки – проворные, живые и внимательные.

А вот Пшенице достался взгляд очень мрачный и не сказать чтобы дружелюбный.

– Ненавидит меня, – сокрушенно пробормотал парень, плюхаясь на ближайший табурет. – Эй! Панайота! Можно нам кофе и что-нибудь поесть?!

В довершение слов он показал руками невидимую ложку, которой запихивает себе в рот невидимую еду. Кухарка уставилась на него рассерженно и уперла руки в бока, а затем отвернулась к плите.

– Что я такого ей сделал? – спросил, ни к кому не обращаясь, Пшеница.

– Она глухая, но не умалишенная, – напомнил ему Айан. – И умеет читать по губам. Поэтому «старая ведьма» и прочие эпитеты были довольно лишними.

– Да я всего один раз!

Дружок Мюр только вздохнул, пошел к кухарке и, тронув ее плечо, улыбнулся. Он на удивление ловко разговаривал на языке глухонемых, и спустя десять минут мы получили омлет, хлеб и кружки с горячим кофе. Точнее, я получил. Пшенице пришлось ждать дольше всех.

Пока мы ели, Панайота мыла посуду, оставшуюся со вчерашнего дня. Айан хотел ей помочь, налить в таз горячей воды из ведра, но женщина ответила отказом.

– Ценит врачей, – доверительно сообщил мне Пшеница с набитым ртом. – Меня бы прямо с руками в печь сунула.

– Ты врач?

Айан пожал плечами, собирая хлебом остатки еды в тарелке:

– Вилли поддержал меня и оплатил учебу в медицинском в Пьентоне. Теперь практикую здесь помаленьку. Людям наших убеждений часто требуется врачебная помощь.

Тут он не покривил душой, и тень, юркнувшая под чепчик Панайоты, в принципе была с ним согласна. Повстанцы вечно взрывают и стреляют. Рано или поздно это им выходит боком, так что хороший врач не помешает.

Мюр влетела в комнату, точно на вихре. На этот раз она была без пальто, в новых темных штанах в светлую полоску и теплом изумрудном свитере. Котелок отсутствовал, а светло-каштановые волосы были собраны на боку в нечто похожее на хвост.

– Ты-то мне и нужен, Итан! Идем. Время поговорить.

Панайота мрачно погрозила ей пальцем и указала на табурет.

– Ой, перестань! – улыбнулась девушка. – У меня молодой организм, позавтракаю позже!

Кухарка сокрушенно покачала головой и, достав из буфета бордовое яблоко, протянула Мюр. Та с серьезной миной взяла, откусила сочную мякоть и начала жевать.

– Яблоки только для избранных, – печально пожаловался Провидению Пшеница.

– Спасибо. Все было вкусно, – поблагодарил я Панайоту, и та, прочитав слова по моим губам, улыбнулась и вручила мне второе яблоко.

– Вот видишь, – сказал Айан Пшенице. – Все довольно просто. Советую тебе учиться налаживать связи с теми, с кем живешь под одной крышей.

Что тот ответил, я уже не слышал, так как последовал за Мюр и узким коридором через крыло прислуги вышел на улицу, на высокое крыльцо.

– Вас и впрямь немного.

– Ну, всех ты не видел. Каждый занят своим делом, не до знакомств. К тому же большинство живут обычной жизнью в городе.

– Слушай. Вы что, действительно такими силами хотите уничтожить власть дукса? Победить новую аристократию, промышленников, банкиров, которые на его стороне? Дать всем риертцам равные права?

– Равные права? – Она склонила голову, решая, не насмехаюсь ли я над ней, и, поняв, что нет, продолжила: – Не считай нас романтиками, Итан. Равных прав для каждого человека не было, нет и никогда не будет. Так же как бессмертия, миллиона цинтур под подушкой и приглашения на бал у короля фэйри в день зимнего солнцестояния. Все эти лозунги о правах, власти народа, мотории в каждый дом и лучшей жизни – оставь газетчикам, наивным студентам и дуракам, решившим поиграть в революцию.

– А у вас, значит, все серьезно? – Я не смог скрыть сомнения.

Она не обиделась, встала рядом, глядя мне в глаза, и сказала четко и веско:

– Мы выступаем не за свободу и равенство, а боремся с диктатурой и тиранией, Итан. Дукс убивает Риерту и тех, кто здесь живет, и его следует остановить прежде, чем город уже нельзя будет спасти. Когда дракон устанавливает свои законы, его необходимо уничтожить. А вместе с ним всех тех, кто жирует благодаря его власти, считая остальных лишь мусором, который можно отправить в печь.

– Пусть так, – согласился я. – Но соломинка, переламывающая хребет тигру, есть лишь в мандаринских сказках. В реальной жизни силами десяти человек нельзя победить государство.

– Нас не десять. А властью дукса и его сторонников недовольны многие. И не только из простого люда. Есть уцелевшие старые семьи аристократов, тех, кто поддерживали прежнего правителя и смогли выжить после «охоты на ведьм». Есть те, кто сейчас в армии и жандармерии и также видят, куда все катится. С каждым годом мотория все больше калечит людей, и некоторые из них получают силу, которую дукс использует в своих целях. Тех, кто желает перемен, но не решается сделать первый шаг, бесконечное множество. Люди разрозненны, и бунты в Стальной Хватке или Верхнем заканчиваются, не успев перекинуться на другие районы. Но еще немного – и соломинка, о которой ты говоришь, превратится в бревно. А бревна могут сломать хребет не только тигру, но и хозяину Риерты.

– Мне бы твою веру в то, что благодаря малейшей искре разгорится народное пламя.

– Искре? – Она поманила меня за собой, предлагая не задерживаться на крыльце. – Искр разбросано по Риерте достаточно. Нужно лишь топливо, которое бы горело долго, а не вспыхивало и гасло.

– То есть деньги и поддержка сильных мира сего, желающих свалить конкурента и подняться чуть повыше.

– Увы, – сказала она. – Но все революции строятся по принципу смены власти. Одни хотят занять место других. И среди недовольных дуксом аристократов таких полно.

– Ну а ты? Не боишься, что, сменив одного тирана, на крови поднимется другой?

Она поежилась, но ответила честно:

– Боюсь. В прошлом мой город, моя страна были иными. И я помню то время. Без страха. Когда ночью можно было выходить на улицы, когда людей не арестовывали в их квартирах по малейшему доносу, когда мы не дохли от неизвестных болезней и не превращались в чудовищ. Когда мотория не была панацеей и тем колодцем, из которого выкачивают горы цинтур, оседающих в подвалах верхушки. Город умирает, и я буду сопротивляться этому.

– Ты так любишь Риерту?

– Люблю, – искренне ответила она.

– А ты не думала о том, что у Мергена не было другого выбора?

Девушка уставилась на меня непонимающе:

– Не было выбора не устраивать переворот? Не принимать программу «Город без контаги»? Не ссылать множество людей в Старую Академию, не давать власть Министерству вод и не казнить многих без суда и следствия?

– Я о том, что жернова истории, политики и экономики – они как сильное течение. Попадая в него, пускай ты хоть сто раз правитель, умнейший человек или прославленный генерал, – остается лишь пытаться не утонуть. Ни одна система и ни одно государство не держится на одном человеке. Уверен, что у прежнего дукса тоже был не очень большой выбор, ведь это по его распоряжению контаги начали отправлять в Старую Академию. И построили фабрику. Он попал в течение и пытался поступать правильно. Со своей точки зрения. Но появились те, кто считал, что это причиняет вред Риерте. Поэтому теперь у власти Мерген. И ему приходится делать не слишком приятные вещи. Я слышал о нем и не скажу, что он дурак. Уверен, дукс прекрасно понимает, что, если и дальше закручивать гайки, – вспыхнет пламя.

– Но он закручивает!

– Да. Но я бы сказал, что Мерген просто пытается не пойти на дно, оказавшись в водовороте. Знаешь, в чем беда Риерты?

– Просвети меня. – Ей действительно было интересно мнение иностранца, хотя Мюр и вложила в свой ответ толику иронии.

– Не в правителе. В мотории. Она – то течение, которое увлекает за собой, подтачивает плотину и планирует залить город по самую крышу. Быть может, Мерген, придя к власти, хотел создать самый процветающий город на свете. Быть может, просто хотел этой самой власти, таких примеров в истории множество. Но…

– Но?.. – скептически повторила она.

– Но мотория то зло, что смешивает благие начинания, уничтожает светлые планы и заставляет действовать так, чтобы, забыв об идеале, сохранить хоть что-то. Она теперь кровь Риерты, ее деньги – и ее палач. Я уверен в этом. Мергену никуда не деться от мотории и раскрученных маховиков. Он должен понимать, что, доводя до крайности людей, – ничего не выиграет. И поэтому балансирует на острие бритвы, не желая революции, но и не имея сил отказаться от процессов, к ней ведущих.

– Ты как все хервингеммцы. Оправдываешь его. Только потому, что он – правитель. Хочешь убедить меня, что не собака управляет хвостом, а хвост собакой. – Мюр сказала это спокойно.

– Я не о Мергене сейчас, а о будущем. Следующий правитель ничего не исправит. И следующий после него тоже. До тех пор, пока мотория будет существовать здесь. Надо не рушить правительство, а…

– Что?

– Ответа нет, Мюр. Уничтожить моторию? Это невозможно. Найти новую технологию ее обработки, чтобы больше никто не болел? Перестать притеснять народ и топить несогласных? Как будет правильнее для Риерты – не чужаку решать. Но мир не черный и не белый. Я точно знаю: если сместить зло с занятого места, высок риск, что туда придет другое зло, которое причинит гораздо больше бед. Ни одно и не два государства проходили через подобное.

– Твое мнение имеет право на жизнь. Но мы не можем просто сидеть и ждать, что дукс одумается и что-то исправит. У него было более чем достаточно времени, но он ничего такого не сделал. Стало лишь хуже. И бояться, что придет другой дракон, – следует, но это не значит, что не надо биться с тем, который есть сейчас. Но… если быть откровенной, у меня есть еще одна причина бороться. Из-за Мергена погибло много хороших людей. В том числе моя семья. И можешь считать это местью, но я добьюсь того, чтобы он заплатил за свои преступления. Добьюсь любым способом!

Я промолчал, и она, покосившись, неправильно расценила мое молчание, спросив с раздражением:

– Осуждаешь меня?

– Нет. Просто я устал от войны. А та война, которую ведете вы, – очень далеко от меня. Я ищу людей, помогаю им выпутаться из неприятностей. Но сражаться под чьими-то знаменами больше не хочу.

– И ты не скучаешь по тому, что было? Прости за этот странный вопрос, но кое-кто из твоих ровесников говорил мне, что там им было легче, чем здесь. Несмотря на все тяготы.

Это действительно так.

– Первые полгода мне тоже хотелось вернуться. Не хватало адреналина, риска, и жизнь стала пресной. Пришлось найти себе подходящее занятие, чтобы появилась замена.

– Служба в полиции?

– В том числе. Я делаю хорошее дело, Мюр. Избавляю мир от негодяев, которые воруют чужие жизни.

– О… – протянула девушка. – Тогда тебе точно надо остаться с нами. В заложниках у Мергена весь наш город. И мою жизнь он похитил, но беда в том, что ее уже не вернешь… Я шучу. Принимаю твою позицию и совсем не осуждаю. Если бы у меня была возможность, я бы тоже сбежала от всего этого. Жила бы нормальной жизнью. Но теперь моя жизнь здесь. С друзьями. Пойдем, нас давно ждут.

В запертом сарае, мимо которого мы прошли, громко работал печатный станок.

– Я сегодня рано проснулся, – сказал я. – Как раз отплывал тот катер с дорогой отделкой.

– И человека ты тоже видел? – небрежно спросила она.

– Он из тех аристократов, что готовы поддержать вас?

Мюр резко развернулась ко мне и сказала, понизив голос:

– Давай сделаем вид, что ты сладко спал в это самое время. Потому что если об этом узнает еще кто-то, то я не могу поручиться, что все пройдет гладко. Мы понимаем друг друга?

– Прекрасно понимаем, – подтвердил я.


До флигеля мы дошли в молчании. В комнате с настежь распахнутыми окнами ждали Вилли и человек, читавший газету. Он походил на профессора университета – маленький и щуплый, с блестящей лысиной, окладистой седой бородой и круглыми очками в тонкой, кажущейся хрупкой оправе.

– Вильгельм Маузе, – протянул он узкую сухую ладонь. – Я друг Джейсона Хенстриджа. Мюреол и Кроуфорд рассказали о вас. Выходит, что вы человек, заслуживающий доверия.

– Вы читаете «Зеркала правды». Да еще и старый выпуск. – Я сел без приглашения, напротив Вили, курящего папиросу. Я узнал газету. Там писали о том, как я закрыл дело Баркстоуна. – Надо сказать, вы очень оперативны.

Маузе вежливо улыбнулся:

– В публичной библиотеке Академии отличная подшивка газет из Королевства. А мои помощники умеют находить нужную информацию в архивах.

И воровать газеты. Этого конечно же я не сказал. Как и то, что пересмотрел свое первоначальное мнение об этом человеке. Вряд ли он ученый. Скорее сотрудник «Шильда»[100] в отставке. Почему бы и нет, если Вилли полковник. Надо, кстати, расспросить Юэна о нем поподробнее.

– Охотно верю, – произнес я.

– Вас не затруднит рассказать нам о том, где сейчас Джейсон?

Я не видел причин скрывать.

– Хенстридж мертв. Убит, если быть точным. Но, судя по вашим лицам, вы не особо удивлены.

– Ладно. Карты на стол, солдат, – предложил Вилли. – Иначе мы будем ходить кругами до вечера. Он поддерживал нас, когда больше было некому. В прошлом я оказал ему услугу, и Хенстридж отплатил за это сполна. К тому же ученый был против того, что делали дукс и Брайс, вставший на сторону правительства и взявший под свой контроль производство мотории.

– Однако… – Я легко понял по его тону, что в этой истории дружбы есть серьезные проблемы.

Вилли сунул остаток папиросы в пепельницу, смял ее:

– Однако в последний год Хенстридж сильно изменился, а затем случилось то, из-за чего, предполагаю, он нанял тебя. Ограбление его лаборатории. Теперь ты ищешь украденное. Верно я понимаю?

– Верно.

– И вы знаете, что пропало? – поинтересовался Маузе.

– А вы?

– Будущее нашего мира. – Говоря это, он смотрел на меня ласковым взглядом через стекла очков, словно я был лучшим собеседником в его жизни. – Прототип машины по очищению мотории от опасных примесей. Разработка одного из его коллег.

– Мне он сказал то же самое.

– Возможно, он говорил еще что-то? О чем мы не знаем, мистер Шелби?

Я глянул на Мюр, в молчании сидевшую на подоконнике.

– Он предложил свое открытие другой стране. Подозреваю, что Империи, – сказал я. – Но, похоже, кому-то это не понравилось, и от него избавились.

Вилли и Маузе переглянулись.

– Он успел вам рассказать какие-то подробности?

– Нет. Скажу даже больше, я отказал ему в своих услугах, потому что не занимаюсь поиском вещей.

– Но ты в Риерте. И говоришь, что Хенстридж нанял тебя, – промолвила Мюр.

– Я так считаю. Он оставил чек на случай, если я передумаю. И я передумал.

– Искиры?.. – с пониманием протянул Вилли.

– Искиры, – подтвердил я.

Объяснять причины моих поступков и решений людям, которые были на войне и сражались вместе со мной на одной стороне, нет нужды.

– И до чего же вы смогли дойти, мистер Шелби?

– Признаюсь – на этот раз мне нечем похвастаться. Я не собирался браться за дело, поэтому в должной мере не опросил его. У меня почти не имеется зацепок. Я побывал в Академии, поговорил с теми, кто еще помнит Хенстриджа. Но поездка на Лунный остров ничего не дала. Ну, кроме второго знакомства с Мюр.

Девушка слегка улыбнулась.

– Считаете, искиры связаны с похищением?

– Нет, господин Маузе. Он сотрудничал с ними и умер из-за этого. Они были не заинтересованы в смерти Хенстриджа. В противном случае не продолжали бы искать то, что у них уже есть.

Пришлось рассказать им про мою добрую знакомую Сайл, разумеется исключая информацию об ингениуме.

– То есть никаких идей о том, кто это сделал, у тебя нет? – с некоторым разочарованием протянул Вилли.

– Отчего же? Они у меня как раз появились. Хенстридж, как я понимаю, много лет хранил эту разработку в тайне от всех. Но теперь об этом знаю я. Знает женщина из Империи, с которой, как подозреваю, ученый вел дела. И, как я понял несколько минут назад, знаете вы. Методом исключения могу указать на вора. – Я с некоторым удовольствием совершенно невежливо ткнул пальцем в каждого из них.

– Как ты сме… – взвилась Мюр, когда до нее дошло, что я не шучу, но Вилли громыхнул, точно гроза летним вечером:

– Цыц!

Удивительно, но она послушалась, разъяренно поглядывая то на меня, то на своего старшего товарища.

– Что думаешь? – обратился полковник к Маузе, и тот после недолгого молчания вздохнул.

– Ну… я редко ошибаюсь в людях. Не ошибся и в нем. Мистер Шелби, мы хотели бы предложить вам работу.

Смеяться я не стал, а вот Мюр просто обалдела:

– Какую работу?! Вы слышали, что он только что сказал?!

– Что это мы украли у Хенстриджа прибор, – словно речь шла о погоде, произнес Маузе. – Возмутительное обвинение, если бы оно не было правдивым.

– Чт…

– Мы все объясним.

– Вы…

– Обстоятельства сложились так…

– Обстоятельства?!! – Она наконец-то смогла говорить свободно, а не задыхаясь от негодования из-за свалившейся новости. – Какого черта здесь происходит?! Почемумне ничего не сказали?!!

– Вот поэтому. – Вилли достал из картонной коробки новую папиросу, начал разминать в пальцах. – Ты бы этого не одобрила.

– Конечно же я бы не одобрила! Зачем вы вообще в это влезли?! Вильгельм, ты разумный человек, почему не остановил его?!

Маузе печально развел руками:

– Потому что Вилли ничего такого не делал. Ситуация вышла из-под контроля, и мы узнали о случившемся далеко не сразу. Когда Хенстридж уже уплыл в Хервингемм.

– То есть это все же не вы. А кто тогда?!

– Кражовски.

– Вашу мать! – зло процедила она.

– У него не было выбора.

– У всех нет выбора, и все обязательно используют это как оправдание. Что на него нашло? Они же столько лет дружили, и он помогал старику!

– Кражовски знал о перспективах разработки. Бывал в его лаборатории и видел расчеты на грифельных досках и в тетрадях.

– Это не давало ему права красть, походя убивая охранников!

История пахла, надо сказать, отвратительно, а тень, на мгновение появившаяся за спиной девушки, и вовсе не добавляла оптимизма и веры в человечество.

– Хенстридж умирал, Мюр. Заразился той дрянью, которую сам создал, и болезнь прогрессировала. Он понял, что не успевает решить задачу, что ему требуется помощь в финальных расчетах для стабильной работы прототипа, поэтому начал искать опытного человека с образованием. А как всем нам известно, ученые, разбирающиеся в особенностях работы мотории, сосредоточены вокруг государственных служб и их контролирует Брайс. После того как тот поддержал политику нового правительства, после того как сотни людей попали под придуманную им программу уничтожения возможных зараженных, Джейсон никогда бы не стал иметь с ним дело. Он ненавидел своего бывшего коллегу. Ты слышала Итана. Хенстридж на старости лет стал не особым патриотом и поклонником наших властителей. Счел, что лучше его идеи будут принадлежать другим, чем Мергену. Поэтому отправил письма в несколько посольств. Кражовски за ним проследил и… сделал выводы.

Старик знал, что его дни сочтены, но, прежде чем сыграть в ящик, хотел закончить то, что начал Белджи, погибший во время оккупации города. По сути, мой мертвый наниматель, если говорить откровенно, занимался передачей стратегически важной документации вражескому государству. В Королевстве за такие дела вешали, в Риерте топили, в Империи рубили головы.

– Кражовски не желал, чтобы идеи достались искирам? – сделал вывод я. – Он счел, что они принадлежат Риерте, но той, которая будет после смены власти?

– Что-то в этом роде, – признал Вилли.

– Хенстриджа тоже убил он?

– Нет. Во всяком случае, я так не думаю…

– Кражовски часто действует самостоятельно, – с сожалением произнес Маузе. – И о том, что он сделал, мы узнали уже после того, как Хенстридж отплыл в Хервингемм.

– Узнали за час до того, как арестовали Кражовски. По телефону, – скривился Вилли. – Теперь тот гниет где-то в тюрьме, и я не поручусь, что он не передаст разработки Брайсу, если его начнут пытать. Поэтому мы и хотим нанять тебя. Ты ведь ищешь людей. И делаешь это отлично. Найди нам Кражовски, а дальше уж наша забота, как его вытащить.

– О! Это не займет много времени после того, как вы разгромили Гнездо. Вы обнаружите своего приятеля или в Инги-Вин, или в подвалах Министерства вод. – Сегодня из меня так и рвались блистательные идеи.

– Его нет ни там, ни там. Наши информаторы клянутся в этом. Кражовски хорошо спрятали.

– Возможно, на дне одного из каналов?

– Его не убили, Итан, – тихо сказала Мюр. – Государственный преступник такого уровня заслуживает публичной казни. Совиный канал, эшафот, зеваки, пресса. Но все тихо. Он жив, и его местонахождение тщательно скрывают. Так что? Ты возьмешься?


Белфоер уже сидел в лодке. На нас он подчеркнуто не смотрел, возился с мотором. Тень пряталась под пристанью, и стоило мне отвернуться, как прыгнула в воду и ужом скрылась в высохшей осоке.

– Не передумаешь? – спросила Мюр, держа руки в карманах.

Мы стояли на берегу, и нам никто не мешал своим присутствием. Я отрицательно покачал головой, ощущая сожаление от всего происходящего.

– Ты разочарована?

– Нет. Я успела тебя узнать, чтобы понять, как ты поступишь.

– Узнать за пару дней? – улыбнулся я.

– Иногда хватает и пяти минут, – отшутилась девушка. – Все предельно ясно. Ты сказал, это не твоя война.

Да. Не моя. Я не хотел влезать в новую. Война – тяжелый труд. А я не готов трудиться на ее благо ради призрачной революции в стране, которая не являлась моим домом. Кражовски знает, где прибор. Кражовски в руках тайной жандармерии. И скорее всего, Мерген получит эти знания, или же повстанец умрет, унеся их в могилу. А значит, Сайл, император и все искиры останутся с носом. Именно этого я и добивался, и, хоть ничего не сделал, результат меня устраивает. Противник проиграл, хотя даже не подозревает об этом. Задача, которую я себе поставил, выполнена. И я не желаю влезать в дела сопротивления. Потому что какими бы благими целями они ни прикрывались, все это закончится кровью, смертями, а меня рано или поздно вынудят использовать ингениум.

Ведь когда ситуация накаляется, все равно приходится исторгать из себя огонь. Чтобы выжить. А затем встретить тень, сидящую у тебя на носке ботинка.

После участия в проекте я дал себе слово увидеть ее во всей красе как можно позже. Именно поэтому до самого конца войны прикасался к ингениуму лишь раз. И из всего моего отряда знали о том, кто я такой, только Кроуфорд да Вороненок.

Надо сказать, что никто не стал настаивать на моем участии. И даже Вилли буркнул своей подопечной:

– Пусть проваливает на все четыре стороны.

Отчего-то я был рад, что девушка не обиделась моему отказу.

Пора было прощаться.

– Береги себя, Мюреол. Сейчас слишком смутное время, чтобы терять в нем хороших людей.

– В Риерте всегда смутное время, Итан. Во всяком случае, оно существует большую часть моей жизни. Но я изменю эту историю.

Она была человеком бесконечной веры в невозможное, и я невольно улыбнулся этому отчаянному желанию перековать мир.

Мюр внезапно обняла меня, отошла на шаг:

– Рада была знакомству, Итан Шелби. В Старой Академии мы отлично провели время.

Когда я уже был в лодке и Белфоер завел мотор, она спросила:

– Когда ты уезжаешь?

– Надеюсь, скоро. Решу дела, попрощаюсь с друзьями. Но если в течение недели захочешь выпить кофе и вспомнить былое, оставь для меня весточку в «Кувшинке». Это на севере Верхнего, между Бутылкой и крематорием.

Сам не знаю, почему я это сказал.

Девушка кивнула, и ее силуэт я видел на берегу все то время, пока лодка не вошла в Утонувшие кварталы.

Глава пятнадцатая

Коростель номер пять

За время моего отсутствия в заселенной людьми части города ситуация в других районах ничуть не изменилась. Рабочие западных заводов Стальной Хватки, к примеру, все же начали забастовку, а затем, как водится, возникли баррикады, сопротивление жандармам и прочие не милые моему сердцу беспорядки.

И все это происходило на фоне колоссального наводнения, полностью превратившего северные улицы города в каналы. Кое-где выручали установленные на железных опорах мостки, но это спасало лишь в единичных случаях, и лодки стали самой актуальной вещью в осеннем сезоне.

Неделю я провел в Риерте, собственно говоря, не делая ничего особенного и наблюдая со стороны, как все вокруг, точно тарелки по наклоненному столу, сползает вниз. Обстановка была мрачная, и даже правительственные газеты писали о бунтовщиках, скрытых врагах, которые спят и видят, как уничтожить устоявшийся порядок и погрузить город в хаос и тьму.

Газетчики редко смотрят в окно, предпочитая печатную машинку. Хаос и тьма вот-вот должны были постучаться к ним в двери.

Пора покидать город, но с этим, как я и предполагал, возникли трудности. Даже с новыми документами я бы не рискнул возвратиться в Метель, на станцию дирижаблей. Кто бы какие слова ни говорил, но шанс, что обо мне помнят в Министерстве вод, оставался довольно весомым. Поэтому никакой беспечности или надежды на «авось».

С кораблями тоже имелись проблемы (ну, кроме того что я их не жаловал) – Рукав Матрэ перекрыли военные суда, и на каждый выходящий с территории города борт высаживался десант с собаками. Проверяли всех от мала до велика, разыскивая заговорщиков, революционеров, лидеров профсоюзов, зачинщиков стачек, заводил, недовольных и тех, кому не повезло попасться под руку.

Мои бумаги, вероятнее всего, не вызовут подозрений, однако… были и другие способы оставить Риерту.

Вверх на лодке по озеру, до далеких гор, а там тайными тропами, к границе с Йевеном. Но нужны надежные люди, знающие маршруты в горах, и их не найти по объявлению в газете или на бирже труда.

У Мосса были подобные связи, и он обещал помочь. А пока мне приходилось ждать, посещать работающие до темноты (начало комендантского часа) пабы. Ну и общаться с моей лучшей подругой, с которой мы знакомы уже без малого шестнадцать лет.

Если подумать, какой срок она выводит меня из себя, желая показаться на глаза, так страшно становится.

Сейчас она сидела у меня в кармане, высовываясь из него, стоило лишь отвести взгляд. Эта игра нам не надоедала годами, стабильно повторяясь время от времени. И мне и ей было понятно, кто в итоге победит. Но я делал все от себя зависящее, чтобы этот «итог» наступил как можно позже. Лет семьдесят – восемьдесят жизни меня вполне устроят. А там уж гори оно все адским огнем.

Я устроился на высоком, чуть покачивающемся стуле в «Сиятельном» – одном из множества баров Садов Маджоре, этого развеселого, ярко раскрашенного огнями района художников, театралов, музыкантов, поэтов, журналистов и другой творческой элиты. Люди здесь всегда приветливы, даже к чужакам, и их никогда не смущают новые лица. И если они их и запоминают, то лишь для своих картин, рассказов и сюит.

Я никому не мешал и мучил «Монаха»[101], раз уж в таких заведениях не принято наливать виски, а в моде всяческие коктейли, вермуты, абсенты да подозрительные настойки, о которых Уолли обязательно сказал бы, что это первый шаг если не к безумию, то к слепоте.

Собственно, я не только убивал время и прятался на виду у всех, но и ждал ответа.

Когда за мой круглый столик без спросу подсел человек со стопкой водки, я был к этому готов. Он ничем не отличался от остальной публики. То ли художник, то ли поэт, то ли студент. А быть может, и все сразу. Внешность у него была соответствующей – чуть бедности, чуть безумия, капля наглости и маленькая толика того, что он знает себе цену, пускай ее и не могут разглядеть окружающие.

– В пять утра пятницы, мистер Хеллмонк, – улыбаясь, точно старому другу, сказал мне контрабандист, так ловко маскирующийся под местного обывателя. – Шестой причал под мостом Власти. Лодка отправляется с вами или без вас.

– Я буду.

Он опрокинул в себя стопку и, не прощаясь, смешался с гудящей и разогретой алкоголем толпой. Здесь, на юге Риерты, проблемы Трущоб, Верхнего, Горохового Супа и Стальной Хватки вместе со Светляками и Углом казались несущественными и даже далекими. Во всяком случае, создавалось именно такое впечатление, если не прислушиваться к шепоткам и тихим обсуждениям в темных углах.

Что же. Пора прощаться с городом, в который я никогда не планировал вернуться.

Признаюсь честно. Я испытывал некоторую горечь от того, что не сумею помочь Мюр. Именно ей, а не ее дружкам.

Ну и деньги, те что я все-таки взял у Хенстриджа, в итоге были присвоены мною незаслуженно. Однако с этим моя железобетонная совесть как-нибудь справится. Особенно учитывая обстоятельство, что задание, данное мне ученым, я практически выполнил – выяснил, у кого находится прибор. И распутал дело.

Теперь-то я понимал, что истинная цель Хенстриджа всегда противоречила лично моим интересам и целям. Однако цепочка событий в этой темной истории развивалась так.

Узнав, что умирает, Хенстридж решил ускорить свои исследования и (не желая сотрудничать с властями Риерты) обратиться за помощью в посольства других стран. Здесь мне оставалось лишь гадать – Империя была единственной или же старикан закинул свое предложение еще кому-то, но госпожа Сайл просто оказалась первой, кто откликнулся? Предполагаю второй вариант.

О том, с кем начал вести дела ученый, узнал Кражовски, находившийся с ним в довольно тесном контакте по разработкам. И революционер решился выкрасть результат исследований до того, как его получили искиры. Хенстридж предпринял попытку вернуть прибор, но – не сумев – уплыл в Хервингемм: чтобы не только нанять меня, но и встретиться с Сайл.

Однако когда открыватель мотории поздно ночью спешил к ней на встречу, его убили. И искиры в этом, похоже, действительно не замешаны – совершенно не в их пользу было бы уничтожение союзника, который обещал передать важную информацию и не успел этого сделать.

Но здесь была другая заинтересованная сторона.

Правительство Риерты.

Все же их тайная служба отнюдь не дураки, и до них наверняка дошла информация о пособничестве Хенстриджа Империи. Это самое логичное объяснение. Их сил с лихвой хватило бы, чтобы провернуть убийство, как и избавиться от меня, стоило мне покинуть Хервингемм «в интересах Хенстриджа». Я был помехой, так что получил «Якорь» в вещмешок и отправился в Гнездо.

Что же касается убитого полицейского рядом с трупом ученого, здесь, скорее всего, уже поработали люди Сайл, наткнувшись на коппера вместо направлявшегося к ним информатора.

Окончательную правду об этом эпизоде знает лишь искирка, но не думаю, что стоит разыскивать ее для того, чтобы спросить…


Следующим утром, потеряв несколько часов на пересадках, меняя одно тихоходное маршрутное судно на другое, я скатался к Кроуфорду. Однако попрощаться не получилось. Дверь в его развалюху оказалась заперта. Я знал, где он прячет ключ, но открывать не стал. Капрал так и не вернулся и пропадал либо в доме повстанцев, либо в каком-нибудь притоне, где щедро делятся серым порошком.

Я написал ему записку, сунул под дверь.

Оставались еще люди, которым следовало сказать «до свидания».


По счастью, я обзавелся высокими резиновыми сапогами, на несколько размеров больше, чем требовалось, так что в них легко помещалась нога в обуви. В полузатопленных районах Верхнего, когда мостки заливало, они настоящее спасение.

Я шлепал по воде, чуть досадуя, что давно уже не мальчишка. Детям этот бардак на улицах по душе, и половина юных жителей квартала устроили гонки самодельных парусных корабликов, подбадривая их и вопя во все горло.

На отрезке, ведущем к «Кувшинке», навалили бесконечное число мешков с песком. Они сдерживали воду и давали спокойно идти, а не плыть. Троица моих знакомых, что сторожили подступы к обители Мосса, торчала возле того же крыльца, разве что одетые потеплее, а тот, что был самым крупным, с рожей гориллы, сменил мятый цилиндр на шерстяную айви.

Меня они встретили не сказать что с радостью. Никто из акул не лучился дружелюбием. Но и мешать не стали. Просто сделали вид, что я пустое место. Тень прыгала за их спинами, напоминая, чтобы я не расслаблялся, и от этого у меня во рту появился еловый привкус.

Дверь в «Кувшинку» была не заперта, Жак отсутствовал, так что я не стал скромно топтаться на пороге, ожидая, когда объявят о моем появлении, и сразу прошел в зал, на ходу прихватив свежую газету, лежащую на столике возле старого, чуть потемневшего зеркала.

Сибилла, все в том же черном платье с белым воротничком и с волосами, собранными в узел, дежурила за стойкой, а на стуле напротив нее сидел человек с белоснежной бородой, в мундире таможенного офицера и глазами яркими, точно спрессованный лед на горной вершине.

– Капитан, – сухо поздоровался я.

В его взгляде я прочитал некоторую растерянность от моего внезапного появления, но он быстро справился с собой, кивнул мне, точно старому знакомому:

– Мистер Хеллмонк.

– У тебя неприятности? – спросил я Сибиллу, заметив, что на дальнем диване сидит усатый охранник Капитана, у которого во владении есть «Резун».

– Все нормально. Мы просто обсуждали рабочие вопросы, – нейтральным тоном сказала она, но весь вид ее умолял, чтобы я не вмешивался.

– Именно так, – подтвердил Капитан, допив виски со дна своего бокала. – Но с делами покончено.

Он постучал пальцем по деревяшке:

– Запиши на мой счет, пожалуйста.

Сибилла забрала стакан, ничего не сказав, поставила его в мойку. Капитан, за спиной которого материализовался телохранитель в полосатом костюме, приветливо кивнул мне:

– Воздух Риерты пошел вам на пользу, мистер Хеллмонк. До скорого.

Они ушли, хлопнула дверь, через несколько секунд появился растерянный Жак, но управляющая махнула ему, чтобы ушел.

– Что происходит? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Ничего такого, из-за чего стоит переживать.

– В «Кувшинке» ожидаются проблемы?

– Ни у заведения, ни у меня, ни у Мосса проблем не будет. Это и вправду деловые вопросы. Старуха любит проверять тех, кто трудится на ее территории.

– Присылая личного представителя?

– Итан, расслабься. – Она достала из-под стойки новую бутылку «Гивран Кларет Финиш Айла». – Тебя здесь не было много лет, и, представь себе, время от времени сюда заходили ее люди. Мы живем под ее правлением. Соблюдай правила, не обижай тех, кто заключил с ней договор, не воруй, плати вовремя, и все будет отлично. Ты все равно ничего не можешь с этим поделать, так что просто забудь о том, что видел.

– У тебя есть повод, чтобы открывать виски? – хмыкнув, спросил я.

– Нет повода. Ну разве что ты пришел, чтобы попрощаться. – Сибилла с трудом вытащила пробку. – Когда?

– Через пару дней.

– Рада, что ты завершил свои дела. Риерта давно уже город, сотканный из праха, и живет лишь памятью о прошлом. Здесь тяжело дышать тем, кто родился в других местах. Ну… – Она взяла свой стакан, помедлила и неожиданно сказала: – За «Матильду».

Я удивленно приподнял брови. Не ожидал от нее такого. Сибилла подалась ко мне:

– Она такой же член моей семьи, как ты, Мосс, Кроуфорд, Вороненок, Хант, Грин и все остальные мальчики, что выживали вместе с моим Арви. А «Матильда» в Компьерском лесу была для вас матерью. Так что я благодарна ей за спасение жизней мальчишек.

После проекта, когда все вспыхнуло и прогорело, я попал в Первый батальон Четвертой бронированной механизированной бригады. Это было довольно просто, если честно. В боях документы терялись у многих. Подразделения уничтожались, и примкнуть к новому, когда нужны люди, не составляло труда. Так из проекта высоколобых умников Научно-технической лаборатории я стал заряжающим одного из двухдюймовых орудий бронированного мотовагона[102].

На войне гибнет много людей, и звания получаешь быстро. Сперва я стал капралом, потом сержантом, затем ганнери. После мы попали в переделку, застряв в Компьерском лесу из-за того, что искиры разнесли проходящие через него железнодорожные пути и ни одна инженерная часть не могла подойти к ним под шквальным пулеметным огнем. Наш капитан, а затем лейтенант и второй лейтенант[103] отдали богу душу, и я внезапно стал командиром потерявшего ход бронированного чудовища.

Уже не помню, кто назвал его «Матильдой», но имя прижилось и… все было так, как было. Снег, мороз, голод, недостаток боеприпасов, двигатель, который нас грел, пока не закончились емкости с моторией, отражение атак искиров, удержание высоты, ранения и смерти.

«Матильда» в то время спасла всех нас. Она была нашим надежным, пусть и израненным островом среди безумствующего океана тяжелейшей зимней кампании Великой войны.

И за нее стоило выпить, как за живых и мертвых.

– За «Матильду», – сказал я, делая щедрый глоток.

Мой вкус еще не превратился в цвет, так что я полностью насладился букетом сладких тонов и морских, соляных и дубовых оттенков.

– Мосс все еще дрыхнет?

– Если бы! Отправился в Метель, договариваться с поставщиками. Перекрытие Рукава Матрэ задерживает поставки грузов, и у нас недостаток джина и пива, не говоря уже о табаке.

– Что-то быстро.

– Склады, в том числе и частные, взяты под охрану властями. Добавили бумаг и контроля на вывоз продуктов. Если так продолжится, то через месяц можно вводить карточки.

– Угу. И пулеметы на входы, когда начнется голод, паника, мародерство и черный рынок. У чиновников дукса, надеюсь, есть хоть какие-то мозги, и они не станут доводить до крайностей.

Сибилла вновь взялась за бутылку, чтобы разлить напиток по бокалам, но я показал ей, что мне хватит. Нет нужды накачивать себя алкоголем.

– Ну и ладно. – Она без сожаления убрала виски. – Но без устричного супа я тебя не отпущу.

– Дважды меня просить не требуется. Твою стряпню я люблю.

Пока я ел, она сидела рядом, делая вид, что занимается счетами, однако изредка поглядывала на меня из-под оказавшихся у нее на носу очков. Хотела о чем-то поговорить, но не считала, что следует поднимать беспокоящую ее тему. Я же, прекрасно ее зная, не стал задавать вопросы. Сибилла из тех людей, которых не имеет смысла подталкивать к чему-либо. Если она захочет – сама скажет. Если же нет – из нее и клещами слова не вытянешь.

Ей не нужны были счеты или суммирующая машина[104], с цифрами она справлялась отлично, и столбики росли на бумагах, точно по волшебству.

– Смотрю, дела идут не так уж и плохо. Особенно учитывая не самые простые времена.

– Большинству простых людей всегда требуются алкоголь, женщины и азартные игры. Не уверена, что именно в такой последовательности, но это три кита бесконечного дохода даже в день апокалипсиса. «Кувшинка» вполне себе окупается, и мы с Моссом подумываем купить пароход.

– Прости, что? – Я даже ложку до рта не донес, так был удивлен ее словами.

Сибилла сняла очки, положила их на стол, рядом с бумагами:

– Я серьезно. Здесь отличное место, но лишь для севера. А вопрос выживания в любом бизнесе – это правильные связи. Не только среди нашего круга, но и тех, кто по утрам наливает ванну шампанского. Те, кто живут в Метели, на Холме, Бурсе и Рынке не идут к нам. Пароход, бросивший якорь где-нибудь в проливе Дукса, со всеми разрешениями, вином, оркестром, покером, бриджем, бильярдом и ставками на скачках, не считая сговорчивых девиц, обеспечит нам новый уровень ведения дел. Разумеется, если правильно подойти к вопросу.

– Риски тоже возрастут.

– Мне ли этого не знать.

– Твоя идея или Мосса?

– Конечно моя. Его, как все ваше поколение, устраивает то, что уже есть в руках. И редко кто готов двигаться дальше. Ну что еще, Жак? – обратила она внимание на привратника, который негромко кашлянул.

– Во дворе человек, и он ищет мистера Хеллмонка. Ребятам его впустить или отправить? Я сказал, что такого здесь нет, но спрошу у управляющей, может, она в курсе.

Мы с Сибиллой переглянулись.

– Человек… девушка? – на всякий случай поинтересовался я.

– Нет. Не девушка.

– Ждешь девушку? – сразу оживилась Сибилла.

– Я всегда их жду, – не покривив душой, признался я.

– Ну, раз другие представители человечества тебя не интересуют, пусть ребята выпроводят гостя, – отдала приказ управляющая «Кувшинки».

– Погоди, – остановил я Жака и с неохотой слез со стула. – Не так много людей знают, где меня искать. Надо посмотреть.

– А если это осведомитель жандармов? А, не важно. Ребята запрут его где-нибудь до приезда Мосса, а там…

Это «а там»… от маман моего боевого товарища имело смысл вполне понятный. «А там» на северных улицах Риерты часто заканчивалось «в канале», «в земле», «в печи крематория». Сибилла при всей своей заботливости, привязанности и желании накормить меня супом родилась и выросла здесь. И эта женщина была тем еще стальным прутом, особенно если считает, что защищает тех, кто угрожает ее семье. Надо заметить, что порой я сам удивляюсь, что вхожу в эту категорию людей.

– Без поспешных выводов, пожалуйста, – попросил я ее.

Во дворе «скучал» Пшеница. Кажется, его страшно нервировала пара охранников и трое моих знакомых акул с улицы, которые сочли своим прямым долгом проводить посетителя до заведения.

Завидев меня, он заметно расслабился.

– Черт побери! Ну у тебя и друзья! – шепнул он, пожимая мне руку.

– Мюр тебе сказала, где меня искать?

– Да. Надо поговорить.

Начало не обещало ничего хорошего.

– Кто-то умер?

– Почему? – опешил тот.

– Умирают всегда неожиданно и очень не вовремя. Обычно когда ты занят чем-то важным. Как я сейчас. Ладно. Давай поговорим.

Сибилла, увидев моего спутника, разве что руками не всплеснула:

– Ты теперь глава шайки недокормленных студентов?

Пшеница уставился на нее с обидой и произнес:

– Эй! Эй! Полегче, дамочка!

– Дамочка?! – Она уперла руки в бока, и ее тон был таков, что парень тут же стушевался, стянул с головы кепку и пробормотал:

– Простите, миссис.

– Так-то лучше.

Я указал ему в дальнюю часть зала, но прежде чем идти за мной, Пшеница спросил:

– А можно тут что-нибудь попить? – И тут же добавил: – Миссис.

Сибилла посмотрела на меня, на него, затем снова на меня. У нее особый нюх на проблемы, появляющиеся на горизонте. Ей бы быть на мостике корабля да отслеживать появление айсбергов.

Ничего не сказав, вернулась за стойку, загремела стаканами и бутылками.

– Что затеяла Мюр? – Напрямую спросил я, как только мы сели.

– Я бы рад тебе объяснить, но она не отчитывается передо мной. Просила передать, что ей нужна твоя поддержка.

Не то чтобы я не хотел поддержать девчонку. Она милая. И решительная. И не скрою – красивая, даже со шрамом, рассекающим щеку. Но вопросов у меня не стало меньше.

– Почему я? В вашей группе достаточно людей.

Он помялся:

– Она действует самостоятельно.

– Да у вас настоящий начальный пансион[105], – покачал я головой. – Все творят что хотят, никого не ставя в известность. Как вы вообще еще уцелели?

Подошла Сибилла, с царственным видом поставила перед Пшеницей стакан молока.

Мне пришлось сохранять серьезное выражение на лице, пока он хлопал глазами, и не косить вправо, размышляя над тем, веселится ли тень так же, как и я.

– Она издевается? – спросил Пшеница, когда управляющая ушла.

– А что, похоже, чтобы издевалась? Ты просил попить, а не напиться. Кроме того, молоко полезно для здоровья молодых людей… – Я снова приложил усилие, чтобы не усмехнуться на этой реплике. – Советую тебе выпить и не раздражать ее.

Пшеница поколебался, посмотрел на управляющую и опустошил стакан наполовину.

– Твоя знакомая отлично бы поладила с Панайотой.

– Со временем ты поймешь, что некоторых женщин не стоит злить из-за пустяков. Помощь от них гораздо ценнее, чем тебе может казаться. А вот лишаясь их расположения и поддержки – ты много теряешь. Так что там Мюр? Почему она не попросит содействия у Вилли? Полагаю, затеяла что-то рискованное, и, если он об этом узнает, посадит ее под замок?

– Вилли уехал, а его приказ не высовываться она, как всегда, пропустила мимо ушей. Говорит, это связано с вашим путешествием по Старой Академии. Но я помочь ей не могу – Маузе забирает меня с собой на север.

Будем честны друг с другом. Что неделю назад, что сейчас – в моем внутреннем мире не произошло никаких существенных подвижек. Я все так же не горел (хм… отлично подобрал слово в моей ситуации) желанием быть засосанным политическим болотом Риерты и выбирать какую-то из сторон в назревающем конфликте. Но… стоило хотя бы выслушать Мюр, чтобы понять, что ей нужно и в какую топку она собирается сунуться.

Назовите это сентиментальностью, но мне нравилось воспоминание о том, как мы вместе прятались по темным углам Старой Академии, чтобы не стать чьим-то ужином. И (если этого никто не слышит) меня беспокоило, что она сложит голову из-за какой-нибудь патетической ерунды.

– Где ее мне найти? – Я принял решение, и тень крутанула сальто, невероятно радуясь перспективе неприятностей.

Неприятности для этой твари – все равно что для меня воздух. Вещь жизненно необходимая. Ведь из них мне рано или поздно приходится выпутываться с помощью ингениума. А это означает, что она будет появляться все чаще и чаще, донимая меня.

– Знаешь, где «Белое кресло»?

– Нет.

– Это кафе в Бурсе. На Одиннадцатой линии[106]. Она придет туда к пяти.

Я глянул на часы. Не так уж и много времени осталось. Особенно если учитывать, сколько туда добираться.

– Хорошо. Я буду.

– Вот здорово! – обрадовался он, хлопнул ладонью по столу, встал, но, покосившись на возившуюся за стойкой Сибиллу, опустошил стакан и, уходя, сказал ей: – Всего доброго, миссис.

– Стоит ли мне напомнить, что у тебя уже куплен билет в один конец? – спросила она, когда Пшеница ушел.

– Вечно я забываю, какой хороший у тебя слух.

– Я заметила, что ты обзаводишься новыми друзьями. С каких это пор ты пьешь со студентами?

– Только молоко.

Она хмыкнула и, протирая стакан, сказала мне серьезно:

– Все равно я тебя не остановлю, раз ты решил. Эти красивые глаза неизвестной мне Мюр хоть стоят того?

Я же говорю – Сибилла может услышать от стойки, как чихнул дукс, запершийся во дворце.

– Дело не в красивых глазах.

– В конечном итоге дело всегда в них, Итан.

Я обдумал ее слова и сказал неохотно:

– Возможно, мне просто нравится в ней то, что я потерял в себе после того, как вернулся с войны. Не хочу, чтобы это погибло в девчонке, как погибло во мне.

– Что же это?

– Вера в лучшее. Она, в отличие от нас, еще к нему стремится, пускай я и вижу, что эта дорога ведет в пропасть. Я должен попытаться помочь ей перепрыгнуть на другую сторону обрыва.

– Арви тоже пытался помочь людям и записался в армию. Посмотри, к чему это привело. – Это Сибилла произнесла с горечью.

– Помощь людям вообще дело неблагодарное.

С этим она не спорила.


Бурс – это мечта любого порядочного гражданина. Здесь словно другая Риерта.

Широкие улицы, никогда не гаснущие ночью фонари, сонные каналы, прекрасные мосты, высокие набережные, почти не страдающие от осенних наводнений, отсутствие мусора и пулеметных жандармских опорных пунктов.

Я добрался до этого райского островка сперва на речном кебе, а затем воспользовался трамваем белой ветки[107]. Людей было много, в основном студенты, облепившие в том числе второй вагон снаружи и спорящие с раздраженным кондуктором о том, является ли такой проезд бесплатным или же за него следует платить столько же, сколько и тем, кто предпочитает путешествовать внутри.

Трамвай уходил в Академию, так что спор я не дослушал, выбрался перед горбатым мостом над Улиточным каналом и пошел пешком до Одиннадцатой линии. К моему удивлению, прохожие на улицах встречались гораздо реже, чем в прошлые годы. В некоторых домах были заколочены ставни и на дверях висели замки. То же самое касалось и лавок с магазинами – они были закрыты. При всем внешнем кажущемся благополучии и респектабельности района здесь тоже наступили не самые лучшие времена.

Хотя было одно «но». Людям, которые тут жили, куда проще спастись от революции, невидимых паров мотории, взрывов, бомб и власти, чем тем, кого судьба закинула на север Риерты. У работяг никогда не хватит средств, знакомств, связей для того, чтобы оставить город, уехать в соседнюю страну или еще дальше, пожить там год, другой, третий и вернуться, когда (ну или если) все поутихнет.

А может, и не возвращаться.

При наличии денег ты куда более свободен, чем считают некоторые. Разумеется, если относишься к фунтам, цинтурам, ропьерам или маркам не как к божеству, а как к средству. В противном случае, когда в твоей жизни появляется финансовый бог, он надевает цепи на обе твои ноги, и внезапно вместо крыльев ты получаешь лишь тяжелую гирю да язву желудка, трясясь над идолом, который никуда не дает тебе двинуться.

Впрочем, это все мои теории. Я никогда не был настолько богат, чтобы деньги стали тюрьмой для моей жизни и свободы. Но я встречал таких людей в Хервингемме, когда выполнял работу для Грейвплейса.

Кафе «Белое кресло» занимало первый этаж пятиэтажного особняка, стоявшего на парковой набережной, с видом на широченный пролив Дукса и Новую землю. Над ним были магазины одежды модельеров из Республики, парфюма, канцелярских товаров и патефонов.

Я прошел через вращающиеся стеклянные двери в царство слоновой кости, серебра и антрацита. Стоявший возле каскадного фонтана лакей в синем бархатном мундире и фуражке, околыш которой был украшен золотыми галунами, а лакированный черный козырек обрамлен медными оковками, скользнул по мне взглядом, признал мою одежду приличной, хоть и не выдающейся, а меня достойным доверия заведения.

Он приложил руку к козырьку и передал право заботиться обо мне предупредительному официанту в черном фраке, такого же цвета галстуке-бабочке и ослепительно-снежных перчатках.

– У меня назначена встреча, но, кажется, леди еще не пришла, – сказал я, оглядывая зал.

Играла большая арфа, и я подумал, какого черта Мюр выбрала подобное место, а сразу не пригласила меня на обед во дворец?!

– Могу предложить отдельный столик, сэр. Там вам будет удобно подождать, и никто не помешает.

Внезапно сидевшая у окна дама в кремовом платье, украшенном белой сплавской точкой[108], подняла руку в перчатке, привлекая мое внимание. На ней была шляпка с легкой вуалью, но вполне достаточной, чтобы никто не смотрел на ее шрам.

Я с трудом сдержался, чтобы не выругаться.

– О. Я нашел свою леди, – нейтральным тоном сказал я.

Он все равно последовал за мной, отодвинул стул, помогая сесть, убедился, что я не останусь в кепке, и, достав блокнот, стал ждать заказа.

– Ты голоден? – спросила Мюр.

– Рекомендую говядину с яблочным соусом, грибным суфле или крабовый сэндвич с картофелем. Говорят, сегодня месье Ален превзошел самого себя, – подхватил официант.

– Спасибо. Я сыт. Кофе, пожалуйста, – попросил я.

– С апельсиновым ликером, – поддержала меня девушка. – И мне еще кримеш[109], будьте любезны.

Тот поклонился и ушел.

– Кримеш? – улыбнулся я. – Не подозревал, что ты такая сладкоежка.

– Изредка. Я не каждый день выбираюсь в свет из ведьминого домика. У тебя в глазах целый океан удивления. Отчего?

– Просто не видел тебя в платье. Корсаж, перчатки, юбка, вуаль. Чулки небось. После штанов и котелка – волшебное преображение. Ты смогла меня потрясти.

– Это ты еще не знаешь, как я здорово танцую квикстеп. Просто шик!

– Охотно верю. Сейчас ты очень похожа на девушку из высшего общества.

Она склонила голову:

– Открою тебе тайну, Итан. Возьми с улицы любую дуреху, умой ее, найди хорошую ткань и портного, купи сумочку, шляпку, серьги и туфли на каблуках, посади за соседний столик – и никто не поймет, что эта дама не с Холма или Рынка.

– Поймут, – возразил я ей. – Я. И ты. И лакей на входе. Корсаж и юбка могут ослепить лишь такого же дурня с улицы. И то не каждого. В нашем мире главное отнюдь не платье, а манеры. Умение держать себя говорит о человеке куда больше, чем пара дорогих сережек.

– И что же ты узнал обо мне? – улыбнулась она.

– Что среди хрусталя и серебра ты чувствуешь себя куда комфортнее, чем я. И что, возможно, ты не всегда предпочитала жить в ведьмином домике, ну и… – Я покрутил пальцем, намекая на ее убеждения и любовь носиться с револьверами по улицам. – Все остальное. Возможно, только возможно, – то, что нас окружает, гораздо ближе к твоему миру, чем водяной лабиринт Череды.

– Ах, – мило вздохнула она, складывая руки, точно примерная ученица. – И свела же меня судьба с бывшим полицейским.

Она не сказала ни «да», ни «нет» на мою догадку, но мне это было и не важно.

Мы продолжили болтать о всяких глупостях, пока не принесли заказ. Кофе тут был замечательным, хотя и стоил небось пяток цинтур.

– Для разговора ты выбрала довольно странное место.

– Я его люблю. Тут вкусно, безопасно и никто не лезет с лишним вниманием. Спасибо, что пришел. – Ее тон изменился, и я понял, что мы подошли к сути нашей встречи. – Я особо не надеялась, если честно.

– Пожалуйста. Еще пара дней, и я бы не получил твоего сообщения.

Она поняла.

– Все-таки уезжаешь.

– Воздух Риерты не идет мне на пользу. Так что стряслось?

– Мне очень нужна твоя помощь.

Я посмотрел по сторонам. Посетителей было мало, и вокруг нас все столы стояли пустыми, но голос все же понизил:

– Под моей помощью ты, как видно, понимаешь разжигание свечей, костров и камина?

– Не только. Это лишь дополнение к человеку, которого я считаю надежным. Кто действительно поможет и не убежит.

– Но «дополнение» все же тоже важно для тебя.

Она не стала лгать мне и кивнула:

– Всегда полезен друг, который может принести свет в темную комнату.

Я вздохнул. Честность за честность.

– Не знаю, как ты получала свой опыт путешествий, Мюр. И каковы последствия твоих вояжей, но я набил довольно много шишек, учась зажигать спички. Я очень неловкий и раз за разом обжигаю пальцы. В итоге это приведет к проблемам со здоровьем. Очень серьезным. – Тень, сидевшая возле арфы, скользнула за границу моего зрения. – Поэтому я предпочитаю справляться своими силами или сидеть в темноте. Ты понимаешь аналогии?

– Как никто другой. – Девушка осторожно поставила чашку из белого фарфора на ажурное блюдце. – Значит, приложим все усилия, чтобы тебе в руки не попадал спичечный коробок. Как я уже говорила – ты друг, которому я доверю свою жизнь, несмотря на все ворчание Вилли.

– Я готов выслушать историю о твоей беде.

– Мне требуется кавалер на этот вечер. – Мюр наклонилась ко мне поближе, сказав с победной улыбкой: – Я нашла его.

– Твоего приятеля? – спросил я, имея в виду Кражовски.

– Нет, к сожалению. Коростель номер пять.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, о чем она говорит. О баркасе «Мотории Риерты», на который солдаты погрузили цисту контаги, когда мы совершали моцион по Старой Академии.

– О… – протянул я, и в голове обезьянка со всей силы шандарахнула кувалдой в гонг тревоги. – Как тебе удалось?

– Воля случая. Стояла на мосту, когда увидела это корыто проплывающим мимо. Пришлось постараться, чтобы узнать, где оно останавливается.

– И?..

– Посмотри в окно.

За проливом Дукса располагалась Новая земля. Я видел белые особняки, купола церквей, часовые башни, поднимающиеся над крышами других строений.

– Ты, должно быть, шутишь?!

– А уж как я была удивлена. И здесь не просто стоянка. Именно сюда они привозят то, что забрали в Старой Академии.

– Довольно рискованно осуществлять… непонятно что вблизи жилых районов.

Контаги не самый спокойный сосед.

– Ну… моего мнения не спрашивали. – Она вилочкой изящно отломила кусочек пирожного.

– И что ты хочешь?

– Залезть туда и заглянуть в чердачное окошко. Мне до смерти интересно, чем занимаются люди Брайса. И скорее всего, они это делают с разрешения министерств.

– Только залезть и посмотреть?

– Да, – сказала девушка без раздумий. – Но на случай осложнений мне бы пригодился опытный человек.

Видя, что я все еще сомневаюсь, она расценила мои колебания иначе и, улыбнувшись, сказала:

– Послушай, Итан. Ты взрослый человек и мне ничем не обязан. Я прошу помощи, но это не значит, что тебе следует бросаться на амбразуру по моему зову. И более того, скажу, я не обижусь, если ты откажешься. Совершенно не хочу принуждать тебя к чему-либо.

– Даже так?

– Свобода воли и выбора – довольно ценные штуки. – Мне показалось, что она не насмехается.

– То есть пойдешь одна?

– Нет. Со мной будет пара друзей.

– Гм… – Я сделал глоток остывающего кофе, уже ощущая, как вкус готовится вот-вот стать цветом. – Полагаю, им тоже любопытно сунуть нос в чердачное окно. Надо думать, Вилли ты не предупредила, и он уверен, что ты сидишь тише воды ниже травы.

– Моя инициатива. Моя ответственность. Мои риски. Он бы не одобрил и был прав, я признаю это.

– И часто ты проявляешь подобную инициативу?

Мюр посмотрела на меня из-под вуали:

– Гораздо реже, чем ты можешь подумать.

– …Хорошо.

– Что? – не поверила она своим ушам.

– Хорошо, – повторил я. – Подставлю тебе плечо. К тому же у меня появится возможность сказать тебе, что ты совершила глупость, если запахнет жареным.


Отчего я согласился? На то несколько причин. Одна из них: как ни крути – она спасла меня из Гнезда, и я был благодарен за ее помощь. Ну а потом Старая Академия… Когда я сжег тех контаги, Мюр прекрасно поняла мою силу. У людей с подобными возможностями безумие начинается внезапно, и, если честно, мы не зря считаемся чем-то чрезмерно опасным. Находиться с нами рядом – уже рискованно. Девчонка могла уйти без меня, прыгнуть, оставив в королевстве чудовищ, но не испугалась и не бросила. Так что у Итана Шелби накопилось некоторое количество долгов, и я не прочь их раздать.

Глава шестнадцатая

В сладком королевстве

– Шоколадная фабрика. Как мило, – сказал я, глядя на невысокий каменный забор и здания цехов с погашенными окнами.

– Разве, будучи ребенком, ты не мечтал попасть в царство конфет? – поддела меня Мюр. – Цех зефира, цех карамели, цех белого шоколада, мармелада и сливочной помадки.

Она избавилась от платья и шляпки и теперь была в своей привычной одежде, разве что пальто другого цвета, темно-коричневое, с высоким острым воротником, сейчас застегнутое на все пуговицы, да объемистым капюшоном с черной подкладкой. Девушка сидела на носу пришвартованной лодки, осматривая пустынную набережную.

– Я мечтал избежать встречи с пьяным папашей, вернувшимся домой после двенадцатичасовой смены. Конфеты в моем детстве не являлись самой важной вещью в мире. Но теперь у меня появился реальный шанс наверстать упущенное и украсть мешок зефира прямо со склада.

Она прислушалась к гудкам пароходов, отправляющихся по проливу Дукса на ночные якорные стоянки.

– В кафе ты сказал о последствиях применения ингениума. Они серьезные?

– Да. А у тебя?

Мюр помолчала:

– Не такие, чтобы я ограничивала себя, когда прижмет. Это со мной с самого детства, так что в отличие от тех же кукол я пока еще не сошла с ума. И, надеюсь, не сойду. Участь плакальщиков меня привлекает гораздо больше.

– Знаю. Они, кажется, единственные, кто умеет справляться с ингениумом и последствиями его применения.

– Биологические фильтры, как говорил Хенстридж. Их создали искусственно, и это был самый успешный проект Баллантайна.

– Прости, что?

Девушка постучала пальцами по лодочному носу, вздохнула:

– Я сегодня как-то невероятно откровенна. Кажется, нервничаю, вот и болтаю обо всем, что в голову придет. Об этом мало кто знает. Но плакальщики – идея Баллантайна. Он единственный из четырех великих ученых считал, что будущее заключается в симбиозе людей и мотории, а не в развитии механики. Хенстридж рассказывал, что Баллантайн мог часами рассуждать о том, каких вершин мы способны достичь, если соединить это вещество с нашими клетками. Он бредил идеей нового человека. Новый вид… Его стремления не нашли поддержки среди товарищей, и он начал проводить эксперименты самостоятельно.

– На добровольцах?

– Верно. И они гибли. Один за одним. Баллантайна преследовали неудачи. Но он смог убедить правительство прежнего дукса, что в случае успеха Риерту ждет лидерство на мировой арене, и ему выделили средства и предоставили лабораторию. В конце концов эксперимент удался.

– Появились плакальщики.

– Да, Итан. Появились. Я не знаю, кто они, сколько их в Риерте, на что действительно способны. И даже как выглядят без масок.

– Но все знают, что они предали дукса, которому должны были служить, и поддержали Мергена во время переворота. Их не считают за людей, они что-то новое, а потому страшное.

– Они в самом деле страшное. Видишь это уродство? – Мюр коснулась шрама на щеке. – След от ножа плакальщика.

– Это не уродство, – серьезно возразил я ей. – Шрам всего лишь форма памяти. Он должен не давать нам забыть о том, что было, но не приказывать, в какую сторону следует идти.

– Мне кажется или ты пытаешься меня отговорить от глупой затеи?

– Ну, ты хотя бы признаешь, что она действительно не слишком… разумна.

Девушка хмыкнула:

– Итан Шелби, мастер вежливых формулировок. Не шрам определил мою жизнь. Впрочем, мы ведь с тобой говорили об ингениуме, а не обо мне.

– Да. Баллантайн создал плакальщиков.

– И это был его единственный успех. Он не смог продолжить исследования, так как погиб во время взрыва на конвейерной линии фабрики мотории. Искусственно ингениум в людей больше внедрить не получилось. Все остальные случаи – лишь слепой выбор судьбы. Вода, воздух, капли мотории на коже, ее пары, и еще неизвестно что там выплевывает из своего чрева фабрика.

– Не все. – Свой голос я услышал, словно чужой. – И перед тобой один из таких примеров.

– Н-но… Баллантайн…

– Он здесь ни при чем. Думаешь, только в Риерте занимались подобными экспериментами? Ты ведь слышала об искирских кадзе?

– Конечно. – Мюр быстро справилась с удивлением. – Но в Империи просто травили детей моторией. И лишь несколько из них выжили и обрели способности. Никакой науки. Удары дубиной вслепую. Они давно прекратили эксперименты.

– Это нам так проще считать. Что происходит на Больших Плеядах – еще тот вопрос. Искиры, потерпев поражение в войне, не слишком охотно рассказывают, что делают у себя на островах. А насчет научного подхода – мой ингениум появился исключительно благодаря науке.

Девушка ничего не говорила и не спрашивала. Лишь смотрела на меня.

– Первый год войны для нас едва не стал плачевным. Союз отступал по всем фронтам, армии таяли, северный флот разгромлен, колонии захвачены. Тогда в одном из отделений Научно-технической лаборатории возникла идея создать уникальных солдат со способностями, чтобы они переломили ход войны в нашу пользу. Я до сих пор не знаю, действовали ли эти умники сами по себе или с разрешения Министерства обороны. Я, как и еще двести других идиотов, желающих защитить страну, вызвался добровольцем.

Ее зрачки расширились.

– Проект был секретным, нас забрали из учебки и, по всем документам, отправили на фронт. На самом же деле мы торчали на юге Республики, где нас пичкали растворами, пилюлями и еще сотней других дрянных штук. Но вскоре это дало отличный результат. В некоторых из нас проснулись те или иные способности. В основном пламя. Как у меня. Генерал Харрис, он был нашим командиром, начал уже строчить радостное письмишко в министерство, чтобы доложить об успехе, когда появились первые проблемы. Перемерли все, в ком ингениум не проснулся. А затем… затем такие, как я, стали сходить с ума. Бросались на других. Стреляли себе в голову. Вешались. Перерезали горло. Чем чаще мы пользовались ингениумом, тем быстрее слетали шестеренки. Утром один, вечером двое, и так по нарастающей. Нас стали называть созерцателями, потому что мы пытались рассмотреть то, чего не было, а когда кто-то из нас это видел, наступало безумие и смерть. «Уникальные солдаты» дохли один за другим.

– Мне жаль.

Я пожал плечами. Нечего тут было жалеть. Всего лишь маленький эпизод большой войны.

– Проект признали неудачным и закрыли без лишнего шума. В то время мы как раз оказались на острие наступления, и славный генерал Харрис, отвечавший за эксперимент, решил, что солдаты Империи слишком близко и высок риск потери разработок и попадания их в руки врага. Уничтожение ценных материалов начали с нас. Семь выживших к тому времени опытных «образцов» застрелили во время сна. Я уцелел лишь потому, что меня донимали галлюцинации и я решил выйти подышать свежим воздухом. Разминулся с патрулем буквально на минуту. Стоял наблюдал, как вспыхивает горизонт из-за артиллерийских разрывов, когда началась пальба в палатках.

– Тебя не заметили?

Я нехорошо усмехнулся:

– О… Они не успели. Я довольно быстро соображаю, так что… Пфф!

Руками я изобразил взрыв огненного шара, и она меня поняла. В ту ночь я спалил весь наш мерзкий лагерь с лабораторией и палачами, довольно близко встав к грани, за которой меня ждала тень.

– Я бы поступила так же, – твердо сказала Мюр. – Подло убивать тех, кто пожертвовал всем ради победы.

– Ну, я не сомневаюсь в правильности своих действий. Тогда я был молод, испуган и, несмотря на войну, очень хотел жить.

– Тебя не искали?

– Среди головешек и пепла? Нет. О проекте «Созерцатель» к тому времени уже знали в министерстве и даже у искиров, как я понял недавно, но списка участников или же не было, как я тебе сказал, или его уничтожили. Пожар в ту ночь случился такой, что они, видно, решили: кто-то из свихнувшихся спалил весь цирк дотла и выживших нет.

– Ты так считаешь?

– У меня осталось мое имя. После войны я вернулся домой. Прошло двенадцать лет. Если бы они знали, кто я, – давно бы наведались в гости. За что генералу Харрису стоит отдать должное, так это за то, что он не публиковал наши имена на первой полосе «Зеркал». Итан Шелби просто оказался среди сотен отступающих солдат, а затем попал в новый полк и сразу отправился в бой. Прямиком до Компьерского леса. Тогда царил форменный бардак, и отдельная солдатская жизнь мало кого беспокоила. Мы дохли ежедневно, нас и запомнить-то было невозможно со всеми ранеными, пополнением, дезертирством и перебросками. Я не прятался, а те, кто мог обо мне рассказать, остались где-то на пепелище. Надо было просто не привлекать к себе внимания и делать то, зачем я пошел в армию. Вот так со мной остался ингениум, и теперь ты понимаешь, почему я не спешу им пользоваться.

– Мне было четыре года, когда началась война, и я мало что помню, но видела, как искиры захватили мой город. Помню солдат, которые возвращались после боев. Война покалечила столько людей. Тебя, Кроуфорда, Вилли, моего отца, даже Панайоту… – Мюр прервалась, когда я поднял руку:

– Тихо. Мы не одни.

По слабо освещенной набережной Новой земли быстро шагала высокая женщина.

– Это ко мне.

Когда она подошла, я понял, что мое первое впечатление о ее росте оказалось ошибочным. Не высокая. А очень высокая. На дюйм выше, чем я[110]. А это, признаюсь честно, большая редкость.

Она не была массивным гигантом, но и не походила на нескладного аиста. В ней была та легкость, что присуща людям, способным прекрасно контролировать свое тело.

Берет на коротком, выше мочек ушей, бубикопфе[111] сидел так лихо, что даже Кроуфорд, большой специалист в этом деле, одобрил бы. Женщины обнялись (Мюр пришлось привстать на цыпочки), и незнакомка вопросительно глянула на меня.

Глаза у нее были глаза… цвета молодых васильков. И пушистые ресницы. Я, можно сказать, чуть не рухнул в эту пропасть, оказавшуюся со мной на одном уровне (обычно на женщин я смотрю сверху вниз и не помню случая, когда мы были на одинаковой высоте, что, признаюсь, крайне интересное впечатление).

– Итан, – сказал я, представляясь первым.

– Рин[112]. Это и есть твой друг? – Голос у нее оказался довольно мелодичным.

– Да. – Мюр улыбалась. – Ты добралась без проблем?

– Сегодня на удивление мало патрулей. – Она ответила на улыбку, все еще продолжая изучать меня, и я предположил, что Рин старше Мюр и младше меня года на три-четыре. Этот возраст читался не на лице, а во взгляде человека, который, как и все мое поколение, оказался достаточно взрослым в тысяча восемьсот девяносто пятом году[113]. – Когда начнем?

– Как только он появится. – Мюр произнесла последние два слова с некоторым раздражением, направленным на человека, сейчас среди нас не присутствующего. – На восточной стене колокольни ступени. С нее отличный вид на фабрику, я вчера проверила. Никто тебя не побеспокоит.

– Ну… тогда я пойду. Надо быть готовой.

Мюр молча достала со дна лодки скрученное в валик шерстяное одеяло, перетянутое ремнем, и Рианна[114] забросила его себе за спину. По ее движению стало понятно, что внутри находится кое-что тяжелое.

– Было приятно познакомиться, Итан.

– Взаимно.

Она поспешила к церковной колокольне, торчащей над засыпающими домами, скрылась за углом.

– Ух! – с усмешкой сказала Мюр, вновь садясь на нос лодки и сияя, точно ей подарили корзину белого шоколада и лучшее шампанское, перевязанное атласным бантом.

– Ух?! Какое-то у тебя странное «ух». В нем слишком много смыслов, но я не очень разобрал нюансы.

– Да все просто. – Девушка вытянула ноги. – Вы друг друга глазами так сверлили, разве что электричество не вырабатывалось.

– Хм… – От комментариев я воздержался. – А винтовку ты ей передала зачем?

– Нам нужно прикрытие на случай осложнений. Рин любезно согласилась помочь.

– Она настолько хорошо стреляет?

– Лучше, чем я. – И, видя мое сомнение, добавила: – Двадцать девять очков на «безумной минуте»[115].

Неплохо.

Эта информация смогла меня впечатлить.

– Но если запахнет жареным, кто прикроет ее?

– Кто-то из них. – Мюр показала на весельную лодку, на корме которой раскачивался из стороны в сторону допотопный фонарь.

Когда та пристала, я, подхватив кинутый швартов, обвязал его вокруг пошатывающегося от слабых волн столба, вбитого прямо в дно канала.

– Мисс Бэрд. – Крепкий мужчина коснулся козырька твидовой кепки. – Извините за задержку.

Он был старше меня лет на десять, с лихими усами и мастерски постриженной бородой, тонким носом и породистым лицом. Виски уже начали седеть, но эта полоска серебра его совсем не портила, лишь добавляла мужественности, о чем бы мне обязательно сообщила любая женщина, имей она хотя бы один глаз. Он напоминал матерого льва, и ему подошел бы не стандартный шерстяной костюм-тройка человека, занимающегося не слишком высоко оплачиваемыми работами, а мундир по меньшей мере с пурпурной ветвью[116].

Я уже видел этого человека из окна дома, где нашли приют повстанцы, и тогда его одежда была более подходящей положению, которое он занимал в обществе. И в прошлый раз он передвигался не на весельной лодке, а на дорогом катере. Передо мной был тот самый тип, о существовании которого Мюр просила меня забыть.

– Господин Уитфорд, я ожидала, что вы возьмете больше людей. – Она говорила вежливо, не придерешься, но я почувствовал, что девушке этот человек не особо нравится. Тем удивительнее, что она обратилась к нему, раз еще на Череде была недовольна его присутствием и спрашивала у Белфоера, что он тут делает.

– Я получил вашу записку слишком поздно, и не хватило времени, чтобы привести должную поддержку. Но ведь для того, чтобы вы совершили прогулку по кондитерской фабрике, много сопровождающих и не требуется. Признаюсь, мисс Бэрд, несколько удивлен тем, что нам предстоит. Если вам так хочется сладкого, просто сказали бы мне. Я прислал бы вам лучшую корзину из «Селфриджес»[117].

Она не оценила его иронию и спросила серьезно:

– А вы уверены, что там именно кондитерская фабрика?

– По моим сведениям, уже почти шестьдесят лет, – с достоинством ответил тот, и было ясно, что он нисколько не сомневается в своих словах. – Так что весьма заинтригован. Я полностью вам доверяю, мисс Бэрд, и сделаю, как вы просите, но, быть может, объясните, что происходит и чего нам ждать в стране конфет? И кто ваш друг?

– Это Итан Хеллмонк, он сегодня помогает мне так же, как и вы.

Тот без колебаний протянул мне руку, но его глаза остались холодны и безучастны.

– Уилбур Уитфорд. Получается, мы делаем с вами одно дело.

– Боюсь, сэр, вы ошибаетесь, – сказал я, отвечая на рукопожатие. – Я здесь лишь для того, чтобы помочь даме, и только.

– Иностранец? – прищурился он, услышав мое произношение, и, кажется, немного оттаял, предположив, что нериертец вряд ли понимает, кто перед ним. – Королевство, разумеется?

– Разумеется. Приехал на несколько дней, чтобы полюбоваться городом.

– Чудесно. Так что мне следует знать, мисс Бэрд, прежде чем мы начнем?


Одного из своих людей Уитфорд направил к колокольне, чтобы в случае неприятностей прикрыть отход Рианны. Второй, отзывавшийся на Маклиди, пошел с нами.

Чуть грузноватый, начавший полнеть, но все еще крепкий и способный двигаться так же легко, как и в прошлом. У него была тяжелая челюсть и рыжие баки, переходящие в короткую бороду.

К моему безграничному удивлению, он приволок с собой «Хиноде»[118]. Эту хреновину было тяжело перепутать с чем-то иным из-за массивной и грубой ствольной коробки, полированной рукоятки над цевьем, складных сошек и креплений для штыка.

Угу. Искиры настолько больны, что сочли крайне важным снабдить пулеметчика штыком для рукопашной схватки, хотя, на мой взгляд, куда проще проламывать черепа этой бандурой, используя ее как кувалду.

Судя по всему, он не замечал тяжести пулемета на широченном ремне. Как и ребристой брезентовой сумки, набитой съемными коробчатыми магазинами, весившей больше оружия.

Уитфорд, заметив мой интерес, без всякого намека на оправдание поделился:

– Предпочитаю, чтобы кавалерия была под рукой. В конце концов, не каждый день приходится воевать с печеньями.

Его пугача я не видел. Предположу, что, как и у меня, – пистолет в наплечной кобуре. У Мюр на этот раз был короткоствольный пятизарядный карманный револьвер. Совершенно обычная и ничем не примечательная надежная игрушка. Подобную можно найти и в куртке студента, и под прилавком торговца, и на лодыжке у детектива, и в сумочке леди.

– На тебя это не сильно похоже, – сказал я ей.

– Мы просто посмотрим. И ничего более. Но на всякий случай. – Она взяла «Мясника», пристегнула клинок к поясу, спрятав под пальто.

Фабрику охраняли. Но не скажу, что здесь был какой-то жесткий контроль. Сторожа на воротах даже не заметили, как мы перелезли через стену с помощью заранее подготовленной лестницы.

Оба наших спутника двигались ловко и незаметно. Сразу была видна военная выучка, и благородный сэр ничуть не уступал опытом мне или этому Маклиди.

Корпусов здесь оказалось много – кондитерские цеха занимали довольно приличную территорию, гранича с жилыми районами и каналом. Десятки построек, не считая складских помещений, технических зданий, в которых чинили станки и погрузчики, столовой для персонала, и прочее, прочее, прочее.

Свет в окнах не горел, зато каждый вход оказался ярко освещен, отчего темная ночь была окрашена яркими, пускай и редкими пятнами.

– И где же, как вы считаете, нам надо начинать искать, мисс Бэрд? – Уитфорд мял между пальцев папиросу, но предусмотрительно не стал ее зажигать, чтобы не привлечь огоньком лишнего внимания.

– Они могут прятать контаги где угодно. Будем методично проверять здание за зданием.

– Территория слишком велика, – возразил я ей. – Проверка займет много времени. И с каждой минутой увеличивается риск, что нас заметят.

Уитфорд кивнул, поддерживая меня:

– А значит, начнется шум, или нам придется сделать так, чтобы не осталось свидетелей.

– Я бы обошлась без убийств.

– Само собой, мисс Бэрд. Никто из нас не кровожаден, но следует учитывать такую возможность. Вы ведь понимаете, что я не заинтересован, чтобы незнакомцы были в курсе, чем мне приходится заниматься ночами ради вашей просьбы.

– Поступим проще, – предложил я. – Дальняя часть фабрики выходит к каналу, где находится пирс. Именно к нему причаливает корабль, который видела мисс Бэрд. Уверен, никто не таскает чудовищ через всю территорию кондитерской фабрики.

Мюр согласно кивнула, поддерживая меня:

– Начнем с корпусов у пирса и, если там не получится, будем продвигаться дальше. Проверим все, что сможем.


За дверьми царила тишина, станки не работали, конвейерная линия остановлена. Мы увидели охранника, прошедшего от нас в пятидесяти ярдах, тот держал в опущенной руке фонарь и глядел себе под ноги, мало интересуясь, что происходит вокруг.

– Маклиди? Что думаешь? – поинтересовался Уитфорд.

Молчавший все это время пулеметчик сказал:

– Не очень-то это похоже на режимный объект, сэр. Сторожа несобранные. Из оружия лишь шоковые палки. Вспомните, сколько солдат вокруг фабрики мотории или лабораторий Брайса.

Уитфорд услышал то, что хотел услышать, не желая говорить девушке сам, что та ошиблась и весь этот ночной поход – пустая трата времени.

– Мисс Бэрд?

Она на мгновение закусила губу, повторив упрямо:

– И все же я уверена.

Тот кивнул, предоставляя девчонке право упорствовать в своих «заблуждениях», покладисто произнеся:

– Ну хорошо. Для меня честь исполнять ваши желания, мисс. Если это доставит вам удовольствие, то мы вскроем каждый сарай в конфетном царстве.

Я посмотрел на черную тень на фоне ночного неба – колокольня отсюда казалась небольшой и далекой. Мы все дальше отходили от прикрытия, которое должна обеспечивать нам Рианна.

Возле подковообразного пирса здания располагались полукругом, и, чтобы не терять время, мы разошлись. Я довольно быстро проверил два пакгауза. Заглянул в темные окошки третьего, запертого на ржавый навесной замок. Не похоже, что здесь когда-нибудь хранили что-то опаснее ящиков с орехами и бочек с патокой.

– Ничего подозрительного, – вздохнула Мюр, подходя. – Может, Уитфорду повезло больше.

– Тебе он не нравится.

– Это так заметно?

– Ну… немного. Но в то же время ты попросила у него помощи.

– Я пользуюсь им точно так же, как он пользуется нами, вытаскивая из топки раскаленные угли нашими руками. Ну и разжигая ее посильнее. Так что не испытываю от своего поступка никаких моральных терзаний.

– Почему он с вами?

– Перспективы. Власть. Деньги. Уитфорд не самый последний человек в… не важно где. И он надеется, что, когда дукса сместят, ему найдется место чуть выше, чем сейчас.

– «Чуть»? – с иронией переспросил я. – За «чуть» аристократу нет смысла подвергать себя риску быть обвиненным в государственной измене и утопленным.

– Хорошо. Намного выше.

– И кто же из вас вдруг одарит его такими милостями? Вилли? Пшеница? Ты?

– Не говори ерунды. У него свои мотивы, цели и расчеты. Он служил вместе с Вилли, хорошо его знает, и пока от случая к случаю мы действуем сообща. Но что произойдет в будущем и как все повернется – никому из нас неизвестно.

Я проследил взглядом за Уитфордом и Маклиди, которые направлялись в нашу сторону.

– Мне кажется, он раздражает тебя по иной причине. «Честь исполнять ваши желания, мисс…» Богатый господин желает прокатить мисс Бэрд под мостом Стрел[119]. И плевать ему на Айана.

– Ты слишком внимателен. Для полицейского. На мое мнение ему тоже плевать.

– Ну… благородные обычно женятся по расчету.

– И сейчас ты усиленно думаешь, что же такого могу принести ему я.

Я хмыкнул:

– Если честно, я думаю, как бы не нарваться на неприятности.

– Вынужден вас разочаровать, мисс Бэрд. – Аристократ был настолько вежлив, что его лицо выражало искреннюю печаль. – Здесь нет ничего похожего на клетки для чудовищ. Идем дальше?

– Да. Пожалуйста.


Во мраке корпуса из кирпича вкуса засохшей голубиной крови притаилась телега. Ее мы уже видели в Старой Академии. Та самая, на которой солдаты увозили цисту контаги.

– Говорю же, я не ошиблась, – с видимым облегчением, что нам улыбается удача, произнесла девушка, шагнув вперед.

Но я поймал ее за руку:

– Мы только смотрим. Помнишь?

– Просветите меня, будьте любезны, – вмешался Уитфорд.

Пока она объясняла, я снял пиджак, прижав его к окну, чтобы заглушить звук бьющегося стекла, так как дверь корпуса, возле которого стояла телега, выбить не получилось бы без тарана или динамита.

– Не думаю, что всем стоит лезть внутрь, – сказал я, пряча «Стук», рукояткой которого разбил стекло, обратно в кобуру. – Проверю и вернусь.

– Разумно, – согласился Уитфорд. – Маклиди составит вам компанию, а мы с мисс Бэрд прикроем и предупредим, если появится охрана.

«Мисс Бэрд» это предложение явно не обрадовало, но она не спорила и, протянув мне карманный фонарик, сказала:

– Осторожнее.


Узкий луч выхватывал из темноты старую мебель и станки начала прошлого века. Если здесь и делали сладости, то так давно, что об этом забыли даже стены. Кругом была пыль, паутина и настоящая разруха.

Впрочем, благодаря пыли стали видны четкие следы ботинок. Мы пошли по ним, петляя по огромному, заброшенному цеху. Потолок стеклянный, на навесных балках установлены рельсы, по которым ездит кран-погрузчик. Раньше он работал на пару, теперь же, судя по трубкам, систему улучшили и в дело шла мотория.

Дверь лифта нашлась за вентиляционными коробами.

Лифт. Плюс кран для подъема тяжестей… Вряд ли вниз грузят и спускают мармелад, тянучку и шоколадные шарики.

– Включим его, сэр?

– Не думаю, что это разумно.

Маклиди повел фонарем, и луч выхватил из мрака тяжелые металлические шкафы для хранения инструментов.

– Сэр?

Я с некоторым холодком в сердце разглядел нечто похожее на человеческую оболочку, разорванную пополам и совершенно пустую, словно неизвестный, точно змея, сбросил кожу. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным, но вполне был способен догадаться, что перед нами. Контаги, переросший свое старое тело и ставший чем-то иным. Оглушительно громко лязгнул затвор «Хиноде».

– Уходим.

Маклиди был только рад моей инициативе. Он пошел первым, поводя стволом пулемета из стороны в сторону.

По счастью, стрелять ему не пришлось. Тьма, мгновенно ставшая зловещей и недружелюбной, будто бы спала, не обратив на нас никакого внимания.

– Ну?! – накинулась на нас Мюр, стоило лишь выбраться наружу.

– Оболочка контаги. И спуск вниз.

Маклиди смачно сплюнул себе под ноги, и я увидел на его висках капельки пота.

Уитфорд взглянул на меня со странным выражением:

– Теперь я понимаю, почему тут так мало солдат. Они не нужны, когда есть людоед. Только безумец сунется. Вы счастливый человек, мистер Хеллмонк. Прогулялись по клетке с голодным львом и остались при своем.

– Если лев все еще там.

– Разве это нормально, что он может разгуливать здесь? Они же сами пострадают… – тихо произнесла Мюр.

– Вспомни прибор, с которым солдаты ходили по Старой Академии. Никто их не тронул, – возразил я.

Мюр с сожалением посмотрела туда, где находился лифт.

– Даже не думайте, мисс Бэрд. В логово льва я вас не пущу! Но выше нос. Вы были правы.

Мюр, хмурясь, ответила ему:

– Что с того? Мы не узнали ничего.

– Отнюдь. Вы потянули за ниточку, и клубок теперь начал разматываться. Все остальное – вопрос времени и дело техники. Я использую свои связи, чтобы разобраться в происходящем.

– Если вы до сих пор не в курсе, что здесь происходит, мистер Уитфорд, значит, никто не планировал посвящать вас в тайны, – жестко произнесла девушка. – А ведь мы с вами в шаге от разгадки.

– Ты желала лишь подтвердить свою догадку, и мы это сделали, – напомнил я ей.

– Но вот как насчет того, что скрывается под землей?

– Лифт вещь довольно шумная, и, если он не обесточен на ночь, о том, что мы спускаемся, охрана внизу точно поймет. И так просто назад мы не выберемся. Кажется, в твои планы не входило разгадать секрет ценой жизни.

– Возможно. Но мы упускаем ключ.

– Мертвец им все равно не сможет воспользоваться, – резонно возразил я.

– Вы отдаете себе отчет, что больше возможности легко попасть сюда у нас не будет? – Мюр продолжала настаивать. – Разбитое стекло не останется без внимания, и они усилят охрану.

– Есть такой шанс, мисс Бэрд. Но давайте все же уйдем подальше. Если контаги там и его размер достаточно невелик, чтобы вылезти в окно, вероятна крайне неприятная встреча.

Она опустила плечи, признавая свое поражение. Направилась широким шагом туда, откуда мы пришли, ссутулившись и сунув руки в карманы. Уитфорд жестом показал Маклиди, чтобы тот не спускал с нее глаз. Мне же, чуть задержав, сказал доверительно:

– Некоторые юные леди хуже мальчишек, мистер Хеллмонк. Проще остановить танк, чем сломить их упрямство.

– Как скажете, сэр.

– Вы не согласны?

– Боюсь, в последнее время у меня не было большого опыта сражений с леди, мистер Уитфорд. Так что поверю вам на слово.

– Что вас с ней связывает?

Вопрос прозвучал вскользь, небрежно, но я постарался подобрать правильные слова, чтобы у него не возникло никаких сомнений. Даже с учетом того, что в планах у меня попрощаться с Риертой.

– Я отправился на войну для того, чтобы такие, как она, не теряли свои жизни. И, думаю, не только мое поколение пыталось защитить тех, кто придет вслед за нами. Но мы не сумели. Они уже вступили в другую войну – не желая соглашаться с миром, который нами построен. И теперь очень близки к гибели, в погоне за своими несбыточными идеалами. Я просто пытаюсь помочь… Если вы, конечно, понимаете меня, сэр.

В его голосе прибавилось дружелюбия:

– Понимаю.


Я не услышал выстрела из-за того, что на винтовке был поглотитель, но звук удара свинца в плоть, а затем громкий стон прятавшегося в засаде, казалось, разлетелись над всем городом.

Рианна, сделавшая первый выстрел, предупредила нас об угрозе, а затем началась пальба из пистолетов. Впрочем, мгновенно заткнувшаяся, когда пулемет Маклиди взял слово, разнося бочки, ящики, доски и тех, кто не ожидал такого ответа.

Отсюда он мог легко удерживать всю фабричную улицу, простреливая пространство между корпусами и не подпуская противника к нам на бросок ручной бомбы.

– Отходим через склады! – велел Уитфорд. – Маклиди, прикрой! И сразу за нами!

– Да, сэр!

– Мисс Бэрд?!

Мисс Бэрд отсутствовала. Целиком и полностью. Еще мгновение назад она была рядом со мной, прячась за кирпичным выступом от редких пуль, и вот уже ее нет.

И я догадывался, как она исчезла незаметно для нас и куда направилась. Надо заметить, что не слишком пристойно ругаться в адрес леди, но сейчас я проигнорировал это золотое правило воспитанных людей и сказал некоторое количество словосочетаний, которыми обменивались ребята в окопах во время особо сильного обстрела.

Уитфорд понял все точно так же, как и я, с той лишь разницей, что решил – девушка убежала к лифту на своих двоих, а не с помощью ингениума.

– Вот же упрямая!.. Мистер Хеллмонк, верните ее назад, и быстро! Мы с Маклиди сдержим их, сколько сможем, а потом… Лучше вам выбраться до того момента, как у нас закончатся патроны.

Я, сперва на четвереньках, а затем, оказавшись под прикрытием стены, выпрямившись в полный рост, побежал обратно.

Черное окно заброшенного цеха было точно вход в логово чудовища. Внутри все осталось неизменным, пыльным и сонным. Лифт ушел вниз, значит, питание есть, и я дернул бронзовый рубильник, замыкая контакты. Механизм, гудя и дребезжа, начал подниматься, а я все это недолгое время исходил потом и ждал, что теоретически возможный контаги все-таки перестанет лениться и выберется на свет, чтобы проверить, какого хрена происходит у него под самым носом.

Но ничего не случилось. В цехе были лишь я и тень, которую выхватил из мрака мой фонарик, напугав и заставив спрятаться.

Когда кабина оказалась на одном уровне со мной, я потянул складную решетку, вошел внутрь и захлопнул ее, надеясь, что это движение не выглядит излишне нервным и поспешным.

Мюр совсем потеряла голову!

А вместе с ней и я, раз полез сюда, чтобы вытащить наверх ту, кто этого решительно не хочет. Да, господа и дамы. Порой Итан Шелби ведет себя точно феерический полудурок, непонятно как переживший кампанию Компьерского леса и не угробивший подчиненных.

Очередной рубильник я нашел на ощупь, щелкнул им, с клацаньем вгоняя в бронзовый паз, в кабине зажглась тусклая лампочка, едва освещавшая руки, загудели шестеренки, и начался спуск.

На улице, ослабленный стенами, раздался звук взрыва. Вновь стучал ручной пулемет.


Лабиринт под кондитерской фабрикой вполне мог поразить мое воображение, будь оно сейчас занято чем-то иным, кроме поиска девчонки.

В прошлое столетие здесь построили огромные склады, сложенные из толстых кирпичей, целый город, но со временем увеличивающееся количество наводнений здорово подточили их, и теперь подземелье существовало лишь благодаря постоянно работающим помпам.

Я слышал их многоголосый рокот, удары поршней, стук двигателей. Вода подступала так близко, что, казалось, еще немного и она затопит широкую дорогу с рельсами для вагонетки, а затем поднимется до потолка, где проложены толстые жгуты электрических кабелей.

Но пока день и ночь работают механизмы, на которые должно уходить очень много мотории, можно не отращивать себе жабры. Я заблокировал лифт, разомкнув ключ питания кабины, и, вытащив предохранитель, засунул его в карман. Теперь даже если Уитфорд со своим человеком отступят, тем, кто наверху, придется попотеть, чтобы спуститься сюда.

Лампы на стене горели слабо, словно вот-вот собираясь сдохнуть и погрузить это место во тьму, то и дело начинали мигать, когда звук от помп усиливался. И я спешил, держа в одной руке фонарик, а в другой пистолет.

Я злился на Мюр, любопытство (ведь так называется желание все знать?) которой уже не довело до добра.

– Мы только посмотрим, Итан. Мы только глянем одним глазком, Итан, – ворчал я, и тень, следующая за мной, разве что не хихикала.

Мне все время хотелось повернуться к ней, заглянуть в глаза и спросить, что она обо всем думает. Только вот я знал – та не только не ответит, но и спрячется, снова оставив меня в дураках.

Коридор закончился залом, откуда я услышал сбивчивую речь. Осторожно заглянул… Мертвые охранники лежали на полу, а их выживший товарищ, раненный в грудь, сипел в воронку телефона, требуя прислать помощь. Он увидел меня, потянулся за лежавшим у ног револьвером и застыл, когда ствол «Стука» нацелился ему в лоб.

– Хватит болтать, – попросил я.

Он понял. Осторожно, стараясь не делать резких движений, повесил воронку обратно на упавший со стола аппарат.

– Хреново выглядит, – сказал я, указывая на рану. – Быть может, стоит позаботиться о том, чтобы остановить кровь, а не просить прислать роту солдат на помощь?

– Эта дрянь все равно меня убила.

Как бы я ни спешил, Мюр со своими «прыжками» оказалась быстрее.

– Да. Это она умеет делать даже слишком хорошо, – пришлось признать мне. – Толкни пистолет ко мне. Пожалуйста.

Охранник скривился, но приказ выполнил, и револьвер, подчиняясь пинку ноги, проехал по залитому кровью полу в мою сторону.

– Что это за место?

Он пробормотал что-то невнятное, зажимая рану одной рукой и расстегивая ворот потемневшего мундира другой.

– Не стоит меня злить.

– Тяжело говорить.

Я сделал шаг к нему, и «Яблоко», которое он прятал в левой руке, упало между нами.

Просто невероятно, сколько всего успевает сделать человек за три с половиной секунды, пока смерть пляшет на капсюле-детонаторе и бросает кости. Я влетел в соседнее помещение, когда громыхнуло и осколки ударили по стенам и потолку, не причинив мне вреда.

– Сукин сын! – не скрою, с восхищением сказал я о человеке, который хотел забрать меня с собой на тот свет.

…Мюр я увидел издали. Она сидела на полу в распахнутом пальто, прислонившись к стене, вытянув ноги. По щекам текли слезы, а лицо было белым, словно она вот-вот собиралась потерять сознание.

Все слова и эпитеты, которые я подготовил, пришлось оставить.

– Эй! Ты в порядке? – спросил я, склоняясь над ней.

Она вздрогнула, только сейчас заметив меня, посмотрела, не видя, ошалело кивнула, закашлялась, и кашель перешел в рвоту. Я поддерживал ее за плечи, пока ей не стало легче, а затем осторожно опустил. Дрожащую и совершенно не похожую на себя.

– Там, – сказала она, вытирая рукавом щеки.


На распахнутой двери висела табличка «Объект «Творчество».

Свет в лампах все так же дрожал, пахло холодом и моргом. Стальные столы со стоками для жидкостей, решетки в полу, вытяжки, стеклянные белые шкафы, архив из толстых папок и бумаг, сваленных как попало на стеллаже, грифельная доска без единой надписи.

И… трупы.

Человек двадцать или тридцать. Выброшенных к дальней стене, изломанных, вкуса… сине-желтых, исковерканных, выпотрошенных и побитых, точно старые ненужные куклы, созданные психически нездоровым мастером.

У некоторых были едва видимые изменения. Первый шаг от человека к контаги. И все они оказались юны. Совсем недавно дети.

Четверо лежали на столах, с подключенными к ним трубками, вскрытыми черепными коробками, введенными в мышцы электродами от слабо гудящих машин.

Мальчишка с тонкой шеей и красивым лицом, искаженным неприятной маской смерти, находился ближе всех ко мне. Его грудная клетка и брюшная полость были распороты, на тонких конечностях уже появились следы некроза, но какого-то странного, словно пыльца неведомого растения осела на коже и начала врастать в плоть, расползаясь в стороны.

Зрелище было отталкивающим, неприятным и довольно тяжелым. Понятия не имею, что они делали с несчастными, заболевшими из-за мотории, но это неправильно и… бесчеловечно. Так что, пожалуй, мне нисколько не жаль охранников, которых убила Мюр. Эти-то наверняка знали, что здесь происходит.

В его ногах я заметил бумаги. Взяв папку, быстро пролистал, подходя поближе к свету, чтобы не ломать глаза.

Мало что понял. «Динамика заражения, скорость тока реагентов усилить, наличие доступных вариативностей достаточное, стабилизация не найдена. Формула Баллантайна ошибочна, объект триста сорок один подлежит утилизации». Графики, цифры, написанные от руки требования доставить запчасти.

Я бросил тяжелую папку обратно на стол, и это спровоцировало реакцию. Труп, стянутый широкими кожаными ремнями, дернулся, выгнулся дугой, зияя выпотрошенными полостями без сердца и легких.

Я отшатнулся от неожиданности, и тень, радуясь моему испугу, змеей прошмыгнула по груде мертвецов возле стены, спрятавшись в распахнутом рту одного из них. Для нее подобное место было настоящим курортом.

Мальчишка продолжал биться, словно птенец, попавший в силок, а машины загудели еще сильнее, поддерживая в нем то, что язык не повернется назвать жизнью. Наконец он успокоился, просто лежал и смотрел блеклыми глазами в потолок, лишь иногда истерзанными губами хватая воздух, который не мог попасть в отсутствующие легкие и со странным клокочущим звуком проходил через гортань.

Девочка на соседнем столе, точнее, ее половина, обнаженная верхняя часть с раздробленным тазом, оплетенным медными катушками, по которым бегали зеленые искорки разрядов, внезапно повернула ко мне голову.

У нее было бледное лицо с ярко выступившими на нем конопушками, подергивающееся от той боли, что она испытывала, и взгляд, затянутый туманом страданий. Она открыла рот, чтобы закричать, но вопль вышел беззвучным, и его не услышал никто.

Даже она сама.

На какое-то мгновение в ее глазах появилась мысль, осознание того, что с ней стало, что будет и где она. А еще девчонка увидела меня, и из ее глаз потекли редкие слезы.

И я дрогнул. Не выдержал.

На войне я успел повидать многое. Замерзших людей, кишки на деревьях после артиллерийской пальбы, заживо сгоревших детей и задохнувшихся от газа ни в чем не повинных лошадей.

Но это оказалось слишком даже для меня. То, что было на войне, с ней и ушло, но здесь, в просвещенном городе, его центре, среди дорогих кафе, куда привозят пирожные с этой фабрики… Я оказался в лавке демона, мясника, и мог сделать совсем немногое.

Поэтому подошел к ней, приставил пистолет к виску и нажал на спусковой крючок, остановив мучения. А затем то же сделал для мальчишки и еще для двух других подростков, лежащих на столах и подключенных к механизму. Хотелось спалить это место к чертовой матери.

– Спасибо, – сказала Мюр, когда я вышел в коридор, стараясь оставаться спокойным, хотя щека, кажется, дергалась. – Я не смогла.

Я положил руку ей на плечо, сказал как можно мягче:

– Не стоит терять время.

Та кивнула, вытерла лицо ладонями, поднимаясь:

– Здесь работают звери. И они хотят сделать то же самое, что и Баллантайн, – вывести людей с ингениумом искусственно. Создать подобие плакальщиков. Я поступила правильно, придя сюда и узнав, что происходит. Мергену нужны солдаты. Вышколенные псы. Поэтому неудивительно, что Брайс пытается создать новых, используя записи Баллантайна. Возможно, разгадку мы найдем дальше.

Я встал у нее на пути:

– Все, что мы сейчас узнали, – уже ценно. Пойдем дальше – можем не вернуться.

– Ты прав. Но я не могу остановиться. Ради очень многих людей. Сюда зачем-то привозят контаги из Старой Академии, и мне надо понять причину. Лучше бы ты не шел за мной, Итан. Я специально исчезла, а ты… пока не поздно – уходи.

Я представил выпотрошенных детей, подключенных к приборам и трубкам, беззвучно открывающих рот, с грибком, пожирающим их кожу, со слезами в глазах. Десять. Сто. Тысячу. Пока у Брайса не получится выполнить заказ и создать новых плакальщиков.

– Поздно что-то менять. Я с тобой.

Кроме той троицы охранников, в подвалах людей мы не встретили. И никто нам не мешал (пока не мешал) заглядывать в каждую дверь. Прошло уже десять минут, как я спустился сюда, и оставалось догадываться, что творилось тем временем наверху.

– Сукины дети использовали для своего логова часть старого коллектора, – произнесла Мюр после короткого спуска по наклонному каменному пандусу. – Вилли, когда я была маленькой, тоже прятался в подобном месте.

– Он твой родственник?

– Можно сказать и так.

Мы оказались рядом с журчащей рекой. Затем миновали целый склад мотории: емкостей, на пять галлонов[120] каждая, должно было хватить, чтобы генераторы снабжали энергией вотчину Брайса еще много месяцев.

«Конденсаторная», «Реактивная», «Механизированный цех», «Фильтрационная», «Тяжелые препараты», «Стерилизационная», «Операционная», «Банк крови». На каждой двери висела своя табличка. Мы заглядывали туда и видели приборы, механизмы, колбы, мощные горелки и баки-саркофаги, уже знакомые мне по лаборатории Хенстриджа на острове. На них был тот же знак из треугольника и кольца разнолучевых звезд и слова «Мотория Риерты».

– Не хочу в это верить, – тихо сказала Мюр, и я понял, о чем она. О том, что Хенстридж тоже занимался чем-то подобным.

На «Перегонной» написали: «Соблюдайте осторожность!» и, для особо тупых, намалевали череп. Я ткнул в него пальцем:

– Обещают боль и страдания.

– Вся наша жизнь боль и страдания, – буркнула Мюр и локтем разбила стекло запертого шкафа, достав из него две газовые маски. – Будем их избегать хотя бы сегодня.

Она рывком надела свою, сразу став похожа на странное круглоглазое насекомое, из морды которого торчал плоский зеленый баллон. Я сделал то же самое, думая о том, что не носил эту дрянь со времен мясорубки в долинах дю Грани[121].

Внутри было темно, и Мюр, выйдя в коридор, нашла рубильник, включая свет. Лампы зажглись одна за другой, заливая светом центрифуги, фильтрационные машины и… еще нечто, названия чему я не знал.

В большой клетке бегала пара хомячков. Я подошел, убедился, что с ними все в порядке, показал их Мюр, и мы сняли маски.

– Раз они дышат, значит, и мы можем.

Мы прошли вдоль ряда выключенных машин к бакам, полным слабо фосфоресцирующей жидкости. Под ними лежали обломки кокона цисты, в котором спал контаги. Сама тварь, а точнее, то, что от нее осталось, находилась в бассейне с прозрачной крышкой. Большая часть тела растворилась, уцелели лишь фрагменты костей и измененных когтистых лап, совсем непохожих на человеческие руки.

От бассейна начиналась череда труб, проходящих через конденсаторные муфты, охладители и целую систему емкостей, напоминавших те, которые используют в пивоварнях. Я не знал и не хотел знать, что хранится внутри.

Здесь работали странные приборы. Они низко гудели, так, что начинало сводить зубы, и от их решетчатых корпусов тянуло холодом. Тот расползался по помещению, касался влаги, выступающей на каменных стенах, и превращал ее в иней.

С потолка свисало несколько сосулек. Стол, телефон на нем и шкафы вдоль стены – все выглядело как после сильной метели. Напротив находился еще один «аквариум». Стальной бак высотой почти в четырнадцать футов, с панорамным окном из противоударного стекла и поднятой вверх створкой с запорными механизмами.

Внутри, на дне, россыпью лежали ребристые камушки, размером с крышку от бутылок из-под конфедератского лимонада. Они мягко мерцали, словно поглощая свет.

– Это может быть опасно, – предупредил я Мюр, шагнувшую туда.

– Если так, то почему внутри телефон? – резонно возразила она, показывая на привинченный к стене аппарат.

– Возможно, именно здесь закрывали тех, на ком ставили опыты. А это для общения. Телефон не отменяет опасности. Помнишь, что было написано на двери?

– Так лучше? – Она снова надела газовую маску, всем своим видом показывая, что ее не остановить.

Внутри девушка осмотрелась, наклонилась, поднимая один из камушков:

– Кажется, это остаточный продукт каких-то реакций. – Ее голос звучал глухо и очень неразборчиво. – Как пепел после костра.

– Вряд ли он нам расскажет, что здесь творится. Боюсь, без тех, кто здесь работает, понять, зачем нужны контаги, – не получится.

Она вместо ответа выпрямилась и тут же замерла.

– Без резких движений, пожалуйста, – произнес голос у меня за спиной.

Хрупкая женщина с идеальной прической «фокстрот» держала в руках «Резун», и браслет вкуса черники на ее запястье зловеще горел двумя огоньками. Эта штука способна сделать из меня решето, особенно учитывая, что Сайл, знающая про ингениум, не станет шутить.

Мюр могла бы сбежать, просто прыгнув подальше, но девушка осталась на месте.

– Пистолет на пол.

Я сделал, как она велела.

– Госпожа Сайл. Вас не может остановить даже отсутствие лифта.

Она повела стволом.

– Пять шагов назад, пожалуйста.

Я обернулся, бросив взгляд на мерцающие камушки, стал поднимать руки с маской, намереваясь надеть ее, но искирка меня остановила:

– Не тяните время, мистер Шелби. Его у нас мало.

Пришлось войти в «бак».

Сайл потянула рычаг, и стальная заслонка опустилась, запирая нас внутри. Мюр хотела снять противогаз, но я ее остановил. Ни к чему показывать лицо врагу.

Искирка бросила «Резун» на стол, сняла воронку телефона, приложила к уху. Я сделал то же самое.

– Мистер Шелби. Мне следует заметить, что я восхищаюсь вашим везением выбираться из ловушек. Впрочем, как и попадать в них снова. Когда вы покинули Гнездо, я не слишком удивилась.

– Вы следили за мной.

– Конечно. Такого, как вы, не стоит оставлять без внимания. Пришлось даже отправиться за вами на Лунный остров, хотя до этого мы обыскали его сверху донизу. У меня теплилась надежда, что вы все же что-то знаете.

Так, значит, это были ее люди, а не жандармы в штатском. И не тайная полиция. Именно среди них Кроуфорд устроил кровавую жатву и кормил своего демона.

– Потом вы пропали, и, признаюсь, потребовалось много труда, чтобы снова вас найти. И вот… мы здесь. Благодаря вам, спешу заметить. – Она очаровательно улыбнулась, дразня меня, понимая, как я ненавижу искиров, которых теперь по собственной небрежности притащил на своем хвосте. – Так, значит, именно в этой емкости Баллантайн создавал плакальщиков?

– Вы знали об этом месте.

– Разумеется. Но одно дело знать, другое – найти. Я потратила полтора года без всякого результата. Вы же справились меньше чем за месяц. – Из-за холода, царящего в помещении, из ее рта шел пар. – Я вижу, у вашей спутницы пистолет – не советую стрелять. Стекло крепкое, а рикошет в узком пространстве может быть губителен.

С этими словами она повесила воронку на аппарат. Я следил, как Сайл проверяет шкафы. Запертые стальные дверцы не были для нее проблемой. Она срывала их, подцепив ногтями, одним легким движением, рвала петли, словно те были бумажными. Так тигрица бы отрывала голову кролику.

Мюр подалась вперед. Догадалась, что перед ней не такая уж и обычная женщина – ингениум плескался в глазах искирки.

Несколько папок с бумагами перекочевали в ее сумку. Довольно тяжело было не скрежетать зубами, понимая, что это вскоре окажется где-то в Империи. Наконец она нашла то, что очень ее заинтересовало, – похожие на сигару, запаянные с двух сторон металлические колбы.

Я что есть сил постучал кулаком по стеклу, привлекая ее внимание.

Сайл поколебалась, но все же подошла к телефону:

– Мистер Шелби? Я немного тороплюсь.

– Что это?

Ее красивые черные брови приподнялись с вежливым презрением, словно она поражена тем, что я решил, будто мне ответят.

– Вам уже ни к чему волноваться.

Ее слова мне не понравились, но я произнес с настойчивостью:

– Это получают из контаги. Зачем? Какая цель преследуется?

И она сказала:

– Хенстридж пришел к довольно интересному открытию и рассказал о нем Брайсу. Когда они еще вместе работали. Мощность мотории можно повысить. И производить более концентрированное топливо. После некоторых сложных манипуляций с контаги из них получают катализатор. Его в свою очередь добавляют в руду на стадии переработки в моторию. И на выходе мир имеет отличное топливо, а компания много-много денег. А теперь мне пора. Действительно пора.

Она подошла к стене, повернула несколько вентилей, и «бак» мягко задрожал. Сверху начал поступать холод. Искирка в последний раз посмотрела на нас, и я еще успел увидеть, как она уходит, когда стекло стало затягивать инеем. Милая Сайл решила сделать из нас снеговиков.

Мюр решительно не понравилась такая идея, и она, откинув полу пальто, достала скрывающегося под ним «Мясника». Открыла крышку на рукоятке меча, нажала на кнопку. Звук был мерзкий, высокий, словно на патефоне поставили пластинку с записью жужжания комара. Короткое толстое лезвие в две секунды стало нестерпимо ярким, белым.

Удар пришелся по стеклу, и оно, каким бы бронированным ни было, не выдержав, лопнуло, а клинок, потеряв форму, горячими каплями полетел вниз. Она, отбросив в сторону ставшую бесполезной рукоятку, выскочила, на ходу отстегивая пустые ножны. Мои волосы, брови и ресницы были покрыты инеем, лицо, особенно уши и нос, жег мороз, а холодный пар продолжал вытекать из бака, заполняя помещение.

– Бегом, – я поднял брошенный пистолет и сказал Мюр, срывающей на ходу газовую маску, – пока тут не заледенело.

Установки теперь работали на полную мощь, и снежная корка схватывала все, до чего дотрагивалась.

– Что эта гадина тебе говорила?

Я пересказал короткий разговор с Сайл.

– Замкнутый круг, – сказала Мюр. – Мотория выпускается в должном объеме, появляются контаги, затем их тела используют, чтобы снова создавать моторию. И у нас не получится его разорвать. Нельзя уничтожить всех жителей Старой Академии силами нескольких десятков человек. Здесь требуется мощь государства. Армия. Дирижабли. Бомбы.

– Даже если это случится, никто из нынешнего правительства не потеряет власти. Производство мотории продолжится. Будет меньше денег, и она станет менее чистой, более опасной для города. Не понимаю. Если ее уже умеют очищать таким способом, то какой смысл в украденном Кражовски приборе?

– Если аппарат сможет делать то, что сейчас делают через контаги, то в них отпадет нужда.

Где-то в отдалении громыхнул взрыв, и мы инстинктивно пригнулись.

– Они пробились сквозь лифтовую шахту, – предположил я. – И это не люди Сайл. Кажется, хозяева наконец добрались сюда. Стой! Куда ты?!

Но девчонка уже неслась назад. В комнате, где на стенах висели распределительные щитки, она схватила дежурный журнал, стала лихорадочно листать страницы и, не найдя нужной информации, начала опускать рубильники один за другим, обесточивая помещение за помещением, пока гул за стенами не стих.

Помпы были отключены. Она показала мне на пожарный ящик:

– Мне нужна крепкая мужская рука.

Я понял ее, взял с крышки двуручный топор и перерубил кабели, а затем раздробил и распределительный щиток, чтобы ни у кого из них не возникло возможности исправить все быстро.

– Вот так! – с довольной злостью произнесла девушка. – Надеюсь, наводнение сделает свое дело и ублюдков затопит. Пусть повозятся, прежде чем это место вновь начнет работать!

Я не имел ничего против ее желания.


Аварийную пожарную лестницу мы нашли в темном закутке, совершенно незаметном, среди швабр, щеток и ведер. Она подняла нас к потолку, я увидел откинутый люк, понял, что Сайл уходила этой же дорогой. Тут была маленькая площадка из стальных прутьев перед началом новой череды перекладин – длинной и, казалось, бесконечной. Ею не пользовались, наверное, вечность, и в нос все время лезла оборванная паутина. Прямо между кирпичей сочилась вода, словно фата невесты, тонким слоем текла по стенам и исчезала в стоках. Где-то рядом уже был канал.

У нас бы не получилось выбраться наружу, если бы искирка не сорвала замок, запиравший стальную крышку. Теперь же путь оказался открыт.

Мы выбрались за фабрикой, в разрушенном лодочном сарае, совсем недалеко от берега. Тут был мрак, пустота и тишина. Кондитерский рай остался за забором, и следует заметить, что в нем произошли довольно сильные изменения.

Над шоколадным королевством висел прибывший из Метели дирижабль. Он включил прожектора, и по его канатам вниз спускался десант. Я увидел несколько патрульных катеров жандармов, спешащих сюда с разных концов города, распугивающих припозднившиеся лодки.

Внутри все еще раздавались выстрелы.

– Надеюсь, твои друзья выбрались.

– Уитфорд обладает прекрасным чувством самосохранения. Как и Рианна, – с уверенностью произнесла Мюр. – Их уже нет, это выкуривают людей твоей искирки.

Мы нырнули в первый же переулок, подальше от набережной и излишнего внимания властей. Мюр взяла меня под руку, словно мы были парочкой, чинно прогуливающейся в два часа ночи по району, желая прогнать бессонницу.

– Что думаешь делать? – спросила девушка, приноровившись к моему шагу.

– Остаться, – признался я.

– Вот как? – Кажется, она была удивлена.

– Сайл смешала карты. По моей вине у нее теперь козыри.

Девушка задумчиво заглянула мне в лицо:

– Ты ее не остановишь. На дуру она не похожа, значит, сегодня же катализатор будет в посольстве Империи. Если уже не уплыл первой лодкой.

– Да. Тут мы проиграли. Поэтому стоит поторопиться и найти Кражовски прежде, чем это сделает искирка.

Она помолчала и поинтересовалась осторожно, словно ступая на тонкий лед:

– И ты знаешь, с чего начать?

– Да. С человека из тайной полиции, который забрал его из камеры. Этому типу точно известно, куда увезли вашего знакомого.

– Ты можешь сказать, кто он?

– Нет. Видел один раз. Но я найду его.

– Хм… Хорошо. Я готова помочь тебе этим заняться. А сейчас нам надо как можно скорее выбраться с острова. Ты готов еще раз прыгнуть со мной?

Тень пронеслась перед нами как безумная. Я волей-неволей проводил ее взглядом, надеясь, что это лишь разыгравшееся воображение и у нее нет черных когтистых лапок. Она растаяла за секунду до того, как мне «повезло» ее рассмотреть, что тоже было странно. Кризис в наших «отношениях» должен был наступить не через день и даже не через неделю.

То место, где она исчезла, чуть дрогнуло, словно от камней поднимался жаркий воздух, и я соображал целую секунду, прежде чем что есть сил оттолкнул Мюр в сторону, в тот миг когда из пустоты появилась человеческая фигура в плаще.

Расстояние между нами было всего несколько шагов, так что я даже не успел достать пистолет. Тусклая сталь кривого клинка оказалась слишком близко от моего лица, и я выставил перед собой оба предплечья, блокируя руку плакальщика. Ударил коленом, вкладывая в это действие весь свой вес, но с таким же успехом мог бы пинать бревно. Несмотря на то что я был крепче и крупнее его, в полет отправили именно меня.

Таких ударов я, пожалуй, не получал даже на ринге. Стопроцентный нокдаун. Пока я пытался подняться, точно неуклюжий жук, перевернутый на спину, сквозь вату, которой, казалось, были забиты уши, прозвучало пять выстрелов.

Я встал на четвереньки, потянулся за «Стуком» и понял, что в кобуре его больше нет. Мюр, прижавшись к дальней стене, перезаряжала револьвер. Смотрела она на плакальщика и патроны загоняла в барабан на ощупь, хладнокровно, доставая их из кармана пальто один за другим.

Он не останавливал ее, стоял и изучал с интересом, чуть склонив голову, в своей полумаске с клювом так похожий на человекообразную, нелепую птицу. В нем не было ни единой дыры, словно все предыдущие пули прошли мимо, что само по себе удивительно. А еще у него оказалась только одна рука, и я даже не понял, каким образом он умудрился нанести мне такой удар – левая половина лица словно огнем горела.

– Злобная маленькая тварь. – В его голосе не чувствовалось никакой жизни. Так шуршит песок времени в алавитской пустыне, засыпая мертвые оазисы.

– Теперь не такая маленькая!

Грохнуло одновременно с его движением, пуля прошла над плечом плакальщика, и он исчез. Девушка выстрелила еще четырежды, каждый раз меняя направление, пытаясь задеть невидимку.

Он появился сбоку от Мюр, точно мираж, стоило лишь опустеть револьверному барабану, и клинок прижался к ее неизуродованной щеке.

Я, чуть пошатываясь, поплелся к ним, достав из кармана плаща складной нож. Огонь, что жил во мне, требовал свободы, но, если я его выпущу, тот пожрет не только плакальщика, но и девушку. Слишком близко они стояли друг к другу.

– Тебя давно ждут, дочь греха.

– Да пошел ты! – сказала Мюр, обхватывая его обеими руками.

Их подхватил ураган, закрутил, превращая в размытое пятно из тел и шлейфа савана маскировочного плаща. Вихрь пролетел мимо меня через всю улицу и врезался в стену так, что с нее стали обваливаться крупные куски штукатурки.

И вновь девчонка прыгнула, увлекая его за собой, используя как таран, точно желая проверить, насколько крепки здания. Каждая такая встреча с преградой заканчивалась страшным ударом и хрустом костей.

Она мотала плакальщика, словно терьер, в пасть которого попала крупная и смертельно опасная для него крыса.

И все же та вырвалась.

Мюр вылетела из смерча, который сама же и создала, покатилась по мостовой, держась за рассеченную ногу и вопя от боли и злости, так как ей не удалось завершить задуманное. В этом ее крике было столько животной ненависти, что испугался бы любой. Человеческое горло просто не могло издавать таких звуков.

Ее противник по инерции пролетел дальше, снес один из кованых фонарей, словно это был карандаш, и сполз по стене, оставляя на ней темный след.

Плакальщик был сильно потрепан, но все еще жив. И несмотря на кусок белой кости, торчащий из ноги, пытался встать, а когда у него не получилось, пополз к ножу, валявшемуся между ним и Мюр.

Я не стал кормить тень и использовать ингениум. Слишком много чести. Поднял клинок, и девушка, жадно следившая за моими действиями, крикнула:

– Нет! Лучше огнем! Он все еще опасен!

Плакальщик замерцал, но плащ был порван и я видел, где он находится. Даже будучи переломанным, один из самых опасных людей в Риерте попытался до меня дотянуться. В его коралловых глазах все так же не было никаких эмоций.

Даже боли.

– Повезло мне, что ты однорукий, приятель, – сказал я ему, чувствуя, как заплывает левый глаз, а по разбитым губам на подбородок безостановочно течет кровь.

Клинок вошел ему под основание черепа, выйдя над кадыком, и плакальщик издал звук, напоминающий воронье карканье, «клюнул» вперед, но смог сесть, поражая невероятной живучестью.

– Отойди!

В руках у Мюр был мой выпавший «Стук», и я сделал шаг в сторону в тот же миг, когда хлопнул выстрел.

Пуля угодила ему в лоб, прошла сквозь череп и выбила дыру в затылочной кости, вырвавшись на волю вместе с кровью и мозгом. Плакальщик покачался из стороны в сторону, и я ударил его в грудь ногой, заставляя тело завалиться назад.

Я подошел к Мюр, продолжавшей держать труп на прицеле. Ствол «Стука» немного плясал в ее дрожащей руке, и оставалось порадоваться, что она не промахнулась. Девушка сама отдала мне пистолет. Ее штанина набухла от крови, и я не мог понять, насколько серьезна рана.

В окне ближайшего дома дрогнула занавеска. Разумеется, улица давно не спала, и многие не пропустили развернувшееся тут зрелище. Поздно жалеть о том, что кто-то из них наверняка запомнил наши лица. Надежда только на то, что не каждый готов сотрудничать с жандармами и рассказывать им о произошедшем. Но нельзя было исключать, что всегда найдется сознательный гражданин, у которого дома есть телефон, и он уже звонит в участок. Мы не слишком далеко ушли от фабрики, чтобы задерживаться.

Мюр перетянула ногу поясом от пальто, и я увидел, что на ее гладкой щеке появилась тонкая красная полоска. Всего лишь легкая царапина от клинка плакальщика, которая, по счастью, не превратится в новый шрам. Я помог ей подняться, и она оперлась на меня:

– Быстро идти не смогу, так что войдем в переулок и прыгнем пару раз. – От нее тоже не укрылось, что за занавесками прячутся зеваки. – Будет крепко болтать. Но сперва к нему.

– Что?! Нашла время!

– Я хочу увидеть его лицо. И пусть они тоже увидят. И расскажут, что люди Мергена не всемогущи.

Пришлось встать перед плакальщиком на колени, чтобы приподнять голову. Пока я возился с крепежами поврежденной пулей маски, Мюр молчала.

– Это ведь он тебе оставил шрам? – спросил я.

– Ну, только если среди них нет еще одного потерявшего руку. – В ее голосе слышалось удовлетворение от того, что старый враг наконец-то мертв. – Посмотри. Это ведь не плащ.

То, что я считал маскировочной одеждой, которую не смогла воссоздать ни одна страна, как бы она ни пыталась выведать этот секрет Риерты, со смертью хозяина теряло цвет и структуру ткани. Становилось светло-серым, с фиолетовыми прожилками.

У плакальщика не было плаща, лишь кожа, измененная до неузнаваемости.

Наконец тугой замок щелкнул, и я снял с лица полумаску. Мы с Мюр смотрели на мертвого врага, а затем она тихо спросила:

– И это наше будущее?

Плакальщик мало походил на человека. Роговой клюв делал из него полуптицу, мифического бога, которому поклонялись в Галькурде и горах Карской колонии.

– Наше? – переспросил я, все еще не отрывая глаз от странного существа.

– Человечества. Цивилизации. Этого желал Баллантайн? Этого хочет Мерген, устраивая в той лаборатории подобные вещи? Превратить нас в нелюдей?

– Для большинства мы с тобой такие же нелюди, как и он.

Она серьезно посмотрела на меня:

– Ты куда больший человек, чем многие из тех, кого я знаю, Итан Шелби. И клянусь тебе, я сделаю все от меня зависящее, чтобы мир для тех, кто будет жить после меня, не стал кошмаром, наполненным плакальщиками и теми, кто придет на их место.

Я не смог ей возразить. Хотя и очень хотел бы этого.

МоскваАвгуст 2009 – август 2016

Сноски

1

Перевод Елены Бычковой. – Здесь и далее примеч. авт.

2

Буквально: способности.

3

В стандартной коробке «Крушителя» десять патронов.

4

Змеиный канал – широкая река, отделяющая Гороховый Суп от районов Прыщи, Верхний и Гетто.

5

Айлэнд – островной виски северных областей Королевства. Обычно характеризуется чуть сладковатым вкусом с яркими дымными нотами и ароматом морской соли.

6

Оборонная Научно-техническая лаборатория – одна из ведомственных организаций Министерства обороны Королевства.

7

Мера веса; равна 14 фунтам, или 6,350 килограмма.

8

Глава преступной организации, которая, по слухам, контролирует большую часть криминала Риерты.

9

Одно из названий Риерты.

10

Южный регион – Тропический океан ниже островов Империи – Большой Плеяды. Малая Плеяда – группа из почти тысячи мелких островов в океане, рассеянных на обширной территории и имеющих стратегически важное значение для контролирования морских точек торговли всего региона.

11

Символ Империи – солнечный диск, сжигающий тени.

12

Союз – военный и торговый союз, сформировавшийся в первые дни Великой войны. В него входили Королевство, Республика, Конфедерация Отцов Основателей, Орден Марка и страны-сателлиты или же получившие независимость колонии.

13

От gunnery sergeant – старший сержант.

14

Речь идет о Георге VIII, отце нынешней королевы Элис, правящей страной уже сорок лет.

15

Кровавая капель – название гриппа, приводящего к осложнениям и пневмонии. Знаменита высокой смертностью.

16

Первые пластинки для граммофонов делались из цинка.

17

Устричный стаут – темное пиво, среди ингредиентов которого или молотые раковины устриц, или мясо моллюска.

18

Коппер (корол. copper – тот, кто хватает) – жаргонное название полицейских Королевства.

19

«Риертская звезда» – медаль из серебра 800 пробы. Высшая награда для рядовых и унтер-офицеров. Ею отмечались проявившие исключительную воинскую храбрость на поле боя.

20

Военный марш Королевства, особенно популярный у штурмовых стрелков и легкой кавалерии Клеверного графства.

21

Короткая стрижка с острыми «перьями» на висках.

22

Штаб оборонной разведки, или разведка Флота (Умигаме) – военная разведка искиров, символом которой является морская черепашка.

23

Кадзе (искир.) – или ведьма. В данном случае самоназвание.

24

Королевская служба – разведка и контрразведка Королевства. В данном случае все, что имеет отношение к мотории (в том числе контаги и использование ингениума), является делом стратегической важности и попадает под внимание Министерства обороны, а точнее, его подразделений – Королевской службы и Научно-технической лаборатории.

25

Жаргонное название Королевской службы, подразделения армейской разведки которой во время Великой войны отмечались знаком «Черного пони».

26

Столица Мандаринского царства.

27

Bloody (кровавый) – в начале двадцатого века (и раньше описываемых событий) являлось бранным и носило крайне экспрессивный контекст, соответствуя ругательствам «чертов» и «гребаный». В высшем свете, в обществе, это слово было табуировано. Его использовала лишь чернь.

28

Стетсон – широкополая ковбойская шляпа.

29

Чапараль – жестколистный, часто колючий кустарник, растущий в южных штатах Конфедерации.

30

Дене, или Настоящие Люди (в противовес Бледнолицым и Углям) – самоназвание аборигенов Западного континента.

31

Сдирать бобровые шкурки – устойчивое выражение в Конфедерации Отцов Основателей, означающее: уничтожать, подавлять, убивать и пр. Зависит от контекста.

32

Айвори (слоновая кость) – самый южный штат Конфедерации Отцов Основателей, на границе с Мертвой пустыней, где находят огромные залежи бивней ископаемых слонов.

33

Радикальная организация чернокожих Конфедерации Отцов Основателей, борющаяся за отмену рабства и права цветного населения. В ней состоят как беглые, скрывающиеся на территории индейцев, так и рабы. «Пантеры» известны рядом террористических акций, захватом заложников и попытками взять власть в штате Редхиллс. Считается, что ядро мятежников уничтожено после рейда 7-й армии.

34

Прерия – крупный город Конфедерации, столица западного штата, где за шесть лет до описываемых событий на золотых приисках случилось крупное восстание рабов, вылившееся в захват Прерии и оружейных складов, истребление белого населения и двухмесячное противостояние сперва с частями Национальной гвардии, а затем и с 7-й армией. Все мятежники были уничтожены, а город восстанавливали три года.

35

356 мм. Вес снаряда 722 кг.

36

Протяженная скала, находящаяся в озере между Заброшенными островами и новой Риертой.

37

Самолет с двумя несущими поверхностями (крыльями), расположенными одна над другой.

38

Плоская кепка eight-piece cap, которая сшивается из восьми клиновидных кусков ткани и украшается сверху пуговицей, обтянутой такой же материей. Отсюда и название.

39

Цинтура – денежная единица Риерты, равняющаяся двум фунтам Королевства.

40

Ловлэнд (lowland) – равнинный язык, основной язык Королевства.

41

Министр вод – б Риерте должность начальника жандармерии.

42

В Королевстве рост измеряют в футах и дюймах (тогда как короткие расстояния в ярдах, а длинные в милях). Фут – 30,4 см, дюйм – 2,54 см. Получается, что рост Итана – 1 м 90,2 см.

43

Стоун – 6,3 кг. Фунт – 450 г.

44

Орган, осуществляющий правосудие. Один из трех судов Риерты (также существует Военный Трибунал Государства и Судилище Верховных Граждан), отвечающий за уголовные и гражданские дела граждан не высшего сословия.

45

Одно из подразделений Министерства вод. Тайная полиция. В том числе ответственная за поиск незарегистрированных носителей ингениума, а также выявление заболевших от паров мотории.

46

Чрезвычайный комитет Риерты – особый судебный орган, работающий в исключительных случаях (комендантский час, военное положение и пр.).

47

Мелинит (шимозе у искиров), или тринитрофенол – взрывчатое вещество.

48

Кепка-айви (ivy-cap) – классическая плоская кепка стандартного покроя.

49

Названия каналов.

50

Переплетение узких каналов в северной части Горохового Супа, где судоходство доступно только для маленьких лодок. В этом районе огромное количество скрытых пристаней, туннелей и других укромных уголков.

51

Пушка Стокса, или револьверная – 47 мм морское орудие, в котором четыре ствола располагаются вокруг вращающегося вала. Снаряды заряжаются с казенной части. При опытной орудийной обслуге может производить до восьми точных выстрелов в минуту. Разработана во время Великой войны для борьбы с минными лодками искиров, так как крупные орудия были не способны быстро навестись на угрозу, и если первый выстрел заканчивался промахом, то второго шанса из-за медленной перезарядки у корабля могло и не быть. Минная лодка подходила на дистанцию уничтожения.

52

Самозарядный карабин. Был основным оружием пехоты Королевства в последний год Великой войны. В новых моделях устанавливали компенсатор отдачи, улучшавший и без того превосходную точность.

53

Патронная пачка – разновидность обоймы, устройство для объединения нескольких патронов в один элемент, для облегчения заряжания оружия. После отстрела патронов пачка автоматически выбрасывается через открытое окно вверху ствольной коробки.

54

Комитет продвижения технологий – государственный орган Риерты, отвечающий за развитие науки. Также под протекцией Комитета находится Академия.

55

«Мотория Риерты» на момент данной истории входит в десятку самых богатых компаний мира.

56

Три серебряных льва в Табели о рангах Риерты означают звание прим-лейтенанта. Званию капитана соответствуют четыре льва.

57

Ротмистр – чин кавалерии, соответствующий капитану в пехоте и других войсках. Командует эскадроном, иногда полком.

58

Черепашья Кладка – одна из улиц центра Светляков.

59

Колониальные Силы – корпуса колониальной морской пехоты Королевства, развернутые в колониях или бывших колониях по договоренности с местными властями. Часто состоят из местного населения, исключая офицерский состав.

60

«Болдс» – самый дешевый джин. Производится в Хервингемме.

61

Белый воротничок под горлом на сутане.

62

Итан называет трофей Кроуфорда ножом, хотя тот им не является. В классификации искиров это короткий меч с клинком типа «танго», длиной около двенадцати дюймов и небольшой кривизной, с круглой рукоятью из березы и кожаными плоскими ножнами.

63

«Резерв-О (Облегченный)» в отличие от уже упомянутого «Резерва» самозарядный карабин под облегченный (промежуточный) патрон. Оружие проигрывало в дальности, точности (на больших дистанциях) и убойной силе, но зато имело более слабую отдачу и куда меньший вес. В последний год Великой войны массово производился в Королевстве, Республике и Ордене Марка.

64

Рампонгтох – горная столица Галькурды, ставшая на период колонизации Королевством главным опорным пунктом колониальных войск для продвижения вглубь континента. Хорошо укрепленная и неприступная, она была легко захвачена стремительным рейдом искиров из Спецгруппы флота (десантные штурмовые части, высаженные из дирижаблей в ночное время). Бои под Рампонгтохом, когда Союз пытался выбить искиров, считаются самыми кровавыми за все годы Великой войны.

65

Наталь – жаргонное слово, образованное от исковерканного королевского native natal – «уроженец, местный», которым называли население колоний южной Галькурды, поддерживающей колониальные войска.

66

Речь о знаменитом полковнике Рюге Като, друге Императора, «Тигре Галькурды», командующем Спецгруппой флота искиров. Пропал без вести в последние месяцы войны, отступая вместе с уцелевшими отрядами через джунгли, надеясь пробиться к морю.

67

Женское имя, на старом королевском наречии (гаэрский язык) Muirgheall (Яркое море). В Клеверном графстве известно как Мирел, в Северных областях – Муирелл или Муирилл, в центральных частях Королевства – Мюреол, в южных – Мюриэль. В последнюю сотню лет – довольно редко распространено. Но популярно в бывших колониях, в том числе и Риерте.

68

Так риертцы называют воду вокруг обжитых островов, которая в ночное время патрулируется жандармами.

69

Кольцевая, или закрытая, мушка – мушка, заключенная в кольцо, которое предохраняет ее от повреждений и облегчает прицеливание.

70

Жемчужины – череда рукотворных, созданных из затопленных барж и выработанного из шахт грунта, островов вдоль восточного берега Старой Академии. Используются для наблюдения за закрытым районом, изучения контаги и охраны территории.

71

Стихи Виктора Эйдермана.

72

Ропьер – основная денежная единица Республики. 1 ропьер равен четверти королевского фунта.

73

Ты говоришь на республиканском?

74

Здесь довольно тонкая игра слов. На флаге Республики после свержения королевской власти стали изображать коня, который являлся символом Великой Революции («Конь, что унесет нас в свободное будущее»). Так что Мюр имеет в виду не только банальную лошадь, но и любого жителя этой страны, который умрет, услышав акцент Итана. Возможно, умрет от смеха.

75

Язык Маса-Арда, ставший основой для множества диалектов всего южного региона обитаемых земель, включая западные острова Малой Плеяды.

76

Жаргонное название осколочной ручной гранаты системы Вильяма Мосса G-1, предназначенной для поражения живой силы противника в оборонительном бою. За круглую форму прозвана солдатами «Яблоком».

77

Нагината – искирское оружие, которым часто пользовались женщины из благородного сословия, защищая свои дома в отсутствие мужчин. Представляет собой древко длиной около двух ярдов, заканчивающееся клинком.

78

Кавардак – жаргонное название Шемблской королевской психиатрической больницы Хервингемма.

79

Таннер, или шесть пенсов – монета Королевства с изображением профиля юной королевы Элис.

80

Стадион на западной окраине Хервингемма, где проходят соревнования студенческих сборных по бегу.

81

Циста (оболочка) – в фундаментальной науке – временная форма существования микроорганизмов и одноклеточных, характеризующаяся наличием защитной оболочки, появляющейся при неблагоприятных условиях. В состоянии цисты простые организмы могут находиться годами, а контаги десятилетиями.

82

Серая линия – район Старой Академии вдоль южной береговой линии и канала Мертвых.

83

Тяжелый штурмовой огнемет, используемый инженерными частями группы прорыва.

84

Мастер, господин.

85

Госпожа.

86

Веди нас, мой друг (бунзи).

87

Расхожее выражение. То есть приятель на одну выпивку, человек, с которым общался лишь раз. Можно интерпретировать как «незнакомец».

88

Здесь: фамилии.

89

Охотничья дальнобойная крупнокалиберная винтовка (от йевенского Veld – поле, засушливая саванна).

90

Сорт сыра.

91

Далла – напоминающий кувшинчик сосуд с изогнутым носиком, с длинной ручкой и откидной крышкой, используемый для приготовления кофе.

92

«Грета» – название 3.7-дюймовой горной гаубицы, производства Иевена. Несколько таких орудий искиры забрали из арсенала Риерты и использовали в качестве мобильных передвижных станций во время осады города.

93

Здесь: склады, находящиеся в ответственности старшего интенданта, где руководят его помощники. Интендант проводит проверку наличия снаряжения, амуниции и вооружения на складах перед прибытием интендантской комиссии из Министерства обороны.

94

Буквально – Кварталы Горячего Пара. Итан, впрочем, как и другие жители Королевства, коверкает слова мандаринского языка, неправильно произнося название той части города, где сосредоточено большое количество прачечных, принадлежащих мигрантам из Мандаринского царства.

95

Литл-вэль – старый портовый район Хервингемма, находящийся на полуострове, далеко выдающемся в реку. Именно из него уходили первые корабли в Конфедерацию Отцов Основателей.

96

Разновидность оптического телеграфа – устройства, передающего сообщения на расстоянии с помощью световых вспышек.

97

Сухие элементы – батареи, пришедшие на замену электролитным емкостям, которые были негерметичны и поэтому не являлись удобными для переносных осветительных устройств, так как все время должны были находиться в вертикальном положении. Патент на сухой элемент был выдан в Конфедерации Отцов Основателей в 1898 году.

98

Азбука Финли-Бриза – способ знакового кодирования, где буквы, цифры и знаки препинания заменяются чередой сигналов: длинных и коротких.

99

Телефонный ключ – переключающееся устройство, используемое для передачи сигналов азбуки Финли-Бриза при помощи электрического телеграфа или радиотелеграфа.

100

«Шильд» – служба военной разведки Йевена, во время Великой войны сотрудничавшая с Королевской службой, хотя официально страна и не выступала против искиров.

101

«Монах» – коктейль на основе джина.

102

Бронированный мотовагон, или МБВ (Моторный Броневой Вагон) – в отличие от бронепоезда вагон не нуждается в паровозе и имеет собственный двигатель, куда большую мобильность и скорость. На вагон установлена тяжелая броня, две башни со скорострельными орудиями и несколько пулеметов. Использовался как передвижная артиллерийская станция, для поддержки пехоты и для уничтожения укреплений противника. На момент Великой войны Королевство обладало шестью машинами такого типа в каждой из шести механизированных бригад на различных фронтах.

103

Второй лейтенант – Здесь: звание.

104

Суммирующая машина Берроуза – механическое устройство, суммирующее цифры, которые вводит в нее счетовод. Внешне напоминает небольшой кассовый аппарат и печатную машинку.

105

В данном случае Итан имеет в виду пансион для маленьких детей, которых родители отдают на несколько лет для обучения и воспитания. Распространенная практика в Королевстве и Республике для среднего класса и аристократии. Аналог выражения «настоящий детский сад».

106

Улицы Бурса были спроектированы параллельно искусственным каналам, рассекающим этот район с востока на запад. Всего каналов двадцать восемь, соответственно столько же и улиц, получивших название «линии» и порядковый номер.

107

В Риерте при прежней власти было девять трамвайных веток. В последние три года осталось шесть (закрыты в северных районах после бунтов и использования трамваев как боевых вагонов), названных по разным цветам.

108

Сплавская точка – симметричный узор на одежде из закрашенных точек, проще говоря «горошек». Название впервые появилось в Конфедерации Отцов Основателей благодаря популярному там танцу эмигрантов из Сплава.

109

Йевенское пирожное. Три пласта слоеного теста, а между ними большое количество заварного крема.

110

Как мы помним, рост Итана в метрической системе Королевства – шесть футов и три дюйма, это 190,02 см. Следовательно, рост женщины – шесть футов и четыре дюйма – 192, 56 см.

111

Бубикопф, или бюбхеншнитт (Bubchensnitt (йевенск.) – прическа под мальчишку) – короткая стрижка, часто с выбритыми висками, косой челкой и выстриженным затылком. Стала популярна во время Великой войны, сперва среди женщин в армии, а затем мода пришла и в повседневную жизнь.

112

Сокращение от имени Рианнон, на гаэрском языке (Rhiannon). Как и все старые имена, вышедшие из Королевства, имеет разное произношение в разных областях страны (Рианнон, Риннон, Рийеннон, Рианна и т. д.).

113

Год начала Великой войны.

114

Так звучит это имя в местности, где родился и живет Итан. Поэтому ему привычнее называть ее именно таким образом.

115

«Безумная минута» – упражнение по стрелковой подготовке в армиях Союза. Из винтовки с продольно-скользящим затвором за минуту требуется выстрелить максимальное количество раз с максимально возможной скоростью по мишени, находящейся от стрелка на расстоянии триста ярдов. Размер мишени три фута в диаметре. Первые пять патронов были заряжены в винтовку, остальные следовало дозаряжать в процессе стрельбы. Мировой рекорд по «Безумной минуте» принадлежит ганнери Королевства Джесси Уоллингу – тридцать шесть попаданий (очков) в цель. К слову сказать, капрал Юэн Кроуфорд держит второе место – тридцать три очка.

116

Пурпурная ветвь на воротнике кителя риертской армии означает звание подполковника.

117

Крупнейший и старейший продуктовый магазин Риерты, расположенный в Земле Славных. Знаменит своим кондитерским отделом.

118

«Хиноде» (Восход) – ручной пулемет искиров, разработанный уже после войны для замены более тяжелых пулеметов с водяным охлаждением.

119

Мост Стрел над Совиным каналом считается традиционным местом, через которое богатые риертцы провозят на лодке своих невест после венчания.

120

Галлон Королевства – 4,55 литра.

121

Долиныдю Грани (Хлебные долины) – территорияв Республике, где проходила череда тяжелых позиционных сражений, во время которых активно использовались газовые атаки и снаряды, начиненные моторией.


на главную | моя полка | | Созерцатель |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 34
Средний рейтинг 4.1 из 5



Оцените эту книгу